Страница:
Как и прежде, Леонора сделала вид, будто не замечает наглого поведения Стокко: она слишком дорожила его услугами, чтобы обращать внимание на такие мелочи. (Заметим, что никому иному она бы не позволила обходиться с собой подобным образом.) Усевшись напротив Стокко, она, не открывая пока своих истинных замыслов, принялась задавать ему различные вопросы.
Несмотря на всю свою развязность, Стокко знал, что есть граница, переступать которую не только не рекомендуется, но и опасно. Он прекрасно понимал, сколь страшна будет месть его хозяйки, если она узнает, что он переиграл или предал ее. И как бы нарочито вызывающе он себя ни вел, он был безраздельно предан Леоноре и охотно исполнил любые ее поручения. Именно этим объяснялась столь странная на первый взгляд снисходительность жены Кончини.
Стокко подробно отвечал на все поставленные ему вопросы, однако по его насмешливому тону трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.
Леонора отлично изучила все повадки своего преданного слуги. Ее великолепная память мгновенно фиксировала все, что говорил ей Стокко: она знала, что его сведения были точны. Выяснив все необходимое, Леонора дала своему поверенному новые инструкции и вышла.
С Роспиньяком Леонора говорила пять минут. Ее беседа со Стокко длилась в два раза дольше. Итак, с того момента, как она вышла из спальни, оставив там Одэ де Вальвера и Ландри Кокнар, прошло немногим более четверти часа.
XXXVI
Несмотря на всю свою развязность, Стокко знал, что есть граница, переступать которую не только не рекомендуется, но и опасно. Он прекрасно понимал, сколь страшна будет месть его хозяйки, если она узнает, что он переиграл или предал ее. И как бы нарочито вызывающе он себя ни вел, он был безраздельно предан Леоноре и охотно исполнил любые ее поручения. Именно этим объяснялась столь странная на первый взгляд снисходительность жены Кончини.
Стокко подробно отвечал на все поставленные ему вопросы, однако по его насмешливому тону трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.
Леонора отлично изучила все повадки своего преданного слуги. Ее великолепная память мгновенно фиксировала все, что говорил ей Стокко: она знала, что его сведения были точны. Выяснив все необходимое, Леонора дала своему поверенному новые инструкции и вышла.
С Роспиньяком Леонора говорила пять минут. Ее беседа со Стокко длилась в два раза дольше. Итак, с того момента, как она вышла из спальни, оставив там Одэ де Вальвера и Ландри Кокнар, прошло немногим более четверти часа.
XXXVI
МАЛЕНЬКИЙ ОСОБНЯК КОНЧИНИ
(окончание)
По узкой лестнице Леонора вновь поднялась на второй этаж. Она шла медленно, часто останавливаясь, чтобы собраться с мыслями:
«Надо признать, что случай — воистину непредсказуемый господин, и наше жалкое воображение просто не может угнаться за его причудами… Вот, например, эта маленькая цветочница: разумеется, мне приходила в голову мысль, что она вполне могла бы быть дочерью Кончино и Марии Медичи… Мое предположение было столь правдоподобно, что я даже убедила во всем Марию и с ее помощью собиралась убедить в этом Кончино… Но сама-то я этому не верила. Подобная возможность казалась мне совершенно невероятной, настолько невероятной, что я даже не удосужилась обдумать ее как следует. И вот тебе на: я оказалась-таки права — эта девчонка действительно дочь Кончино и Марии. Вот ведь как удачно все складывается!..»
Заметим мимоходом, что Леонора мгновенно приняла на веру слова, сказанные Ландри Кокнаром; ее живой и скептический ум даже не попытался подвергнуть их сомнению или хотя бы постараться добыть доказательства, их подтверждающие. Почему? Мы не беремся это объяснять.
Леонора все еще размышляла. Она обдумывала способ избавиться от двух наглецов, имевших дерзость бросить вызов ее Кончино, проникнуть в его тайну, и, следовательно, получивших возможность погубить его.
«И что мне делать с этим ребенком? Ибо эта девушка еще сущее дитя, в этом у меня нет никаких сомнений. Я заранее получила одобрение Марии на тайное ее убийство, хотя таковое, стань о нем известно в Париже, наделало бы много шума. Но что теперь говорить, время для этого упущено. Слава Богу, мой Кончино не чудовище какое-нибудь: едва он узнал, что девчонка — его дочь, от его страсти не осталось и следа. Уверена, что он рвет на себе волосы при. одной только мысли, что испытывал вожделение к собственной дочери. (В этом она была права.) Возможно, роковое стечение обстоятельств и вынудит его отдать приказ убить девчонку, но если он оставит ее жить, то скорее вырвет у себя сердце, нежели позволит снова осквернить ее своими притязаниями. Нет, хвала небесам, эта любовь больше не опасна для меня: она умерла, похоронена… (Со вздохом.) Увы! Жаль, что этого не скажешь о всех его будущих интрижках… (Она вернулась к своей основной мысли.) Вопрос стоит следующим образом: во благо ли Кончино смерть девчонки?.. Конечно, я не забыла, что есть еще синьора Фауста… но, несмотря на все ее могущество, я вполне могу противостоять ей… У меня больше нет ненависти к Мюгетте… Теперь мне безразлично, будет она жить или умрет… лишь бы мне не пришлось самой убивать ее… Я еще надеюсь заслужить вечное спасение, а поэтому ни за какие сокровища в мире не стану отягощать свою совесть бессмысленным убийством…»
Наконец она поднялась на второй этаж и очутилась перед дверью, за которой разговаривали Кончини и Мария Медичи. Нахмурившись, она в задумчивости остановилась. Внезапно она приняла решение:
«Пусть они делают все, что считают нужным… в конце концов только они имеют право решать ее судьбу».
И Леонора, резко распахнув дверь, вошла в комнату.
Мария Медичи сидела в кресле. Перед ней расхаживал взад и вперед Кончини. Оба совершено отбросили лицемерные уловки, пышно именуемые правилами этикета. Мария забыла о том, что она королева, Кончини — о том, что он всесильный министр. Маски упали. Эти двое остались теми, кем были на самом деле: любовниками, чья изрядно затянувшаяся и вошедшая в привычку связь вдруг оказалась под угрозой. Им необходимо было принять решение, позволяющее сохранить их отношения и избежать гибельной для них огласки.
