Страница:
— А почему никто ничего не пьет? — вдруг рявкнул Аскольд так, что перекрыл плавный и мощный накат музыки, под которую на сцене извивались и сплетались три фактически обнаженных танцовщика. — Типа жабай, Андрюха, в одного… тоби можно… ты у нас эта, как ее… звязда. А потом мы тоби вывведем на экскурсию… «Фоторепортеры всех стран, сле-е-етайсь!!» называется.
— Андрей Львович… — начал было Фирсов, который явился в клуб только с минуты на минуту.
— Как-кой ищщо Льво…ввич? — завопил Аскольд, отшвырвая от себя бокал и в сердцах пиная добра молодца, на коленях которого покоились его ноги.
Сережа подумал: примерно таким тоном и.о. царя Иван Васильевич Бунша гневно реагировал на песню «К нам едет соба-а-ака крымский ца-а-арь! Со-ба-ка!»:
— Ка-а-акая такая собака? Не позволю о царях такие песни петь!
…Наделенный сочным пинком педерастичный хлопец на стуле откровенно не удержался и, взмахнув руками, вписался прямо в соседний столик; тот тоже не устоял перед скромным обаянием народного любимца (то есть Аскольда) и с грохотом опрокинулся.
— Пейте, ослы!!
— Ну хорошо, хорошо! — примирительно проговорил Романов, пристально глядя на Воронцова и стараясь не смотреть на Аскольда. — Не надо нервничать, Андрюша. Я выпью… только я наполовину казах, мне за вами, русскими — не угнаться.
— Какой там еще… русский? — заорал Аскольд. — Ты хоть знаешь, что мой дядюшка недавно пожертвовал московской синагоге сто тысяч долларов?!
— А кто твой дядя? — спросил Сережа. Дядюшка, так запросто жертвовавший синагоге сто тысяч долларов, его впечатлил.
Аскольд не ответил, потому что в этот момент подошел стильный, коротко стриженный служитель, который по требованию богатого и знаменитого клиента обрядившийся в узкие кожаные брюки и почему-то майку экстремальной финской группы «Impaled Nazarene», и принес несколько бутылок разнообразных — самых дорогих, какие он только мог найти — напитков. И услужливо разлил по бокалам.
— До конца наливай, мудила! — гаркнул Андрюша, швыряя пепельницей в пытающегося подняться из-под столика молодого человека, так незаслуженно обиженного им минуту назад. — Всем, чтоб им жопы на флаг Соединенного королевства!.. Как говорится, пей пивво! Ешь мяссо!
Что-то у Аскольда и проституток из «Золотых ворот» одинаковый репертуар, подумал Сергей.
…Через полтора часа все встало на свои места: Аскольд и Сергей, интенсивно вживающийся в роль, сидели едва в обнимку у самой сцены, презрительно глядя на все еще танцующих на ней парней и попеременно кидаясь в них то пустым стаканом, то вилкой, то столовым прибором, то левым ботинком переусердствовавшего со спиртными напитками молодого человека со смешным прозвищем Гриль.
— У невво фамилия… еще более идиотская, — пояснил Сергею Аскольд. — Знаешь… какая?
— К-какая? — с трудом выговорил Сережа, который нажирался уже второй день подряд.
— Курицын… Курицын его фамилия. А с тех пор, как он переборщил в пиротехникой и сжег себе на жопе штаны, он стал Курицын-Жареный… что и составляет Гриля.
И Аскольд швырнул в танцовщиков зеркальцем, с которого он только что «дернул» дорожку кокаина, и разразился идиотским икающим хохотом. Воронцов, как он ни был пьян (плюс еще немного кокаина), видел, что танцовщики «Голубого неба» продолжали выполнять свою работу только потому, что каждому из них за вечер было обещано по двести долларов — колоссальный по провинциальным меркам дневной заработок.
— Э-эй, Гриль… Гриль?! — заорал Аскольд и вулканически рыгнул.
Курицын-Гриль сидел на углу сцены и угрюмо беседовал с природой, то есть звал Ватсона: иными словами, освобождался от избытков пищи и алкоголя в организме, его банальнейшим образом тошнило.
— Говорил же я ему, что не стоит вмазываться «герой» после того, как запузырился бухлом, — заикаясь, сбиваясь и шепелявя, проговорил Аскольд. — Танцо… танцун хренов!!
— Да уж, — не зная, что и ответить, сказал Сережа Воронцов. — Точно. Мне, если хочешь знать, в свое время предлагали танцевать в гей-клубе. В московском. Целую неделю, когда я гостил у одного своего сослуживца. Только ты на меня так не смотри, — поспешно выговорил он, поймав на себе липкий взгляд Аскольда, — я не пидор. Жизнь заставила.
— Что — жизнь заставила? Стать пидором?
Сережа возмущенно шмыгнул носом и ответил:
— Да нет… просто кушать очень хотелось, есть у меня такая вредная привычка. Депресняк плющил. А я наткнулся на объявление, что в ночной клуб принимаются атлетического телосложения молодые люди, обладающие артис… артистизмом и начальными наввы… навыками в этом самом… м-м-м… танцевалльном искусстве.
— Кушать хотелось? Это верррна-а. Хочется.
— Целую неделю работал, — повторил Воронцов, осознавая, что он, Сергей Григорьевич, просто катастрофически, феерически пьян.
— А-а-а… садомазофакер… между прочим, вот ты думаешь, что я педераст?
— А что ж ты в гей-клуб пошел? — буркнул Сережа.
— Не-е-ет… я не педераст.
— А кто же ты?
Андрюша Вишневский со значительным видом приблизил палец с наманикюренным ногтем к накрашенным же губам и, таинственно икнув и понизив голос, выговорил:
— Тс-с… тихо. Я — король!
Сережа загрустил. Ему вспомнился недавний припадок белой горячки у папаши и его беседы на повышенных тонах с унитазом, а потом всплыло марктвеновское, кажется, из «Гекльберри Финна»: «Вы видите перед собой покойного дофина Людовика Семнадцатого, сына Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты. Да, джентльмены… вы видите перед собой законного короля Франции, в синей холстине и нищете… изгнанника, страждущего и презираемого всеми!»
Аскольд качнул головой и тут же исправился:
— То есть… я буду король. Потому что сейчас я — принц! Да, я принц. Я купил… купил себе княжеский титул. Я князь Андрей!
— А я Пьер Безухов, — подавленно пробормотал Сережа.
Но Аскольд не расслышал его. Вдохновясь собственной таинственностью, он говорил:
— Я купил себе титул у Российского дворянского собрания! А титул «князь» переводится на французский язык как prince — принц!!
