Страница:
«Я так и знал!»
Подали чай.
– Посьет тоже прыгал в воздухе, – сказал Накамура. – Шлепал каблуками и при этом поворачивался. Это записано. Все. Рапорты получены. Все документы будут храниться в канцелярии Управления Западных Приемов.
В глубине души Кавадзи говорил себе, что может понять Путятина. Не может не признать, что по-своему он прав и совсем не намеревается оскорблять Японию. Так у них принято во всем мире, и, по их понятиям, не они оскорбляют нас, а мы их. Но долг есть долг. Есть средство заставить адмирала. Можно сначала намекнуть, а потом сказать, что мы его не выпустим из Японии, если он не откажется от статьи трактата о консулах. В Эдо таким важным и опасным кажется этот пункт, что некоторые согласны отдать России весь Сахалин и не требовать тысячу островов, которые никогда не принадлежали Японии. Только бы не пускать русских консулов в города. И не пускать женщин.
Накамура поднялся и стал кланяться. Посмотрел по сторонам, как бы озираясь в страхе, шагнул поближе и с горьким выражением лица тихо сказал, что вечно благодарен Саэмону но джо и помнит все... но полиция... получила распоряжение из Эдо считать Кавадзи Саэмона но джо... русским шпионом. Ему не мешать при переговорах, но записывать, смотреть за каждым шагом. Передано из Эдо.
Кавадзи был спокоен и холоден. Накамура откланялся и ушел.
«Чьих это рук дело? – подумал Кавадзи. – Я, Кавадзи Саэмон но джо, – русский шпион? Но меня не так-то легко напугать... Накамура никогда не лжет и не ошибается. Это не зря им сказано. А была бы ошибка, он молчал бы. Он проверил все».
Тревоги овладевали мужественным сердцем чиновника-воина. Ведь меня только что принял и обласкал шогун. Канцлер Абэ выказал мне доверие...
Неужели в то самое время, когда награжденного и возвеличенного Кавадзи провожали с почетом из столицы, там уже произошла перемена и ему была уготована иная судьба? Он слишком умен и деятелен? Он раньше других осмелился совершить то, что было неизбежным, чего вся образованная Япония ждала уже давно? Или что-то другое?
Интриги реакционеров? Или хитрые и ловкие приемы главарей тайной полиции, кровавых карьеристов? Двуличие князя Абэ? Подготовка к свержению шогуна? Перемена правительственной политики? Или они хотят мне сделать то, что по китайской дипломатической философии называется «решеткой», когда пальцы, указывающие направление политики, вдруг перекрещиваются другими пальцами, указавшими вдруг совершенно новое направление. Тогда получается «решетка».
«Решетка» означает перемену политики, переориентацию...
Да может ли все это быть? Ведь так Саэмону но джо может быть в любое время, даже ночью, вручено повеление о самовспарывании... Вот та власть, которой я верно служу, которую я подпираю всей силой и старанием.
Саэмон отказывался верить...
Кавадзи вспомнил, что в дороге замечал странное поведение встречавших чиновников. Стоящие впереди кланялись и падали ниц, но улыбались как бы насмешливо да как-то странно.
На заставе Хаконе Кавадзи опять увидел голубоглазого японца – начальника стражи. Когда-то Кавадзи сказал ему: что может сделать ваша охрана перевала через гору Хаконе, когда идеи и машины иностранцев хлынут в Японию. Он хотел сказать, теперь настает время, когда Японию надо охранять по-другому, гораздо старательней и умнее. Тогда высокий страж возмутился. Теперь охранять Японию надо не тем, что в горах будешь придираться к шутникам! – вот что хотел пояснить Кавадзи. Желал научить его, открыть ему новые горизонты.
Кавадзи опять вспомнил, как вчера утром, перед уходом его шествия со станции Миасима, в том же направлении, но по другой дороге поскакал конный самурай. Неужели он вез указ считать Кавадзи шпионом? Что же это означает? Правительство дает чиновнику поручение, а в тайную полицию сообщает, что надо напоминать этому чиновнику, что за ним слежка, пугать его, все испортить ему, отравить, провалить его переговоры, лишить его стойкости. Отбить ему охоту изучать иностранцев, лишить его знаний, нужных для борьбы за Японию. Какая же, однако, эта американская красавица? – вдруг подумал Кавадзи, укладываясь под футон[42], и улыбнулся. Теперь, пожалуй, нельзя запретить ей жить в Японии. Мы уже не можем помешать. За нее Путятин, за него Россия и Америка и весь мир. Даже Англия тут будет с ними, а не с нами, хотя у нее война с Россией.
Хотелось бы посмотреть на американскую красавицу! Неужели душа отлетает у каждого, кто на нее посмотрит? Когда думаешь о ней, то самые странные слухи тоже отлетают...
Утром, до упражнения с мечом и потом в саду во время гимнастики и сабельных приемов, мысли нахлынули с новой силой.
«Меня, кем нация могла бы гордиться, объявляют предателем и шпионом! Нет, это не дело рук Абэ. Приказ о самоубийстве был бы послан мне благородно, будь мной недоволен канцлер, правительство или шогун. С благородными рыцарями службы и чести они поступают благородно».
Сведения, измышленные для успеха маленькой карьеры. Решили сделать большую карьеру... Это значит все же, что в государстве развал и к власти пробираются бандиты, евнухи и они слушают женщин, банкиров и торговцев.
Кавадзи вспомнил разговор с молодой служанкой. Она уже знала! Она предупредила его... но он не понял. И прежде, когда в его доме служила, была фамильярна с ним. Полагала, что ей все дозволено. Пришлось жене ее уволить. Кавадзи не поверил вчера, вернее, подумал, что она не то сказала, не так выразилась по простоте и безграмотности.
Кавадзи все же еще крепок и непоколебим. Он верен тенно, шогуну, канцлеру и правительству. И всем законам и обычаям страны, в которых воспитан. Он не испуган. Он докажет свою честность делом. Японию надо открывать. Дороги в мир надо прокладывать, какие бы подозрения ни состряпали покровители мелких доносчиков. Кто-то из реакционеров пустил слух, а высшие метеке сами перепугались? Может быть, так. Какие бы ни сеялись слухи, какие бы ни возникали домыслы, Кавадзи верен. Полоумные реакционные князья беснуются, а втайне сами мечтают об американском виски, золотых долларах... и будущих путешествиях в Европу.
Глава 13
Подали чай.
– Посьет тоже прыгал в воздухе, – сказал Накамура. – Шлепал каблуками и при этом поворачивался. Это записано. Все. Рапорты получены. Все документы будут храниться в канцелярии Управления Западных Приемов.
