Звягельский Ромен. Виктория

случае артналета нужно спускаться вниз. К счастью дом не пострадал, но пока
город сотрясался, люди в подвале судачили о том, что лучше бы уж
правительство послушалось валлонов, которые провозглашали идеи германского
национал-социализма совпадающими с национальными интересами Бельгии.

Якоб собирался было уйти с балкона, но вдруг увидел Гретту. Она стояла
на противоположном балконе, ему показалось, что он сможет дотянуться до нее
рукой. Она была ненакрашена, похожа на маленькую фею, только что
проснувшуюся. На ней было просвечивающееся домашнее платье из какой-то
воздушной материи. Так и светилась вся, ореол пушистых волос сиял,
подсвеченный комнатным светом.
Когда он остался один на один с ней, то вдруг почувствовал скованность
и смущение.
- Ну, как укладка? Держится?
- Намертво. Не могу спать, - пошутила Гретта.
- Из-за танков?
- Нет, укладка слишком жесткая, неудобно.
Он, то ли от ночной прохлады и морского бриза, то ли от волнения, не
смог засмеяться, а как-то судорожно улыбнулся.
- Что вы обо всем этом думаете? Как же наш король?
- Король? - Жак пожал плечами, - Король благополучно капитулировал. Вы
же читаете газеты. Это должно было случиться. Но так или иначе...
- страшно, - кивнула Гретта.
- Вам страшно? Хотите, я буду стоять тут с вами всю ночь и ничего не
случится?
- Лучше идите спать. И так ничего не случится. Я знаю нескольких
немцев. Они приходят в нашу мастерскую, заказывают себе шляпы с вот такими
полями, как будто они не наци, а ковбои. Они не звери. Они просто
идиотически любят своего фюрера, строят свое государство, гуляя при этом по
всей Европе.
- Вряд ли вы во всем правы, но в одном точно: сегодняшняя ночь и еще
сколько-то ночей пройдут спокойно. Им не до нас. Но скоро начнется другая
жизнь. Было бы хорошо, если бы этот вот сегодняшний сон, в котором вы
появляетесь в моей жизни, сбылся, пусть даже приход немецкой армии
обязательное условие для этого.
Гретта вильнула ступней в коротком беленьком носочке и убежала с
балкона. Свет в ее окне погас. Жак вошел в теплую натопленную комнату,
присел к столу.
"Странная девушка. Какая странная. Откуда она взялась? Никогда не
замечал ее здесь. Может быть, она упала с неба?"

Собираясь в утреннюю смену он посматривал в окно Гретты. Жак рассчитал,
что в ее квартире было два окна, выходящих на улицу. Та комната, что с
балконом, очевидно, была гостиной, как и у них: уж больно тяжелые, судя по
их непроницаемости, гардины висели на окне. Спальней была та комнатка, что
слева от балкона, третья от угла фасада. Там на окнах висели белые жалюзи.
Появления в такую рань Гретты он не дождался.
В одиннадцать часов в мастерскую начали приходить немецкие офицеры.
Первые осмотрели помещение, выпили у хозяина по рюмке коньяку. Следующие
пожелали побриться, а следующие за этими мыли голову, стриглись и брились -
все сразу. Приходили они по двое, по трое. Жак никогда так не уставал.
Хозяин все время выходил к клиентам и повторял Жаку, что на нем лежит
большая ответственность. Он благосклонно улыбался молодым людям в
зеленовато-голубой форме, влюбленно смотрел на офицеров в возрасте, одетых в
черное. Если б он не бросил практиковать лет семь назад, он конечно бы не
доверил Жаку столь важных и дорогих клиентов.
Жаку казалось, что весь город кишит солдатами. Они часто мелькали мимо
витрины, машин стало больше в пять раз. В кафе напротив играл немецкий марш.
Все это походило на праздник - пир во время чумы.

