Забирко Виталий. Мы пришли с миром

   Продавщица в бутике, куда я завернул купить новую обувь, встретила меня, на удивление, приветливо. Не то что при покупке гарнитура для Любаши. Либо ее обязали встречать всех покупателей без разбора с радушной улыбкой, либо по моему лицу было видно, что я при деньгах. Крупная сумма в кармане сильно меняет облик человека.
   — Что желаете приобрести? На какой сезон? Быть может, вечерний фрак?
   «Вечерний» фрак меня сразил. Не знаю, подтрунивала ли она надо мной, как над нежданно-негаданно разбогатевшим лохом, или действительно существуют «дневные» и «утренние» фраки, но я на всякий случай не стал заострять внимание. Тем более что ее предложение натолкнуло на светлую мысль. А почему, собственно, покупать только обувь? В средствах я не ограничен, могу позволить сменить всю одежду.
   — Никаких вечерних фраков, — с апломбом заявил я. — Собираюсь на горный курорт, поэтому подберите что-нибудь спортивное.
   Спешить было некуда, и я, как мог, убивал время щупая и рассматривая вещи, которые продавщица раскладывала передо мной на прилавке. Естественно, ни на какой курорт я не собирался, поэтому от чисто спортивной одежды отказался и выбрал весьма практичную. Фирменные джинсы, легкие сапоги-бахилы, чисто шерстяной свитер с большим воротом, практически невесомый пуховик, как подозреваю, не на пуху, а на синтепоне. Шапку тоже сменил. Хотел вначале взять спортивный шерстяной «петушок», но, посмотрев на себя в зеркало, отказался. К большому огорчению, уже не по возрасту... Взял шапку с козырьком из короткого серебристого меха. Честно говоря, она тоже оказалась не очень к лицу, но понравилась — подобный головной убор я видел на Багратионе на портрете известного художника. Полководцем мне не быть — хоть покрасуюсь.
   Испытывая необычную эйфорию оттого, как легко расстаюсь с сумасбродными деньгами, я заплатил полторы тысячи долларов, переоделся и, оставив старые вещи, вышел из бутика.
   На улице я оглянулся и сквозь витрину увидел, как продавщица брезгливо укладывает мои обноски в бумажный мешок. Эх, девочка, не едала ты с голодухи паленого волка...
   При мысли о еде у меня засосало под ложечкой. И неудивительно — не до завтрака было, когда выбегал из квартиры. Купить пару хот-догов, что ли?
   Я фыркнул. Привычный уклад жизни — есть, что подешевле, лишь бы насытиться — никак не хотел сдавать свои позиции. При таких деньгах — и хот-доги? Нет, дорогой мой, раба из себя надо выдавливать, как сказал кто-то из классиков. Уж и не помню точно, классиков литературы или марксизма-ленинизма, но сказал он верно. А посему и в ресторан завалиться не грех — артишоков заказать, да под коньячок... Никогда не ел артишоков, в глаза их не видел, но почему бы сегодня не посибаритствовать? Как ни крути, а завтра придется корячиться у верстака — выбор-то сделан. Как сказал Цезарь, жребий брошен, Рубикон перейден. Не знаю, насколько сладка жизнь на другом берегу Рубикона, но с пачкой долларов в кармане попробовать стоило.
   В последний раз в ресторане я бывал еще во времена студенчества и, честно сказать, сейчас не знал, где в городе находится хоть один ресторан. Зрительная память очень хитрая штука — если не можешь себе чего-то позволить, то напрочь этого не замечаешь. Я немного подумал и направился к центру города, где недавно возвели пятизвездочную гостиницу «Central». He знаю, какому англоману пришло в голову столь многозначительное для русского уха название, быть может, мэр Полищук ностальгировал по бурной юности? Как бы там ни было, но теперь каждый депутат и бизнесмен, посетивший наш город, может с гордостью заявлять, что какое-то время провел в российском Централе. Ну и черт с ними, с нашими бизнесменами и их ностальгией! Для меня главное, что при гостинице обязательно должен быть не просто хороший ресторан, а шикарный. Гулять так гулять! По-русски. Как перед смертью.
   Я прошел по улице Академика Амосова и свернул на проспект Победы. Еще два квартала — и гостиница.
   Обогнав меня, у обочины притормозил черный микроавтобус с тонированными стеклами. Дверца приоткрылась, из салона выглянул крепкий парень и позвал:
   — Молодой человек!
   — Вы ко мне обращаетесь? — удивился я, недоуменно оглядываясь.
