Страница:
— Нет, не надолго, — ответил неразговорчивый военный.
— Понятно, — сообразил дедушка. — Кого встречаете?
— Войкова.
— Войкова? — удивился дедушка. — Это который послом в Польше? С воинскими почестями? Раньше так дипломатов не встречали. Вот, помню, в девяносто пятом го…
Дедуня замер на полуслове. Он услышал похоронную музыку. По улице от Белорусского вокзала двигалась траурная процессия. Впереди на орудийном лафете лежало тело советского посла в Варшаве Петра Лазаревича Войкова.
ПОЛПРЕД-БОЕВИК
ПОЕЗД ИЗ ЛОНДОНА
— Понятно, — сообразил дедушка. — Кого встречаете?
— Войкова.
— Войкова? — удивился дедушка. — Это который послом в Польше? С воинскими почестями? Раньше так дипломатов не встречали. Вот, помню, в девяносто пятом го…
Дедуня замер на полуслове. Он услышал похоронную музыку. По улице от Белорусского вокзала двигалась траурная процессия. Впереди на орудийном лафете лежало тело советского посла в Варшаве Петра Лазаревича Войкова.
ПОЛПРЕД-БОЕВИК
В последний путь на орудийном лафете обычно провожают генералов. Тридцатидевятилетнего Войкова хоронили на уровне, значительно превосходившем генеральский. Местом его погребения стала Кремлевская стена.
Чем объяснялось такое исключение? Наверное, какими-то особыми заслугами перед партией и государством.
Войков родился в Керчи в 1888 году. По одним свидетельствам, его отец был школьным учителем, по другим — даже директором гимназии. Потом он вдруг оказался в Екатеринбурге — фельдшером на Надеждинском заводе. Причина переезда из благодатного Крыма на суровый Урал неизвестна.
Вообще-то в биографии Войкова-старшего, впрочем, как и его сына, довольно много «темных» пятен. Например, советский дипломат-невозвращенец Григорий Беседовский, работавший с Петром Войковым в посольстве в Варшаве, утверждал, что отец посла был махровым монархистом-черносотенцем, членом «Союза русского народа». Но если это так, то почему тогда Лазарь Войков дал своему сыну при рождении отнюдь не русское имя Пинхус, которое тот носил до начала двадцатых годов?
Пинхус Войков рос авантюрным пареньком. Очень рано, в гимназические годы, стал знакомиться с нелегальной литературой. Распространял революционные листовки, помогал приезжавшим в город эмиссарам Бунда, выполнял их несложные поручения. В пятнадцать лет он уже был членом РСДРП, правда, ее меньшевистского крыла.
За участие в антиправительственной деятельности его исключили из керченской гимназии. Чтобы продолжить образование сына, отец переехал в Ялту. Но и там юный бунтарь долго не продержался — его снова отчислили. Пришлось устраиваться на работу в порт. Экзамены за гимназию сдал экстерном и даже поступил в Петербургский университет.
В 1907 году девятнадцатилетний столичный студент, вовремя предупрежденный ялтинскими друзьями, спешно бежал за границу. В России ему грозили военный суд и смертная казнь — сыщикам стало известно, что Пинхус Войков принимал участие в теракте, в результате которого был убит ялтинский полицмейстер.
Так не доучившийся студент, переквалифицировавшийся в боевика, оказался в Швейцарии.
В Женеве он познакомился с Лениным. Об этом человеке Войков вспомнит в марте семнадцатого, когда эмигранты-большевики узнают о революции в России и станут спешно собираться на родину. В знаменитом пломбированном вагоне, в котором Ленин прибыл на Финляндский вокзал Петрограда, был и Войков.
Ильич взял его с собой не потому, что Войков входил в его ближайшее окружение. Наоборот, укрывавшийся в Швейцарии от российского правосудия молодой боевик не разделял идейные воззрения Ленина и, по сути, находился в стане его противников — меньшевиков.
Может, Войков выделялся какими-то особыми талантами — ораторскими, теоретическими, организаторскими? И здесь тоже приходится применять отрицание — нет. По свидетельству того же Григория Бесед овского, в Женеве Войков политической деятельностью занимался «слегка». И она, эта деятельность, состояла преимущественно в распорядительских функциях на благотворительных балах и в любительских выступлениях на благотворительных спектаклях.
Чем же он занимался в эмиграции? На естественном факультете университета, куда он поступил, изучал химию. Это пригодится ему потом, в России, при выполнении одной весьма сомнительной акции, о которой с гневом и возмущением говорят до сих пор.
Возникает закономерный вопрос: на какие же средства он учился и вообще существовал за границей? Русский боевик удачно женился на своей сокурснице. Ее отец был крупным варшавским купцом и присылал дочери ежемесячно около тысячи франков. На эти деньги Войковы жили вполне безбедно.
Как известно из исторической литературы, не все русские эмигранты, проживавшие тогда в Швейцарии, поддержали план Ленина о возвращении на родину. Было немало и таких, кто открыто осуждал Ленина за эту затею. Войков, как видим, в их число не входил.
О том, что он не был единомышленником Ленина, говорит и тот факт, что по возвращении в Россию Войков по-прежнему пребывал в рядах меньшевиков. Более того, он даже некоторое время работал в министерстве труда Временного правительства — того самого правительства министров-капиталистов, к свержению которого призывал Ленин.
В качестве эмиссара этого правительства летом 1917 года Войков прибыл в Екатеринбург. Здесь с ним произошла непонятная метаморфоза — в августе он перешел на сторону большевиков. В октябрьские дни он уже был членом Екатеринбургского военно-революционного комитета.
После прихода большевиков к власти Войков становится комиссаром продовольствия Уральской области и членом областного исполнительного комитета.
В конце 1918 года его повысили в должности — перевели в Москву и назначили членом коллегии Наркомата продовольствия. Затем он работал в Центросоюзе, в правлении треста «Центролес». Последняя должность перед переходом на дипломатическую работу — член коллегии Наркомата внешней торговли.
