Яшен Камиль. Xамза

   - Хамза, - прошептала Ачахон, и по щеке ее скатилась слеза, потом вторая, - если бы я знала, что твоя свадьба с Зубейдой будет скоро, я бы умерла спокойно...
   Хамза тяжело вздохнул.
   И вдруг он почувствовал, как вся болезнь сестры, так мучительно и долго терзавшая ее изможденное тело, почти физически перешла к нему, стеснила грудь, сдавила сердце и, соединившись с его собственной болью, которую он загнал куда-то очень далеко, на дно души, останавливает дыханье, холодит руки и ноги, вынимает мозг...
   Вдруг с ледяной ясностью он понял, что никогда и нигде никакой его свадьбы с Зубейдой не будет.
   И слова, которые он гнал от себя, которые старался забыть, от которых прятался, как ребенок, вдруг выплыли перед ним - слова о том, что его Зубейду, без которой он не мог жить, его счастье, единственное и неповторимое, продали и купили, как вещь, как товар...
   - Неужели, - дрогнувшим шепотом спросил Хамза у матери, - неужели отец не может найти никакого лекарства, чтобы спасти Ачахон?
   - Эх, сынок, - запричитала Джахон-буви, вытирая слезы, - разве можно найти лекарство от сглаза? А нашу семью кто-то сглазил - это уж точно. Шайтан слишком часто стал заходить к нам в дом. Видно, кто-то из нас сильно разгневал аллаха - вот он и посылает нам напасти одну за другой, одну за другой...
   - Ах, жизнь моя молодая, несчастная моя жизнь! - стона
   ла, извиваясь от боли, Ачахон. - Когда же я умру?.. О аллах, в чем я провинилась перед тобой? Возьми меня быстрее, только не мучай, только не му-у-чай!..
   Хамза больше не мог видеть страданий сестры. Стремительно выйдя из женской половины дома, он пересек двор и вошел в комнату отца, в которой Хаким-табиб принимал очередного больного.
   - Отец, - дрожащим голосом заговорил Хамза, - Ачахон умирает! Неужели вы...
   - Подожди, сын, - оборвал его ибн Ямин, - я закончу осмотр и позову тебя.
   Хамза снова выскочил во двор, обогнул террасу и, прижавшись спиной к стене, медленно сполз на землю.
   Он закрыл глаза, и перед ним сразу возникла картина: через двор товарной железнодорожной станции идет человек в белом полотняном костюме и соломенной шляпе, держа в руке чемоданчик, на котором в маленьком белом кружке нарисована смешная "букашка" - такой же маленький красный крестик.
   Это "урус-табиб" - русский доктор Смольников. Его вызвали на станцию, потому что одного из железнодорожных рабочих сильно обожгло на путях паровозным паром.
   "Урус-табиб" приехал в Коканд, как говорили про него знающие люди, из Сибири - отогреться под южным солнцем после долгой жизни на Севере. А на Север доктора Смольникова сослал царь. За политику.
   "Может быть, позвать русского доктора к Ачахон, может быть, русский доктор сможет помочь сестре?.. Но ведь рядом отец, он же тоже врач".
   Хлопнула калитка - ушел больной. Ибн Ямин, выйдя во двор и увидев сына, подошел, сел рядом.
   - у Ачахон очень тяжелая болезнь, - говорит отец, - я ничего не могу сделать. Мы, табибы, лечим только травами, иногда вправляем вывихи... А здесь болезнь ушла вовнутрь, здесь нужен нож...
   - Нужно резать, да? - спросил Хамза.
   - Да, нужен хирург.
   - Русский доктор умеет резать?
   - Русский доктор? - переспросил ибн Ямин. - Конечно, умеет.
   - Нужно позвать русского доктора!
   Хаким-табиб поднял на сына взгляд, покачал головой:
   - Это невозможно. И ты знаешь почему... Русский доктор - человек другой веры, он чужой для нас.
   Хамза вскочил на ноги.
   - Это говорите вы, табиб, знаменитый в народе лекарь, к которому люди идут лечиться? Значит, моя сестра должна умереть? Значит, она должна стать жертвой невежества?
