Страница:
– У меня нет его адреса.
– Вот и хорошо, что нет, – ответил Атасов. По поводу твоего старика, которого ты якобы видел на перроне, то тут как раз никаких загадок, брат. После разговора с Поришайло ты серьезно опасался, что с ним что-нибудь может случиться. Естественно, эти опасения…
– Я его видел, как сейчас вижу тебя.
– Конечно, видел. Его нарисовало твое подсознание.
– Велосипед оно мне тоже нарисовало, на котором меня сбили десять лет назад?
– Естественно, – сказал Атасов. – Здесь вполне вразумительное объяснение. Такого рода события никогда не забываются, даже если кажется, что они забыты, типа. Под слоем пепла остается жар, верно? Ты забыл, а оно хранится себе, как на полке в библиотеке, и просто ждет своего часа. Ты давно собирался съездить домой. Кроме того, у тебя возникли крупные неприятности, ты решил, что настало самое время сделать это, если, конечно, посчастливится уцелеть. В большей части неприятностей ты винишь самого себя, вот тебе и случай из детства, когда тебе повезло родиться в рубашке, да, ты не совсем так распорядился своей жизнью, как хотела мама. Мамы всегда хотят только добра для своих чад, Бандура, беда заключается в том, что этого добра до странности мало в мире взрослых. Достаточно просто вырасти, чтобы убедиться в этом. Добра не хватает на всех. Мамы и сами об этом знают, но все равно хотят. Такая у них сущность, типа.
– Все равно, странно все это, – подумав пару минут, сказал Андрей. – Ничего подобного мне никогда раньше не снилось. Я чувствовал запахи, я слышал, как поют птицы. Настоящие сны кажутся реальными, но, когда просыпаешься, понимаешь, что был как пьяный, или обколовшийся, во сне. Тут было совершенно другое. Как в машине времени. Я будто в детстве побывал.
– Ты никогда раньше не оказывался между жизнью и смертью, после того случая. Только тогда, в детстве, и вчера. Точнее, уже позавчера. Вот тебе и ответ.
– Я чувствовал, как велосипедный руль в руках дрожит, – не слышал его Бандура. – Я пальцами троячку сжимал, которую дед дал. Только она пятеркой оказалась. Точно, как тогда. Я ее еще в карман сунул, подумал, вот повезло, так повезло… – поддавшись внезапному импульсу, Андрей правой рукой полез в карман. Там действительно что-то лежало. Какая-то бумажка, сложенная пополам.
– Черт, – пробормотал молодой человек через мгновение, когда дрожащие пальцы нащупали плотную шершавую бумагу казначейского билета. Его бросило в пот.
– Что стряслось?! – напрягся Атасов. Он не отрывал глаз от лица приятеля и сам здорово побледнел.
– Вот! – вскрикнул Андрей, выудив ее из кармана. Он уже знал, что увидит, хоть это и казалось невероятным, с другой стороны. Как и предполагал Андрей, в руке была маленькая серо-синяя купюра с кремлевской башней и серпасто-молоткастым гербом СССР в левом верхнем углу. Вычурная цифра «пять», продублированная на языках всех пятнадцати союзных республик, не оставляла никаких сомнений. Охнув, Бандура разжал пальцы, пятерка спланировала ему на колени, словно ночная бабочка. Атасов проводил ее взглядом, а потом протянул за ней руку, так осторожно, словно был сапером, которому надо выкрутить взрыватель бомбы неизвестной конструкции.
– Господи, старик, – пробормотал он после того, как поднес бумажку к лицу. – Все в порядке. Успокойся. Это же вкладыш из сигаретной пачки. На сам посмотри, – он хотел протянуть мнимую купюру приятелю, но тот отшатнулся. – Обычный вкладыш, – повторил Атасов, держа бумажку зажатой между большим и указательным пальцами. – Вот, читаю: Найди свой путь к удовольствию. Хм, да уж, тот еще путь. Ага, анкета. Надо заполнить, чтобы принять участие в акции, которую проводит компания «Филипп Моррис». Ого, надо же, твой шанс отправиться в путешествие. – Атасов криво улыбнулся. – Очевидно, подразумевается путешествие на тот свет. Щедро, щедро. Всего восемь главных призов и глаза разбегаются, сколько утешительных. Среди них – тридцать футболок, двадцать сумок, десять курток и эксклюзивная возможность каждому из многих тысяч соискателей играючи заработать рак легких. М-да, типа, глупо, типа, не попробовать, как выражается в известном ролике один популярный боксер. Черт, Бандура, смотрю на эту дрянь и думаю – может, бросить курить. А то ведь действительно, повезет так повезет.
Пока Атасов говорил, Бандура во все глаза рассматривал рекламный фантик, очутившийся в кармане вместо пятерки.
– Как же это может быть?! – спросил он хрипло.
– Не знаю, – вздохнул Атасов. – Одно могу сказать определенно, – у тебя жар, и с ним надо что-то делать. Выкидывай в окно этот буклет на тот свет и поехали. Светлеет уже. Пока доберемся, глядишь, старик твой проснется. Ляжешь в кровать, дома и стены помогают. А я смотаюсь за доктором.
– Налево и вверх, – сказал Бандура. – Вон по той улочке.
– Это, по-твоему, улочка? – удивился Атасов, глядя на узкую дорожку, карабкающуюся вверх чуть ли не под прямым углом.
– А, по-твоему – нет?
– По-моему, это какая-то тропинка для горных коз и козлов.
– Полегче насчет козлов, – Андрей выдавил из себя улыбку.
– Теперь понятно, парень, почему ты сбежал отсюда. Ты даже тут – жил на выселках.
– Зато воздух чистый, – парировал Бандура. – Соседи не достают. Никто над душой не висит. И вид открывается – закачаешься!
– Значит, ты должен был родиться поэтом. Может, ты им еще станешь, кто знает.
– Для поэта я слишком беден.
– Настоящему поэту и полагается ходить с желудком, прилипшим к спине, – заметил Атасов.
– Почему это?
– Потому, что на сытый желудок рождается одна попса, а попса и поэзия – явления абсолютно разные. Верно?
– Я не знаю, Саня.
Микроавтобус, завывая работающим на первой передаче мотором, медленно карабкался в гору. Центр городка остался далеко внизу, почти рассвело, местность действительно была очень живописной. Заборы давно кончились, то тут то там попадались дома, разбросанные по склону горы на приличном расстоянии друг от друга. Атасов вспомнил Карпаты, подумав, что дома тамошних жителей тоже стоят уединенно.
– Недаром я поэтов вспомнил, – пробормотал Атасов, глядя по сторонам. – Жаль, не умею рисовать.
