Страница:
Хиллари нахмурился. Да, Горт сказал: «Я вызвал команду „ликвидаторов“, но чтоб они открыто шастали по зданию… кто им позволил?!»
– Что, прямо так и ходят?
– Ага, как в чумном городе кресты на дверях ставят.
– Это был сон. Они тебе приснились. Сейчас этот сон кончится, а ты займись лучше своей работой, – мирно сказал Хиллари, отходя.
Итак, объект определен. Снежок = Джолион Григ Ауди. Что это нам дает? Да ничего, кроме того что конгрессмен потратил тучу денег на покупку интим-куклы с внешностью девчонки. Он виновен – но лишь в нелегальном приобретении незарегистрированной кибер-техники. Скорей всего, Маска была учтена как дефектная и списана в утиль, поэтому в списках пропавших ее нет и быть не может.
Да, Снежок – порочный тип. Правда, он строго зарегулирован; другой за эти деньги нанял бы три дюжины живых девчонок – и каждой бы испортил и судьбу, и психику. Кукла – совсем иное дело; она – вещь, неодушевленный предмет, у нее не спрашивают, нравится ли ей, как ее используют. Она не подаст в суд, не будет шантажи…
Джолион, наверное, рассчитывал купить покой, комфорт и безнаказанность – и все это, как в одном флаконе, в лице идеальной кибер-любовницы. Абсолютно покорная, вечно наивная и юная… Воплощение тайной мечты! И вдруг – такая перемена! Кукла с мечом, объявляющая войну, говорящая на уличном жаргоне, мыслящая в обход Первого Закона…
Снежок дорожит репутацией, местом в парламенте. Если все узнают, что ведущий моралист не прочь развлечься с малолеткой… даже с куклой… Маска догадалась, куда его ударить побольней.
«Пока, – подумал Хиллари, – я повременю вносить опознание в материалы о Снежке». Мысли вернулись к «ликвидаторам», а ноги несли его к Сиду.
«Ликвидаторы» принадлежат к презираемой военными финансовой касте, а точнее – к ненавистной контрольно-ревизионной службе. Из глубины веков за бухгалтерами «оборонки» тянется репутация казнокрадов, норовящих урезать солдатские пайки и офицерские наградные, чтобы набить свои карманы. Это они требуют отчитываться за каждый патрон, хотя дураку ясно, что экономить боеприпасы на войне – все равно что в маркетинге экономить на рекламе. С особым наслаждением ревизуют они учреждения, обреченные на заклание, всюду лезут, во все вникают, обо всем допытываются и, изнывая от садистского восторга, расхаживают по чужим кабинетам, упиваясь своей властью и впитывая мученическую тоску приговоренных, которым вид этих самодовольных пришельцев обещает не меньше, чем смертнику – внешность немногословного джентльмена, из скромности прячущего лицо под красным капюшоном с прорезями для глаз.
Сид выглядел понуро; игра в разумных пауков была забыта, он сосредоточенно вводил в машину с клавиатуры нечто сугубо служебное, с грифом «СРОЧНО. СЕКРЕТНО».
– Этикет не звонил. – Это был упрек Хиллари, обещавшему, что беглый координатор не выдержит и явится с повинной. – И тебе, насколько я могу судить, – тоже. Я, конечно, горжусь нашими серыми, они провернули мастерскую акцию. Но чем дальше я молча горжусь, тем больше думаю о той тюрьме, в которую мы сядем. Похищение Конрада Стюарта – еще куда ни шло, если сумеем доказать, что не отдавали такого приказа, но двое раненых…
– Сид, хочешь заполучить NB в личное дело? – предложил в ответ Хиллари.
Безопасник тяжко вздохнул.
– Думаешь, что дело ограничится NB? Это было бы за счастье… Отсидеть годика три в теплом герметичном бункере, где-нибудь на далекой планете… пить технический спирт с подсластителем и слушать, как в шлюз снаружи бьется ветер…
– Значит, хочешь. Но это NB не за то, о чем ты думаешь.