В глубине души Кавадзи говорил себе, что может понять Путятина. Не может не признать, что по-своему он прав и совсем не намеревается оскорблять Японию. Так у них принято во всем мире, и, по их понятиям, не они оскорбляют нас, а мы их. Но долг есть долг. Есть средство заставить адмирала. Можно сначала намекнуть, а потом сказать, что мы его не выпустим из Японии, если он не откажется от статьи трактата о консулах. В Эдо таким важным и опасным кажется этот пункт, что некоторые согласны отдать России весь Сахалин и не требовать тысячу островов, которые никогда не принадлежали Японии. Только бы не пускать русских консулов в города. И не пускать женщин.
Накамура поднялся и стал кланяться. Посмотрел по сторонам, как бы озираясь в страхе, шагнул поближе и с горьким выражением лица тихо сказал, что вечно благодарен Саэмону но джо и помнит все... но полиция... получила распоряжение из Эдо считать Кавадзи Саэмона но джо... русским шпионом. Ему не мешать при переговорах, но записывать, смотреть за каждым шагом. Передано из Эдо.
Кавадзи был спокоен и холоден. Накамура откланялся и ушел.
«Чьих это рук дело? – подумал Кавадзи. – Я, Кавадзи Саэмон но джо, – русский шпион? Но меня не так-то легко напугать... Накамура никогда не лжет и не ошибается. Это не зря им сказано. А была бы ошибка, он молчал бы. Он проверил все».
Тревоги овладевали мужественным сердцем чиновника-воина. Ведь меня только что принял и обласкал шогун. Канцлер Абэ выказал мне доверие...
Неужели в то самое время, когда награжденного и возвеличенного Кавадзи провожали с почетом из столицы, там уже произошла перемена и ему была уготована иная судьба? Он слишком умен и деятелен? Он раньше других осмелился совершить то, что было неизбежным, чего вся образованная Япония ждала уже давно? Или что-то другое?
Интриги реакционеров? Или хитрые и ловкие приемы главарей тайной полиции, кровавых карьеристов? Двуличие князя Абэ? Подготовка к свержению шогуна? Перемена правительственной политики? Или они хотят мне сделать то, что по китайской дипломатической философии называется «решеткой», когда пальцы, указывающие направление политики, вдруг перекрещиваются другими пальцами, указавшими вдруг совершенно новое направление. Тогда получается «решетка».
«Решетка» означает перемену политики, переориентацию...
Да может ли все это быть? Ведь так Саэмону но джо может быть в любое время, даже ночью, вручено повеление о самовспарывании... Вот та власть, которой я верно служу, которую я подпираю всей силой и старанием.
Саэмон отказывался верить...
Кавадзи вспомнил, что в дороге замечал странное поведение встречавших чиновников. Стоящие впереди кланялись и падали ниц, но улыбались как бы насмешливо да как-то странно.
На заставе Хаконе Кавадзи опять увидел голубоглазого японца – начальника стражи. Когда-то Кавадзи сказал ему: что может сделать ваша охрана перевала через гору Хаконе, когда идеи и машины иностранцев хлынут в Японию. Он хотел сказать, теперь настает время, когда Японию надо охранять по-другому, гораздо старательней и умнее. Тогда высокий страж возмутился. Теперь охранять Японию надо не тем, что в горах будешь придираться к шутникам! – вот что хотел пояснить Кавадзи. Желал научить его, открыть ему новые горизонты.
Кавадзи опять вспомнил, как вчера утром, перед уходом его шествия со станции Миасима, в том же направлении, но по другой дороге поскакал конный самурай. Неужели он вез указ считать Кавадзи шпионом? Что же это означает? Правительство дает чиновнику поручение, а в тайную полицию сообщает, что надо напоминать этому чиновнику, что за ним слежка, пугать его, все испортить ему, отравить, провалить его переговоры, лишить его стойкости. Отбить ему охоту изучать иностранцев, лишить его знаний, нужных для борьбы за Японию. Какая же, однако, эта американская красавица? – вдруг подумал Кавадзи, укладываясь под футон[42], и улыбнулся. Теперь, пожалуй, нельзя запретить ей жить в Японии. Мы уже не можем помешать. За нее Путятин, за него Россия и Америка и весь мир. Даже Англия тут будет с ними, а не с нами, хотя у нее война с Россией.
Хотелось бы посмотреть на американскую красавицу! Неужели душа отлетает у каждого, кто на нее посмотрит? Когда думаешь о ней, то самые странные слухи тоже отлетают...
Утром, до упражнения с мечом и потом в саду во время гимнастики и сабельных приемов, мысли нахлынули с новой силой.
«Меня, кем нация могла бы гордиться, объявляют предателем и шпионом! Нет, это не дело рук Абэ. Приказ о самоубийстве был бы послан мне благородно, будь мной недоволен канцлер, правительство или шогун. С благородными рыцарями службы и чести они поступают благородно».
Сведения, измышленные для успеха маленькой карьеры. Решили сделать большую карьеру... Это значит все же, что в государстве развал и к власти пробираются бандиты, евнухи и они слушают женщин, банкиров и торговцев.
Кавадзи вспомнил разговор с молодой служанкой. Она уже знала! Она предупредила его... но он не понял. И прежде, когда в его доме служила, была фамильярна с ним. Полагала, что ей все дозволено. Пришлось жене ее уволить. Кавадзи не поверил вчера, вернее, подумал, что она не то сказала, не так выразилась по простоте и безграмотности.
Кавадзи все же еще крепок и непоколебим. Он верен тенно, шогуну, канцлеру и правительству. И всем законам и обычаям страны, в которых воспитан. Он не испуган. Он докажет свою честность делом. Японию надо открывать. Дороги в мир надо прокладывать, какие бы подозрения ни состряпали покровители мелких доносчиков. Кто-то из реакционеров пустил слух, а высшие метеке сами перепугались? Может быть, так. Какие бы ни сеялись слухи, какие бы ни возникали домыслы, Кавадзи верен. Полоумные реакционные князья беснуются, а втайне сами мечтают об американском виски, золотых долларах... и будущих путешествиях в Европу.
Глава 13
ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ
Кавадзи и Чикугу но ками сидели за бумажной перегородкой в Управлении Западных Приемов, слушая разговор Накамура с американцами. Кавадзи выпускал из свитка бумагу и столбцами, кистью записывал все сам, как добросовестный чиновник. При этом думал: «Мы – японцы – не меняемся. Остаемся такими же, как в Нагасаки в первые дни переговоров. И такими навсегда останемся, хотя подписали три трактата, сроком до детей и внуков, иностранцы понимают это выражение, как «на вечные времена». Саэмон искоса взглянул на красавца князя. Тот сидел в гордом спокойствии.