Сережа качнулся вперед и выпил. Аскольд оборвал свою речь и подозрительно спросил:
— А тебе еще двадцати двух нет?
— Нет. Мне двадцать один.
— Очко, — по-детски обрадовалась «звезда» и начала меланхолично мочиться со столика прямо на пол.
Сережа посмотрел на отправляющий малую нужду светоч русской молодежной культуры и неожиданно для самого себя декадентски захохотал. Ему было жутко.
На столике неподалеку сидел его тезка Романов и тоже грустил. При этом он перекладывал на вольную интерпретацию монолог из репертуара Михаила Задорнова: «В ночном баре был кладбищенский порядок. Всю ночь в тишине пили лю-юди! Это же кошмар для русского человека! Ресторан на погосте!» Фирсов же разговаривал по сотовому телефону и изящно помахивал в воздухе стулом.
Оба они, судя по всему, были в предпоследнем градусе алкогольной лихорадки.
— М-может, пора? — пробулькал Романов, краем глаза посматривая на почти лежащего на столике Аскольда. — Вон он уже как…
— Подождем. А то этот… Воронцов… может все испортить. Мне сегодня этот, из казино… крупье который… рассказал, как вчера утром с бодунища этот крендель отделал четверых гоблинов. Правда с ним еще был этот… здоровый такой. Но тот вообще еле на ногах… стоял.
— What is it — «бодьюнищча»? — пролепетал Романов, который в связи со своим казахским происхождением, по всей видимости, отличался крайне нетвердым, хотя и приличным, знанием русского языка, и потому забывал его при малейшей возможности. Особенно при той, что предоставляли алкогольные напитки.
— Похмелюга! — мотнул головой Алексей и, размахнувшись, швырнул мирно покоящийся в его мощной руке стул в танцующих стриптизеров.
Стул выписал впечатляющую и круто заломленную параболу и угодил точно в спину самому мускулистому из них, стоявшему на самом краю светящейся сцены и агрессивно крутящему голой задницей. Борец за идею секс-меньшинств — как сказал бы Остап Бендер — неожиданно звучно икнул, покачнулся и, потеряв равновесие, загремел вниз, почти точно на столик с Аскольдом, который в данный момент справлял свои малые нужды непосредственно на пол.
— А может, и пора, — отрывисто сказал Фирсов и, сунув телефон в карман пиджака, направился к месту падения танцора…
Танцор танцором, а последствия, как показало не столь уж отдаленное будущее, оказались не меньшими, чем от падения метеорита.
Несколько ошалевший от падения в двух сантиметрах от него ста килограммов перекаченной мускулатуры Аскольд схватил со стола полупустую бутылку скотча и швырнул ее прямо в голову стриптизера. Тот попытался подняться, потом снова упал, схватившись руками за лицо, по которому, смешиваясь, текли темный виски и кровь. Потом все-таки поднялся и, шагнув к Аскольду — вероятно, он уже не видел, кто перед ним, а если и видел, то едва ли бы сдержался, — раскрытой тугой ладонью хлестнул прямо по сочно оштукатуренному звездному лицу. Хлоп!
Довольно атлетичный лидер московских и питерских хит-парадов тем не менее отлетел, как щенок, через два столика на третий, под которым и растянулся, как половая тряпка на пороге свежевымытого коридора.
— Лежать! — загремел Фирсов, выхватывая пистолет и устремляясь прямо на танцовщика.
Тот подогнул колени и упал на пол, а сотрудник Аскольдовской охраны, мгновенно избавившись от опьянения — скорее всего, оно было просто наигранным, — несколько раз выстрелил в потолок.
Сережа Воронцов отскочил от столика, на котором еще несколькими мгновениями раньше располагался Аскольд, инстинктивно попятился и наткнулся на другой столик.
Его заведенные за спину руки машинально ощупали холодную полированную поверхность и наткнулись на горлышко маленькой пузатой бутылки.
Сережа машинально поднес ее ко рту и осушил до дна, чтобы как-то пропустить через себя фантасмагорический переполох перед самыми своими глазами. И тут, как говорится, последняя соломинка сломала спину верблюда: перед глазами Сергея зафосфоресцировала мутная пелена, потолок ухнул и перевернулся, треща и искажаясь, как пленка старого немого кино. Незадачливый пьянчужка, накануне проигравший все свое имущество, неловко, бочком, ткнулся в поверхность столика и медленно сполз на пол.
Последнее, что он успел заметить, это как оторванная одним из выстрелов Фирсова огромная люстра падает, и с жалобным хрустальным всхлипом разлетаются по залу лепечущие стеклянные фонтанчики.
Правая рука неподвижно лежащего неподалеку Аскольда откинулась, и Воронцов увидел на тыльной стороне кисти татуировку в виде красно-белого рогатого черта и надпись на груди: MU. Manchester United.
Дверь хрустнула под мощным ударом, и в помещение ночного клуба «Голубое небо» ворвались черные люди с автоматами наперевес.
…В маленькой пузатой бутылке оказался старый французский коньяк.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. «ПРИНЦ И НИЩИЙ» ПО-НОВОРУССКИ
Высоченные лепные потолки. Роскошная люстра. Оформленные под глубокий синий бархат со светлыми разводами тяжелые обои. Он поднял голову и увидел, что лежит на огромной кровати — даже не кровати, а каком-то просто-таки королевском ложе шириной метра под три. Такие номера ему приходилось видеть только в люксовых гостиницах Ниццы, Майами, Москвы, Парижа или Пальма-де-Мальорка. В кино, разумеется.
И только когда пелена перед глазами дрогнула и немного подалась назад, срывая налет щадящей мутности с окружающей действительности, Сережа понял, что сильно переоценил «люксовость» того помещения, в котором находился.
Но тем не менее он был уверен, что это не его квартира и, уж конечно, не медвытрезвитель, куда он вполне подходил бы по медзаключению. Поскольку вытрезвителей с таким уровнем сервиса он уж точно что-то не припомнит.
…Хотя, как утверждает Алик Мыскин, однажды в Питере он попал в некий вытрезвитель номер один, в котором — единственном в России! — были условия, как в хорошей гостинице, белоснежные простыни, а не заслюнявленные, облеванные и измусоленные тряпки, и даже полы с подогревом — на случай, если клиент свалится с кровати и возымеет желание спать прямо на полу. Чтобы, стало быть, переборщивший с алкоголем не заработал себе воспаления легких или не застудил какие-либо из прочих внутренностей.
