Забирко Виталий. Мы пришли с миром

   Я подошел ближе и из-за его спины стал наблюдать. В огне горелки на конце стеклянной трубки вращался маленький глаз, только не карий, как те, которые я вставил Буратино, а голубой. Быстрыми вращательными движениями Андрей вытянул трубку у глаза до толщины капилляра, отключил в горелке поддув воздуха, немного подержал глазок в низкотемпературном пламени и положил на кусок асбестового одеяла.
   — Осталось залить глицерин и запаять, — сказал я из-за спины.
   Андрей повернулся, посмотрел на меня сквозь защитные очки и выключил горелку. Рев оборвался, и в мастерской воцарилась тишина.
   — Не глицерин, а полиэтилсилаксан, — поправил он меня и снял очки. — Привет. Какими судьбами?
   — Привет. — Я пожал ему руку. — Прослышал, что ты разбогател.
   Андрей криво усмехнулся.
   — Не верь слухам.
   — Ой ли? Говорят, заказчик за пару глаз платит тебе по сто долларов.
   — Платит, — не стал юлить Андрей. — Но восемьдесят из них уходит на оплату газа и электричества. — Он кивнул в сторону муфельной печи. — Иначе декан факультета не соглашался, чтобы я здесь на себя работал. Хотел, сквалыга, чтобы отстегивал ему долю, но я пригрозил, что рассчитаюсь. С кем он тогда останется? Сам, что ли, будет паять бюретки студентам? Руки не оттуда растут...
   Он отломил капилляр в сантиметре от глазка и бросил стеклянную трубку в металлический ящик, где лежала груда сломанных студентами и не поддающихся восстановлению бюреток и мерных пипеток.
   — Так что если решил занять денег у «разбогатевшего» стеклодува...
   — Нет, — оборвал его я. — У меня другие заботы. Я твои стеклянные глаза вставляю в деревянные куклы.
   — Что?! — изумился Андрей. Он недоверчиво уставился на меня, затем неожиданно расхохотался. — Быть такого не может!
   — Это еще почему? — спокойно поинтересовался я.
   — Да по кочану!
   Он насмешливо смотрел на меня, будто знал что-то такое, что напрочь опровергало мои слова.
   — Не хочешь, не верь, — пожал я плечами, пододвинул к столу табурет и сел. — Тебе известна фирма, которая заказала партию стеклянных глаз?
   — Нет.
   — И заказчик тебе не представился?
   — Нет.
   Андрей продолжал насмешливо смотреть на меня.
   — Расплачивался он стодолларовыми купюрами, был в темных очках с толстыми линзами, перчатках... Голос глухой, движения заторможенные, нос бледный...
   Улыбка медленно сползла с лица Андрея.
   — Да.
   — Рот закутан шарфом, невысокий, плотный, в длиннополом мятом пальто... — продолжал я.
   — Нет, — прервал меня Андрей. — Худой, высокий, в коротковатой куртке.
   «Неужели второй труп? — поежился я. — Только некромантии и недоставало!»
   — Он здесь расплачивался?
   — Да.
   — Жарко у тебя тут... — Я обвел глазами стеклодувную мастерскую. — Запашок от заказчика почувствовал?
   Андрей недоуменно повел плечами.
   — Ну да, вроде бы... Химический такой... Да у меня все заказчики с химического факультета воняют реактивами!
   — Уж не формалином ли пах заказчик?
   Андрей внимательно посмотрел на меня, и на красном от постоянной работы у огня лице вновь заиграла саркастическая улыбка.
   — Ты прямо как участковый оперуполномоченный! — ехидно заметил он.
   — Петр Иванович Сидоров?
   — Иван Сидорович Петров, — поправил Андрей.
   — Петров? — удивился я. — Ты уверен, что не Сидоров? Лет тридцати пяти, среднего роста, приятной внешности, небольшая родинка под левым глазом?
   — Да, он, — кивнул Андрей. — Показывал документы, и я точно запомнил, что Иван Сидорович Петров.
   Я растерялся.