По данным все того же Григория Беседовского, из Внешторга Войков был изгнан с громким скандалом, со строгим партийным выговором. Наказан он был за систематическое разворовывание ценных мехов, которые раздаривал своим бесчисленным приятельницам.
Благодаря связям в кремлевских кругах Войков всплыл на дипломатическом поприще. В октябре 1921 года его назначили главой делегации РСФСР и УССР в смешанной советско-польской комиссии по передаче Польше культурных ценностей, эвакуированных в годы первой мировой войны в Россию.
В октябре 1924 года его неожиданно назначили советским посланником в Варшаву.
Польша в те годы занимала особое положение в ряду стран, с которыми граничил Советский Союз. Кремлевское руководство внимательно наблюдало за событиями в Германии, в которой нарастало революционное движение. Из Москвы в Берлин и обратно постоянно курсировали эмиссары Коминтерна. Следовали они через Варшаву.
Сегодня известно, что были намечены даже члены правительства советской Германии. Ядром немецкого Совнаркома должны были стать Пятаков и Ларин — по хозяйственной линии, Уншлихт, Берзин и Тухачевский — по военной. Ягода и Петере — по линии ГПУ. Подбирались кадры партийных работников, владевших хотя бы немного немецким языком, для переброски в Германию.
Посланником в Польше до назначения Войкова был Леонид Оболенский — из рода знаменитых русских кйязей. Прекрасное образование, европейские языки, светские манеры… Ему протежировал секретарь ЦК РКП(б) Крестинский, которому Оболенский до революции оказывал ряд мелких услуг.
И вот Оболенского сняли, а вместо него назначили новичка-дилетанта. Крестинскому, который пытался вступиться за своего протеже, популярно объяснили: ситуация в Польше такова, что необходимость в посланниках-чистюлях, подобных Оболенскому, отпала, и требуются люди, имеющие опыт боевой оперативной работы. Одной из причин снятия Оболенского было то, что он мягкотело согласился с требованием польских властей о немедленном выезде из Варшавы шестерых работников ГПУ и Разведупра, действовавших под крышей советского посольства. Мол, обстановка, наоборот, требует усиления присутствия этих «посторонних ведомств». А посол должен умело руководить ими.
Аристократ Оболенский с его старорежимными представлениями о дипломатическом этикете явно не годился для той роли, которую отводила ему Москва. Например, в Варшаве русские офицеры-эмигранты избили сотрудника советского посольства Кравченко, по совместительству работника ГПУ. В ответ Москва принимает решение об избиении четырех польских дипломатов. Оболенский получает протест польских властей — Кравченко избивали не поляки, а ваши же русские офицеры-эмигранты, за действия которых власти ответственности не несут. Возмущенный Оболенский сообщает об этом в Москву, поскольку тонкий ум и европейское воспитание не приемлют подобного рода «дипломатических» средств воздействия. В Москве, получив депешу, огорченно восклицают: "Товарищ недопонял… ".
Войков, в молодости прошедший школу боевиков, хорошо знакомый с работой чекистов, для этой роли годится больше. Но почему именно Войков? Он ведь не дипломат.
Официальная Варшава тоже против его назначения, но отнюдь не из-за того, что он не обладает необходимыми профессиональными данными. Польское правительство не соглашается принять Войкова в качестве советского посланника совсем по иным мотивам. Министерство иностранных дел Польши через своего посла в Москве доводит до сведения руководства советского НКИД, что польскую сторону устроила бы другая кандидатура.
Руководитель внешнеполитического ведомства Чичерин настораживается — это уже второй случай отказа Войкову в агремане. Два года назад такое же решение приняло британское правительство, когда в Москве попытались назначить Войкова советским официальным агентом в Канаде.
Чичерин докладывает Политбюро о нежелании Польши иметь у себя представителя советского правительства в лице Войкова. Почему? Чичерин отвечает: польская пресса развернула яростную кампанию против назначения Войкова, и правительство не может не прислушаться к голосу народа.
— С каких это пор польское правительство стало руководствоваться интересами народа? — подал голос Сталин. — Насколько нам известно, правительство Польши — буржуазное… Здесь, наверное, совсем иная причина…
— Причина, Иосиф Виссарионович, в том, что Войков участвовал в екатеринбургском акте, — сказал Чичерин.
— В екатеринбургском? — переспросил Сталин. — А что они увидели здесь предосудительного?
Генсек сделал логическое ударение на слове «они».
— А разве в девятнадцатом веке польские демократы не мечтали вместе с русскими о цареубийстве? Пожалуйста, вот Пушкин: «Самовластительный злодей, тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей со злобной радостию вижу». На эту же тему можно найти и у польских поэтов.
— У Адама Мицкевича, например, — подсказал образованный Чичерин.
— Никаких уступок. Они еще будут указывать нам, кого присылать, — возмутился Молотов.
— Войков, кажется, прямого участия в расстреле бывшего царя не принимал, — заметил Троцкий.
Сталин выслушал мнения других членов Политбюро и подытожил:
— Поручим товарищу Чичерину сообщить польскому министру иностранных дел нашу точку зрения. Форма сообщения — по усмотрению товарища Чичерина. Допускаю, что это может быть его личное письмо.
Чичерин поручение Политбюро выполнил — направил министру иностранных дел Польши графу Скшинскому личное послание, в котором напомнил и стихотворение Пушкина, и стихотворение Мицкевича. Последнее, кстати, на польском языке. Письмо заканчивалось категорическим заверением, что Войков не принимал никакого участия в убийстве семьи Романовых.
Аргументы советского наркома показались Варшаве убедительными, и она согласилась на назначение Войкова посланником. В ноябре 1924 года он уже приступил к своим новым обязанностям. Русская эмиграция в Польше провела серию акций протеста, что спустя три года после расправы с Войковым на перроне Варшавского вокзала дало основание Кремлю заявить о ее причастности к этому теракту.
Акции протеста против назначения Войкова посланником в основном сводились к публикациям в эмигрантской печати и пикетированию у здания советской миссии. Люди держали в руках плакаты, обвинявшие Войкова в расстреле царской семьи.
Войков называл это клеветническими измышлениями.