– Виноват, – Сид со всей искренностью положил руку на сердце, – я проворонил Селену. Она назвала по TV свой маршрут, а я не велел изменить его.
– Приятно видеть человека, сознающего свои ошибки, – похвалил Хиллари. – Однако я говорю о другом упущении. У тебя здесь «ликвидаторы» гуляют, как блуждающие атомы. Какого черта, Сид?! Кто дал им допуск на все зоны в здании?
– Горт позвонил мне и сказал, что…
– Пусть Горт распоряжается в своем отделе в Айрэн-Фотрис, а тут начальник – я! Сколько зон ты им открыл?
– А, В, С и D.
– Закрой все, кроме А.
– Хил, зона А у нас – это вестибюль на входе.
– Прекрасно. Пусть каждый день с утра подписывают в главной безопаске пропуск в зону В, причем я разрешаю им входить лишь в туалет, столовую и бухгалтерию.
– Хил, они разозлятся.
– Для тебя важней, чтобы Я не разозлился.
– Они про нас напишут не доклад, а некролог.
– Если мы уцелеем – их доклад сгниет в архиве, если провалимся – то все доклады нам будут настолько лиловы, что ты и представить не можешь. Пусть скажут «спасибо», что я не велел их в сортир и обратно водить под конвоем. Значит, сейчас ты аннулируешь их допуск…
– Надеюсь, про NB ты пошутил?
– Почти. Это было устное предупреждение. Вычисли-ка, где сейчас эти… могильщики.
Видеокамеры системы наблюдения обнаружили обоих «ликвидаторов» на пути к мастерской Туссена – они шествовали неторопливо, с довольными лицами, беседуя между собой; Сид подключил прослушивание – и из динамика послышалось, как они негромко обсуждают прелести хорошенькой Жаклин из отдела Адана.
– И мы им будем угождать!.. Я им сейчас устрою опись выморочного имущества! – Хиллари, выходя из кабинета, достал трэк. – Охрана, говорит Хармон. Недозволенное проникновение в зоне С, этаж 5. Двое ко мне на лифтовую площадку.
«Ликвидаторы» были слегка удивлены, когда дорогу им загородили два сержанта, похожих на банковские сейфы-монолиты, и какой-то штатский.
– Позвольте спросить, чем вы занимаетесь на этом этаже.
– Мы, – холодно и с достоинством, как подобает важному должностному лицу, ответствовал старший, – производим учет состояния высокотехнологичных приборов.
– Вы системный инженер? – быстро спросил сероглазый штатский. – Вы можете определить степень износа нанотехники?
– Мы исследуем его по документам, – веско промолвил старший.
– Покажите ваш допуск. – Хиллари взял небрежно протянутую карточку, взглянул мельком и положил ее в карман. – У вас нет допуска. Сержант! Проводите их куда следует и проследите, чтоб не заблудились.
– Но… на каком основании?! Что вы себе позволяете?!
– Ваше дело – сидеть в бухгалтерии, – отрезал сероглазый, – а не шляться по проекту и нервировать сотрудников. От одного взгляда на вас работоспособность у операторов падает на сорок процентов. Все! Разговор окончен.
Сержанты блокировали растерявшихся чиновников, но те еще хорохорились.
– Я буду жаловаться на ваши действия! Назовите мне свою фамилию и должность! Я подам на вас рапорт шефу проекта!..
– Не советую, – оглянулся наглец, сворачивая за угол. – Моя фамилия – Хармон.
Этажей Мячик не считал – он сверялся по зданию напротив, по миниатюрному гироскопу сориентировав оптическую ось объектива строго горизонтально. Главное – раньше времени не ударить миной о стекло.
Набрав достаточную высоту, Мячик подорвал заряд на емкости с краской. Прохожие вскинули головы; кое-кто шарахнулся, прикрывшись от падающих осколков, но разброс был небольшой, и обломки накрыли в основном стоянку у подъезда – кольцо гравитора оставило вмятину в крыше машины, батарея разбила другой заднее стекло, а блок управления рассадил плечо зеваке; других поцарапали куски корпуса. Это уж на кого бог пошлет – даже при скромных терактах бывают пострадавшие.
