Страница:
Герцог взял пергамента и быстро пробежал их глазами. Однако он не спешил возвращать бумаги Фаусте — он размышлял, прикидывал, высчитывал. Фауста со своим неизменным спокойствием наблюдала за ним. Она знала, что в конце концов честолюбие заглушит голос совести. И действительно, герцог пожал плечами и шепотом произнес:
— К черту щепетильность! Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
И, протягивая Фаусте ее бумаги, громко и решительно заявил:
— И что же вы предлагаете мне от имени короля Испании?
— Золото, — ответила она, — столько золота, сколько вам понадобится. Через месяц у меня в руках будет четыре миллиона; вы сможете располагать ими.
— Это немалые деньги, — задумчиво произнес Ангулем, — однако их недостаточно для того, что мы задумали.
— Я знаю. Но за ними последуют следующие миллионы. Я же сказала: вы получите столько золота, сколько вам понадобится.
— Хорошо. Но тем не менее нам придется потерять месяц в ожидании первого взноса, — заметил герцог.
— Нет, — заверила его Фауста, — я богата. Слава Богу, пока еще я могу черпать золото из собственных сундуков.
— И это все, что вы предлагаете мне от имени короля Испании? — поинтересовался герцог, поклоном давая знать, что у него нет более возражений.
— Еще вам предлагают две армии: одна во Фландрии, другая возле границы в Испании, обе готовы войти во Францию по первому же сигналу.
И, так как герцог энергичным жестом выразил протест против высказанного предложения, она с улыбкой прибавила:
— Понимаю: вам необходимо любой ценой избежать иностранного вторжения. Я сказала вам об армиях только для того, чтобы вы знали: в случае необходимости вы можете рассчитывать на их поддержку. Вообще-то я собираюсь предложить вам нечто лучшее. В течение тех нескольких недель, что я нахожусь здесь, я не теряла зря времени. Сейчас у меня уже имеется четыре склада оружия: один неподалеку от ратуши, другой на острове Ситэ, третий возле Университета, четвертый в пригороде Монмартр. Это мои личные арсеналы, их местонахождение никому не известно. Там есть порох, пули и ружья; их достаточно для того, чтобы вооружить не одну тысячу человек. Припасено даже несколько пушек.
— Не хватает только солдат, — улыбнулся герцог.
— Солдаты у меня есть, — без тени улыбки ответила принцесса. — Ядро моей армии состоит из двух тысяч отборнейших воинов; в основном это испанские дворяне, прибывшие в Париж под видом торговцев и ремесленников. Сейчас они рассеяны по всему городу, но по моему приказу они смогут собраться за несколько часов. В случае, если будет необходим вооруженный переворот, эти солдаты не скомпрометируют вас в глазах народа, ибо их примут за французов из южных провинций — Прованса, Лангедока или Гаскони. Все они прекрасно говорят по-французски, а благодаря принятым мною мерам в любую минуту смогут доказать, что являются добрыми французами. Так что, как видите, если вдруг придется прибегнуть к силе, никто не сможет упрекнуть вас в том, что вы призвали на помощь иноземельцев.
— Вы по-прежнему тот же неутомимый и изобретательный боец, каким были в те далекие времена, когда вам удалось собрать воедино все нити разветвленного заговора, получившего название Лиги, — с искренним восхищением вымолвил герцог.
Фауста приняла его комплимент с совершенно бесстрастным выражением лица: невозможно было понять, приятен он ей или нет. На минуту в комнате воцарилась тишина. Без сомнения, оба вспоминали о мрачном и бурном прошлом, когда они не на жизнь, а на смерть вели друг с другом борьбу, окончившуюся полным разгромом Фаусты. И, думая о былом, оба не могли не вспомнить о Пардальяне, чей проницательный ум помогал герцогу в том поединке и привел его к победе.
Но ни один из них, конечно же, не подозревал, что в эту минуту Пардальян был совсем рядом, в нескольких шагах от них, и все видел и слышал.
Герцог Ангулемский первым отбросил мысли о прошлом. Глядя прямо в глаза Фаусты, он произнес:
— Полагаю, сударыня, теперь вы сообщите, какую роль вы отводите себе в том грандиозном спектакле, который мы намереваемся разыграть?
— Непременно, сударь.
— Но прежде, — продолжал Ангулем, — мне хотелось бы узнать, чем именно я буду обязан королю Испании и вам, и какова цена помощи, которую вы мне предлагаете. Вы же понимаете, принцесса: если ваши условия окажутся неприемлемыми, меня будет терзать совесть, ибо я узнал от вас о тех средствах, коими вы располагаете, и коими я, не устояв перед искушением, едва не воспользовался.
— Отдаю должное вашей безукоризненной честности, — глубокомысленно заметила Фауста. — Но будьте спокойны, герцог, условия, поставленные вам королем Филиппом, разумны и справедливы. Уверена, что вы без колебаний согласитесь на них. Вот они: возмещение тех сумм, которые будут вами потрачены; разумеется, вам будет предоставлено время, чтобы выплатить этот долг. И еще: король Филипп III попросит короля Карла X скрепить их союз прочными и нерушимыми узами. Это все.
— Как? — воскликнул герцог, пораженный столь скромными требованиями. — От меня не потребуют раздела Франции?.. Территориальных уступок?..
— Никакого раздела, никаких территориальных уступок, — повторила, улыбаясь, Фауста. — Как видите, трудно быть более умеренным.
— Великодушие испанского монарха смущает меня, — пробормотал герцог, пытаясь сообразить, где же кроется подвох.
Фауста одарила герцога одной из своих неподражаемых улыбок, которой Ангулем, к сожалению, не придал никакого значения; однако эта улыбка не ускользнула от проницательного взора Пардальяна.
— Не буду скрывать от вас, — сказала она, — что король, чьим советником является герцог Лерма, сначала был отнюдь не столь скромен в своих требованиях, но мне удалось доказать ему, в чем состоит подлинный его интерес. А он заключается вовсе не в том, чтобы вырвать у вас несколько городов или провинций, которые вы или ваши наследники вскоре отвоюют обратно, но в том, чтобы, во-первых, заручившись вашей поддержкой, вновь привести к повиновению те провинции Фландрии, какие к сегодняшнему дню успели стать независимыми, а во-вторых, чтобы укрепить королевскую власть повсюду, где она дала трещину.
— Вы рассуждали, как мудрый политик, сударыня, — одобрил герцог, — и я никогда не забуду услуги, оказанной мне вами в столь щекотливом деле. Что же касается короля Филиппа, то можете его заверить, что у него не будет союзника вернее и надежнее, чем я.