   — И я видел его документы. Петр Иванович Сидоров...
   Андрей хмыкнул.
   — Только нет оперуполномоченного Петрова в центральном городском отделении милиции, — сказал он. — Я справлялся.
   — И Сидорова нет, — поддакнул я. — Я тоже справлялся. Может, он — Сидор Петрович Иванов?
   — Думаю, и такого там нет... Интересно, а в ФСБ дают справки о сотрудниках?
   — Ага. Любому встречному-поперечному. Но в первую очередь об агентах внешней разведки. Ты приметы его будешь описывать? Кстати, он показывал фотографии заказчика?
   — Да. Мертвого. Лежащего на снегу в своей кургузой курточке.
   Выходит, соврал мне Петров-Сидоров, что второго «живого трупа» не обнаружено. Что ему соврать, когда и документы липовые, и место работы?
   — Ты из своего материала глаза делаешь или из материала заказчика? — переменил я тему.
   — Из своего... — удивился Андрей.
   — Странно. А мне для кукол заказчик свой материал предложил. Любопытная древесина, раньше я никогда с такой не работал.
   Андрей равнодушно пожал плечами, но вдруг наморщил лоб и внимательно глянул на меня.
   — Говоришь, необычная древесина?
   — Да Я все-таки немного разбираюсь в породах дерева. Эта древесина не из нашего ареала.
   — Ага... — понимающе покивал Андрей. — Неделю назад географический факультет университета продал свою коллекцию древесины за баснословную сумму. Сорок лет собирали по всему миру. Что поделаешь, наука сейчас выживает, как может.
   Я тоже покивал и снова переменил тему, вернувшись к началу разговора:
   — И все-таки, почему ты не веришь, что я вставляю в кукол твои стеклянные глаза?
   — Да по кочану! — повторился Андрей на этот раз раздраженно.
   Ничего не говоря, я пристально посмотрел ему в глаза Андрей передернул плечами и отвел взгляд.
   — Начну рассказывать, не поверишь... — пробормотал он.
   От постоянной работы у огня выгоревшие до полной бесцветности брови сдвинулись к переносице, и лицо Андрея приобрело обиженное выражение. Будто ему очень хотелось раскрыть свою тайну, но он боялся быть поднятым на смех.
   Я этого уже не боялся.
   — И все же?
   — Мне кажется... — Андрей поморщился, бросил на меня быстрый взгляд и снова отвел глаза в сторону. — Мне кажется, эти глаза могут видеть.
   — Как раз этому я верю, — спокойно сказал я.
   Теперь настала очередь удивляться Андрею.
   — Почему?
   — По кочану! — фыркнул я и, выдержав паузу, объяснил: — Потому что стоило мне вставить стеклянные глаза в деревянную куклу, как она ожила.
   Лицо у Андрея вытянулось, и сквозь профессиональный красный загар было видно, как он побледнел.
   — Вот оно как...
   Он поверил, и поверил беспрекословно!
   — Я думал, их вставляют мертвякам... Все удивлялся, почему заказывают такие маленькие...
   И тут до меня кое-что дошло. Если кто-то додумался оживлять мертвых, то есть не оживлять, а заставлять их двигаться наподобие зомби, то «живым трупам» нужны новые глаза, так как сквозь растекшиеся зрачки мертвого человека ничего увидеть нельзя, и зомби были бы слепыми. Разве что они каким-то образом могли видеть благодаря странным очкам с толстыми линзами.. С другой стороны, нет никакой разницы между «оживлением» подобным образом трупов и деревянных кукол С куклами даже проще — они не разлагаются и не воняют.
   Кажется, и Андрею в голову пришла та же мысль.
   — И где теперь твоя ожившая кукла?
   — Буратино? Сбежал.
   — Так это был Буратино? — Андрей нервно хмыкнул — Оправдалось твое прозвище папы Карло...
   Помимо воли на меня тоже напал нервный смех. Глупее ситуации не придумаешь. Все же я нашел в себе силы подавить смех и спросил:
   — Почему ты так уверен, что стеклянные глаза могут видеть?
