Страница:
[1060]
Наступление началось 27 ноября, когда правофланговая группа генерала Г. А. Вержбицкого, преодолевая проволочные заграждения, стала обходить Кушву двумя колоннами. 2 декабря они соединились в окрестностях города, и Кушва была взята штыковой атакой. [1061]
29 ноября в наступление перешла ударная группировка. В непрерывных сражениях, при 20-градусных морозах, продвигаясь по колено в снегу, солдаты Пепеляева за полмесяца преодолели расстояние в 100 вёрст и 14 декабря взяли узловую станцию Калино. [1062]Тем самым были отрезаны от Перми отступавшие с севера соединения красных. Армия Лашевича оказалась фактически разделённой надвое.
10 декабря начала наступление 2-я Чехословацкая дивизия – последняя чехословацкая часть, остававшаяся на фронте. В одном из первых же сражений чехи потеряли 30 человек. [1063]Это произвело на них столь тяжёлое впечатление, что они заявили, что дальше Кунгура не пойдут. 20 декабря 7-я Уральская дивизия под командованием генерала В. В. Голицына и 2-я Чехословацкая дивизия с двух сторон ворвались в Кунгур, из которого была выбита дивизия В. К. Блюхера. Одна её часть успела отступить по железной дороге на Пермь, другой же пришлось совершить тяжёлый переход на санях и пешком к городу Оса. [1064]После Кунгура чехословацкие войска окончательно оставили фронт.
Части Красной армии, в двухнедельных боях понёсшие чувствительные потери, быстро откатывались к Перми. Попытки пополнить отступавшие полки маршевыми батальонами из мобилизованных местных крестьян только снижали боеспособность армии. Резервы расходовались для «затыкания дыр», а в линии фронта образовывались всё новые и новые. [1065]
Красное командование надеялось, что Пермь удастся удержать. Город был опоясан несколькими рядами окопов и проволочных заграждений. Здесь же находились последние армейские резервы. В советской литературе утверждается, что белые взяли Пермь благодаря чистой случайности. Один из резервных полков, выдвинутых на фронт, перешёл к белым, и в образовавшийся разрыв фронта проскользнули части генерала Пепеляева. [1066]В воспоминаниях Гайды об этом ничего не говорится. Не обнаружено подобных сведений и в других белогвардейских источниках.
Гайда вспоминал, основываясь на имевшихся у него военных сводках, что одна из колонн ударной группировки захватила пригород Перми Мотовилиху с её орудийным заводом, а оттуда проникла в Пермь. Другая же колонна успела перерезать железную дорогу Пермь – Кунгур, не дав возможности частям дивизии Блюхера усилить пермский гарнизон. 24 декабря Пермь перешла в руки белых. В плен была взята 21 тысяча красноармейцев. Захватили 60 орудий, 100 пулемётов, несколько бронепоездов и вмёрзшую в лёд речную флотилию. [1067]Всего же в ходе декабрьских боёв советская 3-я армия потеряла около половины своего состава.
После взятия Перми части генерала Пепеляева продвинулись вперёд километров на двадцать и надолго остановились у станции Шабуничи. Дело в том, что на левом фланге Екатеринбургской группировки противник оказывал отчаянное сопротивление и пытался даже перейти в наступление, чтобы отрезать выдвинувшиеся вперёд войска Пепеляева. [1068]Пришлось прибегнуть к сложной перегруппировке, чтобы усилить левый фланг. Кроме того, южнее, в районе Уфы, дела по-прежнему шли неблагополучно.
В начале декабря командование бывшей армии Комуча решило дать сражение наступающим на Уфу красным и в дальнейшем действовать смотря по его исходу. Были собраны и брошены в бой последние резервы. Противник был остановлен и даже обращен вспять. Белые на некоторое время овладели городом Белебеем. Но решительный удар нанести не удалось, и красные вскоре возобновили наступление. [1069]31 декабря они вошли в Уфу. Каппель и Войцеховский отвели свои войска на правый берег реки Белой. [1070]Отойдя ещё немного на восток, они закрепились у станции Иглино. Оставление Уфы открыло Оренбург для удара с севера.
Известие о взятии Перми вызвало ликование в Омске. Постановлением Совета министров за большой вклад в подготовку Пермской операции Колчак был награждён орденом Святого Георгия 3-й степени. [1071]
На фоне этого веселья прошло почти незамеченным сообщение о потере Уфы. Хотя в стратегическом отношении Уфа была важнее Перми. С точки же зрения военной экономики – наоборот: военные заводы в Перми и Мотовилихе колчаковской армии нужны были позарез. Одно компенсировалось другим. Борьба с большевиками приобрела упорный характер, а в Омске всё ещё тешили себя иллюзией скорой победы. Эти иллюзии, как видно, разделял и Колчак.
В конце декабря произошла реорганизация вооружённых сил Омского правительства. Камская и Самарская группировки (бывшая армия Комуча) были преобразованы в Западную армию, которую возглавил генерал М. В. Ханжин. Екатеринбургскую группировку преобразовали в Сибирскую армию. Командование ею сохранил за собой Р. Гайда. О разрешении ему перейти на русскую службу Колчак ходатайствовал перед чехословацким военным министром генералом Штефанеком, приезжавшим в Омск. Министр согласился, но дружески предупредил адмирала: «Гайда вас погубит: или будет фельдмаршалом, или придётся изгнать его с позором». [1072]
Несколько позднее на базе оренбургских казачьих и башкирских воинских соединений была сформирована Южная армия во главе с генералом П. А. Беловым.
