Зонин Александр. Жизнь адмирала Нахимова

   Об артиллерии. Мы ею сражение решим. Я ваши корабли знаю. Стреляем мы хорошо, да иногда "бах-бах" впопыхах. От всех начальников плутонгов и наводчиков требуйте хладнокровной рассудительности. После первых прицельных выстрелов прошу отмечать положение пушечного клина мелом на подушке. В дыму неприятеля не видно, а огонь надо вести батально, без перерыву. - Адмирал откидывается в кресле и маленькими глотками пьет воду.
   Есть вопросы? У вас, Федор Михайлович?
   Второй флагман, контр-адмирал Новосильский, одобряет речь Нахимова кивком головы:
   - Ясно. Ни возражений, ни дополнений не имею. Но следовало бы, Павел Степанович, усилить вашу колонну. Против вас лишняя батарея и судов более. Может быть, "Чесму" переменить местами с "Тремя святителями"? - предлагает Новосильский.
   - Ну зачем же? Разница не велика-с. Еще, господа, какие замечания? Нет? Тогда прошу возвратиться на корабли и приготовиться к делу, как ждет от нас Россия.
   Он поднимается, тепло жмет руки капитанов.
   - Прошу сегодня же обязать младших офицеров рассказать матросам цель и задачу в сражении. Одушевление в бою без понимания невозможно-с.
   - Что касается господ офицеров, не бывших в боях, напомните им, что флаг на крюйс-брам-стеньге "Парижа" принадлежит Федору Михайловичу, который мичманом на бриге "Меркурий" готов был спуститься с пистолетом в крюйт-камеру и взорваться с кораблем вместе, ежели к тому привела бы крайность...
   Темная серая ночь плотно охватывает корабли. Кутров зябко поводит плечами, громко зевает и чертыхается, спускаясь в шлюпку. Мичман Нарбут прыгает за командиром в корму.
   - Как прошло совещание, Николай Андреевич?
   - А неизвестно зачем и вызывать было. Штабные - лекции читали. Вице-адмирал Нахимов велел вас в иереи поставить.
   - Меня?
   - Всех обер-офицеров. - Он понижает голос. - С матросами о сражении беседовать! Ерундистика.
   Шлюпка уходит из освещенной полосы моря в зыбкую тьму. Гребцы ровными взмахами весел гонят шлюпку вразрез волны. Они молчат. У капитана Кутрова матрос не смеет задавать вопросы офицеру.
   Вдоль побережья из Синопа в Константинополь мчатся курьеры. Осман-паша сообщает Порте, что блокирован русскими кораблями. Он просит помощи англо-французского флота. Лорд Редклиф немедленно заявляет султанскому правительству: одного присутствия союзных эскадр в проливах достаточно для безопасности турецкого флага. Русские не посмеют напасть на суда турок из страха перед наказанием их англо-французами. И затем, ведь Осман-паша пишет, что на море бурно! Союзники не могут рисковать своими кораблями. Союзные адмиралы убеждены, что и русские не удержатся в море. Блокада в штормовом ноябре - миф. В такие погоды даже Джервис и Нельсон уходили от берегов Франции и отстаивались в портах Англии.
   Ожидая нападения, Осман-паша свозит солдат и пушки десантного отряда на берег, лихорадочно укрепляет синопские батареи. Страшный урок Наварина стоит перед глазами турецкого флагмана. Контр-адмирал Гуссейн уговаривает Осман-пашу выйти и прорваться в Константинополь. Но Осман-паша хорошо знает, что в открытом море русские моряки будут несравненно сильнее, что они превосходно маневрируют. И если Мушавер-пашу, опытного английского моряка, командовавшего тремя пароходами, поколотил один русский фрегат, то что ожидает эскадру при встрече с линейными кораблями Черноморского флота без поддержки берега? Флагман ищет поддержки своему решению у Слейда, но англичанин воздерживается от советов и торопит механиков с ремонтом машины "Таифа"...
