Яшен Камиль. Xамза

   Он был грязен, оборван, лицо и руки закопчены порохом. Он весь дрожал от нетерпения, страха и еще от чего-то, чему пока не знал названия.
   Кара-Каплан, закрыв один глаз, смотрел на байваччу. В последние дни он порвал с Эргашем, окончательно свихнувшимся от своего несостоявшегося ханства. Теперь он снова состоял при Садыкджане, который посулил ему богатую награду.
   - Я бы сожрал чего-нибудь, - сказал Кара-Каплан, открывая глаз, - да и выпил бы...
   - Сейчас, сейчас, - суетился байвачча.
   Он принес несколько бутылок коньяка и блюдо вареного мяса.
   - Только не пей много, Кара... Нам надо торопиться. Лучше возьмем с собой...
   - До утра время есть, ночью никто не воюет...
   Он налил коньяк в две большие пиалы и бросил в каждую анашу.
   - Ну, хозяин, за наш любимый мухтариат, чтоб ему гореть и на том, и на этом свете... За великого хана Эргаша, повелителя ишаков и баранов... Да не пропасть нам в расцвете йигитских лет!
   Тут же налили по второй пиале и сразу выпили. Садыкджан почувствовал себя бодрее.
   - А почему у вас в доме никого нет, хозяин?
   - Все разбежались...
   - А Зульфизар?
   - Исчезла куда-то недели две назад...
   "Была еще Шахзода, - подумал Садыкджан, - но ее, наверное, тоже уже нет здесь. Видно, старшие жены сжалились и взяли с собой в городской дом... Их всех выгонят оттуда, когда большевики займут весь город. Куда денутся мои бабы?.. А-а, да черт с ними со всеми! О них ли сейчас думать, о длинноволосых?.."
   - Наливай еще, Кара, и начнем собираться. Шкатулки с камнями и золотом положим вот в этот мешок, в этот - оружие, а сюда - продукты и одежду...
   Но Кара-Каплан и не думал наливать. Выпучив глаза, он тупо и невидяще смотрел на байваччу. Из открытого рта потекла слюна.
   "Анаша, - понял Садыкджан, - слишком сильная доза... Но я еще ничего, на меня еще не подействовало".
   Он налил себе и выпил один. Кара-Каплан повалился на ковер и захрапел.
   "Так даже лучше, - подумал байвачча, - пойду брать золото один. А то он еще стукнул бы меня чем-нибудь сзади и все золото, все камни взял себе... Зачем я ему?"
   Он поднялся, взял мешок, лампу и пошел через весь дом к тому месту, где тайная лестница вела в ту часть подвала, о которой никто не знал.
   В боковой кладовке стоял у стены большой шкаф. Байвачча отодвинул его за шкафом была дверь. Достал висевший на груди ключ, открыл дверь, медленно начал спускаться вниз, светя себе поднятой вверх лампой...
   Еще одна дверь - и вот она, вырытая в земле святая святых Садыкджана, его личный сейф, куда он за долгие годы снес много золота и драгоценностей...
   Байвачча оглянулся. Что-то мелькнуло? Или показалось?..
   Кара-Каплан?.. Нет, его лошадиный храп доносился через все комнаты даже сюда, в подземелье.
   Он поставил лампу на земляной пол, опустился на четвереньки и быстро, по-собачьи, начал рыть руками землю - мягкую, податливую, много раз перекопанную, доставая неглубоко положенные шкатулки, которые он сам неоднократно перепрятывал здесь же, зарывая в разных местах и на разной глубине.
   Золотые монеты. Кольца. Серьги. Ожерелья. Нитки жемчуга.
   Изумруды...
   И вдруг байвачча почувствовал, что за ним кто-то стоит...
   Паралич ударил в затылок, ладони и колени приросли к земле.
   Он не мог шевельнуться, сердце покрылось льдом. Страх пополз за уши, к горлу подступила рвота.
   Байвачча оглянулся...
   Старый город горел.
   Огонь хищно пожирал дома. Пламя гудело, хрустело, плясало над крышами неистовым, дьявольским хороводом. Улицы мерцали черно-красным, нереальным потусторонним свечением. Было светло и жутко.
