Страница:
[872]
Сергей Николаевич хотел сохранить семью, но Анна Васильевна была неумолима, даже жестока. Наверно, она была права: и в самом деле пришла пора так или иначе разрубить этот затянувшийся узел. В июле 1918 года их брак был расторгнут постановлением Владивостокской духовной консистории. [873]Анна Васильевна вернулась в Японию к Александру Васильевичу. Маленький сын Тимирёвых, Володя, жил в Кисловодске у своей бабушки В. И. Сафоновой.
В Токио Колчак явился к послу В. Н. Крупенскому с просьбой устроить ему встречу с руководством японского Генерального штаба. Посол был недоволен тем, как вёл себя Колчак с японцами: «Вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение по отношению к Японии… Они себе составили мнение о вас, как о своём враге… и поэтому они, конечно, вам не только помощи не будут оказывать, но будут оказывать противодействие вашей работе». Однако просьбу Колчака посол всё же выполнил.
Аудиенция у начальника Генштаба генерала Ихары носила, по-видимому, протокольный характер. Разговор по существу шёл с его помощником, генералом Танакой. В беседе участвовали также посол Крупенский и генерал Н. А. Степанов, приехавший с Юга России. Адмирал сказал, что он считает Японию державой, дружественной России. Сам он остаётся верен союзническому долгу в общей войне с Германией. Он просил у японских представителей помощи в приобретении небольшой партии оружия, чтобы выбить из Владивостока красные части, состоящие в основном из венгерских и немецких военнопленных. К сожалению, его действия были неправильно поняты, и он натолкнулся на скрытое и открытое противодействие.
– …Ваше превосходительство, – говорил Колчак, – если бы в моём распоряжении был огромный корпус, к которому можно было бы применять метод разложения по германскому образцу, я бы понял, но у меня только два полка, что же к таким силам применять такие средства. Это по меньшей мере неудобно.
Танака рассмеялся, подумал и сказал:
– Знаете, адмирал, останьтесь у нас в Японии; когда можно будет ехать, я скажу вам, а пока у нас здесь есть хо рошие места, поезжайте туда и отдохните.
Колчак тоже подумал, не нашёл другого выхода и ответил:
– Хорошо, я останусь пока в Японии. [874]
Это было похоже на интернирование, сделанное в самой деликатной форме. Японцы убедились, что управлять Колчаком очень трудно. И в то же время он был слишком крупной фигурой. Такая известная и трудноуправляемая личность на Дальнем Востоке им была не нужна.
Колчак немного задержался в Токио, поджидая Анну Васильевну. Однажды к нему явился британский генерал Альфред Нокс. Долговязый блондин спортивного вида, старше Колчака на несколько лет, он излучал деловитость и оптимизм. По-русски говорил почти без ошибок, с небольшим акцентом. (Сказывалось долгое пребывание в России, когда он состоял при английском посольстве в Петрограде.) В завязавшемся разговоре Колчак поделился своими харбинскими впечатлениями, а затем перешли к положению во Владивостоке. Нокс поставил вопрос со всей прямотой: «Каким образом можно создать власть?» (Большевистские Советы ни он, ни Колчак властью не считали.) Беседовали долго, и Колчак обещал представить генералу записку по этому вопросу. [875]
Они понравились друг другу, кажется, с этой первой встречи. Нокс вообще нравился многим русским, с кем имел дело. Генерал М. А. Иностранцев, встречавшийся с ним впоследствии в Сибири, писал, что это был «сердечный и отзывчивый человек, чрезвычайно полюбивший Россию, болевший за неё, переживавший её страдания, как свои личные». [876]
Затем, по совету Крупенского, Колчак нанёс визит французскому послу в Токио Э. Реньо. Видимо, уже тогда предполагалось, что он будет назначен главой французской миссии во Владивостоке. Реньо был профессиональным дипломатом, долго служил на Ближнем Востоке и тамошние дела знал лучше, чем русские. По-русски не говорил. Но к России и к русским всегда относился благожелательно. Беседа с Реньо, видимо, носила более общий и официальный характер. [877]
Встретив Анну Васильевну, Колчак поехал с ней отдыхать. Судя по письмам и воспоминаниям Анны Васильевны, они побывали на двух курортах – Никко (в 100 километрах от Токио, в горах) и Атами, тоже недалеко от Токио, но на берегу океана. [878]В Никко он работал над запиской для Нокса. Чтобы выяснить положение во Владивостоке, он послал туда на разведку Вуича, просматривал и изучал газетные сообщения.
5 апреля 1918 года Япония, в ответ на убийство двух своих граждан, высадила во Владивостоке десант. Вслед за тем небольшой десант высадили и англичане. Но в городе продолжала существовать Советская власть, пока 29 июня её не свергли чехословацкие легионеры. Тотчас же туда из Харбина переехало «Временное правительство автономной Сибири» во главе с эсером П. Я. Дербером. Колчак знал этих людей. Их «правительство» прежде ютилось в вагоне, стоявшем в одном из тупиков на харбинской станции. Ни денег, ни оружия, ни войск оно не имело. Они тогда заманивали Колчака к себе, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Во Владивостоке эти люди, как видно, продолжали жить в том же вагоне, в каком приехали из Харбина.
В борьбе за власть решил попытать счастья и старый Хорват, переехавший на станцию Гродеково и объявивший себя «верховным правителем» России. Считая Хорвата самым авторитетным лицом на русском Дальнем Востоке, Колчак считал полезным временное объединение здесь власти в его руках. Но Хорват пригласил в состав своего правительства таких людей, которых Колчак знал по Харбину и не питал к ним уважения. Поэтому он отклонил предложение Хорвата занять в его правительстве пост морского министра.
В руках Колчака оказался ряд постановлений и распоряжений этих правительств, и он понял, что они заняты только борьбой за власть, а конкретными делами по налаживанию жизни не занимаются. В то же время постановления земства, введённого в Приморье в 1917 году Временным правительством, носили деловой характер. Это понравилось Колчаку. Он не знал тогда, что в этих новых земствах сильны позиции большевиков, которые до поры до времени стараются себя не показывать. Колчак решил, что надо делать ставку на местное самоуправление, а также на помощь союзников. [879]В них ему впоследствии тоже пришлось горько разочароваться.