   Проводив Новосильского к трапу, Павел Степанович разбирает почту. В свете покачивающейся лампы его глаза устало скользят по газетным столбцам. Ничего хорошего нет в сообщениях с Запада, ничто не говорит о том, что в Петербурге понимают, какая буря будет трепать российский корабль. Когда адмирал писал Меншикову и Корнилову о присылке кораблей для уничтожения турецкой эскадры в Синопе, где-то в глубине души таилась надежда, что его отзовут и не сделают несвоевременного вызова коалиции. Завтра черноморцы разобьют турок, но что дальше? К войне Россия не подготовлена. Все живое в ней удушено, и даже вооружаться она не может без покупок у нынешних врагов.
   Над каютой топот ног, шуршат по палубам снасти. Офицеры и матросы готовятся выполнить свой долг. Жребий брошен. Остается вести черноморцев в битву и победить. Вспомнив Наварин, он испытывает удовлетворение. Отданные приказания точнее и яснее распоряжений Кодрингтона. Диспозиция точно указывает наивыгоднейшее место каждого корабля для борьбы с батареями и судами противника. Приказ решительно требует сосредоточенного огня, предусматривает безопасность движения и порядок управления в бою.
   Павел Степанович вынимает свою записную книжку. Поперек листка записано для памяти: "Евгений - доставить место в бою". Надо ему поручить такое дело, чтобы император не мог отказать в восстановлении офицерского чина.
   Адмирал спускается в мидель-дек. Подвахтенные укрылись здесь от холодного ветра и мирно спят на голых досках палубы. Павел Степанович берет у мичмана Костырева фонарь, и свет падает на груду тел.
   - Почему не у всех овчины? Подите к вахтенному лейтенанту. Немедленно раздать!
   - Матросы сами жалеют, ваше превосходительство. В сражении...
   - Вздор. Глупо. Для сражения нужен здоровый, бодрый матрос. Интендантство овчины новые даст. Да и утром уложиться успеют. Подите-с. Барановского, ежели повстречаете, просите ко мне.
   Он идет на бак. Фонарь вырывает из темноты головы, разметавшиеся руки. Разносится здоровое сонное дыхание уставших людей. Но не все спят. В темноте золотыми угольками светят цигарки, и матросы сидят в кругу светляков. Адмирал вышагивает из темноты неожиданно:
   - Поди, утром будете клевать носами. Почему не спите?
   Матросы вскакивают.
   - Садись, садись, - нетерпеливо ворчит Нахимов и светит в лица матросов. - Старые служивые, а плохой пример даете молодым. Пора уже второй сон видеть,
   - Старикам сон не требуется, ваше превосходительство.
   - Байки слушаете?
   - Письма нам господин квартирмейстер пишут. Адмирал теперь видит в кругу света Евгения Шахматова.
   - И много вас к нему на очередь? Э, да вы так до утра просидите. Давай-ка помогу. Кому еще? Ничего, ничего, не ломайся. Держи фонарь. - Павел Степанович усаживается рядом с Ширинским-Шихматовым и приготавливается писать.
   - "Любезная супруга Анастасия Александровна, низко кланяется вам любящий муж ваш, матрос первой статьи сорок первого экипажа линейного корабля Черноморского флота "Императрица Мария" Шевченко Федор Тарасович. Перво-наперво, - матрос колеблется и, повысив голос, продолжает: - сообчаю, что письмо это писано перед сражением с туркой на турецкой гавани Синоп и писал его отец наш любимый виц-адмирал Павел Степанович Нахимов".
   - Это, брат, напрасно.
   - Сделайте милость, Павел Степанович, - требовательно говорит Шевченко. - "И потому прошу вас, любезная, дорогая супруга, сохраняй письмо, оно для черноморца равно что Георгиевский крест..."
   - Правильно, Шевченко, - говорит другой старик.
   - Правильно, - шепчут матросы и сдвигаются вокруг адмирала.
   - Скажи, пожалуйста, до чего прост, - умиляется один из стариков, когда адмирал уходит.