   Где-то трещали выстрелы, рассыпались пулеметные очереди, пробегали люди, проносились растерзанные всадники...
   Сажа падала с неба на белую землю.
   Старый город горел огромным непотухающим последним пожаром на земле.
   Сзади стояла Шахзода. Глаза ее были похожи на две гнойные раны. В руках она держала топор.
   Взмахнула. - А-а-а-а-а!! - закричал байвачча нечеловеческим голосом.
   Кара-Каплан бешено настегивал мчащуюся галопом лошадь.
   К седлу его был приторочен мешок с драгоценностями Садыкджана.
   ...Его будто подкинул с места душераздирающий, жуткий крик. Сна как не было. Но он не мог встать.
   Какая-то седая, страшная, с черным лицом старуха втащила в комнату байваччу. Лицо Садыкджана было разрублено пополам.
   Старуха бросила на труп байваччи мешок. Посыпалось на пол золото, ожерелья...
   Старуха подняла лампу и вылила на Садыкджана весь керосин. Потом поднесла к нему огонь.
   Байвачча вспыхнул.
   Старуха подняла голову. Глаза ее слезились гноем. Это была Шахзода.
   Кара-Каплана подбросило второй раз. Он кинулся к телу Садыкджана, схватил мешок... Старуха вцепилась ему в рукав.
   И тогда он ударил ее кинжалом в грудь.
   Шахзода упала на труп байваччи, и одежда ее, коснувшись разлитой на полу лужи керосина, мгновенно загорелась.
   Кара-Каплан не помнил, как его вынесло к лошадям. Судорожным движением он оборвал поводья крайней, упал в седло...
   Метров через пятьсот оглянулся - дом Садыкджана горел.
   Первые жадные языки пламени, спрыгнув с окропленных керосином тел двух последних его обитателей, нетерпеливо бежали по окнам, стенам, крыше...
   А вдалеке пылал Коканд. Пожар, уничтожая старый город, полыхал до неба.
   Через два дня, 24 февраля 1918 года, Кокандский мухтариат - призрачное порождение жалкой ненависти к истории кучки людей, пытавшихся остановить ее неостановимое движение, - окончательно и навсегда прекратил свое существование.
   Весной восемнадцатого года в Туркестане началось формирование первых регулярных частей Красной Армии. Степана Соколова, проявившего в последние дни кокандских событий решительность, смелость и боевую смекалку, назначили командиром большого отряда красногвардейцев. Отряд уходил на Закаспийский фронт. Вместе с отрядом, увозя с собой начало своей первой комедии "Автономия или мухтариат", ехал на фронт политработником и Хамза Ниязи.
   Глава десятая
   ДЕРЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО
   1
   Что было?
   Лихорадка боев, дороги через пустыню, красные кубики теплушек, вереницы эшелонов, разрушенные станции, сожженные кишлаки, палящее солнце, безводье и пески, пески, пески - зыбучие, обжигающие, бесконечные...
   Водоворот гражданской войны бросает Хамзу из одного конца Туркестана в другой - от Бухары до Ташкента, от Чарджоу до Ферганы. Начавшаяся английская интервенция застает его в Байрам-Али. Очередная вспышка активности басмачей - и он уже в Маргилане. И везде - в теплушках, в седле, у костра в пустыне - он непрерывно пишет. Под грохот канонады, или прислушиваясь к отдаленным выстрелам, или в оглушительной ночной тишине Каракумов, глядя на близкие звезды, он заполняет карандашом одну тетрадь за другой. Им овладела новая страсть - театр, живое горячее слово, прямо обращенное к человеку - зрителю и слушателю.