Мы уже сказали, что Мария радостная вышла из спальни Кончини. Фаворит же ее был хмур и озабочен: он чувствовал, что над ним нависла смертельная угроза. Волнение Кончини не могло укрыться от глаз страстно влюбленной в него женщины, каковой была Мария Медичи, и ее радость тут же померкла. Когда они дошли до гостиной, куда проводил ее Кончини, она уже была взволнована не менее своего любовника. Упав в кресло, она с тревожным вопросом во взоре взглянула на него.
Состоялось мучительное объяснение.
Мария сообщила, что страшную новость ей поведала Леонора. Кончини недоверчиво ухмыльнулся. Мария прибавила, что она тут же поспешила к нему, дабы договориться, как действовать дальше. В свою очередь, она желала знать, откуда это известие дошло до Кончини. Как вы понимаете, итальянец не мог открыть ей истину, однако тут же придумал какую-то историю и с самым серьезным видом рассказал ее. Так как его история в целом была правдоподобна, королева не стала придираться и приняла ее на веру.
Разумеется, не обошлось без воспоминаний о прошлом. Зная, что в этом скромном, уединенном особнячке, в этом уютном гнездышке, предназначенном для любви, им нечего бояться соглядатаев, они говорили совершенно откровенно, не стесняясь в выборе слов. Они в малейших подробностях вспомнили историю рождения их дочери. Кончини проклинал этого негодяя Ландри Кокнара, осмелившегося не выполнить его, Кончини, приказания, и Мария целиком одобрила эту вспышку праведного гнева.
Они вместе недоумевали, откуда вдруг в Париже взялась их дочь, обреченная ими на смерть в первую же минуту после ее появления на свет, то есть около семнадцати лет назад. Жутко было слушать их недоуменные вздохи по поводу «страшного несчастья», а именно того, что нашлось их дитя, рождение которого они всегда считали досадной ошибкой молодости и все это время были уверены, что избавились от него навсегда.
Воспоминания заняли довольно много времени, но наконец наступила минута, когда им нечего было больше сказать о днях минувших. И они вновь встали перед роковой необходимостью принять несколько решений, главных и второстепенных. Главным, разумеется, было — стоило ли вообще оставлять девушку в живых. Если да, то как вести себя с ней и что делать с этой так неожиданно объявившейся дочерью.
Никто из них не хотел брать на себя ответственность и первым выносить приговор безвинному созданию, никто не хотел отвечать ни за его жизнь, ни за его смерть, но готов был присоединиться к решению другого. Впрочем, скорее всего у каждого была своя собственная тайная мысль: посмотреть, как станет вести себя его собеседник.
В комнате нависла гнетущая тишина. Кончини в растерянности забегал из угла в угол. Мария забилась поглубже в кресло. Они не знали, что еще сказать друг другу. Молчание, длившееся несколько минут, показалось им несколькими часами. Время от времени, чтобы хоть что-то говорить, то один, то другой восклицал: «Интересно, чем сейчас занята Леонора?»
Приход Леоноры был настоящим облегчением для обоих любовников. Мария Медичи распрямилась в своем кресле. Кончини прекратил бегать по комнате, словно дикий зверь по клетке. Они знали, что у Леоноры наверняка уже есть какое-нибудь решение, и заранее были готовы с ним согласиться. Впрочем, если бы это решение вдруг кого-нибудь не устроило, его можно было бы оспорить. Во всяком случае появление жены Кончини сулило какой-то выход для зашедших в тупик Марии и Кончини.
— Ты только представь себе, Леонора, какое страшное несчастье! — трагическим голосом произнесла Мария Медичи.
Едва войдя в комнату, Леонора окинула обоих собеседников своим проницательным взором, и тут же поняла, что они находятся в полнейшей растерянности. Необходимо было вдохновить их, пробудить волю к действию. Поэтому в ответ она лишь пожала плечами и презрительно обронила:
— Разумеется, сударыня, то, что произошло, весьма досадно, однако я не вижу в этом ничего ужасного.
— Что ты говоришь?! Ведь еще сегодня утром ты сама убеждала меня в этом! — воскликнула королева.
— С утра у меня было время подумать, — холодно отвечала Леонора, — и я пришла в выводу, что несколько преувеличила грозящую вам опасность; впадать в панику еще рано. Словом, я изменила свое мнение, вот и все.
— Но подумай, если французам станет известно о…
Она запнулась, подыскивая подходящие слова и не желая называть вещи своими именами.
Однако Мария имела дело с сильным игроком. Когда возникала необходимость, Леонора не отступала ни перед словом, ни перед делом. С неподражаемым спокойствием она четко произнесла:
— …о том, что прежде чем стать их королевой, Мария Медичи родила ребенка от своего любовника, а потом приказала убить младенца? Да, вы правы, разразится скандал, и последствия его будут ужасны не только для вас, но и для всех нас. Но, сударыня, все зависит только от вас: если вы пожелаете, никто ни о чем не узнает.
— Но каким же образом?
— Вы забываете, сударыня, что вы не просто королева, вы — королева-регентша. В этой стране вы обладаете неограниченной властью и можете делать все, что вам заблагорассудится.
Слушая жену, Кончини постепенно обретал утраченное присутствие духа.
— Совершенно верно, corpo di Dio! — воскликнул он. — Кажется, мы действительно забыли, что являемся хозяевами положения. Леонора права: только от нас зависит, чтобы эта тайна была навеки похоронена. У нас есть тысяча способов укоротить слишком длинные языки…
И Кончини подкрепил свои слова весьма выразительным жестом.
— Допустим, — согласилась Мария Медичи. — Но сумеете ли вы таким же образом закрыть рот Фаусте, явившейся во Францию под именем герцогини Соррьентес представлять интересы Его Величества короля Испании?
— Если в том будет необходимость, то почему бы и нет?.. Несчастный случай может произойти с кем угодно — и с послом Его Католического Величества, и с самым последним из его подданных. Главное — с умом взяться за дело.
Кончини окончательно уверился в собственных силах. Мария Медичи также приободрилась. Однако, зная привычку Кончини и Леоноры перекладывать на ее плечи ответственность за принятое решение, чего она совершенно не желала, королева беспрестанно горестно вздыхала. Наконец, прервав затянувшуюся паузу, она произнесла:
— Так дай же нам совет, моя добрая Леонора.
