Впервые я столкнулся с проблемой переброски (переброска, перестройка… В русском языке около 2500 слов – каждое 40-е – 50-е слово начинается с приставки “пере”) на защите докторской диссертации инженера, кандидата технических наук Березнера в Институте географии АН СССР, в Старомонетном переулке. В том же самом конференц-зале, где я когда-то столкнулся с инженером того же Гидропроекта тов. Чеминым. Цветущий мужчина лет сорока пяти, Березнер держался уверенно, схему переброски объяснял без запинки, отзывов (положительных) у него была куча, даже из Африки. Были и резко отрицательные. Директор ИГ (Институт географии) член-корреспондент (теперь академик) В.М. Котляков не прочь был отрицательные скрыть, но кто-то из присутствующих о них знал и потребовал зачитать.
Мне Котляков слова не дал, вопросов разрешил задать не более трех, но я и тремя поставил Березнера в очень трудное положение. Это было легко сделать уже потому, что никакими экономическими показателями соискатель не располагал. Совершенно никакими.
Удивили меня официальные оппоненты, больше других член-коррепондент О.Ф. Васильев, которого я знал еще по новосибирскому Академгородку. Вместе с моей женой они в гидравлической лаборатории строительного института моделировали судоподъемник Красноярской ГЭС. Шустрый был и толковый мальчик, академик П.Я. Кочина, у которой он работал, ему доверяла, но он вошел в доверие еще и к М.А. Лаврентьеву, а это уж очень много значило. Несколько лет он работал в Женеве.
О.Ф. восхвалял диссертацию, держался агрессивно по отношению ко всем, кто в замечаниях или вопросах выражал недоверие соискателю. С того времени мои отношения с О.Ф. стали плохими.
О.Ф. – директор Института экологии и водных проблем в Барнауле. Какая уж там экология?! Ни да, ни нет по поводу проекта Катунской ГЭС, а эта ГЭС – гибель для Горного Алтая, есть опасность попадания ртути в ее водохранилище, но дело в том, что для руководства Горно-Алтайской автономной области (надо же – это нынче республика с населением 200 тыс. человек) эта ГЭС нужна (“будем продавать энергию в Китай!”). Престиж! Коли так, и строили бы на свои собственные деньги, но своих и на одну турбину не хватит, а через О.Ф. есть надежда что-то выколотить. Меньше чем через месяц в РАН снова выборы, О.Ф. снова голосуется, буду против.
Березнера на том Ученом совете не голосовали. Побоялись и отложили. Затем откладывали еще и еще. Слышал, что позже он защитился где-то в Ташкенте. Дело обычное.
На защите был и отец Березнера. С каким недоумением и обидой он смотрел на меня: “А этому-то чего надо? Поди-ка и сам не знает, что ему надо, разве только заработать какую-никакую репутацию. Доказать, что и он что-то значит”.
Красивый старик. Кажется, умный.
Ну а вскоре после этой “защиты” в Институте географии я по логике событий оказался в комиссии вице-президента АН СССР и тоже моего новосибирского знакомца А.Л. Яншина.
Эта комиссия по разработке проблем охраны окружающей среды была создана в 1973 году (Яншин возглавил ее в 1982 году). В ее разумении оказались и такие проблемы, как проблема Арала и переброски стока северных рек. Комиссию поддерживал и М.С. Горбачев. Примечательно: будучи I-м секретарем Ставропольского крайкома, он выступал за строительство канала Волга-Чограй, позже я помню его выступления “за” уже в роли секретаря ЦК по сельскому хозяйству, и тут вдруг переменился. Редкость.
А вот президент Академии А.П. Александров, по моим наблюдениям, более чем прохладно относился к комиссии Яншина, он был одним из тех, кто стоял у истоков проекта переброски. (И Г.И. Марчук тоже.)
Но тут же я должен и поднять (приподнять?) руки вверх – Александров, Келдыш, Лаврентьев, Патон, Курчатов, Королев, отдельно Сахаров – это такие фигуры, такого масштаба, такие инженеры, ученые и деятели советского времени, говорить о которых вскользь – грешно, а говорить всерьез – долго еще никому не будет под силу: эпоха в развитии мировой науки и техники, в истории России, в истории развития (и деградации) личностей, индивидуумов. А художественная литература еще не скоро до изображения этого типа доберется – надо дорасти.
Мы собирались у Яншина в его вице-президентском кабинете АН СССР в течение года, наверное, раз тридцать (это – когда я там бывал), в составе человек двадцати, и ведь никто из нас, включая Яншина, не получал за эту работу ни копейки. Мы работали еще и дома, готовили тексты, проекты правительственных документов – решений-постановлений. Я пришел в комиссию, когда она уже работала вовсю, но, говорили мне, пришел вовремя. Думаю также, что ничего бы мы не сделали, не довели бы до конца, если бы не те, кто обычно называется техническими работниками, а на самом деле это работники ведущие, поскольку без них дело никак не могло двигаться. Если на заседание не являлся кто-то из академиков – можно было обойтись и без них, Яншин, и тот мог поручить кому-то провести очередную встречу, но если не было Наташи Юриной, Люды Зиликиной**, Вячеслава Чеснокова – то и сама встреча получалась ради встречи. Это они были организаторами, они вели протоколы, редактировали и подготавливали тексты комиссии (девять объемистых томов), переписывались с республиками, в которых возникали организации и движения, подобные нашему, днем и ночью обзванивали разных лиц, собирали подписи, печатали на машинке и за свой (очень бледный) счет нанимали машинисток: стеснялись просить деньги на благое дело, все ведь работали бесплатно. И еще я думаю, все мы не ошибались, – настолько очевидной была наша задача. Те материалы, которые представляли нам наши оппоненты, не выдерживали никакой критики, то и дело в них фальсифицировались факты.
Нам казалось – вот разоблачим эту фальсификацию, и общество будет разумнее. Мы не знали, что общество идет ко всеобщей фальсификации, меняя одну, большевистскую, на другую, хаотическую, специфику. Большевизм умел создать, пусть и ложную, но цель, надежду. Когда цель и надежда рушились, он сводил их к умозаключению о том, что завтра не будет хуже, чем сегодня. Нынче движение одно – к хаосу. Хаос же – это коррупция и мафиозность.