   — Почему? — переспросил Андрей, взял себя в руки и посерьезнел. — Сейчас покажу.
   Он достал из ящика стола бутыль с надписью «Полиэтилсилаксан», набрал жидкость в пипетку и аккуратно ввел ее через капилляр в стеклянный глаз.
   — Внимательно наблюдай, — сказал он и положил глаз на столешницу.
   И тут я увидел, как сантиметровый отросток капилляра начал оплывать, запаивая отверстие, а сам глаз проседать, меняя сферическую форму на эллипсоидальную.
   — Я рассматривал его под микроскопом, — сказал Андрей. — Стекло над зрачком становится идеальной линзой.
   — Черт... — выругался я, и меня непроизвольно передернуло. — Андрюха, мы воочию наблюдаем трансцендентные явления и так спокойно о них рассуждаем...
   — Видел бы ты меня, когда я в первый раз это наблюдал, — усмехнулся он.
   Я вспомнил свое состояние, когда ожил Буратино. Прямо сказать, не из приятных. То ли еще будет... Вляпались, похоже, мы с Андреем по самую макушку. И из этой трясины нам не выбраться.
   — Ты встречаешься со своим заказчиком?
   — Нет.
   — А как же он забирает продукцию?
   — Не знаю. — Андрей выдвинул ящик из стола, на дне которого лежала тоненькая пачка стодолларопых купюр. — Я складываю сюда готовую продукцию, а прихожу утром и нахожу вместо нее деньги.
   — М-да... — протянул я и наконец-то решился на главный вопрос: — Как думаешь, кто они?
   — А черт его знает! — поморщился Андрей и в сердцах махнул рукой. — Тебе не все равно, кому продавать душу? Раньше бы сказали — нечистой силе, сейчас — пришельцам из космоса... Спроси еще, чего они хотят. — Его губы тронула саркастическая усмешка, и он сам ответил на свой вопрос: — Землю поработить! По мне, если так платят, пусть порабощают!
   — Родину продаешь... — криво усмехнулся я.
   Но Андрей неожиданно воспринял мои слова в штыки.
   — Родина?! — вспылил он. — Какая, к черту, родина?! Настоящее государство заботится о своих гражданах, а у нас граждан обдирают как липку! И если я интересен стране исключительно в качестве субъекта для «обдирания», то такую родину и продать не грех. Если об тебя вытирают ноги, обуй ботинки с толстой подошвой и начинай лягаться!
   — Коллаборационист ты наш, — насмешливо покачал я головой.
   — Уж какой есть... — остывая, буркнул Андрей.
   — А если серьезно, что будем делать?
   — Да то и будем! — раздраженно отмахнулся он. — Я — выдувать стеклянные глаза, ты — мастерить кукол. У тебя есть другие варианты?
   «А он прав!» — ужаснулся я. Иных вариантов не было. Разве что бегать по инстанциям и доказывать, что в куклы вселилась нечистая сила либо мы контактируем с инопланетянами. Прямая дорога в сумасшедший дом. Отказываться от работы тоже не хотелось — только-только почувствовал, как начинаю выбираться из финансовой ямы и что в мире существуют еще кое-какие интересы, кроме заботы, где достать деньги, чтобы прокормиться. Чем возвращаться в свое болото, лучше сразу пеньковую петлю на шею Было желание жить, а не существовать, и не было никакого желания проявлять патриотизм. Кто его оценит? Быть неизвестным героем не привлекало равно в той же степени, как и умирать.
   — Слушай, Андрей, ведь ты при университете работаешь, со многими учеными знаком, — сказал я. — Может, стоит кого-нибудь из них посвятить в нашу проблему? Авось подскажут что-нибудь дельное.