   Но сцены пока нет, сцена - атаки и перестрелки, рампа - цепочка бойцов, рассыпанная в обороне, драматизм событий хлещет через край, и никакой фантазии не сравниться с тем, что происходит на самом деле в жизни, обнаженной великим конфликтом прошлого и будущего, распахнутой яростным сюжетом смертельной борьбы людей настежь. И он спешит запечатлеть эту жизнь - эту драматургию опоясанных пулеметными лентами характеров, эти непримиримые коллизии сражений, эту правду завязанных и развязанных клинками интриг. Подмостки будущих спектаклей трещат от гула оваций артиллерийских залпов, эхо взрывов сотрясает партер и ложи. Трагический занавес жизни над искореженными декорациями бытия, над свежими могилами боевых товарищей, остающимися после боев и сражений, не закрывается ни на минуту.
   В походах, в перерывах между боями он заканчивает комедию "Мухтариат", пишет новые пьесы "Бай и батрак" и "Наказание клеветников". В недолгие недели пребывания в Фергане, когда вокруг бушевал огонь басмаческого движения, когда укрывшееся в горах реакционное духовенство объявило Советской власти газават - священную войну, Хамза случайно знакомится с несколькими профессиональными русскими актерами, заброшенными сюда и застрявшими в Средней Азии по прихоти вольной . музы гастролей еще до революции.
   Актеры пробавляются у любителей сценического искусства полулюбительскими спектаклями, взимая единственную форму вознаграждения кормление на месте. Вокруг них группируется талантливая молодежь из числа местной узбекской и татарской интеллигенции, в основном - учителя, среди которых популярность Хамзы, как поэта и организатора школы ускоренного обучения грамоте, очень велика.
   И у Хамзы возникает счастливая мысль - создать передвижную агитационную труппу для обслуживания частей Туркестанского фронта. (Впоследствии эта труппа своим революционным репертуаром привлечет к себе внимание одного из работников политотдела Туркестанской армии Дмитрия Фурманова - будущего автора "Чапаева". Он вызовет ее в Ташкент, зачислит в штат политотдела, и она получит официальное название - "Первая политическая передвижная труппа Туркестанского края".)
   Хамза быстро пишет текст агитационного спектакля "Трагедия Ферганы", посвященного борьбе с басмачами в Ферганской долине. Считанные дни уходят на репетиции, и вот спектакль готов.
   Он имел небывалый успех - сценическое действие сливалось с бушующими вокруг событиями, нередко зрители, бойцы и командиры узнавали среди действующих лиц тех, с кем они всего несколько часов назад сражались неподалеку от города.
   Спектакль шел по нескольку раз в день. И чуть ли не на каждом представлении в первом ряду сидел один из главных персонажей пьесы - лихой командир Красной Армии, друг, товарищ, боевой соратник Степан Соколов, выведенный в пьесе, конечно, под другой фамилией, но тем не менее имеющий со своим реальным прототипом почти фотографическое сходство.
   Так начинался узбекский национальный театр. "Трагедия Ферганы" была его "Чайкой". Репертуар складывался под грохот выстрелов. Герои выходили на сцену и входили в зрительный зал одновременно.
   Здесь же, в Фергане, у Хамзы произошла еще одна встреча.
   Однажды его пригласили на концерт народной узбекской песни, музыки и танца. Сначала пел Кары Якубов, а потом на сцену под звуки бубна выбежала... Зульфизар.
   И у Хамзы мгновенно созрело решение ввести в "Трагедию Ферганы" и песни Якубова, и танцы Зульфизар. Народная, национальная выразительность спектакля от этого должна была сильно выиграть.
   Он подошел к Зульфизар после концерта, они вспомнили Коканд, знакомых, близких... Хамза предложил танцовщице вступить в свою труппу. Зульфизар согласилась.
   Эта встреча многое определила в дальнейшей судьбе Хамзы.
   Шел 1919 год. Агитационный поезд "Красный Восток"
   медленно двигался по пустыне. Три театральных труппы находились в эшелоне - узбекская, татарская и русская. Все артисты, числившиеся в списках личного состава политотдела Туркестанской армии, были одеты в военную форму. Шефство политотдела имело много преимуществ. И самое главное состояло в том, что артисты получали от него финансовую поддержку. И поэтому все спектакли показывались бесплатно. А это увеличивало число зрителей во много раз.