Не обходилось дело и без того, чтобы кто-то не пытался воздействовать на комиссию, вход-то на все ее заседания был свободным. Была и борьба за влияние на Яншина, один из таких резидентов, некто Б., был ясен едва ли не всем нам.
Но, в общем-то, никому не удалось изменить направление работы комиссии. А ведь рядом с нами работали: Институт водных и экологических (современное название!) проблем, журнал “Водные ресурсы”, научный совет по комплексному изучению проблем Каспийского моря – все эти организации возглавлял член-корреспондент Г.В. Воропаев. На переброску работал и журнал “Гидротехника и мелиорация”, ну и, конечно, самое мощное учреждение – Министерство мелиорации и водного хозяйства (позже Минводстрой – Водстрой), которые бились до последнего.
Удивительно: сначала, может быть, с некоторыми сомнениями, а затем и без малейших сомнений люди втягиваются в совершенно очевидные авантюры, и авантюра становится для них средой обитания, источником существования и единственной перспективой на будущее. На будущее не только самих себя, но и детей, и внуков. В коммунистическое строительство сколько было втянуто стран? В каждой находилось столько, сколько нужно, сторонников и инициативных исполнителей. А мы удивлялись Минводхозу?! Будучи все исполнителями значительно большей по масштабам коммунистической авантюры?! Вообще-то это еще хорошо, что удивлялись, хотя бы по частностям, если уже не по целому, которым был коммунизм. Здесь и собака зарыта: коммунизм отучил людей различать “можно” и “нельзя”, авантюру и разумную деятельность.
И вот уже не имеет значения, что данные проектов, что сама их методика, смысл и содержание – все-все сфальсифицировано, если под проект уже отпущены деньги. Других вариантов тут и быть не может, другие – это уже нечто невероятное и предательское по отношению к “общим интересам”. Почему, в самом деле, эти интересы не общие, если в штатах того же Минводхоза числится почти два миллиона человек, “трудится” более 150 “научных” и “проектно-исследовательских” институтов? Если строительные конторы выполняют заказы “самой” оборонки? Если начальники облводхозов уже смещают и назначают секретарей обкомов и председателей облисполкомов? Если сам Рашидов помимо всего прочего лидерствует в водохозяйственной мафии Средней Азии (да и всего СССР?) и уверен, что судьба Арала в его руках, что Арал – это тот садовый участок, ежегодный урожай с которого составит для него лично миллионы, а то и миллиарды рублей? И славу великого преобразователя природы тоже доставят? Ну, а свои законы, свои тюрьмы, сверху донизу свой аппарат у него уже есть.
Известен ведь анекдот Насреддина о том, что некий умный человек за большие деньги взял на себя обязательство перед ханом – за сорок лет научить осла говорить. Если не научит – голова с плеч. Человек этот рассуждал так: за сорок лет кто-нибудь да умрет – либо он сам, либо хан, либо осел, а деньги он получает сегодня.
Этот анекдот – присущ всякой политике, а для социализма это принцип главный и неизменный. Ведь и весь-то он, все его строительство – тот же анекдот.
Не раз я в печати называл минводхозовцев государственными преступниками и говорил: подавайте на меня в суд за оскорбление! Не подавали. Вежливо здоровались. И посылали людей, которые уговаривали меня подать в суд на Минводхоз. Ведь я же писал, выступал в газетах, объявляя их преступниками, за чем же дело стало? Они мне помогут, они мои единомышленники!
Нашли дурака! Если подам я, их службы, их юристы – тысячи человек – сумеют отмыться. Мне-то кто поможет – общественность? А какие у общественности документы, кто будет ездить по стройкам, с которых будут приходить “возмущенные” письма? Кто и за чей счет будет приезжать, чтобы свидетельствовать в суде? Нет уж, пусть привлекают меня за оскорбление или же проглатывают мои заявления молча, ограничиваются мелкими провокациями. Выходишь из дома, к тебе подбегают двое, фотографируют с двух сторон, вскакивают в машину и уезжают. Письма с угрозами. Звонки.
Было и по-другому: В.В. Карпов, которого я сменил в “НМ”, друг Полад-заде, Н.Ф. Васильева и Рашидова (Карпов – ташкентец), предлагал мне получить премию… Минводхоза за выступления в печати! (Юрий Черниченко такую премию взял.) “Новый мир” выезжал в Ташкент, а там новомирцев встречал эскорт во главе с танком – Рашидов старался.
А какие банкеты Минводхоз устраивал новомирцам (далеко не всем)! Кто там бывал, говорят, что это и представить себе невозможно! Да ведь и сейчас тот же Карпов очень близок к той компании (дачные дела). Компания живет, здравствует, надеется на госдотации, может быть, и получает их под каким-то видом. Не так давно я, академики Лихачев и Яншин говорили об этом в той же статье “Среда вымирания”.
Но все это – частности. Главное же в том, что в годы схватки “за” и “против” переброски в народе не было нынешней апатии, не был народ столь же нищ материально, тем более морально, не народился еще класс новых аферистов от перестройки – и со всем этим бороться труднее, чем с устоявшейся за десятилетия советской бюрократией, для которой все-таки существовали авторитеты.
По одному только проекту ленинградской дамбы можно было бы написать большущую книгу из двух частей.
Первая часть – техническая, доказательство того, что проект кому-то, какой-то минводхозовской, гидростроевской, городской, еще какой-то конторе приносит огромную выгоду (прежде всего – руководителям этих контор), но государству, городу Ленинграду – только убытки, только все те невзгоды, которые влечет загрязнение вод Невской губы, подъем грунтовых вод в черте города, который и без этого все больше и больше заболачивается. Нынче глубина залегания грунтовых вод во многих городских районах полметра от поверхности земли, дамба и еще ускорит этот процесс. Далее: проект предусматривает две очереди: сначала строятся очистные сооружения на выпуске канализационных систем, затем – дамба. Но строители и не приступали к очистным сооружениям, строить их никогда не выгодно, одно только оборудование чего стоит, а сколько стоит эксплуатация, коагулянты, электроэнергия и т.д.? Дамба – дело другое. Это земляные работы самые выгодные, в которых возможны колоссальные приписки: изменил категорию грунта на один-два балла и только, – и пойди проверь!