В беседе с корреспондентом иркутской газеты «Свободный край» Колчак сказал, что воссоздание государственности надо начать с вооружённой силы – сначала в виде отдельных отрядов при союзных войсках. На освобождённых от большевиков территориях, при наведении там элементарного порядка, можно будет восстанавливать местное самоуправление. По мере расширения этих территорий оно обеспечит созыв более широкого представительного органа, например, Сибирской областной думы, которая создаст правительство. В его подчинение вступят русские воинские формирования. В дальнейшем, когда воссозданный на востоке фронт уйдёт далеко на запад, это правительство примет меры для достижения конечной цели – созыва Российского Учредительного собрания. [880]Эти же положения легли в основу записки, представленной Ноксу.
Колчак не признавал того Учредительного собрания, которое было избрано в нездоровой обстановке всеобщего возбуждения в конце 1917 года и, по его мнению, не выражало действительной воли народа. Призванное решить национальные задачи России, оно начало единственное своё заседание с пения «Интернационала». И весь ход этого заседания отражал только борьбу партийных интересов. Со свойственной ему прямотой Колчак говорил, что разгон этого Собрания является заслугой большевиков. [881]
Из России приходили неясные и отрывочные известия. Сообщалось, что в Самаре собираются члены разогнанного Учредительного собрания. Это, конечно, не привлекало Колчака. Стало известно, что в Омске образовалось Сибирское правительство. Генерал Степанов, приехавший с Юга, рассказал о создании Алексеевым и Корниловым Добровольческой армии.
Зная, что на Дальнем Востоке японцы работать ему не дадут, Колчак решил пробираться на Юг, чтобы разыскать свою семью, а потом явиться к Алексееву и Корнилову. Он не знал, что Корнилов погиб ещё в апреле. Алексеев же всё чаще и тяжелее болел.
В сентябре стало известно, что Нокс и Реньо на одном пароходе едут во Владивосток. Видимо, с помощью Нокса Колчак получил место на этом пароходе. Японцы не препятствовали его отъезду. А с Анной Васильевной он условился, что вызовет её, как только где-то прочно устроится. [882]
16 сентября 1918 года Колчак отправился во Владивосток. Заканчивались скитания по дальним и чужим странам. А на родине, в России, у него теперь не было своего угла и неизвестно где ютилась семья. Не было и Русского флота, вырастившего и воспитавшего его, в который он, в свою очередь, вложил много сил. Всё сгорело в огне и дыму этой войны – остался один пепел. Рухнуло и государство. Теперь всё надо было создавать заново. Он возвращался в Россию не только для того, чтобы воевать, но также чтобы и строить.
Глава шестая
* * *
В Японии Александра Васильевича уже ожидала Анна Васильевна. Вскоре, однако, пришло письмо от её мужа, С. Н. Тимирёва, и ей пришлось ехать во Владивосток решать свои семейные проблемы.Сергей Николаевич хотел сохранить семью, но Анна Васильевна была неумолима, даже жестока. Наверно, она была права: и в самом деле пришла пора так или иначе разрубить этот затянувшийся узел. В июле 1918 года их брак был расторгнут постановлением Владивостокской духовной консистории. [873]Анна Васильевна вернулась в Японию к Александру Васильевичу. Маленький сын Тимирёвых, Володя, жил в Кисловодске у своей бабушки В. И. Сафоновой.
В Токио Колчак явился к послу В. Н. Крупенскому с просьбой устроить ему встречу с руководством японского Генерального штаба. Посол был недоволен тем, как вёл себя Колчак с японцами: «Вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение по отношению к Японии… Они себе составили мнение о вас, как о своём враге… и поэтому они, конечно, вам не только помощи не будут оказывать, но будут оказывать противодействие вашей работе». Однако просьбу Колчака посол всё же выполнил.
Аудиенция у начальника Генштаба генерала Ихары носила, по-видимому, протокольный характер. Разговор по существу шёл с его помощником, генералом Танакой. В беседе участвовали также посол Крупенский и генерал Н. А. Степанов, приехавший с Юга России. Адмирал сказал, что он считает Японию державой, дружественной России. Сам он остаётся верен союзническому долгу в общей войне с Германией. Он просил у японских представителей помощи в приобретении небольшой партии оружия, чтобы выбить из Владивостока красные части, состоящие в основном из венгерских и немецких военнопленных. К сожалению, его действия были неправильно поняты, и он натолкнулся на скрытое и открытое противодействие.
– …Ваше превосходительство, – говорил Колчак, – если бы в моём распоряжении был огромный корпус, к которому можно было бы применять метод разложения по германскому образцу, я бы понял, но у меня только два полка, что же к таким силам применять такие средства. Это по меньшей мере неудобно.
Танака рассмеялся, подумал и сказал:
– Знаете, адмирал, останьтесь у нас в Японии; когда можно будет ехать, я скажу вам, а пока у нас здесь есть хо рошие места, поезжайте туда и отдохните.
Колчак тоже подумал, не нашёл другого выхода и ответил:
– Хорошо, я останусь пока в Японии. [874]
Это было похоже на интернирование, сделанное в самой деликатной форме. Японцы убедились, что управлять Колчаком очень трудно. И в то же время он был слишком крупной фигурой. Такая известная и трудноуправляемая личность на Дальнем Востоке им была не нужна.