Губернатор Накамура добыл важные сведения об американцах, о чем уже доложил. Это удивительно, чудесно. Теперь послушаем, как он сможет воспользоваться. Кавадзи ждет. Ведь Тамея его выученик, приверженец и верный друг, что и доказал.
– Мистер Рид, кто назначил вас консулом? – спросил Накамура.
Эйноске переводил. Там же второй губернатор Исава-чин и еще двое переводчиков.
– Меня назначила Америка! – ответил Рид.
– На какую должность и куда?
– Консулом в Японию. В открытые порты.
– Пожалуйста, бумаги.
Разговор, происходивший за перегородкой, походил на допрос.
Эйноске еще что-то спросил у американца. Тот ответил. Объяснения затягивались.
– Он сам себя назначил, – наконец сказал Эйноске.
– Бумаги еще не были готовы. Но посланы мне вслед. Направление консулом в Хакодате, и по совместительству возлагается обязанность консула в Симода.
Это теперь известно.
– Мистер Рид послан Америкой сюда или в Китай?– вдруг спросил Исава-чин.
Американец, кажется, обиделся. Но сдержался. Обижаться тут нельзя; наверное, он это понимает. Одно из двух: или с выгодой торговать, или обижаться.
За бумажной перегородкой, под одной крышей с американцами, так сидел Кавадзи и все писал. Иногда чиновники приносили ему и князю короткие записки губернаторов.
После первого визита торговцев алкоголем к властям Симода японская морская полиция окружила на лодках шхуну «Пилигрим». По приказу Накамура американцев с «Пилигрима» и «Кароляйн» не пускали друг к другу, чтобы моряки Варда не выболтали, куда и с кем пойдут из Японии. Чтобы не дошло до Франции. Кроме того, надо было держать торговцев виски под арестом. Тут произошли особые события, в которых Накамура и Мариама Эйноске выказали себя отличными детективами.
Замечено, что американцы с «Пилигрима», желавшие открыть в городе грогхауз, любыми средствами стараются снискать расположение местных властей. Русские и американцы с «Кароляйн» затеяли устроить праздник в храме Гекусенди. Это им разрешено, тем более что все принадлежности алтаря и статуи уже вынесены из храма. Посьет спросил, можно ли съездить на «Пилигрим», купить там виски, вина и шампанского для приема гостей.
Американским морякам иногда удавалось обменяться новостями. Например, на шлюпке, шедшей с «Кароляйн», прокричали: «Когда уходите?» – «Мы ждем военный флот. У нас виски для морских вояк. А вы?» – «А мы ждем торговый флот и китобоев. У нас чандлери для шкиперов».
Когда русские попросили позволения съездить перед балом на плавучий грогхауз, это было им разрешено. Конечно, сделали вид, что наблюдение не ослаблено, с русскими нагрянули на «Пилигрим» американцы с «Кароляйн» и некоторые там и пили, о политике не говорили. В толпе посетителей затесались японцы-шпионы, а чтобы их скрыть, дозволено было подняться на «Пилигрим» спекулянтам из города. Виски в этот вечер доставлено было и в рестораны, и в Управление Западных Приемов, и на квартиры начальства, и запас оставили для Кавадзи и Чикугу но ками.
Побывал на шхуне и Эйноске.
«Рид лжец, а не консул!» – успели сказать ему американцы с «Пилигрима».
«Как это разрешается у вас говорить так про своих иностранцам?»
«Я не зря говорю. Я надеюсь, что получу позволение торговать. А говорить у нас можно так и про своих. У нас свобода слова».
«Американский консул в Японию еще не назначен» – продолжал на борту «Пилигрима» тот самый курчавый калифорниец, который прибыл от Золотых Ворот в утро невообразимой сумятицы, происходившей в Симода, и сумел, едва его шхуна бросила якорь, добраться в Управление Западных Приемов. Теперь ему приходилось только поглядывать на красивый берег. Ждешь, что придет военный флот и торговые суда, удастся заманить матросов, и понемногу сам пьешь виски. «Всегда тот, кто спаивает, – спивается сам».
Курчавый американец, видя, как Эйноске хорошо говорит по-английски, добавил, что в газетах не объявлено и нигде не напечатано о назначении консула.
«А мы ушли из Америки позже их и знали бы...»
– О-о! – изумлялся Эйноске. – Значит, Рид самозванец?
Агенты Накамура столковались очень быстро и неожиданно для себя с японцем в цилиндре и в перчатках, которого привезли на «Пилигриме» из Америки. Тот владел японским языком и никем из американцев не мог быть понят и сразу обещал доставлять все нужные сведения.
Ему дали всего лишь одно золотое бу. Японец мгновенно спрятал монету в карман американского костюма. Бедному рыбаку и не снилось такое богатство. Такие монеты, когда он жил в Японии, наверно, приходилось видеть редко. А здесь вдруг сразу взял и решился, ответил согласием. Это, конечно, большая победа Японии. Так японец с «Пилигрима» был первым американцем, купленным японской тайной полицией.
«...Но какой они все-таки нахальный народ! – думал Кавадзи, выслушивая переводы объяснений Рида. – Пора бы уж, кажется, все самому понять!»
Недаром, как сказал Тамея-сама, очень устают наши агенты, которым поручается слежка за американцами. Иногда эти янки с «Кароляйн» бьют по лицам следящих за ними.
– Прошу разрешить разгрузиться шхуне «Пилигрим», – сказал Рид.
– Мы не даем права открыть грогхауз в городе. Это у нас запрещено. Ввоз виски по трактату не разрешается.
– Они ждут военный флот, – сказал переводчик.
– Из-за виски флот не объявит войну, – ответил Исава-чин.
Рид еще что-то хотел сказать, но тут Эйноске перебил его.
– Где же ваши верительные грамоты президента и секретаря государства? – опять спросил он, совершенно как западный человек.
– Пока еще нет. Я иду в Хакодате и там буду консулом.
– Консулом или торговать?
– В Америке это одно и то же. Каждый торговец может быть консулом.
«И наоборот!» – подумал Кавадзи. Путятин в таком случае сказал бы: «Америка остается Америкой». Говорят, что в Америке смолоду учат красноречию, как у нас сабельному бою. Главные у них не земледельцы и не воины, а торговцы, адвокаты, ходатаи по делам.
– Шхуна по контракту идет отвозить русских, – сказал Рид.
