Яшен Камиль. Xамза

   "Чем говорить, предпочтительнее слушать". - "Почему?" - спросили у него. И мудрец ответил: "Иначе бог не дал бы человеку один язык и два уха".
   - Прекрасный ответ! - засмеялся байвачча. - Вы, Юсуфджан, как всегда, на коне... Не зря говорится, что мудрость - лучшее украшение жизни. А мудрость возникает при спокойной, уравновешенной беседе. Не кажется ли вам, Юсуфджан, что нам пора снова сесть за дастархан? Мы все немного покричали друг на друга, дали поработать своим голосам и легким необходимо восстановить затраченные силы, не так ли?
   "Куда гнет, куда гнет, подлец? - лихорадочно соображал кизикчи. - И чем все это кончится?"
   - Эй, кто там? - крикнул Садыкджан слугам. - Посадите гостей на их места!
   А сам повел под руку вокруг дастархана спотыкающегося Миркамилбая.
   - Что такое? Что такое? - бормотал миллионер. - Куда мы идем?
   - Той продолжается, - улыбался байвачча. - Хотите коньяку?
   - Х-хочу, - икнул Миркамилбай.
   - А сыграть в деньги?
   - Обязательно! - обрадовался Муминбаев.
   Хозяин дома усадил почетного гостя на подушку на его старое место во главе стола, сам сел рядом и достал из внутреннего кармана халата приготовленную еще в самом начале вечера тысячерублевую банкноту.
   - Загадывайте номера, бай-эфенди.
   - Первый, второй, третий, - клюнул носом Миркамилбай.
   - Ваша сумма больше, - не проверяя, сказал Садыкджан, - вы выиграли.
   .- Еще, - потребовал гость, пряча банкноту в бумажник.
   Байвачча вынул вторую.
   - Три последних, - назвал Муминбаев.
   - Опять выиграли, - сокрушенно развел руками байвачча, - даже обидно.
   - Вам обидно, а мне приятно. - Миркамилбай уложил вторую тысячерублевку рядом с первой. - Не выпить ли нам?
   - С удовольствием, - взял в руки бутылку Садыкджан. - За вашу удачу.
   "Все в порядке, - подумал он, разливая коньяк, - все налаживается. За эти две тысячи одноглазый черт забудет все, что здесь было. А завтра повезу его на дачу. Уж тут-то Муминбаев не уйдет от меня. И завтра же, на даче, подпишем бумагу о всех биржевых операциях на сумму в четыре миллиона рублей".
   - Ваше здоровье, бай-эфенди!
   - Ваше здоровье, байвачча... Опять пьем коньяк - грех, грех...
   - Да пойдут нам на пользу все наши маленькие заблуждения...
   - Да будут беспечальными наши беседы, да не пропасть нам в расцвете йигитских лет, да пошлет нам аллах восемь процентов годовых и ни копейки меньше, хе-хе...
   "Первая часть моего замысла, кажется, удалась", - отметил про себя Садыкджан.
   Между тем все гости уже снова сидели на своих старых местах. "Трус, трус! - молча казнил сам себя Хамза. - Жалкий трус, испугавшийся осуществить свой план, ради которого ты пришел сюда... Что же ты безропотно щиплешь виноград в доме человека, который отнимает у тебя самое дорогое в жизни, который почти купил тебя самого, обменивая на свои грязные деньги твое время, твои руки, твой мозг? Что же ты не разорвал на куски эту говорящую свинью в черных очках, по недоразумению принявшую облик человека, который опозорил тебя самыми тяжелыми, самыми непростительными, самыми несмываемыми оскорблениями? Что же ты не сунул бородой в блюдо с соусом давно уже выжившего из ума судью Камала? Что же так просто дал себя уговорить остаться здесь? И почему ты молчишь? Почему не делаешь то, что задумал?.. Боишься, поэт?"
   Слуга принес Алчинбеку на подносе записку.
   - Дядя просит тебя не помнить плохого, - наклонился старый друг к Хамзе. - Он также просит тебя прочитать газели...
   "Газели? Ну уж газелей-то вы от меня не дождетесь!"