Вторую же часть этой книги составил бы детектив о том, как, какими способами – какими уловками экспертов и чиновников – попирается здравый смысл, черное выдается за белое. Противостоять собственной выгоде человеку очень трудно и при тоталитаризме, и при безвластии.
Не раз я говорил о проекте дамбы с Собчаком. Он меня безоговорочно поддерживал. На словах. А на деле?
На деле им же была создана девятая по счету экспертная комиссия с участием иностранных специалистов и под председательством… начальника строительства дамбы. Называли и сумму, в которую обошлась “работа” этой экспертизы – 400 тысяч долларов. Эксперты из прибалтийских стран заинтересованы в том, чтобы все дерьмо так и оставалось в устье Невы, не распространяясь по Финскому заливу, по всему Балтийскому морю. О мнении начальника строительства и спрашивать нечего.
А что же Собчак?
– Не знаю, не знаю… – вот и все, что отвечал он мне спустя полгода.
Еще факт. Когда мы решили провести расширенное заседание нашей экспертизы проекта ленинградской дамбы в Ленинграде (человек 25-30), то ленинградцы, наши сторонники, нас предупредили:
– И не думайте! Наше начальство не позволит!
– Мы и спрашивать не будем! Приедем и проведем заседание!
– Вот чудаки! К вам на ваше заседание ворвется десяток-другой “добровольцев”, устроит дебош, сорвет заседание…
Экспертизную комиссию мы провели в Москве, привлекли крупнейших специалистов, наши математики просчитали проект во всех деталях, всякий раз выходило: абсурд!
Ну а дальше? Строительство практически прекращено: нет денег. Однако и недостроенная дамба приносит нынче не меньше вреда, чем если бы она была достроена.
Собчак… Несколько лет наблюдал его на съездах и заседаниях ВС СССР. Резко выступал. Правильно. Всегда достаточно информирован, а это очень много значит.
Но более плоского человека я не встречал. Его дело – трактовать, и не более того. Никогда не более. Никогда не уловил я в его выступлениях ни эмоций, ни даже интонаций. Интонация у него одна, выражение лица одно, направление ума одно: трактовать.
Взгляд мертвый (и мертвеет все больше). Разве что самоуверенность все возрастает и слушать ему все труднее, а говорить все легче. Однажды после концерта гастролирующий у нас дирижер Ашкенази пригласил Собчака, Станкевича и меня на сцену, имея в виду дать интервью для английского ТВ. Собчак никому из нас слова не дал сказать. Ашкенази его перебивал-перебивал, махнул рукой и дал знак телевизионщикам “не снимать!”. Собчак знак видел – и ни в одном глазу.
Жаль, конечно, что труды комиссии Яншина были использованы ну разве что на десять процентов, только по проблеме переброски.
А ведь речь-то шла о мелиорации в целом, о всей деятельности Минводхоза.
Ведь как делается? Приезжает мелиоратор в колхоз (совхоз) зоны неустойчивого увлажнения (в Средней Азии дело обстоит иначе).
– Вам орошение или осушение нужно?
– Дорого… Да и с эксплуатацией мелиоративной системы не управимся. Людей для этого нет, средств нет.
– Так ведь за государственный счет! Если согласитесь – дорогу вам построим! А то школу! Больницу!
Ну как тут не согласиться? И вот район (колхоз, совхоз) жертвует частью своих земель, которые пойдут под “улучшение”, чтобы построить школу, водохозяйственники же списывают средства, затраченные на школу, в счет тех же улучшений – тоже “освоение” средств. Таким-то вот образом Минводхоз сам изыскивает объекты мелиораций, сам их проектирует, сам себе сдает, сам себя премирует за успешное освоение средств, сам построенные системы эксплуатирует, то есть через несколько лет забрасывает их на произвол судьбы.
А иногда и не через несколько лет, иногда он попросту “построенную” систему и не вводит в эксплуатацию. Особенно часто это случается с системами осушительного дренажа – дренаж вовсе и не закладывался, выкапывалась траншея, тут же засыпалась – и делу конец. Кто будет проверять? Совхозу-колхозу дренаж тоже не нужен – больше забот, он и с неулучшенными-то землями не справляется!
Сколько миллионов гектаров в результате осушения и орошения было “списано”, то есть навсегда исключено из земельного фонда государства? Никто толком не знает. Много, много… Миллионы и миллионы га.
Разумеется, и передовые колхозы, совхозы в арсенале средств пропаганды Минводхоза должны были быть и были, и на весь свет они трезвонили о том, что благодаря Минводхозу получают баснословные доходы. Минводхоз умел покупать не только бригадиров, инженеров, ученых и научные институты – механизм был отлажен. Механизм психологического разложения общества.
Ни где-нибудь, а при голосовании в Президиуме Академии наук программ развития водного хозяйства чуть ли не решающее значение имели выступления “передовых” председателей (и председательниц) колхозов, которые к тому же не упускали случай высказаться на предмет Залыгина и иже с ним. (Особенно в моем присутствии.)
Почему Минводхоз имеет средства для постройки школы и больницы и, пользуясь этим, покупает у хозяйства земли, чтобы испортить их раз и навсегда, а Минпросвещения и Минздравоохранения этих денег не имеют – тоже никто не знал. Минводхоз сильнее – вот и все дела. Бюджет Минводхоза от 12 до 18 миллиардов в год, его задача “освоить” эти миллиарды досрочно, его похвалят и до конца года дадут еще. А вот у просвещения, у здравоохранения – у тех шесть миллиардов в год, и термина “освоение средств” у них нет, им никто не подбрасывает. Я всегда думал: что это? Нелепость, глупость или мафиозность? Начало которой положил Хрущев?
Минводхоз, Гидропроект понимали, что я их понимаю. Один из двух томов своих “научных” трудов Минводхоз посвятил разоблачению меня. Бездарное сочинение. Ведь есть же и там грамотные люди – 150 научных учреждений плюс академические и отраслевые институты. Или блеф не скроешь?
Обо всем этом помимо технической стороны дела тоже говорилось в материалах комиссии Яншина.
