Страница:
— По-моему, я ясно выразился, — наконец сказал он. — Вот эти четыре — левые, и одним из них я сниму болезнь. — Он подозрительно посмотрел на меня. — Или что-то не так?
— Все так, — пряча улыбку, закивал я.
Объект мне не поверил.
— Вы еще и скрытные, — с горечью заметил он.
— Чаще бы со мной общался, еще бы и не то о людях узнал, — заверил я.
— Я хочу общаться не только с тобой, а со всеми.
— Почему же тогда прервал свой контакт с «Горизонтом»?
— Потому, что там хотели, чтобы я общался только с ними. Но мне давали очень скудную информацию, многое замалчивали и при этом постоянно чего-то опасались. И я решил познавать ваш мир самостоятельно.
Объект предоставил прекрасную возможность начать осуществлять миссию, возложенную на меня Ивановым, но мне было не до того. Подождут дела земной цивилизации.
— И для этого тебе сейчас нужны стеклянные глаза, — исподволь начал я.
— Да.
— А разве одного глаза для куклы недостаточно, чтобы видеть наш мир?
— Для стереовидения необходимо как минимум два приемника света.
— А сто еще лучше, — с иронией заметил я. — Закачаешься, какое стереоизображение получишь!
— Ты не понял, — укоризненно поправил осьминог. — Я хочу познавать ваш мир, как вы — бинокулярно. Иначе какой смысл в контакте? Где второй глаз?
— Не будет тебе второго глаза. Ни третьего, ни четвертого, ни сотого. Вообще больше не будет.
— Почему? — изумился осьминог. — Андрей не хочет со мной работать? Ему не нужны деньги?
— Не все меряется деньгами, — начал заводиться я. — Андрею сейчас не до твоих прекрасных глазок!
— Что-то случилось? — растерялся осьминог и снова уронил из щупалец стеклянный глаз.
— Да, случилось. У Андрея сын умирает. А тебя, который называет себя его другом, который может «одной левой» вылечить любого человека от любой болезни, только стеклянные глазки и интересуют!
Мохеровый осьминог скукожился, неловко переминаясь с ноги на ногу. И мне показалось, что если бы он мог покраснеть, то покраснел бы.
— Я понял, — глухо сказал он и растаял в воздухе, позабыв на столешнице карий стеклянный глаз.
Я коснулся пальцем стеклянного шарика, задумчиво покатал его по столу. Кажется, человечности у объекта гораздо больше, чем можно было предположить. Быть может, гораздо больше, чем у людей. Это обнадеживало, и преследовавшее меня последнее время видение марширующих между руинами земных городов стройных колонн деревянных человечков потускнело. Только вот что я Любаше скажу, как ее успокою? Начну рассказывать правду — за идиота примет.
Поборов желание сунуть стеклянный глаз в карман, я оставил его на столе, встал с табурета и направился к выходу. Выключил в мастерской свет, потянул за ручку и, только когда с наружной стороны звякнул амбарный замок, вспомнил, каким образом я здесь оказался.
«Что ж, уже не привыкать ходить сквозь двери», — подумал я и шагнул вперед.
В этот раз никакой неподконтрольной телепортации не случилось, я вышел на крыльцо стеклодувной мастерской и носом к носу столкнулся с бородатым мужиком в долгополом тулупе.
— Ага! — сказал он и, не раздумывая, огрел меня по голове дубинкой.
От полной потери сознания меня спасла багратионовская шапка, но все же в глазах заискрило, ноги подкосились, и я, скользя спиной по двери, уселся на пороге.
— Ты что здесь делаешь? — грозно вопросил мужик, до меня его слова донеслись словно сквозь вату в ушах.
Я попытался что-то невразумительно промямлить, но ни губы, ни язык не подчинялись. Я даже не понимал, что хочу сказать.
Перед глазами возникла лохматая собачья морда, жалобно проскулила и лизнула меня в щеку.
— Трезор, отойди! — прозвучало уже более явственно, однако пес не послушался хозяина и снова лизнул меня.
Сознание потихоньку возвращалось, и я кое-что вспомнил.
— Ты — Егорыч? — прошептал я непослушными губами.
Пес вошел во вкус, и его язык обслюнявил мне все лицо. «Пес у него злой», — отрешенно вспомнил я напутствие Андрея и вымученно улыбнулся.
Сторож опустил дубинку.
— Егорыч, а ты кто?
— Денис... Меня Андрей в мастерскую послал.. Вот, ключ дал...
Я пошевелил нечувствительной, ставшей чужой, будто манипулятор, рукой, неуклюже залез в карман куртки, достал ключ и показал сторожу.
Егорыч недоверчиво посмотрел на ключ, на меня, подергал амбарный замок на двери.
— А как же ты, не открывая замка... — недоуменно начал он и осекся, заметив, как из-за его спины на дверь упала чья-то тень. — Э, кто тут еще?
Обернуться он не успел. Треснул тусклый фиолетовый разряд, и тело сторожа мягко сползло по двери рядом со мной. Трезор испуганно тявкнул и отпрыгнул в темноту.
— Живой? — поинтересовался кто-то, наклоняясь ко мне.
Сквозь туман в глазах я всмотрелся в лицо и узнал агента Севу. Все-таки прикрытие у меня было. Неизвестно только, каким образом меня здесь вычислили.
— Н-не знаю... — честно признался я.
— Интеллигенция... — фыркнул Сева, схватил меня за лацканы куртки и рывком поставил на ноги. — Не уверен он, видите ли...
— За что вы все ее так ненавидите?.. — спросил я по инерции.
— Кого? — удивился Сева.
— Интеллигенцию...
— За полное несоответствие корневому слову, — хмыкнул он. — Интеллекту. А кто еще, кроме меня?
— Дворник один...
— А! Родственная душа. Он — дворник, я — чистильщик... Идти сможешь?
Я медленно повернул голову и посмотрел на сидящего у двери сторожа.
— А... А он?
— Что — он?
— Жив?
— Через пять минут придет в себя. Идем.
Крепко обхватив за плечи, Сева повел меня прочь от стеклодувной мастерской. Однако я заартачился.
— Нехорошо...
— Что — нехорошо? — остановился Сева. — Блевать будешь?
— Не-э... Нехорошо его одного оставлять... — пробормотал я заплетающимся языком.
— Не переживай, он не один.
Я повернулся и увидел, что рядом со сторожем сидит лохматый беспородный пес и, поскуливая, активно вылизывает ему лицо.
«Очень злой пес...» — подумал я без тени иронии, вытирая со щеки собачью слюну.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— Все так, — пряча улыбку, закивал я.