Но ответа на последовало. Как вы помните, Леонора твердо решила ни в коем случае не действовать самой, а предоставить это право «заботливым» родителям. Поэтому, выдержав долгую паузу, она сказала:
— Совет? Да разве можно давать советы в подобном деле? Ведь суть его лежит на поверхности, и только слепой не видит ее… А ни вы, ни Кончино пока еще не утратили зрения. Просто ни один из вас не осмеливается идти до конца. Что ж, придется мне сказать эти слова за вас: вы должны решить, жить вашему ребенку или умереть. Так выбирайте же.
— Неужели ты считаешь, что это так просто?.. А что выбрала бы ты?
— Извините, но тут я умываю руки.
— Почему? — вновь простонала Мария. — Великий Боже, если уж и ты нас покидаешь, то на кого же тогда мы можем рассчитывать?
— Я не покидаю вас, Мария. И вы это прекрасно знаете.
— Тогда отвечай.
— Нет, такие вопросы решает мать. Вы мать, вам и принимать решение.
Мария прекрасно знала Леонору. Она поняла, что если та упорствует в своем молчании, значит, дальнейшие уговоры бесполезны, и не стала настаивать. Однако, понимая, что решать все же надо, она снова попыталась избежать сей неприятной обязанности и продолжила жалобные вздохи:
— Я просто голову потеряла. Разве вы не видите, что сейчас я не в состоянии ничего решить? Делайте все, что хотите. Что бы вы ни надумали, я заранее на все согласна.
Леонора поняла, что большего она от Марии не добьется, и повернулась к Кончини.
— И впрямь, — заметила она, — вы же отец, значит, вам также принадлежит право принимать решение. Говорите, Кончино.
Кончини уже прекрасно овладел собой, поэтому резкость жены отнюдь не испугала его, а напротив, побудила сказать то, о чем еще минуту назад он боялся даже подумать:
— Мое мнение таково: девушка должна жить.
Краем глаза Мария следила за лицом Леоноры: она хотела знать, одобряет та ответ Кончини или нет. Но Леонора лишь бесстрастно улыбалась; глядя на супруга, она думала:
«Я была уверена в нем!.. Держу пари, он всегда мыслит так же, как и я».
Вслух же она произнесла:
— Объясните, почему.
— Судите сами, — ответил Кончини, — это же настоящее чудо, что девочка, обреченная нами на смерть с самого своего рождения, не только осталась жива, но и превратилась в хорошенькую, очаровательную девушку. В этом я усматриваю волю божественного провидения. А я совершенно уверен, что если мы осмелимся разрушить созданное трудами Господа, на нашу голову обрушится гнев Господень.
Слова его звучали убедительно и, как ни странно, искренне. Дело в том, что Кончини был суеверен вдвойне: во-первых, он жил в то время, когда все люди в большей или меньшей степени были суеверны, а во-вторых, он был итальянец.
Мария Медичи и Леонора Галигаи — обе итальянки — тоже отличались склонностью к вере в чудесное, поэтому аргументы Кончини — на наш современный взгляд совершенно несерьезные — немедленно нашли отклик в их душах. Глядя на обрадованные лица обеих женщин, нетрудно было понять, что они ждали именно такого объяснения. И действительно, Мария тут же воскликнула:
— Превосходно, у меня была та же самая мысль!..
Леонора присоединилась к ней:
— И у меня тоже! Прекрасно, что именно вы, Кончино, наконец высказали ее вслух.
— Совершенно ясно, что появление этой девочки является предупреждением небес, — торжественно уточнил Кончини.
Под впечатлением принятого решения все трое ненадолго замолчали. Юной цветочнице была дарована жизнь — точнее, ее мать и отец не желали больше смерти своему дитяти. К сожалению, милосердие это объяснялось лишь их чудовищным эгоизмом и суеверием. Ни у одного из родителей не нашлось ни слова сочувствия в адрес Мюгетты-Флоранс.
К тому же решение, принятое от страха перед Божьей карой, только на первый взгляд казалось окончательным. И в этом была повинна Леонора. Мы видели, как долго размышляла она над этим вопросом, обдумывая, каковы могут быть последствия двух единственно возможных решений, и теперь, когда Кончини и королева ненадолго обрели спокойствие, она вновь заронила зерно сомнения в их души.
— Однако не стоит забывать, что синьора Фауста приблизила к себе эту девушку; она стала частой гостьей во дворце Соррьентес — ведь Фауста носит нынче имя герцогини Соррьентес. А вы, надеюсь, не забыли, что эта синьора собирается воспользоваться девушкой в своей игре против вас. Мне кажется, что дело еще не кончено — нам следует все хорошенько разузнать, ни в коем случае не выпуская девицу из рук. Впрочем, последнее сделать несложно — ведь она уже у нас.
— Именно так я и собирался поступить, — живо перебил ее Кончино; Мария Медичи одобрительно кивала головой.
— К тому же, — заявила Леонора, — нам необходимо допросить ее и выяснить, что именно ей известно о ее родителях.
— Ей известно, что я ее отец, — ответил Кончини.
— А вот это жаль, — нахмурилась Леонора. — Кто ей это сказал?
— Этот негодяй Ландри, — злобно бросил Кончини.
Не долго думая, Леонора решительно заявила:
— Если она столь же хорошо осведомлена о своей матери, то нам придется все же ее убить, ибо мы не уверены, что она сумеет сохранить эту тайну.
И повернувшись к Марии Медичи, Леонора вкрадчиво спросила:
— Разве не так, сударыня?
Мария опасалась навлечь на себя гнев Господень, второй раз обрекая на смерть чудом спасшееся невинное создание.
Но еще больше она боялась скандала, который непременно бы разразился, если бы девушка проговорилась. Страх потерять все в этой жизни оказался сильнее страха перед неведомым наказанием в жизни будущей. Поэтому Мария немедленно согласилась с Леонорой, то есть вновь вынесла смертный приговор собственному ребенку.
— Да, вы, как всегда, правы, — сказала она. — Я просто с ума сойду, если мне придется жить под постоянной угрозой разоблачения.
— Она не знает, кто ее мать, — быстро вставил Кончини.
— А вы в этом уверены? — поинтересовалась Леонора.
— Я уверен, что Ландри назвал мое имя, но не назвал имени королевы, — ответил Кончини.
Теперь флорентиец лгал: он прекрасно слышал, как Ландри Кокнар назвал Марию Медичи матерью девушки, а по тому, как содрогнулась юная цветочница, он понял, что она тоже все слышала. Однако сейчас он утверждал обратное. Неужели он хотел спасти девушку? Да именно это он и хотел сделать. Но почему? Почувствовал запоздалое раскаяние?.. Быть может… А быть может, из них троих он просто был самым суеверным.
