Страница:
И, помолчав, Кокнар добавил:
— Впрочем, сударь, чтобы рассеять ваши сомнения, я сейчас вам все расскажу.
— Хорошо, — согласился Вальвер; его ясные глаза сурово смотрели на Ландри Кокнара. — Но раз уж ты решил исповедаться, прежде скажи мне: нет ли у тебя на совести иных грехов, в коих тебе хотелось бы сознаться?
Ландри Кокнар надолго замолчал, видимо, роясь в памяти; когда он вновь заговорил, слова его прозвучали просто и убедительно:
— Я отнюдь не святой, в этой жизни мне пришлось заниматься всем понемножку, и я не слишком обижаюсь, когда меня называют висельником. Так что сами понимаете, сударь, что у меня на совести почти все грехи, в коих может быть повинен отщепенец вроде меня. Но если говорить о серьезных преступлениях, то мне не в чем себя упрекнуть. Впрочем, я уже говорил вам, что некогда готовился стать клириком, отчего, наверное, и сохранил больше почтения к наставлениям нашей святой церкви, чем многие люди моего сорта. Увы, сударь, нищета, следовавшая за мной по пятам, вынуждала меня быть не слишком-то щепетильным. Да я и не скрываю этого. Но все же есть вещи, которых я не могу сделать. Плохо это или хорошо — судить не мне. Я таков, какой я есть, и другим быть не могу.
— Что ж, послушаем, в чем состояла твоя измена, — строго сказал Вальвер и, не удержавшись, улыбнулся.
Поняв, что его сотрапезник, прежде чем приступить к рассказу, нуждается в подкреплении сил, Вальвер до краев наполнил его стакан. Ландри Кокнар залпом выпил его, настороженным взором окинул зал и пригнулся пониже, чтобы никто, кроме Вальвера, не смог услышать его слов. Молодой человек также склонился над столом. Приглушенным голосом Ландри начал свой рассказ:
— В те времена, когда любовницей Кончини — то есть, я хочу сказать, одной из его многочисленных любовниц — была некая знатная дама… очень знатная и очень высокопоставленная…
— Флорентийка? — с любопытством спросил Вальвер.
— Нет, сударь, она была иностранкой, — без запинки ответил Ландри Кокнар и продолжил повествование:
— …случилось некое событие, которое, впрочем, нетрудно было предугадать: дама понесла от Кончини. Оба любовника были этим крайне недовольны, однако делать нечего; им пришлось смириться с происшедшим. Не знаю уж, как это ей удалось, но высокородная красавица сумела скрыть от всех свое положение. Одному Богу известно, кто ей в этом помогал. И вот, окруженный глубокой тайной, ребенок появился на свет. Те, кто был посвящен в эту историю, ожидали, что он родится мертвым, ибо с самого начала делали все, чтобы получилось именно так. Но он родился живым, крепким, горластым, — словом, он хотел жить. Это была девочка, сударь, — такая миленькая, хорошенькая и красивая, какую только можно себе представить. Сам Господь сотворил ее на радость родителям. Теперь слушайте внимательно, сударь, ибо сейчас речь пойдет о моем предательстве. Едва малютка успела выйти из материнского лона, как ее отец протянул ее мне и приказал, чтобы я, привязав ей на шею камень потяжелее, бросил крошку со Старого моста в воды Арно.
— Какой ужас! — задыхаясь от гнева, воскликнул Вальвер. — Но я уверен, Ландри, ты не стал исполнять такой чудовищный приказ!
— Конечно, нет, сударь. У меня не хватило духу на это злодеяние. Вот тут-то я и совершил предательство.
Вальвер облегченно вздохнул, наполнил стаканы — теперь уже оба — и, словно подражая Ландри Кокнару, залпом выпил свой.
— Что же ты с ней сделал? — затем спросил он.
— Прежде всего то, о чем не подумал ее отец. Перед тем как утопить ее — ибо, сударь, я не намерен ничего от вас скрывать и поэтому к стыду своему должен признаться, что поначалу был готов выполнить поручение Кончини, — так вот, перед тем как утопить малютку, я отнес ее в церковь Санта Мария дель Фиоре. Не правда ли, я поступил правильно? Нельзя же было отправить ее душу вечно блуждать в чистилище. Я попросил окрестить ее. Крещение было совершено по всем правилам, в приходской книге сделали должную запись. Я при свидетелях объявил ее дочерью Кончино Кончини и неизвестной матери. Я же дал ей имя, похожее на имя города, где она родилась: Флоранс. И я, Ландри Кокнар, стал ее крестным отцом. Это все записано в церковных книгах, сударь,
— Флоранс! Какое красивое имя! — восторженно воскликнул Вальвер. — Ландри, я начинаю лучше думать о тебе!.. А что было дальше?..
— Дальше я заметил, как хороша эта малышка, и сомнение закралось в мое сердце. Казалось, сударь, она понимала, какую участь ей готовили. Своими крохотными ручонками она хватала меня за усы и смотрела на меня голубыми, будто ясное небо, глазками, словно хотела сказать: «Я не причинила тебе никакого зла! Почему же ты хочешь убить меня?» Я был потрясен. В довершение ко всему она вытянула губки, как это делают все младенцы, когда ищут материнскую грудь, и тихонько захныкала — о сударь, так жалобно, так грустно, что у меня все внутри перевернулось… Как сумасшедший я бросился в ближайшую лавку, купил молока, всыпал в него добрую горсть сахара и накормил девочку. Наевшись, она улыбнулась мне — наверняка именно так и улыбаются ангелы в раю — и мирно заснула у меня на руках. Только тогда я обнаружил, что, сам того не замечая, стал ее укачивать. Вот, сударь, в чем заключалось мое предательство.
— Ты славный малый, Ландри! — мягким тоном произнес Вальвер. — А что случилось потом?
— Вы и сами, я думаю, понимаете, что я не мог оставить ее у себя…
— Да, мужчина не в силах превратиться в кормилицу. К тому же у нее был отец, этот негодяй Кончини. Рано или поздно он бы узнал, что его дочь жива, и забрал бы ее к себе. А потом отдал бы тому, кто без колебаний выполнил бы его жестокий приказ.
— Совершенно верно, сударь. Именно это я и сказал себе. И тут же подумал об одной женщине, которая, как и я, была родом из Франции. Она неплохо относилась ко мне, и я решил, что ребенку у нее будет хорошо. К тому же я знал, что из-за какой-то весьма щекотливой истории ей надо было срочно покинуть Флоренцию и пределы владений великого герцога Тосканского. Поэтому я без колебаний отдал ей мою маленькую Флоранс, которую успел полюбить всем сердцем. Уверяю вас, сударь, что сделать это мне было нелегко, но ведь вы понимаете, что я поступил так только ради блага малышки.