По окончании смены он зашел в контору хозяина и попросил у него
телефонную книгу. Жак пролистал все шляпные мастерские и выяснил, что в
ближайших кварталах есть только одна шляпная мастерская - мастерская
Буклера. Это как-то не вязалось с упомянутой Греттой мадам, начальницей всех
шляпок, но Жак решил попытать счастья и показать ей, Гретте, что тоже умеет
выслеживать.
Он прошел через площадь святого Павла и направился на узенькую темную
улочку, поднимавшуюся круто вверх, да так круто, что казалось, если
доберешься до вершины, обязательно свалишься обратно на площадь.
К счастью, забираться наверх и падать обратно ему не пришлось,
мастерская Буклера находилась в начале улочки. Он оглянулся, до салона было
рукой подать.
Сегодня мама просила Жака не опаздывать с работы. Она боялась и
отпускать-то его в такое время, но Жак давно заслужил репутацию взрослого
парня. Мадам Смейтс не осмелилась посоветовать сыну не ходить на службу.
Теперь он чувствовал угрызения совести: она будет волноваться.
Жак открыл дверь, за которой висел колокольчик. В небольшой обитой
темным деревом комнате горели тусклые лампы, из-за занавески под лестницей
на второй этаж вышла крупная женщина лет сорока.
- Я хотел бы заказать шляпу, - сказал он встретившей его хозяйке, -
фетровую, на осень.
- Очень хорошо, молодой человек. Люблю оптимистов, - грустно улыбнулась
та.
- Почему вы так говорите?
- Вы видели, что творится в городе? Даце, Карл, - позвала она, а когда
сверху выглянули женщина и мужчина, очень похожие друг на друга, она
обратилась к ним, - Этот симпатичный юноша хочет самую лучшую шляпу фасона
"Британь" светло-коричневого тона размер, - она оценивающе взглянула на
Жака, - размер шестьдесят один. Это на осень!
Шляпные мастера переглянулись, улыбнулись новому клиенту, мадам
развернулась и поплыла за занавеску. На ходу она оглянулась и проговорила:
- Жизнь продолжается.
От Даце и Карла Жак узнал, что у них действительно работает некая
Гретта, очень милая девушка, делает ленточные украшения на женские шляпы и
обтягивает тесьмой мужские. Работу берет на дом, потому что здесь тесно. И
действительно, кругом стояли деревянные формы с натянутыми на них
заготовками, на стеллажах громоздилось несколько рулонов фетра и шелка.
Хоть и пахло какими-то специфическими растворами, в форточку прорывался
прохладный ветер, такой ветер всегда приносил Жаку воспоминания детства. Он
любил вспоминать годы ученичества, муштры, обязаловки, лихих друзей. Годы,
проведенные в колледже, казались ему самыми яркими в его жизни. Но детство
уходило все дальше и дальше. Теперь у него было меньше свободы, потому что
он сам отвечал за свою жизнь.
Площадь святого Павла была обрамлена полукругом высокой металлической
ограды городского парка. Главная аллея парка напрямую выходила к соборной
площади, рядом с которой соседствовала городская ратуша. Ему очень хотелось
пройти посмотреть, что происходит за этим большим лесным массивом, но он
представил себе, как дома переживает мама, и что с ней будет, задержись он
еще на два-три часа: аллея была очень длинной. Он решил отложить прогулку на
вечер.
Мама встретила его виноватым взглядом:
- Приходила консъержка, сказала, что ей велели составить списки
жильцов. Раздевайся. Сегодня луковый суп и горбуша в кляре.
- Идет. Я мою руки.
Такса процокала нестрижеными когтями по паркету, а затем по кафелю за
Жаком. Любопытная.
Отец приходил с работы только вечером, сразу после ухода из военного
департамента Антверпена он устроился на судоремонтный завод заместителем
директора. Элизабет училась до шести. Отец теперь забирал ее из колледжа и
приводил домой. Выходило даже немного позже. Мадам Смейтс привыкла уделять
все свое внимание старшему сыну в середине дня. Ужин и весь вечер она
посвящала дочери. Муж не требовал внимания, наоборот, всячески обособлялся
по вечерам в будние дни. Но Барбара и ее дети знали, что отец любит их.