– Сейчас мой дом покажется, – сказал Андрей дрогнувшим голосом. – Он сразу за поворотом стоит. – И вспомнил, как уехал отсюда, прошлой весной, и, как обернулся, тут, у поворота, чтобы еще раз посмотреть на отца. Но, тот уже вошел в дом.
Через минуту они въехали в этот последний поворот.
– Ну, где, типа, твой дом? – добродушно осведомился Атасов, он пока еще ничего не понял. – Где дом, а? Мы, часом, улицей не ошиблись? Эй, парень? Эй, что стряслось?!
Андрей не слышал этих слов. Он, наверное, вообще потерял способность реагировать на любые внешние воздействия. Даже если бы Атасов стрелял у него под ухом, результат был бы тот же. Не каждый день, возвращаясь домой, попадаешь на пепелище. Лицо Андрея не было искажено, оно не отображало никаких эмоций, превратилось в посмертную маску из гипса. Белую и абсолютно неподвижную. И одновременно это лицо было красноречивее любого ответа.
– Похоже, дело не в улице, – пробормотал Атасов, останавливая машину. Шины зашуршали по гравию. Когда мотор замолчал, стало очень тихо. Солнце еще не показалось, но небо уже просветлело и немного напоминало какао. Вокруг не было ни души, насчет глухомани Андрей не преувеличивал. Усадьба в действительности находилась на отшибе. – Побудь в машине, ладно, – предложил Атасов, оборачиваясь к приятелю. – Я пойду, посмотрю, что и как. Только не паникуй раньше времени, идет? – Андрей никак не отреагировал на эти слова. Атасов обращался к манекену.
«Шок», –подумал Атасов, и был даже рад этому, потому что если бы Андрей принялся метаться вокруг, заламывая руки, было бы еще хуже. Уговаривая Андрея не паниковать, он немного кривил душой. Потому что сам поддался этому чувству. По-крайней мере, растерялся, поскольку не ожидал ничего подобного, и теперь чувствовал себя человеком, которого насильно втащили в чужой кошмар. Словно это инфекционное заболевание, передающееся от человека человеку не капельным путем, как грипп, и болезненными мыслеформами, через глаза и уши – в мозг. Атасов попробовал взять себя в руки, это было легче сказать, чем сделать. Ворота были распахнуты настежь, впрочем, они теперь не вели к дому, построенному, по словам Андрея, его прапрадедом, его словно стерли с рисунка резинкой, а затем замазали образовавшуюся пустоту углем. Вместо дома, в том месте, где он буквально напрашивался стоять, зияла дыра с обуглившимися краями, почти правильной прямоугольной формы. Из дыры, присыпанной обгоревшими обломками торчала черная от копоти покосившаяся печная труба. Это было все, что осталось от дома. Фундамент, заложенный в прошлом веке, походил на выгоревший изнутри гигантский корч. Видимо, бушевавшее в доме пламя сгрызло лаги и стропила чердака, а когда крыша рухнула вниз, то проломила пол и очутилась в подвале. Ну а потом старый дом сложился легче халабуды, построенной во дворе детворой из пледов, раскладушек и ветвей. «Как от прямого попадания фугаса», –пришло на ум Атасову, но он, естественно, не стал озвучивать эту мысль.
– Вот и все, – еле слышно сказал Андрей. Атасов, потрясенный увиденным, не заметил, как он подошел. – Я знал, что так и будет. Знал еще вчера.
От этого голоса у Атасова мороз пошел по коже.
– Вот что, парень, – он обнял Андрея, тот не стал вырываться. – Я вижу то, что вижу. Ничего больше. Был, типа, пожар, это ясно. Дом сгорел. Такое бывает. Поправимо. Мы пока не знаем, что сталось с твоим стариком, следовательно, отчаиваться рано. – Атасов говорил с нажимом, тем не менее было видно, что он сам не верит своим словам.
– Я видел отца вчера. Значит, это произошло на днях. Впрочем, кто скажет, сколько их на той станции держат? – Это было произнесено так, что Атасов похолодел. Однако у него не было выбора.
– Что дом сгорел, еще вовсе не означает, что с отцом приключилась беда. Может, он был в гостях. Да мало ли где. Андрей?! Андрей, я к тебе обращаюсь! Ты соседей – помнишь по именам?
«Бандура, гм? –тем временем звучало в голове молодого человека. Говорил Поришайло, его голос не позволял расслышать слова Атасова, впрочем, было уже неважно, что он там болтает. – Ты еще здесь?» —уточнил олигарх. «Тут, Артем Павлович», –долетел со стороны свой голос, в котором звучал испуг. – «У тебя отец, гм, если мне память не изменяет, с Правиловым служил?». «Да, Артем Павлович», – промямлил он издали. – «В ПГТ Дубечки проживает, Винницкой области? Улица Советская, гм? Вот и хорошо, гм, – Поришайло потер руки. Физиономия у него была, как у кота, только что полакомившегося воробьем. – Не годится афганскому герою, гм, в земле ковыряться. Правильно я говорю? Как дело сделаешь, вернемся с тобой, к этому вопросу».
– Вот и вернулся, как обещал…
– Ты о чем, Андрюша?
Если что уцелело на пепелище, так это сарай, стоявший особняком, в дальней части двора. Дед Бандуры хранил там кое-какие продукты, а отец ставил на зиму ульи. После того, как в необычайно трескучие морозы с полдесятка пчелиных семей не дожили до весны, Бандура-старший приспособил под ульи гараж, примыкавший к дому и потому гораздо более теплый. Теперь гаража не стало, а сарай уцелел. Правда, там было пусто, если не считать нескольких прогнивших картофелин, сиротливо валявшихся за дощатой загородкой.
– Это не поджог, – сказал Атасов. – Если бы кто-то сделал это умышленно, то и сарай бы пропал. Верно я говорю? – это была странная логика, однако Андрей был бы рад, если бы она сработала. Впрочем, надежд на это не было. Уверенность, что отца нет в живых, стала полной.
– Брось паниковать! – говорил Атасов Андрею, хоть тот не подавал никаких признаков паники. К чему паниковать, если все произошло. Вероятно, со стороны Атасова это была такая терапия, состряпанная на скорую руку. Андрей решил, что это он не его, себя уговаривает. – Давай, показывай, какая тут ближайшая хата?
– Ближайшая – деда Ореста. – Андрей говорил, как пациент зубного врача, когда во рту – ватный тампон, пропитанный кровью, а десны одеревенели после укола новокаина. – Правда, с моим дедом они как кошка с собакой жили, на ножах. А вот с батей они ладили, как ни странно.
«Не ладили, а ладят, ты понял!» —одернул себя Андрей.