В середине декабря в Омск приехала Анна Васильевна. Устроилась на частной квартире, поступила работать переводчицей в Отдел печати при Управлении делами Совета министров и верховного правителя. [1073]Её приезд помог Александру Васильевичу справиться с болезнью. Вызванный из Томска профессор, осмотрев Колчака, предупредил, что ему должен быть дан совершенный покой, иначе болезнь может перейти в скоротечную чахотку. [1074]К Новому году, однако, дела пошли на поправку, и верховный правитель вскоре вновь взвалил на себя ту ношу, от коей на какое-то время и лишь отчасти освободила его болезнь.
«Полёт к Волге»
Наступление началось 27 ноября, когда правофланговая группа генерала Г. А. Вержбицкого, преодолевая проволочные заграждения, стала обходить Кушву двумя колоннами. 2 декабря они соединились в окрестностях города, и Кушва была взята штыковой атакой. [1061]
29 ноября в наступление перешла ударная группировка. В непрерывных сражениях, при 20-градусных морозах, продвигаясь по колено в снегу, солдаты Пепеляева за полмесяца преодолели расстояние в 100 вёрст и 14 декабря взяли узловую станцию Калино. [1062]Тем самым были отрезаны от Перми отступавшие с севера соединения красных. Армия Лашевича оказалась фактически разделённой надвое.
10 декабря начала наступление 2-я Чехословацкая дивизия – последняя чехословацкая часть, остававшаяся на фронте. В одном из первых же сражений чехи потеряли 30 человек. [1063]Это произвело на них столь тяжёлое впечатление, что они заявили, что дальше Кунгура не пойдут. 20 декабря 7-я Уральская дивизия под командованием генерала В. В. Голицына и 2-я Чехословацкая дивизия с двух сторон ворвались в Кунгур, из которого была выбита дивизия В. К. Блюхера. Одна её часть успела отступить по железной дороге на Пермь, другой же пришлось совершить тяжёлый переход на санях и пешком к городу Оса. [1064]После Кунгура чехословацкие войска окончательно оставили фронт.
Части Красной армии, в двухнедельных боях понёсшие чувствительные потери, быстро откатывались к Перми. Попытки пополнить отступавшие полки маршевыми батальонами из мобилизованных местных крестьян только снижали боеспособность армии. Резервы расходовались для «затыкания дыр», а в линии фронта образовывались всё новые и новые. [1065]
Красное командование надеялось, что Пермь удастся удержать. Город был опоясан несколькими рядами окопов и проволочных заграждений. Здесь же находились последние армейские резервы. В советской литературе утверждается, что белые взяли Пермь благодаря чистой случайности. Один из резервных полков, выдвинутых на фронт, перешёл к белым, и в образовавшийся разрыв фронта проскользнули части генерала Пепеляева. [1066]В воспоминаниях Гайды об этом ничего не говорится. Не обнаружено подобных сведений и в других белогвардейских источниках.
Гайда вспоминал, основываясь на имевшихся у него военных сводках, что одна из колонн ударной группировки захватила пригород Перми Мотовилиху с её орудийным заводом, а оттуда проникла в Пермь. Другая же колонна успела перерезать железную дорогу Пермь – Кунгур, не дав возможности частям дивизии Блюхера усилить пермский гарнизон. 24 декабря Пермь перешла в руки белых. В плен была взята 21 тысяча красноармейцев. Захватили 60 орудий, 100 пулемётов, несколько бронепоездов и вмёрзшую в лёд речную флотилию. [1067]Всего же в ходе декабрьских боёв советская 3-я армия потеряла около половины своего состава.
После взятия Перми части генерала Пепеляева продвинулись вперёд километров на двадцать и надолго остановились у станции Шабуничи. Дело в том, что на левом фланге Екатеринбургской группировки противник оказывал отчаянное сопротивление и пытался даже перейти в наступление, чтобы отрезать выдвинувшиеся вперёд войска Пепеляева. [1068]Пришлось прибегнуть к сложной перегруппировке, чтобы усилить левый фланг. Кроме того, южнее, в районе Уфы, дела по-прежнему шли неблагополучно.
В начале декабря командование бывшей армии Комуча решило дать сражение наступающим на Уфу красным и в дальнейшем действовать смотря по его исходу. Были собраны и брошены в бой последние резервы. Противник был остановлен и даже обращен вспять. Белые на некоторое время овладели городом Белебеем. Но решительный удар нанести не удалось, и красные вскоре возобновили наступление. [1069]31 декабря они вошли в Уфу. Каппель и Войцеховский отвели свои войска на правый берег реки Белой. [1070]Отойдя ещё немного на восток, они закрепились у станции Иглино. Оставление Уфы открыло Оренбург для удара с севера.
Известие о взятии Перми вызвало ликование в Омске. Постановлением Совета министров за большой вклад в подготовку Пермской операции Колчак был награждён орденом Святого Георгия 3-й степени. [1071]
На фоне этого веселья прошло почти незамеченным сообщение о потере Уфы. Хотя в стратегическом отношении Уфа была важнее Перми. С точки же зрения военной экономики – наоборот: военные заводы в Перми и Мотовилихе колчаковской армии нужны были позарез. Одно компенсировалось другим. Борьба с большевиками приобрела упорный характер, а в Омске всё ещё тешили себя иллюзией скорой победы. Эти иллюзии, как видно, разделял и Колчак.
В конце декабря произошла реорганизация вооружённых сил Омского правительства. Камская и Самарская группировки (бывшая армия Комуча) были преобразованы в Западную армию, которую возглавил генерал М. В. Ханжин. Екатеринбургскую группировку преобразовали в Сибирскую армию. Командование ею сохранил за собой Р. Гайда. О разрешении ему перейти на русскую службу Колчак ходатайствовал перед чехословацким военным министром генералом Штефанеком, приезжавшим в Омск. Министр согласился, но дружески предупредил адмирала: «Гайда вас погубит: или будет фельдмаршалом, или придётся изгнать его с позором». [1072]
Несколько позднее на базе оренбургских казачьих и башкирских воинских соединений была сформирована Южная армия во главе с генералом П. А. Беловым.