Просто эта любовь даровалась им под условием сохранения суверенитета. Вот в
выходные - другое дело. Выходные Хендрик Смейтс не представлял себе без
домашних хлопот, прогулок по парку или пива на бульваре. В выходные жена и
дети могли просить все, что хотели: они имели все права на него, особенно
Элизабет.
- Так что ты говорила про Катарину?
Барбара в чепце и фартуке наливала сыну суп из белой овальной супницы.
- Да. Консьержка. Она приходила сказать, что немцы собирают списки
жильцов.
- Разве в муниципалитете нет описей?
- Не знаю. Им нужны имена, профессии и возраст. Мне все это не
нравится. Начинаются всякие сюрпризы. Пустили их по-хорошему, пусть и ведут
себя деликатно.
- Ну, во-первых, наши ребята дали им жару в Льеже и на Маасе.
Во-вторых, это же военная власть, мама. Ей не будешь диктовать. Мне недавно
одна клиентка сказала: неприлично диктовать девушке, как ей себя вести. А
тут не девушка, а целый великан Антигор. Ты сказала наши данные?
- А что мне оставалось? Нужно будет переговорить с соседями. Я давно не
была у Полины. Как тебе суп? А что за клиентка?
- Нравится, - ответил Жак и, увидев, как напряглась мама, рассмеялся, -
Суп нравится. А клиентка ... клиентка еще больше.
- Вот как? - Барбара потупилась, - И ты от меня скрыл. И давно это у
вас? Кто она?
- Мама, мама, остановись. Я знаю только, что ее зовут Гретта, и она
сейчас смотрит на тебя из того окна.
Мадам Смейтс встрепенулась и, резко обернувшись, действительно
наткнулась взглядом на курносую куколку в окне напротив.
- Какая беспордонность! Она смотрит тебе прямо в рот!
- А чего плохого, что женщина смотрит в рот мужчине? Давай свою
замечательную рыбу.
Она открыла жаровницу, по гостиной разлетелся запах настоящей горбуши в
собственном соку и поджаренном луке. Сок, вылившийся из нее, еще булькал на
дне посудины.
- О! Как вкусно!
- Не заговаривай мне зубы, пожалуйста! Тебе передалась скрытность от
твоего отца. Кто она? Кто ее родители?
- Лучше бы я тебе о ней не упоминал, мама, - мягко заметил Жак, - я ее
совсем не знаю, видел один раз.
- Но ты сказал, что она тебе нравится?
- Посмотри на нее. Разве она может не понравиться? Она же милашка!
Мама покачала головой. Жак улыбнулся, поняв, что ему удалось отвлечь
маму на другую тему: теперь она не будет думать об оккупационных властях, а
станет ревновать к незнакомке, о которой Жак, как ему казалось, знал все на
свете.
Не дожидаясь возвращения сестры и отца, он пригрозил Таксе, чтобы та
молчала, и выскользнул за дверь, не предупредив маму об уходе: так был шанс
выйти на улицу еще засветло. Консъержка беседовала внизу с двумя солдатами.
Они были в пилотках и, очевидно, просто клеились к дородной Катарине.
Однако, когда Жак проходил мимо, один из них поправил висящий на груди
автомат.
Жак вышел на улицу и увидел Гретту. Она вышла из своего подъезда и
неторопливым шагом направилась в сторону площади святого Павла.
Он улыбнулся и не стал окликать ее. Вернулся и снова зашел в подъезд.
Немцы замолчали и смотрели ему в затылок.
- Вас ист дас? - спросил один другого.
Жак, подходивший им по возрасту в приятели, не глядя на них, поднял
руку, прося не мешать ему наблюдать через двойные стеклянные двери. Он с
радостным возбуждением и азартом увидел, как Гретта обернулась, ища его
глазами, потом и вовсе развернулась и обиженно расставила ноги на уровне
плеч.