— Я занесу ваши слова на бумагу и заверю их вашей подписью, — без тени улыбки ответила Фауста.
— Теперь поговорим о вас, — произнес герцог. — Чего требуете вы?
— Того же, чего и король Филипп. Вы уже знаете мои соображения по этому поводу. Однако, признаюсь, я сохранила за собой право попросить вас еще кое о чем.
Герцог обрел былую уверенность в себе; галантно поклонившись, он заверил собеседницу:
— Какова бы ни была ваша просьба, заранее обещаю вам исполнить ее. Говорите же.
— Нет, — улыбнулась Фауста, — я сообщу ее вам, когда настанет время, то есть накануне того дня, когда вы отправитесь в Нотр-Дам, дабы возложить на свою голову корону королей Франции.
На губах Фаусты играла улыбка, а мы с вами помним, сколь притягательно и соблазнительно умела она улыбаться. Герцог ожидал ожесточенного торга. Он полагал, что у него попросят по меньшей мере половину его будущего королевства, и заранее готовился дать отпор… в крайнем случае перенести разговор на следующий раз. Бескорыстие короля Испании приятно удивило его, а улыбка Фаусты окончательно покорила. И он без колебаний повторил:
— В тот день, когда вам станет угодно, король Франции сдержит обещание, данное сегодня герцогом Ангулемским, и исполнит вашу просьбу, о чем бы вы ни попросили.
И Фауста торжественно проговорила:
— Я беру с вас слово, герцог.
XXVI
XXVII
— К черту щепетильность! Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
И, протягивая Фаусте ее бумаги, громко и решительно заявил:
— И что же вы предлагаете мне от имени короля Испании?
— Золото, — ответила она, — столько золота, сколько вам понадобится. Через месяц у меня в руках будет четыре миллиона; вы сможете располагать ими.
— Это немалые деньги, — задумчиво произнес Ангулем, — однако их недостаточно для того, что мы задумали.
— Я знаю. Но за ними последуют следующие миллионы. Я же сказала: вы получите столько золота, сколько вам понадобится.
— Хорошо. Но тем не менее нам придется потерять месяц в ожидании первого взноса, — заметил герцог.
— Нет, — заверила его Фауста, — я богата. Слава Богу, пока еще я могу черпать золото из собственных сундуков.
— И это все, что вы предлагаете мне от имени короля Испании? — поинтересовался герцог, поклоном давая знать, что у него нет более возражений.
— Еще вам предлагают две армии: одна во Фландрии, другая возле границы в Испании, обе готовы войти во Францию по первому же сигналу.
И, так как герцог энергичным жестом выразил протест против высказанного предложения, она с улыбкой прибавила:
— Понимаю: вам необходимо любой ценой избежать иностранного вторжения. Я сказала вам об армиях только для того, чтобы вы знали: в случае необходимости вы можете рассчитывать на их поддержку. Вообще-то я собираюсь предложить вам нечто лучшее. В течение тех нескольких недель, что я нахожусь здесь, я не теряла зря времени. Сейчас у меня уже имеется четыре склада оружия: один неподалеку от ратуши, другой на острове Ситэ, третий возле Университета, четвертый в пригороде Монмартр. Это мои личные арсеналы, их местонахождение никому не известно. Там есть порох, пули и ружья; их достаточно для того, чтобы вооружить не одну тысячу человек. Припасено даже несколько пушек.
— Не хватает только солдат, — улыбнулся герцог.
— Солдаты у меня есть, — без тени улыбки ответила принцесса. — Ядро моей армии состоит из двух тысяч отборнейших воинов; в основном это испанские дворяне, прибывшие в Париж под видом торговцев и ремесленников. Сейчас они рассеяны по всему городу, но по моему приказу они смогут собраться за несколько часов. В случае, если будет необходим вооруженный переворот, эти солдаты не скомпрометируют вас в глазах народа, ибо их примут за французов из южных провинций — Прованса, Лангедока или Гаскони. Все они прекрасно говорят по-французски, а благодаря принятым мною мерам в любую минуту смогут доказать, что являются добрыми французами. Так что, как видите, если вдруг придется прибегнуть к силе, никто не сможет упрекнуть вас в том, что вы призвали на помощь иноземельцев.
— Вы по-прежнему тот же неутомимый и изобретательный боец, каким были в те далекие времена, когда вам удалось собрать воедино все нити разветвленного заговора, получившего название Лиги, — с искренним восхищением вымолвил герцог.
Фауста приняла его комплимент с совершенно бесстрастным выражением лица: невозможно было понять, приятен он ей или нет. На минуту в комнате воцарилась тишина. Без сомнения, оба вспоминали о мрачном и бурном прошлом, когда они не на жизнь, а на смерть вели друг с другом борьбу, окончившуюся полным разгромом Фаусты. И, думая о былом, оба не могли не вспомнить о Пардальяне, чей проницательный ум помогал герцогу в том поединке и привел его к победе.
Но ни один из них, конечно же, не подозревал, что в эту минуту Пардальян был совсем рядом, в нескольких шагах от них, и все видел и слышал.
Герцог Ангулемский первым отбросил мысли о прошлом. Глядя прямо в глаза Фаусты, он произнес:
— Полагаю, сударыня, теперь вы сообщите, какую роль вы отводите себе в том грандиозном спектакле, который мы намереваемся разыграть?
— Непременно, сударь.
— Но прежде, — продолжал Ангулем, — мне хотелось бы узнать, чем именно я буду обязан королю Испании и вам, и какова цена помощи, которую вы мне предлагаете. Вы же понимаете, принцесса: если ваши условия окажутся неприемлемыми, меня будет терзать совесть, ибо я узнал от вас о тех средствах, коими вы располагаете, и коими я, не устояв перед искушением, едва не воспользовался.
— Отдаю должное вашей безукоризненной честности, — глубокомысленно заметила Фауста. — Но будьте спокойны, герцог, условия, поставленные вам королем Филиппом, разумны и справедливы. Уверена, что вы без колебаний согласитесь на них. Вот они: возмещение тех сумм, которые будут вами потрачены; разумеется, вам будет предоставлено время, чтобы выплатить этот долг. И еще: король Филипп III попросит короля Карла X скрепить их союз прочными и нерушимыми узами. Это все.
— Как? — воскликнул герцог, пораженный столь скромными требованиями. — От меня не потребуют раздела Франции?.. Территориальных уступок?..