«Не морочь себе голову чушью, приятель, – с ненавистью сказал внутренний голос . – Окончания и падежи ничего не меняют в картине, которая уже нарисована».
«Заткнись, ох, заткнись!»
– Почему не ладили? – спросил Атасов. Андрей отметил с удивлением, что пепелище осталось за спиной, они шагали к машине, Атасов держал его под руку, будто он был пьян. Как ни странно, Андрей испытал облегчение, двигаться было гораздо лучше, чем стоять, тупо уставившись на пепел, словно у свежей могилы.
– Дед Орест служил в УПА, [94]– пояснил Андрей. Говорить было по-прежнему тяжело, язык слушался с трудом. Но, наметились улучшения. Он ведь давно знал, что так и будет. Теперь просто подводил черту.
– В УПА? – переспросил Атасов. – У Бандеры? [95]
– Не знаю, – Андрей передернул плечами. Они забрались в машину, хоть Бандура, пожалуй, предпочел бы пройтись пешком.
В общем, жизнь не баловала старика, редко какой год не оставил на его теле автографов в виде шрамов и увечий. Выпавшая ему жизнь оказалась, мягко говоря, нелегкой, из тех, какие в самый раз экранизировать, но тяжело жить. Он мог бы с полным правом сказать, что прошел со своей страной шаг за шагом, через огонь и воду, лишения и невзгоды, если бы умел выражаться с пафосом. Правда, с медными трубами не сложилось, так это удел большинства настоящих героев.
Когда Красная Армия аннексировала Буковину [96]в сороковом, дед Орест (в то время, естественно, никакой не дед) был среди тех, кто встречал красноармейцев хлебом и солью. «Долой гнет румынских бояр!», – вопил Орест, вдыхая поднятую советскими бронемашинами пылищу. Последовавшего за освобождением года с лихвой хватило, чтобы превратить Ореста в закоренелого антикоммуниста, воспринявшего гитлеровский блицкриг, будто манну небесную, как единственный шанс вырваться из-под большевистского сапога. Векторы устремлений Ореста и нацистов совпали, на короткое время, он вступил в УПА, которой вскоре довелось сражаться на два фронта – и против красных, и против красно-коричневых. Когда советские танки вернулись вспять в виде неодолимой, всесокрушающей ремиссии, Орест бежал на Запад, рассчитывая либо затеряться в послевоенной Европе, либо уплыть в Южную Америку, либо сдаться на милость союзникам, которые представлялись ему гораздо симпатичнее коммунистов. Была еще мысль застрелиться, но Орест ценил жизнь, полагая, что какая ни досталась, а вторую все равно не дадут. Относительно союзников Орест снова крупно просчитался, он не был крупным фашистом, и поэтому не представлял в глазах союзников никакой ценности. Англичане выдали его НКВД, вместе с белогвардейцами, казаками и солдатами генерала Власова. Орест очутился в Дальлаге. Каким чудом ему удалось выжить в сталинских лагерях смерти, он не рассказывал никому, а, вернувшись в Дубечки уже при легендарном Застое, мечтал только о том, чтобы тихо умереть на родной земле. Поселившись на отшибе, неподалеку от родового гнезда Бандур, дед Орест держался ниже травы, тише воды, тем не менее, Андрей в детстве боялся его до смерти, главным образом из-за своего деда, который прошагал от Сталинграда до Берлина, имел полную грудь орденов и, по вполне понятным причинам, не переносил бандеровца на дух.
Долгие годы, прожитые впоследствии по соседству, ничего не изменили во взаимоотношениях двух дедов. Даже на склоне лет оба ветерана держались враждебно, хоть и избегали конфликтов, обходя друг друга десятой дорогой, когда шли получать одинаково куцые пенсии в сельсовете.
«Прямо Кощей не у дел, – невольно промелькнуло у Атасова, после того как они, перемахнув убогий плетень, вошли в дом через покосившуюся дверь, стукнув пару раз для приличия. Андрей пояснил Атасову, что дед давно глухой, как тетеря. Старик стоял у окна, когда приятели переступили порог, он обернулся к ним. Глухой или нет, а сразу почувствовал незваных гостей. Встретил пристальным взглядом удивительно живых и ясных голубых глаз, совершенно не гармонировавших со сморщенным лицом и изможденным телом. Столкнувшись с этим пронзительным взглядом, Атасов, от неожиданности, замер, с открытым ртом. Как и полагается хорошему товарищу, он собрался взять инициативу на себя. Дед Орест избавил Атасова от необходимости задавать вопросы, произносить которые у него не поворачивался язык.
– Бандура-младший пожаловал, – шамкая беззубым ртом, сказал старик. Удивления в голосе не чувствовалось, скорее – сожаление, если на то пошло. – Какой богатырь вымахал… – дед Орест вздохнул, покачал головой, увенчанной редким белым пухом, который торчал клочьями, в разные стороны. Сморщенное лицо стало печальным, и Атасов понял, что сейчас они услышат приговор. Андрей тоже почувствовал это и смертельно побледнел.
– Эх, – вздохнул старик горестно, – совсем немного тебя отец не дождался.
Это было все. Стало ясно, что Атасов оказался неправ, Бандура-старший не постучит в дверь, не скажет, слегка смущенно, что мол, возился в гараже с газосваркой, и вот теперь придется отстраиваться, но это не беда, раз приехал сын. Или нечто подобное. Ноги подогнулись, Андрей повалился на лавку возле печи.
– Как это случилось, отец? – спросил Атасов. Эти слова оказались последними из тех, что смог расслышать Андрей.
– Хватит, гм, копаться, Лиза! – прикрикнул из прихожей Артем Павлович. Он тоже был на взводе.
– Да не зуди ж ты под руку! – взвилась олигархша, безуспешно пытаясь застегнуть молнию.
– Брось свои тряпки бестолковые! – Поришайло буквально на физическом уровне ощущал, как безжалостно истекает время. Он задыхался, казалось, вместе с драгоценными минутами из квартиры литр за литром вытекает кислород.
– Сам ты тряпка! – взвизгнула женщина, пробуя утрамбовать содержимое сумки. Снова раздался хруст.
– Нет! – она всплеснула руками. Потеря казалась невосполнимой.
– Брось, гм, дура, кому сказано! – его терпение лопнуло.
– Надо было тебя, недотепу, бросать! Раньше.
– Да ты хотя бы понимаешь, что нам уже полчаса, как полагается быть в воздухе, гм?! – взвыл Артем Павлович. – Сюда же в любой, г-гм момент эти паршивцы из СБУ нагрянуть могут, с ордером на арест! Совсем на старости лет ополоумела?!