   Хамза резко поднялся.
   - Наш поэт прочитает сейчас свои газели, - объявил Садыкджан.
   И тут же подумал: "Он прочитает сейчас не газели, а какиенибудь другие стихи. Что-то вроде своей статьи в зякете. Чтобы расквитаться за все обвинения, которые услышал здесь. И тогдато уж, во второй раз, общее возмущение будет во много раз сильнее первого. И не я выгоню его из своего дома, нет! Его выгонят из моего дома самые почтенные люди Коканда. И это ославит его на весь город. И никто уже не скажет, что я отнял невесту у поэта Хамзы, - разве может быть невеста у человека, который выступает против корана и шариата? Какой же нормальный отец согласится отдать свою дочь за сумасшедшего?"
   Хамза посмотрел налево: в глазах у Юсуфджана веселые искры - давай читай, крой эти постные рожи, дерни еще раз им всем их скучные и благородные бороды одновременно!
   Посмотрел направо: Алчинбек, молча, одним выражением лица, просил, умолял не делать ничего неожиданного, предупреждал, предостерегал...
   Хамза усмехнулся.
   - Хорошо, я прочитаю свои стихи...
   Если бедняки кричат криком,
   Значит, они устали от боли!
   Болью! Болью! Болью!
   Опоясаны от поклонов их спины
   Ради куска лепешки!
   На какие же тяжкие муки
   Обрекают бедных с утра до вечера
   Ради куска лепешки!
   Их бьют палками люди баев
   По голове, по глазам, по рукам, по животу...
   Но они терпят все это
   Ради куска лепешки!
   Ах, до чего же трудно
   Вынести эти побои!
   Стонет душа, грудь в крови, льются слезы...
   Нищета и невежество
   Для этого рождается человек?
   Эй, великие мира!
   Ради самого бога, прозрейте!
   Не думайте, что до самой смерти
   Будут люди терпеть эту мерзость.
   Цари однажды станут нищими,
   А нищие станут царями!
   ...Юсуфджан мягко, как барс, вскочил на ноги - вокруг дастархана, держа за горлышко пустую бутылку, шел Миркамилбай Муминбаев. Лицо его сочилось ненавистью, в узких прорезях глаз полыхало бешенство.
   - Уходи! Быстрее! - толкнул Юсуфджан Хамзу в спину. - Он потерял контроль над собой!..
   Хамза повернулся и медленно пошел к двери.
   - Убить! Убить его! - заорали, словно очнувшись, сразу все гости. Забросать камнями! Повесить, как собаку!
   Миркамилбай замахнулся бутылкой...
   - Стой!! - не своим голосом закричал кизикчи и, изменившись в лице, метнулся наперерез баю.
   Муминбаев вздрогнул - бутылка, пущенная неверной рукой, грохнулась в стену. Он тут же поднял с дастархана вторую, но Юсуфджан уже повис на плече миллионера. Несколько человек гостей толпой бросились на кизикчи.
   Но момент был упущен - Хамза, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
   - Догнать! Убить! Повесить! - орали плохо стоявшие на ногах гости.
   - Как ты посмел?! Как посмел?! - рычал Миркамилбай, пытаясь освободиться от Юсуфджана. - Да я ж тебя...
   - Стыдитесь, господин Муминбаев, - отпустив руку бая, тяжело выдохнул Юсуфджан. - Вы же могли проломить ему голову. - Он сделал шаг назад и сказал тихо, с дрожью в голосе: - Вы же могли убить поэта...
   3
   События разворачивались с головокружительной быстротой.
   На следующий день полицмейстер Коканда полковник Медынский вызвал к себе капитана Китаева, начальника секретного отдела по производству дел особой государственной важности.
   - Два часа назад, - сказал Медынский, - мне принесли письмо от нескольких представителей здешней туземной знати.
   В письме говорится, что вчера в доме Садыкджана-байваччи некий Хамза, пытаясь оскорбить хозяина и гостей, прочитал стихи собственного сочинения, содержащие призыв к свержению существующего государственного строя... Что это такое?