— Никакого раздела, никаких территориальных уступок, — повторила, улыбаясь, Фауста. — Как видите, трудно быть более умеренным.
— Великодушие испанского монарха смущает меня, — пробормотал герцог, пытаясь сообразить, где же кроется подвох.
Фауста одарила герцога одной из своих неподражаемых улыбок, которой Ангулем, к сожалению, не придал никакого значения; однако эта улыбка не ускользнула от проницательного взора Пардальяна.
— Не буду скрывать от вас, — сказала она, — что король, чьим советником является герцог Лерма, сначала был отнюдь не столь скромен в своих требованиях, но мне удалось доказать ему, в чем состоит подлинный его интерес. А он заключается вовсе не в том, чтобы вырвать у вас несколько городов или провинций, которые вы или ваши наследники вскоре отвоюют обратно, но в том, чтобы, во-первых, заручившись вашей поддержкой, вновь привести к повиновению те провинции Фландрии, какие к сегодняшнему дню успели стать независимыми, а во-вторых, чтобы укрепить королевскую власть повсюду, где она дала трещину.
— Вы рассуждали, как мудрый политик, сударыня, — одобрил герцог, — и я никогда не забуду услуги, оказанной мне вами в столь щекотливом деле. Что же касается короля Филиппа, то можете его заверить, что у него не будет союзника вернее и надежнее, чем я.
— Я занесу ваши слова на бумагу и заверю их вашей подписью, — без тени улыбки ответила Фауста.
— Теперь поговорим о вас, — произнес герцог. — Чего требуете вы?
— Того же, чего и король Филипп. Вы уже знаете мои соображения по этому поводу. Однако, признаюсь, я сохранила за собой право попросить вас еще кое о чем.
Герцог обрел былую уверенность в себе; галантно поклонившись, он заверил собеседницу:
— Какова бы ни была ваша просьба, заранее обещаю вам исполнить ее. Говорите же.
— Нет, — улыбнулась Фауста, — я сообщу ее вам, когда настанет время, то есть накануне того дня, когда вы отправитесь в Нотр-Дам, дабы возложить на свою голову корону королей Франции.
На губах Фаусты играла улыбка, а мы с вами помним, сколь притягательно и соблазнительно умела она улыбаться. Герцог ожидал ожесточенного торга. Он полагал, что у него попросят по меньшей мере половину его будущего королевства, и заранее готовился дать отпор… в крайнем случае перенести разговор на следующий раз. Бескорыстие короля Испании приятно удивило его, а улыбка Фаусты окончательно покорила. И он без колебаний повторил:
— В тот день, когда вам станет угодно, король Франции сдержит обещание, данное сегодня герцогом Ангулемским, и исполнит вашу просьбу, о чем бы вы ни попросили.
И Фауста торжественно проговорила:
— Я беру с вас слово, герцог.
XXVI
НЕПРЕДВИДЕННАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ
Помолчав, Фауста продолжила:
— Теперь я познакомлю вас со своим планом относительно юного короля Людовика XIII. Чтобы сделать вас королем Франции, нам необходимо избавиться от него.
То ли случайно, то ли следуя тонкому расчету, она произнесла эти слова с такой зловещей интонацией, что герцог вздрогнул.
— О! Неужели вы готовите ему… участь его отца?
Фауста томно взглянула на собеседника своими огромными бархатными глазами и увидела, как побледнел герцог; зубы его стучали от страха. Но ей необходимо было знать, до какой степени она могла рассчитывать на него и что именно заставит его отказаться от своих честолюбивых замыслов. Голос ее посуровел, и слово, какое не осмелился произнести Ангулем, слетело с ее уст, разя, словно удар кинжала:
— То есть прикажу убить его? А почему бы и нет, если у нас не будет иного выхода?
И она вперила в герцога мрачный взор.
Тщеславие побудило бывшего друга Пардальяна наделать множество серьезных ошибок, за которые он расплатился долгими годами заключения. Но какие бы интриги ни плел герцог Ангулемский, он никогда не допускал даже мысли об умерщвлении своего соперника. Мы уверены, что его вспыльчивая и искренняя натура никогда бы не позволила ему дойти до подобной крайности. Фауста же с присущей ей жестокостью внезапно заставила его решать вопрос об убийстве юного французского монарха. И он отступил. Опустив голову, он тяжело дышал, на лбу его выступили крупные капли пота.
— Надеюсь, подобные пустяки вас не остановят? — надменно произнесла Фауста. — Вы сами только что сказали, что нельзя зажарить яичницы, не разбив яиц.
Пылающий взор Фаусты, устремленный на несчастного герцога, старался внушить ему такую же безжалостную непреклонность. Но Карл только сумел пролепетать:
— Это ужасно!
Однако она поняла, что одержала верх. Вероятно, сам герцог искал лишь предлога, чтобы заставить умолкнуть свою бунтующую совесть. И тут-то Фауста пришла ему на помощь.
— В сущности, чего вам тревожиться? — произнесла она со свойственным ей высокомерием. — Разумеется, я не поручу исполнять эту работу вам. Речь идет только о том, чтобы отдать нужный приказ… Приказ, обрекающий его на смерть… Вы же хотите царствовать. Неужели вы считаете, что, поднявшись на трон, вы не станете отдавать подобного рода приказания? Неужели вы навсегда останетесь таким же нерешительным, как сейчас? Если так, то вам лучше даже не пытаться взойти на ту вершину, где перестают действовать законы и предрассудки стада, именуемого человеческим сообществом. Высота доступна только королям, они — наместники Господа на земле; у вас же закружится голова, вы сорветесь вниз и сломаете себе шею. Если у вас не хватает мужества приказать казнить человека, лучше оставайтесь тем, что вы есть сейчас.
Слова эти, а еще больше тон, каким они были произнесены, обожгли герцога, подобно удару кнута. Он мгновенно отбросил прочь последние сомнения.
— Вы правы, — решительно произнес он. — У меня был приступ слабости. Более он не повторится.
И желая показать, что он избавился от предрассудка, именуемого щепетильностью, Карл поинтересовался:
— А у вас есть кто-нибудь, кто бы исполнил эту работу?