   — К вам, к вам. Не подскажете, как проехать на бульвар Пушкина?
   — Спасибо за молодого человека, — улыбнулся я, подошел ближе и нагнулся. — На первом же перекрестке, — указал рукой, — свернете направо, а затем...
   Закончить я не успел. Кто-то толкнул меня в спину, пассажир схватил за куртку, и я в мгновение ока очутился в салоне микроавтобуса на полу лицом вниз.
   — Не вздумай орать! — предупредил пассажир Он уже сидел на мне верхом и, заломив за спину руки, застегивал на запястьях наручники.
   Не то что орать, дышать у меня не получалось — от неожиданного нападения перехватило горло.
   Мне набросили на голову матерчатый мешок, и машина сорвалась с места.
   — Не лучше ли ему рот лентой заклеить? — спросил еще кто-то.
   Меня подняли с пола и усадили в кресло.
   — Не стоит. Он мужик сообразительный... Так ведь?
   Сквозь ткань мешка я почувствовал на щеке чье-то дыхание. Горло все еще не отпускало, и я кивнул. Ни черта себе, артишоков отведал! Под коньячок...
   — Мы сейчас лучше сделаем...
   Я почувствовал, как мне закатывают рукав, попытался воспротивиться и замычал.
   — Не сопротивляйся, могу вену проткнуть!
   Игла вошла в руку, и я прекратил дергаться.
   — Так-то лучше...
   — Чего он мычит? Язык со страху проглотил? Посмотри, он не обмочился?
   Сознание начало затуманиваться, темнота перед глазами бешено завертелась сужающейся воронкой.
   — Ты интересуешься, ты и щупай... — донеслось, как сквозь вату в ушах, и я выпал из реальности.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Голова болела, как с похмелья, во рту было сухо, глаза открывать не хотелось. Я свесил руку, на ощупь попытался найти бутылку с водой, которую ставил у тахты на ночь с перепою, но ничего не обнаружил. Где же это я вчера так, что и воду забыл поставить, и свет... свет не выключил? Так режет глаза сквозь закрытые веки... Стоп, откуда такой яркий свет? У меня в комнате одна лампочка в люстре, да и та, ради экономии, маломощная. Вечный полумрак.
   Прикрыв глаза ладонью, разлепил веки. Лежал я не на своей тахте, а на кровати в незнакомой комнате с побеленными стенами, в чужом свитере и чужих джинсах. Застонав, я сел и, по-прежнему прикрывая глаза ладонью от яркого света, огляделся.
   Комната была небольшой — два на три метра — но с высоким потолком, откуда лился нестерпимо яркий свет. В стене у изголовья кровати на высоте метров двух располагалось маленькое окошко, напротив находилась железная дверь, рядом с ней умывальник. Из этой стены на разных уровнях выступали две белые полочки. Одна полочка побольше и повыше — столик, вторая поменьше и пониже — стул. Черт побери, где я? С кем вчера так напился?
   Проковыляв к умывальнику, я открыл кран и, приложившись к нему, принялся жадно пить ледяную воду, пока не заломило зубы. Сухость во рту удалось снять, но ясность мысли не наступила. На полочке умывальника лежало мыло, из стаканчика торчали тюбик зубной пасты и щетка, рядом висело полотенце. Все принадлежности новые, ни разу не использованные. Да где же я, в конце-то концов?!
   Снова открыл кран, сунул под него голову, умылся и принялся растираться полотенцем. Ледяная вода сняла головную боль, и сознание начало потихоньку проясняться.
   Комната чрезвычайно напоминала тюремную камеру, только чистую и ухоженную по европейским стандартам. Неужели КПЗ для особо привилегированных? Любопытно, за что я сюда угодил? Напиваюсь я редко, никогда память при этом не теряю и в драки тоже никогда не ввязываюсь. Уж таким уродился — тихоньким обывателем. Но все когда-то происходит в первый раз — возможно, водка паленой оказалась, мозги закоротила, и я в драку полез?
   Зеркала, чтобы увидеть, есть ли на лице синяки, в комнате не было, и я принялся рассматривать на себе одежду в поисках крови. Одежда была новой, чистой, и только тогда я стал кое-что припоминать. Кажется, одежда не с чужого плеча, вроде бы сам вчера покупал... А потом вроде захотел отобедать в ресторане при отеле «Central»... Прищурившись от яркого света, я снова огляделся. Да уж, точно в Централе напился до чертиков, и заботливые швейцары тут же сопроводили в номер.