   Местный буревестник? Максим Горький а-ля Туркестан? Как прикажете понимать?.. Кто такой этот Хамза? Откуда взялся?
   Почему я до сих пор ничего не слышал о нем?
   - Вы прекрасно его знаете, ваше превосходительство, по моим неоднократным докладам, - объяснил Китаев. - Это тот самый человек, который все время хлопочет об открытии новых туземных школ для детей неимущих.
   - Тот самый? Кстати, как его фамилия? Низаев, Ходжаев...
   Я все время путаюсь с этими мусульманскими именами.
   - У него две фамилии, господин полковник, - Холбаев и Ниязов.
   - Две фамилии? Да почему же две? У каждого человека должна быть одна официальная фамилия... Вот у вас, капитан, сколько фамилий?
   - Одна, - улыбнулся Китаев.
   - И у меня одна. Так почему же у какого-то туркестанца должно быть две фамилии?
   - Это связано, ваше превосходительство, с неопределенностью образования фамилий у туземного населения. Официально интересующий вас объект значится следующим образом: Хамза Ямин сын Холбая сын Нияза. Из уважения к предкам он взял фамилию не отца, а деда и прадеда.
   - А вы, я смотрю, уже изучили всю родословную этого местного буревестника.
   - Иначе нельзя. Он давно у нас под наблюдением.
   - Похвально, похвально, капитан.
   - Использую опыт, приобретенный в центральных районах империи. Там, в каких бы губерниях ни приходилось служить, первым делом устанавливал контроль за всей пишущей братией - поэтами, публицистами и так далее. И, знаете, почти никогда не вытаскивал невод на берег пустым. Что-нибудь да попадалось.
   - Я буду писать о вас в Петербург...
   - - Чувствительно благодарен, господин полковник.
   - А за Хамзой наблюдение усилить. Особо обратить внимание на попытки связаться с русскими политическими ссыльными.
   Здесь таится самая главная опасность!
   Полицмейстер достал из кармана мундира сложенный вчетверо листок бумаги и прочитал:
   - "Пролетарское движение распространяется и на самые отдаленные окраины..."
   Китаев изобразил лицом искреннее огорчение.
   - Так пишут в своих газетах социал-демократы, - сказал Медынский, - и это написано про наши места. Поэтому я срочно вызвал вас сегодня. Стихи этого Хамзы - сигнал!.. Сигнал о том, что и сюда докатились отголоски беспорядков в центральной России. В Петербурге и Москве, благодаря твердости властей и непоколебимой монаршей воле, выступления бунтовщиков удалось подавить... Но вы же знаете, что в районе Пресни фабричные несколько дней оказывали вооруженное сопротивление регулярным войскам... Вооруженное! Подумать только!.. А с чего все началось? Лев Толстой и Максим Горький! Это мое твердое убеждение. Толстой пытался ударить по вере - церковь его прокляла...
   - Богатая мысль, ваше превосходительство! Нужно запомнить!
   - А Хамза замахивается на шариат и коран... Теперь Максим Горький. Сначала все думали, что о птичках стихи написаны, - "Песня о Соколе", "Песня о Буревестнике"... А это на самом деле скрытый призыв к революции, к анархии, к всеобщему разрушению. Посильнее прокламаций и листовок оказалось...
   Вот тебе и птички!
   - Совершенно согласен с ходом ваших размышлений, господин полковник.
   - Вот почему так опасны все эти сочинители со своими стихами... У французов тоже все с книг началось - энциклопедисты, материалисты, велосипедисты там всякие... А чем кончилось?
   Законному государю и законной государыне головки - чик! - и отрубили.
   - Может быть, арестовать его?
   .- Рано. Он сейчас вольно или невольно будет искать себе друзей среди местных политических ссыльных. И сослужит тем самым нам хорошую службу. Ему обязательно нужны сейчас товарищи по образу мысли. А среди мусульман таких нет... И вот, когда он найдет себе друзей среди русских, тут-то они его и научат не только песни о птичках писать, но кое-чему и похуже...