   - Да, хороший, на редкость сердечный человек, - задумчиво говорит Ширинский-Шихматов. - Еще перед моим разжалованием был случай под крепостью Субаши. На корвете "Пилад" заболел рожей лейтенант Стройников. Его свезли на берег, да второпях ничем не снабдили. Офицеры с адмиральского фрегата доложили Павлу Степановичу, что Стройников без денег, без чаю и сахару. Так адмирал свою провизию отослал и двести рублей последних денег. А потом вызвал командира "Пилада" и отчитал: "Стыдно-с, говорит, непростительно, черство. Вы человек семейный, у вас дети, сыновья. Что, если бы с одним из них так поступили? Прощайте". И отвернулся от капитана.
   - Пожалел, значит, офицера, - говорит кто-то. - Известно, каждый барин свою белую кость бережет.
   - Много ты понимаешь, - сердито огрызается в темноту Шевченко. - Павлу Степановичу все одно - чи офицер, чи матрос. Даве летом на Графской дожидались мы его в шлюпке. Народу привалило со слободки, баб, ребят, инвалидов, кого хошь. Окромя фуражки, и не видать Павла Степановича. Ну, подошел я, а все гудят: "Павел Степанович, ваше превосходительство, отец наш..." А адмирал, значит, одному старику фуражку надевает - нечего, мол, кланяться низко - и вроде как увещевает прочих, что разом только "ура" кричат, а коли дело есть, так по порядку говорить надо.
   - Осерчал, значит? - опять спрашивает насмешливый голос.
   - Какое осерчал! Велел к тому старику, что кланялся, плотников отправить, другому выдал пять рублей, а двум вдовам по трешке. Все, что было при себе, видать, роздал, потому когда тут старушка протиснулась и на девочек адмиралу показала, што отца их на верфи бревном зашибло, так он огляделся, подозвал одного мичмана и сказал: "Дайте мне, молодой человек, взаймы до завтра сколько есть у вас..."
   - Больше тыщи, значит, имеет, - не унимается скептик.
   - У адмирала доходов, кроме жалованья, нет, - вмешивается Ширинский-Шихматов. - А заботится он о матросах, потому что видит в нас боевых товарищей. Вместе мы служим, вместе смерть встречаем.
   - Вместе! - обозленно поднимается матрос. - Вместе нас с офицерами линьками бьют и под килем протягивают? Эх, князь, осерчал на тебя царь, а не равняйся ты с нами. Барин барином остается. Офицерам ордена выходят за сражения, а нам что? Кого за борт в холстине не кинут, тот серебряный целковый получит. Нужен он мне, как корове собачий хвост. - Матрос в сердцах ожесточенно выколачивает трубку на краю бочки и, грузно переваливаясь, исчезает в темноте.
   - Иди проспись, дура, - с досадой ворчит кто-то вслед.
   А всем неловко, словно кто-то сорвал одежды с каждого и все они перед хорошим барином сидят голышом.
   Старый Шевченко первым нарушает тяжелое молчание:
   - Вы не серчайте, Евгений Александрия, горько матросу. Однако не вся правда в его слове. Потому что турки против русского народу, особливо против нас на Украине, баламутят испокон века. У нас и песни поють про турецкую неволю и про лыцарей-казаков, воевавших с ними. 11^щ&^ак_а^_д^^^__у_^1&ня^^=^ш1Е..^аЕся^в2.^гуж^.. не кажи, що недюж. Завтра и той матрос, и кажный в команде покажутъ, що народ у нас лихой и нашим Павло Степанычем обученный. Не злякаемся Синопу. Народ про наше дело услышит, а народом же земля величается.
   - Народом земля величается, - повторяет как эхо Ширинский, устраиваясь под рострами ко сну.
   Его будит жесткая частая дробь барабанов. В утренних сумерках музыканты играют зорю. Зябко дрожа, бывший лейтенант стягивает бушлат поясом с абордажным ножом и топором и всматривается в простирающийся над морем зыбкий туман. Ветер разгоняет мглу и открывает многослойные рваные облака. Находит полосою дождь, но слева ясно и можно видеть вторую колонну кораблей. "Париж" плывет впереди "Трех святителей" и "Ростислава", растянув огромные крылья парусов до клотиков высоких мачт.