— Ландри мог еще раньше ей обо всем рассказать, — заметила Леонора.
— Нет. Я убежден, что раньше она не была с ним знакома и сегодня видела его впервые. Уверен, что она знает только то, о чем я вам уже сообщил.
— Будем надеяться на это — как ради нее, так и ради себя, — ответила Леонора и добавила: — Впрочем, давайте поскорей убедимся в этом сами.
Мария Медичи встала:
— Мне пора возвращаться в Лувр.
— Королева возьмет девушку с собой? — спросила Леонора.
— Разумеется, — живо сказала Мария, — я хочу, чтобы она все время была у меня под рукой.
— В таком случае, — одобрительно кивнула Леонора, — я иду за ней.
— Иди же, добрая моя Леонора, — согласилась королева. — Кончини проводит меня к носилкам, а ты приведешь к ним девушку.
— Надеюсь, я буду иметь честь проводить королеву в Лувр, — вставил Кончини.
Леонора уже направилась к двери. Последние слова Кончини долетели до нее, когда она была на пороге. Обернувшись, она сказала:
— Вы забываете, Кончино, что у вас еще есть здесь дела: вам предстоит заняться Вальвером и этим негодяем Ландри.
— Ах, черт возьми! — воскликнул Кончини, хлопнув себя по лбу. — Совершенно позабыл об этой парочке!..
И с видимым сожалением добавил:
— О! Сейчас они, наверное, уже далеко!..
— Будьте спокойны, Кончино, — промолвила Леонора со зловещей улыбкой, — я-то о них не забыла. Они все еще здесь, запертые в вашей спальне, словно лисы в курятнике.
С этими словами она вышла, оставив Кончини объяснять королеве, о чем идет речь. Сама же она отправилась к Флоранс.
Когда Леонора оставила ее, девушка в смятении упала в кресло и замерла, ожидая, когда ее позовет королева — ее мать. Однако вскоре она вскочила: где-то рядом шел разговор. Прислушиваясь, она обошла всю комнату, не обращая внимания на ее роскошное убранство.
Шум доносился из-за полуприкрытой двери, находившейся строго напротив входа, через который ввела ее сюда Галигаи. Вслушавшись в голоса, она узнала того, кто оказался ее так называемым «отцом», и ту, кто оказалась ее так называемой «матерью». Да простит нас читатель за эти оговорки, но нам трудно называть отцом и матерью людей, готовых лишить жизни собственное дитя. Девушка остановилась. Любопытство оказалось сильнее ее: она прильнула к двери, ведущей в гостиную, где разговаривали Кончини и королева. С их стороны дверь была скрыта тяжелой бархатной портьерой.
Кончини никак не думал, что Леонора может оставить девушку дожидаться ее в кабинете, смежном с гостиной. Если бы он хотя бы заподозрил это, он сразу увел бы королеву в другую гостиную или по крайней мере убедился бы, что дверь за портьерой хорошенько заперта и через нее не доносится ни звука.
Отчего же всегда столь предусмотрительная Леонора совершила такую грубую оплошность? Причина проста: она не очень хорошо знала расположение комнат в маленьком особняке своего мужа. Стремясь не упустить Одэ де Вальвера и Ландри Кокнара, она постаралась как можно скорее избавиться от девушки, стеснявшей ее, и отвела ее в первый попавшийся кабинет, не зная, что вторая дверь его ведет как раз в гостиную, куда отправились Мария и Кончини.
Как бы там ни было, несчастная дочь Кончини и Марии Медичи не устояла перед искушением и, скрытая тяжелой портьерой, вся обратилась в слух.
Так она узнала историю своего рождения. Мы можем только спросить себя, как это нежное и чувствительное создание выдержало и не потеряло сознания, внимая сему страшному рассказу. Но девушка проявила незаурядное мужество, дослушав все до конца и ничем не выдав себя.
Родители цинично и в подробностях обсуждали свое прошлое. Оставаясь невидимой, девушка слышала страшный торг, слышала, как ее отец, охваченный суеверным страхом, пытался сохранить ей жизнь. Мы же поспешим добавить, что только в одном из своих подозрений девушка ошибалась: противоестественная любовь навсегда и бесследно покинула сердце Кончини.
Наконец Леонора сообщила, что отправляется за Флоранс. Тогда бедняжка поняла, что если жене Кончини станет известно, что она подслушивала, то ей уж точно не выйти живой из этого дома. Она неслышно прикрыла дверь и села как можно дальше от нее.
Вот почему она не узнала, что ее жених Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар заперты в спальне Кончини, словно мыши в мышеловке. Если бы девушка слышала их короткий спор, она вряд ли согласилась бы безропотно следовать за королевой. Но приверженность истине вынуждает нас сказать, что за все это время она сама ни разу не вспомнила ни о Вальвере, ни о малютке Лоизе.
Сейчас она — что, впрочем, вполне естественно — думала только о своих неожиданно обретенных родителях, встреча с которыми произошла при столь драматических обстоятельствах. И она с ужасом убеждалась, что не рада этой встрече.
Особенно много она размышляла о матери. Чудовищное безразличие, граничащее с отвращением, с которым Мария Медичи говорила о ней, заставило девушку подумать:
«Моя мать!.. Как, неужели женщина, которая хотела и до сих пор хочет убить меня — моя мать?.. Разве такое возможно?.. Неужели мать может желать смерти своему ребенку?.. Нет, это невероятно, этого не может быть. Конечно, я просто не расслышала, не поняла… А если мне ничего не почудилось, то, значит, есть вещи, о которых я не знаю… которые заставляют ее говорить так против ее воли… Да-да, это именно так. Я уверена, что она только и ждет случая, чтобы раскрыть мне свои объятия и назвать своей дочерью… И, она это непременно сделает… Тогда мне придется просить у нее прощения за то, что я усомнилась в ней… Усомниться в собственной матери!.. Господи, какая гнусность!.. Разве ребенок имеет право судить собственную мать?.. К тому же она королева… Короли связаны строгими правилами этикета, они не всегда могут следовать велению сердца… Если она была холодна, если она хотела уничтожить меня, значит, у нее были на то веские причины… Я же должна помнить только об одном: она — моя мать… моя мать!.. И моя мать не может признать меня, не рискуя оказаться обесчещенной в глазах своих подданных…»
Заметим, что она совсем не думала о своем отце. Не думала потому, что им был Кончини, человек, которого она давно уже презирала, а потом, когда тот начал преследовать ее своей яростной животной страстью, стала страстно ненавидеть. Такое трудно сразу забыть, и она по-прежнему не доверяла ему.