— М-м-м… мне н-нужно принять во-о-онну… выпить чашечку ко-о-офе… — с трудом пробормотал несчастный Сережа Воронцов, падая обратно на подушку и чувствуя в горле пустыню Сахару, высушенную коварными суховеями плюс особо интенсивным феном «Elextroluxe». — Кгрм… симатичнейший Степан Богданович… язык под соусом государственный… филе Киркорова… ром… виски… сбренди…
Высвободив на все четыре стороны света эту бессмысленную чушь, он вцепился пятерней во всклокоченные короткие волосы и попытался оторвать предполагаемое вместилище мозга от подушки. Пятерня нащупала на голове только какие-то жесткие колючие клочки, на ощупь сильно напоминающие паклю.
— Мм-м… ета как?
Он поднес ладонь к глазам и вдруг увидел, что ногти его аккуратно накрашены в зеленовато-синий, морской волны, цвет и подпилены, а на тыльной стороне кисти красуется наколка в виде какой-то дикой всклокоченной рогатой морды в спартаковских тонах и аббревиатуры латинскими буквами: MU. Manchester United.
Как у Аскольда. Вчера, в «Голубом небе». Сережа сдавленно хрюкнул то ли от истерического смеха, то ли от похмельного горлового спазма, и окинул комнату взглядом, которому он постарался придать способность видеть мало-мальски сносно. Кроме него, в комнате больше никого не было.
— Эй, кто-нибудь, ммать вашу! — попытался рявкнуть Сергей, рванувшись вперед, но тут же рухнул обратно на спину, буквально срезанный всплеском пронизывающей острой боли в голове.
Голос его был на удивление слаб. Сколько же можно, подумал он. Каждый день одно и то же — прогрессирующий алкоголизм, иной раз разнузданное времяпрепровождение с дамами легкого поведения и просаживание диких «бабок» (это в смысле денег, а не люмпенизированных дам почтенного возраста), и вот — финал: дикий «отвяз» в гей-клубе, и еще неизвестно, что с ним произошло после того, как он… э-э-э… благополучно свалился под стол.
Сережа непроизвольно протянул руку, пошевелил пальцами и аккуратно ощупал… м-м-м… заднее место. Все-таки мало ли что, знаете ли… вокруг люди неадекватного мироощущения и нетрадиционной ориентации, и черррт его знает!!! Да вроде ничего. По всей видимости, эксцесса по наезженной в соответствующих кругах схеме «в жопу вжик — и больше не мужик» как такового не было.
Да-а-а… что и говорить… просто-таки венец карьеры идиота. И еще неизвестно, что будет дальше… ведь, если не изменяет память, сегодня ночью ему предстоит отрабатывать сразу два концерта.
Сережа повернул голову на подушке и подумал, что у него все-таки весьма прихотливая биография. Феерический вылет из университета, армия, война в Чечне… маленький психический сдвиг, благодаря которому он целый месяц ходил по вечерам с фонариком и с газовым пистолетом, который хотя и не был заряжен, тем не менее создавал ощущение приятной тяжести в руке. Была и попытка работать в офисе, и попытка восстановиться в университете. И даже неделя танцев в московском ночном клубе — это тоже было. И вот теперь — так.
…Но воспоминания воспоминаниями, шутки — шутками, а самочувствие Сережи в его новой — шоуменско-певческой — ипостаси было не ахти каким. И так часто упоминавшаяся им в последнее время белая горячка, возможно, уже была не за горами. С сопутствующими ей галлюцинациями.
…Воронцов привстал: по всей видимости, галлюцинации уже почтили его своим вниманием. А в функции «глюка» перед глазами несчастного страдальца появилось какое-то туманное облако весьма впечатляющих размеров и очертаний, а потом, поплыв, как темные водяные разводы на стекле, из него выкристаллизовалась внушительная фигура высоченного широкоплечего человека. Где-то я его уже видел, мелькнула скудная и обрывочная, как репродуктивный орган кастрата из монастырского хора, мысль. В голове отчаянно мутило, и мысли, как деревенские придурки в ночь Ивана Купала, водили маниакально-депрессивные хороводы.
— Доброе утро, Андрей Львович, — буквально пропела галлюцинация. — Чего-нибудь желаете?
— Же… желаю, — с трудом выговорил Сережа. — Как… какой еще Абрек Льво… во-от?
— Вы переутомились накануне, — настойчиво проговорил туманный силуэт, — а потом немного повеселились. Поэтому вам нужно немного поправиться. Вот, выпейте. Из тумана к самым глазам Сережи вынырнул фужер с чем-то холодным и легко пузырящимся. Он принял панацею мелко дрожащей рукой и не без помощи своего утреннего благодетеля отправил в рот. По телу пробежало приятное неестественное тепло, и в разобранной многодневными ночными парад-алле голове страдальца начало стремительно проясняться. И силуэт перед глазами тоже поддался общей тенденции и вырисовался в высокого, атлетически сложенного парня с короткими светло-каштановыми волосами, в темной футболке с коротким рукавом и строгих черных брюках.
— А, Фирсов, — выдавил Сережа и неожиданно засмеялся хрипло и сорванно, отчего по всей голове тягучим колокольным звоном поплыла тупая боль. — Здорово. Откуда ты такой кокттейль выкопал… это же у нас в отряде… в спецвзводе в Чечне… делали такие коктейли… на основе куриного яйца и с добавлением синтетических антидепрессантов. А ты откуда это?…
— Прекрасно, — проговорил тот, — сразу видно, дело пошло на лад.
— А где это я? — Сережа приподнялся на кровати, благо с улучшением самочувствия ожили и забитые абстинентным синдромом куда-то в район аппендикса глухая тревога и недоумение. И чем дальше, тем больше.
— Здрас-а-а-асьте! — протянул Алексей. — Ну зачем же тебе так волноваться, Андрюха? Как говорил Буба Касторский, который родом из Одессы, я артист, а значит, нервы ни к черту. Так что никаких треволнений, Андрей Львович, сейчас вам принесут завтрак, а потом придут ваши сотрудники и будут готовить к концерту.
— А! Понятно, — выдавил Сергей, в беспросветный хаос в мозгу которого, кажется, проник лучик света, который мало-помалу начал прояснять положение дел. — Значит, прямо сейчас начинаем играть этого принца… Асколь…
— Ни слова больше, — довольно бесцеремонно перебил его Алексей, оглядываясь на служителя гостиницы, прикатившего в номер просто-таки целую этажерку с самыми разнообразными фруктами, напитками и легкими закусками. — Время выполнения контракта затикало. Вот ваш завтрак. Приятного аппетита, Андрей Львович.