— Да, — согласился Вальвер, жадно ловивший каждое слово Ландри Кокнара, — нельзя было оставлять ее в городе, где негодяй-отец легко мог бы найти ее. А за пределами Тосканы и уж тем более за пределами Италии ей ничего не угрожало… Ты все сделал правильно, Ландри, в твоем положении ты не мог поступить иначе.
— Я рад, сударь, что заслужил ваше одобрение, — с гордостью в голосе ответил Ландри Кокнар. — Но уж если я обещал рассказать вам обо всех своих прегрешениях, то надеюсь, вы не станете возражать, если я закончу эту историю?
— Говори, Ландри, говори, — разрешил Вальвер.
— Так вот, сударь: женщину-француженку звали Ла Горель. Она слыла корыстной и скупой особой. Решив наказать себя за то, что я чуть не совершил омерзительный поступок, я отдал ей все деньги, врученные мне Кончини в качестве платы за мое преступление. Тысяча дукатов, сударь, — для меня это была немалая сумма. Но поверьте, дай он мне в десять раз больше, я все равно не смог бы оставить деньги себе. Это золото жгло мне руки. Итак, монеты, заплаченные за убийство ребенка, помогли его спасти. Благодаря им Ла Горель смогла покинуть Италию и увезти с собой малышку. Вот и все, сударь. После этого меня охватил панический страх — я боялся, что Кончини раскроет мой обман. Если бы мне грозил только удар кинжалом, я бы, наверное, остался у него на службе: место было хорошее, и я много зарабатывал. Но были еще подземные камеры, куда меня могли швырнуть по приказу Кончини. Ужас перед медленной смертью в сырых подвалах мрачного здания, именуемого Барджелло, превозмог все прочие соображения, поэтому, едва представился подходящий случай, я бежал от Кончини. И с тех пор, как уже говорил вам, не вылезаю из нужды. Возможно, Господь решил таким образом наказать меня за преступление, совершенное в мыслях и едва не сотворенное на деле.
— А что стало с ребенком, с маленькой Флоранс? Ты знаешь, что с ней случилось? — нетерпеливо перебил его Вальвер.
— Нет, сударь, — твердо ответил Ландри Кокнар. — Знаю только, что она жива и счастлива. Больше мне ничего не известно, но для меня и этого достаточно.
— Так ты не знаешь, где она сейчас?
— Последний раз я виделся с Ла Горель в Марселе. Полагаю, что девочка до сих пор там.
— Она вполне может быть и в Париже.
— Нет, ее здесь нет.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Если бы маленькая Флоранс — а теперь она наверняка превратилась в очаровательнейшую девицу — оказалась в Париже, то здесь была бы и Ла Горель. Я целыми днями слоняюсь по городу, знаю все трущобы и закоулки, но черт меня побери, я ни разу не встречал Ла Горель!
Отметим, что сейчас Ландри Кокнар лгал. Вероятнее всего, ему действительно было неизвестно о прибытии в Париж Ла Горель, так как, по ее собственным словам, она только что приехала сюда; однако он прекрасно знал, что девушка, прозванная парижанами Мюгетта-Ландыш; и есть дочь Кончини, которой при крещении он сам дал имя Флоранс. Остается предположить, что у него были весьма веские причины для лжи.
Как бы то ни было, его ответ удовлетворил Вальвера.
— Пожалуй, ты прав, — промолвил он.
И тут же с прежним любопытством спросил:
— Кончини по-прежнему считает ее умершей?
— Да, сударь. И вы понимаете, что я остерегся вывести его из заблуждения.
— Ты правильно сделал, черт побери! Но скажи мне, а ее мать?..
— Это очень знатная и очень богатая дама, — небрежно бросил Ландри Кокнар. — Она была не итальянка. Вскоре после моего бегства она тоже покинула Флоренцию и Италию. Не знаю, что с ней сталось, да и, признаюсь, не пытался узнать.
Вальвер понял, что Ландри Кокнар знает несколько больше, чем говорит, но предпочитает молчать. В душе он одобрял подобную сдержанность, делавшую честь бывшему браво. Улыбнувшись, Вальвер сказал:
— Все, что ты мне только что поведал, побуждает меня благосклонно отнестись к твоей просьбе взять тебя на службу. Но скажи, ты и впрямь готов оставить свое одинокое нищенское существование, дабы разделить со мной мою нищету?..
— Более, чем когда-либо прежде, сударь, — с восторгом вскричал Ландри Кокнар. — Вы именно такой хозяин, которого я искал. С вами я могу быть спокоен: вы никогда не станете давать мне таких приказов, какие я получал от Кончини.
— Тут ты можешь быть совершенно спокоен, — со смехом заверил его Вальвер. — Но что касается жалованья, то вряд ли у меня ты сможешь заработать столько, сколько у Кончини.
— Не беспокойтесь, сударь, я же вам сказал, что вовсе не требователен. А деньги… что ж деньги… с этим я всегда могу подождать. Отчего и не подождать, если они заработаны честно.
— Действительно, — весело рассмеялся Вальвер. — Если ты так и впрямь думаешь, то я беру тебя к себе на службу. Отныне ты принадлежишь к моему дому.
И, не удержавшись, юный граф по-мальчишески подмигнул, давая понять, что сам готов посмеяться над своим высокопарным слогом. Но Ландри Кокнар, воспринявший все всерьез, торжественно заявил:
— Я постараюсь быть достойным дома графа де Вальвер, который, я уверен, превосходит по знатности дом синьора Кончино Кончини.
— В этом можешь не сомневаться: мой род насчитывает не одно поколение предков, а мое графство не куплено по случаю, как владения маркиза д'Анкра, — гордо отвечал Вальвер.
XI
— Впрочем, сударь, чтобы рассеять ваши сомнения, я сейчас вам все расскажу.
— Хорошо, — согласился Вальвер; его ясные глаза сурово смотрели на Ландри Кокнара. — Но раз уж ты решил исповедаться, прежде скажи мне: нет ли у тебя на совести иных грехов, в коих тебе хотелось бы сознаться?
Ландри Кокнар надолго замолчал, видимо, роясь в памяти; когда он вновь заговорил, слова его прозвучали просто и убедительно:
— Я отнюдь не святой, в этой жизни мне пришлось заниматься всем понемножку, и я не слишком обижаюсь, когда меня называют висельником. Так что сами понимаете, сударь, что у меня на совести почти все грехи, в коих может быть повинен отщепенец вроде меня. Но если говорить о серьезных преступлениях, то мне не в чем себя упрекнуть. Впрочем, я уже говорил вам, что некогда готовился стать клириком, отчего, наверное, и сохранил больше почтения к наставлениям нашей святой церкви, чем многие люди моего сорта. Увы, сударь, нищета, следовавшая за мной по пятам, вынуждала меня быть не слишком-то щепетильным. Да я и не скрываю этого. Но все же есть вещи, которых я не могу сделать. Плохо это или хорошо — судить не мне. Я таков, какой я есть, и другим быть не могу.