   И когда местные ссыльные через него, как через поэта, начнут распространять свои политические взгляды на мусульман, когда слепится пяток - десяток мусульманских кружков с "учителями" из русских политических, когда они начнут маевочки проводить, а то, глядишь, чего доброго, и газетенку какую-нибудь подпольную наладят, вот тогда-то мы их всех сразу и накроем!.. Но к тому времени у нас должно быть все как на ладони - адреса, фамилии, явки. И тогда распространению пролетарского движения на далекие окраины у нас здесь, в Коканде, будет положен конец...
   - Восхищен вашей государственной мудростью, господин полковник! Счастлив, что служу в одном округе с вами!
   - Мне нужен опытный, преданный офицер, чтобы возглавить намеченную мной операцию. Возглавить и осуществить ее.
   - Ваше превосходительство, я был бы счастлив...
   - Не сомневался! Я освобождаю вас от всех прежних обязанностей. К беспорядкам и открытым волнениям среди мастеровых вы больше не будете иметь ни малейшего отношения.
   Только тайное накопление сведений о возможности установления связей между социалистами и местными мусульманскими рабочи - ми... Мы должны будем немедленно, одним ударом обрубить все эти связи, как только они возникнут. Мы обязаны остановить на вверенной нам территории продвижение марксизма в Среднюю Азию. Мы должны любыми средствами предотвратить революционную вспышку в Коканде и вообще в Туркестане...
   Вот уж про кого из главных героев романа мы забыли совсем, так это про смотрителя, хранителя и сберегателя гробницы АлиШахимардана святого Мияна Кудрата.
   Правда, немало и лет прошло с тех пор, когда мы виделись с ним в последний раз, но тем не менее святой человек за эти годы почти нисколько не постарел, он по-прежнему жив-здоров, дела его идут как нельзя лучше.
   Вот он полулежит на мягких пуховых подушках после первой утренней молитвы, бамдад-намаза, перебирает четки и что-то нашептывает про себя скорее всего последние слова только что сотворенной святой молитвы.
   Теперь святой Миян Кудрат уже не просто духовный наставник правоверных Коканда и Маргилана, теперь он религиозный глава мусульман всего Туркестана. И к его имени надо обязательно добавлять титул "хазрат", смысл которого можно перевести как "ваше святейшество". Легенда о родственной близости с АлиШахимарданом стала реальностью. Святой хазрат Миян Кудрат это уже почти имамское звание, нечто вроде наместника пророка Магомета.
   Вошел в комнату шейх Исмаил Махсум - о нем мы тоже
   давно уже ничего не слышали. Шейх Исмаил сильно раздобрел - сейчас он фактически исполняет обязанности смотрителя и сберегателя гробницы святого Али. Из всех религиозных шейхов Шахимардана Исмаил Махсум выше всех продвинулся по иерархической лестнице служителей священного, мазара. Молодость, сообразительность, расторопность, преданность исламу взяли свое - шейх Исмаил стал самым близким человеком святого Мияна Кудрата, его правой рукой.
   - Ну? - чуть приподнявшись на локте, спрашивает хозяин дома.
   - Все сделано, таксыр, - опустившись на колени и низко склонив голову, говорит Исмаил Махсум. - Я привез вашу долю пожертвований.
   - Аминь! - произносит святой Миян Кудрат. - Пусть сам святой Али всегда будет вашей опорой, благородный йигит, во всех ваших угодных богу делах, пусть сам всевышний дарует нашей гробнице постоянное изобилие.
   - Зерно из Шахимардана я уже засыпал в ваши амбары, таксыр, - добавляет шейх Исмаил.
   - Сколько раз я говорил тебе, - хмурится Миян Кудрат, - чтобы ты не называл меня таксыром. Таксыр - это просто обыкновенный господин. Так обращаются друг к другу купцы и чиновники. Мы же с тобой духовные лица, я для тебя хазрат! Ты понял меня?
   Шейх Исмаил еще ниже склоняет голову в молчаливом согласии.
   Святой Миян Кудрат откинулся на подушки.