Однако сегодня на основе рассекреченных документов об убийстве Николая II и его семьи можно сделать однозначное заключение о причастности Войкова к екатеринбургской трагедии.
Конечно, лично он наган к императорскому затылку не приставлял, как и не целился в лоб супруги царя и их детей. Непосредственных исполнителей хватало и без него. Их имена установлены — Юровский, Ермаков, Никулин. Известны и фамилии семерых иностранных наемников, среди которых мадьяр Имре Надь. Возможно, это тот самый венгерский коммунист Имре Надь, повешенный в 1956 году в Будапеште на воротах тюрьмы.
Но и руки Войкова обагрены кровью невинных жертв, хотя при подготовке убийства он отвечал за «хозяйственные вопросы». Свои знания по химии, полученные в Женевском университете, он применил только один раз, и то — при уничтожении трупов! Перед тем, как их сжечь, Войков снял с одного трупа перстень с большим рубином и носил его без зазрения совести.
В архиве следователя Соколова, который первым проводил расследование обстоятельств убийства царской семьи после взятия белогвардейцами Екатеринбурга, сохранилась записка, написанная от руки Войковым: «Предлагаю выдать еще три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего. Областной комиссар Екатеринбурга Войков». Тела Романовых плохо горели, и получивший европейское образование химик понял, что запрошенной предварительно серной кислоты недостаточно. Керосина и спирта хватило. Войков предусмотрел даже сукно для заворачивания трупов. Наверное, сказались навыки боевика.
Еще в горбачевские времена был установлен состав комиссии, которая занималась подготовкой убийства царской семьи. Четвертым в списке значился Войков. Комиссия собиралась несколько раз — обсуждался порядок расстрела и способ уничтожения мертвых тел. Вот здесь и были востребованы его химические знания.
Нашлось применение и французскому языку, которому Войков обучался в Женеве.
По найденным новым документам, прямое убийство сначала не предусматривалось. Ликвидировать царя и его семью пытались с помощью хитроумного плана, целью которого была организация инсценировки побега императора.
Однажды в булочке, поданной к чаю, Николай II обнаружил искусно запеченную в тесто записку. Она была на французском языке. Царь прочел ее. Ему предлагалось бежать. В конце стояла подпись: «Офицер».
Он должен был дать ответ тоже по-французски.
Однако Николай II по каким-то причинам предложение не принял и на записку не ответил. Предположив, наверное, что он колеблется, неизвестный «офицер» снова дал о себе знать и снова запиской в булочке. Таких посланий царь получил несколько.
Письма были настолько искренними и горячими, что адресат готов был поверить в чистоту замыслов их автора. Но что-то удерживало царя от необдуманного поступка. Он так и не решился на предложенный ему вариант побега.
И правильно поступил. Потому что этим «офицером» был не кто иной, как Петр Войков. Это он сочинял письма по-французски. Замысел чекистов заключался в том, чтобы спровоцировать царя на побег, добиться от него письменного согласия на предложение мифического офицера и организовать спектакль с бегством, во время которого ликвидировать царскую семью, предъявив письменные доказательства заговора. Но царь на провокацию не поддался. Поэтому чекистам оставалось только прямое убийство.
В эмифантской литературе описано свидетельство одного из сотрудников советского посольства в Варшаве, которому Войков рассказывал о своем варианте истребления царской семьи. По словам Войкова, его проект был самым «чистым». Он предлагал довезти царское семейство до ближайшей полноводной реки и, расстреляв, потопить в реке, привязав гири к телам. Но президиум Уралсовета не согласился.
Словом, роль Войкова в уничтожении семьи императора в дополнительных доказательствах не нуждается. Он был одним из самых ярых сторонников этой жестокой по отношению к детям Николая меры. Великая французская революция в свое время казнила короля и королеву, но не тронула дофина. В Екатеринбурге не пощадили больного наследника Алексея — возможно, с целью обрубить царский род навсегда.
Палачи выполнили поставленную перед ними задачу. И были обласканы и вознаграждены Кремлем. Все участники злодейского убийства царской семьи получили высокие и «хлебные» посты в Москве. Юровский стал руководить московской ЧК, а после Гохраном, Голощекин — Казахстаном, Сафаров — комсомолом, Белобородов — НКВД.
По моральным качествам они одного поля ягоды. Юровский был бесчувственным палачом, не знающим, что такое муки совести, и в тридцать восьмом году скончался от рака, Голошекин — дегенератом, его расстреляли свои в сорок первом, Сафарова постигла та же участь, Белобородова — тоже, к тому же его еще поймали за руку на краже крупной суммы денег.
Нет никаких сомнений, что и Войков был выдвинут на работу в Москву, а потом и за границу исключительно за участие в палаческой акции в Екатеринбурге. По своим моральным качествам он тоже не отличался от других убийц из этой галереи.
По воспоминаниям Бесед овского, Войков был высокого роста, с подчеркнуто выпрямленной фигурой, с неприятными, вечно мутными от пьянства и наркотиков глазами, с жеманным голосом, а главное, с беспокойнопохотливыми взглядами, которые он бросал на всех встречавшихся ему женщин. Печать театральности лежала на всей его фигуре. Он производил впечатление провинциального светского льва. Говорил всегда искусственным баритоном, с длительными паузами, пышными фразами, непременно оглядывался вокруг, как бы проверяя, произвел ли он должный эффект на слушателей.
У сотрудников посольства зрели подозрения относительно нормальности его повышенной чувствительности к дамскому полу. Женщины, с которыми он запирался в своем кабинете, намекали на извращенность его половых чувств. Подозрения усилились, когда посланник «вышел на улицу». По ночам он шлялся по глухим улицам Пражского предместья, а потом занимал скамейки в парке с какими-то дамами.
Впрочем, не исключено, что «господин посланник» прикидывался сексуальным маньяком, чтобы отвести от себя подозрения в той деятельности, которую он не хотел афишировать. Передвижения Войкова по городу и его ночные контакты фиксировались. Они прекратились после того, как польское министерство иностранных дел официально предупредило: оно не имеет права вторгаться в личную жизнь господина посланника, но желает поставить его в известность, что на глухих варшавских улицах нередко прохожих увечат, а посему жизни Войкова грозит опасность. Наверное, польским спецслужбам стало кое-что известно о его конспиративных делах, которые он маскировал под любовные похождения. Ведь посол — не рядовой сотрудник посольства, его просто так из страны не выдворишь.
