Звягельский Ромен. Виктория

твое положение. Ведь вы работали на победу Германии, не так ли?
- Я работала ради того, чтобы дожить до победы моей родины! - ответила
Вика.
Мороз по коже пробегал. Она вдруг вспомнила, что Жака не впустили, и ей
захотелось бежать к нему и просить защиты. "Дать бы тебе по морде! - чуть
было не сказала она, - Что ты знаешь?!"
- Ты, сука, родину продала! Ты им бомбы делала! А этими бомбами твою
хату разбомбили, и отца твоего убили на фронте твоими бомбами!
Вику резануло по сердцу острым лезвием, таким после которого и разреза
не заметно, а потом все рассыпаеться в дребезги, как у фокусника. Так и ее
сердце разбилось тогда, омрачен был праздник.
- Я родину не предавала! А вы неправду говорите!
- Господа, - вмешался переводчик и обратился к Виктории весьма
сочувственным тоном, - господин комиссар имеет сказать, что у него больше
нет к вам вопросов. Вы можете быть свободны, но пожалуйста, являйтесь по
первому же требованию. В любом случае, готовьтесь к отъезду. Три месяца
пролетят быстро. Мы не сможем вас держать больше.
- Мы сможем, - недовольно бросил непредставившийся сотрудник советских
органов.

... Дорога совсем не утомляла ее. Она оставила своих домочадцев в
Бельгии, вернее ни Якоб, ни дети не поехали с ней. Ильина удивило это. Он,
отыскавший ее станицу, ее дом, ожидал, что все дети Виктории захотят
приехать на родину своей матери. Но нет, они, конечно, хотели ехать. Правда,
о детях в первую поездку речь не стояла. Все таки страна Советов -
непредсказуемая страна, неизвестно, как встретит, как отпустит, да и не
берут детей в разведку. Даже взрослых детей.
А Якоб собирался, он подготовил свои вещи и купил билет. Оформил
паспорт, визу и приехал вместе с ней, с Викторией на вокзал.
Виктория поторапливала его с утра, а Жак только улыбался. Они встали у
своего вагона и тут Жак, мудрый Жак сказал:
- Я не еду с тобой, родная.
Только тут она заметила, что в его руке только ее большая зеленая
сумка.
- Где твои вещи? - озадаченно спросила она, - Ты не едешь? Что значит,
ты не едешь, ты не хочешь? Ты ревнуешь? К России?
- Ты хорошо знаешь, что это не так, просто ... как тебе объяснить, это
- твое возвращение. Это твоя земля, по которой ты пойдешь и ты должна
услышать каждый свой шаг по этой земле. Ты должна насладиться тем, что тебе
вернут, одной тебе.
- Но ты можешь порадоваться со мной и за меня.
- Я рад, но я не стану вмешиваться в твой первый разговор со своей
землей. Вкуси это счастье сполна. Я поеду следом, мы все приедем в другой
раз.

Она не совсем поняла его поступок. Но теперь, глядя на пролетающую в
окне природу среднерусской полосы, почувствовала, что он был прав: какое она
сейчас испытывала упоение утренними полями и перелесками, туманным млеком,
разлитым в низинах, необъятностью этой величавой природы, отдыхающей в
первых лучах восходящего солнца.

Викторию свела с ума Москва. Такого огромного, суетного мегаполиса она
еще не видела, хотя и побывала уже с выставками в Англии, Германии и Италии.
Нет, это было нечто иное, нечто необъяснимо щемящее, понятное,
воздействующее на генетическую память. Азаров водил ее в гости к странным
людям, которые помимо богемной вели одновременно жизнь отшельников,
подпольщиков и пророков одновременно. Это могло быть только в Москве, там на
Чистых прудах, в невысоких старых кварталах. Вика понимала о чем они спорят
и видела, что они беседуют обо всем на свете не потому, что теперь можно и
не страшно, а как раз оттого, что страшно и что нельзя. И она все время
оглядывалась на улицах, а в гостинице посматривала на телефон, про который
все ее знакомые говорили, что его прослушивают.