   — Наши ученые?! — Андрей так же неожиданно, как только что возмущался, развеселился. — Если где-то и существуют настоящие ученые, то не в нашем университете. Не знаю, по каким темам кандидаты и доктора наук защищали диссертации, только в научном мире их достижения неизвестны. Пауки в банке! Единственное, чем занимаются, так тем, что подсиживают друг друга, чтобы занять место поближе к государственной кормушке. Вон декан на меня волком смотрит, что не отстегиваю ему из своего приработка. Выгнал бы меня с удовольствием, но тогда стеклодувную мастерскую закроют, а его подсидят. Претендентов на теплое место декана много.
   — Кончай ныть, — поморщился я, — а то тоже начну плакаться о своих личных неурядицах. Жилетка есть?
   — Нет. Зато спирт есть. Будешь?
   — Не буду. И без него голова кругом идет. Что у нас за менталитет такой — как проблема, так лучшего способа, чем заливать ее спиртным, не находится?
   — Потому такой, что наша с тобой проблема неразрешима, — пожал плечами Андрей. — Меньше над ней голову ломай, работай и получай зелененькие. А если тошно — водку пей.
   — Это тебе хочется, чтобы она была неразрешимой, — не согласился я. — Инопланетяне, вторжение, лапки кверху...
   Андрей скривился как от оскомины.
   — Да плевать мне, кто они — передовой отряд вторжения, мирные исследователи, потусторонние силы или предвестники Армагеддона местного значения. Кто их заслал, откуда и с какой целью. Платят, жить позволяют, и ладно.
   — Засланцы, говоришь?
   Андрей прищурился.
   — Картавить изволите?
   — А ты что, японец?
   — При чем тут японец? — не понял Андрей.
   — В японской речи нет звука «л».
   — Буквы?
   — Букв у них тоже нет.
   — Японовед ты наш...
   — От стеклодуя слышу.
   — Таки «...дуя»? — обиделся Андрей.
   — Аки «японо...», — не остался я в долгу.
   Последнее слово было за мной, и мы замолчали.
   Выпустили пар в пустопорожней перепалке и неожиданно поняли, что говорить не о чем. Ничего мы не выяснили, ни к какому решению не пришли и вряд ли придем. Напрасно говорят, что истина рождается в споре. В споре появляются синяки и выбиваются зубы, а проблемы не разрешаются, а усугубляются.
   Андрей шумно вздохнул, нагнулся и достал из-под стола литровую бутыль без надписи.
   — Давай вмажем спирту, мозги затуманим?
   Я покачал головой.
   — Не хочу. — На душе было тошно, и отчаянно хотелось побыть одному. — Пойду я...
   — Как хочешь, — равнодушно сказал он. Видимо, в своем желании побыть в одиночестве я не был оригинален, и Андрей хотел того же. — Что-то новое выяснишь, сообщи.
   — И ты тоже, — сказал я, поднимаясь с табурета. Все-таки скрывалась за его напускным безразличием тревога. Когда страус прячет голову в песок, перья на гузке подрагивают.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

   Ветер стих, и на город пал плотный промозглый туман. Снежная слякоть хлюпала и чавкала как под подошвами, так и внутри прохудившихся зимних сапог, поэтому из моего желания побродить по городу, подумать ничего не получилось. К моим проблемам недоставало только простуды.
   Однако, направляясь домой, думать я себе запретить не мог. Мысли неотрывно крутились вовсе не вокруг «живых» трупов, стеклянных глаз и ожившего Буратино, а вокруг таинственной личности оперуполномоченного Петрова-Сидорова. После разговоров с Мироном и Андреем версия о том, что он — рядовой мошенник, отпала, а в версию о его принадлежности к ФСБ не верилось. Люди в ФСБ чрезвычайно прагматичны и не верят в потусторонние силы. Их конек — контрразведка, борьба с инакомыслием и террористическими актами. Предотвращением вторжения инопланетян занимаются исключительно психотерапевты. На психотерапевта Петров-Сидоров не тянул, и кто он такой, оставалось загадкой. Но знал он очень много, мало того, вел с нами какую-то непонятную игру. Отнюдь не случайно он назвался мне и Андрею разными фамилиями — определенно предполагал, что мы встретимся, обсудим свои проблемы и его вспомним. Если рассчитывал вызвать у нас тревогу и беспокойство, то своего он добился. К ожившему Буратино я относился более спокойно — все-таки трансцендентные силы если и вредят, то без особого усердия. Петрова-Сидорова же я начинал опасаться и чем дольше о нем думал, тем больше боялся. Нет зверя страшнее человека.