Для матери же она стремилась найти оправдания, к матери стремилось ее сердце, все ее существо. Без сомнения, она уже давно мечтала обрести мать, хотя никогда не знала ее. Не раз видела она ее во сне, окруженную ореолом всяческих добродетелей. Скажем сразу: Мария Медичи совершенно не походила на тот идеальный образ, что сложился в голове девушки. Надо было быть совсем слепой, чтобы не заметить этого. Флоранс отнюдь не была слепа, она просто сознательно закрывала глаза на все плохое, что ей уже довелось увидеть и услышать. Ценой собственной жизни она готова была сохранить созданный ее воображением образ матери, наделенной всевозможными достоинствами.
Мы согласны, что дочерняя любовь заслуживает поощрения, однако сейчас эта любовь вполне могла стать для нашей героини роковой. Она уже совершила непоправимую ошибку, отправившись следом за Медичи, в то время как внутренний голос настойчиво убеждал ее остаться подле Вальвера — своего жениха и защитника. К несчастью, она не прислушалась к нему. Поэтому — увы! — нам остается только с горечью наблюдать за тем, как далеко заведет ее любовь к королеве-регентше.
«Надо признать, что случай — воистину непредсказуемый господин, и наше жалкое воображение просто не может угнаться за его причудами… Вот, например, эта маленькая цветочница: разумеется, мне приходила в голову мысль, что она вполне могла бы быть дочерью Кончино и Марии Медичи… Мое предположение было столь правдоподобно, что я даже убедила во всем Марию и с ее помощью собиралась убедить в этом Кончино… Но сама-то я этому не верила. Подобная возможность казалась мне совершенно невероятной, настолько невероятной, что я даже не удосужилась обдумать ее как следует. И вот тебе на: я оказалась-таки права — эта девчонка действительно дочь Кончино и Марии. Вот ведь как удачно все складывается!..»
Заметим мимоходом, что Леонора мгновенно приняла на веру слова, сказанные Ландри Кокнаром; ее живой и скептический ум даже не попытался подвергнуть их сомнению или хотя бы постараться добыть доказательства, их подтверждающие. Почему? Мы не беремся это объяснять.
Леонора все еще размышляла. Она обдумывала способ избавиться от двух наглецов, имевших дерзость бросить вызов ее Кончино, проникнуть в его тайну, и, следовательно, получивших возможность погубить его.
«И что мне делать с этим ребенком? Ибо эта девушка еще сущее дитя, в этом у меня нет никаких сомнений. Я заранее получила одобрение Марии на тайное ее убийство, хотя таковое, стань о нем известно в Париже, наделало бы много шума. Но что теперь говорить, время для этого упущено. Слава Богу, мой Кончино не чудовище какое-нибудь: едва он узнал, что девчонка — его дочь, от его страсти не осталось и следа. Уверена, что он рвет на себе волосы при. одной только мысли, что испытывал вожделение к собственной дочери. (В этом она была права.) Возможно, роковое стечение обстоятельств и вынудит его отдать приказ убить девчонку, но если он оставит ее жить, то скорее вырвет у себя сердце, нежели позволит снова осквернить ее своими притязаниями. Нет, хвала небесам, эта любовь больше не опасна для меня: она умерла, похоронена… (Со вздохом.) Увы! Жаль, что этого не скажешь о всех его будущих интрижках… (Она вернулась к своей основной мысли.) Вопрос стоит следующим образом: во благо ли Кончино смерть девчонки?.. Конечно, я не забыла, что есть еще синьора Фауста… но, несмотря на все ее могущество, я вполне могу противостоять ей… У меня больше нет ненависти к Мюгетте… Теперь мне безразлично, будет она жить или умрет… лишь бы мне не пришлось самой убивать ее… Я еще надеюсь заслужить вечное спасение, а поэтому ни за какие сокровища в мире не стану отягощать свою совесть бессмысленным убийством…»
Наконец она поднялась на второй этаж и очутилась перед дверью, за которой разговаривали Кончини и Мария Медичи. Нахмурившись, она в задумчивости остановилась. Внезапно она приняла решение:
«Пусть они делают все, что считают нужным… в конце концов только они имеют право решать ее судьбу».
И Леонора, резко распахнув дверь, вошла в комнату.
Мария Медичи сидела в кресле. Перед ней расхаживал взад и вперед Кончини. Оба совершено отбросили лицемерные уловки, пышно именуемые правилами этикета. Мария забыла о том, что она королева, Кончини — о том, что он всесильный министр. Маски упали. Эти двое остались теми, кем были на самом деле: любовниками, чья изрядно затянувшаяся и вошедшая в привычку связь вдруг оказалась под угрозой. Им необходимо было принять решение, позволяющее сохранить их отношения и избежать гибельной для них огласки.
Мы уже сказали, что Мария радостная вышла из спальни Кончини. Фаворит же ее был хмур и озабочен: он чувствовал, что над ним нависла смертельная угроза. Волнение Кончини не могло укрыться от глаз страстно влюбленной в него женщины, каковой была Мария Медичи, и ее радость тут же померкла. Когда они дошли до гостиной, куда проводил ее Кончини, она уже была взволнована не менее своего любовника. Упав в кресло, она с тревожным вопросом во взоре взглянула на него.
Состоялось мучительное объяснение.
Мария сообщила, что страшную новость ей поведала Леонора. Кончини недоверчиво ухмыльнулся. Мария прибавила, что она тут же поспешила к нему, дабы договориться, как действовать дальше. В свою очередь, она желала знать, откуда это известие дошло до Кончини. Как вы понимаете, итальянец не мог открыть ей истину, однако тут же придумал какую-то историю и с самым серьезным видом рассказал ее. Так как его история в целом была правдоподобна, королева не стала придираться и приняла ее на веру.
Разумеется, не обошлось без воспоминаний о прошлом. Зная, что в этом скромном, уединенном особнячке, в этом уютном гнездышке, предназначенном для любви, им нечего бояться соглядатаев, они говорили совершенно откровенно, не стесняясь в выборе слов. Они в малейших подробностях вспомнили историю рождения их дочери. Кончини проклинал этого негодяя Ландри Кокнара, осмелившегося не выполнить его, Кончини, приказания, и Мария целиком одобрила эту вспышку праведного гнева.