Она себя-то стала ощущать большей патриоткой, чем тот сотрудник НКВД,
который пришел в квартиру Смейтсов тогда в августе сорок пятого, накануне
последнего дня - заканчивался срок ее пребывания в Бельгии.

Они не стали заходить в квартиру.
- Викторья, - крикнула Барбара, уходя на кухню, - тебя хотят видеть эти
господа.
Вика за три месяца довольно много слов выучила по-фламандски, но пока
не понимала связную речь. В дверях стояли трое: комиссар, переводчик и этот,
в широких штанах.
- Виктория Сорина, - сказал полицейский, сверяясь с бумажкой, - вам
надлежит в течение двадцати четырех часов покинуть Бельгию. Вы подлежите
департации в Советский Союз. Этот господин из советского консульства любезно
согласился вас сопроводить.
- Стойте, стойте, - из-за спины Вики воскликнул Жак, - Папа, не держи
меня. Вы, насколько я помню, вызывали Викторию в муниципальный комиссариат
полиции пятнадцатого июня? Вы дали три месяца? Так почему же вы приходите
двенадцатого?
- Да потому что, молодой вы человек, что юридически - в месяце тридцать
дней и получается - в июле и в августе по одному дню идут в зачет этих
девяноста дней. Вот и считайте.
- Я считаю, господа, считаю, - Жак дергал плечо Вики, а другой пятерней
взволнованно вонзался в свои волосы, - получается тринадцатое сентября.
Три-над-ца-тое!
- Послушайте, молодой человек, - устало вымолвил переводчик, - вы
сейчас начнете о чиновниках и о тех трудностях, которые вы преодолели, но
поверте, таков закон и день или два ничего не решат.
- Передайте вашему начальнику, - ткнул пальцем Жак, - что закон в
данном случае распространяется на всех. До свидания, господа. Вика, закрывай
дверь.
- Постойте, послушайте...
- Приходите, когда истекут ваши девяносто дней - девяносто дней,
которые отпущены в этой стране на счастье!
Пока Жак выкрикивал все это, несколько раз приоткрывались
противоположная дверь на лестничной клетке, а человек в штатском настырно
смотрел на Вику. В конце концов, он устало вздохнул и занес ногу над
порогом, но переводчик придержал его.
- Нельзя, вы же видите, вас не впускают добровольно. Уже поздний вечер
и уже нет наци.
Человек дернул челюстью и проговорил сквозь зубы:
- Колыма по тебе плачет, сучка. А ты не пялься на меня, - бросил он
переводчику, - Эта шлюха у меня еще отработает на лесоповале долг перед
родиной. Сгною тебя, гнида. Я всю войну прошел, пока ты за фашистский
харчь...
Пощечина прозвучала на весь лестничный стояк. Вика хлопнула дверью
перед носом этого разъяренного быка.

Как они прожили эти три месяца? Да так, что только сейчас и вспомнили о
том, что завтра тринадцатое. Вика летала по городу, Барбара сделала ей
подарок - небольшая сумма денег была потрачена на платья, а Элиз, добрая,
запутавшаяся в любви, Элизабет подарила ей пеньюар, предупредив, что дарит
его на время и только ради брата: должна же девушка выглядеть красивой в
постели. Но спала-то она теперь бок о бок с Викой, в ее комнату внесли диван
из гостиной. Да и не могла Вика подумать о близости с человеком, который
стал для нее целым миром.
Они ездили на море. Море в сентябре было холодным, красивые валуны
лежали по всему устью Шельды, в заводях и заливах. Правда, и ржавеющих
кораблей и самолетов немало чернело по берегу.
- Ты меня любишь? - спрашивал Жак и говорил по-русски, - А я тебья
люблю.
- Люблю, - кричала Вика, - ударение на втором слоге, "Люб-лю-лю-лю-лю!"
И она носилась по берегу, как первобытный человек, падала разбивала
лодыжки и снова неслась вровень стихии, и казалось ей, что она только что
была создана Богом и планету эту Бог создал тоже для нее.