Фауста — и тут надо отдать ей должное — прибегала к убийству только тогда, когда оно было ей совершенно необходимо. В таких случаях она забывала обо всех человеческих чувствах и ничто не могло ни взволновать ее, ни разжалобить. Все средства, включая самые жестокие, были хороши для достижения поставленной цели, и принцесса, не испытывая ни малейших угрызений совести, разила того, кто осмеливался вставать у нее на пути. Но мы обязаны признать, что она надеялась найти способ заставить Людовика XIII добровольно уступить трон герцогу Ангулемскому и оставить юного короля в живых. Смерть сына Генриха IV не входила в ее планы. Однако решив проверить, готов ли герцог идти до конца ради задуманного ею предприятия, она, не колеблясь, утвердительно ответила на поставленный им вопрос:
— Да.
Она лгала. И снова справедливости ради нам приходится признать, что лгать ей доводилось крайне редко. Сейчас она считала свою ложь оправданной и даже неизбежной. Мы же упомянули о ней потому, что эта маленькая неправда повлекла за собой целую вереницу недоразумений, приведших вскоре к неожиданным последствиям. Но — обо всем по порядку.
Побуждаемый острым любопытством, герцог спросил:
— Как же зовут нового Равальяка?
На этот раз Фауста замешкалась с ответом; она не предполагала убивать короля, а поэтому не задумывалась, кто сможет исполнить подобное приказание. Однако замешательство ее было столь кратким, что не только герцог, но и проницательный Пардальян ничего не заметили. Она ответила наугад:
— Некий юный искатель приключений, не имеющий ни гроша за душой; он с недавних пор состоит у меня на службе.
Она решила, что герцог удовлетворится таким ответом, но ошиблась.
— Прошу вас, назовите имя… — настаивал он. — Я должен знать его.
Действительно, Ангулем имел на это право: разве не он был более всех заинтересован в этом страшном преступлении?
Фауста уже не колебалась. Хотя юный авантюрист недавно поступил к ней на службу, она уже запомнила его имя.
— Это граф Одэ де Вальвер, — ответила она.
Герцог Ангулемский порылся в памяти: имя это было ему совершенно незнакомо.
— А вы уверены, что он выполнит подобный приказ? — переспросил он, помолчав.
— Честно говоря, пока не знаю, — ответила Фауста.
— Черт возьми! — воскликнул герцог. — Но это же надо выяснить!
Фауста, знавшая, что ей теперь нужно говорить, улыбнулась и уверенно сказала:
— Этот молодой человек влюблен. Влюблен так, как могут любить только редкие натуры. Влюблен до безумия. Это самозабвенная, всепоглощающая страсть… подобная той, какую вы некогда испытали к вашей Виолетте, на которой впоследствии женились. Такая страсть делает человека способным на любые безумства, он равно может совершать геройские поступки и преступления — в зависимости от того, куда его направить: к добру или ко злу. А когда знаешь, как взяться за дело, от страстного влюбленного можно получить все, что пожелаешь. Вы согласны?
— Но я не понимаю, куда вы клоните, — нетерпеливо произнес герцог.
— Сейчас поймете, — заверила его Фауста. — Девушка, в которую влюблен этот молодой человек, имеет очень много общего с Виолеттой: недаром я только что упомянула о ней. Как и Виолетту, ее в раннем детстве похитили и воспитали чужие люди. Виолетта пела на улицах, эта девушка продает цветы. Парижане называют ее Мюгеттой, или Мюгеттой-Ландышем. Виолетта…
— Виолетта, — резко перебил ее герцог, ибо сравнения Фаусты вызывали у него глухое раздражение, — происходила из знатной семьи: ее мать была из дома Монтегю, а отцом был — принц Фарнезе.
— Именно к этому я и собиралась перейти, — мягко улыбаясь, ответила Фауста и как ни в чем не бывало продолжала: — Как и Виолетта, Мюгетта принадлежит к знатному роду. И так же, как Виолетта, она не знает своих родителей. Теперь слушайте, герцог: я единственная, кому известна тайна происхождения этой девушки: только я знаю имена ее родителей. Сейчас я вам открою их. Вот уже семнадцать лет, как они считают ее умершей.
— Так сколько же ей лет? — поинтересовался Ангулем, которого эта история начинала занимать.
— Ей семнадцать. Родители считают, что она умерла в день своего рождения.
Улыбка, которой Фауста сопроводила эти слова, была столь выразительна, что герцог тотчас понял, чего она не договорила, и с искренним возмущением воскликнул:
— Как, родители сами захотели умертвить ее?.. Кто же эти чудовища, решившие погубить собственное дитя?..
Фауста не ответила, только улыбнулась еще более многозначительно и проговорила:
— История маленькой Мюгетты представляет для вас особый интерес, герцог. Поэтому я расскажу ее вам во всех подробностях. Однако рассказ мой будет долог, поэтому пока мы его отложим. Сейчас вам достаточно знать, что вы станете бороться против родителей этой девушки. Они стоят между вами и троном, принадлежащим вам по праву. У вас нет более могущественных и более опасных врагов, чем они. Ибо, как я уже сказала, они богаты, знатны и могущественны.
— Что ж, — воскликнул заинтригованный герцог, — мы вспомним прежние времена, когда нам доводилось сражаться и не с такими противниками. К тому же сейчас вы на моей стороне. Черт раздери, как говаривал мой отец, король Карл, я уверен, что вы, зная о грозящей опасности, наверняка приняли меры, дабы предотвратить ее.
— Разумеется, герцог: я решила сделать так, чтобы эта девушка помогла нам.
— Но каким же образом вы этого добьетесь?
— Я сумела привязать к себе эту бедную уличную цветочницу, не знающую иного имени, кроме того, которым наградили ее парижане; сумела завоевать ее любовь.
— Иначе и быть не могло! — торжествующе воскликнул герцог. — Итак, теперь эта девушка смотрит на мир вашими глазами!
— Вы правы, — улыбнулась Фауста. — Эта девушка — игрушка в моих руках, я сделаю из нее все, что захочу. Осознанно или нет, но она будет исполнять все мои приказы. Словом, возвращаясь к графу де Вальверу, я хочу сказать, что в тот день, когда он понадобится, я прибегну к услугам его возлюбленной.
— И она — быть может, сама того не зная — сделает из него то, что герцогиня де Монпансье сделала некогда из монаха Жака Клемана! — восхитился герцог и тут же разразился восторженными комплиментами: — О, принцесса, это просто невероятно! Как же вы умны, как изобретательны! О, я помню, как в свое время ваши изысканные интриги осложняли мне жизнь!
И куда только подевались его сомнения, его совесть и честь?! Герцог и думать забыл, что сейчас он вместе с Фаустой замышлял гнусное убийство! Узнав же о том, что невинная девушка должна стать орудием в руках коварной принцессы, он, зрелый мужчина, радовался как дитя. Десять лет тюрьмы ничему не научили герцога, он не замечал, как становится послушной марионеткой у страшного кукловода, дергающего за ниточки в соответствии со своими желаниями.
