Зонин Александр. Жизнь адмирала Нахимова

   - Не любишь, говорю, пароходов. И я их не понимаю.
   - Без них не обойтись, - строго говорит Нахимов. - Так знаешь, что заказывать собирается адмирал? С гребными винтами целые корабли или для наших линейных машины?
   - А я даже не знаю, какие такие гребные винты?
   - А такие, могильщики нашего брата, парусника, - сердито отвечает Павел Степанович. - Иди, брат, спать. Последнее дело - служишь и не любопытствуешь.
   - Да подожди, - не унимается Чигирь, - это что - не колесные пароходы? По-моему, царь приказал заказать пароходо-фрегаты.
   - Эх, капитан Чигирь, штабной офицер! Не читаешь журналов и газет. Гребной винт ставится под корму любого корабля, действует вроде весла, которым галанят. Спусти в трюм корабля машину - и всего делов. Я бы на месте Лазарева, как ни дороги переделки, на все крепкие линейные корабли и фрегаты приобрел паровые машины. Англичане изготовляют быстро. А ежели не сделаем флот наш через пять лет против европейских держав только для смотров будет годиться. И тогда, может быть, поздно будет переделывать...
   - Ты серьезно, Павел Степанович?
   - Какие могут быть шутки. Я лично умереть хотел бы под парусами. Но ты почитай, что выдумали инженеры.
   Он достает "Таймс".
   - Вот-с. В Глазго строится паровой фрегат "Гринок". Отличительные элементы нового судна: дымовая труба складывается, гребной винт поднимается на палубу, чтобы пользовать паруса без замедления хода, 585 лошадиных сил в машине. Глубина трюма 23 фута и паровые котлы на 5 футов ниже ватерлинии. Значит, не так легко попасть в его машины. И далее - киль из кованого железа, шпангоуты из узлового железа. Шесть глухих переборок, не пропускающих воды. Такой фрегат с 20 пушками страшнее "Двенадцати апостолов".
   Чигирь недоверчиво смотрит в газетные столбцы, потом поднимает глаза на Павла Степановича.
   - Так что же адмирал? Главный штаб? Наконец, император? Ты писал записку о сем?
   - Я? Я, любезный, - парусник, боцман. Кто меня послушает? Мое дело матросов учить, и я их буду учить чему знаю - до смерти. А в конце концов на каждом флоте главное - люди, способные и желающие сражаться.
   Пароход "Геркулес" в 220 сил, тот пароход, на котором Нахимов отправляется в Германию, построен Ижорскими заводами в 1833 году. С тех пор отечественное судостроение на Балтике мало подвинулось вперед. В 1846 году, кроме "Александры", "Геркулеса", "Богатыря", в Балтике все пароходы иностранной стройки. На Черном море дела обстоят не лучше. В Николаеве выстроены "Северная звезда" и несколько корпусов для машин, заказанных в Англии. Оттуда в 1842 году приходят три парохода для линии Одесса Константинополь. Но все эти колесные суда типа "Колхида" слабосильны. Они не могут быть серьезной военной силой. Даже турки обзаводятся большими пароходами до 450 лошадиных сил и устанавливают на них 68-фунтовые бомбические пушки с английскими ударными замками.
   После Наваринской битвы Россия вместе с Францией делила второе и третье место по величине морских сил. И это место она теряет, когда в морское дело вторгаются железо и пар.
   Николаю I еще в 1838 году докладывал побывавший в Америке капитан 1-го ранга Шанц об успехах паровых кораблей. Но царь отнесся к сообщению беспечно. В парусных кораблях есть выправка. А что будут делать команды на паровых кораблях с неуклюжими кожухами? Николай уже воспротивился введению штуцеров, нового дальнобойного оружия. Он нашел, что при замене кремневых ружей исчезает лихой, привычный солдату темп ружейных приемов, и это "соображение" решило дело.