Они вместе недоумевали, откуда вдруг в Париже взялась их дочь, обреченная ими на смерть в первую же минуту после ее появления на свет, то есть около семнадцати лет назад. Жутко было слушать их недоуменные вздохи по поводу «страшного несчастья», а именно того, что нашлось их дитя, рождение которого они всегда считали досадной ошибкой молодости и все это время были уверены, что избавились от него навсегда.
Воспоминания заняли довольно много времени, но наконец наступила минута, когда им нечего было больше сказать о днях минувших. И они вновь встали перед роковой необходимостью принять несколько решений, главных и второстепенных. Главным, разумеется, было — стоило ли вообще оставлять девушку в живых. Если да, то как вести себя с ней и что делать с этой так неожиданно объявившейся дочерью.
Никто из них не хотел брать на себя ответственность и первым выносить приговор безвинному созданию, никто не хотел отвечать ни за его жизнь, ни за его смерть, но готов был присоединиться к решению другого. Впрочем, скорее всего у каждого была своя собственная тайная мысль: посмотреть, как станет вести себя его собеседник.
В комнате нависла гнетущая тишина. Кончини в растерянности забегал из угла в угол. Мария забилась поглубже в кресло. Они не знали, что еще сказать друг другу. Молчание, длившееся несколько минут, показалось им несколькими часами. Время от времени, чтобы хоть что-то говорить, то один, то другой восклицал: «Интересно, чем сейчас занята Леонора?»
Приход Леоноры был настоящим облегчением для обоих любовников. Мария Медичи распрямилась в своем кресле. Кончини прекратил бегать по комнате, словно дикий зверь по клетке. Они знали, что у Леоноры наверняка уже есть какое-нибудь решение, и заранее были готовы с ним согласиться. Впрочем, если бы это решение вдруг кого-нибудь не устроило, его можно было бы оспорить. Во всяком случае появление жены Кончини сулило какой-то выход для зашедших в тупик Марии и Кончини.
— Ты только представь себе, Леонора, какое страшное несчастье! — трагическим голосом произнесла Мария Медичи.
Едва войдя в комнату, Леонора окинула обоих собеседников своим проницательным взором, и тут же поняла, что они находятся в полнейшей растерянности. Необходимо было вдохновить их, пробудить волю к действию. Поэтому в ответ она лишь пожала плечами и презрительно обронила:
— Разумеется, сударыня, то, что произошло, весьма досадно, однако я не вижу в этом ничего ужасного.
— Что ты говоришь?! Ведь еще сегодня утром ты сама убеждала меня в этом! — воскликнула королева.
— С утра у меня было время подумать, — холодно отвечала Леонора, — и я пришла в выводу, что несколько преувеличила грозящую вам опасность; впадать в панику еще рано. Словом, я изменила свое мнение, вот и все.
— Но подумай, если французам станет известно о…
Она запнулась, подыскивая подходящие слова и не желая называть вещи своими именами.
Однако Мария имела дело с сильным игроком. Когда возникала необходимость, Леонора не отступала ни перед словом, ни перед делом. С неподражаемым спокойствием она четко произнесла:
— …о том, что прежде чем стать их королевой, Мария Медичи родила ребенка от своего любовника, а потом приказала убить младенца? Да, вы правы, разразится скандал, и последствия его будут ужасны не только для вас, но и для всех нас. Но, сударыня, все зависит только от вас: если вы пожелаете, никто ни о чем не узнает.
— Но каким же образом?
— Вы забываете, сударыня, что вы не просто королева, вы — королева-регентша. В этой стране вы обладаете неограниченной властью и можете делать все, что вам заблагорассудится.
Слушая жену, Кончини постепенно обретал утраченное присутствие духа.
— Совершенно верно, corpo di Dio! — воскликнул он. — Кажется, мы действительно забыли, что являемся хозяевами положения. Леонора права: только от нас зависит, чтобы эта тайна была навеки похоронена. У нас есть тысяча способов укоротить слишком длинные языки…
И Кончини подкрепил свои слова весьма выразительным жестом.
— Допустим, — согласилась Мария Медичи. — Но сумеете ли вы таким же образом закрыть рот Фаусте, явившейся во Францию под именем герцогини Соррьентес представлять интересы Его Величества короля Испании?
— Если в том будет необходимость, то почему бы и нет?.. Несчастный случай может произойти с кем угодно — и с послом Его Католического Величества, и с самым последним из его подданных. Главное — с умом взяться за дело.
Кончини окончательно уверился в собственных силах. Мария Медичи также приободрилась. Однако, зная привычку Кончини и Леоноры перекладывать на ее плечи ответственность за принятое решение, чего она совершенно не желала, королева беспрестанно горестно вздыхала. Наконец, прервав затянувшуюся паузу, она произнесла:
— Так дай же нам совет, моя добрая Леонора.
Но ответа на последовало. Как вы помните, Леонора твердо решила ни в коем случае не действовать самой, а предоставить это право «заботливым» родителям. Поэтому, выдержав долгую паузу, она сказала:
— Совет? Да разве можно давать советы в подобном деле? Ведь суть его лежит на поверхности, и только слепой не видит ее… А ни вы, ни Кончино пока еще не утратили зрения. Просто ни один из вас не осмеливается идти до конца. Что ж, придется мне сказать эти слова за вас: вы должны решить, жить вашему ребенку или умереть. Так выбирайте же.
— Неужели ты считаешь, что это так просто?.. А что выбрала бы ты?
— Извините, но тут я умываю руки.
— Почему? — вновь простонала Мария. — Великий Боже, если уж и ты нас покидаешь, то на кого же тогда мы можем рассчитывать?
— Я не покидаю вас, Мария. И вы это прекрасно знаете.
— Тогда отвечай.
— Нет, такие вопросы решает мать. Вы мать, вам и принимать решение.
Мария прекрасно знала Леонору. Она поняла, что если та упорствует в своем молчании, значит, дальнейшие уговоры бесполезны, и не стала настаивать. Однако, понимая, что решать все же надо, она снова попыталась избежать сей неприятной обязанности и продолжила жалобные вздохи:
— Я просто голову потеряла. Разве вы не видите, что сейчас я не в состоянии ничего решить? Делайте все, что хотите. Что бы вы ни надумали, я заранее на все согласна.
Леонора поняла, что большего она от Марии не добьется, и повернулась к Кончини.
