Яшен Камиль. Xамза

   Зубейда опустила глаза.
   - Пойду приготовлю маставу, - заторопилась на кухню Джахон-буви.
   Зубейда проводила ее взглядом и повернулась к Хамзе.
   Несколько минут они молчз смотрели друг на друга. И не было в мире слов красноречивее этих взглядов.
   ...С того самого дня, когда дочь старшей жены Ахмад-ахуна впервые пришла в дом Хакима-табиба за лекарством, между Хамзой и Зубейдой начзлэсь тайная переписка. Хамзз первым послэл ей стихотворение, в котором описал их встречу. Она ответила длинным письмом, в котором разбирала ходившие по городу в списках газели Хамзы, называя их достойными пера самого Навои, жзловалась на печальную участь женщины в Коканде.
   Хамзз был удивлен зрелости ее мыслей и точности наблюдений.
   Он отправил ей вторую газель, в которой спрашивал: какая тайна скрыта в душе девушки, на лице которой столько тоски и грусти?
   Зубейда не ответила. Хамзэ послал третью, четвертую, пятую газель. Ответов не было. Тогда он написал ей большое письмо без стихов, в котором признавался в любви и говорил о том, что не представляет без нее свою дальнейшую жизнь.
   На следующий день Зубейда пришла в дом табиба - якобы за лекарством. Но лекарство было предлогом. Когда они остались вдвоем в цветнике, Зубейда сказала Хзмзе, что давно уже любит его...
   Это была отчаянная смелость - прийти в дом к юноше и самой объявить ему о своей любви. Это было неслыханное нарушение шариата - за него духовники могли приговорить женщину к самосожжению.
   Тайна души рвалэсь нзружу. Тоскз сердцэ, созревшего для полета, таяла и исчезалз. Птицз сердцз расправляла сложенные до поры крылья.
   Потом было еще несколько писем и много-много стихов.
   Хамза посылал Зубейде газели через день. Зубейда приходила в дом Хакима-табибз, и они хотя и ненадолго, но все-таки оставались вдвоем сидели друг против друга, читали стихи, разговэривали.
   ...Из кухни вышла Джахон-буви, неся на подносе три большие чашки с маставой. Хамза и Зубейда опустили глаза.
   - Вы просили у меня книгу Сзади? - не глядя на девушку, спросил Хамза. - Сейчас принесу.
   Он поднялся и ушел в дом. Зубейда тоже всталз и приняла из рук табиб-айи поднос с мастэвой.
   - Вай, да быть мне вашей жертвой, Зубейдахон, - запричитала Джахон-буви, - почему же вы стоите? В этом доме ваши руки не должны прикасаться к посуде. Для чего же тогда здесь я?.. Садитесь, доченька, попробуйте мзставу, очень вкусно.
   - Мне надо уже уходить, дорогая тетушка, дома много дел... Вы же сами знаете - праздник хаит, все время гости...
   - Нет, нет, сздитесь, прошу взс. Нельзя отказываться от готовой еды, я обижусь.
   - Лучше я приду в следующий раз, в обычный день, и буду сидеть с вами, пока вам не надоест...
   - Вай, не надо так говорить, доченька. Вы никогдз не сможете надоесть мне. Когда вы приходите, солнце встает над моим домом, все расцветает вокруг...
   Вернулся Хамза с книгой.
   - Вы покидаете нас? - удивился он. - А как же мастава?
   Мама специально готовила для вас...
   Зубейда опустилась на ковер.
   - Вот книга, которую вы просили.
   - Спасибо. Я долго не буду задерживать, быстро прочту и принесу обрзтно.
   - Можете держать, сколько вам захочется, - улыбнулся Хамза. - Стихи великого Сзади зэслуживают того, чтобы читать их неторопливо. В них заключен главный смысл поэзии - нектар души и мед сердца.
   - Вай, я совсем забыла спросить у вас, Зубейдахон, - вмешалась в разговор табиб-айи. - Как здоровье вашей матушки, уважаемой Рисолатхон? Она очень добрая и энергичная женщина, да будет ей благо и счастье во всем.