Один немец перегнулся через плечо Жака и заржал, подзывая своего
напарника. Тот навалился сзади, ухватился на плечо первого и тоже загоготал,
сотрясаясь и показывая пальцем на Гретту. Жаку было весело, но он
прокручивал в голове: пристойно ли позволять им смеяться над упрямой
Греттой. И смех-то у них был какой-то животный.
Он опустил свое плечо настолько, чтобы первый солдат отцепился от него,
и вышел навстречу Гретте. Той некуда было деваться. Она позеленела, но
улыбнулась розовыми губами и обнажила немного выдающиеся вперед белые зубки:
- Вот так встреча! Ну что, идем в парк?
Он был совершенно обескуражен ее прямотой и агрессивностью. Взяв ее под
руку, он повел Гретту в парк, осыпая комплиментами ее ночной просвечивающий
костюм и это довольно короткое цветастое платьице, так гармонирующее с
бежевым пиджаком, шляпку, сумочку, которую она забыла вчера в салоне,
мастерскую Буклера и вообще весь этот мир, подославший ему такое чудо в
перьях.
Слава Богу, у нее было чувство юмора. Она довольно просто приняла его
шутливый тон, и отвечала ему тем же. Они пошли по главной аллее парка,
которая из-за своей прямизны и просвета в конце парка казалась более
светлой, чем другие, узенькие аллейки, расходившиеся в стороны.
На каждом шагу здесь были закусочные, карусели встречались реже, кругом
было много молодежи и немецких солдат, и те, и другие пришли в парк
приглядеться друг к другу, понять от кого исходит большая опасность, и
узнать, к чему готовиться в будущем. Слышалась немецкая речь,
контрастирующая с мягким шелестением фламандского.
- Они не разграбят наши музеи? А они ведь католики?
- Нет, кажется, они не верующие вообще.
- Значит, они разграбят и костелы. Мне говорили, что им в обязательном
порядке предписано каждую неделю посылать домой посылки с награбленным. Вот
уже месяц они растаскивают несчастную маленькую Бельгию. Неужели это
доставляет их женам радость?
Она заказывала ему мороженое, пироженное, тарталетки с грибами, билеты
на карусели, а сама упивалась счастьем, о котором мечтала с детства. Именно
о таком, когда много мороженного и каруселей, и все, о чем ни попросишь,
исполняется. Она даже была уверена, что настоящему мужчине только этого и
надо: бесприкословного подчинения женщине - ну хотя бы в таких безобидных
мелочах.
Гретта была на седьмом небе.
- Посмотри, какой хорошенький очкарик, - говорила она Жаку,
раскачивающему отдельно стоящие качели, и показывала маленьким розовым
коготком, - Но зачем они так коротко стригутся. Словно готовяться к
гильотине.
- Тише, Гретта. На тебя уже смотрят.
- Пусть они сами... катятся к чертям, у-у, - она состроила рожицу
какому-то пялившемуся на нее офицеру.
- Мой брат всегда ходил с длинным хвостом, я не привыкла к таким
бритоголовым.
- Ходил? А сейчас он где?
Она скривила губу, потом пожала плечом, словно сказала себе, наплюй на
все, не тормоши себе душу, и очень сухо произнесла:
- Во время бомбежки - авиабомба попала в наш дом. Я в то время
обжималась с одним пареньком на сеновале ... шучу, шучу. Я была в школе.
Заметно, что я закончила школу?
У нее забегали глаза, она зло выплескивала остроты:
- Так вот. Авиаснаряд - такой большой - с эту скамейку. Он упал на нашу
ферму. Прямо в цель попал. Наверное, Гитлер ошибся. Не думал же он, что
именно моя семья - его главный враг. Хотя, нет. В чем-то он был прав. В
общем, все умерли - девять человек. Они обедали. А я была в школе -
исправляла двойку по пению. Я пела в это время.
- Как же ты пела в момент бомбежки? Гретта, остановись, успокойся.
Он придержал низкие надежные качели. Погладил ее волосы.