Жак не мог устроиться в прежний салон, по причине его полного
отсутствия: в тротуар рядом с витриной попала авиационная бомба англичан, и
салона, как и всего угла, выходящего на площадь святого Павла не стало.
Вернувшееся из долгой опалы старое бельгийское правительство выработало
ряд собственных мер по поддержанию жизненного уровня населения, наращиванию
производственного потенциала и запуску рыночных механизмов, разрушенных
войной.
Первоочередной задачей поствоенной экономики было заполнение рынка
необходимыми населению товарами, одновременно возврат из Швейцарии того
золотого запаса, который удалось спасти. Людям нужны были деньги, причем
обеспеченные товарами первой необходимости. Поэтому премьер-министр и его
кабинет разработали программу социального обеспечения, гарантирующую каждой
семье, пострадавшей в годы войны - различные пособия и выплаты, отдельно
предусматривалась политика, направленная на поощрение семей, имеющих детей.
Люди, которые не могли найти работу или остались без дома, без средств
к существованию, могли расчитывать на компенсацию от государства. Спешно
создавались новые рабочие места на восстановленных производствах, поощрялись
объединения мелких производств в концорциумы и союзы.
Жаку пришлось выстаивать долгие утренние очереди на бирже, но в конце
концов, старый отцовский врач порекомендовал Жака своему личному
парикмахеру. Тот только начинал создавать собственный салон, и дал согласие
на будущее. Жак решил подождать именно это место.
Вика чувствовала полную неустранимую неловкость перед Барбарой. Мать
Жака смотрела на нее так, как будто Виктория была на седьмом месяце
беременности и требовала от ее Жака жениться. Вика вставала на ее место и
понимала, что она была с неба упавшей нахлебницей. Жак только подшучивал над
нею, говоря, что его мама без боя не отдаст.
На самом же деле, Барбара не думала о затратах, она разучилась
экономить во время войны. Да-да, после такой нелегкой жизни и голода, после
длительного периода строжайшей экономии на всем, некоторые люди отпускают
свои желания на волю, стараясь жить сегодняшним днем.
Но не только поэтому Барбара не думала о цене, которую нужно было
заплатить за счастье сына: счастье сына было бесценно. Она не старалась
полюбить Вику ради сына, просто она видела, что эта русская девочка, которая
и прикоснуться к нему боится, и есть часть ее сына, потому что Барбара
видела те мощные силы, связывающие этих детей.
На ее глазах происходило рождение связей, на которых может устоять
молодая любовь.

ВЕЧНАЯ МУДРОСТЬ

- Вы раненько вспархнули, - мужчина спросонья был похож на
взлохмаченного лешего, - сейчас пойду покурю и будем завтракать. Это что у
нас?
Они проезжали город.
- Борисоглебск, - констатировал мужчина, - я тут в страшном бою первый
орден завоевал. Рукопашный был бой, вон оно как!
- Вы часто ездите в Москву?
- Не, - отмахнулся он, - Побереги Боже, но я Виктория Васильевна, эту
всю дорогу своими ноженьками протопал, так что вот оно что...
Мужчина ушел в туалетную комнату, а Виктория смотрела ему вслед, подняв
брови, и лишь через минуту поняла, что это - человек из ее прошлой жизни...
- Ну, что же давайте знакомиться, - сказал он, вернувшись в купе с
полотенцем на плече, посвежевший, вроде бы и выпрямившийся, помолодевший, -
Плахов Иван Петрович, директор школы в станице Отрадокубанской.