– На Камчатку или в Хакодате? – спросил губернатор Исава.
– Сначала зайдем в Хакодате. Пока товары оставляем здесь на складе.
– По какому праву? Кто разрешил?
– Президент подтвердит мои права. Не могу уклониться.
Губернаторы поблагодарили. Мариама Эйноске пояснил, что они согласия еще не дают, такой просьбы к ним ни от кого не поступало.
Ясно – Рид врет. Очень смело изворачивается. Что же будет, когда они все хлынут к нам! И при этом жалуются на нашу тайную полицию. Может быть, сюда идут те, кому нет места в Америке, как сказал Шиллинг? Иное дело русские. Оттуда все идут с именем императора, на смерть отправляют из своей страны на войну самых лучших, как говорят американцы, а самых плохих оставляют у себя.
– Мы все же просим разъяснить, – заговорил Накамура, – почему прибыли без бумаг?
Американец ответил, что в Америке мало значения придают бумагам и бюрократии. Важна суть дела. Торговцы – проводники культуры и цивилизации.
– Для Японии мое назначение консулом удобно и выгодно. Буду исполнять обязанности консула пока без бумаг, а утверждение придет после. К этому времени японцы ознакомятся и также узнают и увидят, как ведутся дела.
Рид и сегодня с похмелья, ужасная мерзость во рту и голова трещит. Японцы так и говорят – вся Америка с похмелья, как погибает. Рид пожалел, что не зашел вчера к Посьету и не посоветовался. Точнее – хотел зайти, но сказали, что капитана нет.
Кавадзи свернул бумагу и спрятал в рукав. Он понимал, что теперь ему придется брать кнут в свои руки.
– Пожалуйста, просим исполнить наше приказание, нужно разрешение из Эдо, чтобы ехать на Камчатку, – сказал Исава. – Благодарим мистера Рида. Пожелаем счастливого возвращения на корабль.
– Передайте капитану, – добавил Накамура, – пусть немедленно погрузит все товары на шхуну. Сразу же возьмет на борт женщин и детей.
– Скажите так, – пояснил Эйноске, – четырех женщин, четырех детей и собак ни в коем случае вам не разрешается оставлять на берегу.
– Но товары не мои, а мистера Доти и мистера Дотери. Шхуна не моя, а мистера Варда. Говорите с ними.
А мистер Вард вчера и разговаривать не пожелал с Мариама. «Объяснитесь с консулом», – заявил он, кивая на Рида, и вышел из комнаты.
Ни он, ни Доти, ни Дотери не пришли сегодня по требованию губернаторов. Один лишь Пибоди, с выкаченным, висящим на веке глазом, немой как рыба, простоял всю беседу подле консула.
– Придется опять идти к Путятину? – спросил Накамура, отпустив американцев.
– Нельзя унизиться, – ответил Кавадзи.
Послы «надели сандалии» и в сопровождении губернаторов, чиновников и воинов разошлись по своим квартирам.
– Какие женщины приехали, Кавадзи-сама! – воскликнул Посьет, войдя в храм к Саэмону. – Прелесть! Едемте знакомиться!
– Что? – Кавадзи растерялся. – Но... но...
Мысль, конечно, недурна. Посьет знал слабости своего высокого друга.
Константин Николаевич тут же высыпал как из мешка поздравления с прибытием, пожелания здоровья от адмирала и себя, выказал все знаки глубочайшего уважения.
«Ну, ну, и что еще?» – спрашивал обиженный взор выпуклых глаз Кавадзи.
– Встреча с адмиралом не состоится, Кавадзи-сама, – говорил Посьет, сидя с Саэмоном за маленьким столиком на террасе. – Путятин прислал меня с нижайшим поклоном. Он уходит на шхуне в деревню Хэда. Очень занят.
– Прошу передать адмиралу и послу Путятину, что американцы должны взять с собой женщин.
– Об этом мы ответили его превосходительству Накамура-сама, – сказал Посьет. – Идет война. Поступить иначе не можем. Это исключение, так не будет повторяться, адмирал нижайше просит спасти семьи американцев.
Посьет очень приятный собеседник. Он заговаривает зубы Саэмону и тянет время, но в главном – твердо исполняет волю адмирала. Саэмон также помнит долг. Он сам хотел бы поехать к Путятину. Но Посьет уже сказал, что адмирал не может встретиться. Пока еще не уходит совсем из Японии, долго пробудет в Хэда, ничто не меняется, время для разговора не упущено. Путятин всегда очень рад встрече с Кавадзи-сама!
Может быть, так лучше? Правительство строгое, но уж все разваливается, по китайскому выражению: «евнухи и женщины в почете!» Плохой признак. Теперь можно свободно клеветать на любого. Все воруют и все берут взятки. Так что же требовать соблюдения наших законов от Путятина! Мы требуем, но не верим сами, что наши требования исполнятся. Япония унижена. Но душа ее жива, а унижение и поражение – залоги побед. Однако вежливость должна соблюдаться Путятиным. Скажем себе, что у нас путаница. Но за всеми смотрится строго. С горькой насмешкой Кавадзи подумал: даже за Кавадзи Саэмоном но джо!
– Еще одна повторная просьба, Посьет-сама. Наше правительство обеспокоено богослужением русских в Хэда...
– Об этом мы дали объяснения губернаторам, и я охотно подтверждаю вам, Саэмон-сама... Все как было условлено, совершенно сохраняется...
Кавадзи слушал понуро. Русские очень часто совершают торжественные богослужения, при этом не выходят из лагеря. Как было оговорено. А доносы в столицу идут непрерывно.
– Как можно, Кавадзи-сама, не заметить, когда такие роскошные дамы пришли в Японию. Грех вам не видеть! Они сделали бы честь самому высокому аристократическому собранию в Европе! Представляется случай изучить женское общество... Сиритай-дэс[43]! Влияние женщин в западном обществе очень велико...
– Это плохо! – сказал Кавадзи.
– Вы только посмотрите на них. Приезжайте ко мне в гости... У нас был бал. Одна из американок прекрасно поет...
– Да, я уже слышал. Все японцы говорят о ней, -‹ как-то покорно ответил Кавадзи.
– Она испанка. Очень молодая.
– Испанка?
– Да. Она была артисткой кабаре. С успехом выступала на сценах. Вышла замуж за мистера Доти...
– Все население Симода твердит об американской красавице, – сказал Кавадзи.