— Але, — пробормотал он. — В-в-в… чаво так рано?
— Рано? — спросил высокий и явно не мужской голос.
— Э-эм…
— Ты, Мыскин?
— Да-а… а кто так ра-а…
— Снова — «рано»! Ничего себе рано! — весело отозвался женский голос, и в трубке раздался мелодичный смех. — Ты, Алик, наверно, вчера опять нажрался, а?
— Не без того… а это кто вообще?
— Это Лена… Лена Солодова. Ты что, меня не узнаешь, нет? Не помнишь?
— М-м-м… нет.
— Ладно. А Сергея там у тебя под боком нет?
— Я что… педераст, шо ли, чтоб он у меня под боком прорисовывался? — скептически промычал Алик, синхронно разглядывая в зеркало свое помятое узкое лицо с заплывшими глазами. — Н-нет его, черт побери. И где он, я тоже не знаю. Сам бы спасибо тому сказал, кто сообщил, где этот дятел… ошивается. А что… может, я его заменю?
В трубке на секунду воцарилось молчание. Потом голос Лены с легкой досадой выговорил:
— Нет, ты меня все-таки не узнал. Мы учились в параллельных классах. Не помнишь?
— Н-нет.
— Ну Сергей еще был в меня влюблен. Он тогда подрался из-за меня с Савиным, который потом друзей привел. И ты тоже потом подрался с ними, заступался за Сергея. Не помнишь?
— А-а-а! — обрадовался Мыскин. — Ленка! Вспомнил! Это ты, да? Да… ну да! Вы же еще хотели пожениться, а Сергея в армию забрали. И меня тоже. Вспомнил!
— Ну да, — после паузы чуть дрогнувшим голосом проговорила Лена, и в похмельную голову Алика закралось смутное сомнение: а не ляпнул ли он чего лишнего?
— Извини, — машинально сказал он.
— Да ничего. Я уже не сожалею… Я чисто случайно вас нашла. Представляешь, какая история? Я вчера пришла в казино со своим мужем…
— Мужем?
— Ну да. А что, я так уродлива, что не могу надеяться выйти замуж?
Мыскин сглотнул, вспомнив внешность девушки из параллельного класса, в которую был влюблен Сережа Воронцов и которую он поэтично именовал «феей»: ее бархатные темно-синие глаза, точеные черты несколько бледного лица с неожиданно яркими чувственными губами, ее грациозную фигуру с совершенными женственными формами, которые причинили ей, Лене Солодовой, Леночке, столько неприятностей. В свое время Серега Воронцов сказал, что ему даже страшно, что она так красива, потому что ничего хорошего из этого выйти не может и не выйдет. Он говорил, что чувствовал в ней какую-то губительную, роковую нерешительность, беззащитность и одновременно притягательность, которая рано или поздно убивает, как огонь затягивает и убивает налетевших на него бабочек. Такая гремучая смесь, говорил Сережа, могла быть, скажем, у булгаковской Маргариты, но уж никак не продвинутой девушки с внешностью фотомодели, живущей на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. Впрочем, ему тогда было шестнадцать лет, он был романтически настроен и писал стихи. Сам Сережа считал их гениальными, а Алик Мыскин — полной туфтой. По этому поводу он даже написал стихотворный пасквиль, заканчивающийся обидными строчками:
«Погиб поэт, невольник грез, — так скажут все, кто свято верил в псевдолирический навоз, которым он обильно серил». Сережа тогда страшно обиделся и не разговаривал с Мыскиным аж два дня. Все это в одно мгновение промелькнуло в голове Алика, а когда ему показалось, что Лена повторила свой вопрос, он сказал:
— Да нет, конечно. Такая, как ты… только мужа тебе нужно по меньшей мере банкира или какого-нибудь… из бомонда.
— Не говори ерунды, Алик, — уже более жизнеспособным голосом произнесла она, — мой муж вовсе не банкир и не из бомонда. Но близко к тому. И вот, когда мы вчера пришли в «Золотые ворота»…
— Куда-а-а-а?! — заорал Мыскин.
Голос Лены в трубке оборвался, и только спустя несколько секунд она заговорила снова:
— Ты… чего? Ты… меня напугал. И что из того, что я вчера была с мужем в казино?
Алик сконфуженно ткнулся головой в стену:
— Да нет… ничего… извини.
— Ты, Алик Иваныч, то ли в самом деле с грандиозного бодуна, то ли это самое… недолюбливаешь это казино. Ну ладно. И там мой муж и крупье казино говорили при мне о Сергее и… так я узнала, что он здесь, в нашем городе. Что он уже отслужил. Там у них были какие-то документы с адресом, ну и… я по адресу узнала телефон и решила позвонить.
— Твой муж говорил о Сергее с крупье? — стараясь говорить спокойно, спросил Мыскин. — А крупье, случайно, был не с забинтованной рукой?
— Да, — удивленно ответила девушка. — Но как ты узнал?
— Прости… можно нескромный вопрос?
— Да можно.
— Как зовут твоего мужа?
— Моего мужа?
— Ну, не моего же!
— Алексей его зовут. А что?
— А фамилия?
— Фирсов. Я тоже теперь Фирсова по паспорту, — неизвестно к чему прибавила Лена.
— Та-ак, — протянул Алик Мыскин. — А с гражданином певцом по имени Аскольд ты, случайно, не знакома?
Голос Лены удивленно дрогнул:
— Зна… знакома. Я в его подтанцовке работаю. В шоу-группе. Но…
— Интересно получается, — пробормотал Алик Иваныч, который с похмелья всегда отличался чрезмерной подозрительностью. — А ты что, собственно, звонила? Просто так?
— Просто так, — отозвалась Лена, и в голове ее прозвучали нотки обиды. — Просто узнала, что вы здесь… так подумала, что нужно встретиться. Хотела дать вам билеты халявные в «Белую ночь»… там шоу будет сегодня ночью. После концерта в этом… ледовом дворце «Триумфальный».
— А Серега там и так будет, — сообщил Алик Мыскин. — Так что билетов нам не надо, а я… тоже приду в «Белую ночь». Так, кажется?
— Андрей Львович… — начал было Фирсов, который явился в клуб только с минуты на минуту.
— Как-кой ищщо Льво…ввич? — завопил Аскольд, отшвырвая от себя бокал и в сердцах пиная добра молодца, на коленях которого покоились его ноги.
Сережа подумал: примерно таким тоном и.о. царя Иван Васильевич Бунша гневно реагировал на песню «К нам едет соба-а-ака крымский ца-а-арь! Со-ба-ка!»:
— Ка-а-акая такая собака? Не позволю о царях такие песни петь!
