Звягельский Ромен. Виктория

Жак встал спозаранку, долго брился в ванной, долго подстригал челку,
душился и чистил ботинки.
День был солнечный, подражающий весеннему, апрельскому, все кругом было
еще ненагретым, влажным, а солнце уже шпарило во всю, ударялось о холодный
булыжник, стояло прямо над ущельем, так что ни та, ни эта сторона не
отбрасывали тени.
В доме напротив не было консъержки, очевидно, Катарина прирабатывала на
два подъезда. Это была взрослая женщина лет тридцати, бесстыдно полная, не
берегущая фигуры, почему-то не желающая причесываться, хотя и прилежно,
чистенько одевающаяся.
- Катарина, заходите ко мне в салон, я сделаю вам прическу "А ля Третий
Рейх!" - бросил он ей на ходу, - И возьму недорого - только восточную
Пруссию.
Катарина выгнулась через открытое окошко своей сторожки, выложив на
прилавок пышную грудь, спросила вдогонку, правда ли есть такая прическа. Но
Жак уже переходил улицу, дверь за ним медленно, нехотя закрывалась.
Проворот ключа в замочной скважине раздался нескоро, еще бы так поздно
лечь спать. Ну, ничего пусть знает, как играть с ним в такие шутки. Пока она
шла открывать, а он жал на кнопку, Жак вдруг понял, что не имеет ничего ей
предъявить! Он с ужасом отходил от ее двери, и вдруг рванул наверх, еще
вверх, прибился к противоположной стене, скрывшись за выступом лестничного
пролета. Гретта приоткрыла дверь, спросив слабым сиплым голосом "кто здесь?
есть кто-нибудь?", вышла на площадку, прошла по ней, заглянула вниз и
забежала в квартиру, хлопнув дверью.
"Побежала смотреть в окно".
Он осторожно спустился, прошел вдоль стены и завернул за угол, на
бульвар. Он уже знал, почему в последний момент не решился ворваться к
Гретте, выяснять, кто у нее был ночью, накричать на нее, порвать: он никогда
бы не стал рисковать поссориться с ней, он знал, что она ему ответит, как
выпутается и каким он окажется мерзавцем после ее торопливого:
- Ты что - маленький? Какие немцы?

Он долго сидел на скамейке, в сквере, что начинался немного выше,
глядел на суетливо перебегающие волны листвы, перебирающие воздух пальчики
каштанов, ни о чем не думал, вдыхал морской бриз. Там где начинался Лионский
бульвар, стояли высокие здания, выложенные израсцами, с красными
конусообразными крышами, то ли похожие на старинные замки, то ли на
городские ворота. Хорошо, что они остались целы.
Если это были те немцы, а это наверняка были они, Фридрих и Альберт,
одинаковые, рослые, крепкие, с лицами цезарей, расхолаженные отпрыски старых
прусских семейств, значит - значит им подсказала адрес Гретты Катарина, их
давняя знакомая.
Нужно бы спросить, не узнавали ли у нее немецкие солдаты, в какой
квартире живет Гретта, девушка из того дома. Они могли обидеть ее, ворваться
в дом и сделать все, что угодно. Но он по-прежнему сидел на скамейке и
подставлял лицо прыгающим солнечным бликам, делающим ему точечный солнечный
массаж.
Он вернулся домой к обеду. Прошел мимо консъержки, с готовностью ему
улыбнувшейся, забыв о своем намерении.
- Что-то ты блеклый какой-то, - заметила мама, открывая дверь, - а у
меня сегодня целый день болит сердце. Все из-за вчерашнего. Любите вы меня
обижать, навалятся втроем и делают из меня куклу для битья.
- Я люблю тебя, ма, не угнетай.
Он прошел в свою комнату и бухнулся на кровать. Досада на себя,
неуверенность, неопределенность!
И все-таки он сделал это. Он спустился вниз, в подъезд, вытянул
указательный палец и постучал им о раму открытого окошка Катарины.