   Я провел пальцем по стене и с удивлением обнаружил, что никакая это не побелка, а пластик со столь оригинальной фактурой. Неужели номера в отеле стилизованы под тюремные камеры? Бред полный. Я замотал головой, и тогда в затылке что-то хрустнуло, в темя ударила жаркая волна, и память восстановилась.
   М-да... Это, конечно, не отель «Central», но тюрьма весьма комфортабельная. Ртутный лампион под потолком, вместо решетки на окне — матовое, несомненно пуленепробиваемое, стекло. И пол не цементный, теплый — только сейчас заметил, что расхаживаю в носках, но холода не ощущаю. Проверил карманы, однако ничего в них не обнаружил. Документы, ключи, деньги — все исчезло. Не было куртки, шапки и нового мохерового шарфа. Исчез и новенький ремень из джинсов. Все-таки тюрьма — чтобы не вздумал повеситься, хотя как это можно сделать с помощью куртки или шапки не совсем понятно. Ремень и шарф еще куда ни шло... Я заглянул под кровать, нашел там бахилы, обулся. Правда, тут особенно не походишь — четыре шага от двери к окну, и четыре шага от окна до двери. Марафонская дистанция. Вот тебе и артишоки под коньячок... Иронизировал над Централом? Получите!
   Заранее предвидя результат, я подергал за ручку двери, но, как и ожидалось, дверь не открылась. От нечего делать подошел к столику, попробовал на прочность. Пластиковая плита сидела в стене как влитая. Я сел на полочку-стул. Скорее, это не тюрьма, а сумасшедший дом, причем опять же для привилегированных особ — постельное белье было белоснежным.
   Как бы в подтверждение моих мыслей дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник сухопарый мужчина в белом халате с бесстрастным лицом. Он подошел к столику, поставил передо мной одноразовый стаканчик и наполнил его из пластиковой бутылки.
   — Пейте!
   Голос у вошедшего был таким же бесцветным и невыразительным, как и лицо. Вряд ли врач, скорее санитар.
   Я взял стаканчик и осторожно понюхал. Жидкость ничем не пахла.
   — Пейте! Это снимет головную боль.
   Голова почти не болела, но я послушно выпил солоноватую микстуру. Если это действительно психбольница, то не следует отказываться. Не захочешь пить лекарства, насильно введут. Я прошелся взглядом по подтянутой фигуре человека в белом халате и понял, что для насильственных действий надо мной второго санитара не понадобится. Этот справится с двумя такими, как я.
   — Просьбы, жалобы есть? — спросил он, отбирая у меня пустой стаканчик.
   Вопрос был настолько нелеп, что я не удержался от иронии:
   — Передайте в Организацию Объединенных Наций, что здесь по отношению ко мне грубо нарушаются права человека.
   — Еще просьбы есть? — поинтересовался он таким тоном, будто первую просьбу собирался исполнить неукоснительно.
   — Есть.
   — Какие?
   — Жрать хочу!
   — Что вам заказать?
   Я с удивлением посмотрел в холодные глаза санитара. Шутки здесь такие, что ли? Ладно, и я буду шутить.
   — Артишоки! — заявил я, не отрывая взгляда от его лица.
   Но невозмутимость санитара была непробиваемой.
   — И все?
   — Коньяк... — буркнул я, теряя всякую надежду на взаимопонимание. Не по мне был плоский юмор психбольницы. Если это можно назвать юмором.
   Санитар развернулся, вышел в дверь и уже оттуда пригласил:
   — Прошу следовать за мной.
   Я не стал ждать повторного приглашения и вышел.
   — Лицом к стене, руки за спину! — скомандовал санитар.
   Протестовать было бессмысленно, и я послушно повернулся лицом к стене. Так психбольница это или тюрьма?
   Санитар захлопнул дверь и снова скомандовал.
   — Налево и вперед!
   И я пошел по темному узкому коридору, не высказав возмущения по поводу того, что вначале санитар предложил следовать за ним. Не в моем положении возмущаться. Тусклый свет, загораясь по мере нашего продвижения, гас за спиной, и определить длину коридора не представлялось возможным. Вначале двери по обе стороны коридора располагались близко друг от друга, затем стали встречаться реже.
   — Стой! — услышал я, когда мы прошли метров двадцать.
   Санитар открыл дверь слева и приказал:
   — Заходите.
   Я вошел и оказался в просторном кабинете с тремя большими окнами, застекленными все тем же матовым пуленепробиваемым стеклом. Справа в углу стояли диван, журнальный столик и два кресла, а напротив центрального окна за обширным рабочим столом кто-то сидел, но свет из окон мешал разглядеть лицо.