- Липкие.
- Еще бы, столько лака на них вылить! Я пела во время бомбежки! Я пела!
Ха-ха-ха! - она взяла его за лацканы куртки, - я пела от страха.
- Как же ты одна? Как же ты устроилась в Антверпене?
- Все деньги хранились у отца в "сейфе": я стала единственной
наследницей. Ха! Гитлер позаботился обо мне, накрыв весь наш древний род
одним ударом.
- Не говори так, молчи!
- Мы всегда бедно жили. Очень много ртов, - не унималась Гретта, - Не
на что было купить гробы, заказать мессу. Мне помогали хоронить семью члены
церковной общины: отца, мать, троих братьев с семьями, малютку Греттхен. Ее
назвали в честь меня. Я принимала роды у свояченицы.
- Не может быть! Ты принимала роды? - он восхищенно посмотрел на нее, -
Какой ужас!
- Ужас был, не тогда. Ужас был, когда я укладывала в гробик это
невинное дитя. А потом, разбирая оставшийся хлам, чтобы переселиться к
подруге, я нашла у отца за сундуком чемоданчик. Там должны были храниться
инструменты. Я удивилась: что они делают в спальне родителей? А там были
серебрянные монеты. Много денег. Это и был сейф. Похоже, отец копил на дом
старшему сыну, Ливону. Я разозлилась, помню. Как я орала тогда, дубася по
обломкам крыши, лежащим передо мной. Бомба была небольшая. Она разорвалась
почему-то вверх. Сидевших за столом сначала просто пришибло крышей, а потом
и поубивало взрывной волной и осколками. Я не хотела оставаться на этом
свете. А потом подумала и решила бороться. Решила не сдаваться. И теперь
хочу взять от жизни все. Если эти, - она слегка двинула скулой, - дадут. Вот
и поехала в город. Могу не работать. Могу уехать в Англию - со средствами
все дороги мне открыты. Могу выбрать себе парня и украсть его у родных. Могу
убить кого-нибудь.
Только тут он заметил, КАК она смотрит на немецких парней. Сколько
скрытой ненависти и издевки было в этом зеленом прищуренном взгляде. Ее
маленькое остренькое личико казалось в тени деревьев бледным. Ей совсем не
было весело. Она очень хотела поделиться с ним, она хотела сострадания.
- Так у тебя никого нет на свете? - Жак кивнул ей и придвинул к ней
свое остроскулое лицо.
- Никого, кроме тебя, - вдруг лукаво улыбнулась она, чертята в глазах
ее снова запрыгали, и она побежала вперед по аллее.
Она знала, что ею движет желание устроиться в этой жизни. Она
культивировала в себе это желание, ища наилучший способ его реализации. Это
стало идеей-фикс. Она все бы отдала за то, чтобы свить свое гнездо, чтобы
был муж, который возьмет на себя ответственность за нее и ее благополучие.
Гретта мечтала иметь свой дом, она хотела, чтобы у нее был свой семейный
очаг, заботливый муж ...
Он не успел сообразить, как дорогу ей преградили два немецких солдата,
перешагивая туда же, куда она в надежде обойти их. Она крикнула Жаку. Он
ужаснулся мысли, что она может нагрубить им.
Это были те же солдаты, которые заигрывали днем с консъержкой в его
доме. Они приветствовали его дружным "О!", похлопали по плечу, и
заинтересованно о чем-то спрашивали, показывая на Гретту. Потихоньку они все
вместе двинулись к Соборной площади.
Гретта, как сонная рыба, не понимая, откуда у него такие знакомства,
бросала презрительные взгляды на Жака. Не мог же он ей объяснить, что
произошло в подъезде, когда он наблюдал, как она запуталась в собственных
сетях.