- Милая барышня. Вчера поздно вечером два симпатичных наци были в том
доме, - он показал на окна Гретты, - Это вы подсказали им адрес живущей там
девушки?
- Нет, сударь, - оживилась она и затараторила, - Гретта моя подруга, я
проводила их к ней, но они не захотели меня отпускать. Мы прекрасно
повеселились. Но вы не подумайте ничего такого. Они очень корректно вели
себя. А что? Я имею право на личное время?
Ему в этот день попались некачественные ножницы, их лезвия были
неровные и цепляли клиентов за волоски, выдирая их с болью. Хозяин
выскакивал на ойкания и грозил Жаку увольнением. Но к вечеру и проблемы с
ножницами ушли сами собой.
Последний клиент пришел в семь вечера. В девять начинался комендантский
час, нужно было управиться за час. Но, как назло, немец попался
разговорчивый, да еще и разговаривающий по-французски. Поскольку Жак учил
французский в колледже, да и на курсах, среди его друзей было много
разговаривающих на валлонском диалекте французского, он неплохо понимал суть
речей толстяка.
Немец был в офицерском звании, насколько мог разобрать Жак, в звании
майора. Он был похож на постаревшего цыпленка, с желтыми волосами и черными
блестящими клопами вместо глаз.
- Вот вы бельгиец, вы педант, вы увалень, который зарабатывает
скурпулезным трудом на лекарства матери, на обучение братца, содержание
дома, или собственную свадьбу. Скажите, а не хотели бы вы переменить жизнь?
Попутешествовать?
- Можно, - пожимал бровями Жак, - но война...
- Значит, вы согласились бы поехать в Германию, переселится туда на
какое-то время? А понравится, так и навсегда?
- Зачем?
- Вам дадут работу - ведь это не дело: молодой красивый парень бряцает
ножницами целый день, пудрит дамочкам мозги, вам бы кирку да лопату в руки,
облагораживать землю, строить города, машины!
Он говорил довольно-таки увлеченно. Немец начинал нравиться Жаку. От
него исходила человеческая энергия, которая была и у Гретты. Эта энергия не
то, чтобы заражает, не то, чтобы вдохновляет тебя на великие дела, она - эта
энергия - их личная собственность, они ею не делятся, но ты постепенно
начинаешь завидовать их умению оборачивать дела, хочешь научиться, перенять
у них эту напористость и хватку.
- Вот я произвожу набор молодых ребят для отправки в мой город, я
оттуда родом. Там живут мои дочери, у старшей уже своя семья. А младшая - да
здешние девицы ей в подметки не годятся. И там все такие! Все! Конечно,
какое-то время нужно будет пожить в лагере для переселенцев, пока
оформляются паспорта, вы понимаете?
- А какая работа?
- О, работа великая - работа по созданию самого грандиозного
государства, объединяющего всех нас в одну большую семью. Третий Рейх! - он
восхищенно вздохнул, - У каждого свои функции. Русские - прирожденные
холопы. Французы - другое дело, эти могут сослужить интеллектуальную службу
- ха-ха, скажем, варить вино, ха-ха. С бельгийцами разговор особый - ваши
мозги, ваше трудолюбие нужно вам самим. Все зависит от вас. Приходите,
молодой человек. Записывайтесь и бегите от этой нудной засасывающей вас
меланхолии, вы погибните, если не от скуки, так от радикулита или подагры.
Округлый живот майора торчал мячиком, сразу под плоской худой грудиной.
Он был похож на человека, который выбалтывает новый способ легкой жизни, сам
того не сознавая.

Жак ни разу за весь вечер, пока пили кофе, ни потом, перед сном, не
смотрел в ее окна. За кофе выяснилось, что отец больше не будет ходить на
службу. Он не пожалел на сообщение целых трех слов. Больше никто ничего от
него не добился. Его впалые щеки и почерневшие мешки под глазами досказали
за него все остальное.
К пяти часам следующего дня Жак прибыл к муниципалитету, нашел кабинет
полковника Блюма, оказалось, что к нему очередь человек двадцать, и Жак
вернулся домой ровно в девять, когда Барбара Смейтс уже выглядывала его,
стоя в дверях подъезда.