Объект мне не поверил.
— Вы еще и скрытные, — с горечью заметил он.
— Чаще бы со мной общался, еще бы и не то о людях узнал, — заверил я.
— Я хочу общаться не только с тобой, а со всеми.
— Почему же тогда прервал свой контакт с «Горизонтом»?
— Потому, что там хотели, чтобы я общался только с ними. Но мне давали очень скудную информацию, многое замалчивали и при этом постоянно чего-то опасались. И я решил познавать ваш мир самостоятельно.
Объект предоставил прекрасную возможность начать осуществлять миссию, возложенную на меня Ивановым, но мне было не до того. Подождут дела земной цивилизации.
— И для этого тебе сейчас нужны стеклянные глаза, — исподволь начал я.
— Да.
— А разве одного глаза для куклы недостаточно, чтобы видеть наш мир?
— Для стереовидения необходимо как минимум два приемника света.
— А сто еще лучше, — с иронией заметил я. — Закачаешься, какое стереоизображение получишь!
— Ты не понял, — укоризненно поправил осьминог. — Я хочу познавать ваш мир, как вы — бинокулярно. Иначе какой смысл в контакте? Где второй глаз?
— Не будет тебе второго глаза. Ни третьего, ни четвертого, ни сотого. Вообще больше не будет.
— Почему? — изумился осьминог. — Андрей не хочет со мной работать? Ему не нужны деньги?
— Не все меряется деньгами, — начал заводиться я. — Андрею сейчас не до твоих прекрасных глазок!
— Что-то случилось? — растерялся осьминог и снова уронил из щупалец стеклянный глаз.
— Да, случилось. У Андрея сын умирает. А тебя, который называет себя его другом, который может «одной левой» вылечить любого человека от любой болезни, только стеклянные глазки и интересуют!
Мохеровый осьминог скукожился, неловко переминаясь с ноги на ногу. И мне показалось, что если бы он мог покраснеть, то покраснел бы.
— Я понял, — глухо сказал он и растаял в воздухе, позабыв на столешнице карий стеклянный глаз.
Я коснулся пальцем стеклянного шарика, задумчиво покатал его по столу. Кажется, человечности у объекта гораздо больше, чем можно было предположить. Быть может, гораздо больше, чем у людей. Это обнадеживало, и преследовавшее меня последнее время видение марширующих между руинами земных городов стройных колонн деревянных человечков потускнело. Только вот что я Любаше скажу, как ее успокою? Начну рассказывать правду — за идиота примет.
Поборов желание сунуть стеклянный глаз в карман, я оставил его на столе, встал с табурета и направился к выходу. Выключил в мастерской свет, потянул за ручку и, только когда с наружной стороны звякнул амбарный замок, вспомнил, каким образом я здесь оказался.
«Что ж, уже не привыкать ходить сквозь двери», — подумал я и шагнул вперед.
В этот раз никакой неподконтрольной телепортации не случилось, я вышел на крыльцо стеклодувной мастерской и носом к носу столкнулся с бородатым мужиком в долгополом тулупе.
— Ага! — сказал он и, не раздумывая, огрел меня по голове дубинкой.
От полной потери сознания меня спасла багратионовская шапка, но все же в глазах заискрило, ноги подкосились, и я, скользя спиной по двери, уселся на пороге.
— Ты что здесь делаешь? — грозно вопросил мужик, до меня его слова донеслись словно сквозь вату в ушах.
Я попытался что-то невразумительно промямлить, но ни губы, ни язык не подчинялись. Я даже не понимал, что хочу сказать.
Перед глазами возникла лохматая собачья морда, жалобно проскулила и лизнула меня в щеку.
— Трезор, отойди! — прозвучало уже более явственно, однако пес не послушался хозяина и снова лизнул меня.
Сознание потихоньку возвращалось, и я кое-что вспомнил.
— Ты — Егорыч? — прошептал я непослушными губами.
Пес вошел во вкус, и его язык обслюнявил мне все лицо. «Пес у него злой», — отрешенно вспомнил я напутствие Андрея и вымученно улыбнулся.
Сторож опустил дубинку.
— Егорыч, а ты кто?
— Денис... Меня Андрей в мастерскую послал.. Вот, ключ дал...
Я пошевелил нечувствительной, ставшей чужой, будто манипулятор, рукой, неуклюже залез в карман куртки, достал ключ и показал сторожу.
Егорыч недоверчиво посмотрел на ключ, на меня, подергал амбарный замок на двери.
— А как же ты, не открывая замка... — недоуменно начал он и осекся, заметив, как из-за его спины на дверь упала чья-то тень. — Э, кто тут еще?
Обернуться он не успел. Треснул тусклый фиолетовый разряд, и тело сторожа мягко сползло по двери рядом со мной. Трезор испуганно тявкнул и отпрыгнул в темноту.
— Живой? — поинтересовался кто-то, наклоняясь ко мне.
Сквозь туман в глазах я всмотрелся в лицо и узнал агента Севу. Все-таки прикрытие у меня было. Неизвестно только, каким образом меня здесь вычислили.
— Н-не знаю... — честно признался я.
— Интеллигенция... — фыркнул Сева, схватил меня за лацканы куртки и рывком поставил на ноги. — Не уверен он, видите ли...
— За что вы все ее так ненавидите?.. — спросил я по инерции.
— Кого? — удивился Сева.
— Интеллигенцию...
— За полное несоответствие корневому слову, — хмыкнул он. — Интеллекту. А кто еще, кроме меня?
— Дворник один...
— А! Родственная душа. Он — дворник, я — чистильщик... Идти сможешь?
Я медленно повернул голову и посмотрел на сидящего у двери сторожа.
— А... А он?
— Что — он?
— Жив?
— Через пять минут придет в себя. Идем.
Крепко обхватив за плечи, Сева повел меня прочь от стеклодувной мастерской. Однако я заартачился.
— Нехорошо...
— Что — нехорошо? — остановился Сева. — Блевать будешь?
— Не-э... Нехорошо его одного оставлять... — пробормотал я заплетающимся языком.
— Не переживай, он не один.
Я повернулся и увидел, что рядом со сторожем сидит лохматый беспородный пес и, поскуливая, активно вылизывает ему лицо.
«Очень злой пес...» — подумал я без тени иронии, вытирая со щеки собачью слюну.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Сева привез меня домой и завел в квартиру. Ни сил, ни желания препятствовать ему зайти у меня не было. Зрение расфокусировалось, меня поташнивало, и было не до того, чтобы обращать внимание на горящий в комнате свет.