— И впрямь, — заметила она, — вы же отец, значит, вам также принадлежит право принимать решение. Говорите, Кончино.
Кончини уже прекрасно овладел собой, поэтому резкость жены отнюдь не испугала его, а напротив, побудила сказать то, о чем еще минуту назад он боялся даже подумать:
— Мое мнение таково: девушка должна жить.
Краем глаза Мария следила за лицом Леоноры: она хотела знать, одобряет та ответ Кончини или нет. Но Леонора лишь бесстрастно улыбалась; глядя на супруга, она думала:
«Я была уверена в нем!.. Держу пари, он всегда мыслит так же, как и я».
Вслух же она произнесла:
— Объясните, почему.
— Судите сами, — ответил Кончини, — это же настоящее чудо, что девочка, обреченная нами на смерть с самого своего рождения, не только осталась жива, но и превратилась в хорошенькую, очаровательную девушку. В этом я усматриваю волю божественного провидения. А я совершенно уверен, что если мы осмелимся разрушить созданное трудами Господа, на нашу голову обрушится гнев Господень.
Слова его звучали убедительно и, как ни странно, искренне. Дело в том, что Кончини был суеверен вдвойне: во-первых, он жил в то время, когда все люди в большей или меньшей степени были суеверны, а во-вторых, он был итальянец.
Мария Медичи и Леонора Галигаи — обе итальянки — тоже отличались склонностью к вере в чудесное, поэтому аргументы Кончини — на наш современный взгляд совершенно несерьезные — немедленно нашли отклик в их душах. Глядя на обрадованные лица обеих женщин, нетрудно было понять, что они ждали именно такого объяснения. И действительно, Мария тут же воскликнула:
— Превосходно, у меня была та же самая мысль!..
Леонора присоединилась к ней:
— И у меня тоже! Прекрасно, что именно вы, Кончино, наконец высказали ее вслух.
— Совершенно ясно, что появление этой девочки является предупреждением небес, — торжественно уточнил Кончини.
Под впечатлением принятого решения все трое ненадолго замолчали. Юной цветочнице была дарована жизнь — точнее, ее мать и отец не желали больше смерти своему дитяти. К сожалению, милосердие это объяснялось лишь их чудовищным эгоизмом и суеверием. Ни у одного из родителей не нашлось ни слова сочувствия в адрес Мюгетты-Флоранс.
К тому же решение, принятое от страха перед Божьей карой, только на первый взгляд казалось окончательным. И в этом была повинна Леонора. Мы видели, как долго размышляла она над этим вопросом, обдумывая, каковы могут быть последствия двух единственно возможных решений, и теперь, когда Кончини и королева ненадолго обрели спокойствие, она вновь заронила зерно сомнения в их души.
— Однако не стоит забывать, что синьора Фауста приблизила к себе эту девушку; она стала частой гостьей во дворце Соррьентес — ведь Фауста носит нынче имя герцогини Соррьентес. А вы, надеюсь, не забыли, что эта синьора собирается воспользоваться девушкой в своей игре против вас. Мне кажется, что дело еще не кончено — нам следует все хорошенько разузнать, ни в коем случае не выпуская девицу из рук. Впрочем, последнее сделать несложно — ведь она уже у нас.
— Именно так я и собирался поступить, — живо перебил ее Кончино; Мария Медичи одобрительно кивала головой.
— К тому же, — заявила Леонора, — нам необходимо допросить ее и выяснить, что именно ей известно о ее родителях.
— Ей известно, что я ее отец, — ответил Кончини.
— А вот это жаль, — нахмурилась Леонора. — Кто ей это сказал?
— Этот негодяй Ландри, — злобно бросил Кончини.
Не долго думая, Леонора решительно заявила:
— Если она столь же хорошо осведомлена о своей матери, то нам придется все же ее убить, ибо мы не уверены, что она сумеет сохранить эту тайну.
И повернувшись к Марии Медичи, Леонора вкрадчиво спросила:
— Разве не так, сударыня?
Мария опасалась навлечь на себя гнев Господень, второй раз обрекая на смерть чудом спасшееся невинное создание.
Но еще больше она боялась скандала, который непременно бы разразился, если бы девушка проговорилась. Страх потерять все в этой жизни оказался сильнее страха перед неведомым наказанием в жизни будущей. Поэтому Мария немедленно согласилась с Леонорой, то есть вновь вынесла смертный приговор собственному ребенку.
— Да, вы, как всегда, правы, — сказала она. — Я просто с ума сойду, если мне придется жить под постоянной угрозой разоблачения.
— Она не знает, кто ее мать, — быстро вставил Кончини.
— А вы в этом уверены? — поинтересовалась Леонора.
— Я уверен, что Ландри назвал мое имя, но не назвал имени королевы, — ответил Кончини.
Теперь флорентиец лгал: он прекрасно слышал, как Ландри Кокнар назвал Марию Медичи матерью девушки, а по тому, как содрогнулась юная цветочница, он понял, что она тоже все слышала. Однако сейчас он утверждал обратное. Неужели он хотел спасти девушку? Да именно это он и хотел сделать. Но почему? Почувствовал запоздалое раскаяние?.. Быть может… А быть может, из них троих он просто был самым суеверным.
— Ландри мог еще раньше ей обо всем рассказать, — заметила Леонора.
— Нет. Я убежден, что раньше она не была с ним знакома и сегодня видела его впервые. Уверен, что она знает только то, о чем я вам уже сообщил.
— Будем надеяться на это — как ради нее, так и ради себя, — ответила Леонора и добавила: — Впрочем, давайте поскорей убедимся в этом сами.
Мария Медичи встала:
— Мне пора возвращаться в Лувр.
— Королева возьмет девушку с собой? — спросила Леонора.
— Разумеется, — живо сказала Мария, — я хочу, чтобы она все время была у меня под рукой.
— В таком случае, — одобрительно кивнула Леонора, — я иду за ней.
— Иди же, добрая моя Леонора, — согласилась королева. — Кончини проводит меня к носилкам, а ты приведешь к ним девушку.
— Надеюсь, я буду иметь честь проводить королеву в Лувр, — вставил Кончини.
Леонора уже направилась к двери. Последние слова Кончини долетели до нее, когда она была на пороге. Обернувшись, она сказала:
— Вы забываете, Кончино, что у вас еще есть здесь дела: вам предстоит заняться Вальвером и этим негодяем Ландри.
— Ах, черт возьми! — воскликнул Кончини, хлопнув себя по лбу. — Совершенно позабыл об этой парочке!..