Ревность в крови

Пили вечерний кофе. Это не было традицией, но все неизменно собирались
у круглого семейного стола в гостиной к девяти вечера. Барбара, невысокая,
хоть и широй кости, но юркая, женщина, с короткими каштановыми кудряшками,
которые хозяин салона разрешал Жаку постригать два раза в месяц бесплатно,
все таки - мать, с несколько потерявшим свою четкость овалом лица, разносила
чашки: мужу в кресло, Элизабет на диванчик стиля ампир, который Барбара так
выгодно приобрела еще до денежной реформы тридцать шестого, Жак пил кофе за
столом вместе с мамой, он очень любил сладкое, а трюфеля и печенье
находились на столе.
- Что слышно? В доках уже командуют немцы? - спросила отца Элизабет, -
Отвлекись от вчерашней газеты. Неужели то, что там пишут еще актуально?
Отец поднял узкое лицо на дочь, обвел аудиторию взглядом:
- Вот что я вам скажу. Не только командуют, они выставили в каждом цеху
свои посты, по пять человек, отпустили домой директора, пригрозив ему
гестапо, со мной беседовал два часа офицер, тоже гестаповец. Не только об
устройстве судоремонтных цехов, не только о кадрах, которые, как вы, быть
может, знаете, я курирую, - в глазах Хендрика промелькнула усмешка, - но и
об их планах. Я вызвал его на доверительный разговор, спросил, как они
планируют организовать управление своей новой колонией.
- Матерь Божья! - всплеснула руками Барбара, - Тебя же могли арестовать
за ерничание! Хендрик, Хендрик!
- Прекрати, Барбара! Никогда не ужасайся тому, что уже в прошлом!
Отец стал передавать почти дословно беседу с гестаповцем, которого
поставили для начала командовать судоремонтным, о том, что половину рабочих
планируется отправить в Германию, а он, Хендрик Смейтс, не может этого
позволить, это для него - предательство интересов бельгийцев, никто не даст
гарантии, каково там будет этим людям, как с ними будут обращаться. А кто
поможет их семьям?
- Хотя они гарантируют помощь. Поговаривают о введении новых денег, о
перерегистрации населения, об отмене комендантского часа.
- Ну, это вряд ли, отец, - отстраненно произнес Жак, - В режиме
чрезвычайщины не могут отменить комендантский час.
Отец и мать начали обсуждать перепись, обмен денег, отец по обыкновению
начал спорить об очевидных вещах, настаивать на своей правоте.
Жак и слушал и не слушал его. Он сидел лицом к окну, смотрел на ее окна
и мечтал. Мечтал о том, что в следующий раз, он не позволит Гретте так
неосторожно дразнить немцев, которые даже и не понимали всю дорогу, какие
оскорбления в их адрес она произносила по-фламандски, любезно улыбаясь им и
давая брать себя под руку. Ведь они могли принять это за заигрывание. На
обратном пути, когда они уже научились объясняться мимикой и жестами, немцы
перестали обращать внимание на Жака, взяли Гретту под руки с обеих сторон, и
она пару раз даже подпрыгнула, подтягиваясь на их руках.
Якоб плелся следом и чувствовал себя оскорбленным. Он пылил мелким
гравием, специально врезаясь в него мыском ботинка. Камешки пару раз
набивались в ее туфельки и она снимала их и вытряхивала мусор, держась за
руку Фридриха или Альберта.

- Но ведь тебя не уволят с работы, Хендрик? - беспокойно спрашивала
Барбара, - Ведь на пособие нам не прожить.
- Мама, какое пособие, откуда? - вспыхнула Элизабет, - Он же служил в
Бельгийской королевской армии, а не у этих отморозков.
- Эльза, что ты себе позволяешь? - Барбара растерянно посмотрела на
мужа, - Но тогда нам не на что надеятся? Да? А твой сын хочет жениться! Вот
и думайте сами!
Якоб очнулся и уморительно посмотрел на матушку.
- Жак, как ты можешь? - искусственно сгущая краски, передразнила
Элизабет, - Мама не переживет этой трагедии!
- Лиз! Жак, о чем это они?
- Пустяки. От мамы нельзя утаить даже предчувствие, даже ... даже
взгляд... Она из всего делает светопредставление!