   У каждой труппы свой вагон. Еще один вагон - походная типография. Еще один - киноустановка. А большую часть теплушек занимал кавалерийский эскадрон - охрана поезда. Командиром эскадрона и начальником всего эшелона по ходатайству Хамзы был назначен решением Реввоенсовета Туркестанской армии Степан Петрович Соколов. Хамза руководил театральной частью, кино и типографией.
   Поезд двигался еле-еле, в гору. Степан и Хамза сидели на открытой платформе, которая во время спектаклей служила сценой. Соколов курил, Хамза молча смотрел на пустыню.
   иногда записывал что-то в лежавшую перед ним тетрадь.
   А на соседней платформе среди декораций Зульфизар учила узбекским танцам актрису русской труппы Машу Кузнецову.
   Аккомпанировал на гармошке молодой боец. Он тоже разучивал незнакомую мелодию. Пальцы не слушались его. И зрители, кавалеристы эскадрона, занимавшие крышу следующей теплушки, посмеивались над аккомпаниатором.
   - Красивая женщина, - глядя на Зульфизар, сказал Соколов.
   - Что, что? - не понял Хамза.
   - Красивая, говорю, бабенка, Зульфизар-то наша.
   - Да, да, красивая, - рассеянно согласился Хамза.
   - И Маруся тоже ничего...
   - Что?
   - Да ты оглох никак, парень? Или ослеп? Красоту вокруг себя не замечаешь.
   Хамза засмеялся и поправил наброшенную на плечи шинель.
   - Смотри, Степа, хлопок цветет, отары овец бродят, кони пасутся, на бахчах дыни лежат, арбузы, а в садах виноград висит, яблоки, гранаты... А как цветники хорошо пахнут!
   - Где арбузы? Где виноград? - завертел Соколов головой. - Какие еще дыни?
   - Да вот же они, вокруг нас... И синие реки текут, и голубые арыки...
   - Где реки?! - вскочил Степан, испуганно озираясь. - Нет никаких рек, и арбузов нету... Одна пустыня желтого цвета.
   - Будут, Степа, обязательно будут... За что же мы тогда бьемся с басмачами и баями?
   Соколов сел, погрозил Хамзе пальцем.
   - Пьесу, что ли, новую сочиняешь?
   - Нет, просто мечтаю.
   - О чем?
   - О будущем...
   Степан подкрутил усы, подтянул голенища хромовых сапог.
   - Ты лучше вон туда погляди. Красивые женщины Зульфизар с Марусей, а?
   - Я вижу... Когда-нибудь все женщины будут такие же красивые... И вообще все люди на земле, наверное, в будущем будут очень красивыми... Ты знаешь, Степан, мне иногда хочется написать что-нибудь такое, где сразу будет все: и как мы жили раньше, как боролись против царя, как воевали с баями, и как ехали через пустыню вот на этом поезде, выпускали газеты, листовки, показывали кино и спектакли... Чтобы люди из будущего узнали нас, чтобы мы не пропали для них, чтобы они увидели нас, наше время и вот этот наш поезд...
   На соседней платформе звуки узбекского танца сменились плясовой мелодией - теперь уже Маруся Кузнецова учила Зульфизар "барыне".
   - "Ба-рыня, барыня, сударыня-барыня!" - захлопали в такт музыке сидевшие на крыше теплушки кавалеристы.
   Зульфизар, как опытная танцовщица, сразу усвоила рисунок пляски и уже притопывала каблучками, полоскала поднятой над головой косынкой.
   - Такое на ходу не напишешь, - убежденно сказал Соколов. - Для этого тебе требуется условия создать подходящие.
   И создадим, дай срок.
   - А Маяковский? - спросил Хамза. - Разве он ждал особых условий?.. Писать надо сегодня, сейчас, здесь!
   - Ну так и пиши, о чем разговор? Бери карандаш и пиши... - Степан встал, потянулся, тряхнул плечами. - Пойти, что ли, поплясать? А то ноги что-то затекли. Больно уж хорошо Маруся "барыню" показывает.
   Он ушел на соседнюю платформу. Хамза достал карандаш, положил на ящик с патронами тетрадку, расправил ее... Написал несколько слов, остановился. Карандаш, словно упрямая лошадь, не двигался дальше, не хотел писать. Слова сталкивались, топорщились, рассыпались.