Фауста, удовлетворенная тем, что сумела-таки переубедить герцога, наградила его очаровательной, хотя и слегка презрительной улыбкой. Впрочем, в своем теперешнем состоянии Ангулем не мог заметить таких нюансов. Фауста же как всегда спокойно произнесла:
— Надеюсь, однако, что все это только прожекты, ибо девушка нужна нам для других целей.
Герцог замер от изумления. Он был так удивлен, что даже не подумал порадоваться тому, что, быть может, не станет виновником отвратительного убийства, замысел которого только что обсуждался в этой комнате.
Принцесса же почему-то перевела взгляд на дверь и насторожилась. Ни Карл Ангулемский, ни Пардальян не услышали легкого поскребывания, а Фауста уловила его и сразу догадалась, что это дает знать о себе ее верный д'Альбаран. Отлично понимая, что великан-испанец мог позволить себе прервать ее беседу с гостем только в том случае, если произошло нечто чрезвычайное, она, не меняя выражения лица и чуть повысив голос, произнесла:
— Входи, д'Альбаран.
На пороге мгновенно возник ее верный слуга с запечатанным конвертом в руке. С присущей ему флегматичностью он медленной тяжелой поступью подошел к своей госпоже и, смотря ей прямо в глаза, протянул письмо. Глядя на его спокойное лицо и медлительные движения, можно было подумать, что речь идет об обычных повседневных делах. Действительно, отдавая конверт Фаусте, д'Альбаран, слегка растягивая слова, лаконично произнес:
— Срочная почта.
Фауста взяла письмо и, обернувшись к Ангулему, любезно спросила:
— Вы позволите, герцог?
Герцог кивнул в знак согласия. Сохраняя прежнюю безмятежность, Фауста сломала печать, развернула лист и прочла его. Она осталась невозмутимой и бесстрастной, однако содержание этого послания заставило ее похолодеть.
Письмо было составлено д'Альбараном; он сам и доставил его своей госпоже. В нем говорилось:
«Некий человек постучал в дверь с черного хода и назвал имя Ла Горель. Это не был Ландри Кокнар, то есть единственный посетитель, имеющий право пользоваться данным паролем, поэтому караульные отвели его в известную Вам приемную и отправились предупредить меня. Когда я пришел, незнакомец уже исчез. Так как он не мог выйти из дворца, я отправился на его поиски и в конце концов обнаружил его сейчас: он находится в чулане без окон и подслушивает Ваш разговор. Я приказал запереть его там и принять прочие меры предосторожности. Несмотря на то, что незнакомец старательно кутался в плащ, один из караульных утверждает, что узнал в нем шевалье де Пардальяна».
Надо было обладать удивительной выдержкой Фаусты, дабы, узнав столь неожиданную и столь неприятную новость, сохранить полнейшую невозмутимость. И тем не менее руки выдали волнение: ее тонкие пальцы судорожно скомкали роковую записку. Но это было единственным проявлением чувств, которое она себе позволила. А так как лицо ее было по-прежнему спокойным, то герцог Ангулемский, не подозревая о надвигающейся страшной грозе, с улыбкой поинтересовался:
— Плохие новости, принцесса?
Улыбнувшись в ответ, Фауста задумчиво произнесла:
— Пока не знаю.
Однако она уже приняла решение и была готова действовать.
— Все просто замечательно, — сказала она д'Альбарану, — я сейчас иду.
Одновременно взор ее повелел испанцу быть готовым ко всему.
— Теперь я познакомлю вас со своим планом относительно юного короля Людовика XIII. Чтобы сделать вас королем Франции, нам необходимо избавиться от него.
То ли случайно, то ли следуя тонкому расчету, она произнесла эти слова с такой зловещей интонацией, что герцог вздрогнул.
— О! Неужели вы готовите ему… участь его отца?
Фауста томно взглянула на собеседника своими огромными бархатными глазами и увидела, как побледнел герцог; зубы его стучали от страха. Но ей необходимо было знать, до какой степени она могла рассчитывать на него и что именно заставит его отказаться от своих честолюбивых замыслов. Голос ее посуровел, и слово, какое не осмелился произнести Ангулем, слетело с ее уст, разя, словно удар кинжала:
— То есть прикажу убить его? А почему бы и нет, если у нас не будет иного выхода?
И она вперила в герцога мрачный взор.
Тщеславие побудило бывшего друга Пардальяна наделать множество серьезных ошибок, за которые он расплатился долгими годами заключения. Но какие бы интриги ни плел герцог Ангулемский, он никогда не допускал даже мысли об умерщвлении своего соперника. Мы уверены, что его вспыльчивая и искренняя натура никогда бы не позволила ему дойти до подобной крайности. Фауста же с присущей ей жестокостью внезапно заставила его решать вопрос об убийстве юного французского монарха. И он отступил. Опустив голову, он тяжело дышал, на лбу его выступили крупные капли пота.
— Надеюсь, подобные пустяки вас не остановят? — надменно произнесла Фауста. — Вы сами только что сказали, что нельзя зажарить яичницы, не разбив яиц.
Пылающий взор Фаусты, устремленный на несчастного герцога, старался внушить ему такую же безжалостную непреклонность. Но Карл только сумел пролепетать:
— Это ужасно!
Однако она поняла, что одержала верх. Вероятно, сам герцог искал лишь предлога, чтобы заставить умолкнуть свою бунтующую совесть. И тут-то Фауста пришла ему на помощь.
— В сущности, чего вам тревожиться? — произнесла она со свойственным ей высокомерием. — Разумеется, я не поручу исполнять эту работу вам. Речь идет только о том, чтобы отдать нужный приказ… Приказ, обрекающий его на смерть… Вы же хотите царствовать. Неужели вы считаете, что, поднявшись на трон, вы не станете отдавать подобного рода приказания? Неужели вы навсегда останетесь таким же нерешительным, как сейчас? Если так, то вам лучше даже не пытаться взойти на ту вершину, где перестают действовать законы и предрассудки стада, именуемого человеческим сообществом. Высота доступна только королям, они — наместники Господа на земле; у вас же закружится голова, вы сорветесь вниз и сломаете себе шею. Если у вас не хватает мужества приказать казнить человека, лучше оставайтесь тем, что вы есть сейчас.
Слова эти, а еще больше тон, каким они были произнесены, обожгли герцога, подобно удару кнута. Он мгновенно отбросил прочь последние сомнения.