   - Благодарю вас, мзма чувствует себя немного лучше. Взш муж дал ей очень хорошее лекарство, привезенное из Индии.
   Я забыла, как оно называется...
   - "Хап-дори", - подсказал Хамза.
   - да, да, совершенно прэвильно. Папа сказэл, что после того кзк дядя тэбиб начал лечить маму, она стала поправляться.
   - Ваш отец, Зубейдэхон, - почтительно нэклонила голову Джзхон-буви, человек, просветленный сзмим богом. Его любовь к беднякзм известна всем. Разве он похож на остальных нэших корыстных и жздных баев?.. Вот и Хамза не один раз говорил мне, что из всех баев Коканда уважаемый Ахмад-ахун самый отзывчивый и щедрый... Вы, наверное, знаете, доченька, что мой сын собирается скоро открыть на площади Хзджибек школу для детей неимущих родителей? Он считает, что ваш отец одним из первых поможет этой школе.
   Хамза молча и недовольно посмотрел на мать. Он еще ничего не говорил Зубейде о новой школе. Тем более о том, что надеется получить от ее отца помощь для этого дела.
   Ничего не ответила и Зубейда. Уж кто-кто, а она-то зналз Ахмзд-ахуна, который всегда говорил, что богатый вынужден быть скупым, иначе его богатство растащат нищие и бездельники.
   Но вслух девушка сказала другое:
   - Если Хамзахон сам придет к отцу и попросит у него денег на школу, то, может быть, папа и расщедрится.
   - Да, да, конечно, - согласилась Джахон-буви, - к такому уважаемому человеку, как почтенный Ахмад-ахун, нужно обращаться самому. Ты же собирался сделать это, сынок, не правда ли?
   Хамза, нахмурившись, молчал.
   Чувствуя, что в простоте душевной напрасно затеяла разговор о школе, Джахон-буви собрала пустые пиалы, пошла на кухню заваривать чай.
   - Между прочим, - улыбаясь, начала Зубейда, - несколько моих подруг, с которыми я училась в школе, прочитали последнюю тетрадь ваших стихов...
   - Вот как? - оживился Хамза. - Где же им удалось ее достать?
   - Ее переписывает весь город. Разве вы не знали об этом?
   - Да, мне рассказывали... Ну и как, вашим подругам понравилось?
   - Они пришли в полный восторг! Переписали все от первой до последней строчки... Мы долго вспоминали то время, когда вы приходили в дом атин-айи и сидели вместе с нами в одной комнате. Теперь вы стали известным поэтом. Впереди у вас интересная жизнь - стихи, книги, журналы... А никому из нас учиться дальше, конечно, не пришлось. Мой отец долго просил у аллаха, чтобы тот простил ему грех моей грамотности...
   - Зубейдахон, а какие газели понравились вашим подругам больше всего?
   - Ну вот, например, эта: "На стебельки двух красных цветов не может сесть один соловей. Душа, отданная одному, не может полюбить другого".
   - Эта газель написана от лица девушки...
   - И очень правдиво написана, - исподлобья бросила на Хамзу многозначительный взгляд Зубейда, - да не сглазить мне, мой дорогой школьный друг, ваше волшебное перо и ваш алмазный талант.
   Хамза, чувствуя, как запрыгало в груди сердце, придвинулся ближе к девушке.
   - В книге, которую я вам принес, - взволнованно сказал он, - и которую вы держите в руках, лежит моя самая последняя газель. Я написал ее сегодня ночью, накануне праздника... Написал для вас. Дорогая, прошу вас, прочитайте эти стихи сейчас, здесь...
   - Нет, я прочту их дома, одна...
   - Но почему?
   - Я и так слишком засиделась...
   - Я провожу вас!
   Зубейда встала с ковра, прижала книгу к груди.
   - Помните, вы когда-то написали такие строки: "На небе звезды не взойдут, пока не сядет солнце..."?
   - Рахмат, Зубейдахон, спасибо, что вы помните столько моих стихов.
   - Я знаю наизусть почти все ваши стихи.