   Он посмотрел направо, задумался... Желтые барханы однообразно тянулись до самого горизонта. Платформу качало из стороны в сторону... Вдруг вспомнился поче?лу-то Умар-палван, погибший в последние дни кокандских событий. Накануне мухтариата он как раз вернулся из мардикерства на родину, но дни его были сочтены. Эх, судьба!.. Бандиты Эргаша надругались над сильным телом Умара - выкололи глаза, отрубили руки и ноги...
   Говорили, что сам Эргаш пытал Умара-палвана... Страшную клятву дал Хамза над изуродованным телом друга юности - отомстить!.. Но Эргаш ушел тогда из города, и Кара-Каплан ушел. Ничего, еще встретимся...
   Поезд неожиданно замедлил ход.
   - Банда на горизонте! = - закричали от паровоза. - Полотно впереди разобрали!
   Хамза вскочил, сунул в сапог карандаш и тетрадь. Затянул ремнем шинель. Схватил лежавшую рядом винтовку, щелкнул затвором, досылая патрон в патронник. Закрыл затвор. Спрыгнул на землю.
   Степан Соколов уже бежал к эскадронным теплушкам.
   - Выводить лошадей! - кричал он зычным голосом. - На конь!..
   Много раз приходилось агитпоезду отбивать нападения басмачей. Но однажды...
   Давали спектакль в десяти километрах от железнодорожной станции. Ночью из полуэскадрона, остававшегося охранять типографию и киноустановку, прискакал израненный всадник.
   Бандиты захватили эшелон, все бойцы, сражавшиеся у вагонов до последнего патрона, погибли в неравном бою - басмачей было во много раз больше. Под угрозой расстрела на месте главарь шайки заставил паровозную бригаду развести пары. Эшелон угнали.
   Долго и мрачно думал Степан Петрович Соколов о том, что делать дальше. Хамза предлагал вернуться на станцию, но Соколов принял другое решение.
   Возвращаться было нельзя - басмачи могли снова нагрянуть. И Соколов решил обойти станцию через пустыню. Проводником вызвался быть молодой местный парень-туркмен Бешим. Все три спектакля - узбекский, русский и татарский - он неподвижно просидел около самой сцены, завороженно глядя на артистов.
   К верблюдам, купленным на станции, чтобы привезти декорации и артистов, пришлось докупить в поселке, где давали спектакли, еще десяток. Степан Петрович собрал рано утром все три труппы, построил рядом полуэскадрон.
   - Товарищи, нам предстоит совершить тяжелый переход через пески и пустыню. Возможна встреча с врагом. Не исключается, что многих будет мучить жажда... Но мы обязаны преодоь этот путь... Другого выхода нет. Нам нужно сохранить первые театральные труппы нового Туркестана.
   По утренней прохладе удалось преодолеть довольно значительное расстояние. Но по мере того как солнце нагревало пески, дорога становилась все тяжелее. Вокруг, куда ни глянь, были одни барханы. Медленно переползал караван с одного гребня на другой...
   ...Почерневшие лица, пересохшие губы. Прошло несколько дней. Обессилели кони. Только надменные верблюды, ни на что не обращая внимания, спокойно шагали по пустыне.
   Тучный певец Кары Якубов страдал от жары больше всех.
   Сухощавый Хамза ехал рядом с ним.
   - До колодца уже недалеко, - сказал он.
   Якубов, тяжело дыша, молчал.
   - Вода в колодце бывает сладкой, - вдруг произнес кто-то сзади. - Воды, воды... Дайте, дайте...
   Хамза оглянулся. Зульфизар, сидевшая на верблюде, делала какие-то странные движения, будто пила воду горстями, будто умывалась водой.
   - Возьми, - сказал Хамза и протянул ей несколько маленьких плоских камней.
   - Что это? - прошептала Зульфизар.
   - Положи под язык.
   - Зачем?
   - Утоляет жажду.
   - Вода! Вода!! - раздалось впереди.
   Это кричал с вершины бархана Бешим. Он махал руками.