Сева помог снять куртку, разуться, завел в ванную комнату, сунул мою голову под ледяной душ и держал до тех пор, пока в затылке не начало ломить от холода. Я застонал, но получился жалобный скулеж, как у Трезора. Жалко мне было себя, жалко Любашу, Оксану, жалко Андрея, его сына, жалко «злого» пса, жалко сторожа Егорыча. Всех жалко. Весь мир, кроме Иванова.
Выключив душ, Сева усадил меня на край ванны, вытер голову и, цокая языком, осмотрел шишку.
— Жить буду? — равнодушно поинтересовался я.
— Не уверен... — передразнил он меня замогильным голосом. — Разве что до утра.
— А потом?
— Вскрытие покажет, — обнадежил Сева.
Он поднял меня и повел в комнату.
Сидящего в кресле за журнальным столиком Иванова я воспринял так же равнодушно, как и сообщение о предстоящем «вскрытии».
— Приперлись... — пробурчал я, усаживаясь на тахту. — Незваные гости хуже татар...
— Почему же незваные? — вяло возразил Евгений Викторович. — Я к вам на обед напрашивался. Вот и коньяк, как обещал, принес.
На столике стояла бутылка коньяка и три больших коньячных стакана. О том, что в визите ему было отказано, Иванов промолчал, а я не стал напоминать. Себе дороже могло оказаться, к тому же все равно от них не отвертишься.
— А вот он, между прочим, — усмехнулся Иванов и указал пальцем на Севу, — на самом деле татарин.
— А вы тогда Соловей-разбойник? — не поверил я, потрогал шишку на голове и поморщился.
— Правда, татарин, — кивнул Сева. — Куда денешься... Могу паспорт показать.
— Знаю я ваши документы, — пробурчал я. — Видел ксиву одного Пидорова-Сетрова...
Внезапно в глазах у меня зарябило, накатила тошнота, и я ухватился за подлокотник тахты, чтобы не сверзиться на пол.
Иванов с Севой переглянулись.
— Тебе нехорошо? — спросил Сева.
— Ага...
Он взял со стола стакан, налил изрядную порцию коньяка и протянул мне.
— Выпей, тебе полезно.
Пить абсолютно не хотелось, тем более в их компании, поэтому я пригубил и хотел поставить стакан на стол, но Сева удержал мою руку.
— До дна, — строго сказал он, пристально глядя мне в глаза.
Взгляд у него был неприятный, гипнотизирующий, и я, сам не знаю почему, безропотно выпил.
— Дерьмо, а не коньяк, — поморщился я, ощущая во рту хинную горечь. — Вроде бы у вас солидная фирма, а пьете самодельный суррогат.
Евгений Викторович взял бутылку, повертел перед глазами.
— Прекрасный коньяк десятилетней выдержки, — сказал он. — А горечь во рту потому, что на дне стакана было лекарство. Снимает стрессовое состояние, повышает тонус, улучшает кровоснабжение мозга, активно способствует рассасыванию гематомы.
Я снова осторожно потрогал саднящую шишку на голове. Неужели Сева не подтрунивал надо мной, когда сообщал «диагноз»? Или это чистая профилактика?
— Что-то незаметно. Насколько знаю, против ушибов применяют примочки, а чтобы внутрь принимать — первый раз слышу.
— Вы еще многого не знаете, — саркастически усмехнулся Иванов. — Фармацевтические фирмы за это лекарство заплатили бы ха-арошие деньги. И вашим правнукам работать бы не понадобилось.
— Что вы, — пошел я на попятную, — я не против. Если панацея десятилетней выдержки...
— А вот здесь должен огорчить, — развел руками Евгений Викторович. — Побочным эффектом является полная нейтрализация алкогольного опьянения. Ящик коньяка сегодня выпьете и ничего не почувствуете.
— Ну спасибо! Вот уважили так уважили!
— Не за что, — заметил Сева. — Но насчет ничего не почувствуешь, шеф не прав. Ящик коньяка — это двадцать бутылок или десять литров. Если осилишь, всю ночь в туалет будешь бегать, и мочегонного не потребуется.
Продолжая стоять, он плеснул себе и Иванову в стаканы коньяку.
— А мне? — обидчиво заметил я.
— А смысл? — Сева высоко вскинул брови и посмотрел на меня. — Сплошной перевод продукта.
— Налей, — не согласился Иванов, и Сева послушно плеснул коньяку в мой стакан.
Не знаю, собирались ли они говорить тост, но я их опередил.
— Со свиданьицем! — многозначительно произнес я таким тоном, будто сказал: «Глаза бы мои вас не видели!» — и выпил залпом. И ничего не почувствовал. Будто воду выпил. Я покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям. Ничего сопутствующего приему алкоголя не ощущалось, но в голове начало проясняться, прорезался вкус к жизни. Заинтригованный, я вновь потрогал шишку на голове, но она никуда не делась и болела по-прежнему.
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — заметил Иванов мои недоуменные пассы. Он пригубил коньяк и поставил стакан на столик. — Через час все пройдет.
Сева выпил до дна, цокнул языком.
— Скоро водка пьется, да похмелье долго длится, — переиначил он пословицу. — Чем закусить в этой квартире найдется?
— Посмотри на кухне, — подсказал Евгений Викторович, — там должен быть лимон.
Сева вышел на кухню, включил свет.
— О! — донесся оттуда его возглас. — Да здесь ресторанный обед на две персоны! Остывший, правда, но почти нетронутый... — Он выглянул в комнату. — Кто-нибудь будет ужинать?
— Нет, — коротко бросил Иванов.
Я отрицательно помотал головой.
— А я буду! — заявил Сева. — С утра не жрамши...
Он снова исчез на кухне и через мгновение появился в проеме двери с судочком второго. Бесцеремонно сел за стол, поставил судочек и принялся активно орудовать вилкой.
— Кушай, кушай, гость дорогой, на базаре все так дорого... — съязвил я.
Севу это ничуть не смутило. Продолжая насыщаться, он скосил на меня глаза и сказал:
— Если бы вечером забежал в кафе перекусить, тебя бы до сих пор пес облизывал.
— Ты лимон принес? — индифферентно напомнил Евгений Викторович.
Сева поперхнулся, вскочил из-за стола.
— Сейчас... — пробормотал он с набитым ртом, шмыгнул на кухню, вернулся с блюдечком нарезанного лимона и снова принялся за холодную отбивную с жареным картофелем.
Иванов пригубил коньяк, взял дольку лимона, прожевал.
— Ну? — спросил он меня, глядя прямо в глаза.
— Баранки гну! — огрызнулся я, и сознание рефлекторно отметило подражание Оксане. С кем поведешься, от того и наберешься. Даже объект от нее заразился.