Колчак немного задержался в Токио, поджидая Анну Васильевну. Однажды к нему явился британский генерал Альфред Нокс. Долговязый блондин спортивного вида, старше Колчака на несколько лет, он излучал деловитость и оптимизм. По-русски говорил почти без ошибок, с небольшим акцентом. (Сказывалось долгое пребывание в России, когда он состоял при английском посольстве в Петрограде.) В завязавшемся разговоре Колчак поделился своими харбинскими впечатлениями, а затем перешли к положению во Владивостоке. Нокс поставил вопрос со всей прямотой: «Каким образом можно создать власть?» (Большевистские Советы ни он, ни Колчак властью не считали.) Беседовали долго, и Колчак обещал представить генералу записку по этому вопросу. [875]
Они понравились друг другу, кажется, с этой первой встречи. Нокс вообще нравился многим русским, с кем имел дело. Генерал М. А. Иностранцев, встречавшийся с ним впоследствии в Сибири, писал, что это был «сердечный и отзывчивый человек, чрезвычайно полюбивший Россию, болевший за неё, переживавший её страдания, как свои личные». [876]
Затем, по совету Крупенского, Колчак нанёс визит французскому послу в Токио Э. Реньо. Видимо, уже тогда предполагалось, что он будет назначен главой французской миссии во Владивостоке. Реньо был профессиональным дипломатом, долго служил на Ближнем Востоке и тамошние дела знал лучше, чем русские. По-русски не говорил. Но к России и к русским всегда относился благожелательно. Беседа с Реньо, видимо, носила более общий и официальный характер. [877]
Встретив Анну Васильевну, Колчак поехал с ней отдыхать. Судя по письмам и воспоминаниям Анны Васильевны, они побывали на двух курортах – Никко (в 100 километрах от Токио, в горах) и Атами, тоже недалеко от Токио, но на берегу океана. [878]В Никко он работал над запиской для Нокса. Чтобы выяснить положение во Владивостоке, он послал туда на разведку Вуича, просматривал и изучал газетные сообщения.
5 апреля 1918 года Япония, в ответ на убийство двух своих граждан, высадила во Владивостоке десант. Вслед за тем небольшой десант высадили и англичане. Но в городе продолжала существовать Советская власть, пока 29 июня её не свергли чехословацкие легионеры. Тотчас же туда из Харбина переехало «Временное правительство автономной Сибири» во главе с эсером П. Я. Дербером. Колчак знал этих людей. Их «правительство» прежде ютилось в вагоне, стоявшем в одном из тупиков на харбинской станции. Ни денег, ни оружия, ни войск оно не имело. Они тогда заманивали Колчака к себе, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Во Владивостоке эти люди, как видно, продолжали жить в том же вагоне, в каком приехали из Харбина.
В борьбе за власть решил попытать счастья и старый Хорват, переехавший на станцию Гродеково и объявивший себя «верховным правителем» России. Считая Хорвата самым авторитетным лицом на русском Дальнем Востоке, Колчак считал полезным временное объединение здесь власти в его руках. Но Хорват пригласил в состав своего правительства таких людей, которых Колчак знал по Харбину и не питал к ним уважения. Поэтому он отклонил предложение Хорвата занять в его правительстве пост морского министра.
В руках Колчака оказался ряд постановлений и распоряжений этих правительств, и он понял, что они заняты только борьбой за власть, а конкретными делами по налаживанию жизни не занимаются. В то же время постановления земства, введённого в Приморье в 1917 году Временным правительством, носили деловой характер. Это понравилось Колчаку. Он не знал тогда, что в этих новых земствах сильны позиции большевиков, которые до поры до времени стараются себя не показывать. Колчак решил, что надо делать ставку на местное самоуправление, а также на помощь союзников. [879]В них ему впоследствии тоже пришлось горько разочароваться.
В беседе с корреспондентом иркутской газеты «Свободный край» Колчак сказал, что воссоздание государственности надо начать с вооружённой силы – сначала в виде отдельных отрядов при союзных войсках. На освобождённых от большевиков территориях, при наведении там элементарного порядка, можно будет восстанавливать местное самоуправление. По мере расширения этих территорий оно обеспечит созыв более широкого представительного органа, например, Сибирской областной думы, которая создаст правительство. В его подчинение вступят русские воинские формирования. В дальнейшем, когда воссозданный на востоке фронт уйдёт далеко на запад, это правительство примет меры для достижения конечной цели – созыва Российского Учредительного собрания. [880]Эти же положения легли в основу записки, представленной Ноксу.
Колчак не признавал того Учредительного собрания, которое было избрано в нездоровой обстановке всеобщего возбуждения в конце 1917 года и, по его мнению, не выражало действительной воли народа. Призванное решить национальные задачи России, оно начало единственное своё заседание с пения «Интернационала». И весь ход этого заседания отражал только борьбу партийных интересов. Со свойственной ему прямотой Колчак говорил, что разгон этого Собрания является заслугой большевиков. [881]
Из России приходили неясные и отрывочные известия. Сообщалось, что в Самаре собираются члены разогнанного Учредительного собрания. Это, конечно, не привлекало Колчака. Стало известно, что в Омске образовалось Сибирское правительство. Генерал Степанов, приехавший с Юга, рассказал о создании Алексеевым и Корниловым Добровольческой армии.
Зная, что на Дальнем Востоке японцы работать ему не дадут, Колчак решил пробираться на Юг, чтобы разыскать свою семью, а потом явиться к Алексееву и Корнилову. Он не знал, что Корнилов погиб ещё в апреле. Алексеев же всё чаще и тяжелее болел.
В сентябре стало известно, что Нокс и Реньо на одном пароходе едут во Владивосток. Видимо, с помощью Нокса Колчак получил место на этом пароходе. Японцы не препятствовали его отъезду. А с Анной Васильевной он условился, что вызовет её, как только где-то прочно устроится. [882]
16 сентября 1918 года Колчак отправился во Владивосток. Заканчивались скитания по дальним и чужим странам. А на родине, в России, у него теперь не было своего угла и неизвестно где ютилась семья. Не было и Русского флота, вырастившего и воспитавшего его, в который он, в свою очередь, вложил много сил. Всё сгорело в огне и дыму этой войны – остался один пепел. Рухнуло и государство. Теперь всё надо было создавать заново. Он возвращался в Россию не только для того, чтобы воевать, но также чтобы и строить.
Глава шестая
Омск бросает вызов Москве
14 мая 1918 года на станции Челябинск остановился поезд с чехословацкими солдатами. На прицепленной к нему открытой платформе был закреплён фургон, и чешский солдат его чинил. Мимо проходил эшелон с беженцами и австро-венгерскими военнопленными. Кто-то швырнул кусок железа и попал в голову чеха, который потерял сознание.