Что ты там вопишь, идиот?! – пыхтела Елизавета Карловна, судорожно размышляя, чем пожертвовать – парочкой картин Куинджи или статуэткой работы самого Чижова. [98]
– Лиза?! Живо шуруй сюда! Сбрендила, честное слово! Свихнулась, гм!
Елизавета Карповна никогда не спустила бы ему с рук подобного обращения, если бы, отдав предпочтение картинам, не сидела в этот момент верхом на очередной неподатливой сумке, как престарелая амазонка на боевом скакуне.
– Миша где? – крикнула олигархша.
– Сумки твои паршивые в машину понес! Шевелись, кому сказано – едем налегке, гм! В Женеве все что требуется, докупим.
– Что ты докупишь, кретин безграмотный?! Плащаницу шестнадцатого века?
Наконец, супруги двинулись к лифту, обвешанные поклажей, как мулы. Личный телохранитель Артема Павловича, спустившийся вниз с первой партией сумок, куда-то запропастился. Олигарх, изнывая под непривычной для себя тяжестью, решил, что теперь точно отвернет Мише голову, а то и яйца, зря пожалел тупицу, когда тот прошляпил появление этого мерзавца, гм, Атасова. Проходимца, г-гм. Артем Павлович ни за что бы не взвалил на себя столько сумок, если бы не жестокий цейтнот.
Они, кряхтя и обливаясь потом, загрузили лифт. Поришайло нажал кнопку с нарисованной сверху единицей, двери сдвинулись, кабина, поскрипывая, отправилась вниз. Артем Павлович и Елизавета Карповна встретились взглядами.
– Артем, ты идиот! – беззлобно сказала жена. Больше в лифте не было произнесено ни слова.
Как только кабина, мягко покачнувшись, остановилась, Артем Павлович, сопя, снова взялся за ручки сумок, а затем с трудом разогнул спину. Он сделал первый шаг наружу, прежде чем заметил телохранителя Мишу, который, теперь, мог не опасаться ни увольнения, ни грозной жены олигарха, ни чего бы то ни было еще, поскольку лежал ничком посередине холла, разбросав в стороны мощные руки и полы двубортного пиджака. Охранник в камуфляже валялся неподалеку, рядом с накачанным и дорого одетым Мишей его труп казался неуместным, по меньшей мере. Поришайло, мозг которого лихорадочно заработал, сразу засомневался, что халдеи, повздорив, уложили друг друга на дуэли. Из этого предположения следовало, что их прикончил кто-то третий, которого нигде видно не было. Пока. Причем, вряд ли убийца явился в элитный дом, чтобы свести счеты с вахтером и бодикипером. Сообразив все это почти мгновенно, Артем Павлович попятился и втолкнул ничего не понимающую супругу обратно в лифт. Он имел неплохие шансы не глядя нажать кнопку любого этажа, желательно повыше, если бы обе руки не были заняты сумками. Это обстоятельство оказалось для Поришайло роковым.
– Закрывай двери, Артем! – взвизгнула Елизавета Карповна, разглядев мертвецов из-за плеча олигарха.
– Прямо перед носом? Бабуля, где вас учили манерам? – выдохнул киллер, появляясь из-за угла. Он был в черной вязаной шапочке, надвинутой до подбородка. Через прорезь Артем Павлович видел глаза убийцы. Они светились ненавистью. Выронив сумку, Поришайло освободил правую руку, но было поздно, блокировав дверь ногой, киллер встал перед ними с пистолетом, в котором олигарх узнал парабеллум.
– Здравствуйте, Артем Павлович, – сказал убийца насмешливо. – Далеко собрались?
– Я… – пот градом катил с Поришайло, вопреки тому, что в лифте было прохладно.
– Вы, я вижу, спешите? – продолжал киллер. – Не беспокойтесь, я вас надолго не задержу. И, кстати, отправлю гораздо дальше, чем вы направляетесь. Причем, бесплатно. И вещи вам там не понадобятся. Очень удобно. Попутешествуете налегке.
За спиной Артема Павловича что-то тяжело упало. Он решил, Елизавета Карповна. Но ему стало – не до супруги.
– Сколько бы тебе не пообещали, я заплачу втрое больше, – выпалил Поришайло. – Вчетверо, г-гм.
– Лучше переведи их в какой-нибудь благотворительный фонд. Может, душу свою сраную спасешь. Если она у тебя конечно, есть.
– Ты слышал, что киллера обязательно убирают сразу после того как он, г-гм, – Поришайло закашлялся, – сделает дело. Какой тебе смысл рисковать, если я тебе гарантировано заплачу вчетверо…
– Нет у тебя таких денег, урод! – перебил убийца. Почти сразу прогремел выстрел. Пуля ударила олигарха в живот, прошила брюшину и повредила хребет.
– Дурак, блядь, гм! – всхлипнул Артем Павлович, падая на оба колена. – Убил меня, гм…
Елизавета Карповна, сообразив, что случилось непоправимое, страшным голосом выкрикнула имя мужа:
– Тема!!!
– Это тебе за моего батю, гнида! – сказал киллер, опуская руку с пистолетом. Ствол коснулся лба стоящего на коленях олигарха.
– Какого такого батю, г-гм? – прошептал Артем Павлович побелевшими губами. Кровь капала изо рта, пачкая подбородок и ворот безукоризненной светло-синей рубашки.
– Моего батю, ты, козел рогатый!
– Бандура?! Это ты, гм?! – лицо олигарха вытянулось. Теперь оно выражало недоумение. Кровь изо рта побежала сильнее.
– Я.
– Зачем ты это сделал?
– Затем, что ты убил моего батю, ублюдок!
– Я его не убивал! – выкрикнул Артем Павлович. Он начал раскачиваться и оперся на стену кабины, чтобы не упасть. Ему приходилось затрачивать отчаянные усилия, чтобы держать голову поднятой, но откуда-то пришла уверенность, – стоит ее опустить, как прозвучит контрольный выстрел в затылок. Которого он не услышит.
– Вот и хорошо, что нет, – ответил Атасов. По поводу твоего старика, которого ты якобы видел на перроне, то тут как раз никаких загадок, брат. После разговора с Поришайло ты серьезно опасался, что с ним что-нибудь может случиться. Естественно, эти опасения…
– Я его видел, как сейчас вижу тебя.
– Конечно, видел. Его нарисовало твое подсознание.
– Велосипед оно мне тоже нарисовало, на котором меня сбили десять лет назад?