   - Рахмат. Но почему вы не захотели прочитать новую газель?
   - Я только что ответила вашими словами - пока не случится одно, не может произойти и другое. Звезды зависят от солнца.
   - Вы говорите загадками...
   - Отгадайте их, если любите.
   - Вы сомневаетесь в моих чувствах?
   - Я ухожу... До свиданья.
   И она ушла.
   Оставшись один, Хамза долго смотрел на калитку, за которой исчезла девушка. Да, на небе не взойдут звезды, пока не сядет солнце. Но среди людей многое разорвано и разомкнуто, многое противоречит друг другу. Здесь солнце может уйти за край горизонта, а звезды так и не взойдут. И это будет уже совершенно новая газель: ночью не вижу звезд - зачем жить, если утром не вернется солнце?..
   6
   Отрочество и юность остались позади.
   Что дальше?
   Кокандские баи щедры на обещания, но почему-то чересчур долго ищут свои кошельки. Причем предпочитают делать это в чужих карманах, вместо того чтобы пошарить в собственных, далеко не пустых.
   Что делать?
   Идти в дом Ахмад-ахуна?
   Дни катятся чередой.
   Цветы меняют свои тюрбаны.
   Устало летит домой одинокая пчела.
   Слабеет песня жаворонка над головой.
   И нет в небе белых облаков, а только тучи, тучи...
   В эти невеселые дни на помощь, как всегда, приходит друг юности и отрочества Алчинбек. Он предлагает временно поступить на работу письмоводителем в контору хлопкоочистительного завода Садыкджана-байваччи. Здесь сейчас очень нужны грамотные молодые люди, тем более с духовным образованием. Это будет оказывать на всех служащих положительное нравственное влияние.
   И Хамза соглашается.
   Он уже взрослый. Пора научиться зарабатывать деньги. Надо становиться самостоятельным человеком. Пора начинать помогать семье.
   Умар-богатырь работает с шести лет. Поэтому и богатырь.
   А он, Хамза, только и знал, что учился, запоминал молитвы.
   Молитвы, молитвы, молитвы... Как они надоели!!
   ...Прости мне, аллах, эти дерзкие греховные мысли, но, если разобраться как следует, - что я умею? Толковать божественные тексты? Объяснять религиозные бейты? Ну, стихи...
   Стихи, конечно, хорошее дело, но на них не проживешь.
   Решено окончательно - он идет на хлопкоочистительный завод.
   Работа у Садыкджана-байваччи будет временной, как и говорит об этом друг Алчинбек. Он сам, Хамза, тоже твердо верит, что завод - это временно. Ведь все-таки главное, основное призвание его жизни - просвещение народа. Ну, и, может быть, немного стихи, а? Его же знает как поэта весь Коканд...
   Нет, нет, со стихами покончено. Незачем тратить время на пустопорожнее сочинительство. Лучше научиться писать статьи в газеты. Это принесет больше пользы. Ему есть о чем написать - он знает жизнь народа. А когда поступит на завод, будет знать еще лучше. Стихи - занятие не для мужчины.
   Когда в последний раз всходило гордое солнце с печальной улыбкой во дворе дома Хакима-табиба? Давно, очень давно...
   А почему? Неизвестно... Все. Кончено. Он больше не пишет стихи.
   Когда-нибудь потом - может быть, может быть... Но только не сейчас. Сейчас ему предстоит серьезное, настоящее дело - работа на заводе. Он будет получать за это деньги и помогать семье.
   Усталость. Огромная усталость. Все тело заполнено усталостью...
   Болит голова.
   Болит спина.
   Болят глаза.
   Руки.
   Плечи.
   Пальцы.
   Локти.
   Ничего не хочется - ни есть, ни пить, ни читать, ни разговаривать.
   Хочется только спать.
   Но лишь голова опускается на подушку, как сразу же возникают цифры. Их очень много...