— Вы правы, — решительно произнес он. — У меня был приступ слабости. Более он не повторится.
И желая показать, что он избавился от предрассудка, именуемого щепетильностью, Карл поинтересовался:
— А у вас есть кто-нибудь, кто бы исполнил эту работу?
Фауста — и тут надо отдать ей должное — прибегала к убийству только тогда, когда оно было ей совершенно необходимо. В таких случаях она забывала обо всех человеческих чувствах и ничто не могло ни взволновать ее, ни разжалобить. Все средства, включая самые жестокие, были хороши для достижения поставленной цели, и принцесса, не испытывая ни малейших угрызений совести, разила того, кто осмеливался вставать у нее на пути. Но мы обязаны признать, что она надеялась найти способ заставить Людовика XIII добровольно уступить трон герцогу Ангулемскому и оставить юного короля в живых. Смерть сына Генриха IV не входила в ее планы. Однако решив проверить, готов ли герцог идти до конца ради задуманного ею предприятия, она, не колеблясь, утвердительно ответила на поставленный им вопрос:
— Да.
Она лгала. И снова справедливости ради нам приходится признать, что лгать ей доводилось крайне редко. Сейчас она считала свою ложь оправданной и даже неизбежной. Мы же упомянули о ней потому, что эта маленькая неправда повлекла за собой целую вереницу недоразумений, приведших вскоре к неожиданным последствиям. Но — обо всем по порядку.
Побуждаемый острым любопытством, герцог спросил:
— Как же зовут нового Равальяка?
На этот раз Фауста замешкалась с ответом; она не предполагала убивать короля, а поэтому не задумывалась, кто сможет исполнить подобное приказание. Однако замешательство ее было столь кратким, что не только герцог, но и проницательный Пардальян ничего не заметили. Она ответила наугад:
— Некий юный искатель приключений, не имеющий ни гроша за душой; он с недавних пор состоит у меня на службе.
Она решила, что герцог удовлетворится таким ответом, но ошиблась.
— Прошу вас, назовите имя… — настаивал он. — Я должен знать его.
Действительно, Ангулем имел на это право: разве не он был более всех заинтересован в этом страшном преступлении?
Фауста уже не колебалась. Хотя юный авантюрист недавно поступил к ней на службу, она уже запомнила его имя.
— Это граф Одэ де Вальвер, — ответила она.
Герцог Ангулемский порылся в памяти: имя это было ему совершенно незнакомо.
— А вы уверены, что он выполнит подобный приказ? — переспросил он, помолчав.
— Честно говоря, пока не знаю, — ответила Фауста.
— Черт возьми! — воскликнул герцог. — Но это же надо выяснить!
Фауста, знавшая, что ей теперь нужно говорить, улыбнулась и уверенно сказала:
— Этот молодой человек влюблен. Влюблен так, как могут любить только редкие натуры. Влюблен до безумия. Это самозабвенная, всепоглощающая страсть… подобная той, какую вы некогда испытали к вашей Виолетте, на которой впоследствии женились. Такая страсть делает человека способным на любые безумства, он равно может совершать геройские поступки и преступления — в зависимости от того, куда его направить: к добру или ко злу. А когда знаешь, как взяться за дело, от страстного влюбленного можно получить все, что пожелаешь. Вы согласны?
— Но я не понимаю, куда вы клоните, — нетерпеливо произнес герцог.
— Сейчас поймете, — заверила его Фауста. — Девушка, в которую влюблен этот молодой человек, имеет очень много общего с Виолеттой: недаром я только что упомянула о ней. Как и Виолетту, ее в раннем детстве похитили и воспитали чужие люди. Виолетта пела на улицах, эта девушка продает цветы. Парижане называют ее Мюгеттой, или Мюгеттой-Ландышем. Виолетта…
— Виолетта, — резко перебил ее герцог, ибо сравнения Фаусты вызывали у него глухое раздражение, — происходила из знатной семьи: ее мать была из дома Монтегю, а отцом был — принц Фарнезе.
— Именно к этому я и собиралась перейти, — мягко улыбаясь, ответила Фауста и как ни в чем не бывало продолжала: — Как и Виолетта, Мюгетта принадлежит к знатному роду. И так же, как Виолетта, она не знает своих родителей. Теперь слушайте, герцог: я единственная, кому известна тайна происхождения этой девушки: только я знаю имена ее родителей. Сейчас я вам открою их. Вот уже семнадцать лет, как они считают ее умершей.
— Так сколько же ей лет? — поинтересовался Ангулем, которого эта история начинала занимать.
— Ей семнадцать. Родители считают, что она умерла в день своего рождения.
Улыбка, которой Фауста сопроводила эти слова, была столь выразительна, что герцог тотчас понял, чего она не договорила, и с искренним возмущением воскликнул:
— Как, родители сами захотели умертвить ее?.. Кто же эти чудовища, решившие погубить собственное дитя?..
Фауста не ответила, только улыбнулась еще более многозначительно и проговорила:
— История маленькой Мюгетты представляет для вас особый интерес, герцог. Поэтому я расскажу ее вам во всех подробностях. Однако рассказ мой будет долог, поэтому пока мы его отложим. Сейчас вам достаточно знать, что вы станете бороться против родителей этой девушки. Они стоят между вами и троном, принадлежащим вам по праву. У вас нет более могущественных и более опасных врагов, чем они. Ибо, как я уже сказала, они богаты, знатны и могущественны.
— Что ж, — воскликнул заинтригованный герцог, — мы вспомним прежние времена, когда нам доводилось сражаться и не с такими противниками. К тому же сейчас вы на моей стороне. Черт раздери, как говаривал мой отец, король Карл, я уверен, что вы, зная о грозящей опасности, наверняка приняли меры, дабы предотвратить ее.
— Разумеется, герцог: я решила сделать так, чтобы эта девушка помогла нам.
— Но каким же образом вы этого добьетесь?
— Я сумела привязать к себе эту бедную уличную цветочницу, не знающую иного имени, кроме того, которым наградили ее парижане; сумела завоевать ее любовь.
— Иначе и быть не могло! — торжествующе воскликнул герцог. — Итак, теперь эта девушка смотрит на мир вашими глазами!
— Вы правы, — улыбнулась Фауста. — Эта девушка — игрушка в моих руках, я сделаю из нее все, что захочу. Осознанно или нет, но она будет исполнять все мои приказы. Словом, возвращаясь к графу де Вальверу, я хочу сказать, что в тот день, когда он понадобится, я прибегну к услугам его возлюбленной.