В середине декабря в Омск приехала Анна Васильевна. Устроилась на частной квартире, поступила работать переводчицей в Отдел печати при Управлении делами Совета министров и верховного правителя. [1073]Её приезд помог Александру Васильевичу справиться с болезнью. Вызванный из Томска профессор, осмотрев Колчака, предупредил, что ему должен быть дан совершенный покой, иначе болезнь может перейти в скоротечную чахотку. [1074]К Новому году, однако, дела пошли на поправку, и верховный правитель вскоре вновь взвалил на себя ту ношу, от коей на какое-то время и лишь отчасти освободила его болезнь.
«Полёт к Волге»
Во времена Гражданской войны мало кто думал об обороне. В умах господствовали наступательные идеи. Каждая из противоборствующих сторон, даже если её дела становились из рук вон плохи, не оставляла мысли в ближайшие месяцы окончить войну путём полного разгрома противника. Военные действия перемещались по огромной территории, сея смерть и разрушения. Впоследствии военные историки отмечали такую особенность Гражданской войны, как «пространственность театра».
Передвигалась линия фронта – менялось соотношение людских и материальных ресурсов той и другой стороны. Так что вычислить его можно только приблизительно, избрав для подсчётов какую-то конкретную дату, например 1 января 1919 года. Подсчёты показывают, что красные в это время контролировали территорию, где проживало 72 413,1 тысячи человек, белые же – 34 137,5 тысячи человек. [1075]На стороне красных был перевес в 2,12 раза. К тому же в руках белых были в основном аграрные окраины бывшей империи со слаборазвитой промышленностью (Сибирь, Север, Дон, Кубань, Северный Кавказ). Слабость собственной промышленной базы отчасти восполнялась поставками союзников, прежде всего Англии.
На войне не всегда побеждает тот, в чьих руках более значительные людские ресурсы. Быстрые и продуманные действия численно более слабого, но лучше организованного противника, особенно в начале схватки, могут решить её исход. Но затягивание войны обычно идёт на пользу тому, чей козырь – численный перевес. Белые могли взять верх только в том случае, если бы значительно опередили красных в создании массовой регулярной армии и незамедлительно двинули её на Москву.
В заключение правительство объявляло, что его цель состоит в том, чтобы «освободить страну от большевистского гнёта, спасти последние остатки народного достояния и приступить затем в полном порядке и разумно к переустройству народной жизни на началах свободного участия народа в органах общегосударственного и местного самоуправления». «Только тогда, – подчёркивалось в декларации, – будет прочно и на справедливых основаниях обеспечен землёй российский земледелец, возродится русская промышленность и обеспечены будут за русским рабочим лучшие условия труда и существования». Правительство обещало в ближайшее же время созвать комиссию для разработки Положения о выборах во Всероссийское Национальное собрание.
Гинс, участвовавший в принятии документа, позднее вспоминал, что было намерение объявить амнистию всем «учредиловцам». Но стало известно, что кое-кто из них ведёт переговоры с большевиками, и эту мысль оставили. Декларация получилась слишком «обтекаемой» ещё и потому, что правительство, в том числе Колчак, стояли на позиции «непредрешенчества». Считая себя временной властью, они не хотели «предрешать», подменяя собою волю народа, главные вопросы русской жизни – о земле, о собственности, о форме государственного правления. «…Как было бы полезнее, – писал Гинс, – если бы в своей декларации Совет министров объявил, что он отменяет нелепые распоряжения о военной цензуре, назначает председателя комиссии по выборам в Учредительное собрание, объявляет крестьянству, что не будет отбирать у него земель». [1076]Оказавшись в эмиграции, Гинс многое понял и на многое взглянул иначе. Но тогда никто не думал, что борьба затянется и примет такой оборот. Тогда казалось, что изгнание большевиков – дело нескольких месяцев.
Совет министров, несколько переформированный после 18 ноября 1918 года, действовал в неизменном составе до конца года. Потом из него ушли Ю. В. Ключников и И. И. Серебренников. Первый – потому что верховный правитель в вопросах внешней политики всё более прислушивался к голосу Сукина. Второй лишился поста вследствие слияния Министерства снабжения с Министерством продовольствия. С уходом Серебренникова правительство лишилось умеренного во взглядах, скромного и трудолюбивого работника. В своих воспоминаниях он с сожалением отмечал, что Н. С. Зефиров, возглавивший объединённое министерство, стал менять ориентацию с кооперации на частных предпринимателей. [1077]
Пост министра иностранных дел согласился занять С. Д. Сазонов, уже бывший в этой должности с 1910 по 1916 год. Правда, заполучить его в Омск, хотя бы на время, так и не удалось. Он оставался в Париже и, пользуясь своей известностью и авторитетом, отстаивал интересы России перед главами держав-победительниц, съехавшимися на Версальскую мирную конференцию. В Омске аппаратом МИДа управлял Сукин, назначенный товарищем министра.
По настоянию Колчака Морское министерство было выделено из Военного как самостоятельное. Его возглавил давний соратник верховного правителя М. И. Смирнов, получивший чин контр-адмирала.