Стало быть, оценка, данная Войкову Беседовским, не верна? Посол в Варшаве не был бабником? Истина, скорее, посередине. Уж кого-кого, а Войкова к числу бесцветных личностей не отнесешь. Жить он любил красиво, на широкую ногу. И рисковать тоже.
Авантюризм, азарт были его врожденными чертами. Он не мог без чувства опасности. При нем несгораемые шкафы в секретных комнатах посольства были переполнены взрывчаткой, ручными гранатами, оболочками бомб. Одно время он носился с идеей убить маршала Пилсудского, который в результате военного переворота пришел к власти.
Наверное, в Войкове проснулся бывший боевик. Хотя он в нем никогда не засыпал. Постпред не терпел спокойной жизни. Ему нужны были таинственные встречи, секретные совещания, подпольная работа. Размеренная жизнь вызывала у него депрессию, тоску. Он приобрел моторную лодку, гонял на ней по Висле, устраивая во время этих прогулок совещания с членами подпольного ЦК польской компартии и комсомола. На носу лодки развевался советский флаг, отбивавший у полиции желание ее остановить и проверить документы у подозрительных пассажиров.
На этой моторке Войков совершил и вовсе дерзкий поступок. Видному польскому коммунисту Лещинскому удалось бежать из кабинета судебного следователя. Он укрылся в советском посольстве. Ночью Войков сел за руль автомобиля и лично вывез беглеца к пристани, где стояла его моторная лодка. На ней полпред перевез Лещинского в Данциг. Советский флаг освобождал судно от таможенного досмотра польской пограничной стражи.
Многие сумасбродные, на грани смертельного риска, поступки Войкова до сих пор не преданы огласке. Но и то, что известно, поражает несоответствием дипломатическому статусу. Взять хотя бы его идею об устранении Пилсудского.
Войков неоднократно обсуждал технические детали теракта против главы польского государства с работниками ОГПУ, работавшими под крышей посольства. Но на покушение такого уровня нужна была санкция как минимум Дзержинского. При очередной поездке в Москву Войков поднял этот вопрос, но Дзержинский, даже не советуясь в Политбюро, дал отрицательный ответ.
За время своего пребывания в качестве полномочного представителя советского правительства в Варшаве Войков успел нажить себе врагов и среди руководства торгпредства, поскольку бесцеремонно вторгался в чисто коммерческую сторону сделок. Слухи о самоуправстве посланника все чаще долетали до Кремля. Возможно, они сознательно раздувались и преувеличивались, поскольку самонадеянный полпред затрагивал интересы торгового ведомства, не любившего, чтобы в его дела кто-то вмешивался.
Наверное в целях нейтрализации настырного посланника возникло дело о таинственной пропаже из его несгораемого ящика значительной денежной суммы. Войков разъяснял, что, сжигая некоторые секретные бумаги, срок хранения которых истек, нечаянно бросил в огонь и несколько тысяч долларов. При этом называл свидетеля — секретаря посольства, в присутствии которого все происходило. Свидетель, однако, заявил, что в сожжении бумаг не участвовал и никаких пылающих в огне долларов не видел.
В Центральную контрольную комиссию подбросили новый компромат — документы Политбюро, которые Войков якобы держал в легко доступных местах. Москва вдруг запросила сведения о числе дипломатических раутов, приемов, балов. Оказывается, поступили сигналы о том, что посольство получает в огромных количествах икру, балыки и другие деликатесы, а также горячительные напитки без соответствующего оформления. Назревала крупная неприятность, которая могла обернуться для Войкова отзывом из Варшавы. В польской печати появились сообщения о предстоящем отъезде советского посланника в Москву — правда, без указания причин.
И тут вмешался господин случай.
Чем объяснялось такое исключение? Наверное, какими-то особыми заслугами перед партией и государством.
Войков родился в Керчи в 1888 году. По одним свидетельствам, его отец был школьным учителем, по другим — даже директором гимназии. Потом он вдруг оказался в Екатеринбурге — фельдшером на Надеждинском заводе. Причина переезда из благодатного Крыма на суровый Урал неизвестна.
Вообще-то в биографии Войкова-старшего, впрочем, как и его сына, довольно много «темных» пятен. Например, советский дипломат-невозвращенец Григорий Беседовский, работавший с Петром Войковым в посольстве в Варшаве, утверждал, что отец посла был махровым монархистом-черносотенцем, членом «Союза русского народа». Но если это так, то почему тогда Лазарь Войков дал своему сыну при рождении отнюдь не русское имя Пинхус, которое тот носил до начала двадцатых годов?
Пинхус Войков рос авантюрным пареньком. Очень рано, в гимназические годы, стал знакомиться с нелегальной литературой. Распространял революционные листовки, помогал приезжавшим в город эмиссарам Бунда, выполнял их несложные поручения. В пятнадцать лет он уже был членом РСДРП, правда, ее меньшевистского крыла.
За участие в антиправительственной деятельности его исключили из керченской гимназии. Чтобы продолжить образование сына, отец переехал в Ялту. Но и там юный бунтарь долго не продержался — его снова отчислили. Пришлось устраиваться на работу в порт. Экзамены за гимназию сдал экстерном и даже поступил в Петербургский университет.
В 1907 году девятнадцатилетний столичный студент, вовремя предупрежденный ялтинскими друзьями, спешно бежал за границу. В России ему грозили военный суд и смертная казнь — сыщикам стало известно, что Пинхус Войков принимал участие в теракте, в результате которого был убит ялтинский полицмейстер.
Так не доучившийся студент, переквалифицировавшийся в боевика, оказался в Швейцарии.