– Естественно, – сказал Атасов. – Здесь вполне вразумительное объяснение. Такого рода события никогда не забываются, даже если кажется, что они забыты, типа. Под слоем пепла остается жар, верно? Ты забыл, а оно хранится себе, как на полке в библиотеке, и просто ждет своего часа. Ты давно собирался съездить домой. Кроме того, у тебя возникли крупные неприятности, ты решил, что настало самое время сделать это, если, конечно, посчастливится уцелеть. В большей части неприятностей ты винишь самого себя, вот тебе и случай из детства, когда тебе повезло родиться в рубашке, да, ты не совсем так распорядился своей жизнью, как хотела мама. Мамы всегда хотят только добра для своих чад, Бандура, беда заключается в том, что этого добра до странности мало в мире взрослых. Достаточно просто вырасти, чтобы убедиться в этом. Добра не хватает на всех. Мамы и сами об этом знают, но все равно хотят. Такая у них сущность, типа.
– Все равно, странно все это, – подумав пару минут, сказал Андрей. – Ничего подобного мне никогда раньше не снилось. Я чувствовал запахи, я слышал, как поют птицы. Настоящие сны кажутся реальными, но, когда просыпаешься, понимаешь, что был как пьяный, или обколовшийся, во сне. Тут было совершенно другое. Как в машине времени. Я будто в детстве побывал.
– Ты никогда раньше не оказывался между жизнью и смертью, после того случая. Только тогда, в детстве, и вчера. Точнее, уже позавчера. Вот тебе и ответ.
– Я чувствовал, как велосипедный руль в руках дрожит, – не слышал его Бандура. – Я пальцами троячку сжимал, которую дед дал. Только она пятеркой оказалась. Точно, как тогда. Я ее еще в карман сунул, подумал, вот повезло, так повезло… – поддавшись внезапному импульсу, Андрей правой рукой полез в карман. Там действительно что-то лежало. Какая-то бумажка, сложенная пополам.
– Черт, – пробормотал молодой человек через мгновение, когда дрожащие пальцы нащупали плотную шершавую бумагу казначейского билета. Его бросило в пот.
– Что стряслось?! – напрягся Атасов. Он не отрывал глаз от лица приятеля и сам здорово побледнел.
– Вот! – вскрикнул Андрей, выудив ее из кармана. Он уже знал, что увидит, хоть это и казалось невероятным, с другой стороны. Как и предполагал Андрей, в руке была маленькая серо-синяя купюра с кремлевской башней и серпасто-молоткастым гербом СССР в левом верхнем углу. Вычурная цифра «пять», продублированная на языках всех пятнадцати союзных республик, не оставляла никаких сомнений. Охнув, Бандура разжал пальцы, пятерка спланировала ему на колени, словно ночная бабочка. Атасов проводил ее взглядом, а потом протянул за ней руку, так осторожно, словно был сапером, которому надо выкрутить взрыватель бомбы неизвестной конструкции.
– Господи, старик, – пробормотал он после того, как поднес бумажку к лицу. – Все в порядке. Успокойся. Это же вкладыш из сигаретной пачки. На сам посмотри, – он хотел протянуть мнимую купюру приятелю, но тот отшатнулся. – Обычный вкладыш, – повторил Атасов, держа бумажку зажатой между большим и указательным пальцами. – Вот, читаю: Найди свой путь к удовольствию. Хм, да уж, тот еще путь. Ага, анкета. Надо заполнить, чтобы принять участие в акции, которую проводит компания «Филипп Моррис». Ого, надо же, твой шанс отправиться в путешествие. – Атасов криво улыбнулся. – Очевидно, подразумевается путешествие на тот свет. Щедро, щедро. Всего восемь главных призов и глаза разбегаются, сколько утешительных. Среди них – тридцать футболок, двадцать сумок, десять курток и эксклюзивная возможность каждому из многих тысяч соискателей играючи заработать рак легких. М-да, типа, глупо, типа, не попробовать, как выражается в известном ролике один популярный боксер. Черт, Бандура, смотрю на эту дрянь и думаю – может, бросить курить. А то ведь действительно, повезет так повезет.
Пока Атасов говорил, Бандура во все глаза рассматривал рекламный фантик, очутившийся в кармане вместо пятерки.
– Как же это может быть?! – спросил он хрипло.
– Не знаю, – вздохнул Атасов. – Одно могу сказать определенно, – у тебя жар, и с ним надо что-то делать. Выкидывай в окно этот буклет на тот свет и поехали. Светлеет уже. Пока доберемся, глядишь, старик твой проснется. Ляжешь в кровать, дома и стены помогают. А я смотаюсь за доктором.
* * *
– Куда теперь? – спросил Атасов. Они оставили площадь Ленина за спиной.– Налево и вверх, – сказал Бандура. – Вон по той улочке.
– Это, по-твоему, улочка? – удивился Атасов, глядя на узкую дорожку, карабкающуюся вверх чуть ли не под прямым углом.
– А, по-твоему – нет?
– По-моему, это какая-то тропинка для горных коз и козлов.
– Полегче насчет козлов, – Андрей выдавил из себя улыбку.
– Теперь понятно, парень, почему ты сбежал отсюда. Ты даже тут – жил на выселках.
– Зато воздух чистый, – парировал Бандура. – Соседи не достают. Никто над душой не висит. И вид открывается – закачаешься!
– Значит, ты должен был родиться поэтом. Может, ты им еще станешь, кто знает.
– Для поэта я слишком беден.
– Настоящему поэту и полагается ходить с желудком, прилипшим к спине, – заметил Атасов.
– Почему это?
– Потому, что на сытый желудок рождается одна попса, а попса и поэзия – явления абсолютно разные. Верно?
– Я не знаю, Саня.
Микроавтобус, завывая работающим на первой передаче мотором, медленно карабкался в гору. Центр городка остался далеко внизу, почти рассвело, местность действительно была очень живописной. Заборы давно кончились, то тут то там попадались дома, разбросанные по склону горы на приличном расстоянии друг от друга. Атасов вспомнил Карпаты, подумав, что дома тамошних жителей тоже стоят уединенно.
– Недаром я поэтов вспомнил, – пробормотал Атасов, глядя по сторонам. – Жаль, не умею рисовать.
– Сейчас мой дом покажется, – сказал Андрей дрогнувшим голосом. – Он сразу за поворотом стоит. – И вспомнил, как уехал отсюда, прошлой весной, и, как обернулся, тут, у поворота, чтобы еще раз посмотреть на отца. Но, тот уже вошел в дом.
Через минуту они въехали в этот последний поворот.
* * *
Живые изгороди расступились, словно досужие зеваки, столпившиеся у места ДТП, чтобы Андрей увидел картину, предназначавшуюся персонально ему, и окаменел, не в состоянии ни двинуться, ни крикнуть.– Ну, где, типа, твой дом? – добродушно осведомился Атасов, он пока еще ничего не понял. – Где дом, а? Мы, часом, улицей не ошиблись? Эй, парень? Эй, что стряслось?!