…Наделенный сочным пинком педерастичный хлопец на стуле откровенно не удержался и, взмахнув руками, вписался прямо в соседний столик; тот тоже не устоял перед скромным обаянием народного любимца (то есть Аскольда) и с грохотом опрокинулся.
— Пейте, ослы!!
— Ну хорошо, хорошо! — примирительно проговорил Романов, пристально глядя на Воронцова и стараясь не смотреть на Аскольда. — Не надо нервничать, Андрюша. Я выпью… только я наполовину казах, мне за вами, русскими — не угнаться.
— Какой там еще… русский? — заорал Аскольд. — Ты хоть знаешь, что мой дядюшка недавно пожертвовал московской синагоге сто тысяч долларов?!
— А кто твой дядя? — спросил Сережа. Дядюшка, так запросто жертвовавший синагоге сто тысяч долларов, его впечатлил.
Аскольд не ответил, потому что в этот момент подошел стильный, коротко стриженный служитель, который по требованию богатого и знаменитого клиента обрядившийся в узкие кожаные брюки и почему-то майку экстремальной финской группы «Impaled Nazarene», и принес несколько бутылок разнообразных — самых дорогих, какие он только мог найти — напитков. И услужливо разлил по бокалам.
— До конца наливай, мудила! — гаркнул Андрюша, швыряя пепельницей в пытающегося подняться из-под столика молодого человека, так незаслуженно обиженного им минуту назад. — Всем, чтоб им жопы на флаг Соединенного королевства!.. Как говорится, пей пивво! Ешь мяссо!
Что-то у Аскольда и проституток из «Золотых ворот» одинаковый репертуар, подумал Сергей.
…Через полтора часа все встало на свои места: Аскольд и Сергей, интенсивно вживающийся в роль, сидели едва в обнимку у самой сцены, презрительно глядя на все еще танцующих на ней парней и попеременно кидаясь в них то пустым стаканом, то вилкой, то столовым прибором, то левым ботинком переусердствовавшего со спиртными напитками молодого человека со смешным прозвищем Гриль.
— У невво фамилия… еще более идиотская, — пояснил Сергею Аскольд. — Знаешь… какая?
— К-какая? — с трудом выговорил Сережа, который нажирался уже второй день подряд.
— Курицын… Курицын его фамилия. А с тех пор, как он переборщил в пиротехникой и сжег себе на жопе штаны, он стал Курицын-Жареный… что и составляет Гриля.
И Аскольд швырнул в танцовщиков зеркальцем, с которого он только что «дернул» дорожку кокаина, и разразился идиотским икающим хохотом. Воронцов, как он ни был пьян (плюс еще немного кокаина), видел, что танцовщики «Голубого неба» продолжали выполнять свою работу только потому, что каждому из них за вечер было обещано по двести долларов — колоссальный по провинциальным меркам дневной заработок.
— Э-эй, Гриль… Гриль?! — заорал Аскольд и вулканически рыгнул.
Курицын-Гриль сидел на углу сцены и угрюмо беседовал с природой, то есть звал Ватсона: иными словами, освобождался от избытков пищи и алкоголя в организме, его банальнейшим образом тошнило.
— Говорил же я ему, что не стоит вмазываться «герой» после того, как запузырился бухлом, — заикаясь, сбиваясь и шепелявя, проговорил Аскольд. — Танцо… танцун хренов!!
— Да уж, — не зная, что и ответить, сказал Сережа Воронцов. — Точно. Мне, если хочешь знать, в свое время предлагали танцевать в гей-клубе. В московском. Целую неделю, когда я гостил у одного своего сослуживца. Только ты на меня так не смотри, — поспешно выговорил он, поймав на себе липкий взгляд Аскольда, — я не пидор. Жизнь заставила.
— Что — жизнь заставила? Стать пидором?
Сережа возмущенно шмыгнул носом и ответил:
— Да нет… просто кушать очень хотелось, есть у меня такая вредная привычка. Депресняк плющил. А я наткнулся на объявление, что в ночной клуб принимаются атлетического телосложения молодые люди, обладающие артис… артистизмом и начальными наввы… навыками в этом самом… м-м-м… танцевалльном искусстве.
— Кушать хотелось? Это верррна-а. Хочется.
— Целую неделю работал, — повторил Воронцов, осознавая, что он, Сергей Григорьевич, просто катастрофически, феерически пьян.
— А-а-а… садомазофакер… между прочим, вот ты думаешь, что я педераст?
— А что ж ты в гей-клуб пошел? — буркнул Сережа.
— Не-е-ет… я не педераст.
— А кто же ты?
Андрюша Вишневский со значительным видом приблизил палец с наманикюренным ногтем к накрашенным же губам и, таинственно икнув и понизив голос, выговорил:
— Тс-с… тихо. Я — король!
Сережа загрустил. Ему вспомнился недавний припадок белой горячки у папаши и его беседы на повышенных тонах с унитазом, а потом всплыло марктвеновское, кажется, из «Гекльберри Финна»: «Вы видите перед собой покойного дофина Людовика Семнадцатого, сына Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты. Да, джентльмены… вы видите перед собой законного короля Франции, в синей холстине и нищете… изгнанника, страждущего и презираемого всеми!»
Аскольд качнул головой и тут же исправился:
— То есть… я буду король. Потому что сейчас я — принц! Да, я принц. Я купил… купил себе княжеский титул. Я князь Андрей!
— А я Пьер Безухов, — подавленно пробормотал Сережа.
Но Аскольд не расслышал его. Вдохновясь собственной таинственностью, он говорил:
— Я купил себе титул у Российского дворянского собрания! А титул «князь» переводится на французский язык как prince — принц!!
Сережа качнулся вперед и выпил. Аскольд оборвал свою речь и подозрительно спросил:
— А тебе еще двадцати двух нет?
— Нет. Мне двадцать один.
— Очко, — по-детски обрадовалась «звезда» и начала меланхолично мочиться со столика прямо на пол.
Сережа посмотрел на отправляющий малую нужду светоч русской молодежной культуры и неожиданно для самого себя декадентски захохотал. Ему было жутко.
На столике неподалеку сидел его тезка Романов и тоже грустил. При этом он перекладывал на вольную интерпретацию монолог из репертуара Михаила Задорнова: «В ночном баре был кладбищенский порядок. Всю ночь в тишине пили лю-юди! Это же кошмар для русского человека! Ресторан на погосте!» Фирсов же разговаривал по сотовому телефону и изящно помахивал в воздухе стулом.