   В десятом часу освеженный холодной забортной водою командующий выходит на шканцы. Он в плотно облегающей шинели, при сабле и с абордажными пистолетами за поясом.
   - Угадали, ваше превосходительство, ветер поворачивает к норду, докладывает Барановский.
   - Отлично-с. - Павел Степанович поднимает голову к распластанному ветром вымпелу, но кажется прислушивающимся к какой-то своей мысли.
   - Да, - вспоминает он, - давеча искал вас, Барановский, чтобы сняли с меня одну заботу. Старшему Ширинскому-Шихматову дайте случай отличиться. Поручите ему опеку кормового флага.
   - Охотно, ваше превосходительство.
   - Определялись?
   - От Синопа к северо-западу в одиннадцати милях.
   - Значит, время сниматься с дрейфа. Ставьте бом-брамсели, грот и фок. У марселей можно отдать рифы. Команду эту сообщите по эскадре.
   Как на учении, подвигаются колонны кораблей. Сделаны все приготовления к постановке на якорь. Полетели с ростр на зыбкую воду гребные суда и устраиваются на бакштовах. Без суеты выносятся к батареям бомбические снаряды и ядра, картузы с порохом.
   Некогда и он был молодым офицером, и он озабоченно проверял перед боем, как растягивают над палубами сетки и дополнительно крепят реи. Теперь эти заботы лежат на десятках и сотнях подчиненных, а у него общая забота о всех и о России. Неприметно вздохнув, Павел Степанович смотрит на хронометр. Близко к двенадцати. Очертания берега полуострова стали рельефны, словно необъятно раскинулся план, вырисованный флаг-штурманом Некрасовым. А вот и дымки, и резко сотрясается воздух.
   - Батарея на мысу открыла огонь!
   Павел Степанович стоит теперь с подзорной трубой. Все шире открывается неприятельский флот, разбуженный выстрелами. Павел Степанович опускает трубу, чтобы снова взглянуть на часы. Без минуты полдень.
   - Время показать пушкой полдень.
   Барановский, Костырев и Некрасов переглядываются. И восхищение и удивление в их взорах, обращенных теперь на командующего. В такую минуту, ввязываясь в сражение, адмирал помнит о будничном распорядке на эскадре. Это залог победы! Это уверенность в победе!
   Раскачиваясь с мачтою на вантах подле свернутого еще флага, Евгений Шихматов слышит гулкий выстрел, видит репетованке сигнала другими кораблями, и под бодрый перезвон рынд, с выступившими на глазах слезами счастья и восторга спрашивает себя: "Что же это - красивый жест? О нет, это только величие простой души, не знающей ничего, кроме долга, призывающей не лихорадиться, а расчетливо и деловито трудиться в начинающемся бою".
   Каждый день ждет Осман-паша непрошеного гостя - русскую эскадру и каждый день тешится надеждой - не сегодня. Так и в это утро 18 ноября. Ему слышно, что по палубам "Ауни-Аллаха" стучит дождь. Он видел, что поднятый с зарею флаг обвис мокрой тряпкой, бухта и город укрылись в тумане, а тучи ползут бесконечной чередой. Если и рассеется к полудню, конечно, поздно вступать в сражение.
   На четках Осман-паша отсчитывает дни. Противник давно исчерпал запасы свежего провианта. Велик аллах! Русские, наверно, удалились. Они принуждены уйти, чтобы не пить протухшую воду и не питаться сухарями. На четках Осман-паша отсчитывает дни. Оба его курьера давно в Стамбуле. Дивизия Капудан-паши, прикрытая корабля!
   франков, может явиться даже сего
   ши инглизов и дня на выручку. Повеселев, он удобно устраивается, на низкой оттоманке перед столиком со сладостями и дымящимся кофе. Сейчас полдень. Через час он съедет на берег к французскому консулу и захватит с собою Мушавер-пашу. Этот проклятый англичанин! Двадцать лет он ест султанский хлеб, а в нынешнем несчастье заботится только о восстановлении своих потрепанных пароходов. Он способен удрать, если его не держать при себе.