"Здравствуйте! Здравствуйте! дорогой учитель рисования! Сколько раз,
стоя за мольбертом, в институте живописи, на эскизах в мастерской у Поля
Вантэ, в Королевской академии художеств, в лучших музеях перед картинами
великих фламандцев, на выставках в столицах мира, я вспоминала вас. И поняла
я только много позже, что лишь любовь рождает искусство! Это через первую
страсть к вашему мужскому присутствию в моей юности, я прониклась
волшебством красок, я стала творцом. Лишь любовь моего Жака помогла мне
одолеть пятнадцать лет учений живописи. Его самоотверженность. И теперь ваша
ученица стоит с ними, с большими художниками мира, если не в одном ряду, так
в одном цеху. И это - ученица простого сельского учителя рисования из
станицы Темиргоевской. "
- Я буду вас рисовать, Иван Петрович! Вот увидите, я вас так нарисую!
- Узнала! Девочка!
Старый солдат сурово поглядел на женщину, сидевшую перед ней, потом
обмяк и суетливо полез за полку к вешалке, одел пиджак, звякнув несколькими
орденами.
- А мы наслышаны о вас.
Иван Петрович совсем стушевался и еще долго не мог успокоиться и начать
беседу.
- Я вас не узнала, - призналась Виктория, - вы не сердитесь?
Он пожал плечом. Задал главный вопрос:
- Чего же сердиться. Что же ты на родину-то не возвернулась, Вика?
- Я встретила человека, которого полюбила, теперь он мой муж. У нас
четверо детей!
- Эва! - Петрович почесал в затылке, он совсем не был похож на
директора художественной школы, - А я думал, может чего в лагере... Так это
ж дело добре, раз так, то и предлагаю отметить встречу крепким горячительным
напитком - чаем краснодарским!
Он сбегал за кипятком, торопливо поставил стаканы в подстаканниках на
стол, подержался за ухо и стал спрашивать дальше.
- А вот к примеру, муж-то у тебя кто, немец?
- Бельгиец. Он был со мной вместе в лагере, только в соседнем.
- Бельгия вроде была оккупирована немцем еще до войны, до нашей. Так он
служил там или сидел?
- Сидел, - Виктория улыбнулась пытливому старику, - А в основном стоял
у забора и на меня смотрел, а я на него.
- А вы в Бельгии прямо так и живете? Квартиру дали? На стольких-то
детей? Ты не обижайся моим расспросам, потому что нам, старикам, такое
событие - с иностранкой поговорить, я теперь своей старухе как непрочитанная
книга, она, рот открыв, меня слушать будет, я и бельгийка - в одном купе за
чаепитием!
Вика подперла рукой щеку и любовалась этим простым открытым человеком,
который не скрывал опаски своей по поводу ее жизни за границей, но слово
"любовь" принимал, как пароль, открывающий все двери.
- У меня свой дом. Сначала мы с Жаком жили у его родителей, потом Жаку
достался в управление салон, он парикмахер.
- О! Выходит, простой рабочий человек, - обрадовался Плахов.
- Потом муж настоял на том, чтобы я пошла учиться в институт.
- Это правильно. Это я одобряю. Толковый мужик!
- А для образования потребовались большие деньги, и тот дом, что Жак
для нас построил сам, наняв рабочих...
- ...шабашников...
- да, мы продали, чтобы меня образовывать.
- Вот он весь секрет социализьма, - стукнул старичок по столу, - от
каждого по способностям, каждому по труду. Хочешь, иди учись бесплатно,
хочешь, не дай Бог, болей, никто тебе слова не скажет. А скоро будет вообще:
от кажного по способностям, а вот уж каждому-то по нужде.
Он словно желал вызвать Викторию на спор о приемуществах социализма и
капитализма, и уже заранее старался в том споре победить.
- Вот ты, к примеру, небось не работаешь?
- Работаю. Я же выучилась, Иван Петрович.
- С четырьмя-то детями, - не поверил Плахов.
- У меня своя мастерская, а с детьми помогает Жак, мой муж.
- Мужик у тебя, что надо, это мы выяснили, а как же тебе-то там
приходится, работать заставляют? - зашел он с другого бока, - или он боится
твоего влияния на ребятишек?
Виктория рассмеялась.
- Детишки уж взрослые: старшему двадцать пять, младшей четырнадцать.