— И она — быть может, сама того не зная — сделает из него то, что герцогиня де Монпансье сделала некогда из монаха Жака Клемана! — восхитился герцог и тут же разразился восторженными комплиментами: — О, принцесса, это просто невероятно! Как же вы умны, как изобретательны! О, я помню, как в свое время ваши изысканные интриги осложняли мне жизнь!
И куда только подевались его сомнения, его совесть и честь?! Герцог и думать забыл, что сейчас он вместе с Фаустой замышлял гнусное убийство! Узнав же о том, что невинная девушка должна стать орудием в руках коварной принцессы, он, зрелый мужчина, радовался как дитя. Десять лет тюрьмы ничему не научили герцога, он не замечал, как становится послушной марионеткой у страшного кукловода, дергающего за ниточки в соответствии со своими желаниями.
Фауста, удовлетворенная тем, что сумела-таки переубедить герцога, наградила его очаровательной, хотя и слегка презрительной улыбкой. Впрочем, в своем теперешнем состоянии Ангулем не мог заметить таких нюансов. Фауста же как всегда спокойно произнесла:
— Надеюсь, однако, что все это только прожекты, ибо девушка нужна нам для других целей.
Герцог замер от изумления. Он был так удивлен, что даже не подумал порадоваться тому, что, быть может, не станет виновником отвратительного убийства, замысел которого только что обсуждался в этой комнате.
Принцесса же почему-то перевела взгляд на дверь и насторожилась. Ни Карл Ангулемский, ни Пардальян не услышали легкого поскребывания, а Фауста уловила его и сразу догадалась, что это дает знать о себе ее верный д'Альбаран. Отлично понимая, что великан-испанец мог позволить себе прервать ее беседу с гостем только в том случае, если произошло нечто чрезвычайное, она, не меняя выражения лица и чуть повысив голос, произнесла:
— Входи, д'Альбаран.
На пороге мгновенно возник ее верный слуга с запечатанным конвертом в руке. С присущей ему флегматичностью он медленной тяжелой поступью подошел к своей госпоже и, смотря ей прямо в глаза, протянул письмо. Глядя на его спокойное лицо и медлительные движения, можно было подумать, что речь идет об обычных повседневных делах. Действительно, отдавая конверт Фаусте, д'Альбаран, слегка растягивая слова, лаконично произнес:
— Срочная почта.
Фауста взяла письмо и, обернувшись к Ангулему, любезно спросила:
— Вы позволите, герцог?
Герцог кивнул в знак согласия. Сохраняя прежнюю безмятежность, Фауста сломала печать, развернула лист и прочла его. Она осталась невозмутимой и бесстрастной, однако содержание этого послания заставило ее похолодеть.
Письмо было составлено д'Альбараном; он сам и доставил его своей госпоже. В нем говорилось:
«Некий человек постучал в дверь с черного хода и назвал имя Ла Горель. Это не был Ландри Кокнар, то есть единственный посетитель, имеющий право пользоваться данным паролем, поэтому караульные отвели его в известную Вам приемную и отправились предупредить меня. Когда я пришел, незнакомец уже исчез. Так как он не мог выйти из дворца, я отправился на его поиски и в конце концов обнаружил его сейчас: он находится в чулане без окон и подслушивает Ваш разговор. Я приказал запереть его там и принять прочие меры предосторожности. Несмотря на то, что незнакомец старательно кутался в плащ, один из караульных утверждает, что узнал в нем шевалье де Пардальяна».
Надо было обладать удивительной выдержкой Фаусты, дабы, узнав столь неожиданную и столь неприятную новость, сохранить полнейшую невозмутимость. И тем не менее руки выдали волнение: ее тонкие пальцы судорожно скомкали роковую записку. Но это было единственным проявлением чувств, которое она себе позволила. А так как лицо ее было по-прежнему спокойным, то герцог Ангулемский, не подозревая о надвигающейся страшной грозе, с улыбкой поинтересовался:
— Плохие новости, принцесса?
Улыбнувшись в ответ, Фауста задумчиво произнесла:
— Пока не знаю.
Однако она уже приняла решение и была готова действовать.
— Все просто замечательно, — сказала она д'Альбарану, — я сейчас иду.
Одновременно взор ее повелел испанцу быть готовым ко всему.
XXVII
ПАРДАЛЬЯН И ФАУСТА
Она встала и величественной походкой медленно направилась к двери, за которой прятался Пардальян.
— О, черт! — выругался шевалье. — Она идет сюда! Неужели дыхание выдало меня?
Фауста и д'Альбаран так хороша сыграли свои роли, что Пардальян не заметил, что его убежище раскрыто. Он был уверен, что лишь нелепая случайность направила Фаусту в его сторону. Не желая, чтобы его наблюдательный пост был обнаружен, и понимая, что разговор Фаусты и герцога еще не окончен, шевалье тихо отступил и толкнул дверь.
«Ого! Меня заперли снаружи! — удивленно подумал он. — А я ничего не слышал!..»
Однако Пардальян был совершенно спокоен. Насмешливо улыбнувшись, он прошептал:
— Я все понял: это ловушка… Держу пари, что в записке, доставленной этим верзилой, говорилось обо мне и о моем убежище. Что ж, попробуем выкрутиться… и по возможности остаться в живых».
Он повернулся и стал лицом к той двери, возле которой располагался его наблюдательный пост. Одновременно он распахнул назад плащ, чтобы тот не стеснял движений, и удостоверился, что шпага легко вынимается из ножен.
— Надо быть готовым ко всему, — проворчал себе под нос Пардальян.
Фауста подошла к двери и резким движением широко раскрыла ее. В темный чулан хлынул свет. Стоя у порога, Фауста произнесла:
— Выходите же, Пардальян. Такому человеку, как вы, не пристало прятаться по углам.
И улыбаясь пленительнейшей улыбкой, она плавно повела рукой, приглашая Пардальяна выйти.
Пардальян шагнул вперед, церемонно поклонился и вежливо сказал:
— Тысячу благодарностей, принцесса.
Оказавшись в комнате, он осмотрелся и саркастически хмыкнул:
— Признаться, я и впрямь чувствовал себя очень неуютно. Но что поделаешь, принцесса: у меня не было возможности подобающим образом попросить вас оказать мне честь и принять в вашу славную компанию.
— Но почему же? — медоточивым голосом спросила Фауста.