   Рутина обволакивает армию и флот в одинаковой мере. А то, что слабая отечественная промышленность не может предложить на оборону страны ни кораблей, ни оружия, какие изготовляет Запад, увеличивает рутину во много раз.
   Организатор Черноморского флота Лазарев серьезно болеет, лечится в Вене. Ему уже не удается во все вникать, внушать свою энергию подчиненным. В ежетретных рапортах отделов и управлений Черноморского флота все чаще встречается фраза о том, что нововведений и улучшений не было или "нововведения" сводятся к анекдотическим справкам. Например: "подушки вместо рубленых перьев набили конским волосом". Чиновников в Адмиралтействе и портах раздражает инициатива, идущая снизу. Они не следят за качественными изменениями в иностранных флотах, их не беспокоит, что отечественная промышленность не в состоянии перевооружить флот.
   Еще в 1839 году мир облетела весть об изобретении винта. Для военных кораблей это было особенно важно, потому что на колесных пароходах кожуха закрывают среднюю часть бортов и мешают установке артиллерии. Винтовой корвет "Архимед" совершает переход от Лондона до Опорто. В 1845 году на состязании винтовых кораблей "Великобритания" и "Ратлер" с колесными пароходами все преимущества в поворотливости и скорости, в ходе под парусами, в артиллерии, в безопасности машин и экономичности потребления угля оказываются на стороне винтовых кораблей. Возникает энергичная работа по переделке парусных кораблей. Оказывается, что любой крепкий парусный корабль в короткий срок можно снабдить паровой машиной, приводящей в движение винт.
   А между тем Корнилов командируется в Англию для заказа колесных пароходов. Ему не разрешают переключаться на приобретение машин для линейных кораблей Черноморского флота. Глазенап, командированный из Балтийского флота с той же целью, не может изменить решения Адмиралтейства. Николай I и Меншиков зачарованы участием колесных пароходов в боях минувшего десятилетия. В 1838 году колесный пароход пересек океан. В этом же году французская эскадра, в составе которой действовали два колесных парохода, разгромила Вера-Крус и заставила сдаться мексиканский гарнизон, потеряв всего 33 человека. В 1840 году в экспедиции против Акры уже участвуют четыре колесных парохода. В 1844 году французы громят Танжер, буксируя парусные корабли пароходами.
   - Ну, хоть колесные!
   Корнилов утешается тем, что пароходо-фрегатами можно будет буксировать линейные корабли.
   Нахимов не ищет утешения. Он не может закрывать глаза на упрямые факты. И тем больше поэтому думает о людях, плавающих под Андреевским флагом.
   Книга вторая.
   Подвиг севастопольцев
   Глава первая.
   Контр-адмирал
   Весною шумно в Новороссийском укреплении и городке. С азовских барж на пристани выгружают железо и каменный уголь, чугунные ядра и бочки сельдей. Скрипят мажары. Ржут кубанские кони. Клубится пыль на горных спусках, по которым гонят отары овец. Тихие улочки заполняют пластуны и конники. Мешаются серые шинели и кавказские бешметы, черные бушлаты и невероятной ширины шаровары украинцев. Всюду мелькают облезлые курпеи и низкие кубанские шапочки, папахи донцов и солдатские картузы, турецкие фески и колпаки рыбаков.
   А в бухте дымят пароходы Кавказского управления; с попутным ветром снимаются в плавание дубки и кочермы, тендеры и шхуны. Куда ни кинь взор на подернутой рябью воде скользят квадратные и треугольные, белые и коричневые паруса. Нет еще, однако, севастопольцев. Бочки, укрепленные на мертвых якорях, дожидаются боевых кораблей. Новороссийцы знают, где станут "Мидия", "Кагул", "Браилов" и "Флора", и о нетерпением высматривают большие паруса на горизонте.