   - Замолчи, Хамза! Мужские руки иноверца не могут прикасаться к женскому телу, к телу моей дочери! Мусульманин не имеет права пренебрегать заповедями шариата, он не должен нарушать их!.. На тебе лежит благословение святого Али-Шахимардана. Это он, Али-Шахимардан, внушил тебе божественный дар поэзии, это он научил тебя писать стихи... Как же ты можешь после этого быть настолько неблагодарным святому Али и требовать от меня, чтобы я нарушил законы нашей религии?.. Если мы позовем русского доктора, нас подвергнут религиозной казни - закидают камнями...
   - Теперь я понимаю, - с горечью сказал Хамза, - почему из десяти ваших детей в живых осталось только трое. Своей верностью заповедям шариата вы уморили семерых моих братьев и сестер!..
   - Эх, сынок, сынок, ты сам не ведаешь, что говоришь... Наши дети умирали маленькими потому, что так было угодно аллаху.
   Он дал их мне и твоей матери, когда захотел, он же и забрал их обратно, когда они стали нужны ему самому.
   Стоны и крики Ачахон из женской половины доносились все чаще. Хаким-табиб сидел на земле перед своим домом, понуро опустив голову.
   - Отец, - нервно заговорил Хамза, - семеро моих сестер и братьев умерли в младенчестве, не ведая, может быть, даже о том, что они уже были людьми... Но Ачахон - взрослый человек. Неужели вы допустите, чтобы ваша взрослая дочь умирала на ваших глазах, а вы не сделаете ничего для того, чтобы хотя бы попытаться остановить ее смерть? Неужели законы шариата сильнее для вас законов жизни?
   - Не богохульствуй! - раздалось сзади.
   Хамза резко обернулся.
   Мать, Джахон-буви, выйдя из комнаты Ачахон, стояла посередине двора.
   - Не богохульствуй! - гневно повторила Джахон-буви и сделала шаг к сыну. - Пусть лучше Ачахон умрет, чем ее коснется рука чужого мужчины. Я не допущу этого!.. Утром придут родственницы, придут соседки, и мы все вместе будем молиться.
   Аллах не сможет отказать стольким людям сразу, он пошлет исцеление...
   - Мама, но она же может умереть до утра! - в сердцах хватил кулаком по перилам террасы Хамза. - Разве вам не жалко ее? Ведь она же совсем молодая, она должна жить!
   - Если Ачахон умрет до утра, значит, дни ее были сочтены, - скорбно сказала Джахон-буви, с трудом сдерживая слезы.
   Значит, аллах отпустил ей на этом бренном свете всего одну
   ночь...
   - Нет! Нет! Нет! - закричал Хамза. - Аллах здесь ни при
   чем! Нужен хирург, чтобы вырвать ее из когтей смерти! Нужен урус-табиб, чтобы сделать операцию!
   И, круто повернувшись на месте, он выбежал со двора на улицу.
   4
   Хамза бежал по пустынным улицам ночного города, а в голове у него гвоздем были вбиты слова матери: "Пусть лучше умрет Ачахон, чем ее коснется рука чужого мужчины..."
   Да что же это такое? До каких же пор мертвые заповеди шариата будут воровать у жизни живых людей? Во что превращает шариат человека? В бездушное дерево, в черствый сухарь!
   Отец безразличен к судьбе родной дочери. Мать - нежнейшей души женщина, ласковая, заботливая, добрая - с каменным сердцем наблюдает за агонией последней из оставшихся в живых дочерей. Почему, почему, почему?
   Коран запрещает дотрагиваться до больного человека. Никто не может вмешиваться в исполнение воли аллаха, так как жизнь каждого мусульманина принадлежит только аллаху. Смерть мусульманина - главный акт проявления воли аллаха. Никому не разрешается вмешиваться в распоряжения аллаха, когда он готовит человека к смерти.
   ...Он даже не заметил, что давно уже не бежит, а идет быстрым шагом по улице... Почему ни один мусульманин-мужчина не считает свою мать существом более низкого порядка, чем он сам? А других женщин, чужих матерей, считает существами более низкого порядка? Почему нельзя обижать и унижать свою мать? А чужих матерей обижать и унижать можно?