Андрей не слышал этих слов. Он, наверное, вообще потерял способность реагировать на любые внешние воздействия. Даже если бы Атасов стрелял у него под ухом, результат был бы тот же. Не каждый день, возвращаясь домой, попадаешь на пепелище. Лицо Андрея не было искажено, оно не отображало никаких эмоций, превратилось в посмертную маску из гипса. Белую и абсолютно неподвижную. И одновременно это лицо было красноречивее любого ответа.
– Похоже, дело не в улице, – пробормотал Атасов, останавливая машину. Шины зашуршали по гравию. Когда мотор замолчал, стало очень тихо. Солнце еще не показалось, но небо уже просветлело и немного напоминало какао. Вокруг не было ни души, насчет глухомани Андрей не преувеличивал. Усадьба в действительности находилась на отшибе. – Побудь в машине, ладно, – предложил Атасов, оборачиваясь к приятелю. – Я пойду, посмотрю, что и как. Только не паникуй раньше времени, идет? – Андрей никак не отреагировал на эти слова. Атасов обращался к манекену.
«Шок», –подумал Атасов, и был даже рад этому, потому что если бы Андрей принялся метаться вокруг, заламывая руки, было бы еще хуже. Уговаривая Андрея не паниковать, он немного кривил душой. Потому что сам поддался этому чувству. По-крайней мере, растерялся, поскольку не ожидал ничего подобного, и теперь чувствовал себя человеком, которого насильно втащили в чужой кошмар. Словно это инфекционное заболевание, передающееся от человека человеку не капельным путем, как грипп, и болезненными мыслеформами, через глаза и уши – в мозг. Атасов попробовал взять себя в руки, это было легче сказать, чем сделать. Ворота были распахнуты настежь, впрочем, они теперь не вели к дому, построенному, по словам Андрея, его прапрадедом, его словно стерли с рисунка резинкой, а затем замазали образовавшуюся пустоту углем. Вместо дома, в том месте, где он буквально напрашивался стоять, зияла дыра с обуглившимися краями, почти правильной прямоугольной формы. Из дыры, присыпанной обгоревшими обломками торчала черная от копоти покосившаяся печная труба. Это было все, что осталось от дома. Фундамент, заложенный в прошлом веке, походил на выгоревший изнутри гигантский корч. Видимо, бушевавшее в доме пламя сгрызло лаги и стропила чердака, а когда крыша рухнула вниз, то проломила пол и очутилась в подвале. Ну а потом старый дом сложился легче халабуды, построенной во дворе детворой из пледов, раскладушек и ветвей. «Как от прямого попадания фугаса», –пришло на ум Атасову, но он, естественно, не стал озвучивать эту мысль.
– Вот и все, – еле слышно сказал Андрей. Атасов, потрясенный увиденным, не заметил, как он подошел. – Я знал, что так и будет. Знал еще вчера.
От этого голоса у Атасова мороз пошел по коже.
– Вот что, парень, – он обнял Андрея, тот не стал вырываться. – Я вижу то, что вижу. Ничего больше. Был, типа, пожар, это ясно. Дом сгорел. Такое бывает. Поправимо. Мы пока не знаем, что сталось с твоим стариком, следовательно, отчаиваться рано. – Атасов говорил с нажимом, тем не менее было видно, что он сам не верит своим словам.
– Я видел отца вчера. Значит, это произошло на днях. Впрочем, кто скажет, сколько их на той станции держат? – Это было произнесено так, что Атасов похолодел. Однако у него не было выбора.
– Что дом сгорел, еще вовсе не означает, что с отцом приключилась беда. Может, он был в гостях. Да мало ли где. Андрей?! Андрей, я к тебе обращаюсь! Ты соседей – помнишь по именам?
«Бандура, гм? –тем временем звучало в голове молодого человека. Говорил Поришайло, его голос не позволял расслышать слова Атасова, впрочем, было уже неважно, что он там болтает. – Ты еще здесь?» —уточнил олигарх. «Тут, Артем Павлович», –долетел со стороны свой голос, в котором звучал испуг. – «У тебя отец, гм, если мне память не изменяет, с Правиловым служил?». «Да, Артем Павлович», – промямлил он издали. – «В ПГТ Дубечки проживает, Винницкой области? Улица Советская, гм? Вот и хорошо, гм, – Поришайло потер руки. Физиономия у него была, как у кота, только что полакомившегося воробьем. – Не годится афганскому герою, гм, в земле ковыряться. Правильно я говорю? Как дело сделаешь, вернемся с тобой, к этому вопросу».
– Вот и вернулся, как обещал…
– Ты о чем, Андрюша?
Если что уцелело на пепелище, так это сарай, стоявший особняком, в дальней части двора. Дед Бандуры хранил там кое-какие продукты, а отец ставил на зиму ульи. После того, как в необычайно трескучие морозы с полдесятка пчелиных семей не дожили до весны, Бандура-старший приспособил под ульи гараж, примыкавший к дому и потому гораздо более теплый. Теперь гаража не стало, а сарай уцелел. Правда, там было пусто, если не считать нескольких прогнивших картофелин, сиротливо валявшихся за дощатой загородкой.
– Это не поджог, – сказал Атасов. – Если бы кто-то сделал это умышленно, то и сарай бы пропал. Верно я говорю? – это была странная логика, однако Андрей был бы рад, если бы она сработала. Впрочем, надежд на это не было. Уверенность, что отца нет в живых, стала полной.
– Брось паниковать! – говорил Атасов Андрею, хоть тот не подавал никаких признаков паники. К чему паниковать, если все произошло. Вероятно, со стороны Атасова это была такая терапия, состряпанная на скорую руку. Андрей решил, что это он не его, себя уговаривает. – Давай, показывай, какая тут ближайшая хата?
– Ближайшая – деда Ореста. – Андрей говорил, как пациент зубного врача, когда во рту – ватный тампон, пропитанный кровью, а десны одеревенели после укола новокаина. – Правда, с моим дедом они как кошка с собакой жили, на ножах. А вот с батей они ладили, как ни странно.
«Не ладили, а ладят, ты понял!» —одернул себя Андрей.
«Не морочь себе голову чушью, приятель, – с ненавистью сказал внутренний голос . – Окончания и падежи ничего не меняют в картине, которая уже нарисована».
«Заткнись, ох, заткнись!»
– Почему не ладили? – спросил Атасов. Андрей отметил с удивлением, что пепелище осталось за спиной, они шагали к машине, Атасов держал его под руку, будто он был пьян. Как ни странно, Андрей испытал облегчение, двигаться было гораздо лучше, чем стоять, тупо уставившись на пепел, словно у свежей могилы.