Оба они, судя по всему, были в предпоследнем градусе алкогольной лихорадки.
— М-может, пора? — пробулькал Романов, краем глаза посматривая на почти лежащего на столике Аскольда. — Вон он уже как…
— Подождем. А то этот… Воронцов… может все испортить. Мне сегодня этот, из казино… крупье который… рассказал, как вчера утром с бодунища этот крендель отделал четверых гоблинов. Правда с ним еще был этот… здоровый такой. Но тот вообще еле на ногах… стоял.
— What is it — «бодьюнищча»? — пролепетал Романов, который в связи со своим казахским происхождением, по всей видимости, отличался крайне нетвердым, хотя и приличным, знанием русского языка, и потому забывал его при малейшей возможности. Особенно при той, что предоставляли алкогольные напитки.
— Похмелюга! — мотнул головой Алексей и, размахнувшись, швырнул мирно покоящийся в его мощной руке стул в танцующих стриптизеров.
Стул выписал впечатляющую и круто заломленную параболу и угодил точно в спину самому мускулистому из них, стоявшему на самом краю светящейся сцены и агрессивно крутящему голой задницей. Борец за идею секс-меньшинств — как сказал бы Остап Бендер — неожиданно звучно икнул, покачнулся и, потеряв равновесие, загремел вниз, почти точно на столик с Аскольдом, который в данный момент справлял свои малые нужды непосредственно на пол.
— А может, и пора, — отрывисто сказал Фирсов и, сунув телефон в карман пиджака, направился к месту падения танцора…
Танцор танцором, а последствия, как показало не столь уж отдаленное будущее, оказались не меньшими, чем от падения метеорита.
Несколько ошалевший от падения в двух сантиметрах от него ста килограммов перекаченной мускулатуры Аскольд схватил со стола полупустую бутылку скотча и швырнул ее прямо в голову стриптизера. Тот попытался подняться, потом снова упал, схватившись руками за лицо, по которому, смешиваясь, текли темный виски и кровь. Потом все-таки поднялся и, шагнув к Аскольду — вероятно, он уже не видел, кто перед ним, а если и видел, то едва ли бы сдержался, — раскрытой тугой ладонью хлестнул прямо по сочно оштукатуренному звездному лицу. Хлоп!
Довольно атлетичный лидер московских и питерских хит-парадов тем не менее отлетел, как щенок, через два столика на третий, под которым и растянулся, как половая тряпка на пороге свежевымытого коридора.
— Лежать! — загремел Фирсов, выхватывая пистолет и устремляясь прямо на танцовщика.
Тот подогнул колени и упал на пол, а сотрудник Аскольдовской охраны, мгновенно избавившись от опьянения — скорее всего, оно было просто наигранным, — несколько раз выстрелил в потолок.
Сережа Воронцов отскочил от столика, на котором еще несколькими мгновениями раньше располагался Аскольд, инстинктивно попятился и наткнулся на другой столик.
Его заведенные за спину руки машинально ощупали холодную полированную поверхность и наткнулись на горлышко маленькой пузатой бутылки.
Сережа машинально поднес ее ко рту и осушил до дна, чтобы как-то пропустить через себя фантасмагорический переполох перед самыми своими глазами. И тут, как говорится, последняя соломинка сломала спину верблюда: перед глазами Сергея зафосфоресцировала мутная пелена, потолок ухнул и перевернулся, треща и искажаясь, как пленка старого немого кино. Незадачливый пьянчужка, накануне проигравший все свое имущество, неловко, бочком, ткнулся в поверхность столика и медленно сполз на пол.
Последнее, что он успел заметить, это как оторванная одним из выстрелов Фирсова огромная люстра падает, и с жалобным хрустальным всхлипом разлетаются по залу лепечущие стеклянные фонтанчики.
Правая рука неподвижно лежащего неподалеку Аскольда откинулась, и Воронцов увидел на тыльной стороне кисти татуировку в виде красно-белого рогатого черта и надпись на груди: MU. Manchester United.
Дверь хрустнула под мощным ударом, и в помещение ночного клуба «Голубое небо» ворвались черные люди с автоматами наперевес.
…В маленькой пузатой бутылке оказался старый французский коньяк.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. «ПРИНЦ И НИЩИЙ» ПО-НОВОРУССКИ
* * *
…Когда Воронцов с трудом разодрал серую пелену перед глазами, приоткрыв словно налившиеся холодным свинцом веки, в первый момент он не понял, где, собственно, находится.Высоченные лепные потолки. Роскошная люстра. Оформленные под глубокий синий бархат со светлыми разводами тяжелые обои. Он поднял голову и увидел, что лежит на огромной кровати — даже не кровати, а каком-то просто-таки королевском ложе шириной метра под три. Такие номера ему приходилось видеть только в люксовых гостиницах Ниццы, Майами, Москвы, Парижа или Пальма-де-Мальорка. В кино, разумеется.
И только когда пелена перед глазами дрогнула и немного подалась назад, срывая налет щадящей мутности с окружающей действительности, Сережа понял, что сильно переоценил «люксовость» того помещения, в котором находился.
Но тем не менее он был уверен, что это не его квартира и, уж конечно, не медвытрезвитель, куда он вполне подходил бы по медзаключению. Поскольку вытрезвителей с таким уровнем сервиса он уж точно что-то не припомнит.
…Хотя, как утверждает Алик Мыскин, однажды в Питере он попал в некий вытрезвитель номер один, в котором — единственном в России! — были условия, как в хорошей гостинице, белоснежные простыни, а не заслюнявленные, облеванные и измусоленные тряпки, и даже полы с подогревом — на случай, если клиент свалится с кровати и возымеет желание спать прямо на полу. Чтобы, стало быть, переборщивший с алкоголем не заработал себе воспаления легких или не застудил какие-либо из прочих внутренностей.
— М-м-м… мне н-нужно принять во-о-онну… выпить чашечку ко-о-офе… — с трудом пробормотал несчастный Сережа Воронцов, падая обратно на подушку и чувствуя в горле пустыню Сахару, высушенную коварными суховеями плюс особо интенсивным феном «Elextroluxe». — Кгрм… симатичнейший Степан Богданович… язык под соусом государственный… филе Киркорова… ром… виски… сбренди…
Высвободив на все четыре стороны света эту бессмысленную чушь, он вцепился пятерней во всклокоченные короткие волосы и попытался оторвать предполагаемое вместилище мозга от подушки. Пятерня нащупала на голове только какие-то жесткие колючие клочки, на ощупь сильно напоминающие паклю.