   Может быть, он обидел сегодня свою мать? Но чем, чем?.. Тем, что обвинил отца в смерти семерых его детей. Мать слышала, как он, Хамза, говорил об этом отцу. Значит, он и ее обвинил в смерти семерых своих братьев и сестер?
   Но разве она виновата в этом? Похоронить семерых детей, не смея никому помочь в их беззащитном состоянии, в их детских болезнях... Как она выдержала все это, откуда взяла силы, чтобы перенести такие потери? Наверное, когда теряешь детей одного за другим, душа леденеет, черствеет сердце... И сейчас, когда Ачахон борется со смертью, мать не понимает ценности ее жизни, не может оценить неповторимости человеческой личности вот до чего довели ее ограничения и запреты шариата.
   А отец? Он врач, он знает, в каком состоянии находится Ачахон, он прекрасно понимает, что только хирург, только русский табиб может спасти ее. И тем не менее он против операции.
   Почему, почему, почему?
   Есть нечто, что сильнее его знаний. Слепая вера... Чужой мужчина! Но разве может быть вера сильнее знаний, сильнее мысли? Ведь ничего же нет на свете сильнее человеческой мысли!
   Отец - врач, но он не может перешагнуть через запреты шариата. Его знания табиба бессильны перед его представлениями о смерти как мусульманина. Но ведь пророк создал свое учение не против человека, а для человека, в помощь ему. Неужели религиозный стыд перед нарушением обычаев шариата столь возвышен, что даже угроза смерти близкого человека не может одолеть этого стыда? Но чего же стыдиться, если человек умирает? Надо спасать Ачахон, а там пускай люди говорят что угодно.
   Стыд не может быть сильнее смерти. Стыд должен помогать жизни, а не смерти. И вера тоже должна помогать жизни, должна помогать человеку жить, а не умирать. Только тогда нужна вера, когда она сохраняет и тем самым возвышает человека, а не уничтожает его.
   Скорее, скорее к русскому доктору! И пусть он сделает операцию, вернет Ачахон к жизни. И если это удастся, ничего не будет страшно.
   Нет, ни у кого не хватит камней, чтобы закидать право человека на жизнь! Человек должен жить, а если "нечто" мешает этому, надо смело перешагнуть через это "нечто".
   А тем временем в доме ибн Ямина в комнате Ачахон ее мать, Джахон-буви, снова сидела около умирающей дочери.
   "Урус-табиб разрежет ей живот, - горестно думала Джахонбуви, призывая все силы небесные помешать этому. - Что скажут соседи и родственники? Кому будет нужна Ачахон, если она даже останется живой? Стыд согнет всех нас пополам, мы опозоримся до седьмого колена. Какой ответ дадим мы в день светопреставления, когда всевышний учинит нам допрос о нашей жизни на земле? Все змеи преисподней выползут из огня и, вцепившись в грудь мне, недостойной матери, позволившей чужому мужчине дотронуться до тела дочери, поволокут меня в самое адское пекло пламени".
   А сам Хаким-табиб неподвижно сидел в своей комнате, погруженный в невеселые, тягостные раздумья. Взгляд его скользил по разноцветным пузырькам с лекарствами... "Захармарт" - убивающий смерть, "Захри котил" яд для смерти, "Сурги" - слабительное, "Малхам" - целебное...
   Громкий, протяжный крик раздался на женской половине.
   Ачахон кричала жалобно, беспомощно, беззащитно...
   Ибн Ямин поднялся, снял со стены шелковую подстилку с изображением Мекки, встал на нее на колени, обратившись лицом в сторону кибла (на запад), ритуально поклонился направо и налево, раскрыл ладони и начал молиться:
   - О боже всевышний, о создатель, Ахади Самади-ваджибул мавджудо, единственный и преединственный милосердный заступник... Да не обойди щедростью своего бессильного раба.
   Ты послал недуг моей дочери - пошли ей скорее и исцеление, чтобы ее чистой плоти не коснулись руки чужого мужчины. Как видишь, я всего лишь скромный табиб. Душа моя ранена, душа моя разрывается на части. Мой сын Хамза близок к искушению-останови его, всевышний боже. Сохрани его веру и убеждения, убереги от злых сил и посягательств шайтана... Я знаю, что ты скажешь мне сейчас: жизнь - болезнь, смерть - исцеление.