   Эскадра абхазской экспедиции в первый раз приходит в Новороссийск с новым флагманом - контр-адмиралом Нахимовым. И новороссийцы живо ощущают, что севастопольцами ныне управляет крепкая рука. Со второго дня по прибытии кораблей офицеры и матросы не слоняются по скверам и не заполняют трактиров. Нет драк моряков с солдатами кавказских частей. Между кораблями и пристанями снуют гребные суда, погружая войска и припасы для фортов. И через неделю половины судов уже нет в бухте. Один за другим бриги и корветы уходят в дозоры.
   Флаг Нахимова на "Кагуле". Этот фрегат тоже недолго стоит на бочке. С первых чисел апреля его можно разглядеть у кавказского берега между Сочи и Сухумом. Лишь когда является нужда пополнить запасы воды и провианта, "Кагул" возвращается в Новороссийскую бухту. Но напрасно офицеры мечтают о воскресном гулянье с музыкой. Командующий рассуждает иначе. Несмотря "а отсутствие командира, выбывшего на берег, в воскресное утро после церковной службы назначается общий смотр. Итог нехорош. Нахимов уходит, приказав просить командира, как только явится, в адмиральскую каюту.
   Поэтому старший офицер встречает командира у трапа и торопливо шепчет:
   - В ваше отсутствие у нас гроза случилась, Командующий осматривал слабых и рассердился, боже мой. Медика велел оставить без берега. Вам приказал немедля быть у него.
   Лесовский коротко рассказывает о смотре, но Истомину и не нужно подробностей. Он отлично знает своего старого начальника.
   - Поделом, - стараясь быть спокойным, говорит Истомин. - Я вас упреждал, нельзя поправку больных сбывать на руки лекаря. Наше общее дело заботиться о матросе, и теперь мы, конечно, виноваты.
   Истомин скрывается к себе только затем, чтоб поправить гребешком волосы на лысеющей макушке и заменить мундир легкой тужуркой. Не глядя на притихших офицеров, пересекает кают-компанию и стучится в дверь кормового салона.
   Хмуро шагая от койки к столу, кивком головы флагман указывает командиру на кресла; Истомин, конечно, не садится, дожидаясь бури. А Нахимову трудно начать. У давнего сослуживца и подчиненного не думал он найти подобные непорядки. Столько приучал на "Наварине" и "Палладе": здоровы матросы боеспособен корабль.
   - Шестнадцать человек обнаружил зараженными цингою! - вдруг бросает он обвинение и останавливается перед командиром фрегата. - Что скажете об этом, Владимир Иванович? Почему больных показываете здоровыми?
   - Мое упущение, - твердо признает Истомин. - С выхода из Севастополя не делал лично осмотра. - Он очень хочет, чтобы любимый начальник скорее выкипел. А известно, Павел Степанович не терпит трусливой лжи и оправдываний. Офицер должен отвечать честью за свои поступки.
   - Огромное упущение! Важнейшее! - восклицает Нахимов и снова начинает шагать от стола к койке. Однако лицо светлеет, и видать, что гнев уступает место рассуждению.
   Действительно, Павел Степанович в мыслях выгораживает командира. В должность на фрегате Истомин вступил с подъемом флага к кампании. Плавание было до сих пор в трудах - штормы, сложные рейдовые лавировки у фортов и погони за контрабандистами. Последние дни командир хлопочет в Новороссийском порту. Обещали, что в Новороссийске дадут лук и свежее мясо, а пока паек тот же - солонина и кислая капуста.
   Окончательно выгородив в душе Истомина, Нахимов усаживается к столу и тычет в листки своих заметок.
   - Я вынужден буду приказ писать. Не обижайтесь на выговор. Надобно пример показать всему отряду. Итак-с, каждый четверг и воскресенье вам осматривать команду вместе со старшим офицером, ротными командирами и судовым медиком - его списать, при первом случае возможной замены. На якоре - осмотр после выноса коек, в море - в первое свободное время. А не найдется часа, так на следующий день. Впрочем, вам известны мои правила.
   - С этими больными как быть, ваше превосходительство?