Политическая роль Совета министров сильно уменьшилась, когда был образован, вскоре после переворота, Совет верховного правителя. Он собирался по средам и субботам у него в доме. Председательствовал сам Колчак. Постоянно должны были присутствовать председатель Совета министров, министры внутренних и иностранных дел, финансов, а также управляющий делами Совета министров и верховного правителя. Кроме того, Колчак приглашал некоторых лиц по своему усмотрению. Обсуждались текущие политические дела. Деятельность Совета министров сместилась преимущественно в законодательную область. [1078]
Для надзора за законностью действий всех органов власти и должностных лиц было решено восстановить Правительствующий сенат. Торжественное его открытие состоялось 29 января 1919 года. Верховный правитель А. В. Колчак принёс Сенату присягу «служить государству Российскому, не щадя жизни и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии его, а верховную власть осуществлять согласно законам государства, до установления образа правления, свободно выраженного волей народа». [1079]
Омск был беден людьми. Наиболее опытные и знающие люди, «цвет нации», оказались на Юге, в эмиграции или в Советской России, где помогали большевикам строить их государство. В Омске таких людей можно было пересчитать по пальцам, не забыв и самого Колчака. Среди министров, военачальников, губернаторов и, наконец, сенаторов преобладали «середнячки» или случайные лица. Тем не менее Сенат вовсе не был декоративным учреждением. Под огнём его критики оказывался и верховный правитель, любивший вводить принятые законы немедленно, до решения Сената об их распубликовании. [1080]
В отличие от большевиков, старавшихся всё переиначить, приспособив к своим сиюминутным нуждам, в Омске, ещё со времён Директории, увлеклись противоположным – восстановить все органы власти, как они были при царе. В точности воспроизводились прежние министерства и ведомства с их управлениями, даже теми, без которых пока можно было обойтись, с их штатными расписаниями, рассчитанными на общеимперский объём работы. Не было только вышколенного петербургского чиновничества, и в созданной по имперским меркам громоздкой административной машине поселились провинциальные нравы: чиновники собирались в десятом часу утра, а к трём часам все министерства уже пустели. Вся тяжесть экстренной работы, вызванной условиями войны, ложилась на энтузиастов-одиночек, которые засиживались до ночи. Сверхурочные занятия не вознаграждались, а чиновничье жалованье было скромным (даже министр получал только 2,5 тысячи сибирских рублей). Через шесть – девять месяцев такой изматывающей работы человек изнашивался и терял работоспособность.
Адмирал видел это и ставил вопрос о реорганизации и сокращении аппарата управления с улучшением оплаты труда чиновников. Но своевременно ничего не решили, а потом спохватились, заторопились, начали выявлять бездельников, сокращать штаты, но известно, с какой упругостью противодействует чиновничество всяким таким попыткам. [1081]
И всё же нельзя преуменьшать того факта, что за короткое время в небольшом сибирском городе был создан (хотя и по старым образцам) вполне дееспособный государственный аппарат. На него опиралось правительство Колчака, которое какое-то время на равных вело борьбу с захваченной большевиками метрополией – не за отделение от неё, а за её освобождение от «захватной власти». Впоследствии это по-своему оценил председатель Сибревкома И. Н. Смирнов, который докладывал В. И. Ленину, что «в Сибири контрреволюция сложилась в правильно организованное государство с большой армией и мощным разветвлённым госаппаратом». [1082]
Колчаковскому государству явно не хватало представительного органа, хотя бы временного. С другой стороны, возможен ли был его созыв в условиях Гражданской войны? Можно ли было допустить новый всплеск страстей, который неизбежен в предвыборной кампании и которым непременно воспользовались бы большевистские агенты? И возможно ли было допускать такое в действующей армии? Между тем Колчак был убеждён, что армия не может быть изолирована от этого дела, ибо «нельзя жертвующим за возрождение отечества своею жизнью и кровью отказать в участии в нём». [1083]
Твёрдо решив воздержаться на время войны от созыва представительного органа с законодательными функциями, Колчак решил начать подготовку к его созыву, не дожидаясь её окончания. 11 марта 1919 года Совет министров принял постановление «Об образовании подготовительной Комиссии по разработке вопросов о Всероссийском Представительном Собрании учредительного характера». Комиссия, правда, долго не созывалась, но 16 мая указом верховного правителя был наконец определён её состав и назначен председатель – редактор газеты «Отечественные ведомости» (издававшейся в Уфе и Екатеринбурге) А. С. Белевский (Белорусов). [1084]
Некоторое подобие представительного органа в колчаковском государстве в это время уже было. Через несколько дней после переворота 18 ноября бывший государственный контролёр С. Г. Федосьев, последний при Николае II, подал Колчаку записку об учреждении Чрезвычайного государственного экономического совещания. По первоначальному проекту предполагалось преобладание в нём представителей от торговли и промышленности. Совет министров расширил представительство от кооперации, и в таком виде 22 ноября 1918 года указ был утверждён. Совещание должно было обсуждать вопросы укрепления финансовой системы, восстановления производительных сил и товарообмена, снабжения армии. Члены Совещания назначались верховным правителем. [1085]
До революции Сибирь была хлебной житницей России. Сибирский хлеб, сибирское масло вывозились за границу. Во время войны экспорт продовольствия приостановился, и его излишки стали оседать на кооперативных складах и в крестьянских закромах. В 1919 году многие сибирские крестьяне ещё хранили остатки урожая 1916 года. Как вспоминали современники, «зимой 1919 года Сибирь изобиловала мясом, маслом и чудным пшеничным хлебом». [1086]
Не было изобилия только в промышленных товарах – наоборот, ощущался острый недостаток. В экономике бывшей империи существовало такое положение, что сибирская кожа шла в Москву и Варшаву, а оттуда в Сибирь возвращались сшитые из неё сапоги и ботинки. Теперь приходилось ориентироваться на иностранные рынки. Но протолкнуть по Сибирской железной дороге, слабой и забитой военными перевозками, экспортные грузы во Владивосток и импортируемые товары в Сибирь было сверхтяжёлой проблемой. Во Владивостоке и Харбине склады ломились от поступивших из-за рубежа товаров, а в сибирских городах и сёлах их часто нельзя было купить ни за какие деньги. Для проталкивания товаров использовались подкупы, подлоги и прочие махинации. Солидные торговые фирмы, действовавшие до революции (А. Ф. Второва, Стахеева и др.), после большевистского разгрома так и не оправились, и на смену им пришли сообщества рвачей-спекулянтов, наживавших огромные состояния на разнице цен между Владивостоком и Омском. [1087]Этот класс спекулянтов сыграл в общем-то печальную роль в судьбе омского режима.