– А как же вы поступаете с дамами? Да войдите в положение адмирала! Что бы вы делали на его месте? Если семьи торговцев были бы взяты в плаванье и – не дай бог – погибли, то какой позор вы навлекли бы на свое правительство. Хотя этого, конечно, не случится никогда... «Кароляйн» повезет только часть наших людей. Пойдет капитан Лесовский и офицеры с письмами и бумагами. Адмиралу очень важно встретиться с вами. У меня также есть что сказать князю Мидзуно Чикугу но об англичанах, стало известно недавно. Теперь адмирал готовит бумаги и рапорты для отправки с Лесовским в Петербург на высочайшее имя... Шхуна, которую мы строим, близка к окончанию. Как же брать с собой семьи в опасное плавание! Американцы не согласятся, и мы не можем послать бумаги нашему императору... Путятин не совсем уходит, он еще встретится с вами. Рад будет видеть вас... в Хэда...
Когда Посьет ушел, Кавадзи послал письмо Накамура, приглашая его к себе.
Приказал: завтра же отправляться в Хэда к Путятину, говорить с ним до отхода американской шхуны в Россию, предъявить снова наши требования, повторить, не уступать, держаться твердо.
«Как и здесь», – добавил он.
И почувствовал, что стало легче. Это так! Сегодня, в то время, когда столько неприятностей и кто-то из темноты государственных недр угрожает, я все отмел и так обрадовался втайне, когда Посьет мне рассказал про испанскую артистку из Калифорнии, ставшую женой американца.
Кажется, по привычке, слыша про хорошенькую женщину и забывая возраст, я готов увлечься? Признак большой душевной и мужской силы; конечно, так. Признак презрения Саэмона к тайным врагам, хотя бы и убить могли. Или это что-то еще небывалое в моей жизни и в вознаграждение за небывалые неприятности судьба посылает мне такое же таинственное, но прекрасное и загадочное знакомство, которого я жду. Ничего не бывает зря, высшие силы берегут Кавадзи и посылают ему заманчивый мираж невозможного счастья? Что-то еще неизведанное и прекрасное, что должно же прийти наконец в Японию следом за всеми пугающими нас неравноправными трактатами, которые, едва подписав, мы стараемся уже по привычке изменить в пользу наших владык и предрассудков.
Дела закончены. Кавадзи взял меч и вышел в сад, чтобы упражняться. Сидя целый день с важностью, очень устаешь, мускулы ослабевают. На площадке, среди больших деревьев, где он не раз занимался в прошлые приезды, Кавадзи поднял тяжелый меч и хотел размахнуться, но услыхал, что кто-то, совсем близко, подсвистнул. Это не птичка. Кто смеет?
Саэмон шагнул в чащу сада, но остановился. Свистнули посильней с другой стороны.
«А-а! Опять! Кавадзи – русский шпион! За ним надо следить! Ему надо напоминать, что за ним следят!» В государстве все разваливается, все воруют! В конце прошлого года обворовали в самом замке Эдо, за высокими стенами, во дворце шогуна, хранилище казенных драгоценностей. Многие готовы продать любые сведения американцам! А виноватым хотят представить Кавадзи! Кто-то пустил шпионов по ложному следу, желая отвести подозрение от себя? Что-то готовится в государстве, есть тайная деятельность, заговор, который надо скрыть, и в такую пору на вид выставляется показное старание, фальшивая бдительность? Ну что же, Кавадзи примет вызов. Посмотрим!
Саэмон мог бы приказать отряду своих самураев, готовых всегда к битве, изрубить на куски всякого, кто прячется в саду.
Кавадзи опустил меч и ушел в храм. Теперь тихо. Снова вышел с мечом и опять услыхал подсвистывание и опять хотел отдать приказание всей массе своих воинов. Но только этого и надо?
Этот способ называется: «змея заползает в сердце». Саэмон – сам бывший министр береговой охраны. У него самого в подчинении были тысячи шпионов. Но он наблюдал за границами страны и требовал бдительности к иностранным кораблям.
Кавадзи, прежде чем возвратился за деловой стол, взмахнул мечом пятьдесят раз. Это немного. Год тому назад, здесь же, по утрам, он взмахивал по пятьсот раз. Государственные мысли являлись и не давали покоя, необходимого для грубых упражнений. Кавадзи не хотел поддаваться слабости, махать мечом из пустого тщеславия, как силач, борец, у которого нет государственных мыслей и крепок сон. Мастера-виртуозы сабельных боев, сами не идущие на войну, крепко спят со своими пустыми головами, когда писатель Кавадзи пишет свой дневник и стихи, после того как обдумал политику родины.
...Накамура пойдет в Хэда. Мы должны действовать с Путятиным решительно, как приказано в Эдо. Как же? В Эдо не смогли придумать. Но в Эдо будет сообщено, что повеление исполнено. Хотя Япония еще бессильна, надо признаться. Путятин стремится как можно скорее уйти на войну. Кавадзи должен дать понять, что самовольные действия адмирала в Японии могут лишь явиться причиной, что отъезд задержится. Ему также не разрешат выезд из Японии, если не подчинится требованиям и не согласится до отсылки бумаг государю Российской империи изъять из трактата пункт о праве русских иметь в открытых портах консулов. Напомним, что Россия в войне, а Япония действует очень почтительно и дружески. Заявлять твердо и не прибегать к угрозам.
Нельзя не признаться себе, что хотя герои, пляшущие в японском храме, очень самонадеянные, легкомысленные и глупые, но у их поступков есть серьезная причина, подоплека, как всегда, и во всем у Путятина. Кроме того, мы долго держали их без радостей, как в темнице. А наши требования к Путятину и американцам, при всей глубине наших страданий в теперешнее переломное время, нелепы и позорны, как тайное подсвистывание в саду.
Саэмон взял дневник и записал ваку:
Но теперь Кавадзи стар, хотя есть еще цвет лотоса... И в голову не приходило, что может явиться такая красавица, что глубокие служебные царапины в душе будут исцеляться лишь при мысли о ней. Тут много помогает прошлая политика изоляции. Если бы ее не было, то и американские женщины не были бы такой прекрасной тайной, к которой рвешься. До сих пор прекрасней его жены Сато для стареющего Кавадзи не было никого. Конечно, бывали увлечения мелкие, незначительные, – кажется, более по привычке и для оправдания мужского самолюбия. Сейчас даже Сато, со своим прошлым при дворе, где ей, как самой красивой, пришлось быть в юности любовницей старого покойного шогуна, женщина – награда от двора для расторопного чиновника, с ее тактом, образованием и великосветскими привычками, казалась лишь чем-то вроде антикварной драгоценности. Дар, подобный халату с государева плеча.