— Вижу, очухались после удара по голове, — спокойно констатировал Евгений Викторович. — Я все жду, что вы будете интересоваться судьбой Оксаны. Наверно, не дождусь. Означает ли это, что вам известно ее местонахождение?
Я исподлобья глянул на Иванова и все понял. Хорошее лекарство мне подсунули, прекрасно мозги прочищает.
— Так же, как и вам, — парировал я.
— Нам? — удивился Евгений Викторович. — Нам ничего не известно.
— Ой ли?
— С чего вы взяли? — продолжал темнить Иванов.
— Слишком быстро меня вычислили в стеклодувной мастерской, — сказал я и указал глазами на Севу: — Подозреваю, это не его заслуга.
Сева поднял голову и недоуменно уставился на меня выпученными глазами.
— Блин, а чья же еще? — Он наколол вилкой последний кусок отбивной и отправил в рот. — Спасаешь его от собаки, а в ответ — черная неблагодарность...
— А как вы относитесь к холодцу с хреном? — спросил я, пристально глядя не на Севу, а на Иванова.
— Холодец я люблю, — не понял намека Сева. Он встал, прихватил пустой судок и направился на кухню.
Иванов ухмыльнулся, взял стакан с коньяком, пригубил и расслабленно откинулся в кресле.
— Нет здесь никакого холодца! — высунулся с кухни Сева. — Хрен есть, а... — Он наткнулся на взгляд Иванова и осекся. — Понял. Понадоблюсь, позовете.
Сева закрыл дверь на кухню, и оттуда донеслось звяканье посуды.
— Вы правы, — сказал Евгений Викторович, когда мы остались одни, — вас снабдили «маячком».
Меня покоробило, но я постарался не показать вида. Одно дело — интуитивная догадка, совсем другое — точное знание, что я «под колпаком».
— Когда мне прицепили «маячок»?
— Во время нашего знакомства.
— То есть... когда вы пришли сюда под видом участкового оперуполномоченного?!
В этот раз мне не удалось скрыть удивление.
— Именно.
— Но...
— Денис Павлович, — оборвал меня Иванов, — пора бы вам привыкнуть, что мы пользуемся несколько иными средствами наблюдения, чем службы разведки и контрразведки земных государств. Иными и гораздо более действенными. Как насчет упомянутого вами холодца с хреном?
Меня охватила холодная ярость. Выходит, они отслеживали каждый мой шаг и были в курсе всего, что со мной происходило. Незримо присутствовали при всех моих перемещениях и встречах с объектом. А какую канитель развел вокруг меня Иванов! Кружева плел...
Неожиданно я успокоился, но это спокойствие не имело ничего общего с апатией — мол, если попался, как кур в ощип, то нечего дрыгаться. Спокойствие было трезвым и расчетливым. Никогда ранее не ощущал ничего подобного, никогда сознание не было столь кристально ясным и готовым к принятию решений — всегда во мне копошился червячок неуверенности. А тут... Если их «лекарство» оказывает такое действие, то громадное спасибо. Мне как раз не хватало уверенности в себе и собственных силах.
Я потрогал шишку на голове и с удовлетворением отметил, что она перестала болеть и вроде бы уменьшилась.
— Таким образом, вы знаете все... — протянул я.
— Все не знает никто, — вздохнул Иванов.
— Я имел в виду, что происходило со мной.
— Более-менее. Кроме ваших мыслей.
— Значит, когда я спрашивал об Оксане, вы знали, что она исчезла?
Евгений Викторович развел руками.
— У вас хорошие артистические данные, — процедил я.
— Издержки профессии.
— Тогда вы должны знать, где она.
— К сожалению, — покачал головой Иванов, — об этом нам известно не больше вашего. Судя по косвенным данным, объект переместил ее на планетоид с двумя солнцами. Аналитический отдел предполагает, что это — историческая родина устюпенд. Однако в картографической службе Галактического Союза этот планетоид не зарегистрирован.
— Бросьте ваньку валять, Евгений Викторович! — озлился я. — Там, на берегу, находится телепортационный створ. Никогда не поверю, что данных о его размещении нет в Галактическом Союзе!
— Напрасно не верите, — пожал плечами Иванов. — Телепортационный створ — это те же двери дома. Знаете, сколько таких дверей в Галактике? Найти конкретные равносильно тому, как если бы я показал вам фотографию двери подъезда и попросил бы ответить, на какой улице какого города Земли находится дом с этой дверью. Вот если бы вы побывали на планетоиде ночью, тогда по расположению звезд на небосводе мы смогли бы определить местонахождение планетоида.
— То есть вы не можете вернуть Оксану на Землю?
— Увы.
Я непроизвольно бросил взгляд на телефон. Телефон молчал.
— Она не позвонит, — сказал Иванов.
— Кто — она? Кого вы имеет в виду?
— Любовь Петровну Астахову. А вы кого имели в виду?
— Почему? — проигнорировал я вопрос, посчитав его риторическим.
— Потому что с ней поработали наши психотехники.
— Что?!
— Успокойтесь! — Иванов властным жестом усадил меня на место. — Воздействие было мягким и корректным. В настоящий момент память Любови Петровны заблокирована и она уверена, что у нее никогда не было дочери. Мало того, блокировка оказывает на окружающих психокинетическое воздействие — никто никогда в присутствии Любови Петровны не заговорит о ее дочери. Но как только Любовь Петровна услышит ее голос, произойдет разблокировка сознания и память восстановится без каких-либо последствий.
Я снова посмотрел на телефон.
— Забыть о дочери... Ничего себе — мягкое и корректное воздействие! И вы хотите, чтобы я вам поверил?
— А почему нет?
— Потому что за последние дни вы мне столько лапши на уши навешали, что и не знаю, чему верить, а чему нет.
— А вы думайте и анализируйте. Голова у вас зачем?
Я последовал совету, задумался, но ничего путного из этого не получилось. Все, о чем ранее говорил мне Иванов, могло оказаться ложью. А могло и правдой. Или полуправдой. Начитан, что такое настоящая дезинформация, когда контрразведка снабжает противника сведениями, основу которых составляет достоверная информация и лишь небольшая толика является ложной. Но эта толика опрокидывает выводы от полученных сведений с ног на голову.
— Вы меня использовали в качестве подсадной утки? — тихо поинтересовался я.
Иванов тяжело вздохнул.
— Решайте сами, — отмахнулся он. — Анализируйте, может быть, найдете более приемлемое определение.