Тут уж никто не повлияет. А работать меня не заставляют. Я сама не могу не
работать, это мое призвание - призвание свыше!
- Это что же за работа такая? - удивился Плахов.
- Я художница, я рисую картины и езжу с ними по всему свету. Так что,
низкий поклон вам, Иван Петрович.
Старик покачал головой, принимая благодарность. Потом прокашлялся и
сказал:
- Я вот, Вика, в роно согласую, может, выступишь у нас перед ребятами,
им полезно, а мне - почет и уважение...


...Жак метался по квартире, как ужаленный, потом заперся в кабинете.
Вика сидела на кухне, сложив на коленях руки, переваривала угрозы гэбэшника.
Барбара, Элиз и Хендрик собрались в столовой.
- Что он кричал? - спросила Барбара, - Что надо этому русскому?
- Полицейский же сказал, мама, завтра истекает срок пребывания нашей
Вики в Бельгии. А этот хряк кажется обещал Вике показать, где зимуют
лапландсике олени.
- Ее ждет наказание, - подтвердил Хендрик, - То, что говорят про
российские порядки в наших газетах, не выдумка. Сталин может отправить ее в
Сибирь.
- Боже, какой ужас, - всплеснула руками Барбара, очевидно не
представляя, о чем говорит муж, но возмущаясь самой вероятности наказания, -
За что?
- За то, что она полюбила иностранца, - резюмировала Элиза, - Вы не
понимаете, что надо что-то делать? Не ломайте Жаку всю жизнь!
Родители не ожидали от дочери такого странного намека, разве они ломают
ему жизнь? Что от них-то зависит?
- И потом, она не католичка, - пожала плечом Барбара.
В это время в комнату вошел Жак. Он засунул руки в карманы брюк почти
по локоть, так и бухнулся на колени, не вынимая рук, опустив голову.
- Ты что, сынок? Встань!
- Я не стану без нее жить...
У Хендрика зачесалась рука.
- Как ты можешь говорить матери такое!
Но Барбара смотрела на сына и лихорадочно искала слова, выход искала,
спасение для сына и понимала, что спасение это - сидит сейчас одна
одинешенька на кухне и боится их решения.
- Он - твой сын, дорогой, он - также отчаянно любит и готов на все. Что
же из того, что он говорит об этом вслух.
- Поднимись и сядь, - приказал отец и выдвинул стул для сына, - Что ты
хочешь, помимо суицида?
- Ты знаешь. Если мы обвенчаемся, ее никто не тронет.
- Как это мало - жениться только, чтобы она осталась в стране, -
заметила Элизабет.
- Помолчи, - снова бросил отец, но Жак перебил его:
- Ты не права, Элиз. Я всегда знал, что люблю Вику, но я только сейчас
узнал, насколько она мне дорога, я сидел и думал, я представлял и не мог
представить жизнь без нее. Бог уже все решил и давно наметил: она была
создана для меня, почему же мы должны позволять им увезти ее?
- Ну, кстати, Бог ничего не говорил об этом нам с отцом, - заметила
Барбара.
- Конечно, ведь нам прочистили уши лагерные надзиратели, мама.
Барбара потупилась, долгая пауза зависла над столом, Жак посмотрел в
противоположные окна. Там было темно. Барбара поднялась и вышла из комнаты.
Она подошла к Вике, все еще сидящей в большой кухне, на табурете.
- Виктория. Мой сын хочет на тебе жениться и он просил нас об этом, -
сказала она по-фламандски, - Я понимаю его. Мы все понимаем его. Мы хотим
ему счастья, да и против твоего счастья ничего не имеем. Ты понимаешь меня?
Вика кивнула. Она все понимала по тону.