   Караваны цифр уныло плетутся друг за другом по белым пустыням страниц, упрямо сталкиваются, бессмысленно переплетаются, мгновенно рассыпаются, хаотично кружатся, м-ерцают, загораются, гаснут, осыпаются пеплом и снова упрямо сползаются, соединяются, вычитаются, назойливо умножаясь, упрямо делясь, дробясь, повторяясь, шипя, крича, вопя, гнусавя...
   Черные цифры.
   Красные цифры.
   Зеленые цифры.
   Белые.
   Фиолетовые.
   Оранжевые.
   Он задыхался от цифр во сне. Они преследовали его, бежали за ним, хватали за полы халата, заползали за воротник, в рукава, в белье...
   Десятки.
   Сотни.
   Тысячи.
   Миллионы.
   Миллиарды.
   ...57...842...6389...85 734...926 100...00000...000000...000000000...
   97 635 284...31 956 287 400...
   Цифры хохотали, гримасничали, кривлялись, выли, прыгали, скакали, визжали, ревели, надсаживались, надрывались... Цифры завинчивались бесконечными хороводами в беззвездное черное небо, громоздились горными вершинами, осыпались каменными лавинами и осколками скал.
   Иногда хороводы цифр становились похожими на вращающихся бешеными волчками дервишей, как тогда, возле гробницы святого Али-Шахимардана.
   Вот один из этих "волчков", самый неистовый, весь обвешанный вырезанными из железа гремящими цифрами, рванулся, приблизился, протянул к Хамзе когтистые пальцы...
   - А-а-а-а-а-а-а!!!
   - ...Что с тобой, сынок, милый, кто напугал тебя?.. Успокойся, дорогой, это только сон. Повернись на другой бок, и все пройдет.
   Джахон-буви, склонившись над изголовьем сына, поправляла ему подушку, гладила волосы.
   Хамза, сев на кровати, ошалело смотрел на мать, мотал головой из стороны в сторону, растерянно улыбался.
   - Приснились какие-то шайтаны, какая-то чертовщина...
   Джахон-буви, держа в руках свечу, грустно смотрела на сына.
   Вот ведь совсем уже взрослый мужчина, а кричит по ночам.
   Надо женить парня, чтобы жена лаской отгоняла дурные сны.
   Она уходила в свою комнату, а Хамза долго еще сидел в темноте, вспоминая кошмарное нашествие цифр, потом вставал, выходил на веранду, опускался на ковер около стены, прижимался затылком к стене.
   Черное небо траурным пологом висело над его головой. В чем дело? Почему уже в который раз, с тех пор как он начал работать у Садыкджана-байваччи, снится ему этот сон с сумасшедшими цифрами?
   Да, конечно, он очень уставал с непривычки на работе, непрерывно вписывая с утра до ночи в конторские книги и тетради бесконечные пуды, рубли, фунты, сажени, аршины, копейки.
   Контора хлопкоочистительного завода каждый день совершала по нескольку тысяч сделок купли-продажи с дехканами окрестных кишлаков. Старшие приказчики заводской конторы требовали от писарей и письмоводителей буквально молниеносной быстроты, с которой нужно было оформлять эти сделки, чтобы весь привезенный хлопок ни под каким видом не смог бы попасть к конкурентам, а был бы куплен заводом именно в тот же день.
   Через солидных петербургских и московских посредников торговый дом Садыкджана-байваччи, выросший в крупнейшую оптовую фирму Туркестана, ежедневно отправлял десятки вагонов с первично обработанным хлопком в центральные районы России на текстильные фабрики Иваново-Вознесенска и ОреховоЗуева. И поэтому во всех комнатах заводской конторы высились пирамиды платежных и расчетных банковских документов, которые тоже требовалось заполнять с такой же молниеносной быстротой. Многочисленная армия конторщиков (и Хамза среди них самый молодой), не покладая рук, не переводя дыхания и не разгибая спин, безостановочно трудилась над этими документами от рассвета до заката.
   Да, конечно, он уставал на работе. Но ведь не могла же только усталость быть причиной всех этих странных и мучительных цифровых сновидений. Наверное, была и какая-то другая причина. Наверное, что-то еще, более существенное, чем просто лихорадочная дневная работа, будоражило его по ночам.