Руководители сельского хозяйства того времени В.П. Никонов, Б.С. Мураховский (члены ПБ) при встречах раскланивались любезно, дружески беседовали с главным редактором “НМ”. Их ненависть я чувствовал заочно и в телефонных разговорах. По телефону нет смысла улыбаться.
Отмена проекта переброски (16.УI.86, Совмин, заседание вел Н.И. Рыжков, против были Яншин, Аганбегян и Воротников – председатель Совмина РСФСР) имела, повторяю, огромный общественный резонанс, а печать поверила в свои силы. “Новый мир” торжествовал. Этого торжества ему и до сих пор простить не могут.
До 1917 года в России существовало Министерство земледелия и государственных имуществ. Очень умно: земледелие ближе всего стоит к проблеме использования природных ресурсов (государственного имущества). К госимуществу относились и минеральные богатства, и лесные – лесной департамент (теперешние одно-два министерства), и рыбопромышленность. Мелиорации шли через департамент земельных улучшений (штат инженеров – 12 человек), в департамент земледелия и землеустройства входило Главное переселенческое управление – колоссальный размах деятельности по освоению земель Сибири, Дальнего Востока, теперешнего Казахстана. В сельскохозяйственных институтах и училищах читался тогда курс “Переселенческое дело”. В Омском сельхозинституте продолжал (в 30-е годы) читать этот курс большой специалист б. переселенческого управления Зборовский. Еще до массового переселения в тот или иной район там открывались опытные станции, которые создавали местные сорта сельхозкультур, улучшали породы домашних животных, разрабатывали агротехнику.
В годы нэпа все эти службы возрождались, переселение в Сибирь (и наделение землей) снова стало массовым.
Министром земледелия и госимуществ был Александр Васильевич Кривошеин (1908-1915), проводник столыпинских реформ, управляющий Дворянским и Крестьянским банками, глава правительства Юга России (1920) в Крыму у Врангеля, с Врангелем же он эвакуировался из Крыма, в эмиграции был председателем Русского общевоинского союза.
При назначении на пост министра в порядке знакомства с предстоящими проблемами исколесил Россию, написал о своих впечатлениях книгу. Я читал. Очень интересно, особенно все то, что касается Сибири, переселения в Сибирь. Помню в этой книге и такой эпизод: сыпучие пески мешали и земледелию и ж.д. строительству на Каспийском побережье Кавказа. Будучи там, Кривошеин попросил найти ему специалиста. Нашли. Но сказали – ненавидит монархию, монархическую власть, на каждом шагу поносит ее последними словами. Ярый монархист Кривошеин специалиста все-таки призвал и неделю возил его в своем вагоне. После записал: неделю слушал всякую похабщину в адрес императора, а что поделаешь – человек действительно знающий.
Этот человек рекомендовал насаждения шелюги. Насадили. Пески на побережье Каспия остановили. И мы, ученики 22-й совшколы в Барнауле, садили шелюгу и остановили наступление песков на город (со стороны вокзала).
И в Барабе, и в Кулунде я встречал так называемые “кривошеинские” (еще они назывались “министерскими”) поселения, дороги, мосты, пруды, колодцы – все это было построено по его указаниям, в результате все той же поездки. Так готовился этот министр к своей новой деятельности.
Не помню даже – сколько статей я тогда написал. В “Правде”, в “Коммунисте” была большая статья. (“Известия” тогда воздерживались.) В “Нашем современнике”. О “Новом мире” и говорить нечего.
И многие тогда писали, и, написав какую-нибудь ерунду, хвастались: если бы не моя статья – переброска осуществилась бы! Это я от Юрки Бондарева слышал, от дилетанта и влюбленного в самого себя человека. Почему запомнилось? А вот: он опубликовал что-то довольно пространное в “Сов. России”, а я возьми да и сошлись на один из фактов, приведенных в этой статье. Что-то по поводу общей протяженности каналов в СССР в сравнении с чем-то французским.
Что тут поднялось! Перебросчики подняли какой хай: Залыгин-то! Он человек совершенно неграмотный! Я кинулся к статье Бондарева, стал проверять: все вранье, все выпендреж (и в этом Бондарев тоже весь).
Но мне-то оправдываться было поздно…
“Перебросчики” жаловались: вся пресса пишет против них, а им не дают слова! И тут ерунда: мы в “НМ” дали им места больше, чем себе, они по отношению к нам допускали грубости, мы – никогда (обвинения их в совершении государственных преступлений – это не грубость). Да ведь и цензура еще была в то время, она нас останавливала, а не их.
Выдержка из моей статьи: “Отказавшись от надуманных проектов переброски речного стока, или, как еще говорилось у нас, “проектов поворота рек”, государство наше осуществило поворот в сторону общественного мнения. Поворот столь же необходимый, сколько и необратимый”. Цитата на обложке брошюры “Поворот”. Издательство “Мысль”, 1987. (Увы! – государственного поворота к здравому смыслу так ведь и не произошло.)
Очень быстро и хорошо была издана брошюрка, безо всяких заявок с моей стороны. Уж не Горбачев ли приложил руку? Может быть. Хотя на эту тему мы говорили мало. И правильно, что мало.
А вот Е.К. Лигачев, тот приглашал меня по этому поводу в ЦК. Говорили долго-долго. О чем – не понял. Кажется, о той же переброске.
Потом он прислал мне копии материалов, которые были направлены против меня. Со своей запиской. Записка опять-таки не очень четкого содержания: отвергая что-то, надо быть корректным и доказательным. (Мне кажется, я таким и был.) Потом Е.К. звонил мне, присылал в редакцию нарочных – забрать эту записку обратно. В конце концов я ее отдал, но копию снял, в архиве “НМ” она должна быть. Даже странно: я же Е.К. знаю давным-давно по Новосибирску, в моем представлении он всегда был человеком более определенным.
Что касается моего с ним разговора в ЦК – не выяснял ли он вопрос: буду ли я сотрудничать с Бондаревым в создании “патриотической” писательской группировки? (Нет ничего удивительного: вот уж кто друг друга понимает: уровень один. А вот в уровне порядочности – не сравнить!) Может быть, и так. Я уже после встречи об этом подумал, но, и не угадав этого замысла Е.К., никаких сомнений у него на этот счет все равно не оставил.