И с видимым сожалением добавил:
— О! Сейчас они, наверное, уже далеко!..
— Будьте спокойны, Кончино, — промолвила Леонора со зловещей улыбкой, — я-то о них не забыла. Они все еще здесь, запертые в вашей спальне, словно лисы в курятнике.
С этими словами она вышла, оставив Кончини объяснять королеве, о чем идет речь. Сама же она отправилась к Флоранс.
Когда Леонора оставила ее, девушка в смятении упала в кресло и замерла, ожидая, когда ее позовет королева — ее мать. Однако вскоре она вскочила: где-то рядом шел разговор. Прислушиваясь, она обошла всю комнату, не обращая внимания на ее роскошное убранство.
Шум доносился из-за полуприкрытой двери, находившейся строго напротив входа, через который ввела ее сюда Галигаи. Вслушавшись в голоса, она узнала того, кто оказался ее так называемым «отцом», и ту, кто оказалась ее так называемой «матерью». Да простит нас читатель за эти оговорки, но нам трудно называть отцом и матерью людей, готовых лишить жизни собственное дитя. Девушка остановилась. Любопытство оказалось сильнее ее: она прильнула к двери, ведущей в гостиную, где разговаривали Кончини и королева. С их стороны дверь была скрыта тяжелой бархатной портьерой.
Кончини никак не думал, что Леонора может оставить девушку дожидаться ее в кабинете, смежном с гостиной. Если бы он хотя бы заподозрил это, он сразу увел бы королеву в другую гостиную или по крайней мере убедился бы, что дверь за портьерой хорошенько заперта и через нее не доносится ни звука.
Отчего же всегда столь предусмотрительная Леонора совершила такую грубую оплошность? Причина проста: она не очень хорошо знала расположение комнат в маленьком особняке своего мужа. Стремясь не упустить Одэ де Вальвера и Ландри Кокнара, она постаралась как можно скорее избавиться от девушки, стеснявшей ее, и отвела ее в первый попавшийся кабинет, не зная, что вторая дверь его ведет как раз в гостиную, куда отправились Мария и Кончини.
Как бы там ни было, несчастная дочь Кончини и Марии Медичи не устояла перед искушением и, скрытая тяжелой портьерой, вся обратилась в слух.
Так она узнала историю своего рождения. Мы можем только спросить себя, как это нежное и чувствительное создание выдержало и не потеряло сознания, внимая сему страшному рассказу. Но девушка проявила незаурядное мужество, дослушав все до конца и ничем не выдав себя.
Родители цинично и в подробностях обсуждали свое прошлое. Оставаясь невидимой, девушка слышала страшный торг, слышала, как ее отец, охваченный суеверным страхом, пытался сохранить ей жизнь. Мы же поспешим добавить, что только в одном из своих подозрений девушка ошибалась: противоестественная любовь навсегда и бесследно покинула сердце Кончини.
Наконец Леонора сообщила, что отправляется за Флоранс. Тогда бедняжка поняла, что если жене Кончини станет известно, что она подслушивала, то ей уж точно не выйти живой из этого дома. Она неслышно прикрыла дверь и села как можно дальше от нее.
Вот почему она не узнала, что ее жених Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар заперты в спальне Кончини, словно мыши в мышеловке. Если бы девушка слышала их короткий спор, она вряд ли согласилась бы безропотно следовать за королевой. Но приверженность истине вынуждает нас сказать, что за все это время она сама ни разу не вспомнила ни о Вальвере, ни о малютке Лоизе.
Сейчас она — что, впрочем, вполне естественно — думала только о своих неожиданно обретенных родителях, встреча с которыми произошла при столь драматических обстоятельствах. И она с ужасом убеждалась, что не рада этой встрече.
Особенно много она размышляла о матери. Чудовищное безразличие, граничащее с отвращением, с которым Мария Медичи говорила о ней, заставило девушку подумать:
«Моя мать!.. Как, неужели женщина, которая хотела и до сих пор хочет убить меня — моя мать?.. Разве такое возможно?.. Неужели мать может желать смерти своему ребенку?.. Нет, это невероятно, этого не может быть. Конечно, я просто не расслышала, не поняла… А если мне ничего не почудилось, то, значит, есть вещи, о которых я не знаю… которые заставляют ее говорить так против ее воли… Да-да, это именно так. Я уверена, что она только и ждет случая, чтобы раскрыть мне свои объятия и назвать своей дочерью… И, она это непременно сделает… Тогда мне придется просить у нее прощения за то, что я усомнилась в ней… Усомниться в собственной матери!.. Господи, какая гнусность!.. Разве ребенок имеет право судить собственную мать?.. К тому же она королева… Короли связаны строгими правилами этикета, они не всегда могут следовать велению сердца… Если она была холодна, если она хотела уничтожить меня, значит, у нее были на то веские причины… Я же должна помнить только об одном: она — моя мать… моя мать!.. И моя мать не может признать меня, не рискуя оказаться обесчещенной в глазах своих подданных…»
Заметим, что она совсем не думала о своем отце. Не думала потому, что им был Кончини, человек, которого она давно уже презирала, а потом, когда тот начал преследовать ее своей яростной животной страстью, стала страстно ненавидеть. Такое трудно сразу забыть, и она по-прежнему не доверяла ему.
Для матери же она стремилась найти оправдания, к матери стремилось ее сердце, все ее существо. Без сомнения, она уже давно мечтала обрести мать, хотя никогда не знала ее. Не раз видела она ее во сне, окруженную ореолом всяческих добродетелей. Скажем сразу: Мария Медичи совершенно не походила на тот идеальный образ, что сложился в голове девушки. Надо было быть совсем слепой, чтобы не заметить этого. Флоранс отнюдь не была слепа, она просто сознательно закрывала глаза на все плохое, что ей уже довелось увидеть и услышать. Ценой собственной жизни она готова была сохранить созданный ее воображением образ матери, наделенной всевозможными достоинствами.
Мы согласны, что дочерняя любовь заслуживает поощрения, однако сейчас эта любовь вполне могла стать для нашей героини роковой. Она уже совершила непоправимую ошибку, отправившись следом за Медичи, в то время как внутренний голос настойчиво убеждал ее остаться подле Вальвера — своего жениха и защитника. К несчастью, она не прислушалась к нему. Поэтому — увы! — нам остается только с горечью наблюдать за тем, как далеко заведет ее любовь к королеве-регентше.