Кроме транспорта, уязвимым местом сибирской экономики являлось денежное обращение. Сложилось так, что основная часть российского запаса драгоценных металлов (свыше 700 миллионов золотых рублей) оказалась в Омске. На большевистской территории этот запас не превышал 600 миллионов. На юге у Деникина и на севере у генерала Е. К. Миллера не было ничего. [1088]Средства же для печатания денег (печатные станки и соответствующая бумага) были только у большевиков.
Первые советские рубли были напечатаны скорее из престижных соображений и имели ограниченное хождение. По обе стороны фронта наиболее солидными денежными знаками, которые старались приберегать, были старые дореволюционные купюры. Их называли «романовскими». Пользовались уважением и деньги, выпущенные при князе Львове. Их почему-то называли «керенскими». Но самыми ходовыми были «керенки» – маленькие купюры, похожие на этикетки, достоинством в 20 и 40 рублей.
Не испытывая нравственных терзаний, большевистское правительство печатало «романовские» деньги с портретом расстрелянного царя, а также и все прочие выпуски. «Керенки», наиболее простые в исполнении, печатались на десятки миллиардов рублей. Всё это основывалось на золотом запасе – в том числе и на том, который находился в Омске. Часть эмиссии проникала и на территорию Омского правительства. Например, при взятии Перми в числе прочих трофеев оказалось и такое сомнительное приобретение, как ходившие там советские «керенки». Получалось, что Омское правительство финансировало большевистские расходы.
В октябре 1918 года Сибирское правительство решило выпустить собственные деньги. Не являясь всероссийским, оно не сочло для себя возможным основывать их на российском золотом запасе. Оно могло подкрепить их только своим собственным авторитетом. И потому выпускаемые купюры достоинством от 100 до 5 тысяч рублей получили форму «5-процентных краткосрочных обязательств Государственного казначейства Сибири». Это напоминало казначейские обязательства, выпущенные во время войны. Взят был, с некоторыми изменениями, и их текст, с упоминанием 12-месячного срока. Были выпущены и разменные знаки достоинством 5 и 10 рублей. Жалованье чиновникам, рабочим казённых заводов и военным было решено выдавать только сибирскими обязательствами. [1089]
Сибирские рубли стали свободно ходить среди населения. Никто, конечно, не ожидал, что они принесут пятипроцентный доход. В России привыкли, что пишется одно, а делается другое. Однако сразу же начались трудности.
Сибирские деньги изготавливались на бывшей частной фабрике, перешедшей в казну и теперь называвшейся Экспедицией заготовления государственных бумаг. [1090]Печатавшая прежде афиши и этикетки, она, конечно, не могла быстро обеспечить денежной массой огромное пространство от Урала до Тихого океана. Среди рабочих кое-где начались волнения из-за невыплаты заработной платы. Особенно остро ощущалась нехватка мелких разменных денег. На фронт иногда привозили жалованье в таких крупных купюрах, что его невозможно было раздать. [1091]
В феврале 1919 года Колчак, вернувшись с фронта, выступил перед Государственным экономическим совещанием. Он сообщил его членам, что солдаты при 25-градусном морозе целыми днями сидят в окопах, плохо одетые и обутые. Он напомнил, что только эта тонкая цепочка замерзающих людей отделяет всех здесь живущих от большевиков.
Речь Адмирала, как говорят, произвела жуткое впечатление на собравшихся. Воспользовавшись этим, председатель совещания Федосьев, слегка фрондировавший против правительства, выступил с нападками на Михайлова. Упомянув о случаях недовольства рабочих и солдат в связи с невыплатой денег, он заявил, что в случае трагических последствий виноват будет министр финансов – его руки окажутся в крови. Михайлов хладнокровно отвечал, что его руки не в крови, а в типографской краске. Он с утра до вечера сидит в типографии, а когда он в своём кабинете, то больше всего занимается рассылкой наличности по регионам. [1092]
Только к марту сибирскими «обязательствами», то есть крупными купюрами, были обеспечены все отделения Государственного банка. Кризис же с мелкими купюрами, несколько притупившись, затянулся надолго и полностью отпал только к осени, когда быстро растущая инфляция крупные купюры превратила в мелкие.
Другая проблема состояла в том, что новые деньги, напечатанные самым нехитрым способом, на простой бумаге и без водяных знаков, сразу же ввели во искушение многих людей. Особую предприимчивость обнаружили китайцы и японцы. Первые работали настолько артистично, что их продукция ничем не отличалась от настоящих денег. Японцы же поставили это дело на промышленную основу. В Японии полиция однажды накрыла одну из таких фабрик. Суд над её владельцами затянулся до конца омского режима. В первой инстанции они были приговорены к каторге, но кассационная инстанция оправдала фальшивомонетчиков на том основании, что Омское правительство не было признано Японией. В целом же сумма фальшивых купюр достигала сотен миллионов рублей, и Министерство финансов вынуждено было рекомендовать своим отделениям не принимать только очевидные подделки. [1093]
Неожиданные проблемы возникли на Дальнем Востоке и КВЖД. Владивостокское отделение Русско-Азиатского банка получило распоряжение от своей дирекции в Шанхае не признавать сибирские «обязательства» в качестве денег. Вслед за этим и правление КВЖД, фактически находившееся в руках этого банка, объявило об отказе принимать эти деньги в оплату за свои услуги. Трудно понять, что заставило руководителей этих двух мощных корпораций нанести удар в спину дружественному режиму. Может, сыграла роль скрытая неприязнь к Колчаку или Михайлову. Однако их примеру последовали все иностранные банки, открывшие свои отделения во Владивостоке якобы для обслуживания своих экспедиционных войск, а в действительности работавшие не только с войсками.