Вечер закончился уходом мамы в спальню, куда она не захотела впускать
никого, кроме Таксы, заскулившей было под дверью и расцарапавшей ее
коготками.
- Живите, как знаете, - проговорила Барбара, чеканя слова, когда
запускала к себе милосердную собаку.

Элизабет была хорошенькая. Правда, из-за худобы ее часто дразнили в
колледже. Она имела резкие черты лица, но это делало ее необыкновенной,
яркой, Жак всегда говорил, что на ее фоне все ее подружки выглядят
серенькими мышками. У нее был только один недостаток: она была рослая, и
стесняясь этого, все время сутулилась.
Вот ее треугольная мордашка с острым подбородком, черными бровями и
коротким вздернутым вверх носиком просунулась в его комнату, улыбка создала
на ее щечках и подбородке глубокие ровные воронки, чего обычно не бывает у
худых людей:
- Так кому подвалило счастье?

Ночью по всему городу стояла мертвая тишина, нарушаемая редкими
короткими выстрелами. Изредка проходили по улице немецкие патрули,
переговаряваясь, издавая смешки. Жак не мог спать, вытягивал шею, чтобы
доглядеться до окна Гретты. Ему казалось, что у нее в спальне горит свет,
что сквозь жалюзи протискиваются скупые лучики.
Часа через два, пролежав в каком-то забытии, в полудреме, он снова
взглянул на ее окна и удивился: свет в гостиной был зажжен, плотные гардины
наподобие пальцев, когда сквозь них смотришь на лампу, просвечивали розовым.
Он прихватил сигареты и пошел на балкон. Якоб долго прислушивался, пуская в
зябкий воздух сладковатый дымок. Кто-то передвигался там, за гардинами,
туда-сюда, словно собирал вещи в чемодан.
"Что бы это могло быть? Неужели наша встреча разочаровала ее, и теперь
она уезжает? Или она убирается? В три часа ночи? Впрочем, от нее можно
всякого ожидать, сумасшедшая девушка. Она совсем непохожа на размеренную,
живущую по правилам, маму, не похожа и на Элизабет, с ее грубыми словечками,
с угловатостью и мальчишеской самоуверенностью. Элизабет все равно
маменькина дочка. Просто у нее другие правила и другой лексикон. Но и она
воспитана на традициях. Иногда даже ходит по воскресеньям к мессе. Это не
мешает ей называть местного священника лысым херувимом. Лиз умеет залезть в
душу, но редко обнажает свою. Как мама, точь в точь. Ей до всего есть дело,
но для чего ей знать, кто мне понравился, будет ли у меня надбавка, свожу ли
я ее на танцы - только для нее самой.
Гретта другая. У нее вся душа навыворот - вся обнажена. Она боится
сквернословить, всегда подбирает другие более благозвучные, хоть и резкие,
но всегда смешные выражения. Она упорная. Она не разбрасывается по мелочам.
И если мне надо будет выбирать, я выберу ее, она даст мне самого меня. Она
поможет мне познать свои возможности, подняться, обрести истинную свободу.
От нее так и исходит желание жить."
Вскоре, Жаку почудилось, что с той стороны раздался хохоток. Сердце
ухнуло. Но его обнаженные нервы сказали, что это слуховая фантазия, а ночной
вздох реки только подтвердил это. Он взялся за вторую сигарету, когда свет у
Гретты погас. А через две минуты внизу хлопнула дверь парадного. Кто-то
вышел наулицу. Но это была не Гретта. Людей было двое и они были в немецкой
форме.

С утра он решил направиться к ней и все выяснить. Якоб не спал всю
ночь, уговаривая себя, что он не имеет на нее никаких прав, что неправильно
понял ее дружелюбное к себе отношение, что она даже нравится ему не может,
потому что она из глухой валлонской провинции, и тому подобное. Он решил,
что те двое были ночью у нее. Что она договорилась с ними по дороге, в
парке, пока его посылали за фруктовой водой.