В Женеве он познакомился с Лениным. Об этом человеке Войков вспомнит в марте семнадцатого, когда эмигранты-большевики узнают о революции в России и станут спешно собираться на родину. В знаменитом пломбированном вагоне, в котором Ленин прибыл на Финляндский вокзал Петрограда, был и Войков.
Ильич взял его с собой не потому, что Войков входил в его ближайшее окружение. Наоборот, укрывавшийся в Швейцарии от российского правосудия молодой боевик не разделял идейные воззрения Ленина и, по сути, находился в стане его противников — меньшевиков.
Может, Войков выделялся какими-то особыми талантами — ораторскими, теоретическими, организаторскими? И здесь тоже приходится применять отрицание — нет. По свидетельству того же Григория Бесед овского, в Женеве Войков политической деятельностью занимался «слегка». И она, эта деятельность, состояла преимущественно в распорядительских функциях на благотворительных балах и в любительских выступлениях на благотворительных спектаклях.
Чем же он занимался в эмиграции? На естественном факультете университета, куда он поступил, изучал химию. Это пригодится ему потом, в России, при выполнении одной весьма сомнительной акции, о которой с гневом и возмущением говорят до сих пор.
Возникает закономерный вопрос: на какие же средства он учился и вообще существовал за границей? Русский боевик удачно женился на своей сокурснице. Ее отец был крупным варшавским купцом и присылал дочери ежемесячно около тысячи франков. На эти деньги Войковы жили вполне безбедно.
Как известно из исторической литературы, не все русские эмигранты, проживавшие тогда в Швейцарии, поддержали план Ленина о возвращении на родину. Было немало и таких, кто открыто осуждал Ленина за эту затею. Войков, как видим, в их число не входил.
О том, что он не был единомышленником Ленина, говорит и тот факт, что по возвращении в Россию Войков по-прежнему пребывал в рядах меньшевиков. Более того, он даже некоторое время работал в министерстве труда Временного правительства — того самого правительства министров-капиталистов, к свержению которого призывал Ленин.
В качестве эмиссара этого правительства летом 1917 года Войков прибыл в Екатеринбург. Здесь с ним произошла непонятная метаморфоза — в августе он перешел на сторону большевиков. В октябрьские дни он уже был членом Екатеринбургского военно-революционного комитета.
После прихода большевиков к власти Войков становится комиссаром продовольствия Уральской области и членом областного исполнительного комитета.
В конце 1918 года его повысили в должности — перевели в Москву и назначили членом коллегии Наркомата продовольствия. Затем он работал в Центросоюзе, в правлении треста «Центролес». Последняя должность перед переходом на дипломатическую работу — член коллегии Наркомата внешней торговли.
По данным все того же Григория Беседовского, из Внешторга Войков был изгнан с громким скандалом, со строгим партийным выговором. Наказан он был за систематическое разворовывание ценных мехов, которые раздаривал своим бесчисленным приятельницам.
Благодаря связям в кремлевских кругах Войков всплыл на дипломатическом поприще. В октябре 1921 года его назначили главой делегации РСФСР и УССР в смешанной советско-польской комиссии по передаче Польше культурных ценностей, эвакуированных в годы первой мировой войны в Россию.
В октябре 1924 года его неожиданно назначили советским посланником в Варшаву.
Польша в те годы занимала особое положение в ряду стран, с которыми граничил Советский Союз. Кремлевское руководство внимательно наблюдало за событиями в Германии, в которой нарастало революционное движение. Из Москвы в Берлин и обратно постоянно курсировали эмиссары Коминтерна. Следовали они через Варшаву.
Сегодня известно, что были намечены даже члены правительства советской Германии. Ядром немецкого Совнаркома должны были стать Пятаков и Ларин — по хозяйственной линии, Уншлихт, Берзин и Тухачевский — по военной. Ягода и Петере — по линии ГПУ. Подбирались кадры партийных работников, владевших хотя бы немного немецким языком, для переброски в Германию.
Посланником в Польше до назначения Войкова был Леонид Оболенский — из рода знаменитых русских кйязей. Прекрасное образование, европейские языки, светские манеры… Ему протежировал секретарь ЦК РКП(б) Крестинский, которому Оболенский до революции оказывал ряд мелких услуг.
И вот Оболенского сняли, а вместо него назначили новичка-дилетанта. Крестинскому, который пытался вступиться за своего протеже, популярно объяснили: ситуация в Польше такова, что необходимость в посланниках-чистюлях, подобных Оболенскому, отпала, и требуются люди, имеющие опыт боевой оперативной работы. Одной из причин снятия Оболенского было то, что он мягкотело согласился с требованием польских властей о немедленном выезде из Варшавы шестерых работников ГПУ и Разведупра, действовавших под крышей советского посольства. Мол, обстановка, наоборот, требует усиления присутствия этих «посторонних ведомств». А посол должен умело руководить ими.
Аристократ Оболенский с его старорежимными представлениями о дипломатическом этикете явно не годился для той роли, которую отводила ему Москва. Например, в Варшаве русские офицеры-эмигранты избили сотрудника советского посольства Кравченко, по совместительству работника ГПУ. В ответ Москва принимает решение об избиении четырех польских дипломатов. Оболенский получает протест польских властей — Кравченко избивали не поляки, а ваши же русские офицеры-эмигранты, за действия которых власти ответственности не несут. Возмущенный Оболенский сообщает об этом в Москву, поскольку тонкий ум и европейское воспитание не приемлют подобного рода «дипломатических» средств воздействия. В Москве, получив депешу, огорченно восклицают: "Товарищ недопонял… ".
Войков, в молодости прошедший школу боевиков, хорошо знакомый с работой чекистов, для этой роли годится больше. Но почему именно Войков? Он ведь не дипломат.
Официальная Варшава тоже против его назначения, но отнюдь не из-за того, что он не обладает необходимыми профессиональными данными. Польское правительство не соглашается принять Войкова в качестве советского посланника совсем по иным мотивам. Министерство иностранных дел Польши через своего посла в Москве доводит до сведения руководства советского НКИД, что польскую сторону устроила бы другая кандидатура.