Передвигалась линия фронта – менялось соотношение людских и материальных ресурсов той и другой стороны. Так что вычислить его можно только приблизительно, избрав для подсчётов какую-то конкретную дату, например 1 января 1919 года. Подсчёты показывают, что красные в это время контролировали территорию, где проживало 72 413,1 тысячи человек, белые же – 34 137,5 тысячи человек. [1075]На стороне красных был перевес в 2,12 раза. К тому же в руках белых были в основном аграрные окраины бывшей империи со слаборазвитой промышленностью (Сибирь, Север, Дон, Кубань, Северный Кавказ). Слабость собственной промышленной базы отчасти восполнялась поставками союзников, прежде всего Англии.
На войне не всегда побеждает тот, в чьих руках более значительные людские ресурсы. Быстрые и продуманные действия численно более слабого, но лучше организованного противника, особенно в начале схватки, могут решить её исход. Но затягивание войны обычно идёт на пользу тому, чей козырь – численный перевес. Белые могли взять верх только в том случае, если бы значительно опередили красных в создании массовой регулярной армии и незамедлительно двинули её на Москву.
* * *
14 января 1919 года «Правительственный вестник» опубликовал за подписью Колчака новогоднюю декларацию правительства. Кратко и выразительно написанная, она призывала народ сплотиться вокруг правительства в борьбе с большевиками. «Обеспечение армии всем необходимым и устроение тыла составляет основную задачу правительства», – говорилось в документе. Обращаясь к «деятелям крайних течений», то есть к социалистам, правительство предупреждало, что «их будущее и будущее демократии зависят от умения ограничить себя в настоящем, когда напрягаются последние усилия, чтобы спасти страну и свободу». С другой стороны, в декларации осуждались действия тех, кто, «якобы защищая государственность, колеблет в действительности силу и достоинство власти, прибегая к самоуправству». К лицам, находящимся на военной и гражданской службе, выдвигалось требование «полного подчинения». Особо оговаривалось, что правительство «не видит оснований для борьбы с теми партиями, которые, не оказывая поддержки власти, не вступают и в борьбу с нею».В заключение правительство объявляло, что его цель состоит в том, чтобы «освободить страну от большевистского гнёта, спасти последние остатки народного достояния и приступить затем в полном порядке и разумно к переустройству народной жизни на началах свободного участия народа в органах общегосударственного и местного самоуправления». «Только тогда, – подчёркивалось в декларации, – будет прочно и на справедливых основаниях обеспечен землёй российский земледелец, возродится русская промышленность и обеспечены будут за русским рабочим лучшие условия труда и существования». Правительство обещало в ближайшее же время созвать комиссию для разработки Положения о выборах во Всероссийское Национальное собрание.
Гинс, участвовавший в принятии документа, позднее вспоминал, что было намерение объявить амнистию всем «учредиловцам». Но стало известно, что кое-кто из них ведёт переговоры с большевиками, и эту мысль оставили. Декларация получилась слишком «обтекаемой» ещё и потому, что правительство, в том числе Колчак, стояли на позиции «непредрешенчества». Считая себя временной властью, они не хотели «предрешать», подменяя собою волю народа, главные вопросы русской жизни – о земле, о собственности, о форме государственного правления. «…Как было бы полезнее, – писал Гинс, – если бы в своей декларации Совет министров объявил, что он отменяет нелепые распоряжения о военной цензуре, назначает председателя комиссии по выборам в Учредительное собрание, объявляет крестьянству, что не будет отбирать у него земель». [1076]Оказавшись в эмиграции, Гинс многое понял и на многое взглянул иначе. Но тогда никто не думал, что борьба затянется и примет такой оборот. Тогда казалось, что изгнание большевиков – дело нескольких месяцев.
Совет министров, несколько переформированный после 18 ноября 1918 года, действовал в неизменном составе до конца года. Потом из него ушли Ю. В. Ключников и И. И. Серебренников. Первый – потому что верховный правитель в вопросах внешней политики всё более прислушивался к голосу Сукина. Второй лишился поста вследствие слияния Министерства снабжения с Министерством продовольствия. С уходом Серебренникова правительство лишилось умеренного во взглядах, скромного и трудолюбивого работника. В своих воспоминаниях он с сожалением отмечал, что Н. С. Зефиров, возглавивший объединённое министерство, стал менять ориентацию с кооперации на частных предпринимателей. [1077]
Пост министра иностранных дел согласился занять С. Д. Сазонов, уже бывший в этой должности с 1910 по 1916 год. Правда, заполучить его в Омск, хотя бы на время, так и не удалось. Он оставался в Париже и, пользуясь своей известностью и авторитетом, отстаивал интересы России перед главами держав-победительниц, съехавшимися на Версальскую мирную конференцию. В Омске аппаратом МИДа управлял Сукин, назначенный товарищем министра.
По настоянию Колчака Морское министерство было выделено из Военного как самостоятельное. Его возглавил давний соратник верховного правителя М. И. Смирнов, получивший чин контр-адмирала.