Губернатор Накамура добыл важные сведения об американцах, о чем уже доложил. Это удивительно, чудесно. Теперь послушаем, как он сможет воспользоваться. Кавадзи ждет. Ведь Тамея его выученик, приверженец и верный друг, что и доказал.
– Мистер Рид, кто назначил вас консулом? – спросил Накамура.
Эйноске переводил. Там же второй губернатор Исава-чин и еще двое переводчиков.
– Меня назначила Америка! – ответил Рид.
– На какую должность и куда?
– Консулом в Японию. В открытые порты.
– Пожалуйста, бумаги.
Разговор, происходивший за перегородкой, походил на допрос.
Эйноске еще что-то спросил у американца. Тот ответил. Объяснения затягивались.
– Он сам себя назначил, – наконец сказал Эйноске.
– Бумаги еще не были готовы. Но посланы мне вслед. Направление консулом в Хакодате, и по совместительству возлагается обязанность консула в Симода.
Это теперь известно.
– Мистер Рид послан Америкой сюда или в Китай?– вдруг спросил Исава-чин.
Американец, кажется, обиделся. Но сдержался. Обижаться тут нельзя; наверное, он это понимает. Одно из двух: или с выгодой торговать, или обижаться.
За бумажной перегородкой, под одной крышей с американцами, так сидел Кавадзи и все писал. Иногда чиновники приносили ему и князю короткие записки губернаторов.
После первого визита торговцев алкоголем к властям Симода японская морская полиция окружила на лодках шхуну «Пилигрим». По приказу Накамура американцев с «Пилигрима» и «Кароляйн» не пускали друг к другу, чтобы моряки Варда не выболтали, куда и с кем пойдут из Японии. Чтобы не дошло до Франции. Кроме того, надо было держать торговцев виски под арестом. Тут произошли особые события, в которых Накамура и Мариама Эйноске выказали себя отличными детективами.
Замечено, что американцы с «Пилигрима», желавшие открыть в городе грогхауз, любыми средствами стараются снискать расположение местных властей. Русские и американцы с «Кароляйн» затеяли устроить праздник в храме Гекусенди. Это им разрешено, тем более что все принадлежности алтаря и статуи уже вынесены из храма. Посьет спросил, можно ли съездить на «Пилигрим», купить там виски, вина и шампанского для приема гостей.
Американским морякам иногда удавалось обменяться новостями. Например, на шлюпке, шедшей с «Кароляйн», прокричали: «Когда уходите?» – «Мы ждем военный флот. У нас виски для морских вояк. А вы?» – «А мы ждем торговый флот и китобоев. У нас чандлери для шкиперов».
Когда русские попросили позволения съездить перед балом на плавучий грогхауз, это было им разрешено. Конечно, сделали вид, что наблюдение не ослаблено, с русскими нагрянули на «Пилигрим» американцы с «Кароляйн» и некоторые там и пили, о политике не говорили. В толпе посетителей затесались японцы-шпионы, а чтобы их скрыть, дозволено было подняться на «Пилигрим» спекулянтам из города. Виски в этот вечер доставлено было и в рестораны, и в Управление Западных Приемов, и на квартиры начальства, и запас оставили для Кавадзи и Чикугу но ками.
Побывал на шхуне и Эйноске.
«Рид лжец, а не консул!» – успели сказать ему американцы с «Пилигрима».
«Как это разрешается у вас говорить так про своих иностранцам?»
«Я не зря говорю. Я надеюсь, что получу позволение торговать. А говорить у нас можно так и про своих. У нас свобода слова».
«Американский консул в Японию еще не назначен» – продолжал на борту «Пилигрима» тот самый курчавый калифорниец, который прибыл от Золотых Ворот в утро невообразимой сумятицы, происходившей в Симода, и сумел, едва его шхуна бросила якорь, добраться в Управление Западных Приемов. Теперь ему приходилось только поглядывать на красивый берег. Ждешь, что придет военный флот и торговые суда, удастся заманить матросов, и понемногу сам пьешь виски. «Всегда тот, кто спаивает, – спивается сам».
Курчавый американец, видя, как Эйноске хорошо говорит по-английски, добавил, что в газетах не объявлено и нигде не напечатано о назначении консула.
«А мы ушли из Америки позже их и знали бы...»
– О-о! – изумлялся Эйноске. – Значит, Рид самозванец?
Агенты Накамура столковались очень быстро и неожиданно для себя с японцем в цилиндре и в перчатках, которого привезли на «Пилигриме» из Америки. Тот владел японским языком и никем из американцев не мог быть понят и сразу обещал доставлять все нужные сведения.
Ему дали всего лишь одно золотое бу. Японец мгновенно спрятал монету в карман американского костюма. Бедному рыбаку и не снилось такое богатство. Такие монеты, когда он жил в Японии, наверно, приходилось видеть редко. А здесь вдруг сразу взял и решился, ответил согласием. Это, конечно, большая победа Японии. Так японец с «Пилигрима» был первым американцем, купленным японской тайной полицией.
«...Но какой они все-таки нахальный народ! – думал Кавадзи, выслушивая переводы объяснений Рида. – Пора бы уж, кажется, все самому понять!»
Недаром, как сказал Тамея-сама, очень устают наши агенты, которым поручается слежка за американцами. Иногда эти янки с «Кароляйн» бьют по лицам следящих за ними.
– Прошу разрешить разгрузиться шхуне «Пилигрим», – сказал Рид.
– Мы не даем права открыть грогхауз в городе. Это у нас запрещено. Ввоз виски по трактату не разрешается.
– Они ждут военный флот, – сказал переводчик.
– Из-за виски флот не объявит войну, – ответил Исава-чин.
Рид еще что-то хотел сказать, но тут Эйноске перебил его.
– Где же ваши верительные грамоты президента и секретаря государства? – опять спросил он, совершенно как западный человек.
– Пока еще нет. Я иду в Хакодате и там буду консулом.
– Консулом или торговать?
– В Америке это одно и то же. Каждый торговец может быть консулом.
«И наоборот!» – подумал Кавадзи. Путятин в таком случае сказал бы: «Америка остается Америкой». Говорят, что в Америке смолоду учат красноречию, как у нас сабельному бою. Главные у них не земледельцы и не воины, а торговцы, адвокаты, ходатаи по делам.
– Шхуна по контракту идет отвозить русских, – сказал Рид.
– На Камчатку или в Хакодате? – спросил губернатор Исава.
– Сначала зайдем в Хакодате. Пока товары оставляем здесь на складе.
– По какому праву? Кто разрешил?
– Президент подтвердит мои права. Не могу уклониться.