   Вдруг каюту сотрясаю? гулкие удары. Пальба?! Русские?!
   Ответ уже в дверях. В них появляется, склонив голову и приложив руки к груди, адъютант.
   Наваринский ужас возникает перед глазами турецкого адмирала, но, вскочив на ноги, он кричит:
   - Гибель нечестивым! Всем кораблям бить по русскому адмиралу. Иди к командиру, Ибрагим, я следую за тобой.
   Осман-паша еще надеется, что тревога ложна, что, как на прошлой неделе, русские показались у входа для осмотра рейда. Но, взбежав на шканцы, турецкий адмирал видит две колонны кораблей, идущих на его эскадру.
   Сотрясенный выстрелами туман разрывается и клочьями быстро уходит вверх. Он еще окутывает верхние паруса, но высокие черные борты кораблей с тремя рядами орудий четко обозначаются над водой.
   Со стороны Ада-Кьой пальба батарей усиливается. "Навек-Бахри" и "Несими-Зефер" открывают огонь; зажигательные бомбы и ядра с шумом прорезают снасти русских кораблей.
   Новые английские бомбические пушки "Ауни-Аллаха" уже приготовлены к сражению. Артиллерийские кадеты ждут приказаний.
   Осман-паша замечает на передовом корабле ближайшей колонны флаг Нахимова.
   - Огонь по русскому адмиралу! - повторяет он.
   Туман уходит еще выше и открывает андреевские военно-морские флаги русских на бом-брам-стеньгах кораблей. Два выстрела с "Марии" - после второго открывает огонь вся линия, и сразу черные облака порохового дыма застилают рейд.
   Пройдя третью батарею, "Императрица Мария" уклоняется влево, и ветер дует в ее корму. Она быстро выходит на траверз западной части турецкой линии. Три фрегата и корвет непрерывным огнем сотни орудий в течение пятнадцати минут засыпают корабль ядрами и книппелями, пока подходят остальные суда колонны. Щегольские паруса "Марии" продырявлены вертящимися двойными ядрами. Туго вздутая напором ветра парусина с треском разрывается, и клочья летят по ветру вместе с щепами грот-мачты и фок-мачты. Сломан бушприт. Сбиты все ванты грот-мачты, и не много их осталось на бизань и фок-мачте. Но двуглавый орел на носу угрожающе стремится вперед; корабль продолжает ровно идти к назначенному месту и бросает якорь против "Ауни-Аллаха" и "Фазли-Аллаха" по точному расчету диспозиции.
   Несмотря на десятки пробоин в борту, только одно кормовое орудие нижней батареи "Марии" заклинено и сбито со станка. Оба дека начинают методически расстреливать турецкий флагманский корабль.
   Во время движения по рейду Павел Степанович стоит на кормовой галерее. Турки замечают золотые эполеты русского флагмана и сосредоточивают огонь на корме "Марии". Каленое ядро застревает в узорной решетке галереи, заряд картечи попадает над головой Нахимова в искусные резные украшения.
   Над галереей свисает полотнище кормового Андреевского флага. Тяжелым шмелем несется коническая бомба и с визгом лопается. Обломки дерева и клочки парусины осыпают Павла Степановича. Фалы флага перебиты, и полотнище медленно сползает вниз. Павел Степанович невольно делает движение, чтобы схватить флаг, но он вдруг вздергивается вверх. Адмирал поднимает голову и видит балансирующего Евгения Ширинского. Между двумя залпами картечи бывший лейтенант, обламывая ногти, вяжет узлы на обрывках фалов и быстро прикрепляет флаг.
   - Молодцом, Евгений!
   Ширинский не слышит. Восторженное состояние делает его юношески ловким и находчивым. Будто он молодой мичман, а не изломанный самодержавной властью, много переживший человек.