Руководитель внешнеполитического ведомства Чичерин настораживается — это уже второй случай отказа Войкову в агремане. Два года назад такое же решение приняло британское правительство, когда в Москве попытались назначить Войкова советским официальным агентом в Канаде.
Чичерин докладывает Политбюро о нежелании Польши иметь у себя представителя советского правительства в лице Войкова. Почему? Чичерин отвечает: польская пресса развернула яростную кампанию против назначения Войкова, и правительство не может не прислушаться к голосу народа.
— С каких это пор польское правительство стало руководствоваться интересами народа? — подал голос Сталин. — Насколько нам известно, правительство Польши — буржуазное… Здесь, наверное, совсем иная причина…
— Причина, Иосиф Виссарионович, в том, что Войков участвовал в екатеринбургском акте, — сказал Чичерин.
— В екатеринбургском? — переспросил Сталин. — А что они увидели здесь предосудительного?
Генсек сделал логическое ударение на слове «они».
— А разве в девятнадцатом веке польские демократы не мечтали вместе с русскими о цареубийстве? Пожалуйста, вот Пушкин: «Самовластительный злодей, тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей со злобной радостию вижу». На эту же тему можно найти и у польских поэтов.
— У Адама Мицкевича, например, — подсказал образованный Чичерин.
— Никаких уступок. Они еще будут указывать нам, кого присылать, — возмутился Молотов.
— Войков, кажется, прямого участия в расстреле бывшего царя не принимал, — заметил Троцкий.
Сталин выслушал мнения других членов Политбюро и подытожил:
— Поручим товарищу Чичерину сообщить польскому министру иностранных дел нашу точку зрения. Форма сообщения — по усмотрению товарища Чичерина. Допускаю, что это может быть его личное письмо.
Чичерин поручение Политбюро выполнил — направил министру иностранных дел Польши графу Скшинскому личное послание, в котором напомнил и стихотворение Пушкина, и стихотворение Мицкевича. Последнее, кстати, на польском языке. Письмо заканчивалось категорическим заверением, что Войков не принимал никакого участия в убийстве семьи Романовых.
Аргументы советского наркома показались Варшаве убедительными, и она согласилась на назначение Войкова посланником. В ноябре 1924 года он уже приступил к своим новым обязанностям. Русская эмиграция в Польше провела серию акций протеста, что спустя три года после расправы с Войковым на перроне Варшавского вокзала дало основание Кремлю заявить о ее причастности к этому теракту.
Акции протеста против назначения Войкова посланником в основном сводились к публикациям в эмигрантской печати и пикетированию у здания советской миссии. Люди держали в руках плакаты, обвинявшие Войкова в расстреле царской семьи.
Войков называл это клеветническими измышлениями.
Однако сегодня на основе рассекреченных документов об убийстве Николая II и его семьи можно сделать однозначное заключение о причастности Войкова к екатеринбургской трагедии.
Конечно, лично он наган к императорскому затылку не приставлял, как и не целился в лоб супруги царя и их детей. Непосредственных исполнителей хватало и без него. Их имена установлены — Юровский, Ермаков, Никулин. Известны и фамилии семерых иностранных наемников, среди которых мадьяр Имре Надь. Возможно, это тот самый венгерский коммунист Имре Надь, повешенный в 1956 году в Будапеште на воротах тюрьмы.
Но и руки Войкова обагрены кровью невинных жертв, хотя при подготовке убийства он отвечал за «хозяйственные вопросы». Свои знания по химии, полученные в Женевском университете, он применил только один раз, и то — при уничтожении трупов! Перед тем, как их сжечь, Войков снял с одного трупа перстень с большим рубином и носил его без зазрения совести.
В архиве следователя Соколова, который первым проводил расследование обстоятельств убийства царской семьи после взятия белогвардейцами Екатеринбурга, сохранилась записка, написанная от руки Войковым: «Предлагаю выдать еще три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего. Областной комиссар Екатеринбурга Войков». Тела Романовых плохо горели, и получивший европейское образование химик понял, что запрошенной предварительно серной кислоты недостаточно. Керосина и спирта хватило. Войков предусмотрел даже сукно для заворачивания трупов. Наверное, сказались навыки боевика.
Еще в горбачевские времена был установлен состав комиссии, которая занималась подготовкой убийства царской семьи. Четвертым в списке значился Войков. Комиссия собиралась несколько раз — обсуждался порядок расстрела и способ уничтожения мертвых тел. Вот здесь и были востребованы его химические знания.
Нашлось применение и французскому языку, которому Войков обучался в Женеве.
По найденным новым документам, прямое убийство сначала не предусматривалось. Ликвидировать царя и его семью пытались с помощью хитроумного плана, целью которого была организация инсценировки побега императора.
Однажды в булочке, поданной к чаю, Николай II обнаружил искусно запеченную в тесто записку. Она была на французском языке. Царь прочел ее. Ему предлагалось бежать. В конце стояла подпись: «Офицер».
Он должен был дать ответ тоже по-французски.
Однако Николай II по каким-то причинам предложение не принял и на записку не ответил. Предположив, наверное, что он колеблется, неизвестный «офицер» снова дал о себе знать и снова запиской в булочке. Таких посланий царь получил несколько.
Письма были настолько искренними и горячими, что адресат готов был поверить в чистоту замыслов их автора. Но что-то удерживало царя от необдуманного поступка. Он так и не решился на предложенный ему вариант побега.
И правильно поступил. Потому что этим «офицером» был не кто иной, как Петр Войков. Это он сочинял письма по-французски. Замысел чекистов заключался в том, чтобы спровоцировать царя на побег, добиться от него письменного согласия на предложение мифического офицера и организовать спектакль с бегством, во время которого ликвидировать царскую семью, предъявив письменные доказательства заговора. Но царь на провокацию не поддался. Поэтому чекистам оставалось только прямое убийство.
В эмифантской литературе описано свидетельство одного из сотрудников советского посольства в Варшаве, которому Войков рассказывал о своем варианте истребления царской семьи. По словам Войкова, его проект был самым «чистым». Он предлагал довезти царское семейство до ближайшей полноводной реки и, расстреляв, потопить в реке, привязав гири к телам. Но президиум Уралсовета не согласился.