Месть чехословацких легионеров была скорой и беспощадной. Поезд остановили, отцепили от него три вагона с пленными, выгнали их на пути. Быстро, с применением рукоприкладства, провели следствие, вытащили прятавшегося за спины молодого венгра, который совершил хулиганский поступок, и тут же закололи его штыками. Безоружные венгры ничего не могли сделать против вооружённых чехов и словаков.
Челябинский Совет задержал нескольких участников самосуда. Тогда чехи и словаки захватили вокзал, оцепили центр города, разоружили местный гарнизон и перерезали телефонную линию. Когда Совет освободил арестованных, легионеры ушли из города, но продолжали удерживать вокзал. [883]
Родственные славянские народы чехи и словаки не любили венгров, которые в тогдашней Австро-Венгрии были одной из двух господствующих наций. Во время Первой мировой войны чехи и словаки массами сдавались в плен. Венгры же дрались по-настоящему.
В плену среди чехов и словаков развернулось движение за воссоздание собственной государственности. Чтобы добиться этого, надо было сокрушить империю Габсбургов. Первая дивизия, сформированная из чехов и словаков, в 1917 году выдвинулась на Восточный фронт и показала стойкость в боях. Вскоре была сформирована вторая дивизия, затем третья. Их свели в Чехословацкий корпус, или легион, как его называли сами чехи и словаки.
Чехословацким частям не хватало офицеров. Вакантные должности заполнялись отчасти собственными выдвиженцами. Так, прапорщик Радола Гайда, по профессии фельдшер, стал командовать полком. Приглашались и русские офицеры, изгнанные солдатскими комитетами из своих частей.
Когда был заключён Брестский мир, Чехословацкий национальный совет решил перебросить корпус на Западный фронт, во Францию. Французское правительство охотно приняло это предложение и включило корпус в состав своих войск. Советское же правительство оказалось как бы между двух огней. С одной стороны, оно не хотело окончательно портить отношения с Антантой. С другой же стороны, Германия была недовольна тем, что из России, заключившей с ней мирный договор, перебрасываются подкрепления её врагам.
Политическое руководство и командование корпуса вполне лояльно относились к Советской власти. Корпус отказал в помощи Центральной Раде, которую теснили большевики. Не получил помощи и генерал Алексеев. 26 марта 1918 года, после долгих переговоров, с Советским правительством было заключено соглашение об эвакуации Чехословацкого корпуса через Владивосток. Корпус должен был сдать основную часть своего оружия, оставив для самозащиты только одну вооружённую роту на эшелон. Этот пункт соглашения вызвал в корпусе большое недовольство и всячески саботировался. Значительная часть оружия осталась несданной. [884]
То ли поэтому, то ли под давлением Германии, но большевистское руководство, сославшись на высадку японцев во Владивостоке, распорядилось приостановить эвакуацию и затеяло новые переговоры. Это вызвало ропот и недовольство среди легионеров. Поползли слухи, что их хотят заключить в лагеря, а потом выдать Австро-Венгрии, где их ждёт суд за измену. Стали раздаваться голоса, что во Владивосток надо пробиваться силой оружия.
Когда в Москве стало известно об инциденте в Челябинске, власти арестовали двух членов Чехословацкого национального совета. Находясь под арестом, они разослали по эшелонам телеграммы с приказанием сдать всё оружие. Как раз в это время в Челябинске собрался съезд чехословацких военных делегатов. Московские аресты усилили на съезде позицию так называемой «военной партии» во главе с Богданом Павлу. Съезд постановил прекратить сдачу оружия и двигаться во Владивосток «собственным порядком».
Ответный ход большевиков был не очень расчётлив. 25 мая нарком по военным делам Л. Д. Троцкий разослал телеграмму:
В то время Чехословацкий корпус (40 тысяч бойцов) являлся единственной крупной и хорошо организованной военной силой на всём пространстве страны, охваченной хаосом и беззаконием.
Придя к власти, большевики вскоре заявили себя жёсткими государственниками. Но они долго не могли справиться с разгулявшейся «атаманщиной», при помощи которой пришли к власти и которой было немало в их собственных рядах. Кроме того, они сразу задались целью не просто восстановить в стране государственную власть и наладить нормальную жизнь, казавшуюся многим из них пошлостью и мещанством. Нет, они сразу стали вводить «социалистические преобразования». «Красногвардейская атака на капитал», имевшая явные черты «атаманщины» и в короткое время лишившая собственности тысячи людей, создала для новой власти массу врагов – от крупных воротил до мелких хозяйчиков. Дело дошло и до простого мужика, «укрывателя хлеба» – в деревне тогда, в обстановке безудержной инфляции, не прятал хлеб только тот, кто его не имел, а таких там пока было ещё немного.
13 мая 1918 года ВЦИК утвердил декрет Совнаркома о предоставлении наркому продовольствия чрезвычайных полномочий, вплоть до применения вооружённой силы, в деле продовольственных заготовок. В деревню были двинуты продотряды. В обращении к ним председатель Совнаркома В. И. Ленин и нарком продовольствия А. Д. Цюрупа писали: «Хлеб надо достать во что бы то ни стало. Если нельзя взять хлеб у деревенской буржуазии обычными средствами, то надо взять его силой». 11 июня были учреждены волостные и сельские комитеты бедноты (комбеды). [886]Члены их, назначавшиеся сверху, сосредоточили в своих руках всю власть на селе. Древнее мирское самоуправление, включая сельский сход, фактически было ликвидировано. Всё это сопровождалось разгулом беззакония при изъятии «хлебных излишков», на деле же – всего имеющегося хлеба. Такого деревня ещё не знала.
Географию крестьянских восстаний 1918 году (в советской литературе – «кулацких мятежей») трудно определить точно. Они охватили почти всю страну. Карательные отряды едва успевали их подавлять. И когда в такой обстановке восстали чехословацкие легионеры, положение большевиков стало критическим. Если бы чехи и словаки повернули тогда на Москву, ленинскому Совнаркому пришлось бы совсем туго.