   — Проходите, Денис Павлович, садитесь! — радушно предложил он, и я узнал голос оперуполномоченного Сидорова-Петрова.
   Дверь за мной закрылась, но санитар не вошел, оставшись в коридоре. Я прошагал к столу, сел на стул.
   Откинувшись на спинку кресла, Сидоров с улыбкой смотрел на меня.
   — Я предупреждал, что скоро свидимся.
   — Здав-стуй-те, — раздельно сказал я, намекая на то, что он не поздоровался.
   Сидоров нисколько не смутился.
   — Благодарствую за пожелание, — кивнул он. — Я-то буду здравствовать, а вот ваше здравие находится под вопросом.
   Внутри у меня похолодело. Десять тысяч долларов, которые извлекли из моих карманов, приличная сумма, и теперь я понимал, что эти купюры отнюдь не с денежного дерева Страны Дураков. Кончились добрые сказки, начинаются жесткие разборки.
   Сидоров повернулся лицом к дисплею компьютера, прошелся пальцами по клавиатуре.
   — Ого! — с явным наигрышем удивился он — Каким же это образом вы разбогатели? Наследство получили?
   Я вгляделся в его лицо и не обнаружил родинки под левым глазом. И тогда засевшая во мне тревога внезапно сменилась на трезвую рассудительность Всегда считал себя трусоватым человеком, но оказалось, что в безвыходном положении могу за себя постоять.
   — А это, — не отвечая на вопрос, я потер пальцем у себя под глазом, — у вас куда подевалось?
   — Родинка? — рассмеялся Сидоров. — Обычный камуфляж, один из элементарнейших способов маскировки. Восемьдесят процентов свидетелей, мельком видевших преступника с родинкой на лице, не узнают его при опознании без родинки.
   Его словоохотливость мне не понравилась При первой встрече он вопросы игнорировал.
   — Значит, преступника? — спросил я, прищурив глаза. — И как мне вас теперь называть? Сидоров? Петров? Или Сидоров-Петров? Или, быть может, Пидоров-Сетров?
   — Я бы не стал хамить в вашем положении, — покачал он головой. — Зовите меня Евгений Викторович... — Он сделал паузу и улыбнулся. — ...Иванов. Имя, отчество и фамилия настоящие.
   — Иванов?! — Сказать, что я удивился, — не то слово. — И вы хотите, чтобы я поверил?
   — Верить или не верить — ваше дело. Но моя фамилия Иванов. Лучший способ дезориентации — чем ближе к истине, тем меньше верится.
   Я недоверчиво покрутил головой, но все же сделал вид, что поверил. Какая, в сущности, разница-Иванов он, Сидоров-Козлищев или Петров-Великий? Лучше бы наши дороги никогда не пересекались.
   — Не боитесь, что, выйдя отсюда, я раскрою ваше инкогнито?
   — Выйдете вы отсюда или не выйдете, зависит только от вас.
   Сказано было с нажимом, глядя мне в глаза, но я не поверил чересчур открытой честности. Ничего здесь от меня не зависело.
   — Десять тысяч долларов, которые вы нашли при мне, это все деньги, больше у меня нет, — сказал я. — Хоть утюгом пытайте, хоть иголки под ногти загоняйте.
   Иванов брезгливо поморщился.
   — Не надо нас, Денис Павлович, путать с криминалитетом. Мы — солидная государственная организация, и обнаруженные при вас восемь с половиной тысяч, — подчеркнул он сумму, — интересуют нас в самую последнюю очередь.
   — Но все-таки интересуют?
   — Не сами деньги, а откуда они у вас.
   Мне очень хотелось ответить так, как ответила бы Оксана: «От верблюда», но я сдержался.
   — Если начну рассказывать честно, вы не поверите.
   — Это почему же?
   — Потому, что в солидных государственных организациях не верят в потусторонние силы.
   — М-да... — Иванов постучал пальцами по столу, задумчиво глядя куда-то мимо меня. — У нас действительно солидная организация, но вы НИЧЕГО о ней не можете знать.
   — Настолько секретная?
   Он не ответил, глянул на дисплей, прочитал на нем невидимое мне сообщение и пробежался пальцами по клавиатуре.
   Дверь в кабинет открылась, кто-то вошел, но я принципиально не стал оборачиваться.
   Иванов отодвинул в сторону клавиатуру и посмотрел мне в глаза. Серьезным, немигающим взглядом.