- Ты хозяйственная, и ты заботливая. Ты скромна и у тебя неплохие
манеры, может быть, вы и смогли бы быть хорошей парой. Но, очевидно, для
тебя, как и для нас окажется непреодолимым вопросом вопрос твоей веры. Не
отвечай мне сейчас! Я знаю, вы там в Советском Союзе все неверующие, но в
тебе, в твоей крови все равно - другая вера, а по сути другая религия -
другая жизненная традиция, отличная от нашей. Это очень большой барьер. Это
не просто отличие в крестном знамении, в списке святых и прочих
формальностях. От католицизма рождается один уклад и способ мировосприятия,
от православия - другой. Не хуже, не лучше, другой, как ты адаптируешься во
Фландрии? Как? Ведь брак - это на всю жизнь. Не лучше ли сейчас отказаться
от этой попытки, девочка?
Элиза пришла на кухню и тихонечко стояла за спиной матери.
- Мама, я переведу ей это на немецкий, а ты иди в комнату, тебя зовет
отец.
Барбара поджала губы и ушла. Через пять минут хлопнула входная дверь.
Жак лежал на своей кровати ничком, Вика впервые вошла в эту комнату.
- Кто там ушел? - спросил Жак.
- А что, если я - я ушла? - Вика удивилась, что Жак не выглянул в
коридор, ведь она и впрямь еле сдерживалась, чтобы не убежать на улицу - как
же тягостна была эта ночь!
- Нет, ты не можешь меня бросить. Иначе зачем мы выжили?
- Да, ты прав. Это твой папа, Барбара сказала, что он скоро вернется.
- Куда это он в десять часов ночи?..
Еще через полчаса Хендрик вернулся. За ним в квартиру вошла женщина в
черно-белых одеждах, старая женщина, в движениях которой была уже заоблачная
легкость.
- Вот, мать Магдалина, это наши дети.
Старушка остановилась перед вышедшими в прихожую Викой и Жаком. Она
посмотрела на них, словно они были нарисованы на картине, одобрительно
кивнула и сцепив пальцы на животе, направилась в гостиную.
- Пусть пока побудут в своей комнате.
Барбара и Хендрик поспешили выполнить указание монашки и вошли в
гостиную одни, закрыв за собой двери. Хендрик усердно старался угодить во
всем невесте Бога, чрезмерно выказывая свое почтение. Он опускал глаза перед
ней и ждал повода показать свою осведомленность в вопросах церковного
этикета.
- Садитесь тоже, - предложила мать Магдалина, - вашу проблему, мадам
Смейтс, ваш муж нарисовал мне по дороге. Это похвально, что вы обратились за
советом к церкви. Что вас смущает?
- Различие в вере, она русская.
- Сколько они знакомы?
- С сорок третьего года, кажется. Они оба были в фашистских лагерях.
Там и познакомились. Она мужественная девочка.
- У вас есть сердце? - вдруг спросила монашка.
Лицо ее при этом не выдавало укора, она словно и впрямь интересовалось,
есть ли сердце у Барбары.
- Так что вы чувствуете своим материнским сердцем, что оно вам
подсказывает? Любят они друг друга? Вот, к примеру, ваш сын?
- Мой мальчик? - Барбара задумалась, - А знаете, матушка, у него уже
было увлечение. Девушка жила напротив, он был совсем другим. Я не
чувствовала, что ради нее Жак перевернет небо и землю. О, простите, матушка.
Но это так.
- Сейчас он сказал нам, что покончит с собой...- угрюмо добавил
Хендрик.
Он был сверхрастерянным, глаза его бегали и выдавали его благоговение
перед пожилой седовласой женщиной, умудренной божественной истиной, но он
понимал, что эта ночь - решающая в жизни его сына, и не мог предать его.
- В наших руках его счастье, но как определить, что ему нужно?
- Пречистая дева Мария! Знаете, почему говорят, что Бог един, мои
дорогие? - спросила мать Магдалина, - Да потому что, если бы людей создавали
разные Божества, как бы могла возникнуть эта любовь? Она только доказывает,
что все мы дети одного Отца. Да Бог создал разные народы, чтобы мы видели,
как разнообразны таланты Создателя и Творца. И только. Но если соединяться
эти дети - бельгиец и русская - не будет ли это высшим доказательством нашей
любви и благодарности Ему, нашего понимания хотя бы своего собственного
предназначения. Их дети - ваши внуки - станут олицетворением их любви и веры
в Единого Бога. В жилах их детей будет течь кровь двух народов, и это будет
символом объединяющей любви и единой веры. А не грехом, поймите!