   Адмирал продолжает ходить по галерее, пока "Константин" и "Чесма" не становятся по диспозиции. Он смотрит, как барказы под дружными взмахами весел быстро подходят к отданным якорям. Канаты струнами поднимаются с воды от якорей до вертикальных толстых брусьев - битенгов. И как на вожжах, натянутых сильными руками, копыта лошадей с полного хода вдруг неподвижно зарываются в землю, а сами кони только поводят крутыми взмокшими боками, так и корабли, вспенив форштевнями сонную воду залива, внезапно замирают, накреняются правой скулой и, тяжело вздохнув, переваливаются на левую скулу.
   Колонна готова к сражению, и Павел Степанович переходит на левый борт. Корабли Новосильского разошлись веером перед мысом Киой-Хисар. "Париж" и "Ростислав" уже вытянули шпринги, и "Париж" палит продольными выстрелами, по судам противника, а "Ростислав" накрывает мощную батарею, и желто-зеленые вспышки взрывов над брустверами турок показывают, что пристрелка сделана артиллеристами Кузнецова умело. Но полубарказ с "Трех святителей", преждевременно бросив концы, выдвинулся из-за кузова корабля, попал под залп неприятеля и идет ко дну. Шпринг перебит. Зашедший ветер поворачивает корабль грузной кормой к линии турок. Кутров отбивается ретирадными орудиями, а в барказ подают новый буксир. На волнах ряд голов плывущих матросов.
   Это, впрочем, не главная беда. Страшнее то, что за полосою дыма Кутров не разглядел "Парижа", попадающего под его огонь. Так и есть. Ядра падают близко к борту Истомина.
   - Сигнальте им всеми средствами - прекратить огонь! - кричит Павел Степанович и даже перегибается через борт, пока адъютанты спешат выполнить приказание голосовой командою и флагами. К счастью, со стороны "Марии" нет полосы дыма. Кутров разобрался после второго залпа. Передние орудия прекратили стрельбу.
   Проворчав что-то нелестное для Кутрова, командующий покидает галерею. На верхней палубе боевая работа спорится, а простым свидетелем дел Барановского адмирал не хочет быть. Он скрывается в люке, чтобы поглядеть на действие новых пушек.
   Во втором деке стоят исключительно шестидесятифунтовые бомбические пушки. Звучно лязгают замки, и канониры торопливо перезаряжают орудия. Хотя банниками непрерывно смачивают стволы, орудия накаляются. От них пышет жаром печей, и горячие испарения с дымом охватывают людей. От пушки к пушке, тяжело дыша, Павел Степанович терпеливо проверяет углы возвышения орудий и велит снизить: надо бить в. подводную часть бортов.
   Уже беспрерывно летящие бомбы и каленые ядра образовали над заливом огненную шапку, и красноватый матовый свет сурово ложится на лица и руки. Стучат инструменты пожарного дивизиона, выдирая завязшие в бортах каленые ядра. Струи воды из шлангов, попадая на горящее дерево, превращаются в пар. Одно ядро с визгом пролетает через борт, и здоровый, красивый комендор, что-то с улыбкой приговаривавший перед выстрелом, внезапно сгибается и валится с окровавленной головой. Забрызганный кровью адмирал спокойно заменяет его, наводит орудие, держась правой рукой за подъемный винт, и методично командует:
   - Немного вправо, теперь влево, еще чуточку влево. Минута не потеряна, и бомба с шипением несется на турецкий адмиральский фрегат.
   - Ну-с, так палить! - говорит Нахимов после трех выстрелов и идет к следующей пушке, щурясь в багровой полутьме. И моряки между двумя залпами слышат ободряющий низкий голос командующего:
   - Приноровился хорошо. Сметка есть!
   На верхней палубе Павел Степанович с наслаждением дышит воздухом - все же не так дымно - и покачивает головой, разглядывая перебитые снасти и рангоут.
   - "Три святителя" действует бортом, и людей выловили всех, ваше превосходительство, - докладывает Острено.
   - А где капитан Барановский?