   Павел Степанович морщится, и на переносице образуются поперечные складки.
   - Цинготных мое превосходительство рассуждает списать на "Силистрию", пока ее в Севастополе исправляют. Пользование там будет лучше. Напишу об этом в штаб.
   Он делает заметку в раскрытой записной книжке и задвигает шторку на иллюминаторе, чтобы не отвлекаться. (Бриг "Паламед" отдает якоря с недостойной медлительностью.) Но вспоминается другое упущение офицеров "Кагула", и складки морщин становятся еще глубже, рот стягивается, а на скулах кожа темнеет. "Быть второй грозе, - угадывает Истомин. - Чего тут наделали мальчишки? Сегодня соберу всех на шканцах и постругаю".
   - Вообще фрегат в запущенном состоянии, Владимир Иванович.
   "Удружили назначением. А теперь изволь", - отчаивается командир.
   - Давеча переходили на новую стоянку, - невозмутимо продолжает Нахимов, - ворочали оверштаг. Вышел я наверх поглядеть, как управляется Лесовский без вас. Неплохой офицер. Ну, а господа офицеры помоложе что делают? Никакого внимания к своим обязанностям! Лейтенант Макухин о пустяках болтает с мичманом Коскулем, а на мачте квартирмейстер распоряжается. Отдавали грот-марса-булинь. Ветер, понятно, забрался в парус, а как грот-марса-брас с подветра забыли отдать, то...
   - Сломали грот-марса-рей?! - чуть что не плача восклицает Истомин.
   - Точно так. Я велел для первого случая с господина Макухина за ущерб казне взыскать, что стоит грот-марса-рей, да показать в акте, что сломан он от незнания дела вахтенным офицером. А вперед прошу за такую невнимательность аттестовывать офицеров нерадивыми.
   Истомин слушает со страданием в лице, бесцельно рассматривая свои руки.
   - Каждый день такие происшествия, Павел Степанович. Согласитесь, лучше взамен себя посылать в порт хоть Лесовского. А то я и к концу кампании не приведу фрегат в надлежащий вид.
   Нахимов доволен, что командир взволновался, и, неожиданно улыбаясь, давит на плечи Истомина, понуждая усесться в кресла.
   - Сегодня к ночи уйдем, поневоле с борта не отлучишься. Новости привез с берега?
   - Ничего, Павел Степанович. Почты новой нету. Вот луку выпросил два мешка да шлюпку со свежею рыбой. Пожалуете к нам?
   - Добро. И гостя приведу.
   За обедом все офицеры чувствуют, что гроза пронеслась. Даже Макухину Павел Степанович приказывает подать стакан своей марсалы и шутит, что лучше расстаться с частью, жалованья для казны, чем в бильярдной.
   Гость командующего лейтенант Скоробогатов, все еще командир шхуны "Гонец", сидит рядом с ним и кажется всецело поглощенным очисткою своей тарелки. Опорожнив ее, он подставляет вестовому для новой порции и снова молчаливо принимается выбирать кости.
   Павел Степанович поглядывает на молодого человека с отцовской снисходительностью.
   - За ваш успех, Скоробогатов! - предлагает он тост. - И расскажите нам в подробностях, как достался вам приз.
   Скоробогатов краснеет и басит:
   - Право, не соображу, с чего начать.
   - С начала, лейтенант, - дружелюбно помогает Нахимов, - где была шхуна, в какое время.
   Скоробогатов стоит прикрыв глаза. Такая помощь некстати. Словно опять далекие снеговые горы выступают из лилового тумана на прозрачно-золотистый свет восходящего солнца, словно сейчас призрачный месяц тускнеет на светлеющей лазури.
   Тогда особенное трепетное чувство охотника владело лейтенантом. Приняв вахту от своего единственного офицера, он всматривался в неровные слои дымки, подымавшиеся с воды. Освобождаясь от ночного покрова, волны неуловимо переходили от темно-зеленого к белому, от почти черного к бледно-лиловому цвету. И тут среди пенистых гребней глаз поймал подозрительные паруса.