Губернаторы поблагодарили. Мариама Эйноске пояснил, что они согласия еще не дают, такой просьбы к ним ни от кого не поступало.
Ясно – Рид врет. Очень смело изворачивается. Что же будет, когда они все хлынут к нам! И при этом жалуются на нашу тайную полицию. Может быть, сюда идут те, кому нет места в Америке, как сказал Шиллинг? Иное дело русские. Оттуда все идут с именем императора, на смерть отправляют из своей страны на войну самых лучших, как говорят американцы, а самых плохих оставляют у себя.
– Мы все же просим разъяснить, – заговорил Накамура, – почему прибыли без бумаг?
Американец ответил, что в Америке мало значения придают бумагам и бюрократии. Важна суть дела. Торговцы – проводники культуры и цивилизации.
– Для Японии мое назначение консулом удобно и выгодно. Буду исполнять обязанности консула пока без бумаг, а утверждение придет после. К этому времени японцы ознакомятся и также узнают и увидят, как ведутся дела.
Рид и сегодня с похмелья, ужасная мерзость во рту и голова трещит. Японцы так и говорят – вся Америка с похмелья, как погибает. Рид пожалел, что не зашел вчера к Посьету и не посоветовался. Точнее – хотел зайти, но сказали, что капитана нет.
Кавадзи свернул бумагу и спрятал в рукав. Он понимал, что теперь ему придется брать кнут в свои руки.
– Пожалуйста, просим исполнить наше приказание, нужно разрешение из Эдо, чтобы ехать на Камчатку, – сказал Исава. – Благодарим мистера Рида. Пожелаем счастливого возвращения на корабль.
– Передайте капитану, – добавил Накамура, – пусть немедленно погрузит все товары на шхуну. Сразу же возьмет на борт женщин и детей.
– Скажите так, – пояснил Эйноске, – четырех женщин, четырех детей и собак ни в коем случае вам не разрешается оставлять на берегу.
– Но товары не мои, а мистера Доти и мистера Дотери. Шхуна не моя, а мистера Варда. Говорите с ними.
А мистер Вард вчера и разговаривать не пожелал с Мариама. «Объяснитесь с консулом», – заявил он, кивая на Рида, и вышел из комнаты.
Ни он, ни Доти, ни Дотери не пришли сегодня по требованию губернаторов. Один лишь Пибоди, с выкаченным, висящим на веке глазом, немой как рыба, простоял всю беседу подле консула.
– Придется опять идти к Путятину? – спросил Накамура, отпустив американцев.
– Нельзя унизиться, – ответил Кавадзи.
Послы «надели сандалии» и в сопровождении губернаторов, чиновников и воинов разошлись по своим квартирам.
– Какие женщины приехали, Кавадзи-сама! – воскликнул Посьет, войдя в храм к Саэмону. – Прелесть! Едемте знакомиться!
– Что? – Кавадзи растерялся. – Но... но...
Мысль, конечно, недурна. Посьет знал слабости своего высокого друга.
Константин Николаевич тут же высыпал как из мешка поздравления с прибытием, пожелания здоровья от адмирала и себя, выказал все знаки глубочайшего уважения.
«Ну, ну, и что еще?» – спрашивал обиженный взор выпуклых глаз Кавадзи.
– Встреча с адмиралом не состоится, Кавадзи-сама, – говорил Посьет, сидя с Саэмоном за маленьким столиком на террасе. – Путятин прислал меня с нижайшим поклоном. Он уходит на шхуне в деревню Хэда. Очень занят.
– Прошу передать адмиралу и послу Путятину, что американцы должны взять с собой женщин.
– Об этом мы ответили его превосходительству Накамура-сама, – сказал Посьет. – Идет война. Поступить иначе не можем. Это исключение, так не будет повторяться, адмирал нижайше просит спасти семьи американцев.
Посьет очень приятный собеседник. Он заговаривает зубы Саэмону и тянет время, но в главном – твердо исполняет волю адмирала. Саэмон также помнит долг. Он сам хотел бы поехать к Путятину. Но Посьет уже сказал, что адмирал не может встретиться. Пока еще не уходит совсем из Японии, долго пробудет в Хэда, ничто не меняется, время для разговора не упущено. Путятин всегда очень рад встрече с Кавадзи-сама!
Может быть, так лучше? Правительство строгое, но уж все разваливается, по китайскому выражению: «евнухи и женщины в почете!» Плохой признак. Теперь можно свободно клеветать на любого. Все воруют и все берут взятки. Так что же требовать соблюдения наших законов от Путятина! Мы требуем, но не верим сами, что наши требования исполнятся. Япония унижена. Но душа ее жива, а унижение и поражение – залоги побед. Однако вежливость должна соблюдаться Путятиным. Скажем себе, что у нас путаница. Но за всеми смотрится строго. С горькой насмешкой Кавадзи подумал: даже за Кавадзи Саэмоном но джо!
– Еще одна повторная просьба, Посьет-сама. Наше правительство обеспокоено богослужением русских в Хэда...
– Об этом мы дали объяснения губернаторам, и я охотно подтверждаю вам, Саэмон-сама... Все как было условлено, совершенно сохраняется...
Кавадзи слушал понуро. Русские очень часто совершают торжественные богослужения, при этом не выходят из лагеря. Как было оговорено. А доносы в столицу идут непрерывно.
– Как можно, Кавадзи-сама, не заметить, когда такие роскошные дамы пришли в Японию. Грех вам не видеть! Они сделали бы честь самому высокому аристократическому собранию в Европе! Представляется случай изучить женское общество... Сиритай-дэс[43]! Влияние женщин в западном обществе очень велико...
– Это плохо! – сказал Кавадзи.
– Вы только посмотрите на них. Приезжайте ко мне в гости... У нас был бал. Одна из американок прекрасно поет...
– Да, я уже слышал. Все японцы говорят о ней, -‹ как-то покорно ответил Кавадзи.
– Она испанка. Очень молодая.
– Испанка?
– Да. Она была артисткой кабаре. С успехом выступала на сценах. Вышла замуж за мистера Доти...
– Все население Симода твердит об американской красавице, – сказал Кавадзи.
– А как же вы поступаете с дамами? Да войдите в положение адмирала! Что бы вы делали на его месте? Если семьи торговцев были бы взяты в плаванье и – не дай бог – погибли, то какой позор вы навлекли бы на свое правительство. Хотя этого, конечно, не случится никогда... «Кароляйн» повезет только часть наших людей. Пойдет капитан Лесовский и офицеры с письмами и бумагами. Адмиралу очень важно встретиться с вами. У меня также есть что сказать князю Мидзуно Чикугу но об англичанах, стало известно недавно. Теперь адмирал готовит бумаги и рапорты для отправки с Лесовским в Петербург на высочайшее имя... Шхуна, которую мы строим, близка к окончанию. Как же брать с собой семьи в опасное плавание! Американцы не согласятся, и мы не можем послать бумаги нашему императору... Путятин не совсем уходит, он еще встретится с вами. Рад будет видеть вас... в Хэда...