   Да, мой боже, мертвые не болеют, но им и не нужно выздоравливать, а если ты хочешь взять в моем доме еще одну жизнь, возьми сначала мою, а уж потом дочери, хотя мы никогда не отказывали тебе в твоем праве брать жизни наших детей. Но не делай это так часто - пощади, помилосердствуй...
   Крики на женской половине дома становились все сильнее и сильнее. Одна, совсем одна билась Ачахон со смертью на самом краю жизни...
   Распахнулась калитка. Хамза, тяжело дыша, вошел во двор.
   За ним шел человек в белом полотняном костюме с маленьким чемоданчиком в руках.
   - Сюда, сюда! - показывал Хамза.
   Они подошли к входу в комнату Ачахон.
   На пороге стояла Джахон-буви. Увидев на чемоданчике крест, она раскинула в стороны руки - не пущу!
   - Уйдите, мама! - не своим голосом закричал Хамза.
   Джахон-буви, вздрогнув, покачнулась и, сделав шаг в сторону, бессильно опустилась на землю.
   Доктору Смольникову достаточно было трех минут, чтобы все понять.
   - Сестру милосердия, Аксинью Соколову, знаете? - отрывисто спросил он у Хамзы, вырвал из тетради лист бумаги и начал быстро что-то писать. Отнесете ей записку - там адрес. Она живет неподалеку. Бегом!.. Пусть идет сюда. Немедленно! И чтобы марлю взяла. Всю, которая есть! И бутыль с йодом. Впрочем, все написано... Ну, что вы стоите? Марш, рысью!.. повернулся к ибн Ямину: - Вы лекарь, знахарь, колдун? Впрочем, не имеет значения. Грейте воду! Всю, которая есть. Несите полотенца, мыло, простыни... Покажите комнаты!
   Выбрал гостиную.
   - Больную сюда... Кто эта плачущая старуха? Мать? Уведите ее. Слезы мешают.
   ...Сестра милосердия появилась во дворе с большой брезентовой сумкой на плече, на которой в белом круге тоже был нарисован красный крест.
   Увидев еще один крест, Джахон-буви лишилась чувств.
   Ачахон перенесли в гостиную.
   - Дайте как можно больше света! - распоряжался доктор Смольников. - Все лампы, которые есть, тащите сюда!
   - Что у нее, доктор? - спросила сестра милосердия.
   - Аппендикс... По-видимому, гнойный. На эту "ужасную"
   болезнь здесь, в Коканде, приходится две трети всех летальных исходов. Попы проклятые резать не дают!.. Хотелось бы мне быть зубным хирургом, когда у кого-нибудь из местных духовников заболят зубы. Получил бы огромное удовольствие... Ну-с, начнем, пожалуй.
   Он взял скальпель, и вдруг Ачахон дернулась и громко закричала:
   - Нет! Нет! Не надо, не надо!.. Лучше мне умереть! Мама, мама!.. Меня хотят осквернить! Мама, мама!
   - Доченька! Умрем вместе! - заголосила Джахон-буви, очнувшись от крика дочери. - Позор на мою голову! Зачем я тебя родила? О, горе мне!.. Сынок, зачем ты привел этих неверных?
   Аллах не простит, шайтан навсегда поселится в моем доме!..
   Смерти мне, смерти!.. Умрем, доченька, умрем вместе!
   - Послушайте, - обернулся к Хамзе доктор Смольников, - что это такое? Нельзя ли как-нибудь прекратить эти крики? Я же ничего не смогу сделать, если она будет так дергаться.
   Хамза, дрожа от волнения, обнял сестру, что-то зашептал ей на ухо. Ибн Ямин увел жену.
   - Снотворное, сильную дозу! - тихо сказал врач сестре. - Шприц! И скорее, скорее!
   ...Когда операция кончилась, уже рассвело. Спящую Ачахон унесли. На лице ее впервые за последние сутки было спокойное выражение.
   Доктор Смольников и сестра милосердия Аксинья Соколова тщательно мыли руки. К ним подошел ибн Ямин.
   - Рахмат, катта рахмат, - прижав правую ладонь к сердцу, низко поклонился он врачу. - Мою дочь спас прежде всего аллах, а потом вы...