- Но как же нам быть сейчас, матушка, завтра ее могут забрать от нас?
Неожиданно мать Магдалина вынула руку из широкого рукава своей сутаны и
посмотрела на часики.
- Приходите в собор святого Доминика, я попробую договориться с отцом
Валентайном.
- Когда? - не поняла Барбара.
- Где-нибудь через час-полтора. Нам нужно будет подготовиться и к
обряду крещения. Церковь возрадуется своей новой сестре, которая уже прошла
столько страданий, что душа ее стала чистой, как душа новорожденного.
Готовьтесь.

Они вошли в старинный, стиснутый со всех сторон новыми домами костел,
фасад которого напомнил Вике каменистые предгорья Кавказа. Там над обрывом
сояла церковь Успения, в которой когда-то ее бабушка Матрена Захаровна
читала молитву за спасение всего мира. Этот же костел внутри был скорее
похож на дом: деревянные гладкие лавки, по левой стене - ажурные укрытия для
причастия, она уже заходила в этот костел на прошлой неделе.
Когда мать Магдалина ушла, а Хендрик пошел проводить ее, Жака отослали
в его комнату. Барбара буквально втокнула его туда.
- У меня камень с души спал! Сын, надевай самый лучший свой костюм и
белую рубашку.
- Я ничего не понимаю?! Что происходит?
- Венчание происходит. Твое венчание! Слушай маму, одевайся.
Все это было хоть и желанно, но так неожиданно, что ему потребовался не
только костюм, чтобы осознать происходящее. Он еще долго сидел в своей
комнате один, представляя, что этой ночью он станет мужем, главой семьи.
Потом он вскочил и начал убираться в комнате. Постель была перевернута вверх
тормашками, он достал новое белье и вскоре вся его черная тройка была в пуху
и перышках.
В это время Барбара и Элизабет готовили невесту. Элиз сказала Вике,
чтобы та не волновалась: на ее глазах решаются все проблемы и решается вся
жизнь.
- Ведь ты этого хочешь, сестричка?
Вика глотала слезы и, как пластилин, поддавалась лепке. Барбара
принесла из спальни свою свадебную фату, и нажала ноготком на кончик носа
Элизы:
- Обошел тебя братец.
- Ничего, мы еще посмотрим, - улыбнулась Элиза, - Хорошо бы придумать
букетик. А белье? А платье?
Так они кружились по всей квартире собирая по сусекам все белое, что
попадалось им на глаза. В комнату Элиз и Вики стащили белые занавески, белые
сорочки Барбары, белые ленты, даже белое полотенце для крещения.
Возвратившийся Хендрик застал квартиру в разобранном состоянии, а сына
вообще в ангельских перьях, и пошел на балкон курить, чтобы не видить этого
безобразия. Прошел почти час, когда его позвали.
- Мы пойдем вперед, - сказала Барбара, натягивая плащ, - Вы приходите
не сразу.
- Тогда, - Хендрик полез в карман, - вот это мой свадебный подарок.
На его ладони сверкнул маленький золотой крестик, он протянул его Вике.
- Возьми, дочка. Пусть будет твоим. Я купил его еще месяц назад.
Все посмотрели на Хендрика, и только теперь Элиз поняла, откуда ночью
взялась монашка: отец готовился к экстремальной ситуации. Она повисла у него
на шее и поцеловала в щеку. По пути Элизабет забежала в свою комнату и
принесла коробочку - это было кольцо.

Тихо, как голос из далекого космоса, доносился из-под купола распевный
голос отца Валентайна. Пока Барбара и Элиз вели Вику к алтарной части
собора, переливы органа сопровождали их шествие. Матушка Магдалена ожидала
их на возвышении у распятия. Потом музыка утихла и отец Валентайн спустился