   — Сверхсекретная, — сказал он. — Именно о ее целях и задачах мы с вами сейчас будем говорить.
   Снова мороз пробежал по телу, и я повел головой, будто на шею набросили удавку.
   — Теперь понятно...
   — Что вам понятно?
   — Либо я стану вашим агентом, либо...
   — Верно мыслите, — кивнул Иванов и неожиданно спросил: — Если не ошибаюсь, вы сегодня не завтракали?
   — Сегодня, это когда? — в свою очередь, поинтересовался я. Сколько же я суток «спал», если он так уверенно спрашивает?
   — Сегодня это сегодня, — уточнил Иванов. — Вас усыпили всего на полтора часа.
   Из его слов получалось, что за мной и дома следили, иначе откуда ему знать, что я не завтракал? В окна наблюдали, что ли? А чему, собственно, удивляться, если организация сверхсекретная? Мало мне стеклянных глаз, наблюдавших за мной из спичечного коробка.
   — Все-то вы обо мне знаете... — обреченно вздохнул я. Заныло под ложечкой. Попадать в зависимость от серьезной государственной структуры очень не хотелось, но ситуация была безысходной.
   — Тогда прошу, — радушно указал он в угол кабинета за моей спиной.
   Я оглянулся и увидел, как давешний «санитар» выкатывает из кабинета пустую ресторанную тележку, оставив после себя сервированный на двух персон журнальный столик. От обилия пищи у меня, как у собаки Павлова, мгновенно набежал полный рот слюны.
   Иванов вышел из-за стола, прошел к журнальному столику и сел в кресло.
   — Что же вы? Присаживайтесь, пообедаем.
   Я прошел в угол, но сел не в кресло, а на диван.
   Евгений Викторович окинул взглядом сервировку стола и удивленно вскинул брови.
   — Артишоки и коньяк вы заказали?
   — Да.
   — Любопытное сочетание, — не сдержал он ироничной улыбки.
   — Каждый день употребляю, — сварливо огрызнулся я.
   — Понятно. — Иванов спрятал улыбку. — Предлагаю начать с салатиков... — Он пододвинул ко мне блюдце с горкой овощей, залитых майонезом. — Коньячку?
   Я помедлил с ответом, затем кивнул. Он налил в рюмки коньяк, поднял свою рюмку, сказал:
   — Прозит! — и выпил.
   Тост был достаточно индифферентным, поэтому я тоже выпил и принялся закусывать. Иванов с разговором не торопился, ждал, пока я утолю голод, Я же настолько проголодался, что ел без разбору, чуть ли не все подряд. Попробовал и артишоки — так себе, и что только нашли в них французы? С коньяком определенно не сочетаются, по крайней мере для русского человека.
   Евгений Викторович ел не спеша, поглядывая на меня. Коньяку больше не предлагал, а я не напрашивался. Сейчас, как никогда, была нужна трезвая и ясная голова.
   — В семидесятых годах прошлого столетия, — неожиданно начал он тихим голосом, словно и не ко мне обращался, — в Советском Союзе при Комитете государственной безопасности был создан оперативный штаб под кодовым названием «Горизонт». Целью оперативного штаба, а впоследствии и секретной группы под тем же названием являлось изучение аномальных явлений.
   Я налил в стакан минеральной воды, выпил и посмотрел на Иванова, ожидая продолжения. Но он молчал, ждал моей реплики.
   — Вы хотите сказать, что эта структура функционирует до сих пор и из группы разрослась в организацию?
   — Да.
   В моем положении надо было промолчать, но я не сдержался. В конце концов, что я теряю?
   — Не верю.
   — Почему?
   — Потому что в период перестройки наши президенты выбалтывали и не такие секреты, а я о вашей структуре ничего не слышал.
   — О нашей структуре ни тогдашние президенты, ни нынешний ничего не знают.
   От столь наглой лжи меня перекосило.
   — Вы меня за идиота принимаете?
   Иванов укоризненно покачал головой.
   — Что вы, Денис, будь так, никто бы с вами не разговаривал. Лгать и наводить тень на плетень в сложившейся ситуации не в наших интересах.
   — Скажите пожалуйста, Евгений! — фыркнул я, перейдя, как и он, на фамильярный тон. — Так-таки и не будете... Судя по апартаментам и этому обеду, ваша организация достаточно обеспеченная. Откуда такие финансы, если у государства на первостепенные нужды не хватает денег? Группа «Альфа», элита государственной безопасности, и та недофинансируется, а вы как сыр в масле катаетесь.