   - Сейчас контузило его упавшей снастью. Снесли вниз.
   - Жарко-с!
   - Жаркое дело!
   - Я говорю: жарко-с. Пошлите в мою каюту вестового. Пусть принесет воды в моем стакане. Только осторожно-с. Стакан подарил мне Лазарев, и я им дорожу-с. Дайте-ка, Костырев, трубу.
   Полчаса эскадра ведет бой с турками, и начинает сказываться губительный меткий огонь русских бомбических пушек крупного калибра.
   Клубы дыма окутывают суда противника и окрашиваются в багровый цвет. Ровные языки высоко поднимаются над "Навек-Бахри". Желто-зеленое пламя показывается на корвете "Гюли-Сефид". Два подводных толчка один за другим, и страшный гул, и волны с шумом бросаются на корабли русских, точно под водой возникло второе сражение. Концевые фрегат и корвет, разбитые пушками "Константина" и "Парижа", взлетают на воздух. Подброшенные страшной силой обломки "Навек-Бахри" падают на береговую батарею и производят на ней пожар. Остатки корвета летят на купеческие суда и обрушиваются в разных местах скученных прибрежных построек. Дымные костры поднимаются над берегом. На "Ауни-Аллахе" пушки остались без прислуги. Осман-паша, расклепав цепь, стремится уйти из линии к мысу Киой-Хисар и направляется мимо "Парижа". Истомин встречает его меткими продольными выстрелами.
   - Превосходно действует "Париж". Выразил бы ему восхищение, да не на чем поднять сигнал, - досадует Павел Степанович. - Пошлите мичмана на шлюпке к Истомину, пусть передаст мою благодарность.
   Адмирал снимает фуражку и вытирает лоб.
   - Да где же вода? Оказывается, легче взлететь на воздух двум кораблям, чем командующему эскадрой получить стакан воды.
   Он оборачивается и видит вестового, который смущенно вытягивает руку с осколками стекла.
   - Разбил?
   - Держал, ваше превосходительство, крепко, а он хрустнул, как меня взрывом на палубу бросило.
   - Руку поранил? Нет? Ну, и слава богу. Принеси хоть в кружке воду.
   Он жадно пьет теплую, горькую от пороховой копоти воду, протягивает кружку матросу, но новый взрыв - и кружка катится то палубе и матрос отброшен в сторону. И мичман Костырев, который собирался идти на шлюпке, засыпан градом осколков. У мичмана вырвана пола куртки, окровавленная рука беспомощно повисла. Он морщится от боли, а упорный матрос уже на корточках ползает за укатившейся к борту кружкой и ловко подбирает ее у шпигата. .
   - Счастливо отделались, - спокойно говорит адмирал, выдирая щепу, вонзившуюся в его густой эполет.
   Костырев, обвязав платком пораненные пальцы, спешит выполнить приказание командующего. Теперь он даже счастлив - появится на "Париже" раненый, с личным поручением Павла Степановича. То-то позавидуют мичманы "Парижа".
   Капитан Барановский оправился от контузии. "Мария" сосредоточивает огонь на "Фазли-Аллахе", а "Константин" на "Неджми-Фешане" и "Несими-Зефере". Эти фрегаты тоже отклепывают цепи и бросаются к берегу.
   - Идет дело хорошо, - отрывисто бросает Барановскому Павел Степанович, наблюдая огонь "Чесмы" по высокой батарее под горой Ада-Кьой.
   Колонне Нахимова остается только подавить батарею на молу, полузасыпанную после взрыва корвета. В колонне Новосильского бой продолжается. Пароходы "Таиф" и "Эрекли" развели пары и прорываются к выходу из залива перед русской линией, Истомин одним залпом заставляет "Эрекли" повернуть обратно, но "Таиф", идя зигзагами, лишает "Париж" верного прицела, развивает 11-узловый ход и убегает из залива. Истомин возобновляет огонь по фрегату "Дамиад". "Три святителя" и "Ростислав" заставляют избитые фрегаты "Низамие" и "Каиди-Зефер" броситься к молу.