— Что ж, послушаем, в чем состояла твоя измена, — строго сказал Вальвер и, не удержавшись, улыбнулся.
Поняв, что его сотрапезник, прежде чем приступить к рассказу, нуждается в подкреплении сил, Вальвер до краев наполнил его стакан. Ландри Кокнар залпом выпил его, настороженным взором окинул зал и пригнулся пониже, чтобы никто, кроме Вальвера, не смог услышать его слов. Молодой человек также склонился над столом. Приглушенным голосом Ландри начал свой рассказ:
— В те времена, когда любовницей Кончини — то есть, я хочу сказать, одной из его многочисленных любовниц — была некая знатная дама… очень знатная и очень высокопоставленная…
— Флорентийка? — с любопытством спросил Вальвер.
— Нет, сударь, она была иностранкой, — без запинки ответил Ландри Кокнар и продолжил повествование:
— …случилось некое событие, которое, впрочем, нетрудно было предугадать: дама понесла от Кончини. Оба любовника были этим крайне недовольны, однако делать нечего; им пришлось смириться с происшедшим. Не знаю уж, как это ей удалось, но высокородная красавица сумела скрыть от всех свое положение. Одному Богу известно, кто ей в этом помогал. И вот, окруженный глубокой тайной, ребенок появился на свет. Те, кто был посвящен в эту историю, ожидали, что он родится мертвым, ибо с самого начала делали все, чтобы получилось именно так. Но он родился живым, крепким, горластым, — словом, он хотел жить. Это была девочка, сударь, — такая миленькая, хорошенькая и красивая, какую только можно себе представить. Сам Господь сотворил ее на радость родителям. Теперь слушайте внимательно, сударь, ибо сейчас речь пойдет о моем предательстве. Едва малютка успела выйти из материнского лона, как ее отец протянул ее мне и приказал, чтобы я, привязав ей на шею камень потяжелее, бросил крошку со Старого моста в воды Арно.
— Какой ужас! — задыхаясь от гнева, воскликнул Вальвер. — Но я уверен, Ландри, ты не стал исполнять такой чудовищный приказ!
— Конечно, нет, сударь. У меня не хватило духу на это злодеяние. Вот тут-то я и совершил предательство.
Вальвер облегченно вздохнул, наполнил стаканы — теперь уже оба — и, словно подражая Ландри Кокнару, залпом выпил свой.
— Что же ты с ней сделал? — затем спросил он.
— Прежде всего то, о чем не подумал ее отец. Перед тем как утопить ее — ибо, сударь, я не намерен ничего от вас скрывать и поэтому к стыду своему должен признаться, что поначалу был готов выполнить поручение Кончини, — так вот, перед тем как утопить малютку, я отнес ее в церковь Санта Мария дель Фиоре. Не правда ли, я поступил правильно? Нельзя же было отправить ее душу вечно блуждать в чистилище. Я попросил окрестить ее. Крещение было совершено по всем правилам, в приходской книге сделали должную запись. Я при свидетелях объявил ее дочерью Кончино Кончини и неизвестной матери. Я же дал ей имя, похожее на имя города, где она родилась: Флоранс. И я, Ландри Кокнар, стал ее крестным отцом. Это все записано в церковных книгах, сударь,
— Флоранс! Какое красивое имя! — восторженно воскликнул Вальвер. — Ландри, я начинаю лучше думать о тебе!.. А что было дальше?..
— Дальше я заметил, как хороша эта малышка, и сомнение закралось в мое сердце. Казалось, сударь, она понимала, какую участь ей готовили. Своими крохотными ручонками она хватала меня за усы и смотрела на меня голубыми, будто ясное небо, глазками, словно хотела сказать: «Я не причинила тебе никакого зла! Почему же ты хочешь убить меня?» Я был потрясен. В довершение ко всему она вытянула губки, как это делают все младенцы, когда ищут материнскую грудь, и тихонько захныкала — о сударь, так жалобно, так грустно, что у меня все внутри перевернулось… Как сумасшедший я бросился в ближайшую лавку, купил молока, всыпал в него добрую горсть сахара и накормил девочку. Наевшись, она улыбнулась мне — наверняка именно так и улыбаются ангелы в раю — и мирно заснула у меня на руках. Только тогда я обнаружил, что, сам того не замечая, стал ее укачивать. Вот, сударь, в чем заключалось мое предательство.
— Ты славный малый, Ландри! — мягким тоном произнес Вальвер. — А что случилось потом?
— Вы и сами, я думаю, понимаете, что я не мог оставить ее у себя…
— Да, мужчина не в силах превратиться в кормилицу. К тому же у нее был отец, этот негодяй Кончини. Рано или поздно он бы узнал, что его дочь жива, и забрал бы ее к себе. А потом отдал бы тому, кто без колебаний выполнил бы его жестокий приказ.
— Совершенно верно, сударь. Именно это я и сказал себе. И тут же подумал об одной женщине, которая, как и я, была родом из Франции. Она неплохо относилась ко мне, и я решил, что ребенку у нее будет хорошо. К тому же я знал, что из-за какой-то весьма щекотливой истории ей надо было срочно покинуть Флоренцию и пределы владений великого герцога Тосканского. Поэтому я без колебаний отдал ей мою маленькую Флоранс, которую успел полюбить всем сердцем. Уверяю вас, сударь, что сделать это мне было нелегко, но ведь вы понимаете, что я поступил так только ради блага малышки.
— Да, — согласился Вальвер, жадно ловивший каждое слово Ландри Кокнара, — нельзя было оставлять ее в городе, где негодяй-отец легко мог бы найти ее. А за пределами Тосканы и уж тем более за пределами Италии ей ничего не угрожало… Ты все сделал правильно, Ландри, в твоем положении ты не мог поступить иначе.
— Я рад, сударь, что заслужил ваше одобрение, — с гордостью в голосе ответил Ландри Кокнар. — Но уж если я обещал рассказать вам обо всех своих прегрешениях, то надеюсь, вы не станете возражать, если я закончу эту историю?
— Говори, Ландри, говори, — разрешил Вальвер.
— Так вот, сударь: женщину-француженку звали Ла Горель. Она слыла корыстной и скупой особой. Решив наказать себя за то, что я чуть не совершил омерзительный поступок, я отдал ей все деньги, врученные мне Кончини в качестве платы за мое преступление. Тысяча дукатов, сударь, — для меня это была немалая сумма. Но поверьте, дай он мне в десять раз больше, я все равно не смог бы оставить деньги себе. Это золото жгло мне руки. Итак, монеты, заплаченные за убийство ребенка, помогли его спасти. Благодаря им Ла Горель смогла покинуть Италию и увезти с собой малышку. Вот и все, сударь. После этого меня охватил панический страх — я боялся, что Кончини раскроет мой обман. Если бы мне грозил только удар кинжалом, я бы, наверное, остался у него на службе: место было хорошее, и я много зарабатывал. Но были еще подземные камеры, куда меня могли швырнуть по приказу Кончини. Ужас перед медленной смертью в сырых подвалах мрачного здания, именуемого Барджелло, превозмог все прочие соображения, поэтому, едва представился подходящий случай, я бежал от Кончини. И с тех пор, как уже говорил вам, не вылезаю из нужды. Возможно, Господь решил таким образом наказать меня за преступление, совершенное в мыслях и едва не сотворенное на деле.