Он подошел к ней и бережно обнял за плечи:
- Все хорошо.
В ту же минуту за спиной раздался оклик:
- Жак, - это была Гретта, она стояла у противоположной стороны улицы, -
Жак, ты должен выслушать меня! Или мы навсегда расстанемся!
Жака ударило током, и он зашагал к ней, переходя улицу. Теперь мама
звала его, но он, не оборачиваясь, крикнул:
- Приду, все расскажу.
- Что ты расскажешь, - спросила Гретта, соблазнительно цепляясь
каблуком за выступ фундамента, - Обо мне?
- Нет, о тебе рассказывать я не буду, - сквозь зубы произнес Жак, -
Нечего.
- Почему же, а я чуть было не познакомилась с твоей сестричкой в
бакалее. Она любит конфеты, твоя сестричка.
Жак неожиданно осознал, как она далека от него. Она не знает, не может
знать, например, что Элиза не есть конфет, покупает для него, конечно,
откуда знать о таком совершенно чужому человеку.
Гретта поняла, что его разговорить не удается, пришлось поменять
тактику и пойти напрямую:
- Катарина все неправильно тебе преподнесла. Никакой вечеринки у меня
не было, я вытурила их троих сразу, как только они пришли. Ишь, моду взяли!
А ты тоже, такой бестолковый, мог бы и сам дать им отпор, если бы был
пошустрее. И нехорошо подсматривать в окна молодой незамужней, то есть -
абсолютно свободной - девушке.
Жак взял ее за запястье и завел в подъезд.
- Откуда ты взялась такая?
- Из поместья Шармолен, - наивно ответила она, покачав своими
пружинящими завитушками.

Германская колония

В первые месяцы после капитуляции бельгийское общество находилось в
состоянии невозной заторможенности. С приходом немцев в Антверпен, в другие
города, активизировались пронацистские группировки, теперь они отвечали
перед вермахтом за настроения в обществе. А люди, большая часть оставшихся в
населенных пунктах людей, все никак не проявляли радушия по отношению к
агрессорам.
Кое-где отряды Солидарности проводили антифашистские вылазки, взрывали
составы, мосты, освобождали из тюрем захваченных немцами бельгиских
коммунистов, перехватывали на пустых дорогах офицерские автомобили и
провизию.
В основном к концу лета 1940 года немцы создали свой порядок
управления, ввели новые марки, заменили старые руководящие кадры на
государственных предприятиях на свои, военные кадры. Население стало
привыкать жить по команде, под неусыпным оком фашисткой тайной полиции, в
режиме военного времени. Это время не собиралось заканчиваться и этот
порядок тоже.

Старый Хендрик просиживал сутками в своем кабинете, а когда выходил, то
выходил на улицу. Шел в таверну или в доки, к своим старым приятелям.
- Хотел защищать их, имею в виду рабочих, от узурпаторов, а меня
выгнали, и что я теперь, что я могу? - рассуждал он в компании таких же, как
он, выброшенных на улицу пожилых людей.
Они дружно поднимали свои торчащие по-капитански короткие бородки,
давали размеренные пустые назидания.
- Я ведь и сам понимаю, всю несогласованность мироздания, - продолжал
Хендрик, - зачем я нужен немцам: мешать им угонять рабочих на работу в
Германию? давать свои рекомендации по набору персонала? или помогать им
ремонтировать военные катера с этой ужасной свастикой на корме. Это же не
эмблема, а способ массового гипноза!
В таверне было дымно, не разглядишь, кто там за твоей спиной, тепло,
уютно. Хендрик приходил в спальню, пропахший потом, запахом табака и спирта
одновременно.
Однажды, он застал свою жену еще одетой. Она сидела в углу маленькой
пустой белой спальни в низком стуле, запахнув домашний халат и покачивая
шлепанцем.
- Ты не спишь? Что, ждешь меня? Солидарность? - спросил он слегка
заплетающимся языком, на ходу снимая свитер и рубашку.