   - Ну, Исмаил, какие еще чудеса ты можешь показать нам сегодня? Говорят, что шайтану жалко отдавать даже добро, принадлежащее самому богу, не так ли?
   От этих слов молодой шейх густо покраснел. Потом вытащил из-за пазухи небольшой кожаный кисет-мешочек, наполненный монетами.
   - Сколько? - спросил святой.
   - Сто золотых рублей, хазрат.
   Зрачки святого уменьшились до размера кончиков иголок. Он долго молчал, перебирая четки и не спуская глаз с лица Исмаила Махсума. В душе молодого шейха маленькая белая ящерица страха безнадежно боролась с огромной черной жабой неубиваемой жадности.
   - Ну и дурак же ты, Исмаил, - тихо сказал наконец святой. - Ты бы хоть прибавил еще два золотых рубля для убедительности, а? Тогда бы это было похоже на правду... Ровно сто рублей! Какая точность!.. Как аккуратно отсчитали паломники тебе эту сумму! Я могу заплакать от умиления...
   Шейх Исмаил, заливаясь кумачовой зарей, был каменно неподвижен.
   - Нет, ты не просто дурак, - распалялся святой, - ты еще и жалкий подлец, наглый тупица!.. Что ты уставился на меня своими бараньими глазами? Ты что мне принес? Подачку?.. Из-за милости и великодушия, проявленных мной к тебе, ты богатеешь за счет мазара и вакуфных земель, как чайханщик на большой дороге! Ты раздулся как индюк от золота, которое мусульмане с чистым сердцем несут в Шахимардан... А что ты несешь мне?
   Гроши, да?.. Ты хочешь украсть деньги у бога!.. А если я лишу тебя всех прав, прокляну и в рваном халате выгоню из Шахимардана, а?
   Шейх Махсум не шевелился, безмолвствуя.
   И тогда, видя, что не помогают даже такие угрозы, святой схватил кисет-мешочек и швырнул его в голову Исмаила Махсума.
   Кисет, попав в лицо шейха, развязался - монеты покатились по одеялам.
   Вид золота словно разбудил Исмаила - его неожиданное и тупое упрямство исчезло как дым. С громким воплем повалился он на подушки перед Мияном Кудратом, распростерся около его ног.
   - О, мой хазрат! - кричал шейх Махсум. - Да ниспошлет вам аллах милосердие! Ради нашего великого уважения к вашему отцу, святому Ак-ишану, пощадите меня, простите меня, грешного, не проклинайте, не изгоняйте! Еще до вечера я принесу вам тысячу золотых таньга!
   Миян Кудрат брезгливо наблюдал за извивающимся перед ним молодым шейхом.
   - На прошлой неделе в Шахимардан в дар святому Али привезли одну несравненную красавицу, - стонал Исмаил Махсум. - Я захватил ее с собой в Коканд... Сегодня же она будет доставлена к вам в гарем, хазрат!
   - Собери деньги! - властно приказал Миян Кудрат.
   Шейх Исмаил, ползая по одеялам, как годовалый младенец,
   быстро собрал монеты.
   - Дай сюда!
   Махсум протянул кисет Мияну Кудрату
   - Богатства мира должны служить нам в этом мире, - нравоучительно сказал святой. - Да пойдет твоя тысяча таньга и эти сто золотых во искупление твоих же грехов.
   Шейх согласно кивнул.
   - Отдаешь женщину? - прищурился святой.
   - Отдаю, - всхлипнул шейх.
   - Поклянись!
   - Клянусь кораном и шариатом!
   - Достаточно было, если бы поклялся чем-нибудь одним. Но если ты клянешься сразу и кораном и шариатом, значит, ты глубоко осознал свой грех и находишься на пути к исправлению...
   Пойди скажи, чтобы нам принесли чай...
   Выпив несколько пиалушек, Миян Кудрат посветлел лицом - суровое, жесткое выражение ушло из его глаз.
   - Ну, как поживаете, мой шейх? - торжественно обратился Миян Кудрат к Исмаил-у Махсуму. - Как ваше здоровье, дела? Все ли хорошо дома? Благополучны ли семья, жены, дети?