   - Так как же, лейтенант?
   - На высоте Констаитиновского мыса, идя от Бомбор ранним утром, хрипло начинает Скоробогатов, - я усмотрел по румбу зюйд, милях в десяти, судно под парусами.
   Все происходившее очень живо и ярко в памяти молодого командира. Но где моряку найти слова, чтобы передать ход событий, отделив факты от своих переживаний?.. Приникнув к стеклам подзорной трубы, Скоробогатов сразу узнал паруса одномачтовой турецкой чектырмы. Он начал сближаться без особого пыла. Предстояла надоевшая в ряде кампаний работа: опрашивать и под враждебными взглядами проверять груз в трюме. К тому же он надеялся, что чектырма испугается четырнадцати каронад на палубе "Гонца". Да и расстояние между шхуной и турком сокращалось. Но чектырма вдруг повернула на норд-вест, а "Гонец" остался за ветром в полосе штиля.
   Самое ужасное: когда заполоскали паруса, лейтенант непозволительно мечтал. Представлялась среди будущих пленников прелестная черкешенка, и фантазия его колебалась определить возможное поведение пленницы. То красавица поблагодарит лейтенанта за разрешение чектырме продолжать плавание, то с мольбой вытянет смуглые руки в браслетах и упросит доставить в замирившийся аул, из которого ее украли...
   Маневр турка вернул Скоробогатова к неприятной действительности. Увидев, что чектырма выбросила с обоих бортов дюжину весел, он пришел в ярость. Называя себя обманутым дураком и величайшим ослом из плававших под андреевским флагом, велел спускаться на ветер и зарядить орудия...
   Конечно, все это невозможно и не нужно рассказывать. И после долгой заминки лейтенант продолжает:
   - Я сигналил, но турок рассудил уйти от меня до темноты. Мне удалось выбраться из полосы штиля и, придя на дистанцию выстрела, я выпалил холостым.
   Он умалчивает, что в последнюю минуту, когда были зажжены фитили, скомандовал: "Отставить ядра". Невозможно сознаться, что мысль о некой лермонтовской Бэле вновь навязалась в такое время, и он пожалел разрушить уходившее суденышко.
   - Чектырма, однако, осмелилась в тот же момент отвечать. Ядра не долетали всего на четверть кабельтова. Тогда велел палить под ее корму.
   Теперь воспоминания и обстоятельства, о которых надо говорить, сливаются, и рассказывать легче. Скоробогатов описывает жестокую артиллерийскую дуэль, протянувшуюся до темноты. Он потерял надежду на рассвете догнать судно, потому что его лавировку в сумерках понял как устремление к берегу близ Сочи.
   - Я всю ночь старался держаться на высоте Сочи и с рассветом усмотрел чектырму в четырех милях под парусами и веслами. На сей раз уйти ей стало невозможно. Затем зюйдовый ветер, и мы могли ставить все возможные паруса... Но не хотел стращать людей выстрелами, ваше превосходительство, - вдруг признается лейтенант, поворачиваясь к Нахимову, - пока черкесы не вынудили. Они вновь стали палить. Мы насчитали до двадцати пушечных выстрелов... Тогда, приведя шхуну против борта чектырмы, я стал вредить ее парусам. Мы побили рулевое колесо и двух людей и заставили отдать фалы. Думаю, там большинство возмутилось палившими, выбежали на палубу, кричали, махали платками и курпеями. По допросу знаете, ваше превосходительство, - это знатные черкесы возвращались из Стамбула с семьями, и все были сторонниками продолжения войны.
   Нахимов одобрительно кивает головой. Он доволен сообщением Скоробогатова и шумно выражающимся восхищением молодежи. Он хотел, чтобы офицеры "Кагула" выслушали поучительный рассказ о настойчивом и умелом исполнении долга. Если Скоробогатов и сплоховал вначале, что очевидно и по его замешательству при рассказе, то потом энергично исправил свою ошибку. Теперь будет наглядно всем, почему можно быть недовольным офицерами корвета "Пилад" и брига "Паламед".