– Дед Орест служил в УПА, [94]– пояснил Андрей. Говорить было по-прежнему тяжело, язык слушался с трудом. Но, наметились улучшения. Он ведь давно знал, что так и будет. Теперь просто подводил черту.
– В УПА? – переспросил Атасов. – У Бандеры? [95]
– Не знаю, – Андрей передернул плечами. Они забрались в машину, хоть Бандура, пожалуй, предпочел бы пройтись пешком.
* * *
Они застали деда Ореста дома, что было неудивительно, принимая во внимание его возраст и ранний час. В последнее время здоровье старика резко ухудшилось, он с трудом перемещался даже по дому, припадая на левую ногу, покалеченную в сталинском лагере во время кровавой драки с урками. Скрюченные артритом пальцы единственной уцелевшей правой руки с трудом удерживали клюку, на которую дед опирался при ходьбе. Он так сильно и давно сутулился, что на спине образовался горб. Уродливый шрам, оставшийся в память о ночной схватке с эсесовцами из зондеркоманды, зачищавшей территорию и не делавшей особенной разницы между бойцами УПА и советскими партизанами, придавал сморщенному, будто вяленая груша лицу откровенно мрачное выражение.В общем, жизнь не баловала старика, редко какой год не оставил на его теле автографов в виде шрамов и увечий. Выпавшая ему жизнь оказалась, мягко говоря, нелегкой, из тех, какие в самый раз экранизировать, но тяжело жить. Он мог бы с полным правом сказать, что прошел со своей страной шаг за шагом, через огонь и воду, лишения и невзгоды, если бы умел выражаться с пафосом. Правда, с медными трубами не сложилось, так это удел большинства настоящих героев.
Когда Красная Армия аннексировала Буковину [96]в сороковом, дед Орест (в то время, естественно, никакой не дед) был среди тех, кто встречал красноармейцев хлебом и солью. «Долой гнет румынских бояр!», – вопил Орест, вдыхая поднятую советскими бронемашинами пылищу. Последовавшего за освобождением года с лихвой хватило, чтобы превратить Ореста в закоренелого антикоммуниста, воспринявшего гитлеровский блицкриг, будто манну небесную, как единственный шанс вырваться из-под большевистского сапога. Векторы устремлений Ореста и нацистов совпали, на короткое время, он вступил в УПА, которой вскоре довелось сражаться на два фронта – и против красных, и против красно-коричневых. Когда советские танки вернулись вспять в виде неодолимой, всесокрушающей ремиссии, Орест бежал на Запад, рассчитывая либо затеряться в послевоенной Европе, либо уплыть в Южную Америку, либо сдаться на милость союзникам, которые представлялись ему гораздо симпатичнее коммунистов. Была еще мысль застрелиться, но Орест ценил жизнь, полагая, что какая ни досталась, а вторую все равно не дадут. Относительно союзников Орест снова крупно просчитался, он не был крупным фашистом, и поэтому не представлял в глазах союзников никакой ценности. Англичане выдали его НКВД, вместе с белогвардейцами, казаками и солдатами генерала Власова. Орест очутился в Дальлаге. Каким чудом ему удалось выжить в сталинских лагерях смерти, он не рассказывал никому, а, вернувшись в Дубечки уже при легендарном Застое, мечтал только о том, чтобы тихо умереть на родной земле. Поселившись на отшибе, неподалеку от родового гнезда Бандур, дед Орест держался ниже травы, тише воды, тем не менее, Андрей в детстве боялся его до смерти, главным образом из-за своего деда, который прошагал от Сталинграда до Берлина, имел полную грудь орденов и, по вполне понятным причинам, не переносил бандеровца на дух.
Долгие годы, прожитые впоследствии по соседству, ничего не изменили во взаимоотношениях двух дедов. Даже на склоне лет оба ветерана держались враждебно, хоть и избегали конфликтов, обходя друг друга десятой дорогой, когда шли получать одинаково куцые пенсии в сельсовете.
«Прямо Кощей не у дел, – невольно промелькнуло у Атасова, после того как они, перемахнув убогий плетень, вошли в дом через покосившуюся дверь, стукнув пару раз для приличия. Андрей пояснил Атасову, что дед давно глухой, как тетеря. Старик стоял у окна, когда приятели переступили порог, он обернулся к ним. Глухой или нет, а сразу почувствовал незваных гостей. Встретил пристальным взглядом удивительно живых и ясных голубых глаз, совершенно не гармонировавших со сморщенным лицом и изможденным телом. Столкнувшись с этим пронзительным взглядом, Атасов, от неожиданности, замер, с открытым ртом. Как и полагается хорошему товарищу, он собрался взять инициативу на себя. Дед Орест избавил Атасова от необходимости задавать вопросы, произносить которые у него не поворачивался язык.
– Бандура-младший пожаловал, – шамкая беззубым ртом, сказал старик. Удивления в голосе не чувствовалось, скорее – сожаление, если на то пошло. – Какой богатырь вымахал… – дед Орест вздохнул, покачал головой, увенчанной редким белым пухом, который торчал клочьями, в разные стороны. Сморщенное лицо стало печальным, и Атасов понял, что сейчас они услышат приговор. Андрей тоже почувствовал это и смертельно побледнел.
– Эх, – вздохнул старик горестно, – совсем немного тебя отец не дождался.
Это было все. Стало ясно, что Атасов оказался неправ, Бандура-старший не постучит в дверь, не скажет, слегка смущенно, что мол, возился в гараже с газосваркой, и вот теперь придется отстраиваться, но это не беда, раз приехал сын. Или нечто подобное. Ноги подогнулись, Андрей повалился на лавку возле печи.
– Как это случилось, отец? – спросил Атасов. Эти слова оказались последними из тех, что смог расслышать Андрей.
* * *
Тема, ты вызвал машину из гаража? – Елизавета Карповна металась по квартире, рассовывая в дорожные сумки милые сердцу безделушки. Сумки были не безразмерными, ценных вещей – слишком много. Китайская ваза необычайной красоты эпохи династии Цинь [97]оказалась втиснута между иконой «Богоматери с младенцем» и толстенным фолиантом «Псалтыря» позапрошлого века в окладе с фрагментами из жизни святых. Когда сверху легла античная амфора, ваза эпохи Цинь хрустнула. Елизавета Карповна ругнулась матом, хоть обыкновенно не позволяла сквернословить при себе другим.– Хватит, гм, копаться, Лиза! – прикрикнул из прихожей Артем Павлович. Он тоже был на взводе.
– Да не зуди ж ты под руку! – взвилась олигархша, безуспешно пытаясь застегнуть молнию.
– Брось свои тряпки бестолковые! – Поришайло буквально на физическом уровне ощущал, как безжалостно истекает время. Он задыхался, казалось, вместе с драгоценными минутами из квартиры литр за литром вытекает кислород.