   - Слава аллаху, все хорошо, хазрат. Моя семья живет вашими молитвами.
   - Теперь слушай, Махсум, внимательно, для чего я вызвал тебя из Шахимардана, - наклонился вперед святой. - У меня был разговор с полицмейстером Медынским...
   Шейх Исмаил проглотил подошедшую к горлу слюну.
   - Ты знаешь поэта Хамзу?
   - Конечно, знаю.
   - Этот дерзкий и нахальный йигит сильно провинился перед русскими властями... Давно грешит он и перед нашей религией.
   Он читает газеты и журналы, выходящие не только здесь у нас, в Туркестане, но и в Баку, в Уфе и в Казани. Он связан с мусульманами во всех этих городах, посылает им свои стихи против корана и шариата. Так сказал Медынский... Теперь слушай дальше. Он подбивает на чтение газет и журналов некоторых молодых мусульман в Коканде. Этого допустить нельзя! Нужно помочь русским властям...
   - Какой грешник! Какой мошенник! - зацокал языком шейх Исмаил.
   - Вот именно!
   - Вах, вах, вах! - возмущению Исмаила Махсума не было границ.-Предал веру, предал шариат, предал наши обычаи!
   - Ты помнишь тот день, когда много лет назад у нас в Шахимардане на радении дервишей умер мальчишка, сын какого-то торговца?
   - Конечно, помню. Как можно забыть такой день?
   - Так вот в этот же день в Шахимардане я своими руками срезал с головы Хамзы ритуальную косичку и объявил святого Али его покровителем. Хамзе было тогда семь лет.
   - Вай, вай, вай! Как же он попал, такой маленький, в Шахимардан?
   - Его привел отец, Хаким-табиб.
   - Хаким-табиб? Я знаю его.
   - Это смиренный, послушный, набожный мусульманин. Через него мы и должны оказать давление на сына. Этим займешься ты...
   - А мазар Али-Шахимардана?
   - Мазар пока постоит без тебя. Возле дома Хакима-табиба все время должны находиться наши люди. Пошлешь туда нескольких дервишей, у которых еще не отмолены перед аллахом большие грехи. Передай им от моего имени, что всевышний снимет потом с них эти грехи... Напротив дома Хакима-табиба есть баня. Пусть наши люди с утра до вечера толкутся около бани и следят за Хамзой - куда пошел, с кем встречался, о чем разговаривал, понял?.. А ты сам, как смотритель и сберегатель гробницы, должен будешь распустить слух о том, что святой Али снимает свое покровительство с Хамзы за великие его прегрешения против корана и шариата. И это сделает его посмешищем в глазах всех мусульман города и ослабит влияние среди тех, кого он подбивает на чтение, понял?
   - Понял, хазрат, понял.
   - А потом мы возьмемся за его отца. Пригрозим ему изгнанием из мечети, отлучением от ислама, похоронами без савана...
   Шейх Исмаил Махсум молчал, неподвижно глядя в одну точку.
   - Ну, что ты замолчал? - насторожился святой. - Не хочешь браться за это дело?
   - Значит, вы вызвали меня, хазрат, в Коканд для того, чтобы следить за Хамзой, а не для того, чтобы я привез вам вашу долю из пожертвований мазару?
   - Жалеешь, что поторопился, обещав мне тысячу таньга и свою несравненную красавицу?
   И святой Миян Кудрат оглушительно захохотал.
   - Жалею, хазрат, - искренне сказал шейх Исмаил. - То дело, которое вы поручаете мне, я бы мог сделать, и не принося вам тысячу таньга.
   - Прикуси свой поганый язык, - злобно сдвинул брови Миян Кудрат. - Ты отупел в своем Шахимардане и разучился быстро соображать. Поэтому и потерял одну тысячу таньга. Но не жалей о них!.. Я вызвал тебя в Коканд для того, чтобы ты встряхнулся, посмотрел на людей, набрался ума-разума и сделал угодное исламу дело... Ты хотел утаить деньги, но аллах видит все, и я вижу все. Потому что и для тебя, и для всех других мусульман я и есть и аллах, и наместник пророка Магомета на земле в одном лице сразу. Благословение всевышнего снизошло на меня! Я имам для всех мусульман Туркестана! Ты понял меня, шейх?