   Сидя под черным траурным пологом ночного неба, прислонившись затылком к холодной стене отцовского дома, Хамза часто вспоминал свой последний разговор с дочерью Ахмадахуна. Что случилось с ней тогда? Почему так внезапно ушла она, испугавшись, что он пойдет провожать ее?
   Она боится отца. Это ясно. Она боится молвы, которая не пощадит ни ее, ни его, Хамзу. Она боится шариата, который незримо наблюдает за ней и за сотнями молодых девушек Коканда пустыми, выцветшими, полумертвыми глазами неграмотных, отсталых, невежественных старух, стариков и прочих религиозных фанатиков.
   Но ведь они с Зубейдой в тот день, когда она, будучи уже взрослой девушкой, впервые не закрылась перед ним, переступили через шариат...
   Один раз переступить можно. Можно и два, и три, и четыре.
   Но нельзя это делать, наверное, все время. Это станет заметным.
   И тогда...
   Зубейда хотела (звезды не взойдут, пока не сядет солнце), чтобы он, Хамза, сделал какой-нибудь шаг в их отношениях. Но какой?! Что может помочь им - ей, дочери бая, и ему, сыну лекаря?
   Но если это так, если он понимает свое бессилие изменить разницу в положении их отцов, зачем же он тогда писал и посылал ей газели, зачем тревожил сердце девушки, зачем возбуждал надежды и надеялся сам?
   Или он стал понимать все это только сейчас?
   Нет, он не был слепым и раньше. И все-таки писал газели, смотрел влюбленными глазами. Заранее зная, что из их любви ничего не получится? Кто же он тогда? Подлый человек, обманщик!
   Но кто! кто! кто!! кто!!! - кто может остановить руку поэта, которая выводит строку стихотворения для любимой?
   Что может запретить людям любить друг друга?
   Какая сила в мире сильнее любви?
   ...Мир держится любовью.
   Жизнь держится любовью.
   Люди живут на земле, чтобы любить друг друга.
   Значит, те, кто против любви, кто запрещает любить, - против людей, против живого?
   Значит, они хотят уничтожить жизнь, остановить ее дыхание?
   ...В бессонные черные ночи, сидя на веранде отцовского дома, прислонившись затылком к холодной стене, неотступно думал он об этом, терзая свой ум и сердце вопросами, на которые у него не было ответов.
   И однажды, когда, обшарив лучом своей безутешной мысли траурные просторы вселенной, он с отчаянием и ужасом увидел, что лишенный смысла мир без любви раскалывается на две несоединимые части, когда он ощутил, что разъявшая окружающее бытие трещина холодной бездной проходит через его сердце, когда он отчетливо понял, что ему, прогнавшему от себя свои стихи, нет места в этом мире без любви, тогда он вдруг почувствовал, как стихи возвращаются к нему.
   Они приближались издалека - из черной глубины беззвездного ночного неба.
   Возвращались медленно, на ощупь, как движется по дороге бродячий поэт-певец, потерявший зрение...
   Стихи стояли рядом.
   Газель неощутимо возникла около него.
   Он слышал ее дыхание в бархате ночи.
   Осязал ее гордое трепетание.
   Газель дотронулась до его руки... Он испуганно вскочил - рядом стоял отец.
   - Ты не можешь жить без нее? - тихо спросил отец.
   Хамза молчал. Тишина ночи соединяла отца и сына.
   - В понедельник я пойду туда, - сказал ибн Ямин. - Он вызывает меня его старшей жене опять стало хуже. Я буду просить его, чтобы он отдал тебе Зубейду...
   Глава третья
   КИНЖАЛ И ДЕНЬГИ
   1
   - А вот манты горячие, лагман наваристый, плов рассыпчатый!.. Подходи смело, бери больше, кушай на здоровье!
   - Шашлык! Бастурма! Кебабы! Все - первый сорт!.. Эй, мусульмане! Вынимайте кошельки, не жалейте денег, спасибо скажете!