Уж очень часто Е.К. возвращался к фигуре Бондарева и в самом положительном смысле.
К тому времени, сидя в президиуме какого-то юбилейно-торжественного заседания в Колонном зале, Горбачев и Бондарев поговорили о чем-то очень крупно, остались друг другом очень недовольные. Слов я не слышал, сидел несколько сбоку, а вот выражения лиц (особенно Горбачева) наблюдал.
Мне Котляков слова не дал, вопросов разрешил задать не более трех, но я и тремя поставил Березнера в очень трудное положение. Это было легко сделать уже потому, что никакими экономическими показателями соискатель не располагал. Совершенно никакими.
Удивили меня официальные оппоненты, больше других член-коррепондент О.Ф. Васильев, которого я знал еще по новосибирскому Академгородку. Вместе с моей женой они в гидравлической лаборатории строительного института моделировали судоподъемник Красноярской ГЭС. Шустрый был и толковый мальчик, академик П.Я. Кочина, у которой он работал, ему доверяла, но он вошел в доверие еще и к М.А. Лаврентьеву, а это уж очень много значило. Несколько лет он работал в Женеве.
О.Ф. восхвалял диссертацию, держался агрессивно по отношению ко всем, кто в замечаниях или вопросах выражал недоверие соискателю. С того времени мои отношения с О.Ф. стали плохими.
О.Ф. – директор Института экологии и водных проблем в Барнауле. Какая уж там экология?! Ни да, ни нет по поводу проекта Катунской ГЭС, а эта ГЭС – гибель для Горного Алтая, есть опасность попадания ртути в ее водохранилище, но дело в том, что для руководства Горно-Алтайской автономной области (надо же – это нынче республика с населением 200 тыс. человек) эта ГЭС нужна (“будем продавать энергию в Китай!”). Престиж! Коли так, и строили бы на свои собственные деньги, но своих и на одну турбину не хватит, а через О.Ф. есть надежда что-то выколотить. Меньше чем через месяц в РАН снова выборы, О.Ф. снова голосуется, буду против.
Березнера на том Ученом совете не голосовали. Побоялись и отложили. Затем откладывали еще и еще. Слышал, что позже он защитился где-то в Ташкенте. Дело обычное.
На защите был и отец Березнера. С каким недоумением и обидой он смотрел на меня: “А этому-то чего надо? Поди-ка и сам не знает, что ему надо, разве только заработать какую-никакую репутацию. Доказать, что и он что-то значит”.
Красивый старик. Кажется, умный.
Ну а вскоре после этой “защиты” в Институте географии я по логике событий оказался в комиссии вице-президента АН СССР и тоже моего новосибирского знакомца А.Л. Яншина.
Эта комиссия по разработке проблем охраны окружающей среды была создана в 1973 году (Яншин возглавил ее в 1982 году). В ее разумении оказались и такие проблемы, как проблема Арала и переброски стока северных рек. Комиссию поддерживал и М.С. Горбачев. Примечательно: будучи I-м секретарем Ставропольского крайкома, он выступал за строительство канала Волга-Чограй, позже я помню его выступления “за” уже в роли секретаря ЦК по сельскому хозяйству, и тут вдруг переменился. Редкость.
А вот президент Академии А.П. Александров, по моим наблюдениям, более чем прохладно относился к комиссии Яншина, он был одним из тех, кто стоял у истоков проекта переброски. (И Г.И. Марчук тоже.)
Но тут же я должен и поднять (приподнять?) руки вверх – Александров, Келдыш, Лаврентьев, Патон, Курчатов, Королев, отдельно Сахаров – это такие фигуры, такого масштаба, такие инженеры, ученые и деятели советского времени, говорить о которых вскользь – грешно, а говорить всерьез – долго еще никому не будет под силу: эпоха в развитии мировой науки и техники, в истории России, в истории развития (и деградации) личностей, индивидуумов. А художественная литература еще не скоро до изображения этого типа доберется – надо дорасти.
Мы собирались у Яншина в его вице-президентском кабинете АН СССР в течение года, наверное, раз тридцать (это – когда я там бывал), в составе человек двадцати, и ведь никто из нас, включая Яншина, не получал за эту работу ни копейки. Мы работали еще и дома, готовили тексты, проекты правительственных документов – решений-постановлений. Я пришел в комиссию, когда она уже работала вовсю, но, говорили мне, пришел вовремя. Думаю также, что ничего бы мы не сделали, не довели бы до конца, если бы не те, кто обычно называется техническими работниками, а на самом деле это работники ведущие, поскольку без них дело никак не могло двигаться. Если на заседание не являлся кто-то из академиков – можно было обойтись и без них, Яншин, и тот мог поручить кому-то провести очередную встречу, но если не было Наташи Юриной, Люды Зиликиной**, Вячеслава Чеснокова – то и сама встреча получалась ради встречи. Это они были организаторами, они вели протоколы, редактировали и подготавливали тексты комиссии (девять объемистых томов), переписывались с республиками, в которых возникали организации и движения, подобные нашему, днем и ночью обзванивали разных лиц, собирали подписи, печатали на машинке и за свой (очень бледный) счет нанимали машинисток: стеснялись просить деньги на благое дело, все ведь работали бесплатно. И еще я думаю, все мы не ошибались, – настолько очевидной была наша задача. Те материалы, которые представляли нам наши оппоненты, не выдерживали никакой критики, то и дело в них фальсифицировались факты.
Нам казалось – вот разоблачим эту фальсификацию, и общество будет разумнее. Мы не знали, что общество идет ко всеобщей фальсификации, меняя одну, большевистскую, на другую, хаотическую, специфику. Большевизм умел создать, пусть и ложную, но цель, надежду. Когда цель и надежда рушились, он сводил их к умозаключению о том, что завтра не будет хуже, чем сегодня. Нынче движение одно – к хаосу. Хаос же – это коррупция и мафиозность.
Не обходилось дело и без того, чтобы кто-то не пытался воздействовать на комиссию, вход-то на все ее заседания был свободным. Была и борьба за влияние на Яншина, один из таких резидентов, некто Б., был ясен едва ли не всем нам.