   Когда я вошел в подъезд, чувство опасности возросло, но, к счастью, на лестничной площадке никого подозрительного не встретил. Опять приступ паранойи...
   — Ко мне никто не приходил? — с некоторой опаской поинтересовался я у желтой рожицы.
   «Ты меня в сторожа не нанимал», — ответила она с улыбкой.
   Я облегченно перевел дух и погладил рожицу ладонью. Стена была обычной, шершавой, а рожица и не думала оживать. И на том спасибо — сыт уже паранормальными явлениями по самое некуда.
   Уверенный, что мой дом — моя крепость, я вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь... И замер на пороге.
   В квартире кто-то был: в комнате работал телевизор, бубнил голос диктора, на стенах прихожей играли блики света. Неужели Петров-Сидоров решил претворить в жизнь свое обещание скорой встречи? Если так, то вряд ли он будет вести себя столь же корректно, как во время предыдущего визита.
   — Чего встал на пороге? — донесся из комнаты голос Оксаны. — Заходи, будь как дома!
   С души будто камень упал, и я оттаял. Лучше бы это оказалась Любаша, но... Быть может, прислала дочку в качестве парламентера? Вообще-то я не вел военных действий, но вот она почему-то на меня ополчилась.
   Я закрыл дверь, снял куртку, шапку, переобулся в тапочки и, с удовольствием ощущая, как оледеневшие ноги начинают согреваться, вошел в комнату.
   Оксана сидела в кресле, смотрела телевизор и усиленно поглощала бананы.
   — Привет! — развязно поздоровалась она. — А говорил, что бананов нет!
   Я глянул на блюдо и увидел только кожуру.
   — Уже нет.
   Она тоже посмотрела на блюдо и наигранно огорчилась:
   — Жаль...
   — Каким образом ты здесь оказалась? — строго спросил я.
   — Обыкновенным, через дверь.
   — А ключи у тебя откуда?
   — Стащила у мамы из сумочки, — без тени смущения призналась она.
   — Так... — протянул я. Версия о том, что Оксану прислала мать, развеялась как дым. Жаль. Похоже, с Любашей предстоит еще один нелицеприятный разговор. — А почему не в школе?
   Оксана неожиданно захихикала.
   — А ты когда-нибудь на календарь смотришь? Какой сегодня день?
   — С утра было двадцатое.
   — А день недели?
   Я запнулся. При работе «на вольных хлебах» мало обращаешь внимания на дни недели.
   — Вроде бы понедельник...
   — Воскресенье! — язвительно поправила Оксана. — А по воскресеньям, да будет тебе известно дети в школу не ходят.
   Я окончательно стушевался. Умела Оксана уесть — язвочка еще та. Развернув стул к телевизору, я сел.
   — Что смотрим?
   — Местные новости. Видишь, старичку семьдесят шесть лет, а его награждают медалью. А тебе слабо?
   В глазах Оксаны плясали бесенята, губы кривила ироническая усмешка, и я не стал ее разочаровывать.
   — Куда мне. Если вознамерюсь своротить горы, то сверну себе шею.
   И тут я узнал старика. Это был тот самый извращенец, который наблюдал за игрой ребятишек в хоккей и страстно желал, чтобы кто-нибудь из них сверзился в полынью.
   — Да за что же ему медаль-то? — безмерно удивился я.
   — За спасение утопающих. Он вчера вытащил мальчишку из проруби. Уже пятого за эту зиму.
   Я икнул, вытаращился на старика на экране и беззвучно, как рыба, захлопал губами. Затем расхохотался.
   — Ты чего? — недоуменно посмотрела на меня Оксана.