   - Кто, кто? - поинтересовался доктор Смольников. - Аллах? Вполне вероятно. Я, знаете ли, коллега, все время как бы ощущал чью-то очень квалифицированную консультацию.
   Ибн Ямин грустно улыбнулся.
   - Да будет вам изобилие в жизни, - еще раз поклонился он
   урус-табибу, - да исполнятся все ваши пожелания...
   - Очень своевременно сказано, - заметил доктор, глядя
   в полуоткрытую дверь. - Я бы, например, хотел узнать, что это за люди собрались в такую рань около вашего забора?
   Хамза вышел во двор. Слева около их калитки и на углу возле бани стояли человек десять мужчин. Лица некоторых были знакомы (соседи), других незнакомы совсем.
   "Так, - подумал Хамза. - Кто-то услышал крики Ачахон, увидел, как я привел врача и сестру, разбудил соседей; все вместе пошли к мечети, рассказали какому-нибудь раннему чтецу корана, получили "совет" и вернулись сюда... А может быть, здесь чтото другое?"
   Что делать?
   У соседа справа, друга детства Буранбая, вчера остался ночевать Умар... Если они еще не ушли на завод (Умар уговорил приятеля оставить кузницу, и теперь Буранбай тоже работал на заводе), то втроем им никакая толпа не страшна. Умар со своими руками и плечами грузчика один смог бы раскидать десятерых.
   - Я сейчас вернусь! - крикнул Хамза. - Не выходите без
   меня на улицу!
   Он резко открыл калитку и быстро пошел направо, к дому Буранбая. Толпа около бани молча смотрела на него.
   Буранбай и Умар заканчивали утреннюю молитву. Хамза встал рядом на колени, повторил с друзьями последние слова намаза, потом все рассказал.
   Втроем они подошли к калитке дома ибн Ямина. Хамза и Буранбай вошли во двор. Умар задержался на улице и выразительно посмотрел на толпу.
   - Пойдемте, - позвал Хамза доктора Смольникова и сестру милосердия, теперь вам нечего опасаться.
   - Эти люди на улице не сделают вам ничего плохого, - успокаивал врача Хаким-табиб. - Я знаю их, почти все они приходили когда-то ко мне за лекарствами.
   Буранбай и Хамза пошли впереди. Доктор Смольников и Аксинья Соколова за ним. Умар замыкал шествие.
   Первая группа "зрителей", стоявшая возле калитки, соединилась со второй, около бани.
   Хамза и Буранбай молча протискивались через толпу.
   Один из "зрителей", похожий на нищего, встал перед Буранбаем, не собираясь уступать дорогу.
   - Дай пройти, - строго сказал Буранбай. - Ты что, слепой?
   Не видишь - люди идут?
   Нищий не трогался с места.
   Буранбай железным кулаком кузнеца уперся ему в грудь и отодвинул в сторону.
   - Мусульмане! - истошно закричал нищий, будто его укололи иголкой. Посмотрите на этих иноверцев!.. Они касались своими мерзкими руками дочери ибн Ямина, они дотрагивались до ее обнаженного тела! Они опоганили ислам, замахнулись на шариат, они презирают наши обычаи!.. Питайте отвращение к этим неверным, плюйте на них!
   Пальцы Умара сомкнулись на горле крикуна.
   - Не трогай ислам! - рявкнул Умар и тряхнул нищего так, что у того глаза полезли на лоб. - Не оскверняй шариат своим зловонным дыханием! Когда ты совершал последний раз омовение, вонючий козел? Год назад? От тебя пахнет, как от падали, а ты еще смеешь кричать о наших обычаях?
   Он отшвырнул нищего от себя, как нашкодившего щенка, и, втянув голову в могучие, литые плечи, двинулся на остальную толпу.
   Толпа отступила.
   - Иди домой, - сказал Умар Хамзе, присоединяясь к своим, - и закрой калитку на засов. Они могут полезть к вам во двор Мы проводим доктора и сестру и сразу вернемся... Иди домой - я буду ждать, пока ты не закроешь калитку.
   Хамза пошел обратно. "Зрители" проводили его недобрыми взглядами.