   - Понял, хазрат, понял...
   - А за Хамзу ты будешь иметь Шахимардан еще на много
   лет вперед. Ты будешь богатеть около гробницы, как продавец воды на берегу реки. Ты будешь торговать воздухом и надеждами, а в карман класть золото!.. Потому что, пока есть Шахимардан, есть и мы. Потому что, пока богатеет Шахимардан, богатеем и мы. Потому что Шахимардан - это крепость ислама!
   Уже несколько дней работал Хамза грузчиком на городской товарной железнодорожной станции. С должности конторщика его уволили сразу, как только он пришел на завод после болезни.
   - Если не хочешь совсем без заработка остаться, - сказал старший писарь, - иди прямо на станцию. Спросишь нашего приказчика - он тебя и определит в артель. Там всегда лишние спины нужны.
   В первые дни все тело болело и ныло как одна сплошная, незаживающая рана. Усталость холодным сквозняком неслась через пустую душу. На плечах и на шее висели чугунные гири.
   Хотелось только спать. И он, приходя вечером домой с работы, ложился и проваливался в бездонное ущелье сна до самого утра.
   Иногда днем, сквозь заливавший глаза пот, в густой хлопковой пыли на фоне огромных рогожных тюков, взмокших полосатых халатов и обнаженных по пояс, лоснящихся от жары мускулистых фигур грузчиков, которых набирали в основном из босяков, возникало грустное лицо Зубейды, но ежесекундное физическое напряжение, необходимое на каждом шагу, при каждом движении, "съедало" это прекрасное видение, и оно исчезало, таяло в зыбком мареве душного воздуха, в криках, ругани, железном лязге вагонов, свистках и гудках паровозов.
   Исчезало, чтобы снова возникнуть и снова исчезнуть - бесследно, нематериально, неосязаемо.
   Он пытался, сделав усилие, думать о Зубейде чуть дольше, чем видел перед собой ее лицо, но безостановочный, неумолимый, ненасытный ритм погрузки хлопковых тюков в железнодорожные вагоны рассыпал его мысли и воспоминания; только и было времени, чтобы вернуть их - в те несколько секунд, когда один тюк был сброшен с плеч, а другой еще не взвален; но тягостное ожидание следующей ноши лишали память упругости, и драгоценные, вольные, живые секунды превращались в тупое, мертвое и почти животное ожидание нового удара рогожного тюка по спине.
   А утром и вечером, шагая на станцию и возвращаясь оттуда, он спал на ходу с открытыми глазами, механически переставляя ноги, и все было отнято и отключено у него - ум, память, сердце, нервы, прошлое, настоящее, будущее.
   В эти дни в доме Хамзы (вернее, в доме его отца Хакиматабиба) случилось несчастье. Неожиданно и тяжело заболела дочь ибн Ямина, старшая сестра Хамзы Ачахон.
   ...Войдя в комнату сестры, Хамза поклонился сидевшей около постели больной Джахон-буви. Мать подняла на сына немощный, полный старческих слез взгляд и покачала головой - нет никакого улучшения.
   Ачахон дышала тяжело, дрожь то и дело пробегала по ее телу, губы были бескровны, обкусаны, худые плечи утонули в подушке.
   Густые черные волосы траурно окаймляли белое восковое лицо, красивое еще две недели назад, а сейчас похожее на маску.
   Услышав, что кто-то вошел, Ачахон открыла глаза.
   - Ах, я все равно умру, - тихо простонала она, - зачем ты так долго мучаешь меня, аллах? Уж лучше бы скорее забрал к себе...
   - Потерпи, потерпи, бог милостив, - утешала Джахон-буви дочь. - Но не зови его к себе слишком рано. Аллах сыплет недуги людям горстями, а забирает обратно щепотками. Придет время - он поможет тебе, исцелит тебя.
   Сестра посмотрела на брата, слабо улыбнулась ему.