Но, в общем-то, никому не удалось изменить направление работы комиссии. А ведь рядом с нами работали: Институт водных и экологических (современное название!) проблем, журнал “Водные ресурсы”, научный совет по комплексному изучению проблем Каспийского моря – все эти организации возглавлял член-корреспондент Г.В. Воропаев. На переброску работал и журнал “Гидротехника и мелиорация”, ну и, конечно, самое мощное учреждение – Министерство мелиорации и водного хозяйства (позже Минводстрой – Водстрой), которые бились до последнего.
Удивительно: сначала, может быть, с некоторыми сомнениями, а затем и без малейших сомнений люди втягиваются в совершенно очевидные авантюры, и авантюра становится для них средой обитания, источником существования и единственной перспективой на будущее. На будущее не только самих себя, но и детей, и внуков. В коммунистическое строительство сколько было втянуто стран? В каждой находилось столько, сколько нужно, сторонников и инициативных исполнителей. А мы удивлялись Минводхозу?! Будучи все исполнителями значительно большей по масштабам коммунистической авантюры?! Вообще-то это еще хорошо, что удивлялись, хотя бы по частностям, если уже не по целому, которым был коммунизм. Здесь и собака зарыта: коммунизм отучил людей различать “можно” и “нельзя”, авантюру и разумную деятельность.
И вот уже не имеет значения, что данные проектов, что сама их методика, смысл и содержание – все-все сфальсифицировано, если под проект уже отпущены деньги. Других вариантов тут и быть не может, другие – это уже нечто невероятное и предательское по отношению к “общим интересам”. Почему, в самом деле, эти интересы не общие, если в штатах того же Минводхоза числится почти два миллиона человек, “трудится” более 150 “научных” и “проектно-исследовательских” институтов? Если строительные конторы выполняют заказы “самой” оборонки? Если начальники облводхозов уже смещают и назначают секретарей обкомов и председателей облисполкомов? Если сам Рашидов помимо всего прочего лидерствует в водохозяйственной мафии Средней Азии (да и всего СССР?) и уверен, что судьба Арала в его руках, что Арал – это тот садовый участок, ежегодный урожай с которого составит для него лично миллионы, а то и миллиарды рублей? И славу великого преобразователя природы тоже доставят? Ну, а свои законы, свои тюрьмы, сверху донизу свой аппарат у него уже есть.
Известен ведь анекдот Насреддина о том, что некий умный человек за большие деньги взял на себя обязательство перед ханом – за сорок лет научить осла говорить. Если не научит – голова с плеч. Человек этот рассуждал так: за сорок лет кто-нибудь да умрет – либо он сам, либо хан, либо осел, а деньги он получает сегодня.
Этот анекдот – присущ всякой политике, а для социализма это принцип главный и неизменный. Ведь и весь-то он, все его строительство – тот же анекдот.
Не раз я в печати называл минводхозовцев государственными преступниками и говорил: подавайте на меня в суд за оскорбление! Не подавали. Вежливо здоровались. И посылали людей, которые уговаривали меня подать в суд на Минводхоз. Ведь я же писал, выступал в газетах, объявляя их преступниками, за чем же дело стало? Они мне помогут, они мои единомышленники!
Нашли дурака! Если подам я, их службы, их юристы – тысячи человек – сумеют отмыться. Мне-то кто поможет – общественность? А какие у общественности документы, кто будет ездить по стройкам, с которых будут приходить “возмущенные” письма? Кто и за чей счет будет приезжать, чтобы свидетельствовать в суде? Нет уж, пусть привлекают меня за оскорбление или же проглатывают мои заявления молча, ограничиваются мелкими провокациями. Выходишь из дома, к тебе подбегают двое, фотографируют с двух сторон, вскакивают в машину и уезжают. Письма с угрозами. Звонки.
Было и по-другому: В.В. Карпов, которого я сменил в “НМ”, друг Полад-заде, Н.Ф. Васильева и Рашидова (Карпов – ташкентец), предлагал мне получить премию… Минводхоза за выступления в печати! (Юрий Черниченко такую премию взял.) “Новый мир” выезжал в Ташкент, а там новомирцев встречал эскорт во главе с танком – Рашидов старался.
А какие банкеты Минводхоз устраивал новомирцам (далеко не всем)! Кто там бывал, говорят, что это и представить себе невозможно! Да ведь и сейчас тот же Карпов очень близок к той компании (дачные дела). Компания живет, здравствует, надеется на госдотации, может быть, и получает их под каким-то видом. Не так давно я, академики Лихачев и Яншин говорили об этом в той же статье “Среда вымирания”.
Но все это – частности. Главное же в том, что в годы схватки “за” и “против” переброски в народе не было нынешней апатии, не был народ столь же нищ материально, тем более морально, не народился еще класс новых аферистов от перестройки – и со всем этим бороться труднее, чем с устоявшейся за десятилетия советской бюрократией, для которой все-таки существовали авторитеты.
По одному только проекту ленинградской дамбы можно было бы написать большущую книгу из двух частей.
Первая часть – техническая, доказательство того, что проект кому-то, какой-то минводхозовской, гидростроевской, городской, еще какой-то конторе приносит огромную выгоду (прежде всего – руководителям этих контор), но государству, городу Ленинграду – только убытки, только все те невзгоды, которые влечет загрязнение вод Невской губы, подъем грунтовых вод в черте города, который и без этого все больше и больше заболачивается. Нынче глубина залегания грунтовых вод во многих городских районах полметра от поверхности земли, дамба и еще ускорит этот процесс. Далее: проект предусматривает две очереди: сначала строятся очистные сооружения на выпуске канализационных систем, затем – дамба. Но строители и не приступали к очистным сооружениям, строить их никогда не выгодно, одно только оборудование чего стоит, а сколько стоит эксплуатация, коагулянты, электроэнергия и т.д.? Дамба – дело другое. Это земляные работы самые выгодные, в которых возможны колоссальные приписки: изменил категорию грунта на один-два балла и только, – и пойди проверь!
Вторую же часть этой книги составил бы детектив о том, как, какими способами – какими уловками экспертов и чиновников – попирается здравый смысл, черное выдается за белое. Противостоять собственной выгоде человеку очень трудно и при тоталитаризме, и при безвластии.
Не раз я говорил о проекте дамбы с Собчаком. Он меня безоговорочно поддерживал. На словах. А на деле?