Самым впечатляющим было облако дисперсного красителя – на стене вмиг вздулся огромный, уродливый черный нарост; шевелясь, он тихо стекал вниз, рисуя громадную кляксу.
Вой сирен, моргание проблесковых маяков на крышах патрульных машин, оцепление и приезд экспертов по взрывным устройствам – вся эта суета запоздала, как после ужина горчица; по сути, у полиции была одна забота – выяснить, чьих это рук дело. И Темный поспешил помочь им разобраться.
– Редакция? Взрыв в Аркенде, на Бернслайн сделали мы, Вольные Стрелки. Это наше предупреждение тем, кто охотится за Фердинандом. Мы не во всем согласны с «непримиримыми» из Партии, но их бойцы – наши братья по оружию, запомните. На террор спецслужб мы ответим минной войной. Следующая цель – космопорт, мина будет настоящей. До новых встреч! Подпись – Темный.
– Партизаны, Партия и Банш выступили единым фронтом! – подытоживал Доран, зависнув над Бернслайн, пока Волк Негели показывал всем кляксу. – Сейчас как никогда нам необходимо четкое взаимодействие всех силовых структур. Оставайтесь с нами на канале V! Мы начинаем серию блицрепортажей о тех, кто защищает нас! Сегодня мы с вами убедимся, что подразделение «Омега» в любой момент готово к самым решительным действиям!..
Жутковатое пятно на стене дома сменилось зрелищем льющегося кефира – пакет, кефир и стакан были одинаково прозрачны. За кадром кто-то сладострастно и призывно стонал. Насколько знал Доран, стон источала страшненькая дама лет пятидесяти, квадратного телосложения, лысая от рождения (что поделаешь – черная генная карта!); она за семь бассов в час изображала звуки поцелуев, кваканье, мяуканье, жужжание мух, писк и клекот йонгеров – причем гораздо лучше, чем все это звучит на самом деле!
– Напиться, что ли, этого кефира… Волк, ты его пробовал?
– Нет, – гулко ответил оператор. – Я патриот, а его варят по туанской технологии.
Флаер «NOW» начал разворот – надо спешить к следующему объекту. Волк, пользуясь передышкой, развалился и вытянул ноги, тайком заглядывая через визор на 17-й канал – Отто Луни со своими похабными клоунессами рекламировал прозрачный сыр.
Приходил в субботу еще некто в штатском – этот никем не прикидывался, сразу показал удостоверение агента «политички».
– Вместо кино, – усмехнулся Рыбак, – а то я без Принца Ротриа соскучился. Пытать будешь?
– По-моему, ты сам себя уже замучил – дальше некуда, – агент был тоже не прочь пошутить и этим немного расположил к себе Рыбака. Разговорились; агент – первый за все время! – посочувствовал о смерти Гильзы: – Я понимаю, каково тебе сейчас. В школе у меня была девчонка, красавица. Мы очень дружили. У нее нашли «болезнь переселенцев»… Она долго умирала, согласилась на эвтаназию. Я боялся, что мне не дадут с ней проститься, но она настояла, чтоб я был с ней до конца, как друг. И ее родители согласились.
Подобных историй агент мог придумать с десяток, на разные вкусы, но упоминание о широко известной, роковой и коварной «болезни переселенцев», превращавшей детей в живые мумии, сработало безотказно – Рыбак помимо воли поверил, и агент ненадолго получил доступ в его душу.
– Мне не надо знать, общался ли ты с баншерами; это уже доказано следствием. Но за ними стоят люди, которые тебя использовали. Не стану скрывать от тебя – это «непримиримые» из Партии. Если б они отдавали деньги, предназначенные для террора, какому-нибудь медицинскому фонду, многие бы вылечились – в том числе и ты. Как видишь, они предпочитают разрушение и смерть. Думаю, тебе не стоит брать на себя всю ответственность за то, что ты был исполнителем чужой воли… Они израсходовали тебя, как патрон.