И тогда я наконец-то заметил, что Иванов, всегда подтянутый, собранный, сегодня выглядит каким-то усталым и равнодушным. Когда Сева привел меня домой, мне было не до наблюдений. То ли Иванов разочаровался во мне как в агенте, то ли что-то пошло не так На мой прямой вопрос, что случилось, он, естественно, не ответит... Практически все факты, которые на протяжении нашего знакомства сообщал Иванов, можно было истолковывать двояко — как достоверные и как ложные. Но я все же нашел один непреложный факт, неопровержимость которого подтверждалась его существованием. Именно о нем я и задал вопрос.
— Кто — он?
— Вы имеете в виду объект?
— Да.
— Бог, — просто сказал Иванов.
— Что?!
— Можно и по-другому, — криво усмехнулся Иванов. — Создатель.
Некоторое время я обескураженно молчал. Иванов сидел в расслабленной позе усталого человека, и в его глазах плескалось этакое снисходительно-сочувственное сожаление мудреца, излагающего азбучные истины нерадивому недорослю. Вспомнились слова священника в хосписе: «Бог посылает вам испытание...»
— Не морочьте мне голову! — раздраженно бросил я.
— И не собираюсь, — вздохнул он. — Как по-вашему: что необходимо для того, чтобы появилась органическая жизнь?
— Бог, — фыркнул я.
Евгений Викторович кисло поморщился.
— И вы туда же. Я пытаюсь подтолкнуть вас к пониманию существования Создателя с чисто материалистических позиций, вы же притягиваете за уши теологию. Надеюсь, вам известно, что современная наука способна синтезировать простейшие клеточные структуры, но оживить их никак не удается. Как вы думаете, почему?
Я хотел по инерции съязвить, но передумал.
— Возможно, не выявлены все факторы, влиявшие на первичный бульон, — нехотя процедил я.
— Эти факторы ничем не отличаются от условий, необходимых для нормальной жизнедеятельности организмов, — сказал Иванов. — Кислород, температура в пределах двадцати-тридцати градусов Цельсия, наличие магнитного поля и солнечного излучения.
— Насколько мне известно, первыми на Земле появились анаэробные бактерии, — заметил я, — когда в атмосфере еще не было кислорода.
— Ого! — удивился Иванов. — Иногда вы своими познаниями ставите меня в тупик.
— Однако, барин, не лаптем щи хлебам.
Евгений Викторович поморщился.
— Нечто подобное вы уже говорили.
— И вы тоже «восхищались» моими познаниями. Может, хватит сомнительных комплиментов?
— Хватит так хватит, — не стал пикироваться Иванов. — Вы правы, первыми были анаэробные организмы. Но когда в атмосфере появился кислород, появились и аэробные организмы, причем независимо от анаэробных.
— А вам откуда это известно? — все-таки не удержался я от иронии. — Присутствовали на Земле четыре миллиарда лет назад при зарождении жизни?
— Не я. И не на Земле, — возразил Иванов. — Это достоверные данные исследований научных институтов Галактического Союза. Поверьте, и в настоящее время в Галактике предостаточно планет, на которых органическая жизнь только-только зарождается. Однако указанных факторов явно недостаточно, чтобы ответить на главный вопрос: почему генетическая программа живых организмов постоянно совершенствуется, позволяя органической жизни эволюционировать из первичной клетки во все более сложные многоклеточные существа, и предела этой эволюции нет, хотя сам факт существования эволюции видов противоречит энтропии Вселенной?
— Если не ошибаюсь, еще Дарвин ответил на этот вопрос: совершенствование видов обусловлено борьбой за выживание. Выживает сильнейший и более приспособленный к окружающим условиям.
Иванов снисходительно улыбнулся.
— Это функция генетической программы, а не фактор, способствовавший ее появлению. Не путайте причину со следствием.
«А ведь он прав!» — неожиданно понял я, и мурашки побежали по спине. Для того чтобы пользоваться программой, ее вначале нужно написать. Кто же ее состряпал?!
— Вот вы и подошли к пониманию того, что существует Создатель, — кивнул Иванов, оценив мою реакцию по выражению лица.
— Бог? — неуверенно выдохнул я и, как только слово сорвалось с губ, понял, что сморозил очередную глупость.
Иванов никак не отреагировал. То ли пожалел меня, то ли не посчитал нужным Быть может, когда-то сам был в моем положении, только познавал иные истины не галопом по Европам, а в щадящем режиме.
— Я вам уже говорил о плазмоидах — сгустках низкотемпературной плазмы с характеристиками энергетических полей, весьма сходными с характеристиками биополей живых организмов. Плазмоиды возникают в атмосфере неизвестно почему и откуда и точно так же, неизвестно почему и куда, исчезают. Для них не существует материальных преград, предела скорости перемещения. Земная наука предполагает, что это свойство нашей атмосферы, но на самом деле плазмоиды продуцируются солнечной короной. Как установлено, не нами, естественно, на поверхности каждой звезды существует жизнь. Странная, с нашей точки зрения, жизнь энергетических структур Причем это единый энергетический организм, который может дробиться, затем собираться воедино, снова дробиться, но при этом каждый отдельный плазмоид, несмотря на отделяющее его от других плазмоидов расстояние, продолжает оставаться неотторжимой частичкой общего сознания. Низкотемпературные плазмоиды, находящиеся вдали от светила, это своего рода глаза, уши, пальцы, то есть органы чувств единого энергетического организма. Естественно, что он воспринимает Вселенную исключительно с энергетических позиций и практически не в состоянии «видеть» материальные объекты, воспринимая только их энергетические потенциалы. Именно это свойство плазмоидов и ответственно за появление органической жизни. Неизвестно, сознательно или нет, но наложение энергетических потенциалов плазмоидов на биохимические потенциалы реакций органических соединений в первичном океане упорядочивают процессы синтеза клеточных структур и фактически способствуют созданию генетической программы. Большинство исследователей Галактического Союза полагают, что такое воздействие происходит бессознательно. Здесь можно провести аналогию — ни верблюд, ни скарабей не подозревают о существовании друг друга, но тем не менее верблюжьи кизяки являются основной пищей для скарабеев. Мало того, многие исследователи считают, что подавляющее число энергетических структур в коронах звезд неразумны, подобно тому, как на девяносто девяти процентах планет с органической жизнью так и не возникло разумных существ. Такие выводы вполне правомерны — в конце концов и на Земле жизнь существует четыре миллиарда лет, в то время как человеческой цивилизации всего лишь около десяти тысяч лет. А если принять во внимание готовность нашей цивилизации к контакту с Галактическим Союзом, то на Земле пока еще нет разумных существ.