Словом, роль Войкова в уничтожении семьи императора в дополнительных доказательствах не нуждается. Он был одним из самых ярых сторонников этой жестокой по отношению к детям Николая меры. Великая французская революция в свое время казнила короля и королеву, но не тронула дофина. В Екатеринбурге не пощадили больного наследника Алексея — возможно, с целью обрубить царский род навсегда.
Палачи выполнили поставленную перед ними задачу. И были обласканы и вознаграждены Кремлем. Все участники злодейского убийства царской семьи получили высокие и «хлебные» посты в Москве. Юровский стал руководить московской ЧК, а после Гохраном, Голощекин — Казахстаном, Сафаров — комсомолом, Белобородов — НКВД.
По моральным качествам они одного поля ягоды. Юровский был бесчувственным палачом, не знающим, что такое муки совести, и в тридцать восьмом году скончался от рака, Голошекин — дегенератом, его расстреляли свои в сорок первом, Сафарова постигла та же участь, Белобородова — тоже, к тому же его еще поймали за руку на краже крупной суммы денег.
Нет никаких сомнений, что и Войков был выдвинут на работу в Москву, а потом и за границу исключительно за участие в палаческой акции в Екатеринбурге. По своим моральным качествам он тоже не отличался от других убийц из этой галереи.
По воспоминаниям Бесед овского, Войков был высокого роста, с подчеркнуто выпрямленной фигурой, с неприятными, вечно мутными от пьянства и наркотиков глазами, с жеманным голосом, а главное, с беспокойнопохотливыми взглядами, которые он бросал на всех встречавшихся ему женщин. Печать театральности лежала на всей его фигуре. Он производил впечатление провинциального светского льва. Говорил всегда искусственным баритоном, с длительными паузами, пышными фразами, непременно оглядывался вокруг, как бы проверяя, произвел ли он должный эффект на слушателей.
У сотрудников посольства зрели подозрения относительно нормальности его повышенной чувствительности к дамскому полу. Женщины, с которыми он запирался в своем кабинете, намекали на извращенность его половых чувств. Подозрения усилились, когда посланник «вышел на улицу». По ночам он шлялся по глухим улицам Пражского предместья, а потом занимал скамейки в парке с какими-то дамами.
Впрочем, не исключено, что «господин посланник» прикидывался сексуальным маньяком, чтобы отвести от себя подозрения в той деятельности, которую он не хотел афишировать. Передвижения Войкова по городу и его ночные контакты фиксировались. Они прекратились после того, как польское министерство иностранных дел официально предупредило: оно не имеет права вторгаться в личную жизнь господина посланника, но желает поставить его в известность, что на глухих варшавских улицах нередко прохожих увечат, а посему жизни Войкова грозит опасность. Наверное, польским спецслужбам стало кое-что известно о его конспиративных делах, которые он маскировал под любовные похождения. Ведь посол — не рядовой сотрудник посольства, его просто так из страны не выдворишь.
Стало быть, оценка, данная Войкову Беседовским, не верна? Посол в Варшаве не был бабником? Истина, скорее, посередине. Уж кого-кого, а Войкова к числу бесцветных личностей не отнесешь. Жить он любил красиво, на широкую ногу. И рисковать тоже.
Авантюризм, азарт были его врожденными чертами. Он не мог без чувства опасности. При нем несгораемые шкафы в секретных комнатах посольства были переполнены взрывчаткой, ручными гранатами, оболочками бомб. Одно время он носился с идеей убить маршала Пилсудского, который в результате военного переворота пришел к власти.
Наверное, в Войкове проснулся бывший боевик. Хотя он в нем никогда не засыпал. Постпред не терпел спокойной жизни. Ему нужны были таинственные встречи, секретные совещания, подпольная работа. Размеренная жизнь вызывала у него депрессию, тоску. Он приобрел моторную лодку, гонял на ней по Висле, устраивая во время этих прогулок совещания с членами подпольного ЦК польской компартии и комсомола. На носу лодки развевался советский флаг, отбивавший у полиции желание ее остановить и проверить документы у подозрительных пассажиров.
На этой моторке Войков совершил и вовсе дерзкий поступок. Видному польскому коммунисту Лещинскому удалось бежать из кабинета судебного следователя. Он укрылся в советском посольстве. Ночью Войков сел за руль автомобиля и лично вывез беглеца к пристани, где стояла его моторная лодка. На ней полпред перевез Лещинского в Данциг. Советский флаг освобождал судно от таможенного досмотра польской пограничной стражи.
Многие сумасбродные, на грани смертельного риска, поступки Войкова до сих пор не преданы огласке. Но и то, что известно, поражает несоответствием дипломатическому статусу. Взять хотя бы его идею об устранении Пилсудского.
Войков неоднократно обсуждал технические детали теракта против главы польского государства с работниками ОГПУ, работавшими под крышей посольства. Но на покушение такого уровня нужна была санкция как минимум Дзержинского. При очередной поездке в Москву Войков поднял этот вопрос, но Дзержинский, даже не советуясь в Политбюро, дал отрицательный ответ.
За время своего пребывания в качестве полномочного представителя советского правительства в Варшаве Войков успел нажить себе врагов и среди руководства торгпредства, поскольку бесцеремонно вторгался в чисто коммерческую сторону сделок. Слухи о самоуправстве посланника все чаще долетали до Кремля. Возможно, они сознательно раздувались и преувеличивались, поскольку самонадеянный полпред затрагивал интересы торгового ведомства, не любившего, чтобы в его дела кто-то вмешивался.
Наверное в целях нейтрализации настырного посланника возникло дело о таинственной пропаже из его несгораемого ящика значительной денежной суммы. Войков разъяснял, что, сжигая некоторые секретные бумаги, срок хранения которых истек, нечаянно бросил в огонь и несколько тысяч долларов. При этом называл свидетеля — секретаря посольства, в присутствии которого все происходило. Свидетель, однако, заявил, что в сожжении бумаг не участвовал и никаких пылающих в огне долларов не видел.