— А что стало с ребенком, с маленькой Флоранс? Ты знаешь, что с ней случилось? — нетерпеливо перебил его Вальвер.
— Нет, сударь, — твердо ответил Ландри Кокнар. — Знаю только, что она жива и счастлива. Больше мне ничего не известно, но для меня и этого достаточно.
— Так ты не знаешь, где она сейчас?
— Последний раз я виделся с Ла Горель в Марселе. Полагаю, что девочка до сих пор там.
— Она вполне может быть и в Париже.
— Нет, ее здесь нет.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Если бы маленькая Флоранс — а теперь она наверняка превратилась в очаровательнейшую девицу — оказалась в Париже, то здесь была бы и Ла Горель. Я целыми днями слоняюсь по городу, знаю все трущобы и закоулки, но черт меня побери, я ни разу не встречал Ла Горель!
Отметим, что сейчас Ландри Кокнар лгал. Вероятнее всего, ему действительно было неизвестно о прибытии в Париж Ла Горель, так как, по ее собственным словам, она только что приехала сюда; однако он прекрасно знал, что девушка, прозванная парижанами Мюгетта-Ландыш; и есть дочь Кончини, которой при крещении он сам дал имя Флоранс. Остается предположить, что у него были весьма веские причины для лжи.
Как бы то ни было, его ответ удовлетворил Вальвера.
— Пожалуй, ты прав, — промолвил он.
И тут же с прежним любопытством спросил:
— Кончини по-прежнему считает ее умершей?
— Да, сударь. И вы понимаете, что я остерегся вывести его из заблуждения.
— Ты правильно сделал, черт побери! Но скажи мне, а ее мать?..
— Это очень знатная и очень богатая дама, — небрежно бросил Ландри Кокнар. — Она была не итальянка. Вскоре после моего бегства она тоже покинула Флоренцию и Италию. Не знаю, что с ней сталось, да и, признаюсь, не пытался узнать.
Вальвер понял, что Ландри Кокнар знает несколько больше, чем говорит, но предпочитает молчать. В душе он одобрял подобную сдержанность, делавшую честь бывшему браво. Улыбнувшись, Вальвер сказал:
— Все, что ты мне только что поведал, побуждает меня благосклонно отнестись к твоей просьбе взять тебя на службу. Но скажи, ты и впрямь готов оставить свое одинокое нищенское существование, дабы разделить со мной мою нищету?..
— Более, чем когда-либо прежде, сударь, — с восторгом вскричал Ландри Кокнар. — Вы именно такой хозяин, которого я искал. С вами я могу быть спокоен: вы никогда не станете давать мне таких приказов, какие я получал от Кончини.
— Тут ты можешь быть совершенно спокоен, — со смехом заверил его Вальвер. — Но что касается жалованья, то вряд ли у меня ты сможешь заработать столько, сколько у Кончини.
— Не беспокойтесь, сударь, я же вам сказал, что вовсе не требователен. А деньги… что ж деньги… с этим я всегда могу подождать. Отчего и не подождать, если они заработаны честно.
— Действительно, — весело рассмеялся Вальвер. — Если ты так и впрямь думаешь, то я беру тебя к себе на службу. Отныне ты принадлежишь к моему дому.
И, не удержавшись, юный граф по-мальчишески подмигнул, давая понять, что сам готов посмеяться над своим высокопарным слогом. Но Ландри Кокнар, воспринявший все всерьез, торжественно заявил:
— Я постараюсь быть достойным дома графа де Вальвер, который, я уверен, превосходит по знатности дом синьора Кончино Кончини.
— В этом можешь не сомневаться: мой род насчитывает не одно поколение предков, а мое графство не куплено по случаю, как владения маркиза д'Анкра, — гордо отвечал Вальвер.
XI
ПРИЗНАНИЯ
Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар пришли к соглашению. Вальвер уплатил по счету, встал и, насмешливо улыбаясь, с неподражаемой интонацией объявил:
— Теперь, мэтр Ландри, следуй за мной во дворец, где проживает наша милость.
Ландри Кокнар поднялся и, не говоря ни слова, пошел за своим новым хозяином. Как и положено хорошо вышколенному слуге знатного вельможи, привыкшего к почтительному отношению слуг к своей особе, мэтр Ландри сопровождал Вальвера, держась от него на расстоянии трех шагов, причем, будучи человеком осторожным и памятуя о Кончини и его гвардейцах, которые, быть может, в эту самую минуту бегали по Парижу, разыскивая его, он надвинул сооружение, упорно именуемое им шляпой, глубоко на лоб и по уши закутался в свой драный плащ — так, что разглядеть можно было одни только глаза. Вальверу не помешало бы последовать его примеру, но он либо забыл о грозившей ему опасности, либо не придал ей никакого значения.
Они прошли по улице Коссонри и, повернув на улицу Сен-Дени, остановились перед домом, чей угол выходил как раз на обе вышеупомянутые улицы. Если смотреть со стороны улицы Сен-Дени, то он стоял прямо напротив церкви Гроба Господня. В этом доме помещалась тогда знаменитая гостиница «Золотой лев».
Войдя во двор гостиницы, Вальвер направился прямиком к конюшне, дабы удостовериться, что Гренгай и Эскаргас уже доставили туда его замечательного коня. Как и было обещано, королевский подарок находился в стойле. Убедившись, что конь размещен с надлежащими удобствами, а кормушка его полна сеном и овсом, Вальвер, приласкав на прощание своего любимца и услышав в ответ радостное ржанье, вышел наружу и в сопровождении Ландри Кокнара вновь свернул на улицу Коссонри. На той стороне дома находился вход, не сообщающийся с входом в гостиницу. Молодой человек отпер дверь, за которой обнаружился узкий, сомнительной чистоты коридор. Все тем же насмешливым тоном он торжественно произнес:
— А вот и дворец, служащий жилищем графу Одэ де Вальверу. Мои апартаменты располагаются на самом верху, поближе к небу, чтобы я мог поскорее предстать перед Господом, если Тот решит прибрать меня к Себе прежде, чем я успею разбогатеть. Собственно, именно в поисках состояния я и прибыл в Париж.