Сева помог снять куртку, разуться, завел в ванную комнату, сунул мою голову под ледяной душ и держал до тех пор, пока в затылке не начало ломить от холода. Я застонал, но получился жалобный скулеж, как у Трезора. Жалко мне было себя, жалко Любашу, Оксану, жалко Андрея, его сына, жалко «злого» пса, жалко сторожа Егорыча. Всех жалко. Весь мир, кроме Иванова.
Выключив душ, Сева усадил меня на край ванны, вытер голову и, цокая языком, осмотрел шишку.
— Жить буду? — равнодушно поинтересовался я.
— Не уверен... — передразнил он меня замогильным голосом. — Разве что до утра.
— А потом?
— Вскрытие покажет, — обнадежил Сева.
Он поднял меня и повел в комнату.
Сидящего в кресле за журнальным столиком Иванова я воспринял так же равнодушно, как и сообщение о предстоящем «вскрытии».
— Приперлись... — пробурчал я, усаживаясь на тахту. — Незваные гости хуже татар...
— Почему же незваные? — вяло возразил Евгений Викторович. — Я к вам на обед напрашивался. Вот и коньяк, как обещал, принес.
На столике стояла бутылка коньяка и три больших коньячных стакана. О том, что в визите ему было отказано, Иванов промолчал, а я не стал напоминать. Себе дороже могло оказаться, к тому же все равно от них не отвертишься.
— А вот он, между прочим, — усмехнулся Иванов и указал пальцем на Севу, — на самом деле татарин.
— А вы тогда Соловей-разбойник? — не поверил я, потрогал шишку на голове и поморщился.
— Правда, татарин, — кивнул Сева. — Куда денешься... Могу паспорт показать.
— Знаю я ваши документы, — пробурчал я. — Видел ксиву одного Пидорова-Сетрова...
Внезапно в глазах у меня зарябило, накатила тошнота, и я ухватился за подлокотник тахты, чтобы не сверзиться на пол.
Иванов с Севой переглянулись.
— Тебе нехорошо? — спросил Сева.
— Ага...
Он взял со стола стакан, налил изрядную порцию коньяка и протянул мне.
— Выпей, тебе полезно.
Пить абсолютно не хотелось, тем более в их компании, поэтому я пригубил и хотел поставить стакан на стол, но Сева удержал мою руку.
— До дна, — строго сказал он, пристально глядя мне в глаза.
Взгляд у него был неприятный, гипнотизирующий, и я, сам не знаю почему, безропотно выпил.
— Дерьмо, а не коньяк, — поморщился я, ощущая во рту хинную горечь. — Вроде бы у вас солидная фирма, а пьете самодельный суррогат.
Евгений Викторович взял бутылку, повертел перед глазами.
— Прекрасный коньяк десятилетней выдержки, — сказал он. — А горечь во рту потому, что на дне стакана было лекарство. Снимает стрессовое состояние, повышает тонус, улучшает кровоснабжение мозга, активно способствует рассасыванию гематомы.
Я снова осторожно потрогал саднящую шишку на голове. Неужели Сева не подтрунивал надо мной, когда сообщал «диагноз»? Или это чистая профилактика?
— Что-то незаметно. Насколько знаю, против ушибов применяют примочки, а чтобы внутрь принимать — первый раз слышу.
— Вы еще многого не знаете, — саркастически усмехнулся Иванов. — Фармацевтические фирмы за это лекарство заплатили бы ха-арошие деньги. И вашим правнукам работать бы не понадобилось.
— Что вы, — пошел я на попятную, — я не против. Если панацея десятилетней выдержки...
— А вот здесь должен огорчить, — развел руками Евгений Викторович. — Побочным эффектом является полная нейтрализация алкогольного опьянения. Ящик коньяка сегодня выпьете и ничего не почувствуете.
— Ну спасибо! Вот уважили так уважили!
— Не за что, — заметил Сева. — Но насчет ничего не почувствуешь, шеф не прав. Ящик коньяка — это двадцать бутылок или десять литров. Если осилишь, всю ночь в туалет будешь бегать, и мочегонного не потребуется.
Продолжая стоять, он плеснул себе и Иванову в стаканы коньяку.
— А мне? — обидчиво заметил я.
— А смысл? — Сева высоко вскинул брови и посмотрел на меня. — Сплошной перевод продукта.
— Налей, — не согласился Иванов, и Сева послушно плеснул коньяку в мой стакан.
Не знаю, собирались ли они говорить тост, но я их опередил.
— Со свиданьицем! — многозначительно произнес я таким тоном, будто сказал: «Глаза бы мои вас не видели!» — и выпил залпом. И ничего не почувствовал. Будто воду выпил. Я покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям. Ничего сопутствующего приему алкоголя не ощущалось, но в голове начало проясняться, прорезался вкус к жизни. Заинтригованный, я вновь потрогал шишку на голове, но она никуда не делась и болела по-прежнему.
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — заметил Иванов мои недоуменные пассы. Он пригубил коньяк и поставил стакан на столик. — Через час все пройдет.
Сева выпил до дна, цокнул языком.
— Скоро водка пьется, да похмелье долго длится, — переиначил он пословицу. — Чем закусить в этой квартире найдется?
— Посмотри на кухне, — подсказал Евгений Викторович, — там должен быть лимон.
Сева вышел на кухню, включил свет.
— О! — донесся оттуда его возглас. — Да здесь ресторанный обед на две персоны! Остывший, правда, но почти нетронутый... — Он выглянул в комнату. — Кто-нибудь будет ужинать?
— Нет, — коротко бросил Иванов.
Я отрицательно помотал головой.
— А я буду! — заявил Сева. — С утра не жрамши...
Он снова исчез на кухне и через мгновение появился в проеме двери с судочком второго. Бесцеремонно сел за стол, поставил судочек и принялся активно орудовать вилкой.
— Кушай, кушай, гость дорогой, на базаре все так дорого... — съязвил я.
Севу это ничуть не смутило. Продолжая насыщаться, он скосил на меня глаза и сказал:
— Если бы вечером забежал в кафе перекусить, тебя бы до сих пор пес облизывал.
— Ты лимон принес? — индифферентно напомнил Евгений Викторович.
Сева поперхнулся, вскочил из-за стола.
— Сейчас... — пробормотал он с набитым ртом, шмыгнул на кухню, вернулся с блюдечком нарезанного лимона и снова принялся за холодную отбивную с жареным картофелем.
Иванов пригубил коньяк, взял дольку лимона, прожевал.
— Ну? — спросил он меня, глядя прямо в глаза.