На деле им же была создана девятая по счету экспертная комиссия с участием иностранных специалистов и под председательством… начальника строительства дамбы. Называли и сумму, в которую обошлась “работа” этой экспертизы – 400 тысяч долларов. Эксперты из прибалтийских стран заинтересованы в том, чтобы все дерьмо так и оставалось в устье Невы, не распространяясь по Финскому заливу, по всему Балтийскому морю. О мнении начальника строительства и спрашивать нечего.
А что же Собчак?
– Не знаю, не знаю… – вот и все, что отвечал он мне спустя полгода.
Еще факт. Когда мы решили провести расширенное заседание нашей экспертизы проекта ленинградской дамбы в Ленинграде (человек 25-30), то ленинградцы, наши сторонники, нас предупредили:
– И не думайте! Наше начальство не позволит!
– Мы и спрашивать не будем! Приедем и проведем заседание!
– Вот чудаки! К вам на ваше заседание ворвется десяток-другой “добровольцев”, устроит дебош, сорвет заседание…
Экспертизную комиссию мы провели в Москве, привлекли крупнейших специалистов, наши математики просчитали проект во всех деталях, всякий раз выходило: абсурд!
Ну а дальше? Строительство практически прекращено: нет денег. Однако и недостроенная дамба приносит нынче не меньше вреда, чем если бы она была достроена.
Собчак… Несколько лет наблюдал его на съездах и заседаниях ВС СССР. Резко выступал. Правильно. Всегда достаточно информирован, а это очень много значит.
Но более плоского человека я не встречал. Его дело – трактовать, и не более того. Никогда не более. Никогда не уловил я в его выступлениях ни эмоций, ни даже интонаций. Интонация у него одна, выражение лица одно, направление ума одно: трактовать.
Взгляд мертвый (и мертвеет все больше). Разве что самоуверенность все возрастает и слушать ему все труднее, а говорить все легче. Однажды после концерта гастролирующий у нас дирижер Ашкенази пригласил Собчака, Станкевича и меня на сцену, имея в виду дать интервью для английского ТВ. Собчак никому из нас слова не дал сказать. Ашкенази его перебивал-перебивал, махнул рукой и дал знак телевизионщикам “не снимать!”. Собчак знак видел – и ни в одном глазу.
Жаль, конечно, что труды комиссии Яншина были использованы ну разве что на десять процентов, только по проблеме переброски.
А ведь речь-то шла о мелиорации в целом, о всей деятельности Минводхоза.
Ведь как делается? Приезжает мелиоратор в колхоз (совхоз) зоны неустойчивого увлажнения (в Средней Азии дело обстоит иначе).
– Вам орошение или осушение нужно?
– Дорого… Да и с эксплуатацией мелиоративной системы не управимся. Людей для этого нет, средств нет.
– Так ведь за государственный счет! Если согласитесь – дорогу вам построим! А то школу! Больницу!
Ну как тут не согласиться? И вот район (колхоз, совхоз) жертвует частью своих земель, которые пойдут под “улучшение”, чтобы построить школу, водохозяйственники же списывают средства, затраченные на школу, в счет тех же улучшений – тоже “освоение” средств. Таким-то вот образом Минводхоз сам изыскивает объекты мелиораций, сам их проектирует, сам себе сдает, сам себя премирует за успешное освоение средств, сам построенные системы эксплуатирует, то есть через несколько лет забрасывает их на произвол судьбы.
А иногда и не через несколько лет, иногда он попросту “построенную” систему и не вводит в эксплуатацию. Особенно часто это случается с системами осушительного дренажа – дренаж вовсе и не закладывался, выкапывалась траншея, тут же засыпалась – и делу конец. Кто будет проверять? Совхозу-колхозу дренаж тоже не нужен – больше забот, он и с неулучшенными-то землями не справляется!
Сколько миллионов гектаров в результате осушения и орошения было “списано”, то есть навсегда исключено из земельного фонда государства? Никто толком не знает. Много, много… Миллионы и миллионы га.
Разумеется, и передовые колхозы, совхозы в арсенале средств пропаганды Минводхоза должны были быть и были, и на весь свет они трезвонили о том, что благодаря Минводхозу получают баснословные доходы. Минводхоз умел покупать не только бригадиров, инженеров, ученых и научные институты – механизм был отлажен. Механизм психологического разложения общества.
Ни где-нибудь, а при голосовании в Президиуме Академии наук программ развития водного хозяйства чуть ли не решающее значение имели выступления “передовых” председателей (и председательниц) колхозов, которые к тому же не упускали случай высказаться на предмет Залыгина и иже с ним. (Особенно в моем присутствии.)
Почему Минводхоз имеет средства для постройки школы и больницы и, пользуясь этим, покупает у хозяйства земли, чтобы испортить их раз и навсегда, а Минпросвещения и Минздравоохранения этих денег не имеют – тоже никто не знал. Минводхоз сильнее – вот и все дела. Бюджет Минводхоза от 12 до 18 миллиардов в год, его задача “освоить” эти миллиарды досрочно, его похвалят и до конца года дадут еще. А вот у просвещения, у здравоохранения – у тех шесть миллиардов в год, и термина “освоение средств” у них нет, им никто не подбрасывает. Я всегда думал: что это? Нелепость, глупость или мафиозность? Начало которой положил Хрущев?
Минводхоз, Гидропроект понимали, что я их понимаю. Один из двух томов своих “научных” трудов Минводхоз посвятил разоблачению меня. Бездарное сочинение. Ведь есть же и там грамотные люди – 150 научных учреждений плюс академические и отраслевые институты. Или блеф не скроешь?
Обо всем этом помимо технической стороны дела тоже говорилось в материалах комиссии Яншина.
Руководители сельского хозяйства того времени В.П. Никонов, Б.С. Мураховский (члены ПБ) при встречах раскланивались любезно, дружески беседовали с главным редактором “НМ”. Их ненависть я чувствовал заочно и в телефонных разговорах. По телефону нет смысла улыбаться.
Отмена проекта переброски (16.УI.86, Совмин, заседание вел Н.И. Рыжков, против были Яншин, Аганбегян и Воротников – председатель Совмина РСФСР) имела, повторяю, огромный общественный резонанс, а печать поверила в свои силы. “Новый мир” торжествовал. Этого торжества ему и до сих пор простить не могут.