– Сам ты тряпка! – взвизгнула женщина, пробуя утрамбовать содержимое сумки. Снова раздался хруст.
– Нет! – она всплеснула руками. Потеря казалась невосполнимой.
– Брось, гм, дура, кому сказано! – его терпение лопнуло.
– Надо было тебя, недотепу, бросать! Раньше.
– Да ты хотя бы понимаешь, что нам уже полчаса, как полагается быть в воздухе, гм?! – взвыл Артем Павлович. – Сюда же в любой, г-гм момент эти паршивцы из СБУ нагрянуть могут, с ордером на арест! Совсем на старости лет ополоумела?!
Что ты там вопишь, идиот?! – пыхтела Елизавета Карловна, судорожно размышляя, чем пожертвовать – парочкой картин Куинджи или статуэткой работы самого Чижова. [98]
– Лиза?! Живо шуруй сюда! Сбрендила, честное слово! Свихнулась, гм!
Елизавета Карповна никогда не спустила бы ему с рук подобного обращения, если бы, отдав предпочтение картинам, не сидела в этот момент верхом на очередной неподатливой сумке, как престарелая амазонка на боевом скакуне.
– Миша где? – крикнула олигархша.
– Сумки твои паршивые в машину понес! Шевелись, кому сказано – едем налегке, гм! В Женеве все что требуется, докупим.
– Что ты докупишь, кретин безграмотный?! Плащаницу шестнадцатого века?
Наконец, супруги двинулись к лифту, обвешанные поклажей, как мулы. Личный телохранитель Артема Павловича, спустившийся вниз с первой партией сумок, куда-то запропастился. Олигарх, изнывая под непривычной для себя тяжестью, решил, что теперь точно отвернет Мише голову, а то и яйца, зря пожалел тупицу, когда тот прошляпил появление этого мерзавца, гм, Атасова. Проходимца, г-гм. Артем Павлович ни за что бы не взвалил на себя столько сумок, если бы не жестокий цейтнот.
Они, кряхтя и обливаясь потом, загрузили лифт. Поришайло нажал кнопку с нарисованной сверху единицей, двери сдвинулись, кабина, поскрипывая, отправилась вниз. Артем Павлович и Елизавета Карповна встретились взглядами.
– Артем, ты идиот! – беззлобно сказала жена. Больше в лифте не было произнесено ни слова.
Как только кабина, мягко покачнувшись, остановилась, Артем Павлович, сопя, снова взялся за ручки сумок, а затем с трудом разогнул спину. Он сделал первый шаг наружу, прежде чем заметил телохранителя Мишу, который, теперь, мог не опасаться ни увольнения, ни грозной жены олигарха, ни чего бы то ни было еще, поскольку лежал ничком посередине холла, разбросав в стороны мощные руки и полы двубортного пиджака. Охранник в камуфляже валялся неподалеку, рядом с накачанным и дорого одетым Мишей его труп казался неуместным, по меньшей мере. Поришайло, мозг которого лихорадочно заработал, сразу засомневался, что халдеи, повздорив, уложили друг друга на дуэли. Из этого предположения следовало, что их прикончил кто-то третий, которого нигде видно не было. Пока. Причем, вряд ли убийца явился в элитный дом, чтобы свести счеты с вахтером и бодикипером. Сообразив все это почти мгновенно, Артем Павлович попятился и втолкнул ничего не понимающую супругу обратно в лифт. Он имел неплохие шансы не глядя нажать кнопку любого этажа, желательно повыше, если бы обе руки не были заняты сумками. Это обстоятельство оказалось для Поришайло роковым.
– Закрывай двери, Артем! – взвизгнула Елизавета Карповна, разглядев мертвецов из-за плеча олигарха.
– Прямо перед носом? Бабуля, где вас учили манерам? – выдохнул киллер, появляясь из-за угла. Он был в черной вязаной шапочке, надвинутой до подбородка. Через прорезь Артем Павлович видел глаза убийцы. Они светились ненавистью. Выронив сумку, Поришайло освободил правую руку, но было поздно, блокировав дверь ногой, киллер встал перед ними с пистолетом, в котором олигарх узнал парабеллум.
– Здравствуйте, Артем Павлович, – сказал убийца насмешливо. – Далеко собрались?
– Я… – пот градом катил с Поришайло, вопреки тому, что в лифте было прохладно.
– Вы, я вижу, спешите? – продолжал киллер. – Не беспокойтесь, я вас надолго не задержу. И, кстати, отправлю гораздо дальше, чем вы направляетесь. Причем, бесплатно. И вещи вам там не понадобятся. Очень удобно. Попутешествуете налегке.
За спиной Артема Павловича что-то тяжело упало. Он решил, Елизавета Карповна. Но ему стало – не до супруги.
– Сколько бы тебе не пообещали, я заплачу втрое больше, – выпалил Поришайло. – Вчетверо, г-гм.
– Лучше переведи их в какой-нибудь благотворительный фонд. Может, душу свою сраную спасешь. Если она у тебя конечно, есть.
– Ты слышал, что киллера обязательно убирают сразу после того как он, г-гм, – Поришайло закашлялся, – сделает дело. Какой тебе смысл рисковать, если я тебе гарантировано заплачу вчетверо…
– Нет у тебя таких денег, урод! – перебил убийца. Почти сразу прогремел выстрел. Пуля ударила олигарха в живот, прошила брюшину и повредила хребет.
– Дурак, блядь, гм! – всхлипнул Артем Павлович, падая на оба колена. – Убил меня, гм…
Елизавета Карповна, сообразив, что случилось непоправимое, страшным голосом выкрикнула имя мужа:
– Тема!!!
– Это тебе за моего батю, гнида! – сказал киллер, опуская руку с пистолетом. Ствол коснулся лба стоящего на коленях олигарха.
– Какого такого батю, г-гм? – прошептал Артем Павлович побелевшими губами. Кровь капала изо рта, пачкая подбородок и ворот безукоризненной светло-синей рубашки.
– Моего батю, ты, козел рогатый!
– Бандура?! Это ты, гм?! – лицо олигарха вытянулось. Теперь оно выражало недоумение. Кровь изо рта побежала сильнее.
– Я.
– Зачем ты это сделал?
– Затем, что ты убил моего батю, ублюдок!
– Я его не убивал! – выкрикнул Артем Павлович. Он начал раскачиваться и оперся на стену кабины, чтобы не упасть. Ему приходилось затрачивать отчаянные усилия, чтобы держать голову поднятой, но откуда-то пришла уверенность, – стоит ее опустить, как прозвучит контрольный выстрел в затылок. Которого он не услышит.