— Баранки гну! — огрызнулся я, и сознание рефлекторно отметило подражание Оксане. С кем поведешься, от того и наберешься. Даже объект от нее заразился.
— Вижу, очухались после удара по голове, — спокойно констатировал Евгений Викторович. — Я все жду, что вы будете интересоваться судьбой Оксаны. Наверно, не дождусь. Означает ли это, что вам известно ее местонахождение?
Я исподлобья глянул на Иванова и все понял. Хорошее лекарство мне подсунули, прекрасно мозги прочищает.
— Так же, как и вам, — парировал я.
— Нам? — удивился Евгений Викторович. — Нам ничего не известно.
— Ой ли?
— С чего вы взяли? — продолжал темнить Иванов.
— Слишком быстро меня вычислили в стеклодувной мастерской, — сказал я и указал глазами на Севу: — Подозреваю, это не его заслуга.
Сева поднял голову и недоуменно уставился на меня выпученными глазами.
— Блин, а чья же еще? — Он наколол вилкой последний кусок отбивной и отправил в рот. — Спасаешь его от собаки, а в ответ — черная неблагодарность...
— А как вы относитесь к холодцу с хреном? — спросил я, пристально глядя не на Севу, а на Иванова.
— Холодец я люблю, — не понял намека Сева. Он встал, прихватил пустой судок и направился на кухню.
Иванов ухмыльнулся, взял стакан с коньяком, пригубил и расслабленно откинулся в кресле.
— Нет здесь никакого холодца! — высунулся с кухни Сева. — Хрен есть, а... — Он наткнулся на взгляд Иванова и осекся. — Понял. Понадоблюсь, позовете.
Сева закрыл дверь на кухню, и оттуда донеслось звяканье посуды.
— Вы правы, — сказал Евгений Викторович, когда мы остались одни, — вас снабдили «маячком».
Меня покоробило, но я постарался не показать вида. Одно дело — интуитивная догадка, совсем другое — точное знание, что я «под колпаком».
— Когда мне прицепили «маячок»?
— Во время нашего знакомства.
— То есть... когда вы пришли сюда под видом участкового оперуполномоченного?!
В этот раз мне не удалось скрыть удивление.
— Именно.
— Но...
— Денис Павлович, — оборвал меня Иванов, — пора бы вам привыкнуть, что мы пользуемся несколько иными средствами наблюдения, чем службы разведки и контрразведки земных государств. Иными и гораздо более действенными. Как насчет упомянутого вами холодца с хреном?
Меня охватила холодная ярость. Выходит, они отслеживали каждый мой шаг и были в курсе всего, что со мной происходило. Незримо присутствовали при всех моих перемещениях и встречах с объектом. А какую канитель развел вокруг меня Иванов! Кружева плел...
Неожиданно я успокоился, но это спокойствие не имело ничего общего с апатией — мол, если попался, как кур в ощип, то нечего дрыгаться. Спокойствие было трезвым и расчетливым. Никогда ранее не ощущал ничего подобного, никогда сознание не было столь кристально ясным и готовым к принятию решений — всегда во мне копошился червячок неуверенности. А тут... Если их «лекарство» оказывает такое действие, то громадное спасибо. Мне как раз не хватало уверенности в себе и собственных силах.
Я потрогал шишку на голове и с удовлетворением отметил, что она перестала болеть и вроде бы уменьшилась.
— Таким образом, вы знаете все... — протянул я.
— Все не знает никто, — вздохнул Иванов.
— Я имел в виду, что происходило со мной.
— Более-менее. Кроме ваших мыслей.
— Значит, когда я спрашивал об Оксане, вы знали, что она исчезла?
Евгений Викторович развел руками.
— У вас хорошие артистические данные, — процедил я.
— Издержки профессии.
— Тогда вы должны знать, где она.
— К сожалению, — покачал головой Иванов, — об этом нам известно не больше вашего. Судя по косвенным данным, объект переместил ее на планетоид с двумя солнцами. Аналитический отдел предполагает, что это — историческая родина устюпенд. Однако в картографической службе Галактического Союза этот планетоид не зарегистрирован.
— Бросьте ваньку валять, Евгений Викторович! — озлился я. — Там, на берегу, находится телепортационный створ. Никогда не поверю, что данных о его размещении нет в Галактическом Союзе!
— Напрасно не верите, — пожал плечами Иванов. — Телепортационный створ — это те же двери дома. Знаете, сколько таких дверей в Галактике? Найти конкретные равносильно тому, как если бы я показал вам фотографию двери подъезда и попросил бы ответить, на какой улице какого города Земли находится дом с этой дверью. Вот если бы вы побывали на планетоиде ночью, тогда по расположению звезд на небосводе мы смогли бы определить местонахождение планетоида.
— То есть вы не можете вернуть Оксану на Землю?
— Увы.
Я непроизвольно бросил взгляд на телефон. Телефон молчал.
— Она не позвонит, — сказал Иванов.
— Кто — она? Кого вы имеет в виду?
— Любовь Петровну Астахову. А вы кого имели в виду?
— Почему? — проигнорировал я вопрос, посчитав его риторическим.
— Потому что с ней поработали наши психотехники.
— Что?!
— Успокойтесь! — Иванов властным жестом усадил меня на место. — Воздействие было мягким и корректным. В настоящий момент память Любови Петровны заблокирована и она уверена, что у нее никогда не было дочери. Мало того, блокировка оказывает на окружающих психокинетическое воздействие — никто никогда в присутствии Любови Петровны не заговорит о ее дочери. Но как только Любовь Петровна услышит ее голос, произойдет разблокировка сознания и память восстановится без каких-либо последствий.
Я снова посмотрел на телефон.
— Забыть о дочери... Ничего себе — мягкое и корректное воздействие! И вы хотите, чтобы я вам поверил?
— А почему нет?
— Потому что за последние дни вы мне столько лапши на уши навешали, что и не знаю, чему верить, а чему нет.
— А вы думайте и анализируйте. Голова у вас зачем?
Я последовал совету, задумался, но ничего путного из этого не получилось. Все, о чем ранее говорил мне Иванов, могло оказаться ложью. А могло и правдой. Или полуправдой. Начитан, что такое настоящая дезинформация, когда контрразведка снабжает противника сведениями, основу которых составляет достоверная информация и лишь небольшая толика является ложной. Но эта толика опрокидывает выводы от полученных сведений с ног на голову.
— Вы меня использовали в качестве подсадной утки? — тихо поинтересовался я.
Иванов тяжело вздохнул.
— Решайте сами, — отмахнулся он. — Анализируйте, может быть, найдете более приемлемое определение.