   Лязгнул засов.
   - Эй, вы, бараньи обсоски! - крикнул Умар, обращаясь сразу ко всей толпе. - Если кто-нибудь из вас подойдет к забору ибн Ямина, я сделаю из того дохлого верблюда еще до второго намаза! Вы поняли меня? Повторяю: если хоть один дотронется до калитки табиба, ему уже не придется сегодня молиться второй раз - я разорву его на куски!
   Доктор Смольников, стоя возле Буранбая, внимательно наблюдал, как укрощает Умар толпу.
   Когда они повернули за баню и прошли шагов десять, доктор сказал Умару:
   - А вы, оказывается, весьма решительный молодой человек.
   Будем знакомы. - И он протянул руку.
   Умар осторожно ответил на рукопожатие.
   - Надеюсь на продолжение знакомства, - сказал доктор
   Проводив урус-табиба, быстро повели домой Аксинью Соколову.
   Сестра милосердия жила на квартире около железнодо
   рожной станции вместе с дядей - машинистом паровозного
   депо.
   Подошли к баракам около товарного двора. На лавочке перед низким штакетником, за которым росли подсолнухи, сидел желтоголовый человек со светлыми, сильно обкуренными усами.
   - HV наконец-то! - радостно вскочил он. - Ты где была?..
   Я приехал ночью - нету девки. Третий час сижу... - Он посмотрел на Умара и Буранбая. - А это что за люди?
   Аксинья коротко рассказала. Дядя внимательно слушал.
   - Это который Хамза? - спросил он. - Поэт, что ли? Который стихи против баев пишет?
   Буранбай и Умар торопливо подтвердили.
   - Тогда поня-атно, - сказал вдруг дядя протяжно и почти
   нараспев.-А то я подумал, с чего бы это доктор среди ночи
   пошел?.. Может, закусите с нами? - предложил он Умару и Буранбаю. - Щец с мясом, а? Прямо из печи.
   Друзья отказались.
   - А-а, я и забыл, - усмехнулся дядя, - религия не позволяет, так, что ли?
   - Возвращаться надо, - сказал Буранбай, - там фанатики собрались...
   - Народу набежало, - вмешалась Аксинья, - целая улица!
   Глазищи у всех злющие, сумасшедшие... Мы еле прорвались.
   - Погром, что ли, хотят устроить? - быстро кинул дядя взгляд с Умара на Буранбая и обратно.
   - Там женщина больная в доме, - сказала Аксинья, - после операции...
   - д ты чего ж ушла? - зыркнул на нее дядя. - Милосердная сестра называется.
   - Страшно, - покачала головой Аксинья.
   - И-эх!!-неожиданно хлопнул дядя ладонью по голенищу
   сапога. - Видать, подсоблять надо вашему Хамзе. Стихи-то он пишет правильные... Свой парень!
   Дойдя до угла барака, дядя обернулся и крикнул Аксинье:
   - Ксюша! Ты щи-то второй раз в печь не ставь! Перегреются!.. Я так думаю, что управимся быстро, не успеют щи остыть.
   Уже за квартал до дома ибн Ямина Умар и Буранбай поняли - впереди происходит что-то нехорошее: один за другим их обогнали несколько человек с любопытными лицами, семенивших явно в одну и ту же сторону.
   - К нашему, что ли, торопятся? - спросил Степан.
   Познакомились по дороге, на скорую руку. Словоохотливый дядя Аксиньи успел намекнуть, что "к вам сюда, на урюк да на дыни" он попал не так чтобы уж совсем по своей охоте.
   - Были дела, - подмигнул Степан веселым, голубоватосерым северным глазом.
   Остальное объяснить до конца не успел.
   Прибавили шагу.
   И как только свернули за угол, сразу увидели Хамзу. Он стоял почему-то не за калиткой, во дворе своего дома, а на улице, перед калиткой. На лице Хамзы была кровь... Раскинув в стороны руки, он загораживал от наседавшей на него толпы вход во двор дома ибн Ямина.
   Тот самый нищий, которого Умар отбросил в сторону, приплясывая, топтался в двух шагах от Хамзы, размахивая длинным посохом. А рядом дергались еще двое нищих, которых раньше, когда выводили доктора, здесь не было.