— Разумеется, сударь, вы вот-вот разбогатеете, — уверенно ответил Ландри Кокнар. — Иначе я перестану верить в справедливость Всевышнего.
— Amen! — со смехом воскликнул Вальвер.
Он ступил в коридор; Ландри последовал за ним и закрыл за собой дверь.
Д'Альбаран шел за Вальвером и его спутником до самого входа в гостиницу. Он слышал все, что говорил молодой человек на пороге своего жилища. Приблизившись к этому весьма скромному на вид дому, он внимательно оглядел его; затем столь же внимательно исследовал окрестности. Наконец он заключил:
— Я узнал, что его зовут Одэ де Вальвер, что он граф и живет в этом доме, что он беден и приехал в Париж, надеясь разбогатеть. Такие сведения вполне устроят мою госпожу. Но посмотрим, может быть, мне удастся еще кое-что разузнать.
Он завернул за угол и уверенным шагом направился в гостиницу «Золотой лев». Он видел, как Вальвер входил в ее ворота и вскоре вышел оттуда. Зайдя в гостиницу, д'Альбаран со всей подобающей в таких случаях осмотрительностью начал расспрашивать хозяина об интересующем его лице. Оставим же его задавать свои вопросы; для нас они не представляют никакого интереса, а посему мы возвращаемся к Одэ де Вальверу и Ландри Кокнару, чья весьма любопытная для нас беседа только началась.
Как и сказал Вальвер, наверху, под самой крышей, располагалась маленькая квартирка, состоящая из трех помещений: спальни, кухни и кладовой. Комнаты были тесные, но чистые, обставленные хотя и скромно, но зато удобно. В спальне стояли кровать, стол, два стула, кресло и сундук. Вальвер с явным удовольствием задержался в ней и, настежь распахнув окно, выходившее прямо на крышу, подозвал Ландри Кокнара.
— Великолепный вид… — полушутя-полусерьезно произнес он.
И, помолчав, добавил:
— …для тех, кто любит созерцать остроконечные крыши и каминные трубы.
Ландри Кокнар высунулся наружу и внимательно огляделся по сторонам.
— Отсюда видна улица Сен-Дени: пожалуй, это одна из самых оживленных улиц Парижа. А что касается всех этих крыш и труб, то не будьте к ним столь непочтительны, сударь. В случае опасности они помогут нам спастись.
— Да, если забыть, что, ступив на такую крышу, тут же рискуешь свалиться на мостовую и переломать себе все кости.
— Кто не рискует, тот не выигрывает, — назидательно произнес Ландри Кокнар.
— Что за нелепые мысли лезут тебе в голову! — удивился Вальвер. — Крыши хороши лишь для томящихся от любви кошек и котов, а не для честных христиан, каковыми являемся мы с тобой. Черт побери, сколько раз я смотрел в это окно, но ни разу ни о чем подобном не думал!
— Оно и понятно, сударь. Однако теперь вам придется об этом задуматься, и весьма серьезно.
— О дьявол, да почему?
— Как это — «почему»? Да потому, что Кончини уже наверняка нас разыскивает! Он разъярен, и не успокоится, пока не добьется своего!.. У Кончини в руках вся власть; кроме обычных наемных убийц, он может натравить на нас полицию, городскую стражу, целую армию! Стоит ему только пожелать — и вся государственная машина будет вертеться лишь для того, чтобы раздавить двух неугодных ему людей… Вы говорите, что по крышам ходят только кошки? Ничего, Кончини еще заставит нас забраться на такие вершины, где даже у птиц кружится голова!.. Надеюсь, вам понятно, что для вас, равно как и для меня, лучше десять раз свалиться с крыши и переломать себе все кости, нежели попасть живым в руки Кончини?..
Достойный Ландри Кокнар, в чьей храбрости у нас нет оснований сомневаться, так разволновался, что слова его, похоже, возымели желаемое действие: Вальвер задумался.
— Ах, черт, — проворчал он, — вот уж поистине никогда не предполагал, что умру, свалившись с крыши!
— Нужно все предусмотреть, сударь, — прежним назидательным тоном продолжал Ландри Кокнар, — все продумать. Крыши могут оказаться нашим единственным путем к спасению от когтей того свирепого волка, который, бьюсь об заклад, уже начал на нас охоту.
Вальвер стоял, нервно теребя усы. Наконец, презрительно пожав плечами, он произнес:
— Не преувеличивай, мэтр Ландри! Этот мерзавец не так страшен, как тебе кажется.
И твердо, пресекая всяческие попытки возразить, заключил:
— Идем, закончим осмотр наших владений.
Они прошли в кухню. С беззаботной и веселой улыбкой Вальвер перечислил все, что там находилось:
— Маленький стол светлого дерева, две скамеечки того же дерева, возле очага — необходимая кухонная утварь, тарелки и стаканы стоят в этом шкафчике. Вот и все! Надеюсь, ты хотя бы немного умеешь готовить? Увы, но наш кошелек не позволит нам каждый день обедать в трактире.
— Не беспокойтесь, сударь, я знаю несколько блюд, которые наверняка придутся вам по вкусу.
— Вот и отлично, такие речи мне нравятся гораздо больше, чем разговоры про этого негодяя-итальянца, пусть черти поскорей заберут его к себе в ад! А теперь иди взгляни на твою обитель.
Они вошли в кладовую. Ландри Кокнар многозначительным взором окинул помещение, но высказываться поостерегся. Обстановка кладовой сводилась к двум предметам: огромному сундуку и узкой кушетке.
— Прошу! — насмешливо произнес Вальвер. — Хотя, признаюсь, ты не сможешь похвастаться, что устроишься так же удобно, как король у себя в Лувре.
— Возможно, вы и правы, сударь, — с достоинством ответил Ландри Кокнар, — но по сравнению с Малым мостом, под которым мне еще вчера пришлось ночевать, я уже заранее чувствую себя как в раю. Здесь, по крайней мере, я буду в безопасности. А эта кровать, сударь, с чудным тюфяком, двумя подушками — подумать только, целых две подушки! — и белоснежными простынями! Да мне просто не хватает слов, чтобы выразить весь свой восторг! Только проведя немало ночей на жесткой постели в гостинице, именуемой «под звездным небом», начинаешь по-настоящему ценить добрую старую кровать. Чистые простыни, упругие подушки, мягкий тюфяк — чего еще можно желать? Клянусь раздвоенным копытом Вельзевула, я посмею не согласиться с вами, сударь: разумеется, я не смогу похвастаться, что устроюсь так же хорошо, как король у себя в Лувре, но только потому, что я устроюсь лучше короля!
— Я очень рад, — улыбнулся Вальвер, сраженный многословной тирадой мэтра Ландри, — я вижу, ты предпочитаешь во всем находить хорошие стороны.