   — Наша структура финансируется не из государственного бюджета.
   — Что?! Государственная структура финансируется не из государственной казны? Что за чушь?! Из каких же тогда источников?
   Иванов только развел руками.
   — Вот, а говорили, не будете врать...
   — А я не лгу. Просто не уполномочен отвечать на некоторые вопросы.
   Я сдержался, налил себе еще минеральной воды, отхлебнул. Что ж, замалчивание и запугивание — известные методы вербовки. Первый ко мне уже начал применяться, когда наступит очередь второго?
   — Не боитесь, что сейчас я соглашусь сотрудничать с вами, а когда выйду отсюда, то все расскажу прессе?
   — Не боюсь, — рассмеялся Евгений Викторович. — Были прецеденты, но, как видите, о нас до сих пор никому ничего не известно.
   — Устраните?
   — Зачем же? Это как раз послужило бы подтверждением правдивости ваших слов о нашей организации. Мы делаем гораздо надежнее. В настоящий момент в психлечебнице заводится карточка на гражданина Егоршина Дениса Павловича, который с детства страдает приступами шизофрении и раз в три года при обострении приступов проходит стационарное лечение. Ваш лечащий врач подтвердит диагноз.
   — У вас везде свои люди?
   — Ничего подобного. Слышали что-либо о модификации сознания?
   Внутри у меня похолодело.
   — Зомбирование с потерей памяти?
   — Что вы, право, — снисходительно усмехнулся Иванов. — Простая потеря памяти — это вчерашний день. Нейролептическое программирование совместно со структурным психотропным кодированием позволяет не только стирать память, но создавать новую и модифицировать сознание. Врачу психбольницы внушат соответствующую информацию, и он будет искренне считать, что вы являетесь его пациентом долгие годы.
   — И если я не соглашусь с вами сотрудничать...
   — Тогда и с вами поработают наши психотехники. Специалисты они высококлассные, и через пару дней вы навсегда превратитесь в дебила. Вас передадут в сумасшедший дом, где вы сможете открыто рассказывать всем желающим о встречах с инопланетянами.
   Кровь ударила в голову, мысли смешались. Веселенькая перспектива... Запугивание как второй метод вербовки оказалось гораздо действеннее, чем я ожидал.
   — Можно? — прохрипел я, указывая на графинчик с коньяком.
   — Нужно!
   Иванов налил рюмку, я схватил ее и залпом выпил.
   — Еще!
   Выпив вторую рюмку, я выдохнул распиравший легкие воздух, положил в рот дольку лимона, прожевал. Нервное напряжение стало спадать.
   — Еще? — предложил Иванов.
   Я отрицательно покачал головой:
   — Что вам от меня нужно?
   — Пока ничего. Сегодня я в общих чертах ознакомлю вас с целями и задачами нашей организации.
   — Зачем?
   — Чтобы вы начали думать над информацией, интерпретировать ее, а не просто воспринимать, как большинство людей.
   Я последовал совету, подумал, затем кивнул.
   — Следует понимать, что я уже ваш сотрудник. Хочу я того или не хочу... — Я безнадежно махнул Рукой. — Налейте еще...
   — Вот уж нет!
   — Тогда зачем предлагали?
   — Чтобы отказать.
   Евгений Викторович смотрел на меня, улыбался, но глаза у него оставались холодными.
   Я тяжело вздохнул.
   — Выбора у меня, как понимаю, нет?
   — Или — или. Третьего не дано.
   Коньяк ударил в голову, и я раскрепостился. В безвыходном положении выручает только ирония. От безысходности она не спасает, зато позволяет сохранить уравновешенность. В моей ситуации это наиглавнейшее. Я по-детски надул губы и окинул стол обиженным взглядом.
   — Третьего не дано? Это что, компота не будет?
   Он не ответил, и я внезапно увидел, как много у него общего с ожившим Буратино. Ничего не значащая улыбка и холодный изучающий взгляд. Вот только нос подкачал.
   Я откинулся на спинку дивана и одарил Иванова, надеюсь, таким же холодным взглядом, но без улыбки на губах.
   — Валяйте, знакомьте...
   Иванов хмыкнул и покачал головой.
   — Значит, валять, да? Бравировать изволите? В вашем положении браваду проявляют либо тупицы, либо трусы.
   — Считайте меня трусом, — быстро согласился я.
   — Есть основания?
   — Да. Тупицей прослыть хуже. Тупость проявляется всегда, а трусость только в экстремальной ситуации.