   - Господа офицеры, командующий намерен сделать вывод из сообщения лейтенанта, - предупреждает Истомин.
   Нахимов медленно поднимается и жестом руки просит у офицеров внимания.
   - Я вас ненадолго задержу, господа. Случай лейтенанта Скоробогатова мог бы найти достойных продолжателей. Но, наоборот, на этой неделе при встрече гребных судов двух наших кораблей с контрабандистами сказалось равнодушие к службе командующих офицеров. В безветрие предметом действия гребных судов корвета и брига явились три контрабандистских судна. Тактика в таком случае известна - первейшей обязанностью командующих должно быть ведение огня так, чтобы облегчить свалку на абордаж и чтобы припасу хватило до постановки судов к борту противника. А господа офицеры издали растратили снаряды и показали перед ответными залпами контрабандистов недостойную вялость. В итоге один противник выбросился на берег, команды других скрылись у местечка Вардан. Правда, потом с корвета и брига запалили все суда контрабандистов, но люди с них отбились и перед уходом на берег нанесли нам потерн, ранив семерых людей. Вчерашний день из них померли лейтенант Сутковой и матрос Бортнюк. Жалко товарищей, а еще больше обидно, что зря они погибли. Нанесши значительный вред орудиями гребных судов контрабандистам, должно было броситься на абордаж и взять их с командами. Конечно, потеря наша могла быть еще значительнее, но честь и слава остались бы безукоризненны...
   Командующий встает и жестом дает понять, что урок заканчивает:
   - Вот так я смотрю на службу и прошу помнить, что в военное время с нас во много раз больше потребуется и риска и смелости.
   Третий год у контр-адмирала Нахимова все то же. Зимние месяцы он делит в Севастополе между Библиотекой, доками, казармами и холостой квартирою, потому что адмирал Лазарев либо в Николаеве, либо лечится в Вене. А Корнилов еще не вернулся из Англии, изучает тамошнее кораблестроение и ездит для того же во Францию. Павел Степанович рад береговую скуку в Севастополе сменить на длительное плавание своего отряда в кавказских водах. Правда, и здесь новых впечатлений нет. Сорок седьмой год похож на сорок шестой, сорок восьмой - на сорок седьмой. Словно черноморская служба наглухо отгорожена от жизни страны расписанием - с марта по август помогать войскам Черноморской линии ловить контрабандистов, а с сентября по ноябрь плавать в штормах.
   А между тем в это самое время сколько событий! Глухие раскаты революционных движений слышны равно из Петербурга и европейских стран. Правда, в России лава извержения не прорывается; арестом группы Петрашевского общественное движение заковано снова на десяток лет, и у царя вновь свободны руки помогать европейской реакции. Поистине счастье служить не в армии, а на флоте в годину венгерского восстания. Как "и смирился Нахимов, как ни замкнулся в сокровенных мыслях даже от друзей, но было бы свыше сил выполнять роль карателя соседнего народа.
   Он присматривается к молодежи с чувством тревоги за нее. Вот Евгений Ширинский-Шихматов, восторженный мичман с "Силистрии", без времени погублен - осужден за переписку и чтение в кружке товарищей письма Белинского к Гоголю; арестовали благородного молодого человека и сдали в штрафной ластовый экипаж матросом. А что писал Гоголю Белинский, патриот и русский с головы до ног? Только что надо уважать народ. Плюешь на крепостных - топчешь, значит, и свое сословие образованных людей. Народ все создает, народом держится русское государство, и от народа зависит его будущее.
   Голова идет кругом от жгучих общественных вопросов. Трагично, что не с кем о них говорить. Невозможно даже на эзоповском наречии беседовать в письмах. Рейнеке Михаил ограничен своими департаментскими интересами гидрографа. Сашеньку Павел Степанович не смеет тревожить. Брат Платон тяжко болен.