К началу конфликта чехословацкие эшелоны растянулись на шесть с половиной тысяч вёрст. Головные составы, под командой генерала Дитерихса, выходили на КВЖД.
Михаил Константинович Дитерихс (1874–1937) родился в России, в семье чешского происхождения. Участвовал в Русско-японской войне. Первую мировую войну начинал на Юго-Западном фронте. Потом командовал русской дивизией на Салоникском фронте. Вернувшись в Россию, отклонил предложение Керенского занять пост военного министра и был назначен генерал-квартирмейстером Ставки при главнокомандующем Корнилове. Позднее чехословацкие легионеры попросили его возглавить их корпус, и он принял командование над ним. Вскоре после разрыва с большевиками авангардные части корпуса, руководимые Дитерихсом, взяли Владивосток. [887]
Чехословацкий авангард сильно оторвался от следовавших за ним эшелонов. Ближайшими к Дитерихсу частями, стоявшими в Новониколаевске, командовал Р. Гайда. В ночь на 26 мая его войска, совместно с тайно сформированным отрядом русских офицеров, захватили город. Офицерские отряды существовали во многих городах Сибири и сыграли видную роль в антибольшевистском движении. Их руководители в условиях подполья действовали под другими фамилиями. Потом они присоединили их к настоящим. Так появились А. Н. Гришин-Алмазов и П. П. Иванов-Ринов.
Эшелонами в Челябинске командовал русский офицер С. Н. Войцеховский. Арьергардными же частями, подходившими к Пензе, – чешский офицер С. Чечек. Стремясь воссоединить свои силы, чехи и словаки начали наступление вдоль железной дороги: Чечек и Войцеховский – на восток, а Гайда и Дитерихс – на запад. Взяв Пензу и вскоре вернув её большевикам, Чечек переправился через Волгу и 8 июня занял Самару. Войцеховский же и Гайда 10 июня соединились у Омска. Затем Войцеховский двинулся навстречу Чечеку и 6 июля соединился с ним в Златоусте. [888]Гайде же и Дитерихсу, совместно с войсками союзников и отрядами атамана Семёнова, удалось наладить сквозное движение по Транссибирской магистрали только в начале сентября.
После этого чехословацкий корпус мог сосредоточиться во Владивостоке и ожидать транспортов в Европу. Но у руководства Антанты к этому времени возникла идея при помощи корпуса восстановить Восточный фронт против Германии, а заодно свергнуть большевистское правительство. Чехи и словаки были против втягивания их во внутрироссийские распри и хотели как можно скорее уехать из русского хаоса. Командование корпуса не могло не учитывать эти настроения. Поэтому Войцеховский, соединившись с Чечеком и взяв общее командование в свои руки, постарался расширить свой фронт на север. 22 июля был взят Симбирск, а 6 августа – Казань. Красные уходили из этого города столь поспешно, что оставили в нём золотой запас Российской империи, вывезенный туда, когда создалась угроза Петрограду со стороны немцев. Не успела уехать из Казани и Академия Генерального штаба, также в своё время эвакуированная из Петрограда.
В дальнейшие планы Чехословацкого корпуса входило овладение Екатеринбургом и Пермью, откуда намечалось движение на Вологду, [889]где Северная железная дорога пересекалась с Архангельской. Из Архангельска путь в Европу был много короче, чем из Владивостока.
На следующий день после взятия Казани, 7 августа, восстал Ижевский завод. Огромное предприятие, принадлежавшее казне, выпускало винтовки. К концу войны численность рабочих на нём достигла 27 тысяч. После Брестского мира на завод вернулись ранее мобилизованные рабочие – ещё несколько тысяч. А производство резко пало, заработки – тоже, множество людей осталось без работы. Начались перебои с хлебом. Власти ничего не делали, чтобы решить проблемы, вставшие в связи с окончанием войны, а недовольство пытались заглушить репрессиями. Бои на заводе шли целый день, и к ночи красные были изгнаны.
Аналогичная ситуация сложилась на Боткинском заводе. Через 10 дней восстал и он. К восстанию присоединились крестьяне соседних деревень и рабочие мелких заводов. [890]
На территориях, откуда были изгнаны большевики, возникли органы новой власти. 8 июня, сразу после вступления легионеров в Самару, там был образован Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), претендовавший на всероссийскую власть. Сначала в него входило 5 человек, потом подъехали другие члены распущенного большевиками Собрания, так что состав расширился до 97 человек. Председательствовал эсер В. К. Вольский. Текущее управление осуществлял Совет управляющих ведомствами во главе с эсером Е. Ф. Роговским. [891]В Комуче сложилось явное засилье эсеров, которые сочувствовали многим большевистским новшествам и не спешили с ними расстаться. Самарские обыватели с недоумением показывали на красный флаг, который развевался над зданием, где заседала новая власть: «Почему не убрали эту красную тряпку?» [892]
Комуч начал создавать свои вооружённые силы (Народную армию) сначала на добровольной основе. Командование одной из первых дружин было предложено подполковнику Генерального штаба В. О. Каппелю. «Согласен, – ответил он. – Попробую воевать. Я монархист по убеждению, но стану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками. Даю слово офицера держать себя лояльно к Комучу». В дальнейшем отряды, которыми командовал Каппель, сыграли важную роль во взятии Казани.
Комуч попытался провести мобилизацию, но население не желало воевать и всячески уклонялось. Народная армия Комуча унаследовала многие черты «керенщины» (в виде разных комитетов и прочих нововведений того времени) и в целом оказалась не очень боеспособной.
В Томске вскоре после изгнания большевиков вновь собралась Сибирская областная дума, когда-то ими разогнанная. Она предложила ранее образованному Сибирскому правительству приступить к своим обязанностям. Председатель этого правительства Дербер находился во Владивостоке, связь с которым ещё не наладилась. Поэтому новым председателем был избран 55-летний П. В. Вологодский.