   Хамза, подъехав к нему, увидел внизу колодец.
   Кары Якубов неожиданно легко спрыгнул с верблюда и побежал к колодцу.
   Степан Соколов, выехав перед колонной, поднял руку. Конь Соколова вздрагивал от нетерпения.
   - Назад! - скомандовал Соколов. - Приказываю всем назад!
   Кары Якубов упал на горячий песок и неподвижно замер.
   Только пальцами рук он все еще продолжал бежать вперед - пальцы скребли песок.
   - Первому взводу встать в боевое охранение!
   Лошади, учуяв запах воды, рвались вперед.
   Холодная прозрачная вода полилась в желоб. Бойцы задвигались, заволновались, окружили желоб. Все облизывали пересохшие губы... Зульфизар, опустившись на колени, прислонилась щекой к холодному желобу. Кары Якубов бросился было к воде, но тут же раздался окрик Соколова:
   - Стой!
   Хамза оттащил Якубова в сторону.
   - Сначала пьют лощади, по два ведра, - приказал Соколов.
   Первые две лошади пили, не отрываясь от воды... Бойцы смотрели на них с завистью. Соколов, взглянув на Зульфизар, погрузил флягу в воду, протянул стоявшему рядом Хамзе:
   - Передай!
   Хамза взял флягу. Зульфизар потянулась к ней, но рука Хамзы застыла в воздухе... Лошадь, которая пила первой, медленно опустилась на песок. Вторая, подняв голову от желоба, словно прислушиваясь к чему-то, захрипела, рухнула, задергала ногами в агонии, сверкая на солнце подковами. Круп ее сотрясался.
   Хамза отшвырнул флягу. Зульфизар заплакала, и слезы покатились по ее лицу крупными градинами.
   Бешим стоял около колодца, будучи не в силах поднять голову. Холодная, прозрачная вода, наполнявшая желоб, сверкала на солнце... Словно очнувшись, Степан Соколов ударом сапога опрокинул ведро. Бешим, вздрогнув, пугливо оглядел бойцов, молча смотревших на него. И тут же попятился назад. Соколов с искаженным судорогой бешенства лицом шел на него... Схватил за ворот халата, швырнул на песок. Выхватил из кобуры пистолет:
   - Убью, предатель!
   Бешим закричал. Хамза бросился к Соколову:
   - Он же не виноват!
   Степан, с трудом справляясь с собой, провел ладонью по лицу, спрятал пистолет.
   - Всем отойти от колодца!.. - Закурил, сел на песок рядом с молодым туркменом, похлопал по плечу. - Ладно, не обижайся... Сколько до следующего колодца?
   Бешим поднялся, отряхнул песок с халата, тихо ответил:
   - Я не виноват, товарищ командир.
   - Сколько? - повторил вопрос Соколов.
   - Вперед нельзя ехать...
   - Почему?
   - Если этот отравлен, значит, другие тоже отравлены. Я басмачей знаю... Но есть один чистый. Только немного в стороне.
   - Сколько до него?
   - Нам не доехать.
   - Сколько дней до него, можешь ответить?
   Бешим, вздохнув, показал четыре пальца.
   Степан, сплюнув сухой, тут же закипевшей на песке слюной, от души выматерился.
   Утром разведка доложила командиру отряда - по следам каравана идет отряд басмачей.
   Из-за ближайшего бархана выехали пять верховых. На штыке винтовки одного из них трепыхалась белая тряпка.
   Парламентеры приближались. Подъехали совсем близко.
   Степан Петрович Соколов тронулся с четырьмя бойцами навстречу.
   Широкоплечий человек в бешмете спрыгнул с коня.
   Соколов тоже спешился.
   Они стояли друг против друга.
   - Вы командир отряда? - спросил широкоплечий.
   Соколов качнулся с носков на пятки и обратно.
   - Нет, не я.
   - А кто командир?
   - А вон тот толстый, - обернулся Соколов и показал на Кары Якубова.
   - Мне нужен только командир.
   - Не беспокойтесь, я уполномочен вести переговоры.
   - Я Азизбек, представитель Закаспийского правительства.