И, посерьезнев, прибавила:
— Уверяю вас, Пардальян, если бы вы мне сказали, что желаете присутствовать на моих переговорах с герцогом Ангулемским, я бы с удовольствием выполнила вашу просьбу.
— Нисколько не сомневаюсь, сударыня, раз вы сами это говорите, — не менее серьезно ответил Пардальян.
Затем он вновь перешел на свой излюбленный насмешливый тон:
— Однако позвольте заметить, что в таком случае мне вряд ли довелось бы услышать те слова, что долетели до моего чулана.
Фауста молча кивнула в знак согласия.
Воцарилась тишина: противники внимательно изучали друг друга. (Посторонний наверняка решил бы, что присутствует при встрече двух старых друзей после долгой разлуки.) Затем Пардальян, окинув рассеянным взором комнату и сделав вид, что не замечает ни герцога Ангулемского, ни д'Альбарана, прикинул, чем из мебели можно будет воспользоваться во время предстоящей схватки, положил руку на эфес шпаги и принялся ждать.
Герцог Ангулемский был потрясен внезапным появлением Пардальяна: он предполагал, что шевалье находится за много лье отсюда. Впрочем, он быстро опомнился и решил, что лучше ему пока оставаться в тени. Однако вскоре наступила тишина, и тогда герцог подумал, что ему пора выступить на сцену. Он с улыбкой бросился к шевалье:
— Пардальян, друг мой, брат мой, как я счастлив видеть вас!
Смерив герцога холодным взором, Пардальян молча поклонился.
Искренняя радость герцога мгновенно улетучилась. Он все понял.
— Ах, вот как? — с упреком воскликнул он. — Так-то вы меня встречаете, Пардальян? Разве вы не хотите пожать мне руку?
— Это слишком большая честь для такого бродяги, как я, — пожимать руку будущему королю Франции Карлу X, — ледяным тоном ответил Пардальян.
Герцог до крови закусил себе губу. Его матово-бледное лицо — лицо человека, долго не бывавшего на свежем воздухе — внезапно стало багровым. Не выказывая признаков гнева, он столь же холодно спросил:
— Так, значит, мы станем врагами?
— Это зависит только от вас, — бесстрастно ответил Пардальян и, обернувшись к Фаусте, спросил: — Не кажется ли вам, сударыня, что нам необходимо поговорить?
— О, черт! — выругался шевалье. — Она идет сюда! Неужели дыхание выдало меня?
Фауста и д'Альбаран так хороша сыграли свои роли, что Пардальян не заметил, что его убежище раскрыто. Он был уверен, что лишь нелепая случайность направила Фаусту в его сторону. Не желая, чтобы его наблюдательный пост был обнаружен, и понимая, что разговор Фаусты и герцога еще не окончен, шевалье тихо отступил и толкнул дверь.
«Ого! Меня заперли снаружи! — удивленно подумал он. — А я ничего не слышал!..»
Однако Пардальян был совершенно спокоен. Насмешливо улыбнувшись, он прошептал:
— Я все понял: это ловушка… Держу пари, что в записке, доставленной этим верзилой, говорилось обо мне и о моем убежище. Что ж, попробуем выкрутиться… и по возможности остаться в живых».
Он повернулся и стал лицом к той двери, возле которой располагался его наблюдательный пост. Одновременно он распахнул назад плащ, чтобы тот не стеснял движений, и удостоверился, что шпага легко вынимается из ножен.
— Надо быть готовым ко всему, — проворчал себе под нос Пардальян.
Фауста подошла к двери и резким движением широко раскрыла ее. В темный чулан хлынул свет. Стоя у порога, Фауста произнесла:
— Выходите же, Пардальян. Такому человеку, как вы, не пристало прятаться по углам.
И улыбаясь пленительнейшей улыбкой, она плавно повела рукой, приглашая Пардальяна выйти.
Пардальян шагнул вперед, церемонно поклонился и вежливо сказал:
— Тысячу благодарностей, принцесса.
Оказавшись в комнате, он осмотрелся и саркастически хмыкнул:
— Признаться, я и впрямь чувствовал себя очень неуютно. Но что поделаешь, принцесса: у меня не было возможности подобающим образом попросить вас оказать мне честь и принять в вашу славную компанию.
— Но почему же? — медоточивым голосом спросила Фауста.
И, посерьезнев, прибавила:
— Уверяю вас, Пардальян, если бы вы мне сказали, что желаете присутствовать на моих переговорах с герцогом Ангулемским, я бы с удовольствием выполнила вашу просьбу.
— Нисколько не сомневаюсь, сударыня, раз вы сами это говорите, — не менее серьезно ответил Пардальян.
Затем он вновь перешел на свой излюбленный насмешливый тон:
— Однако позвольте заметить, что в таком случае мне вряд ли довелось бы услышать те слова, что долетели до моего чулана.
Фауста молча кивнула в знак согласия.
Воцарилась тишина: противники внимательно изучали друг друга. (Посторонний наверняка решил бы, что присутствует при встрече двух старых друзей после долгой разлуки.) Затем Пардальян, окинув рассеянным взором комнату и сделав вид, что не замечает ни герцога Ангулемского, ни д'Альбарана, прикинул, чем из мебели можно будет воспользоваться во время предстоящей схватки, положил руку на эфес шпаги и принялся ждать.
Герцог Ангулемский был потрясен внезапным появлением Пардальяна: он предполагал, что шевалье находится за много лье отсюда. Впрочем, он быстро опомнился и решил, что лучше ему пока оставаться в тени. Однако вскоре наступила тишина, и тогда герцог подумал, что ему пора выступить на сцену. Он с улыбкой бросился к шевалье:
— Пардальян, друг мой, брат мой, как я счастлив видеть вас!
Смерив герцога холодным взором, Пардальян молча поклонился.
Искренняя радость герцога мгновенно улетучилась. Он все понял.
— Ах, вот как? — с упреком воскликнул он. — Так-то вы меня встречаете, Пардальян? Разве вы не хотите пожать мне руку?
— Это слишком большая честь для такого бродяги, как я, — пожимать руку будущему королю Франции Карлу X, — ледяным тоном ответил Пардальян.
Герцог до крови закусил себе губу. Его матово-бледное лицо — лицо человека, долго не бывавшего на свежем воздухе — внезапно стало багровым. Не выказывая признаков гнева, он столь же холодно спросил:
— Так, значит, мы станем врагами?
— Это зависит только от вас, — бесстрастно ответил Пардальян и, обернувшись к Фаусте, спросил: — Не кажется ли вам, сударыня, что нам необходимо поговорить?