Коренной сибиряк, родившийся в семье сельского священника, Пётр Васильевич учился на юридическом факультете Петербургского университета, но был исключён из него за «неодобрительное поведение», что выразилось в посещении кружка сибирских областников. Позднее он сдал экзамены в Харькове и получил университетский диплом. Несколько лет служил по судебному ведомству в Сибири на мелких должностях. В 1897 году ушёл в отставку в чине коллежского секретаря. С этого времени занимался адвокатской практикой в Омске, выступал защитником на некоторых политических процессах. Ему удавалось смягчать приговоры, и ни один из его подзащитных не был приговорён к смертной казни. Был избран во II Думу, но, как видно, сильно задержался с выездом. Пока ехал, Дума была распущена. В июле 1917 года был назначен старшим председателем Омской судебной палаты. По какому-то недоразумению его одно время приписывали к эсерам, хотя таковым он не был. Скорее – сибирским областником. Вообще же он был человек беспартийный. Административного опыта у него, по правде говоря, было мало. Но в Сибири он слыл человеком безупречно честным и порядочным. Правительство, возглавляемое таким человеком, вызывало уважение. [893]
Наиболее колоритной фигурой в Сибирском правительстве был 28-летний Иван Андрианович Михайлов, сын народовольца, родившийся в каторжной тюрьме. Он закончил юридический факультет Петербургского университета, но затем занялся проблемами финансов и экономики. Был ближайшим помощником А. И. Шингарёва, когда тот занимал во Временном правительстве сначала пост министра земледелия, а затем – финансов. Его политические убеждения были неясны даже его ближайшим сотрудникам. Скорее всего он был чистый прагматик. В начале революции выступал как эсер, а переехав в Сибирь и войдя в Сибирское правительство, стал действовать независимо от эсеров и мало с ними считаясь. Эсеры прозвали его Ванькой Каином. А от сослуживцев он получил прозвище «Иван Интриганович».
Михайлов действительно был мастером закулисных действий и разного рода заговоров. Деятельный, энергичный, хороший спорщик, обладавший даром властного обаяния, он постоянно был занят тем, что группировал вокруг себя одних министров, а других выдавливал из правительства. Таланты, которыми его наделила природа вовсе не скупо, он, к сожалению, больше расходовал на подобного рода возню, чем на настоящее дело. И в кресло министра финансов сел по своей самоуверенности и по недостатку в Сибири классных специалистов. Ибо финансы – такая область, которой нельзя овладеть с наскока, в которой масса потайных ходов и выходов, знакомых только тем, кто, просидев на этом поприще десятки лет, ушёл с головой в это царство гномов, с его тихими подземными войнами, в результате которых одни становятся венчанными и невенчанными королями, а другие хватаются за голову, в одночасье теряя всё.
Месть чехословацких легионеров была скорой и беспощадной. Поезд остановили, отцепили от него три вагона с пленными, выгнали их на пути. Быстро, с применением рукоприкладства, провели следствие, вытащили прятавшегося за спины молодого венгра, который совершил хулиганский поступок, и тут же закололи его штыками. Безоружные венгры ничего не могли сделать против вооружённых чехов и словаков.
Челябинский Совет задержал нескольких участников самосуда. Тогда чехи и словаки захватили вокзал, оцепили центр города, разоружили местный гарнизон и перерезали телефонную линию. Когда Совет освободил арестованных, легионеры ушли из города, но продолжали удерживать вокзал. [883]
Родственные славянские народы чехи и словаки не любили венгров, которые в тогдашней Австро-Венгрии были одной из двух господствующих наций. Во время Первой мировой войны чехи и словаки массами сдавались в плен. Венгры же дрались по-настоящему.
В плену среди чехов и словаков развернулось движение за воссоздание собственной государственности. Чтобы добиться этого, надо было сокрушить империю Габсбургов. Первая дивизия, сформированная из чехов и словаков, в 1917 году выдвинулась на Восточный фронт и показала стойкость в боях. Вскоре была сформирована вторая дивизия, затем третья. Их свели в Чехословацкий корпус, или легион, как его называли сами чехи и словаки.
Чехословацким частям не хватало офицеров. Вакантные должности заполнялись отчасти собственными выдвиженцами. Так, прапорщик Радола Гайда, по профессии фельдшер, стал командовать полком. Приглашались и русские офицеры, изгнанные солдатскими комитетами из своих частей.
Когда был заключён Брестский мир, Чехословацкий национальный совет решил перебросить корпус на Западный фронт, во Францию. Французское правительство охотно приняло это предложение и включило корпус в состав своих войск. Советское же правительство оказалось как бы между двух огней. С одной стороны, оно не хотело окончательно портить отношения с Антантой. С другой же стороны, Германия была недовольна тем, что из России, заключившей с ней мирный договор, перебрасываются подкрепления её врагам.
Политическое руководство и командование корпуса вполне лояльно относились к Советской власти. Корпус отказал в помощи Центральной Раде, которую теснили большевики. Не получил помощи и генерал Алексеев. 26 марта 1918 года, после долгих переговоров, с Советским правительством было заключено соглашение об эвакуации Чехословацкого корпуса через Владивосток. Корпус должен был сдать основную часть своего оружия, оставив для самозащиты только одну вооружённую роту на эшелон. Этот пункт соглашения вызвал в корпусе большое недовольство и всячески саботировался. Значительная часть оружия осталась несданной. [884]
То ли поэтому, то ли под давлением Германии, но большевистское руководство, сославшись на высадку японцев во Владивостоке, распорядилось приостановить эвакуацию и затеяло новые переговоры. Это вызвало ропот и недовольство среди легионеров. Поползли слухи, что их хотят заключить в лагеря, а потом выдать Австро-Венгрии, где их ждёт суд за измену. Стали раздаваться голоса, что во Владивосток надо пробиваться силой оружия.
Когда в Москве стало известно об инциденте в Челябинске, власти арестовали двух членов Чехословацкого национального совета. Находясь под арестом, они разослали по эшелонам телеграммы с приказанием сдать всё оружие. Как раз в это время в Челябинске собрался съезд чехословацких военных делегатов. Московские аресты усилили на съезде позицию так называемой «военной партии» во главе с Богданом Павлу. Съезд постановил прекратить сдачу оружия и двигаться во Владивосток «собственным порядком».