— К счастью для меня, сударь, иначе я бы уже давно не устоял перед искушением разом положить конец своим злоключениям, заколовшись кинжалом. А вы же знаете, сударь, самоубийство — страшный грех, и тот, кто совершает его, обречен до скончания века поджариваться в пекле на самой раскаленной сковородке.
— Ты меня утомляешь, Ландри, — произнес Вальвер; нельзя было с уверенностью сказать, шутит он или говорит серьезно. — Будем надеяться, что твои черные дни прошли. И будем надеяться, что мне тоже повезет.
— Непременно, сударь. Я уже говорил, и повторю еще раз: удача улыбнется вам, причем гораздо скорее, чем вы думаете. Вы еще попомните мои слова.
Он говорил таким уверенным тоном, что Вальвер, сам того не замечая, вместо того чтобы как обычно отшутиться, мечтательно вздохнул:
— Да услышит тебя Небо.
— Оно услышит меня, сударь. Вы даже не подозреваете, как скоро вы поймаете свое счастье и разбогатеете. Не сомневайтесь, сударь, — почти пророческим тоном заключил Ландри Кокнар.
На этот раз Вальвер ничего не ответил. Только очередной раз вздохнул. Отчего легкое облачко грусти тенью пробежало по его лицу? О, ничего особенного! Просто до сих пор он никому не говорил о своей любви, но теперь, когда рядом с ним находился симпатичный ему человек, который, как подсказывал ему внутренний голос, был Одэ безгранично предан, юноша сгорал от желания посвятить его в свои сердечные дела. Однако наш герой был необычайно робок. Он очень хотел поведать Ландри Кокнару о своих любовных страданиях, но никак не мог побороть смущения. Как он ни подбадривал себя, заветные слова упорно не желали срываться с губ. Вот если бы Ландри заговорил первым! Он даже начал сердиться на своего слугу за то, что тот не догадывается протянуть ему руку помощи, за которую он бы мгновенно с готовностью ухватился. В самом деле, как мог. мэтр Ландри проникнуть в столь тщательно оберегаемую тайну? И, следовательно, как мог он заговорить о том, о чем даже не догадывался? Вот отчего Вальвер тяжело вздохнул. И вот почему с логикой, присущей исключительно влюбленным, он все больше злился на своего слугу, который никак не хотел начать разговор о том, о чем знал только один Одэ.
Итак, Одэ де Вальвер вздыхал все тяжелее, а Ландри Кокнар рассказывал ему все новые и новые случаи из своей бурной жизни. Впрочем, Одэ не слышал его. Сначала Ландри Кокнар не обращал внимания на вздохи хозяина, но те становились все сильнее и громче, и в конце концов мэтр Ландри вынужден был замолчать.
Кокнар принадлежал к той породе людей, которые всюду чувствуют себя одинаково уверенно. В маленьком жилище Вальвера он уже вел себя, как дома. И пока Вальвер расхаживал взад и вперед, оглашая воздух жалобными вздохами и стонами, он, не дожидаясь приказаний, бодро принялся мыть и скоблить все вокруг, как подобает истинному поклоннику чистоты. Со своим хозяином, которого он знал всего несколько часов, он обращался так, будто служил у него по меньшей мере, лет десять.
Одэ де Вальвер кружил по комнате, не в силах первым заговорить о своих сердечных делах; Ландри Кокнар молча надраивал кастрюли и слушал стенания господина. Наконец ему это надоело.
— Клянусь рогами Вельзевула, что это вы все вздыхаете, сударь?.. Мне кажется, ваше чувство к малютке-цветочнице вовсе не заслуживает таких бурных вздохов, от которых вот-вот повалятся стол и стулья!
Одэ де Вальвер остановился так резко, словно наступил на ядовитую змею. Повернувшись к Ландри Кокнару, он изумленно произнес:
— Кто тебе сказал, что я в нее влюблен?
— Кто мне сказал?.. Ах, сударь, вы что, считаете, что я слепой?.. Я все видел, черт побери!
— Ты. все видел?.. Но… разве это заметно?
— Так же, как нос на лице, — ухмыльнулся Ландри Кокнар.
— Черт! Дьявол! Чума всех побери! — забормотал Вальвер и забегал по комнате.
Потом, замерев, спросил:
— Но… но… если это так заметно, то, значит, она тоже все поняла?
В голосе его звучал неподдельный ужас.
— Возможно, — с прежней ухмылкой ответил Ландри Кокнар. — Женщины, сударь, невзирая на возраст, в такого рода делах имеют особое чутье. Будьте уверены, что прекрасная Мюгетта уже давно вас раскусила.
— О Боже! — простонал Вальвер и покачнулся.
— Что это с вами? Вы что, решили умереть от счастья? Какой же вы после этого мужчина! — набросился на него Ландри Кокнар.
— Она все знает! Все знает! — стенал Вальвер.
— И что же в этом плохого? Да вам радоваться надо, клянусь кишками Вельзевула! Да, она все знает, сударь. Вспомните, как она помахала вам рукой на прощание, и согласитесь, что для девушки, угадавшей чувства своего поклонника, вид у нее был отнюдь не возмущенный. Ну, вспомнили?
— А ведь ты прав, совершенно прав! — воскликнул Вальвер вне себя от радости. — Честное слово, прав!.. Она улыбнулась мне… Значит, она на меня не сердится… Значит, я могу надеяться… Ландри, храбрый мой Ландри, ты и впрямь полагаешь, что она меня любит?
— Думаю, что да, сударь. Может быть, она пока еще не знает об этом, но сердце ее уже принадлежит вам… Если она еще не влюбилась в вас, то не сомневайтесь — это случится совсем скоро. Вы оказали ей услугу, которую так просто не забывают. Она вам признательна за нее. А от признательности до любви один шаг, и она быстро его сделает, если уже не сделала.
— Теперь, мэтр Ландри, следуй за мной во дворец, где проживает наша милость.
Ландри Кокнар поднялся и, не говоря ни слова, пошел за своим новым хозяином. Как и положено хорошо вышколенному слуге знатного вельможи, привыкшего к почтительному отношению слуг к своей особе, мэтр Ландри сопровождал Вальвера, держась от него на расстоянии трех шагов, причем, будучи человеком осторожным и памятуя о Кончини и его гвардейцах, которые, быть может, в эту самую минуту бегали по Парижу, разыскивая его, он надвинул сооружение, упорно именуемое им шляпой, глубоко на лоб и по уши закутался в свой драный плащ — так, что разглядеть можно было одни только глаза. Вальверу не помешало бы последовать его примеру, но он либо забыл о грозившей ему опасности, либо не придал ей никакого значения.
Они прошли по улице Коссонри и, повернув на улицу Сен-Дени, остановились перед домом, чей угол выходил как раз на обе вышеупомянутые улицы. Если смотреть со стороны улицы Сен-Дени, то он стоял прямо напротив церкви Гроба Господня. В этом доме помещалась тогда знаменитая гостиница «Золотой лев».