Когда Посьет ушел, Кавадзи послал письмо Накамура, приглашая его к себе.
Приказал: завтра же отправляться в Хэда к Путятину, говорить с ним до отхода американской шхуны в Россию, предъявить снова наши требования, повторить, не уступать, держаться твердо.
«Как и здесь», – добавил он.
И почувствовал, что стало легче. Это так! Сегодня, в то время, когда столько неприятностей и кто-то из темноты государственных недр угрожает, я все отмел и так обрадовался втайне, когда Посьет мне рассказал про испанскую артистку из Калифорнии, ставшую женой американца.
Кажется, по привычке, слыша про хорошенькую женщину и забывая возраст, я готов увлечься? Признак большой душевной и мужской силы; конечно, так. Признак презрения Саэмона к тайным врагам, хотя бы и убить могли. Или это что-то еще небывалое в моей жизни и в вознаграждение за небывалые неприятности судьба посылает мне такое же таинственное, но прекрасное и загадочное знакомство, которого я жду. Ничего не бывает зря, высшие силы берегут Кавадзи и посылают ему заманчивый мираж невозможного счастья? Что-то еще неизведанное и прекрасное, что должно же прийти наконец в Японию следом за всеми пугающими нас неравноправными трактатами, которые, едва подписав, мы стараемся уже по привычке изменить в пользу наших владык и предрассудков.
Дела закончены. Кавадзи взял меч и вышел в сад, чтобы упражняться. Сидя целый день с важностью, очень устаешь, мускулы ослабевают. На площадке, среди больших деревьев, где он не раз занимался в прошлые приезды, Кавадзи поднял тяжелый меч и хотел размахнуться, но услыхал, что кто-то, совсем близко, подсвистнул. Это не птичка. Кто смеет?
Саэмон шагнул в чащу сада, но остановился. Свистнули посильней с другой стороны.
«А-а! Опять! Кавадзи – русский шпион! За ним надо следить! Ему надо напоминать, что за ним следят!» В государстве все разваливается, все воруют! В конце прошлого года обворовали в самом замке Эдо, за высокими стенами, во дворце шогуна, хранилище казенных драгоценностей. Многие готовы продать любые сведения американцам! А виноватым хотят представить Кавадзи! Кто-то пустил шпионов по ложному следу, желая отвести подозрение от себя? Что-то готовится в государстве, есть тайная деятельность, заговор, который надо скрыть, и в такую пору на вид выставляется показное старание, фальшивая бдительность? Ну что же, Кавадзи примет вызов. Посмотрим!
Саэмон мог бы приказать отряду своих самураев, готовых всегда к битве, изрубить на куски всякого, кто прячется в саду.
Кавадзи опустил меч и ушел в храм. Теперь тихо. Снова вышел с мечом и опять услыхал подсвистывание и опять хотел отдать приказание всей массе своих воинов. Но только этого и надо?
Этот способ называется: «змея заползает в сердце». Саэмон – сам бывший министр береговой охраны. У него самого в подчинении были тысячи шпионов. Но он наблюдал за границами страны и требовал бдительности к иностранным кораблям.
Кавадзи, прежде чем возвратился за деловой стол, взмахнул мечом пятьдесят раз. Это немного. Год тому назад, здесь же, по утрам, он взмахивал по пятьсот раз. Государственные мысли являлись и не давали покоя, необходимого для грубых упражнений. Кавадзи не хотел поддаваться слабости, махать мечом из пустого тщеславия, как силач, борец, у которого нет государственных мыслей и крепок сон. Мастера-виртуозы сабельных боев, сами не идущие на войну, крепко спят со своими пустыми головами, когда писатель Кавадзи пишет свой дневник и стихи, после того как обдумал политику родины.
...Накамура пойдет в Хэда. Мы должны действовать с Путятиным решительно, как приказано в Эдо. Как же? В Эдо не смогли придумать. Но в Эдо будет сообщено, что повеление исполнено. Хотя Япония еще бессильна, надо признаться. Путятин стремится как можно скорее уйти на войну. Кавадзи должен дать понять, что самовольные действия адмирала в Японии могут лишь явиться причиной, что отъезд задержится. Ему также не разрешат выезд из Японии, если не подчинится требованиям и не согласится до отсылки бумаг государю Российской империи изъять из трактата пункт о праве русских иметь в открытых портах консулов. Напомним, что Россия в войне, а Япония действует очень почтительно и дружески. Заявлять твердо и не прибегать к угрозам.
Нельзя не признаться себе, что хотя герои, пляшущие в японском храме, очень самонадеянные, легкомысленные и глупые, но у их поступков есть серьезная причина, подоплека, как всегда, и во всем у Путятина. Кроме того, мы долго держали их без радостей, как в темнице. А наши требования к Путятину и американцам, при всей глубине наших страданий в теперешнее переломное время, нелепы и позорны, как тайное подсвистывание в саду.
Саэмон взял дневник и записал ваку:
Еще записал, что Посьет говорил про американскую красавицу. У Кавадзи и раньше бывали неприятности. Лучшее средство от этого – женщины. Приятный для них мужчина утешает их и забывается в любви сам, лечит свои раны. Неприятности теряют остроту. Это верное средство, его можно цинично рекомендовать там, где это возможно.
Свистящие в саду – коллеги
мастера всеобщих избиений...
Но теперь Кавадзи стар, хотя есть еще цвет лотоса... И в голову не приходило, что может явиться такая красавица, что глубокие служебные царапины в душе будут исцеляться лишь при мысли о ней. Тут много помогает прошлая политика изоляции. Если бы ее не было, то и американские женщины не были бы такой прекрасной тайной, к которой рвешься. До сих пор прекрасней его жены Сато для стареющего Кавадзи не было никого. Конечно, бывали увлечения мелкие, незначительные, – кажется, более по привычке и для оправдания мужского самолюбия. Сейчас даже Сато, со своим прошлым при дворе, где ей, как самой красивой, пришлось быть в юности любовницей старого покойного шогуна, женщина – награда от двора для расторопного чиновника, с ее тактом, образованием и великосветскими привычками, казалась лишь чем-то вроде антикварной драгоценности. Дар, подобный халату с государева плеча.