   — Так я его знаю! — давясь смехом, сказал я. — Встретил вчера на набережной... Он сидел, смотрел на ребят, играющих на льду в хоккей... Я его еще за извращенца принял...
   — Не вижу ничего смешного, — поджала губы Оксана.
   Я запнулся, подавил смех и посмотрел на ее сердитое лицо. Действительно, ничего смешного — караулил старик детей, чтобы спасать, а не смаковать, как кто-то из них тонет. Этакий спасатель на водах на общественных началах.
   — Пожалуй, ты права, — согласился я.
   — Я всегда права! — безапелляционно заявила Оксана, тряхнула кудряшками, и бирюзовый огонек блеснул у нее на шее.
   — Зачем ты надела мамин кулон? — дрогнувшим голосом спросил я.
   — А она не хочет носить.
   Я не стал задавать вопрос «почему?», опасаясь нарваться на очередную колкость. Посидел, подумал.
   — Что у вас с мамой произошло? — наконец глухо спросил я.
   Оксана подобралась в кресле, села ровно, но ироничная улыбка не сходила с ее губ.
   — Разногласия на сексуальной почве! — неожиданно выпалила она.
   Кажется, я покраснел.
   — Это в каком же смысле?
   — В самом что ни на есть прямом! — нимало не смущаясь, заявила Оксана. — Я сказала, что отобью тебя у нее и буду с тобой жить!
   Меня будто обухом по голове ударили. Сидел пришибленный, втянув голову в плечи и оторопело уставившись в голубые глаза Оксаны. Мамины глаза. Язвительная улыбка исчезла с ее лица, смотрела она прямо и открыто, и было непонятно, искренне она говорит или в очередной раз проверяет меня на вшивость.
   «Созрела девочка...» — глупо отметило сознание. Почему-то представилось, что на моем месте сидит Мирон. Тот бы не растерялся и сразу скомандовал: «Тогда раздевайся».
   — Мое мнение по этому вопросу тебя не интересует? — тихо спросил я.
   — А ты что, не согласен? — все с той же откровенной прямотой выпалила она.
   — Милая дочка, не гожусь я на роль любовника Лолиты...
   — Не называй меня дочкой! — вспылила она, и, кажется, это было сказано искренне.
   — А другого места в моем сердце для тебя нет, — спокойно, пытаясь вразумить ее, сказал я. Получилось высокопарно, но как уж получилось.
   — Это почему же?
   Не знаю, что Оксана задумала, правду ли говорила или хотела зло подшутить надо мной, но сейчас мои слова оскорбили ее.
   — Потому что я люблю твою маму.
   — Любовь... — зло фыркнула Оксана. — Понапридумали... Секса тебе недостаточно?
   Я горько усмехнулся детской наивности и ничего не ответил. От моего насмешливого взгляда по липу Оксаны пошли красные пятна. Она вскочила, бросилась в прихожую и начала поспешно одеваться. Затем до меня донеслось: «У, козел...», и входная дверь хлопнула с такой силой, что на кухне задребезжала посуда.
   Лучше бы она разбилась вдребезги, все на душе было бы легче... Потому что черепки от моей так и не состоявшейся семейной жизни уже не склеить.
   Я неподвижно сидел на стуле, тупо вперившись невидящим взглядом в стену, и в голове не было ни единой мысли. В душе царила пустота, и было так тоскливо, что ничего не хотелось. Даже вешаться.
   Поэтому, когда почувствовал, что кто-то теребит меня за штанину, ничуть не удивился. Равнодушно повернул голову и увидел у своих ног отчаянно жестикулирующего Буратино.
   — Ты был здесь? — спросил я его.
   Буратино перестал жестикулировать, внимательно посмотрел на меня стеклянными глазами, беззвучно зашевелил челюстью, затем кивнул.
   — Все видел, все слышал?
   Он опять кивнул.
   — Тогда какого рожна тебе надо!!! — заорал я, вскочил со стула и хотел изо всей силы пнуть деревянную куклу. Так, чтобы она врезалась в стену, разлетелась в щепу, а стеклянные глаза брызнули мелкими осколками. Однако Буратино ловко увильнул, нога попала в пустоту, и я, не удержав равновесия, рухнул на пол.