В Центральную контрольную комиссию подбросили новый компромат — документы Политбюро, которые Войков якобы держал в легко доступных местах. Москва вдруг запросила сведения о числе дипломатических раутов, приемов, балов. Оказывается, поступили сигналы о том, что посольство получает в огромных количествах икру, балыки и другие деликатесы, а также горячительные напитки без соответствующего оформления. Назревала крупная неприятность, которая могла обернуться для Войкова отзывом из Варшавы. В польской печати появились сообщения о предстоящем отъезде советского посланника в Москву — правда, без указания причин.
И тут вмешался господин случай.
ПОЕЗД ИЗ ЛОНДОНА
Седьмого июня 1927 года Войков на посольской машине в сопровождении сотрудника полпредства Юрия Григоровича приехал на Главный Варшавский вокзал.
Было без пяти минут девять часов утра. Вот-вот должен подойти скорый поезд из Лондона, который следовал через Берлин на Варшаву.
Накануне Войков получил сообщение, что этим поездом едет полпред в Англии Аркадий Павлович Розенгольц. В Варшаве он должен пересесть на московский поезд. Войков прибыл на вокзал, чтобы встретить коллегу и оказать ему в случае необходимости помощь.
Поезд на Москву отправлялся из Варшавы в девять часов пятьдесят пять минут утра. Следовательно, у Аркадия Павловича менее часа времени. Маловато для обстоятельного разговора, но достаточно, чтобы попить кофе в железнодорожном буфете и узнать подробности неприятного инцидента в Лондоне, о котором раструбили варшавские газеты.
Розенгольц был на год моложе Войкова, но успел зарекомендовать себя на партийном, военном и дипломатическом поприще. Они неплохо знали друг друга, часто встречались на различных совещаниях. И хотя партийный стаж Розенгольц имел на два года короче, послужной список у него был что надо: успел побывать членом Реввоенсовета СССР, возглавлял управление ВоенноВоздушных Сил РККА. С военной работы в 1925 году перешел на дипломатическую, получив престижную должность полпреда СССР в Англии.
И вот в конце мая Лондон заявляет о разрыве дипломатических отношений с Москвой. Полпреду Розенгольцу вместе со всем советским персоналом предложено покинуть Британию в течение десяти суток. Они и возвращаются на родину этим поездом.
Польская пресса с удовольствием смаковала подробности скандала. Высылку советских дипломатов объясняли тем, что они занимались шпионской и подрывной деятельностью.
В середине мая большая группа лондонских полицейских в форме и в штатском приехала к дому номер сорок девять по улице Мургейт. Там размещалось официальное торговое представительство СССР в Великобритании, а также совместное советско-британское акционерное общество «АРКОС», зарегистрированное в соответствии с английскими законами.
Полицейские ворвались в здание торгпредства в половине пятого дня и учинили повальный обыск, который продолжался до полуночи. Предварительно были отключены все телефоны, чтобы никто из сотрудников не сумел никуда позвонить. Полиция изъяла всю почту и даже шифры, которыми торгпредство пользовалось легально. Не обошлось и без силовых приемов — некоторые сотрудники оказали сопротивление.
Полиция подозревала, что помимо торговой в здании занимаются еще какой-то деятельностью, явно незаконной. Искали некий особо секретный английский документ, который, по всем данным, попал в это здание и ради которого был устроен полицейский налет. И хотя обнаружить его не удалось, в советском офисе нашли другие доказательства шпионской и подрывной деятельности Советов.
Было без пяти минут девять часов утра. Вот-вот должен подойти скорый поезд из Лондона, который следовал через Берлин на Варшаву.
Накануне Войков получил сообщение, что этим поездом едет полпред в Англии Аркадий Павлович Розенгольц. В Варшаве он должен пересесть на московский поезд. Войков прибыл на вокзал, чтобы встретить коллегу и оказать ему в случае необходимости помощь.
Поезд на Москву отправлялся из Варшавы в девять часов пятьдесят пять минут утра. Следовательно, у Аркадия Павловича менее часа времени. Маловато для обстоятельного разговора, но достаточно, чтобы попить кофе в железнодорожном буфете и узнать подробности неприятного инцидента в Лондоне, о котором раструбили варшавские газеты.
Розенгольц был на год моложе Войкова, но успел зарекомендовать себя на партийном, военном и дипломатическом поприще. Они неплохо знали друг друга, часто встречались на различных совещаниях. И хотя партийный стаж Розенгольц имел на два года короче, послужной список у него был что надо: успел побывать членом Реввоенсовета СССР, возглавлял управление ВоенноВоздушных Сил РККА. С военной работы в 1925 году перешел на дипломатическую, получив престижную должность полпреда СССР в Англии.
И вот в конце мая Лондон заявляет о разрыве дипломатических отношений с Москвой. Полпреду Розенгольцу вместе со всем советским персоналом предложено покинуть Британию в течение десяти суток. Они и возвращаются на родину этим поездом.
Польская пресса с удовольствием смаковала подробности скандала. Высылку советских дипломатов объясняли тем, что они занимались шпионской и подрывной деятельностью.
В середине мая большая группа лондонских полицейских в форме и в штатском приехала к дому номер сорок девять по улице Мургейт. Там размещалось официальное торговое представительство СССР в Великобритании, а также совместное советско-британское акционерное общество «АРКОС», зарегистрированное в соответствии с английскими законами.
Полицейские ворвались в здание торгпредства в половине пятого дня и учинили повальный обыск, который продолжался до полуночи. Предварительно были отключены все телефоны, чтобы никто из сотрудников не сумел никуда позвонить. Полиция изъяла всю почту и даже шифры, которыми торгпредство пользовалось легально. Не обошлось и без силовых приемов — некоторые сотрудники оказали сопротивление.
Полиция подозревала, что помимо торговой в здании занимаются еще какой-то деятельностью, явно незаконной. Искали некий особо секретный английский документ, который, по всем данным, попал в это здание и ради которого был устроен полицейский налет. И хотя обнаружить его не удалось, в советском офисе нашли другие доказательства шпионской и подрывной деятельности Советов.