— Мм-м… ета как?
Он поднес ладонь к глазам и вдруг увидел, что ногти его аккуратно накрашены в зеленовато-синий, морской волны, цвет и подпилены, а на тыльной стороне кисти красуется наколка в виде какой-то дикой всклокоченной рогатой морды в спартаковских тонах и аббревиатуры латинскими буквами: MU. Manchester United.
Как у Аскольда. Вчера, в «Голубом небе». Сережа сдавленно хрюкнул то ли от истерического смеха, то ли от похмельного горлового спазма, и окинул комнату взглядом, которому он постарался придать способность видеть мало-мальски сносно. Кроме него, в комнате больше никого не было.
— Эй, кто-нибудь, ммать вашу! — попытался рявкнуть Сергей, рванувшись вперед, но тут же рухнул обратно на спину, буквально срезанный всплеском пронизывающей острой боли в голове.
Голос его был на удивление слаб. Сколько же можно, подумал он. Каждый день одно и то же — прогрессирующий алкоголизм, иной раз разнузданное времяпрепровождение с дамами легкого поведения и просаживание диких «бабок» (это в смысле денег, а не люмпенизированных дам почтенного возраста), и вот — финал: дикий «отвяз» в гей-клубе, и еще неизвестно, что с ним произошло после того, как он… э-э-э… благополучно свалился под стол.
Сережа непроизвольно протянул руку, пошевелил пальцами и аккуратно ощупал… м-м-м… заднее место. Все-таки мало ли что, знаете ли… вокруг люди неадекватного мироощущения и нетрадиционной ориентации, и черррт его знает!!! Да вроде ничего. По всей видимости, эксцесса по наезженной в соответствующих кругах схеме «в жопу вжик — и больше не мужик» как такового не было.
Да-а-а… что и говорить… просто-таки венец карьеры идиота. И еще неизвестно, что будет дальше… ведь, если не изменяет память, сегодня ночью ему предстоит отрабатывать сразу два концерта.
Сережа повернул голову на подушке и подумал, что у него все-таки весьма прихотливая биография. Феерический вылет из университета, армия, война в Чечне… маленький психический сдвиг, благодаря которому он целый месяц ходил по вечерам с фонариком и с газовым пистолетом, который хотя и не был заряжен, тем не менее создавал ощущение приятной тяжести в руке. Была и попытка работать в офисе, и попытка восстановиться в университете. И даже неделя танцев в московском ночном клубе — это тоже было. И вот теперь — так.
…Но воспоминания воспоминаниями, шутки — шутками, а самочувствие Сережи в его новой — шоуменско-певческой — ипостаси было не ахти каким. И так часто упоминавшаяся им в последнее время белая горячка, возможно, уже была не за горами. С сопутствующими ей галлюцинациями.
…Воронцов привстал: по всей видимости, галлюцинации уже почтили его своим вниманием. А в функции «глюка» перед глазами несчастного страдальца появилось какое-то туманное облако весьма впечатляющих размеров и очертаний, а потом, поплыв, как темные водяные разводы на стекле, из него выкристаллизовалась внушительная фигура высоченного широкоплечего человека. Где-то я его уже видел, мелькнула скудная и обрывочная, как репродуктивный орган кастрата из монастырского хора, мысль. В голове отчаянно мутило, и мысли, как деревенские придурки в ночь Ивана Купала, водили маниакально-депрессивные хороводы.
— Доброе утро, Андрей Львович, — буквально пропела галлюцинация. — Чего-нибудь желаете?
— Же… желаю, — с трудом выговорил Сережа. — Как… какой еще Абрек Льво… во-от?
— Вы переутомились накануне, — настойчиво проговорил туманный силуэт, — а потом немного повеселились. Поэтому вам нужно немного поправиться. Вот, выпейте. Из тумана к самым глазам Сережи вынырнул фужер с чем-то холодным и легко пузырящимся. Он принял панацею мелко дрожащей рукой и не без помощи своего утреннего благодетеля отправил в рот. По телу пробежало приятное неестественное тепло, и в разобранной многодневными ночными парад-алле голове страдальца начало стремительно проясняться. И силуэт перед глазами тоже поддался общей тенденции и вырисовался в высокого, атлетически сложенного парня с короткими светло-каштановыми волосами, в темной футболке с коротким рукавом и строгих черных брюках.
— А, Фирсов, — выдавил Сережа и неожиданно засмеялся хрипло и сорванно, отчего по всей голове тягучим колокольным звоном поплыла тупая боль. — Здорово. Откуда ты такой кокттейль выкопал… это же у нас в отряде… в спецвзводе в Чечне… делали такие коктейли… на основе куриного яйца и с добавлением синтетических антидепрессантов. А ты откуда это?…
— Прекрасно, — проговорил тот, — сразу видно, дело пошло на лад.
— А где это я? — Сережа приподнялся на кровати, благо с улучшением самочувствия ожили и забитые абстинентным синдромом куда-то в район аппендикса глухая тревога и недоумение. И чем дальше, тем больше.
— Здрас-а-а-асьте! — протянул Алексей. — Ну зачем же тебе так волноваться, Андрюха? Как говорил Буба Касторский, который родом из Одессы, я артист, а значит, нервы ни к черту. Так что никаких треволнений, Андрей Львович, сейчас вам принесут завтрак, а потом придут ваши сотрудники и будут готовить к концерту.
— А! Понятно, — выдавил Сергей, в беспросветный хаос в мозгу которого, кажется, проник лучик света, который мало-помалу начал прояснять положение дел. — Значит, прямо сейчас начинаем играть этого принца… Асколь…
— Ни слова больше, — довольно бесцеремонно перебил его Алексей, оглядываясь на служителя гостиницы, прикатившего в номер просто-таки целую этажерку с самыми разнообразными фруктами, напитками и легкими закусками. — Время выполнения контракта затикало. Вот ваш завтрак. Приятного аппетита, Андрей Львович.
* * *
Алик Мыскин проснулся в квартире дедушки Воронцова, как водится, от телефонного звонка, как частенько просыпались и он, и Воронцов, и даже дедушка Воронцов, страдавший бессонницей в те редкие дни, когда он не накачивался самогоном до чертей и розовых крольчат на обоях. Во всей этой компании телефон выступал в бонус-функции будильника. Алик было подумал, что звонил скоропостижно пропавший накануне Сережа, которого он искал полночи, но так и не обнаружил ни в одном из обычных ночных мест дислокации. Но, взяв трубку, убедился, что зазвучавший в ней женский голос едва ли может принадлежать его другу. Алик покрутил головой. По всей видимости, в квартире он был один, потому что у дедушки Воронцова было громкое звуковое сопровождение: если бодрствовал, то он на полную катушку врубал телевизор и матерился на политических деятелей или на действующих лиц сериалов, а если спал, то своим храпом он мог заглушить даже телевизор, работающий на полную громкость. Телефон надрывался. Алик дернулся, дополз до престарелого аппарата и выдрал трубку из рычага.— Але, — пробормотал он. — В-в-в… чаво так рано?