   С братьями Николаем и Сергеем общего языка нет.
   В таком положении человек рад любой работе. Только бы она оставляла меньше досуга для размышлений. За отсутствием дел по флоту Павел Степанович ревниво оберегает свое право флагмана абхазской экспедиции руководить в Новороссийске подъемом тендера "Струя".
   "Струя" стала могилою своего экипажа в январе сорок восьмого года, погубила бора - новороссийский ветер, дующий из норд-остовой четверти. Еще в конце ноября прошедшего года, когда на той же "Струе" при урагане лопнула судовая цепь и ее тащило на берег, Нахимов одновременно распоряжался спасением брига "Аргонавт" и фрегата "Мидия". Он знает бору и опасности ее. Но вот понимал ли, что делать, молодой командир "Струи".
   Обыкновенно перед борою на горном хребте, обрывающемся к бухте крутыми склонами, показываются клочья облаков. Надо глядеть за ними пристально. Если они отрываются и разносятся, если следом за ними показываются вновь облака, следует ждать урагана. Раньше налетят шквалы, распространяясь в стороны на четыре-пять румбов. Потом к заливу прорывается непрерывный и стремительный поток ледяного воздуха, вздувает воду стеной, сокрушает ее, вновь воздвигает и тащит с собою, ломая все, что встретит на пути. Так было при боре на исходе ноября сорок седьмого года, так повторилось в январе.
   Не случилось ли со "Струей" то, что угрожало "Аргонавту"? Не обледенел ли тендер и не утонул ли под тяжестью намерзшего льда? Чем больше Нахимов расспрашивает моряков, переживших трехдневную борьбу с ураганом в январе, тем больше склоняется к мысли, что найдет "Струю" целой.
   Капитан 2-го ранга Юрковский, испытанный черноморец, утверждает: брызги превращались в лед еще в воздухе, и от густоты ледяных капель меркнул свет. Каждая волна, вскатываясь, стыла на взлете и оставляла ледяной слой. Двенадцатого января это началось, и все тринадцатое ураган свирепел. Шхуна "Смелая" спаслась лишь потому, что команда непрерывно сбивала лед топорами, тесаками, всем абордажным оружием, что имелось на борту.
   - Кажется мне, будто на вторую ночь с тендера были сделаны сигнальные вспышки и палили из пушек. Но верного ничего не могу сказать, - добавляет Юрковский. - Мой бриг несло в это время вместе с мертвыми якорями и побило на мели. А видать было по-настоящему не дальше чем за два шага.
   Тендер лежал на сорокафутовой глубине, на течении, и лишь салинг грот-мачты обозначался над водою. Скептики утверждали, что поднять "Струю" не удастся. Ссылались на рапорт контр-адмирала Колтовского, обследовавшего потопленный тендер с водолазами. Но именно сообщения водолазов убеждают Павла Степановича, что здесь любопытный случай для искусной механической работы. Водолазы нашли ахтерштевень поврежденным футах в четырех от киля, киль отломанным футов на двадцать пять тоже в кормовой части. С левой стороны, на которую лег киль, оторвано всего несколько обшивных досок. Видимо, все это случилось от удара при падении тендера на дно.
   Вновь и вновь спускались водолазы, и каждый раз новая подробность позволяла Павлу Степановичу составлять картину отчаянной схватки с борою команды тендера. Первый вывод: Леонов сделал все возможное и потерян отличный мужественный офицер. Так, оказывается, что бушприт вдвинут внутрь, якори вместе с верпами сброшены за борт и носовые орудия перевезены на корму. Следовательно, командир стремился облегчить носовую часть. Затем найдено, что цепи, которыми тендер был связан с мертвым якорем, расклепаны сзади брашпиля. Это могло быть предпринято с одной целью - выброситься на берег.