Политическая роль Совета министров сильно уменьшилась, когда был образован, вскоре после переворота, Совет верховного правителя. Он собирался по средам и субботам у него в доме. Председательствовал сам Колчак. Постоянно должны были присутствовать председатель Совета министров, министры внутренних и иностранных дел, финансов, а также управляющий делами Совета министров и верховного правителя. Кроме того, Колчак приглашал некоторых лиц по своему усмотрению. Обсуждались текущие политические дела. Деятельность Совета министров сместилась преимущественно в законодательную область. [1078]
Для надзора за законностью действий всех органов власти и должностных лиц было решено восстановить Правительствующий сенат. Торжественное его открытие состоялось 29 января 1919 года. Верховный правитель А. В. Колчак принёс Сенату присягу «служить государству Российскому, не щадя жизни и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии его, а верховную власть осуществлять согласно законам государства, до установления образа правления, свободно выраженного волей народа». [1079]
Омск был беден людьми. Наиболее опытные и знающие люди, «цвет нации», оказались на Юге, в эмиграции или в Советской России, где помогали большевикам строить их государство. В Омске таких людей можно было пересчитать по пальцам, не забыв и самого Колчака. Среди министров, военачальников, губернаторов и, наконец, сенаторов преобладали «середнячки» или случайные лица. Тем не менее Сенат вовсе не был декоративным учреждением. Под огнём его критики оказывался и верховный правитель, любивший вводить принятые законы немедленно, до решения Сената об их распубликовании. [1080]
В отличие от большевиков, старавшихся всё переиначить, приспособив к своим сиюминутным нуждам, в Омске, ещё со времён Директории, увлеклись противоположным – восстановить все органы власти, как они были при царе. В точности воспроизводились прежние министерства и ведомства с их управлениями, даже теми, без которых пока можно было обойтись, с их штатными расписаниями, рассчитанными на общеимперский объём работы. Не было только вышколенного петербургского чиновничества, и в созданной по имперским меркам громоздкой административной машине поселились провинциальные нравы: чиновники собирались в десятом часу утра, а к трём часам все министерства уже пустели. Вся тяжесть экстренной работы, вызванной условиями войны, ложилась на энтузиастов-одиночек, которые засиживались до ночи. Сверхурочные занятия не вознаграждались, а чиновничье жалованье было скромным (даже министр получал только 2,5 тысячи сибирских рублей). Через шесть – девять месяцев такой изматывающей работы человек изнашивался и терял работоспособность.
Адмирал видел это и ставил вопрос о реорганизации и сокращении аппарата управления с улучшением оплаты труда чиновников. Но своевременно ничего не решили, а потом спохватились, заторопились, начали выявлять бездельников, сокращать штаты, но известно, с какой упругостью противодействует чиновничество всяким таким попыткам. [1081]
И всё же нельзя преуменьшать того факта, что за короткое время в небольшом сибирском городе был создан (хотя и по старым образцам) вполне дееспособный государственный аппарат. На него опиралось правительство Колчака, которое какое-то время на равных вело борьбу с захваченной большевиками метрополией – не за отделение от неё, а за её освобождение от «захватной власти». Впоследствии это по-своему оценил председатель Сибревкома И. Н. Смирнов, который докладывал В. И. Ленину, что «в Сибири контрреволюция сложилась в правильно организованное государство с большой армией и мощным разветвлённым госаппаратом». [1082]
Колчаковскому государству явно не хватало представительного органа, хотя бы временного. С другой стороны, возможен ли был его созыв в условиях Гражданской войны? Можно ли было допустить новый всплеск страстей, который неизбежен в предвыборной кампании и которым непременно воспользовались бы большевистские агенты? И возможно ли было допускать такое в действующей армии? Между тем Колчак был убеждён, что армия не может быть изолирована от этого дела, ибо «нельзя жертвующим за возрождение отечества своею жизнью и кровью отказать в участии в нём». [1083]
Твёрдо решив воздержаться на время войны от созыва представительного органа с законодательными функциями, Колчак решил начать подготовку к его созыву, не дожидаясь её окончания. 11 марта 1919 года Совет министров принял постановление «Об образовании подготовительной Комиссии по разработке вопросов о Всероссийском Представительном Собрании учредительного характера». Комиссия, правда, долго не созывалась, но 16 мая указом верховного правителя был наконец определён её состав и назначен председатель – редактор газеты «Отечественные ведомости» (издававшейся в Уфе и Екатеринбурге) А. С. Белевский (Белорусов). [1084]
Некоторое подобие представительного органа в колчаковском государстве в это время уже было. Через несколько дней после переворота 18 ноября бывший государственный контролёр С. Г. Федосьев, последний при Николае II, подал Колчаку записку об учреждении Чрезвычайного государственного экономического совещания. По первоначальному проекту предполагалось преобладание в нём представителей от торговли и промышленности. Совет министров расширил представительство от кооперации, и в таком виде 22 ноября 1918 года указ был утверждён. Совещание должно было обсуждать вопросы укрепления финансовой системы, восстановления производительных сил и товарообмена, снабжения армии. Члены Совещания назначались верховным правителем. [1085]
До революции Сибирь была хлебной житницей России. Сибирский хлеб, сибирское масло вывозились за границу. Во время войны экспорт продовольствия приостановился, и его излишки стали оседать на кооперативных складах и в крестьянских закромах. В 1919 году многие сибирские крестьяне ещё хранили остатки урожая 1916 года. Как вспоминали современники, «зимой 1919 года Сибирь изобиловала мясом, маслом и чудным пшеничным хлебом». [1086]
Не было изобилия только в промышленных товарах – наоборот, ощущался острый недостаток. В экономике бывшей империи существовало такое положение, что сибирская кожа шла в Москву и Варшаву, а оттуда в Сибирь возвращались сшитые из неё сапоги и ботинки. Теперь приходилось ориентироваться на иностранные рынки. Но протолкнуть по Сибирской железной дороге, слабой и забитой военными перевозками, экспортные грузы во Владивосток и импортируемые товары в Сибирь было сверхтяжёлой проблемой. Во Владивостоке и Харбине склады ломились от поступивших из-за рубежа товаров, а в сибирских городах и сёлах их часто нельзя было купить ни за какие деньги. Для проталкивания товаров использовались подкупы, подлоги и прочие махинации. Солидные торговые фирмы, действовавшие до революции (А. Ф. Второва, Стахеева и др.), после большевистского разгрома так и не оправились, и на смену им пришли сообщества рвачей-спекулянтов, наживавших огромные состояния на разнице цен между Владивостоком и Омском. [1087]Этот класс спекулянтов сыграл в общем-то печальную роль в судьбе омского режима.