Ответный ход большевиков был не очень расчётлив. 25 мая нарком по военным делам Л. Д. Троцкий разослал телеграмму:
«Все Советы на железной дороге обязаны, под страхом тяжёлой ответственности, разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который найден будет вооружённым на железнодорожной линии, должен быть расстрелян на месте; каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооружённый, должен быть выброшен из вагонов и заключён в лагерь военнопленных… Одновременно посылаются в тыл чехословаков надёжные силы, которым поручено проучить мятежников… Ни один вагон с чехословаками не должен продвинуться на Владивосток…» [885]В действительности местные Советы не имели никакой возможности «выбрасывать» легионеров из эшелонов, а у самого наркома не было «надёжных сил», чтобы «проучить» мятежников. Телеграмма, посылавшаяся с целью запугивания, возымела обратное действие. Расценив её как объявление открытой войны, легионеры стали разгонять Советы и разоружать подразделения Красной Армии.
В то время Чехословацкий корпус (40 тысяч бойцов) являлся единственной крупной и хорошо организованной военной силой на всём пространстве страны, охваченной хаосом и беззаконием.
Придя к власти, большевики вскоре заявили себя жёсткими государственниками. Но они долго не могли справиться с разгулявшейся «атаманщиной», при помощи которой пришли к власти и которой было немало в их собственных рядах. Кроме того, они сразу задались целью не просто восстановить в стране государственную власть и наладить нормальную жизнь, казавшуюся многим из них пошлостью и мещанством. Нет, они сразу стали вводить «социалистические преобразования». «Красногвардейская атака на капитал», имевшая явные черты «атаманщины» и в короткое время лишившая собственности тысячи людей, создала для новой власти массу врагов – от крупных воротил до мелких хозяйчиков. Дело дошло и до простого мужика, «укрывателя хлеба» – в деревне тогда, в обстановке безудержной инфляции, не прятал хлеб только тот, кто его не имел, а таких там пока было ещё немного.
13 мая 1918 года ВЦИК утвердил декрет Совнаркома о предоставлении наркому продовольствия чрезвычайных полномочий, вплоть до применения вооружённой силы, в деле продовольственных заготовок. В деревню были двинуты продотряды. В обращении к ним председатель Совнаркома В. И. Ленин и нарком продовольствия А. Д. Цюрупа писали: «Хлеб надо достать во что бы то ни стало. Если нельзя взять хлеб у деревенской буржуазии обычными средствами, то надо взять его силой». 11 июня были учреждены волостные и сельские комитеты бедноты (комбеды). [886]Члены их, назначавшиеся сверху, сосредоточили в своих руках всю власть на селе. Древнее мирское самоуправление, включая сельский сход, фактически было ликвидировано. Всё это сопровождалось разгулом беззакония при изъятии «хлебных излишков», на деле же – всего имеющегося хлеба. Такого деревня ещё не знала.
Географию крестьянских восстаний 1918 году (в советской литературе – «кулацких мятежей») трудно определить точно. Они охватили почти всю страну. Карательные отряды едва успевали их подавлять. И когда в такой обстановке восстали чехословацкие легионеры, положение большевиков стало критическим. Если бы чехи и словаки повернули тогда на Москву, ленинскому Совнаркому пришлось бы совсем туго.
К началу конфликта чехословацкие эшелоны растянулись на шесть с половиной тысяч вёрст. Головные составы, под командой генерала Дитерихса, выходили на КВЖД.
Михаил Константинович Дитерихс (1874–1937) родился в России, в семье чешского происхождения. Участвовал в Русско-японской войне. Первую мировую войну начинал на Юго-Западном фронте. Потом командовал русской дивизией на Салоникском фронте. Вернувшись в Россию, отклонил предложение Керенского занять пост военного министра и был назначен генерал-квартирмейстером Ставки при главнокомандующем Корнилове. Позднее чехословацкие легионеры попросили его возглавить их корпус, и он принял командование над ним. Вскоре после разрыва с большевиками авангардные части корпуса, руководимые Дитерихсом, взяли Владивосток. [887]
Чехословацкий авангард сильно оторвался от следовавших за ним эшелонов. Ближайшими к Дитерихсу частями, стоявшими в Новониколаевске, командовал Р. Гайда. В ночь на 26 мая его войска, совместно с тайно сформированным отрядом русских офицеров, захватили город. Офицерские отряды существовали во многих городах Сибири и сыграли видную роль в антибольшевистском движении. Их руководители в условиях подполья действовали под другими фамилиями. Потом они присоединили их к настоящим. Так появились А. Н. Гришин-Алмазов и П. П. Иванов-Ринов.
Эшелонами в Челябинске командовал русский офицер С. Н. Войцеховский. Арьергардными же частями, подходившими к Пензе, – чешский офицер С. Чечек. Стремясь воссоединить свои силы, чехи и словаки начали наступление вдоль железной дороги: Чечек и Войцеховский – на восток, а Гайда и Дитерихс – на запад. Взяв Пензу и вскоре вернув её большевикам, Чечек переправился через Волгу и 8 июня занял Самару. Войцеховский же и Гайда 10 июня соединились у Омска. Затем Войцеховский двинулся навстречу Чечеку и 6 июля соединился с ним в Златоусте. [888]Гайде же и Дитерихсу, совместно с войсками союзников и отрядами атамана Семёнова, удалось наладить сквозное движение по Транссибирской магистрали только в начале сентября.