   Кажется, я заплакал. Не помню точно, потому что меня одновременно захлестнули безмерная ярость и опустошающая беспомощность, и я не мог адекватно оценивать ситуацию. А потом наступила апатия. Полнейшая.
   Я лежал на полу, глазной нерв регистрировал, как вокруг меня мельтешит, теребит за одежду, жестикулирует деревянная кукла с длинным острым носом и улыбкой до ушей, но мозг никак на это не реагировал. Затем Буратино куда-то исчез, временно наступил умиротворяющий покой и для тела, и для глаз... А потом на голову плеснулась волна ледяной воды.
   Меня подбросило, словно пружиной. Я сел, ошарашенно замотал головой, рукавом вытирая мокрое то ли от слез, то ли от воды лицо. Соображалось туго, как после похмелья, но я более-менее пришел в себя.
   Буратино стоял напротив, смотрел снизу вверх, держа в руках большую, чуть ли не с него, алюминиевую кружку.
   — Что тебе надо? — натужно, с трудом ворочая языком, спросил я.
   Он поставил кружку на пол, беззвучно задвигал челюстью, зажестикулировал, указывая то на меня, то на лоджию.
   — Не понимаю, — помотал я головой. В голове шумело, в глазах рябило, как в телевизоре, включенном на пустой канал.
   Буратино отбежал к лоджии и, приглашая, замахал рукой.
   — Хочешь, чтобы я пошел за тобой?
   Он быстро закивал и скрылся на лоджии.
   Я тяжело поднялся и на ватных ногах последовал за ним. Никогда не боксировал на ринге, но мне казалось, что именно так чувствуют себя боксеры после тяжелейшего нокаута. Разница лишь в том, что мне не челюсть своротили, а душу вывернули.
   Когда я вышел на лоджию, Буратино уже стоял на верстаке и держал в руках карандаш. Увидев меня, он начал, как ломом, долбить карандашом верстак. Держал он карандаш как-то странно, и когда я присмотрелся, то понял, что пальцы у него вывернуты в противоположную от ладони сторону.
   — Ты неправильно держишь карандаш, — сказал я и показал, как у человека сгибаются пальцы.
   Буратино страшно рассердился на замечание, задвигал челюстью, завращал глазами и снова с удвоенной силой принялся долбить верстак. Только тогда я наконец обратил внимание, что стучит он по карандашной надписи, оставленной вчера.
   «Придумай вместо этой безделушки такое устройство, чтобы я мог говорить».
   «Только над этим все время голову ломал!» — чуть не вырвалось у меня, но я промолчал и принялся усиленно растирать виски. Задачка еще та! На электронном уровне для искусственного интеллекта эту проблему вроде бы решили, но вот для механической куклы... Кто мог подозревать, что у нее может проявиться интеллект?
   И все же задачку я решил буквально сразу. Точнее, не решил, а нашел выход из ситуации, чтобы отвязаться. Сел на стул, достал из ящика верстака пищик, которым пользуются актеры кукольного театра, подложил под язык и пропищал:
   — Такое устлойство устлоит?
   Вынув пищик изо рта, я положил его у ног Буратино.
   — Только не знаю, как ты будешь дуть в него.
   Буратино отшвырнул карандаш в сторону, внимательно посмотрел на пищик, на мой рот и снова на пищик. Затем наступил на него ногой, и пищик неожиданно завибрировал.
   — Пловелка свука — лас, два, тли...
   «Что ему стоит ветер устроить...» — ошарашенно подумал я, и в памяти всплыло, как куклы на стене качались от непонятного сквозняка.
   Буратино сбросил с себя безрукавку, схватил пищик, повернул голову на сто восемьдесят градусов и, вывернув руки, вставил его в щель в спине, где раньше была «хохоталка». Затем снова надел безрукавку, вернул голову в нормальное положение и посмотрел на меня.