- Хендрик! - она неожиданно встала и бросилась к нему, - Хендрик, снова
приходили, спрашивали тебя!
- Кто снова? - не понял муж.
- Хендрик, немецкий офицер. В такой ... ну, такой темной форме, он
сказал, что зайдет завтра. Зачем они тебя ищут, Хендрик? У нас сроду не было
отношений с военными.
Хендрик поднял бровь и долго не мог уяснить: что-то несуразное сейчас
сказала жена, но что?
- Подожди, подожди! А я кто? Ты уже забыла, что я-то, я-то - военный. И
все мои друзья - военные! Э-ээ!
- Я не хотела тебя обидеть, но немецкие военные, это не просто военные.
Это не те военные, которые только готовят оборону своего государства, эти -
каждый из них - убийцы. Вот иду я по улице, вижу немцев и думаю, сколько
этот убил, и этот нежный мальчик, и этот бюргер, похожий на нашу Таксу, ой,
нет!
Она стояла близко, как всегда высоко задрав голову, чтобы смотреть в
лицо своего высокого статного мужа, боясь дотронуться до него.
- Ну, полно, - смягчился Хендрик, одной рукой обхватил жену за крепкую
шею и притянул к себе, - полно. Это с завода, наверняка. Какие-то вопросы.
- А ты не болтаешь лишнего на улицах?

Было темно уже в городе, темно в подъезде, летняя ночь изо всех сил
нагоняла мрачные тона, но где-то там, над Лионским бульваром, над
домом-башенкой небо по-дневному белело, как лицо узницы во мраке.
Жак сегодня впервые пришел в квартиру Гретты. Почти два месяца он лишь
отвечал на ее инициативу, сам старался "надувать щеки" и ни в коем случае не
показывать, как он дорожит ею.
- Пошли в кино, - предлагала она, и он отвечал:
- Возможно.
- Сегодня - в парк? - заискивающе спрашивала Гретта, и он отвечал:
- Посмотрим.
Сегодня он не выдержал. Они сидели в кафе. Решали, как провести вечер.
Гретта одела сегодня открытое белое платье, ослепительное платье на узеньких
бретельках, ее плечи сверкали на солце, осветленная челка колыхалась, она
была прекрасна. Гретта смотрела на него смеющимися глазами, и в глазах ее
читалось умиление его мальчишеской тактикой.
- У, бука, - сказала она в очередной раз.
- Не подлизывайся, знаешь ли. Ты опять разговаривала с этой Катариной.
Что у тебя с ней общего?
- А ты по ночам по-прежнему меня караулишь? - щурилась она и добавляла,
- закажи мне кофе и бутерброд, я проголодалась. Хозяйка продержала меня в
мастерской весь день. Она неожиданно полюбила меня, прямо не отускает от
себя. Сегодня было много посетителей: целых двое, так она нарочно вызывала
меня, усаживала рядом, поила чаем, как важную персону.
- А кто к вам приходил?
- Посетители, я же говорю. Одна дама смотрела свой заказ: летнюю шляпу
для пляжа, живут же люди!
- А второй? Кто второй?
- А? Второй полковник, или генерал, я ничего не понимаю в нацистских
знаках отличия. Но в мужчкой красоте - кое-что смыслю...
Она затаивала дыхание и ждала, пока первый прилив обиды и подозрения
спадет с него.
- Так вот, скажу я тебе, этот господин никакого отношения к мужской
красоте не имеет. Просто хряк здоровенный.
И видя, как постепенно расслабляется Жак, она заливалась громким
смехом.
- Ты, Гретта, легкомысленный человек. Тебе на всех наплевать. Можешь
смертельно обидить и незаслуженно оскорбить. Можешь плюнуть на живого
человека и сделать все на благо себе любимой. Другие как-то стесняются быть
эгоистами, а ты прямо экстремистка от эгоизма!
- Кто это другие? - улыбалась она на его тираду, не обращая внимания на
те укоры, которые могли бы испортить ее планы построения счастья в отдельно
взятой жизни.