Войдя во двор гостиницы, Вальвер направился прямиком к конюшне, дабы удостовериться, что Гренгай и Эскаргас уже доставили туда его замечательного коня. Как и было обещано, королевский подарок находился в стойле. Убедившись, что конь размещен с надлежащими удобствами, а кормушка его полна сеном и овсом, Вальвер, приласкав на прощание своего любимца и услышав в ответ радостное ржанье, вышел наружу и в сопровождении Ландри Кокнара вновь свернул на улицу Коссонри. На той стороне дома находился вход, не сообщающийся с входом в гостиницу. Молодой человек отпер дверь, за которой обнаружился узкий, сомнительной чистоты коридор. Все тем же насмешливым тоном он торжественно произнес:
— А вот и дворец, служащий жилищем графу Одэ де Вальверу. Мои апартаменты располагаются на самом верху, поближе к небу, чтобы я мог поскорее предстать перед Господом, если Тот решит прибрать меня к Себе прежде, чем я успею разбогатеть. Собственно, именно в поисках состояния я и прибыл в Париж.
— Разумеется, сударь, вы вот-вот разбогатеете, — уверенно ответил Ландри Кокнар. — Иначе я перестану верить в справедливость Всевышнего.
— Amen! — со смехом воскликнул Вальвер.
Он ступил в коридор; Ландри последовал за ним и закрыл за собой дверь.
Д'Альбаран шел за Вальвером и его спутником до самого входа в гостиницу. Он слышал все, что говорил молодой человек на пороге своего жилища. Приблизившись к этому весьма скромному на вид дому, он внимательно оглядел его; затем столь же внимательно исследовал окрестности. Наконец он заключил:
— Я узнал, что его зовут Одэ де Вальвер, что он граф и живет в этом доме, что он беден и приехал в Париж, надеясь разбогатеть. Такие сведения вполне устроят мою госпожу. Но посмотрим, может быть, мне удастся еще кое-что разузнать.
Он завернул за угол и уверенным шагом направился в гостиницу «Золотой лев». Он видел, как Вальвер входил в ее ворота и вскоре вышел оттуда. Зайдя в гостиницу, д'Альбаран со всей подобающей в таких случаях осмотрительностью начал расспрашивать хозяина об интересующем его лице. Оставим же его задавать свои вопросы; для нас они не представляют никакого интереса, а посему мы возвращаемся к Одэ де Вальверу и Ландри Кокнару, чья весьма любопытная для нас беседа только началась.
Как и сказал Вальвер, наверху, под самой крышей, располагалась маленькая квартирка, состоящая из трех помещений: спальни, кухни и кладовой. Комнаты были тесные, но чистые, обставленные хотя и скромно, но зато удобно. В спальне стояли кровать, стол, два стула, кресло и сундук. Вальвер с явным удовольствием задержался в ней и, настежь распахнув окно, выходившее прямо на крышу, подозвал Ландри Кокнара.
— Великолепный вид… — полушутя-полусерьезно произнес он.
И, помолчав, добавил:
— …для тех, кто любит созерцать остроконечные крыши и каминные трубы.
Ландри Кокнар высунулся наружу и внимательно огляделся по сторонам.
— Отсюда видна улица Сен-Дени: пожалуй, это одна из самых оживленных улиц Парижа. А что касается всех этих крыш и труб, то не будьте к ним столь непочтительны, сударь. В случае опасности они помогут нам спастись.
— Да, если забыть, что, ступив на такую крышу, тут же рискуешь свалиться на мостовую и переломать себе все кости.
— Кто не рискует, тот не выигрывает, — назидательно произнес Ландри Кокнар.
— Что за нелепые мысли лезут тебе в голову! — удивился Вальвер. — Крыши хороши лишь для томящихся от любви кошек и котов, а не для честных христиан, каковыми являемся мы с тобой. Черт побери, сколько раз я смотрел в это окно, но ни разу ни о чем подобном не думал!
— Оно и понятно, сударь. Однако теперь вам придется об этом задуматься, и весьма серьезно.
— О дьявол, да почему?
— Как это — «почему»? Да потому, что Кончини уже наверняка нас разыскивает! Он разъярен, и не успокоится, пока не добьется своего!.. У Кончини в руках вся власть; кроме обычных наемных убийц, он может натравить на нас полицию, городскую стражу, целую армию! Стоит ему только пожелать — и вся государственная машина будет вертеться лишь для того, чтобы раздавить двух неугодных ему людей… Вы говорите, что по крышам ходят только кошки? Ничего, Кончини еще заставит нас забраться на такие вершины, где даже у птиц кружится голова!.. Надеюсь, вам понятно, что для вас, равно как и для меня, лучше десять раз свалиться с крыши и переломать себе все кости, нежели попасть живым в руки Кончини?..
Достойный Ландри Кокнар, в чьей храбрости у нас нет оснований сомневаться, так разволновался, что слова его, похоже, возымели желаемое действие: Вальвер задумался.
— Ах, черт, — проворчал он, — вот уж поистине никогда не предполагал, что умру, свалившись с крыши!
— Нужно все предусмотреть, сударь, — прежним назидательным тоном продолжал Ландри Кокнар, — все продумать. Крыши могут оказаться нашим единственным путем к спасению от когтей того свирепого волка, который, бьюсь об заклад, уже начал на нас охоту.
Вальвер стоял, нервно теребя усы. Наконец, презрительно пожав плечами, он произнес:
— Не преувеличивай, мэтр Ландри! Этот мерзавец не так страшен, как тебе кажется.
И твердо, пресекая всяческие попытки возразить, заключил:
— Идем, закончим осмотр наших владений.
Они прошли в кухню. С беззаботной и веселой улыбкой Вальвер перечислил все, что там находилось:
— Маленький стол светлого дерева, две скамеечки того же дерева, возле очага — необходимая кухонная утварь, тарелки и стаканы стоят в этом шкафчике. Вот и все! Надеюсь, ты хотя бы немного умеешь готовить? Увы, но наш кошелек не позволит нам каждый день обедать в трактире.
— Не беспокойтесь, сударь, я знаю несколько блюд, которые наверняка придутся вам по вкусу.
— Вот и отлично, такие речи мне нравятся гораздо больше, чем разговоры про этого негодяя-итальянца, пусть черти поскорей заберут его к себе в ад! А теперь иди взгляни на твою обитель.
Они вошли в кладовую. Ландри Кокнар многозначительным взором окинул помещение, но высказываться поостерегся. Обстановка кладовой сводилась к двум предметам: огромному сундуку и узкой кушетке.
— Прошу! — насмешливо произнес Вальвер. — Хотя, признаюсь, ты не сможешь похвастаться, что устроишься так же удобно, как король у себя в Лувре.