До 1917 года в России существовало Министерство земледелия и государственных имуществ. Очень умно: земледелие ближе всего стоит к проблеме использования природных ресурсов (государственного имущества). К госимуществу относились и минеральные богатства, и лесные – лесной департамент (теперешние одно-два министерства), и рыбопромышленность. Мелиорации шли через департамент земельных улучшений (штат инженеров – 12 человек), в департамент земледелия и землеустройства входило Главное переселенческое управление – колоссальный размах деятельности по освоению земель Сибири, Дальнего Востока, теперешнего Казахстана. В сельскохозяйственных институтах и училищах читался тогда курс “Переселенческое дело”. В Омском сельхозинституте продолжал (в 30-е годы) читать этот курс большой специалист б. переселенческого управления Зборовский. Еще до массового переселения в тот или иной район там открывались опытные станции, которые создавали местные сорта сельхозкультур, улучшали породы домашних животных, разрабатывали агротехнику.
В годы нэпа все эти службы возрождались, переселение в Сибирь (и наделение землей) снова стало массовым.
Министром земледелия и госимуществ был Александр Васильевич Кривошеин (1908-1915), проводник столыпинских реформ, управляющий Дворянским и Крестьянским банками, глава правительства Юга России (1920) в Крыму у Врангеля, с Врангелем же он эвакуировался из Крыма, в эмиграции был председателем Русского общевоинского союза.
При назначении на пост министра в порядке знакомства с предстоящими проблемами исколесил Россию, написал о своих впечатлениях книгу. Я читал. Очень интересно, особенно все то, что касается Сибири, переселения в Сибирь. Помню в этой книге и такой эпизод: сыпучие пески мешали и земледелию и ж.д. строительству на Каспийском побережье Кавказа. Будучи там, Кривошеин попросил найти ему специалиста. Нашли. Но сказали – ненавидит монархию, монархическую власть, на каждом шагу поносит ее последними словами. Ярый монархист Кривошеин специалиста все-таки призвал и неделю возил его в своем вагоне. После записал: неделю слушал всякую похабщину в адрес императора, а что поделаешь – человек действительно знающий.
Этот человек рекомендовал насаждения шелюги. Насадили. Пески на побережье Каспия остановили. И мы, ученики 22-й совшколы в Барнауле, садили шелюгу и остановили наступление песков на город (со стороны вокзала).
И в Барабе, и в Кулунде я встречал так называемые “кривошеинские” (еще они назывались “министерскими”) поселения, дороги, мосты, пруды, колодцы – все это было построено по его указаниям, в результате все той же поездки. Так готовился этот министр к своей новой деятельности.
Не помню даже – сколько статей я тогда написал. В “Правде”, в “Коммунисте” была большая статья. (“Известия” тогда воздерживались.) В “Нашем современнике”. О “Новом мире” и говорить нечего.
И многие тогда писали, и, написав какую-нибудь ерунду, хвастались: если бы не моя статья – переброска осуществилась бы! Это я от Юрки Бондарева слышал, от дилетанта и влюбленного в самого себя человека. Почему запомнилось? А вот: он опубликовал что-то довольно пространное в “Сов. России”, а я возьми да и сошлись на один из фактов, приведенных в этой статье. Что-то по поводу общей протяженности каналов в СССР в сравнении с чем-то французским.
Что тут поднялось! Перебросчики подняли какой хай: Залыгин-то! Он человек совершенно неграмотный! Я кинулся к статье Бондарева, стал проверять: все вранье, все выпендреж (и в этом Бондарев тоже весь).
Но мне-то оправдываться было поздно…
“Перебросчики” жаловались: вся пресса пишет против них, а им не дают слова! И тут ерунда: мы в “НМ” дали им места больше, чем себе, они по отношению к нам допускали грубости, мы – никогда (обвинения их в совершении государственных преступлений – это не грубость). Да ведь и цензура еще была в то время, она нас останавливала, а не их.
Выдержка из моей статьи: “Отказавшись от надуманных проектов переброски речного стока, или, как еще говорилось у нас, “проектов поворота рек”, государство наше осуществило поворот в сторону общественного мнения. Поворот столь же необходимый, сколько и необратимый”. Цитата на обложке брошюры “Поворот”. Издательство “Мысль”, 1987. (Увы! – государственного поворота к здравому смыслу так ведь и не произошло.)
Очень быстро и хорошо была издана брошюрка, безо всяких заявок с моей стороны. Уж не Горбачев ли приложил руку? Может быть. Хотя на эту тему мы говорили мало. И правильно, что мало.
А вот Е.К. Лигачев, тот приглашал меня по этому поводу в ЦК. Говорили долго-долго. О чем – не понял. Кажется, о той же переброске.
Потом он прислал мне копии материалов, которые были направлены против меня. Со своей запиской. Записка опять-таки не очень четкого содержания: отвергая что-то, надо быть корректным и доказательным. (Мне кажется, я таким и был.) Потом Е.К. звонил мне, присылал в редакцию нарочных – забрать эту записку обратно. В конце концов я ее отдал, но копию снял, в архиве “НМ” она должна быть. Даже странно: я же Е.К. знаю давным-давно по Новосибирску, в моем представлении он всегда был человеком более определенным.
Что касается моего с ним разговора в ЦК – не выяснял ли он вопрос: буду ли я сотрудничать с Бондаревым в создании “патриотической” писательской группировки? (Нет ничего удивительного: вот уж кто друг друга понимает: уровень один. А вот в уровне порядочности – не сравнить!) Может быть, и так. Я уже после встречи об этом подумал, но, и не угадав этого замысла Е.К., никаких сомнений у него на этот счет все равно не оставил.
Уж очень часто Е.К. возвращался к фигуре Бондарева и в самом положительном смысле.
К тому времени, сидя в президиуме какого-то юбилейно-торжественного заседания в Колонном зале, Горбачев и Бондарев поговорили о чем-то очень крупно, остались друг другом очень недовольные. Слов я не слышал, сидел несколько сбоку, а вот выражения лиц (особенно Горбачева) наблюдал.