— Рано? — спросил высокий и явно не мужской голос.
— Э-эм…
— Ты, Мыскин?
— Да-а… а кто так ра-а…
— Снова — «рано»! Ничего себе рано! — весело отозвался женский голос, и в трубке раздался мелодичный смех. — Ты, Алик, наверно, вчера опять нажрался, а?
— Не без того… а это кто вообще?
— Это Лена… Лена Солодова. Ты что, меня не узнаешь, нет? Не помнишь?
— М-м-м… нет.
— Ладно. А Сергея там у тебя под боком нет?
— Я что… педераст, шо ли, чтоб он у меня под боком прорисовывался? — скептически промычал Алик, синхронно разглядывая в зеркало свое помятое узкое лицо с заплывшими глазами. — Н-нет его, черт побери. И где он, я тоже не знаю. Сам бы спасибо тому сказал, кто сообщил, где этот дятел… ошивается. А что… может, я его заменю?
В трубке на секунду воцарилось молчание. Потом голос Лены с легкой досадой выговорил:
— Нет, ты меня все-таки не узнал. Мы учились в параллельных классах. Не помнишь?
— Н-нет.
— Ну Сергей еще был в меня влюблен. Он тогда подрался из-за меня с Савиным, который потом друзей привел. И ты тоже потом подрался с ними, заступался за Сергея. Не помнишь?
— А-а-а! — обрадовался Мыскин. — Ленка! Вспомнил! Это ты, да? Да… ну да! Вы же еще хотели пожениться, а Сергея в армию забрали. И меня тоже. Вспомнил!
— Ну да, — после паузы чуть дрогнувшим голосом проговорила Лена, и в похмельную голову Алика закралось смутное сомнение: а не ляпнул ли он чего лишнего?
— Извини, — машинально сказал он.
— Да ничего. Я уже не сожалею… Я чисто случайно вас нашла. Представляешь, какая история? Я вчера пришла в казино со своим мужем…
— Мужем?
— Ну да. А что, я так уродлива, что не могу надеяться выйти замуж?
Мыскин сглотнул, вспомнив внешность девушки из параллельного класса, в которую был влюблен Сережа Воронцов и которую он поэтично именовал «феей»: ее бархатные темно-синие глаза, точеные черты несколько бледного лица с неожиданно яркими чувственными губами, ее грациозную фигуру с совершенными женственными формами, которые причинили ей, Лене Солодовой, Леночке, столько неприятностей. В свое время Серега Воронцов сказал, что ему даже страшно, что она так красива, потому что ничего хорошего из этого выйти не может и не выйдет. Он говорил, что чувствовал в ней какую-то губительную, роковую нерешительность, беззащитность и одновременно притягательность, которая рано или поздно убивает, как огонь затягивает и убивает налетевших на него бабочек. Такая гремучая смесь, говорил Сережа, могла быть, скажем, у булгаковской Маргариты, но уж никак не продвинутой девушки с внешностью фотомодели, живущей на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. Впрочем, ему тогда было шестнадцать лет, он был романтически настроен и писал стихи. Сам Сережа считал их гениальными, а Алик Мыскин — полной туфтой. По этому поводу он даже написал стихотворный пасквиль, заканчивающийся обидными строчками:
«Погиб поэт, невольник грез, — так скажут все, кто свято верил в псевдолирический навоз, которым он обильно серил». Сережа тогда страшно обиделся и не разговаривал с Мыскиным аж два дня. Все это в одно мгновение промелькнуло в голове Алика, а когда ему показалось, что Лена повторила свой вопрос, он сказал:
— Да нет, конечно. Такая, как ты… только мужа тебе нужно по меньшей мере банкира или какого-нибудь… из бомонда.
— Не говори ерунды, Алик, — уже более жизнеспособным голосом произнесла она, — мой муж вовсе не банкир и не из бомонда. Но близко к тому. И вот, когда мы вчера пришли в «Золотые ворота»…
— Куда-а-а-а?! — заорал Мыскин.
Голос Лены в трубке оборвался, и только спустя несколько секунд она заговорила снова:
— Ты… чего? Ты… меня напугал. И что из того, что я вчера была с мужем в казино?
Алик сконфуженно ткнулся головой в стену:
— Да нет… ничего… извини.
— Ты, Алик Иваныч, то ли в самом деле с грандиозного бодуна, то ли это самое… недолюбливаешь это казино. Ну ладно. И там мой муж и крупье казино говорили при мне о Сергее и… так я узнала, что он здесь, в нашем городе. Что он уже отслужил. Там у них были какие-то документы с адресом, ну и… я по адресу узнала телефон и решила позвонить.
— Твой муж говорил о Сергее с крупье? — стараясь говорить спокойно, спросил Мыскин. — А крупье, случайно, был не с забинтованной рукой?
— Да, — удивленно ответила девушка. — Но как ты узнал?
— Прости… можно нескромный вопрос?
— Да можно.
— Как зовут твоего мужа?
— Моего мужа?
— Ну, не моего же!
— Алексей его зовут. А что?
— А фамилия?
— Фирсов. Я тоже теперь Фирсова по паспорту, — неизвестно к чему прибавила Лена.
— Та-ак, — протянул Алик Мыскин. — А с гражданином певцом по имени Аскольд ты, случайно, не знакома?
Голос Лены удивленно дрогнул:
— Зна… знакома. Я в его подтанцовке работаю. В шоу-группе. Но…
— Интересно получается, — пробормотал Алик Иваныч, который с похмелья всегда отличался чрезмерной подозрительностью. — А ты что, собственно, звонила? Просто так?
— Просто так, — отозвалась Лена, и в голове ее прозвучали нотки обиды. — Просто узнала, что вы здесь… так подумала, что нужно встретиться. Хотела дать вам билеты халявные в «Белую ночь»… там шоу будет сегодня ночью. После концерта в этом… ледовом дворце «Триумфальный».
— А Серега там и так будет, — сообщил Алик Мыскин. — Так что билетов нам не надо, а я… тоже приду в «Белую ночь». Так, кажется?