Кроме транспорта, уязвимым местом сибирской экономики являлось денежное обращение. Сложилось так, что основная часть российского запаса драгоценных металлов (свыше 700 миллионов золотых рублей) оказалась в Омске. На большевистской территории этот запас не превышал 600 миллионов. На юге у Деникина и на севере у генерала Е. К. Миллера не было ничего. [1088]Средства же для печатания денег (печатные станки и соответствующая бумага) были только у большевиков.
Первые советские рубли были напечатаны скорее из престижных соображений и имели ограниченное хождение. По обе стороны фронта наиболее солидными денежными знаками, которые старались приберегать, были старые дореволюционные купюры. Их называли «романовскими». Пользовались уважением и деньги, выпущенные при князе Львове. Их почему-то называли «керенскими». Но самыми ходовыми были «керенки» – маленькие купюры, похожие на этикетки, достоинством в 20 и 40 рублей.
Не испытывая нравственных терзаний, большевистское правительство печатало «романовские» деньги с портретом расстрелянного царя, а также и все прочие выпуски. «Керенки», наиболее простые в исполнении, печатались на десятки миллиардов рублей. Всё это основывалось на золотом запасе – в том числе и на том, который находился в Омске. Часть эмиссии проникала и на территорию Омского правительства. Например, при взятии Перми в числе прочих трофеев оказалось и такое сомнительное приобретение, как ходившие там советские «керенки». Получалось, что Омское правительство финансировало большевистские расходы.
В октябре 1918 года Сибирское правительство решило выпустить собственные деньги. Не являясь всероссийским, оно не сочло для себя возможным основывать их на российском золотом запасе. Оно могло подкрепить их только своим собственным авторитетом. И потому выпускаемые купюры достоинством от 100 до 5 тысяч рублей получили форму «5-процентных краткосрочных обязательств Государственного казначейства Сибири». Это напоминало казначейские обязательства, выпущенные во время войны. Взят был, с некоторыми изменениями, и их текст, с упоминанием 12-месячного срока. Были выпущены и разменные знаки достоинством 5 и 10 рублей. Жалованье чиновникам, рабочим казённых заводов и военным было решено выдавать только сибирскими обязательствами. [1089]
Сибирские рубли стали свободно ходить среди населения. Никто, конечно, не ожидал, что они принесут пятипроцентный доход. В России привыкли, что пишется одно, а делается другое. Однако сразу же начались трудности.
Сибирские деньги изготавливались на бывшей частной фабрике, перешедшей в казну и теперь называвшейся Экспедицией заготовления государственных бумаг. [1090]Печатавшая прежде афиши и этикетки, она, конечно, не могла быстро обеспечить денежной массой огромное пространство от Урала до Тихого океана. Среди рабочих кое-где начались волнения из-за невыплаты заработной платы. Особенно остро ощущалась нехватка мелких разменных денег. На фронт иногда привозили жалованье в таких крупных купюрах, что его невозможно было раздать. [1091]
В феврале 1919 года Колчак, вернувшись с фронта, выступил перед Государственным экономическим совещанием. Он сообщил его членам, что солдаты при 25-градусном морозе целыми днями сидят в окопах, плохо одетые и обутые. Он напомнил, что только эта тонкая цепочка замерзающих людей отделяет всех здесь живущих от большевиков.
Речь Адмирала, как говорят, произвела жуткое впечатление на собравшихся. Воспользовавшись этим, председатель совещания Федосьев, слегка фрондировавший против правительства, выступил с нападками на Михайлова. Упомянув о случаях недовольства рабочих и солдат в связи с невыплатой денег, он заявил, что в случае трагических последствий виноват будет министр финансов – его руки окажутся в крови. Михайлов хладнокровно отвечал, что его руки не в крови, а в типографской краске. Он с утра до вечера сидит в типографии, а когда он в своём кабинете, то больше всего занимается рассылкой наличности по регионам. [1092]
Только к марту сибирскими «обязательствами», то есть крупными купюрами, были обеспечены все отделения Государственного банка. Кризис же с мелкими купюрами, несколько притупившись, затянулся надолго и полностью отпал только к осени, когда быстро растущая инфляция крупные купюры превратила в мелкие.
Другая проблема состояла в том, что новые деньги, напечатанные самым нехитрым способом, на простой бумаге и без водяных знаков, сразу же ввели во искушение многих людей. Особую предприимчивость обнаружили китайцы и японцы. Первые работали настолько артистично, что их продукция ничем не отличалась от настоящих денег. Японцы же поставили это дело на промышленную основу. В Японии полиция однажды накрыла одну из таких фабрик. Суд над её владельцами затянулся до конца омского режима. В первой инстанции они были приговорены к каторге, но кассационная инстанция оправдала фальшивомонетчиков на том основании, что Омское правительство не было признано Японией. В целом же сумма фальшивых купюр достигала сотен миллионов рублей, и Министерство финансов вынуждено было рекомендовать своим отделениям не принимать только очевидные подделки. [1093]
Неожиданные проблемы возникли на Дальнем Востоке и КВЖД. Владивостокское отделение Русско-Азиатского банка получило распоряжение от своей дирекции в Шанхае не признавать сибирские «обязательства» в качестве денег. Вслед за этим и правление КВЖД, фактически находившееся в руках этого банка, объявило об отказе принимать эти деньги в оплату за свои услуги. Трудно понять, что заставило руководителей этих двух мощных корпораций нанести удар в спину дружественному режиму. Может, сыграла роль скрытая неприязнь к Колчаку или Михайлову. Однако их примеру последовали все иностранные банки, открывшие свои отделения во Владивостоке якобы для обслуживания своих экспедиционных войск, а в действительности работавшие не только с войсками.