   - Слушаю вас.
   - Вы окружены.
   - Возможно.
   - В последнем бою вы лишились большой части своих сил.
   Ваше положение очень тяжелое. Сдавайтесь.
   - И не подумаем.
   - Послушайте, вы же русский человек. Зачем вам умирать за интересы чужой нации?
   - А вы, Азизбек, случайно не англичанин?
   - Нет, не англичанин.
   - А почему же вы одеты в английскую форму?
   - Разве бешмет - это английская форма?
   - Бешмет, конечно, не английская форма. Но в кармане бешмета у вас лежат английские деньги. Не так ли?
   - Будете сдаваться?
   - Нет.
   - На что вы рассчитываете?
   - А у нас есть секретное оружие...
   - Какое там еще секретное оружие... У вас нет даже воды.
   - И у вас воды нет. Иначе бы вы не приехали сюда с белым флагом.
   - Лично вам будет гарантирована полная безопасность.
   - А моим женам?
   - Каким женам?
   - Русской, узбекской и татарской.
   - Вы что, мусульманин?
   - А вы разве не заметили? Мы же с вами разговариваем поузбекски.
   - Кстати, откуда вы знаете тюркский язык?
   - Жены научили.
   - Вашим женам я тоже гарантирую безопасность.
   - А моим бойцам и их сестрам? У нас у каждого бойца по три сестры узбекская, русская и татарская...
   - Я понял вас. Вы не хотите разговаривать по существу дела. Вы ведете несерьезный разговор.
   - Это вы, Азизбек, ведете несерьезный разговор. Неужели вы думаете, что я, бывший русский солдат, а ныне командир Красной Армии, сдамся вам, английскому наемнику?.. Вы видели когда-нибудь русского солдата, который сдается?.. А что касается интересов чужой нации, так я вам скажу вот что... У нас чужих наций нет, у нас все нации свои... А вас мы будем гнать с этой земли вместе с вашими хозяевами-англичанами. Так им и передайте.
   - Я вам даю час времени. Не сдадитесь - будете уничтожены.
   - А я вам не даю ни минуты! Идите туда, откуда пришли!
   Хамза тяжело брел рядом со Степаном, ведя в поводу коня.
   Соколов вел своего.
   - О чем ты так долго с ним разговаривал? - спросил Хамза.
   - Репетировал...
   - Что, что? - удивился Хамза.
   - Репетировал, говорю... Четвертый ведь месяц каждый божий день с театрами кручусь. Да еще с тремя сразу. Сегодня - узбекский, завтра русский, послезавтра - татарский. Научился кое-чему, набрался от вас ума-разума.
   - А что ты репетировал? - улыбнулся Хамза.
   - Его капитуляцию. А сказать точнее - прощупывал его с помощью вашего сценического искусства, разведку проводил.
   - Ну и как?
   - Хреновый мужичок, жидкий... Говорит, что у него сил больше, а сам стоял как бобик и слушал, пока я ему разные турусы на колесах разводил... Из этого делаем вывод - силы у них тоже на исходе. Если Бешим нас вперед их к колодцу выведет, значит, наша взяла... - Соколов обернулся назад: Эй, Бешим!
   Иди-ка сюда... Сколько до твоего колодца? Завтра четвертый день начнется...
   - Завтра вечером должен быть.
   - Теперь слушай меня. Когда до колодца с полверсты останется, дашь мне знать. И больше никому ни гугу.
   Понял?
   - Понял, - улыбнулся Бешим, - никому ни гугу.
   Двинулись дальше.
   - Не нападает что-то Азизбек. - сказал Степан. - Дал час времени, а уже второй кончается. Видать, ихние йигиты тоже притомились, по жаре лезть не хотят. Я это заранее знал.
   - Как ты мог знать заранее?
   - Кто такой рядовой басмач? Тот же солдат. А солдатская душа - она везде одинаковая... Азизбек-то, он барин, ему простого человека не понять. Он думает, что все они, басмачи, спят и видят, как бы поскорее помереть за его Закаспийское правительство. На-кася, выкуси! Басмач - он тоже разный...