Рыбак промолчал; он не верил властям. Они всегда врут и обманывают. Стик Рикэрдо сказал: «Все начальники – слуги дьявола». Да, похоже… Они улыбаются, но в глазах у них пусто, вместо души – дыра, а вместо сердца – гадина, черная и склизкая. Говорят они не по-людски, каким-то вывернутым и заумным языком – «реструктуризация», «конструктивный подход», «рациональное сотрудничество», – и все затем, чтоб ты скорей ушел из кабинета и не мешал им пить кофе. После этих разговоров ты, как пьяный, ничего не соображая, хочешь вытрясти из ушей громоздкие слова и остаешься дурак дураком, уразумев одно – что за их словами ничего нет, ноль, что это оболочка без начинки.
Но агент не улыбался, и он был первым, кто близко принял к сердцу его горе. Хотелось ему верить – может быть, потому, что Рыбак устал видеть вокруг одних врагов. Ну, пусть не друг – но он относится к тебе хоть чуточку по-доброму…
Вдруг он говорит правду? Партия… Рыбак с детства рефлекторно побаивался этого слова. К Партии опасно прикасаться. Они хотят силой перевернуть мир. Да кто им позволит?! Девять видов полиции, национальная гвардия, сэйсиды, «политичка», армия – и все стоят на страже; только пикни, руки-ноги оборвут. Лучше заниматься мирным сталкингом, чем ежеминутно ждать, что к тебе в конуру вломятся бронированные верзилы, скрутят и вышлют куда-нибудь, где вместо воздуха – метан.
– А вот нормальные люди, – продолжил агент, немного выждав, – проявили к тебе куда больше участия. Доран создал фонд в твою поддержку; люди собирают тебе деньги на лечение…
Рыбак растерялся. Он-то себя уже похоронил и ни на что не рассчитывал, кроме покоя в вечной тьме.
– Соберут, я полагаю, – без напряженья говорил агент, как о чем-то заведомо известном. – Тебе надо около пятидесяти тысяч; в складчину это нетрудно. Конечно, закон есть закон, и суд состоится… но ты будешь жить. Свиной трансплантат вполне надежен, если создан на основе твоих генов. Пять-шесть месяцев, пока растет свинья, потом операция – и от болезни останется несколько шрамов на коже. Обычные люди сделают для тебя то, чего Партия никогда не сделает.
– Спасибо, – вырвалось у Рыбака; если до сих пор его окружала мрачная явь, то сейчас сквозь нее проступили дивные грезы и не хотелось, чтобы они ушли. – Но я не знаю ничего про Партию.
– А что за файлы о «черном вторнике» показывал Стик Косичке? – вопрос прозвучал ненавязчиво.
– Я не видел. В Сети много чего лежит на больших машинах.
– Да, ты прав. Я тоже считаю, что Стик ни при чем. А Звон запутался… Надеюсь, он не имеет сомнительных связей. Суда ему не избежать, но печально будет, если ему припишут к обвинению сознательное участие в преступной политической организации. Я разузнал о нем – он работящий малый, несобранный, но безобидный. Его могли вовлечь, втянуть… Жаль, если эти люди останутся в стороне, когда его осудят. Кто мог повлиять на него?
Пелена грез рассеялась; Рыбак вдохнул поглубже, сдерживая кашель, – перед ним сидел монстр, притворившийся человеком. Немигающий впившийся взгляд, черный язык облизывает в ожидании безгубый рот. Офицер из войска Ротриа.
– Спасибо за хорошие новости, – тщательно выговорил Рыбак. – Звона я знаю плоховато. С кем он водился, где ходил – спросите у него. Когда поймаете.
– Куклами, с которыми ты жил, руководил некто Фердинанд, – сказал агент, вставая. – Он из боевиков Миля Кнеера. И еще неизвестно, как этот факт сыграет на процессе. Подумай, Варвик. Постарайся вспомнить; это в твоих же интересах. Одно дело – отбывать срок в обычной тюрьме, а совсем другое – быть высланным в колонии под спецнадзор.
– До свидания. – Рыбак старался выглядеть спокойным.