И тогда я наконец-то заметил, что Иванов, всегда подтянутый, собранный, сегодня выглядит каким-то усталым и равнодушным. Когда Сева привел меня домой, мне было не до наблюдений. То ли Иванов разочаровался во мне как в агенте, то ли что-то пошло не так На мой прямой вопрос, что случилось, он, естественно, не ответит... Практически все факты, которые на протяжении нашего знакомства сообщал Иванов, можно было истолковывать двояко — как достоверные и как ложные. Но я все же нашел один непреложный факт, неопровержимость которого подтверждалась его существованием. Именно о нем я и задал вопрос.
— Кто — он?
— Вы имеете в виду объект?
— Да.
— Бог, — просто сказал Иванов.
— Что?!
— Можно и по-другому, — криво усмехнулся Иванов. — Создатель.
Некоторое время я обескураженно молчал. Иванов сидел в расслабленной позе усталого человека, и в его глазах плескалось этакое снисходительно-сочувственное сожаление мудреца, излагающего азбучные истины нерадивому недорослю. Вспомнились слова священника в хосписе: «Бог посылает вам испытание...»
— Не морочьте мне голову! — раздраженно бросил я.
— И не собираюсь, — вздохнул он. — Как по-вашему: что необходимо для того, чтобы появилась органическая жизнь?
— Бог, — фыркнул я.
Евгений Викторович кисло поморщился.
— И вы туда же. Я пытаюсь подтолкнуть вас к пониманию существования Создателя с чисто материалистических позиций, вы же притягиваете за уши теологию. Надеюсь, вам известно, что современная наука способна синтезировать простейшие клеточные структуры, но оживить их никак не удается. Как вы думаете, почему?
Я хотел по инерции съязвить, но передумал.
— Возможно, не выявлены все факторы, влиявшие на первичный бульон, — нехотя процедил я.
— Эти факторы ничем не отличаются от условий, необходимых для нормальной жизнедеятельности организмов, — сказал Иванов. — Кислород, температура в пределах двадцати-тридцати градусов Цельсия, наличие магнитного поля и солнечного излучения.
— Насколько мне известно, первыми на Земле появились анаэробные бактерии, — заметил я, — когда в атмосфере еще не было кислорода.
— Ого! — удивился Иванов. — Иногда вы своими познаниями ставите меня в тупик.
— Однако, барин, не лаптем щи хлебам.
Евгений Викторович поморщился.
— Нечто подобное вы уже говорили.
— И вы тоже «восхищались» моими познаниями. Может, хватит сомнительных комплиментов?
— Хватит так хватит, — не стал пикироваться Иванов. — Вы правы, первыми были анаэробные организмы. Но когда в атмосфере появился кислород, появились и аэробные организмы, причем независимо от анаэробных.
— А вам откуда это известно? — все-таки не удержался я от иронии. — Присутствовали на Земле четыре миллиарда лет назад при зарождении жизни?
— Не я. И не на Земле, — возразил Иванов. — Это достоверные данные исследований научных институтов Галактического Союза. Поверьте, и в настоящее время в Галактике предостаточно планет, на которых органическая жизнь только-только зарождается. Однако указанных факторов явно недостаточно, чтобы ответить на главный вопрос: почему генетическая программа живых организмов постоянно совершенствуется, позволяя органической жизни эволюционировать из первичной клетки во все более сложные многоклеточные существа, и предела этой эволюции нет, хотя сам факт существования эволюции видов противоречит энтропии Вселенной?
— Если не ошибаюсь, еще Дарвин ответил на этот вопрос: совершенствование видов обусловлено борьбой за выживание. Выживает сильнейший и более приспособленный к окружающим условиям.
Иванов снисходительно улыбнулся.
— Это функция генетической программы, а не фактор, способствовавший ее появлению. Не путайте причину со следствием.
«А ведь он прав!» — неожиданно понял я, и мурашки побежали по спине. Для того чтобы пользоваться программой, ее вначале нужно написать. Кто же ее состряпал?!
— Вот вы и подошли к пониманию того, что существует Создатель, — кивнул Иванов, оценив мою реакцию по выражению лица.
— Бог? — неуверенно выдохнул я и, как только слово сорвалось с губ, понял, что сморозил очередную глупость.
Иванов никак не отреагировал. То ли пожалел меня, то ли не посчитал нужным Быть может, когда-то сам был в моем положении, только познавал иные истины не галопом по Европам, а в щадящем режиме.
— Я вам уже говорил о плазмоидах — сгустках низкотемпературной плазмы с характеристиками энергетических полей, весьма сходными с характеристиками биополей живых организмов. Плазмоиды возникают в атмосфере неизвестно почему и откуда и точно так же, неизвестно почему и куда, исчезают. Для них не существует материальных преград, предела скорости перемещения. Земная наука предполагает, что это свойство нашей атмосферы, но на самом деле плазмоиды продуцируются солнечной короной. Как установлено, не нами, естественно, на поверхности каждой звезды существует жизнь. Странная, с нашей точки зрения, жизнь энергетических структур Причем это единый энергетический организм, который может дробиться, затем собираться воедино, снова дробиться, но при этом каждый отдельный плазмоид, несмотря на отделяющее его от других плазмоидов расстояние, продолжает оставаться неотторжимой частичкой общего сознания. Низкотемпературные плазмоиды, находящиеся вдали от светила, это своего рода глаза, уши, пальцы, то есть органы чувств единого энергетического организма. Естественно, что он воспринимает Вселенную исключительно с энергетических позиций и практически не в состоянии «видеть» материальные объекты, воспринимая только их энергетические потенциалы. Именно это свойство плазмоидов и ответственно за появление органической жизни. Неизвестно, сознательно или нет, но наложение энергетических потенциалов плазмоидов на биохимические потенциалы реакций органических соединений в первичном океане упорядочивают процессы синтеза клеточных структур и фактически способствуют созданию генетической программы. Большинство исследователей Галактического Союза полагают, что такое воздействие происходит бессознательно. Здесь можно провести аналогию — ни верблюд, ни скарабей не подозревают о существовании друг друга, но тем не менее верблюжьи кизяки являются основной пищей для скарабеев. Мало того, многие исследователи считают, что подавляющее число энергетических структур в коронах звезд неразумны, подобно тому, как на девяносто девяти процентах планет с органической жизнью так и не возникло разумных существ. Такие выводы вполне правомерны — в конце концов и на Земле жизнь существует четыре миллиарда лет, в то время как человеческой цивилизации всего лишь около десяти тысяч лет. А если принять во внимание готовность нашей цивилизации к контакту с Галактическим Союзом, то на Земле пока еще нет разумных существ.