После этого чехословацкий корпус мог сосредоточиться во Владивостоке и ожидать транспортов в Европу. Но у руководства Антанты к этому времени возникла идея при помощи корпуса восстановить Восточный фронт против Германии, а заодно свергнуть большевистское правительство. Чехи и словаки были против втягивания их во внутрироссийские распри и хотели как можно скорее уехать из русского хаоса. Командование корпуса не могло не учитывать эти настроения. Поэтому Войцеховский, соединившись с Чечеком и взяв общее командование в свои руки, постарался расширить свой фронт на север. 22 июля был взят Симбирск, а 6 августа – Казань. Красные уходили из этого города столь поспешно, что оставили в нём золотой запас Российской империи, вывезенный туда, когда создалась угроза Петрограду со стороны немцев. Не успела уехать из Казани и Академия Генерального штаба, также в своё время эвакуированная из Петрограда.
В дальнейшие планы Чехословацкого корпуса входило овладение Екатеринбургом и Пермью, откуда намечалось движение на Вологду, [889]где Северная железная дорога пересекалась с Архангельской. Из Архангельска путь в Европу был много короче, чем из Владивостока.
На следующий день после взятия Казани, 7 августа, восстал Ижевский завод. Огромное предприятие, принадлежавшее казне, выпускало винтовки. К концу войны численность рабочих на нём достигла 27 тысяч. После Брестского мира на завод вернулись ранее мобилизованные рабочие – ещё несколько тысяч. А производство резко пало, заработки – тоже, множество людей осталось без работы. Начались перебои с хлебом. Власти ничего не делали, чтобы решить проблемы, вставшие в связи с окончанием войны, а недовольство пытались заглушить репрессиями. Бои на заводе шли целый день, и к ночи красные были изгнаны.
Аналогичная ситуация сложилась на Боткинском заводе. Через 10 дней восстал и он. К восстанию присоединились крестьяне соседних деревень и рабочие мелких заводов. [890]
На территориях, откуда были изгнаны большевики, возникли органы новой власти. 8 июня, сразу после вступления легионеров в Самару, там был образован Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), претендовавший на всероссийскую власть. Сначала в него входило 5 человек, потом подъехали другие члены распущенного большевиками Собрания, так что состав расширился до 97 человек. Председательствовал эсер В. К. Вольский. Текущее управление осуществлял Совет управляющих ведомствами во главе с эсером Е. Ф. Роговским. [891]В Комуче сложилось явное засилье эсеров, которые сочувствовали многим большевистским новшествам и не спешили с ними расстаться. Самарские обыватели с недоумением показывали на красный флаг, который развевался над зданием, где заседала новая власть: «Почему не убрали эту красную тряпку?» [892]
Комуч начал создавать свои вооружённые силы (Народную армию) сначала на добровольной основе. Командование одной из первых дружин было предложено подполковнику Генерального штаба В. О. Каппелю. «Согласен, – ответил он. – Попробую воевать. Я монархист по убеждению, но стану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками. Даю слово офицера держать себя лояльно к Комучу». В дальнейшем отряды, которыми командовал Каппель, сыграли важную роль во взятии Казани.
Комуч попытался провести мобилизацию, но население не желало воевать и всячески уклонялось. Народная армия Комуча унаследовала многие черты «керенщины» (в виде разных комитетов и прочих нововведений того времени) и в целом оказалась не очень боеспособной.
В Томске вскоре после изгнания большевиков вновь собралась Сибирская областная дума, когда-то ими разогнанная. Она предложила ранее образованному Сибирскому правительству приступить к своим обязанностям. Председатель этого правительства Дербер находился во Владивостоке, связь с которым ещё не наладилась. Поэтому новым председателем был избран 55-летний П. В. Вологодский.
Коренной сибиряк, родившийся в семье сельского священника, Пётр Васильевич учился на юридическом факультете Петербургского университета, но был исключён из него за «неодобрительное поведение», что выразилось в посещении кружка сибирских областников. Позднее он сдал экзамены в Харькове и получил университетский диплом. Несколько лет служил по судебному ведомству в Сибири на мелких должностях. В 1897 году ушёл в отставку в чине коллежского секретаря. С этого времени занимался адвокатской практикой в Омске, выступал защитником на некоторых политических процессах. Ему удавалось смягчать приговоры, и ни один из его подзащитных не был приговорён к смертной казни. Был избран во II Думу, но, как видно, сильно задержался с выездом. Пока ехал, Дума была распущена. В июле 1917 года был назначен старшим председателем Омской судебной палаты. По какому-то недоразумению его одно время приписывали к эсерам, хотя таковым он не был. Скорее – сибирским областником. Вообще же он был человек беспартийный. Административного опыта у него, по правде говоря, было мало. Но в Сибири он слыл человеком безупречно честным и порядочным. Правительство, возглавляемое таким человеком, вызывало уважение. [893]
Наиболее колоритной фигурой в Сибирском правительстве был 28-летний Иван Андрианович Михайлов, сын народовольца, родившийся в каторжной тюрьме. Он закончил юридический факультет Петербургского университета, но затем занялся проблемами финансов и экономики. Был ближайшим помощником А. И. Шингарёва, когда тот занимал во Временном правительстве сначала пост министра земледелия, а затем – финансов. Его политические убеждения были неясны даже его ближайшим сотрудникам. Скорее всего он был чистый прагматик. В начале революции выступал как эсер, а переехав в Сибирь и войдя в Сибирское правительство, стал действовать независимо от эсеров и мало с ними считаясь. Эсеры прозвали его Ванькой Каином. А от сослуживцев он получил прозвище «Иван Интриганович».
Михайлов действительно был мастером закулисных действий и разного рода заговоров. Деятельный, энергичный, хороший спорщик, обладавший даром властного обаяния, он постоянно был занят тем, что группировал вокруг себя одних министров, а других выдавливал из правительства. Таланты, которыми его наделила природа вовсе не скупо, он, к сожалению, больше расходовал на подобного рода возню, чем на настоящее дело. И в кресло министра финансов сел по своей самоуверенности и по недостатку в Сибири классных специалистов. Ибо финансы – такая область, которой нельзя овладеть с наскока, в которой масса потайных ходов и выходов, знакомых только тем, кто, просидев на этом поприще десятки лет, ушёл с головой в это царство гномов, с его тихими подземными войнами, в результате которых одни становятся венчанными и невенчанными королями, а другие хватаются за голову, в одночасье теряя всё.