И вот сегодня, после долгой прогулки по набережной канала, Гретта
пригласила его к себе.
- Да пошли, чего ты? - потянула она его за руку, когда они стояли у
подъезда, - Промерз весь. А до дома...пока доберешься!
Он усмехнулся. Посмотрел на окна своей квартиры. Света уже не было.
Мама привыкла, что он приходит поздно: всего-то перебежать дорогу, улучив
момент, когда улица пустынна. Но все это время он опаздывал минут на
двадцать, да и те двадцать минут проводил в подъезде, целуясь с Греттой в
просторном холле за лестницей.
Сегодня он пошел к ней. Они поднялись на четрвертый этаж. Она
взволнованно звякнула связкой ключей.
Квартира была просторная. Две комнаты, обе прибранные. Одна начиналась
прямо за выступом у входной двери, в ней все было устроено, как может быть
устроено у девушки, любящей изящные мелочи: ленты, флакончики, статуэтки,
скатерки, цветы в кадках, цепляющиеся за тканый коврик с оленем на горном
склоне. Уютненько.
Дальше шел короткий коридорчик в спальню. Да, так он и рисовал себе
планировку. Кухня, как и во многих городских домах практически
отсутствовала. За спальней шла комната, похожая на кухню, так как в ней
стояла маленькая плита, но там же стояла и ванная. Кухня была замызганная,
темная, без окон и двери.
Гретта поставила чайник и вернулась в комнату. Жак рассматривал посуду
и фигурки в серванте, поскольку больше рассматривать было нечего.
Она обняла его сзади, сжала сильными своевольными руками.
- А сколько тебе лет? - спросила она.
- Двадцать два года.
- Боже мой, какой ты молоденький мальчик!
Ему вдруг почудилось, что она намного старше его, раз так говорит. Он
спросил ее.
- Двадцать, - ответила Гретта и повернула его к себе.
В дверь постучали. Она испуганно посмотрела на Жака, он увидел, как ей
страшно.
- Ты ждешь кого-нибудь?
Вместо ответа Гретта бросилась открывать. Первой вошла в комнату
Катарина. В руке у нее была бытылка пива. Шедшие следом Фридрих и Альберт,
держали по две бутылки.
- Как вам удается блуждать по гостям в комендантский час? - всплеснула
руками хозяйка и, сама не своя, показала ладонью на Жака, - вы знакомы?
- А он что тут делает?
- А он тут женихается, - фыркнула Катарина, став еще больше походить на
взрослую свиноматку, - Проходите, чего встали.
Парни почему-то сочувственно посмотрели на Жака, взгромоздились на
стулья, поставив их спинками к столу.
- А мы смотрим, у тебя свет горит, - громыхала Катарина, - Сидели у
меня в каморке. Парни в увольнении, соскучились по женскому телу.
- Катарина, мне-то что? - Гретта довольно радушно улыбалась немцам.
Жаку было непонятно, откуда они взялись, зачем они пришли к ней после
столь долгого перерыва, и он уже стал догадываться, что никакого перерыва и
не было. Очевидно, компания собиралась у Катарины, пока Жак смотрел на
темные окна Гретты по ночам.
- Можно тебя на кухню, Жак?
Они вошли не в кухню, а в спальню. Гретта затянула его туда, схватив за
манжет. Спальня была тесная с огромной кроватью и стоящим к ней почти
вплотную шифонером.
- Я клянусь, Жак!
- Ты могла их не впускать!
- Да ладно тебе, посидят и уйдут. Не дергайся.
- Ты иногда бываешь очень грубой.
- Я буду еще грубее, если ты нарушишь мои планы, - Жак ужаснулся ее
взгляду, в нем было что-то волчье, она смотрела мимо него, - Мне нужно,
чтобы они были здесь. Ты меня понял, мальчик?
Он проникся неясным пониманием: здесь была какая-то тайна, какой-то
замысел. Это дало ему и облегчение, и тревогу. Что она там задумала? Что она
собралась сделать?