– В колониях тяжелые условия… особенно для тех, у кого слабое здоровье. Кто вспомнит о тебе, когда ты будешь ТАМ, далеко-далеко? А мое ведомство может помочь…
– Приятно было познакомиться.
– Уверен, ты учтешь все «за» и «против».
– Я ни о ком и ничего не знаю, офицер.
– Мы побеседуем позже, о'кей? И помни, что я – на твоей стороне.
Оставшись один, Рыбак стал задумчиво жевать противную нетканую салфетку. Поманить жизнью – и погрозить смертью; ловко у них получается. Жабы подлючие… Им надо, чтобы ты оговорил кого-нибудь; ткни пальцем, назови имя – и потянется цепь допросов, и где-нибудь найдется слабина, и закрутится дело, наматывая на себя людей…
Ты думал – пролетел над Городом, и все? Оказалось – это не конец, это начало. Самое трудное – впереди. Ты одинок, ты болен, ты ни жив ни мертв. Сдайся, прими их правила игры – и отсидишь без проблем. С новыми легкими, новым сердцем.
Эй, вы, нормальные люди! Где же вы были раньше со своей добротой?!!
А теперь откупаетесь, да?
Ночь и день Рыбак думал и думал, а потом прямиком с Бернслайн прилетел Доран – учредитель и распорядитель фонда «Доброта сильнее гнева». Сегодня ему не посмели отказать в свидании.
– А первый взнос сделал Стик Рикэрдо! Отдал весь гонорар за интервью. Сегодня на твоем счету уже семнадцать с лишним тысяч; поступления продолжаются! Я начал переговоры с клиникой Мартенса; они готовы приступить к созданию трансгенного животного немедленно, то есть – тебе не придется долго ждать!.. Слушай, Варвик, ты рад или нет?
– Угу. Я рад по-сумасшедшему. Но как прикину, сколько лет сидеть и где… Доран, нельзя от фонда отломить на адвокатов? Так, кусков десять.
– Это будут твои деньги; что хочешь с ними, то и делай. Но я бы настоятельно советовал начать с лечения. Ведь жизнь – это…
– …дар божий; психиатр мне уже объяснил, а я думал – она в наказание, как тюрьма. И сбежать не дают.
– За тобой здесь следят? – без обиняков спросил Доран.
– А то! – Рыбак глазами показал на телекамеру в углу под потолком. – Круглые сутки. Думают, я во сне проговорюсь. У меня две матери!! – крикнул он камере, показывая пальцами рога.
– Я беседовал с юристами. Дело твое мутное, не сказать – провальное. Никаких смягчающих обстоятельств, кроме болезни, – а от нее ты избавишься. Все еще хуже осложнилось – выяснилось, что киборги…
– Знаю-знаю, их мне подослал Миль Кнеер. Вот я и хочу, чтоб адвокаты раскопались с этим. Меня тут зарыли: «Ты с баншерами», «Баншеры с тобой»… Кто это видел-то?! Политику мне клеют, говорят: «В колонию сошлем, ты там подохнешь».
– Каждый из нас, – Доран посмотрел в объектив, – должен твердо знать, что его права обеспечены. Исключений нет и быть не может! Случай с Варвиком Ройтером – проба на действенность наших законов, тех, которые призваны оградить личность от произвола.
Тут Волк Негели перестал выглядеть великаном; двухметровых ломцов в отряде хватало. Выправка, экипировка, суровые рубленые лица, будто отлитые из металла глаза, слова по-суперменски редкие и веские. Доран вспотел, вытягивая из самого мускулистого капрала пару связных фраз о преимуществах правопорядка перед беззаконием; капрал закончил свой предельно скупой, близкий по тексту к Уставу монолог тем, что сломал доску о свою голову, не шелохнувшись и не изменившись в лице. Больше дела, меньше слов! Сюда отбирают не самых речистых! Вдохновившись примером капрала, бойцы принялись кулаками крошить кирпичи, отрывать руками горлышки бутылок и перешибать ногами водопроводные трубы. Казалось, выпусти их на улицу – и через час от Города останутся развалины. Рев, хруст и треск наглядно показывали зрителям, что даже думать о сопротивлении властям не следует.