   - Самса на маслице!.. Кто увидит - слюнки потекут! Кто съест - пальчики оближет! А кто мимо пройдет - не забудь оглянуться, два дня сытым будешь!
   Из всех пригородов Коканда Айдин-булак (Лунный родник), расположенный на восточной окраине города, пожалуй, самый живописный.
   Большое круглое озеро окаймлено тополиной рощей. Виднеются вдали уходящие к горизонту айвовые, фисташковые, гранатовые, абрикосовые, персиковые сады. Под сенью тенистых чинар журчит маленький водопад...
   Плакучая ива серебристо уронила в голубую озерную воду свои пушистые ветви-косы...
   Ярко светит солнце, поют птицы, благоухают цветы - что еще человеку надо для отдохновения от забот и трудов праведных?
   Любая печаль забудется и развеется, когда смотришь на этот райский уголок земли.
   Рядом с родником-водопадом раскинули свои лавки, жаровни, мангалы десятки шашлычников, чайханщиков, уличных поваров и прочих торговцев самыми разнообразными и лакомыми яствами. Вкусно пахнет вокруг тмином и барбарисом, поднимается ароматный пар над котлами с шурпой и пловом, покрываются поджаристой корочкой сочные куски мяса, нанизанные на шампуры, которые длинными рядами лежат на рогульках над таинственно мерцающими древесными угольками.
   - Лагман! Кебабы! Самса! - оглушительно кричат хозяева палаток и лавок. - Подходи, не скупись!
   Чего не пожелает душа, все можно купить в Айдин-булаке в дни народных гуляний. Были бы деньги. Не хочешь манты, не хочешь шурпу - купи ароматную дыню "умрбокий" (вечная жизнь), разрежь ее острым ножом, выскреби до дна, и блаженством заполнится все твое существо, и все нехорошее уйдет в прошлое, как будто его совсем никогда и не было.
   Непрерывно движется народ по берегам озера. Люди собираются большими толпами то здесь, то там. Вот неожиданно въехал какой-то странный всадник в густое скопление гуляющих. Голова обмотана огромной красной чалмой, борода из мочалки - чуть ли не до копыт лошади. Несколько человек, одетых в рваные халаты, дурашливо толкутся и приплясывают вокруг верхового.
   Один из них, схватив коня под уздцы, закричал во все горло:
   - Прочь с дороги! Прочь с дороги!.. Наш шейх пировать едет! Кто еще не видел нашего шейха? Смотрите и запоминайте!
   Привстав на стременах, "шейх" замахнулся на держащего поводья плеткой.
   - Отпусти лошадь! Как ты смеешь, несчастный, прикасаться к ней, если не ходишь в мечеть и не знаешь ни одной молитвы?
   Моя лошадь в тысячу раз умнее тебя, потому что я всегда привязываю ее около дома муллы!
   Толпа захохотала.
   - Правоверные! - вскинул вверх руки всадник. - Я сейчас кое-что скажу вам по секрету, а вы, упаси аллах, никому не рассказывайте об этом!.. Я есть самый главный шейх на всем белом свете! Жертвуйте мне скорее все, что вы можете и что не можете!..
   Кто не пожертвует, того прокляну до скончания веков!.. Слушайте меня, правоверные! Я не только главный шейх, но еще и главный разбойник, и главный судья всего славного города Коканда!..
   Известность моя так велика, что если что-нибудь случается в городе, то зовут всех моих соседей слева и справа, и только меня одного никогда и никуда не зовут!
   Новый взрыв хохота в толпе зрителей и слушателей.
   - А если у кого-нибудь пропала тюбетейка или молитвенный коврик, продолжал кричать верховой, - то их почему-то всегда находят во дворе моего дома, хотя я самый честный человек в Коканде!.. Хотите знать, почему так получается? Приходите завтра на площадь Исфара, где будут выступать со своим конным цирком великие наездники Юсупов и Макаров!
   И, ударив лошадь ногами, всадник с длинной мочальной бородой поскакал по берегу озера. А окружавшие его танцоры в рваных халатах, улюлюкая и свистя, бросились следом за ним.