- Гретта, господин Смейтс, вы идете? - Катарина прошла в спальню, не
заметив двери, - Ребята ревнуют. Особенно Альберт, малышка!
- Катарина, вам кто-нибудь говорил, что вы животное?..


- Сегодня на завтрак чай и молоко, выбирайте.
Мама поставила на стол тарелку с хлебом и масленку.
- У меня нет денег на продукты.
Хендрик опустил глаза. На его продолговатое, раньше времени ссохшееся
лицо упала седая прядь со лба.
- Я могу сходить в муниципалитет, узнать про продовольственные талоны.
- Никогда. Я запрещаю кормиться из рук убийц, - Барбара впервые
повысила голос на мужа, - Или найди работу, или я пойду в какую-нибудь
контору, или ... или
- Я только узнаю.
Хендрик встал и направился в кабинет, но когда он вышел в коридор, в
дверь позвонили. До гостинной донесся звук отпираемого замка, нарастающий
топот не одной пары ног, сдавленный стон.
Барбара и дети рванулись к двери, но та распахнулась и перед ними
выросла стена военных, за которыми они увидели отца. Хендрик стоял в
неестественной позе, согнувшись и пытаясь обернуться к ним, руки его были
заломлены за спину.
- Мадам, ваш муж арестован.
Кто это сказал? Барбара поискала глазами, вот этот, наверняка, этот,
стоящий в середине, зацепившийся пальцем за собственный ремень. Что он
сказал? Почему Хендрик не подойдет к ним? Не растолкает, не протиснется к
жене, чтобы встать лицом к этому самодовольному жеребцу, и не выяснит, по
какому праву...
- Мадам, вы меня слышите?
- В чем?
- Мама!
- Что в чем? - офицер посмотрел на нее, как смотрят на надоевшего
неуча, простака, - Обвиняется в чем? Это, мадам, не ваше дело. Пройдите и
сядьте с детьми на диван. Это ваши дети? Так вот и сядьте. Мы проведем
обыск.
Солдат без особых команд обошел офицера и загородил балконную дверь,
другой прошел в спальню родителей.
- Где кабинет Хендрика Смейтса?
- Найдете.
Жак и Элиза последний раз посмотрели на отца, который уже с лестничной
клетки кричал им что-то.

Отца поместили в тюрьму при гестапо. Предположения Барбары не
оправдались. Не излишняя болтовня в таверне, не ерничание в доках послужили
причиной ареста. В полдень она ходила к жене бывшего главного инженера
судо-ремонтных цехов, та тоже осталась одна. Ее мужа, как и Хендрика
Смейтса, забрали только за то, что он мог сделать, а не за то, что он уже
сделал. А они, бывшая администрация Антверпенских судоремонтных цехов, могли
проводить диверсии в своих бывших владениях. Кроме того, после освобождения
их с должности из канцелярии цехов исчезла вся документация. Свидания с
мужьями им не дали, передачи с едой и вещами приняли безоговорочно.
Жак понимал, что он стал спасением семьи. Да-да, единственной опорой. И
холодным потом обдавало его при мысли, что мать и сестра будут делать без
него: ведь сегодня, когда мама с Элизабет ушла на поиски отца, он ходил к
полковнику Блюму, просил его отменить подготовку отслылки в Германию,
говорил, что подал заявление сгоряча, но тот качал головой, безразлично
отвечал, что этот процесс необратим.
- Вы остались без отца. Вам нужно обеспечивать родных. Вы сможете
посылать больше денег из Германии, чем зарабатываете теперь. О, вы станете
очень богатым человеком, немцы умеют ценить хорошую работу! Вы нужны
вермахту и теперь ваше желание мало что значит. Главное, вы заявили о себе.
Жак не знал, сколько еще продлится подготовка документов, подготовка
переселенческого лагеря там, в Германии, но он знал, что будет с мамой,
когда за ним приедут.
Этот субботний, клонящийся к закату день был коричневым, сгущались тучи
грязновато-болотного цвета, откуда-то еще пробивался оранжевый солнечный
цвет, солнце, как увядающий цветок издавало последний аромат жизни.