— Возможно, вы и правы, сударь, — с достоинством ответил Ландри Кокнар, — но по сравнению с Малым мостом, под которым мне еще вчера пришлось ночевать, я уже заранее чувствую себя как в раю. Здесь, по крайней мере, я буду в безопасности. А эта кровать, сударь, с чудным тюфяком, двумя подушками — подумать только, целых две подушки! — и белоснежными простынями! Да мне просто не хватает слов, чтобы выразить весь свой восторг! Только проведя немало ночей на жесткой постели в гостинице, именуемой «под звездным небом», начинаешь по-настоящему ценить добрую старую кровать. Чистые простыни, упругие подушки, мягкий тюфяк — чего еще можно желать? Клянусь раздвоенным копытом Вельзевула, я посмею не согласиться с вами, сударь: разумеется, я не смогу похвастаться, что устроюсь так же хорошо, как король у себя в Лувре, но только потому, что я устроюсь лучше короля!
— Я очень рад, — улыбнулся Вальвер, сраженный многословной тирадой мэтра Ландри, — я вижу, ты предпочитаешь во всем находить хорошие стороны.
— К счастью для меня, сударь, иначе я бы уже давно не устоял перед искушением разом положить конец своим злоключениям, заколовшись кинжалом. А вы же знаете, сударь, самоубийство — страшный грех, и тот, кто совершает его, обречен до скончания века поджариваться в пекле на самой раскаленной сковородке.
— Ты меня утомляешь, Ландри, — произнес Вальвер; нельзя было с уверенностью сказать, шутит он или говорит серьезно. — Будем надеяться, что твои черные дни прошли. И будем надеяться, что мне тоже повезет.
— Непременно, сударь. Я уже говорил, и повторю еще раз: удача улыбнется вам, причем гораздо скорее, чем вы думаете. Вы еще попомните мои слова.
Он говорил таким уверенным тоном, что Вальвер, сам того не замечая, вместо того чтобы как обычно отшутиться, мечтательно вздохнул:
— Да услышит тебя Небо.
— Оно услышит меня, сударь. Вы даже не подозреваете, как скоро вы поймаете свое счастье и разбогатеете. Не сомневайтесь, сударь, — почти пророческим тоном заключил Ландри Кокнар.
На этот раз Вальвер ничего не ответил. Только очередной раз вздохнул. Отчего легкое облачко грусти тенью пробежало по его лицу? О, ничего особенного! Просто до сих пор он никому не говорил о своей любви, но теперь, когда рядом с ним находился симпатичный ему человек, который, как подсказывал ему внутренний голос, был Одэ безгранично предан, юноша сгорал от желания посвятить его в свои сердечные дела. Однако наш герой был необычайно робок. Он очень хотел поведать Ландри Кокнару о своих любовных страданиях, но никак не мог побороть смущения. Как он ни подбадривал себя, заветные слова упорно не желали срываться с губ. Вот если бы Ландри заговорил первым! Он даже начал сердиться на своего слугу за то, что тот не догадывается протянуть ему руку помощи, за которую он бы мгновенно с готовностью ухватился. В самом деле, как мог. мэтр Ландри проникнуть в столь тщательно оберегаемую тайну? И, следовательно, как мог он заговорить о том, о чем даже не догадывался? Вот отчего Вальвер тяжело вздохнул. И вот почему с логикой, присущей исключительно влюбленным, он все больше злился на своего слугу, который никак не хотел начать разговор о том, о чем знал только один Одэ.
Итак, Одэ де Вальвер вздыхал все тяжелее, а Ландри Кокнар рассказывал ему все новые и новые случаи из своей бурной жизни. Впрочем, Одэ не слышал его. Сначала Ландри Кокнар не обращал внимания на вздохи хозяина, но те становились все сильнее и громче, и в конце концов мэтр Ландри вынужден был замолчать.
Кокнар принадлежал к той породе людей, которые всюду чувствуют себя одинаково уверенно. В маленьком жилище Вальвера он уже вел себя, как дома. И пока Вальвер расхаживал взад и вперед, оглашая воздух жалобными вздохами и стонами, он, не дожидаясь приказаний, бодро принялся мыть и скоблить все вокруг, как подобает истинному поклоннику чистоты. Со своим хозяином, которого он знал всего несколько часов, он обращался так, будто служил у него по меньшей мере, лет десять.
Одэ де Вальвер кружил по комнате, не в силах первым заговорить о своих сердечных делах; Ландри Кокнар молча надраивал кастрюли и слушал стенания господина. Наконец ему это надоело.
— Клянусь рогами Вельзевула, что это вы все вздыхаете, сударь?.. Мне кажется, ваше чувство к малютке-цветочнице вовсе не заслуживает таких бурных вздохов, от которых вот-вот повалятся стол и стулья!
Одэ де Вальвер остановился так резко, словно наступил на ядовитую змею. Повернувшись к Ландри Кокнару, он изумленно произнес:
— Кто тебе сказал, что я в нее влюблен?
— Кто мне сказал?.. Ах, сударь, вы что, считаете, что я слепой?.. Я все видел, черт побери!
— Ты. все видел?.. Но… разве это заметно?
— Так же, как нос на лице, — ухмыльнулся Ландри Кокнар.
— Черт! Дьявол! Чума всех побери! — забормотал Вальвер и забегал по комнате.
Потом, замерев, спросил:
— Но… но… если это так заметно, то, значит, она тоже все поняла?
В голосе его звучал неподдельный ужас.
— Возможно, — с прежней ухмылкой ответил Ландри Кокнар. — Женщины, сударь, невзирая на возраст, в такого рода делах имеют особое чутье. Будьте уверены, что прекрасная Мюгетта уже давно вас раскусила.
— О Боже! — простонал Вальвер и покачнулся.
— Что это с вами? Вы что, решили умереть от счастья? Какой же вы после этого мужчина! — набросился на него Ландри Кокнар.
— Она все знает! Все знает! — стенал Вальвер.
— И что же в этом плохого? Да вам радоваться надо, клянусь кишками Вельзевула! Да, она все знает, сударь. Вспомните, как она помахала вам рукой на прощание, и согласитесь, что для девушки, угадавшей чувства своего поклонника, вид у нее был отнюдь не возмущенный. Ну, вспомнили?
— А ведь ты прав, совершенно прав! — воскликнул Вальвер вне себя от радости. — Честное слово, прав!.. Она улыбнулась мне… Значит, она на меня не сердится… Значит, я могу надеяться… Ландри, храбрый мой Ландри, ты и впрямь полагаешь, что она меня любит?
— Думаю, что да, сударь. Может быть, она пока еще не знает об этом, но сердце ее уже принадлежит вам… Если она еще не влюбилась в вас, то не сомневайтесь — это случится совсем скоро. Вы оказали ей услугу, которую так просто не забывают. Она вам признательна за нее. А от признательности до любви один шаг, и она быстро его сделает, если уже не сделала.