   Толпа увеличилась в несколько раз. Но нападали на Хамзу в основном три человека, нищие, которые были даже чем-то похожи друг на друга.
   - Правоверные! - бесновался первый, утрешний нищий. - Шайтан сбил с пути Хакима-табиба! Злые духи украли его разум, и он продался неверным!.. Теперь он будет давать вам лекарства с начинкой, чтобы вы переходили в русскую веру!..
   - Кто придет лечиться к ибн Ямину, тот совершит большой грех! - орал второй нищий. - Кто будет знаться с его сыном, нечистивым Хамзой, тот совершит двойной грех!.. Мусульмане!
   Сам великий аллах благословляет вас искоренить весь род ибн Ямина!.. Кидайте в Хамзу камни! Поджигайте проклятый дом, где поселился дьявол!
   Он размахнулся посохом и хотел ударить Хамзу, но тот увернулся, схватил нищего за халат и оттолкнул от себя.
   - Мусульмане! Дети аллаха! - завизжал третий нищий, самый высокий и толстый. - В этом доме сегодня ночью урусы зарезали дочь Хакима-табиба! Они раздели ее, вспороли ей живот! Весь дом ибн Ямина залит кровью! Вот сушатся полотенца и тряпки, которыми урусы душили Ачахон! Отец и брат помогали урусам убивать свою дочь и сестру! Что же вы стоите и смотрите, мусульмане? До каких пор мы будем позволять предателям веры глумиться над нами?.. Камни на них, на убийц! Огонь на их дом, в котором шайтан пьет мусульманскую кровь!
   Хамза, не выдержав, бросился на толстяка и повалил его на землю.
   - Люди, соседи! - закричал Хамза. - Он все врет!.. Вы же знаете, что мой отец и я - такие же мусульмане, как и все вы!..
   Мой отец всегда лечил вас! Что мы сделали вам, если спасли свою дочь и сестру! Она жива!.. Этот подлец обманывает вас!.. Да, мы
   позвали русского доктора, чтобы помочь Ачахон... Один человек спас от смерти другого - что тут плохого? Как мы могли спокойно смотреть, если умирает близкий человек?.. Любой сделает все, чтобы спасти близкого!.. Русский доктор сделал операцию!..
   Аллах помогал ему!.. Нашу Ачахон спас аллах!.. Она теперь будет жить!
   - Он убил святого человека, мусульмане! - завопил второй нищий и показал посохом на распластавшегося в пыли толстяка. - Им мало одной жизни, они взяли вторую!.. Это отродье шайтана будет жрать нас, пока не проглотит всех!
   - Он жив! - крикнул Хамза и рывком поднял толстяка. - Смотрите, он шевелится!
   Толстяк пускал пузыри, давился слюной.
   - Не притворяйся! - закричал Хамза.
   Первый нищий, зайдя сзади, ударил Хамзу посохом по голове.
   Хамза рухнул на землю.
   Толстый нищий как ни в чем не бывало подтер слюни.
   Теперь они стояли рядом друг с другом, трое нищих, и только слепой не мог бы заметить в этих людях что-то одинаковое, общее...
   И в эту секунду на них коршуном налетел Умар...
   Кулак грузчика бил как кувалда!
   - Шайтан! Шайтан! Шайтан! - заголосила толпа.
   И вдруг Умар, поскользнувшись, упал...
   Толпа сомкнулась над ним.
   - Стой!! - заревел Степан, в несколько прыжков подлетая к толпе.
   Он взмахнул рукой - сверкнуло на солнце что-то большое, металлическое.
   - У меня бомба! - неистовствовал Степан. - Кто шевельнется, тому не жить! Разнесу в клочья! Буранбай, переводи!
   Буранбай, захлебываясь, бросал в толпу страшные слова.
   - Назад! Отходи! - исступленно орал Степан. - Считаю до трех!.. Раз!.. Два!..
   Толпа, переступая через Умара, хлынула по улице в сторону бани.
   - Шайтан! Это сам шайтан! - кричали в толпе.
   - Я вам покажу сейчас шайтана, сволочи! - дико вытаращив глаза, заорал Степан, бросаясь вперед с поднятой рукой.