Он плелся домой, размышляя, откуда взять средства на дальнейшее
существование и откуда взять связи, чтобы освободить отца.
Полковник Блюм обещал сделать запрос, но он - и Жак теперь понимал это
- готов был пообещать все, что угодно, лишь бы выполнить план доставки
рабочей силы с оккупированных территорий.

До свидания, мальчики

- Видела твою самочку в аптеке, - сказала за обедом Элиза, она теперь
не училась, колледж временно распустили на лето, - Покупала специальные
порошки. Видно, так боится стать мамой? Уа-уа....
Барбара не выдержала и треснула дочь по спине.
- Ты забываешься. Какая ты стала жестокая, Элизабет. Сколько в тебе
грязи намешано.
- Оставь ее, мама, разве она виновата, что грязи в этом мире хватило и
на нее. А про Гретту... Можешь успокоиться, она приличная девушка.
- Очень приличная, - буркнула Элиза, - Солдатню вонючую толпами
принимает.
- Эльза! - крикнула Барбара и вдруг осеклась, - Что тебе известно?
- Я ходила к Петерсам на днях, позавчера, видела, как они шли по
бульвару в направлении дома, и прежде, и прежде. И как ты, Жак, путаешься с
такой ... порядочной.
Барбара молчала. Жаку тоже нечего было сказать. Гретта принимала
немецких солдат в открытую, и он ничего не мог сделать, она примагничивала
его все больше и больше, он верил ей, как дурак. Вот и вчера она заставила
его просидеть до часу, а потом элементарно выставила его. Эти парни уже
начали говорить по-фламандски! Один из них все время играл на губной
гармошке, да так трогательно, что и Жаку нравилось. Другой, попроще и пониже
ростом, Фридрих, со щетиной на щеках, все время желал общаться с Греттой,
при этом не переставая лапал Катарину. Он тискал ее одной рукой, а Гретту то
и дело спрашивал: где ее родители? как ее шляпки? боится ли она немцев?
Рассказывал про фюрера и своего командира, который брал Нормандию и
Норвегию.

Жак долго молчал, пережевывая пустой лапшовый суп, вспоминая, что
уходил он совсем пьяным, впервые позволив себе опьянеть от пива.
- Это просто приятели, - задумчиво сказал он, не замечая, как мать
сотрясается от негодования.
- Такие вот приятели истязают сейчас в застенках твоего отца, - с
трудом выговорила мать, - Или я, или она. Выбирай.
- И правильно, мама. Нужно ему помочь, если он сам бесхарактерный.
Возникла пауза. Все трое перестали есть, словно обед был лишь предлогом
для того, чтобы решить жизненно важный вопрос.
Жак судорожно обдумывал, что ему ответить, как и что сделать, чтобы его
не лишали возможности любить, любить девушку, посланную ему судьбой,
девушку, взявшую его в плен своей лаской и веселым нравом, своей
беззащитностью и сумасшествинкой. Да, она своевольная. Она может
разговориться с любым лавочником, может свести знакомство с любым чинушей,
если ей надо пробить какой-нибудь вопрос. Но он не верил, не верил, что она
равняет его с другими. Его-то она любит.
- Господи, девочки, - вдруг выпалил он отчаянно, - Отец в тюрьме, вас
только двое, неужели вы не боитесь и меня потерять?
Он вдруг вспомнил о трудовом наборе в Германию, как о выходе, как о
единственной возможности сбежать от тяжелых проблем, материнского давления и
взбалмошной кокетки, которую на свое несчастье он полюбил.
Мать и сестра ошарашенно смотрели на него.
- Так ты эту выбираешь?
- А если нет, если вообще - вообще - вы не боитесь меня потерять? Ну,
нет меня, нет, представьте!
- Да, мама! - Элиза вдруг вспомнила что-то, обернулась к матери, словно
и не было его в комнате, - Я ведь что в аптеку-то ходила. Аптекарь согласен