   - Вы узнали? - обернулся к Хамзе Алчинбек.
   - Конечно, узнал, - кивнул Хамза. - Это Юсуфджан - знаменитый цирковой клоун.
   Алчинбек с утра зашел за Хамзой, и они вместе отправились в Айдин-булак. И хотя поначалу Хамза отказывался, говоря, что ему никуда не хочется выходить из дома, Алчинбек все-таки вытащил школьного друга на улицу. По дороге, за привычными "философскими" разговорами, настроение Хамзы начало улучшаться.
   - Ловко зазывает этот Юсуфджан народ в свой цирк, - усмехнулся Алчинбек. - Завтра будут проданы все билеты, ни одного свободного места не останется.
   - Кстати сказать, - заметил Хамза, - вот вам поучительный пример того, как надо разговаривать с народом. Юсуфджан высказал свои взгляды и свое отношение к сильным мира сего.
   И сделал это в очень оригинальной форме - люди слушали его с большим интересом.
   - Юсуфджан - циркач, - нахмурился Алчинбек, - и поэтому никто всерьез к шуткам этого юродивого не относится. Иначе они бы ему слишком дорого обошлись.
   - Юсуфджан прежде всего кизикчи - народный острослов, - возразил Хамза. - В его шутках выражена мудрость и боль народа. И он хочет быть бальзамом для этой боли.
   - Как вы можете называть мудрецом человека, который участвует в лошадиных представлениях в цирке? - пожал плечами Алчинбек.
   - В цирке он зарабатывает себе на хлеб, - вздохнул Хамза. - Но дело не в этом. Мне понравилась скрытая форма его иронии. Он ничего не говорил впрямую, а между тем все его поняли.
   - Не хотите ли вы сказать, дорогой друг, - улыбнулся Алчинбек, - что нам тоже надо привязать мочальные бороды, если мы решим обратиться сегодня к народу с нашими идеями о необходимости просвещения? А чтобы нас все поняли - еще и залезть на лошадей?
   - Нет, сегодня, после Юсуфджана, я бы, пожалуй, не стал обращаться к народу...
   - Но вы же собирались когда-то использовать народные гулянья для разговора с народом о пользе грамотности.
   - Вы не поняли меня, Алчинбек... Что мы видели сейчас?
   Интересное зрелище, театр. Юсуфджан адресовался к чувствам людей. Не к их уму, а к сердцу. Сначала к сердцу... Мне кажется, что это самая короткая дорога к уму человека - через его чувства... Помните, он назвал себя и разбойником, и сул-ей. Одновременно в одном лице. А ведь это уже образ - театральный образ, художественный образ. Потому что он состоит из двух несоединимых, противоположных, противоречащих друг другу сторон. Но каждый живой человек состоит из противоположных сторон. Все вокруг нас наполнено противоречиями. Надо только уметь находить такие противоречия, из соединения которых рождалась бы правда...
   - Вы удивляете меня, Хамзахон. Как может быть разбойником такой почтенный человек, как судья? Если бы он был разбойником, его бы давно уже посадили в тюрьму.
   - Мы с вами знаем многих почтенных разбойников, - вздохнул Хамза, которые давно должны были сидеть в тюрьме. И тем не менее они находятся на свободе и пользуются всеми благами жизни. Хотите услышать их имена?
   - А может быть, мы сначала съедим хороший лагман? - предложил Алчинбек. - Чем славится Айдин-булак? Своими лагманами, пловом и люля-кебабами. Сейчас найдем прохладное тенистое место, как следует закусим и продолжим нашу беседу. Во многих умных книгах мудрецы говорят о том, что нельзя вести серьезный разговор на пустой желудок: из-за голода можно сделать неправильные выводы о совершенстве нашего мира. Тогда как все его несовершенство в такую минуту состоит, может быть, в том, что ты еще не успел пообедать.
   - Значит, те, у кого желудок постоянно пуст, - задумчиво проговорил Хамза, - всегда делают неправильные выводы о совершенстве нашего мира? Для них-то мир постоянно несовершенен?