Доран по ходу съемки попросил продемонстрировать захват, стрельбу и штурм. Бойцы оказались готовы к импровизациям – условный террорист с бомбой в чемодане не прошел и двадцати шагов, как на него упали с потолка, взяли в тиски с боков и завязали в узел; чемодан при этом не испытал даже слабых толчков. Силуэтные мишени вмиг разлохматились выше плеч, а «сердце» каждой выжгло импульсом; на второй этаж бойцы в полном снаряжении просто взбегали по стене.
– Терроризм не пройдет! – уверенно изрек Доран. – Пока жива «Омега», деструктивным силам не удастся вновь расколоть Город на враждующие кланы. Верность идеалам, мужество и профессионализм – вот что мы противопоставим вылазкам недобитых мятежников и бомбистов…
Он понимал, что сбивается на интонации канала I, но ничего не мог с собой поделать. Форма, кокарды и погоны завораживают, строевой шаг выпрямляет мысль в струну, а язык становится официозно-пафосным. Да вы сами попытайтесь в обществе быкоподобных блюстителей Конституции заговорить о правах человека, о свободе совести и слова – и не заметите, как по инстинкту самосохранения станете кричать «Ура!», петь гимн и делать равнение на знамя. Кроме того, Доран обладал поразительным свойством улавливать, откуда ветер дует.
В комнате – диван и телевизор, больше ничего. Это было убогое жилье на верхнем этаже дешевого бигхауса с немытыми окнами и выцветшими фотообоями, где были подключены только вода в санузле и электричество на кухне; подсоединял телефон и делал отводку на телевизор сам Темный. Он давно воспринимал подобные жилища как привычную среду обитания, мог месяцами не выходить из квартиры и при этом не подыхать от скуки и даже полюбил спать в ворохе грязного белья с запахом множества человеческих тел. А вот Мячик начинал осваивать быт городских партизан недавно, и его еще тяготила голая бедность их тайных пристанищ.
Поскольку главная задача как до, так и во время, и после акции – остаться незамеченным, видеосъемок партизаны почти не вели. За них это делали репортеры; Темному оставалось собирать и склеивать куски репортажей в правильной последовательности, чтобы потом не спеша произвести анализ действий своих подопечных. Так заботливые тренеры записывают бои, прыжки и бег своих питомцев, чтобы проанализировать в замедленной съемке каждое движение, выверить с помощью компьютера эргономику и довести игру, бег, прыжок до совершенства, до автоматизма живой машины, где каждая клетка знает, где, когда и с какой силой ей сокращаться.
Взрыв высотной пилотируемой бомбы напротив стены офиса «Sock flower». Огромная черная клякса с ножками потеков вниз…
– Слишком близко к стене, – со спокойной деловитостью заметил Темный, дав стоп-кадр. Доран остался с открытым ртом. – Краска выплеснулась кучно, густо, потому и стекала вниз. Это хорошо, когда надо поразить небольшую, точечную цель, а если речь идет об объеме – то бомбу надо отводить подальше.
Темный взял Мячика к себе не только для того, чтоб спрятать или объяснить кое-какие тонкости партизанской работы. Схроны были и во многих других местах. Все это время Темный неназойливо, исподтишка наблюдал за реакцией и состоянием Мячика – взволнован ли, что говорит, что делает, сколько пьет, как себя ведет? Что переживает – это понятно, все поначалу психуют, а вот руки у него не дрожат. Бутылку открывает и закрывает легко, с ходу, не промахивается. Это хорошо, что не дрожат, – для подрывника это главное. Собранность и точность. Не срываться, не чихать, не кашлять, не чесаться. Движения мягкие, меткие. Ходит бесшумно, садится тихо и раскованно, руки держит свободно, на весу. Темный посмотрел сквозь стекло, сколько осталось пива в бутылке, и подумал: «А ведь из него выйдет отличный пиротехник. Важно, чтобы парень не усомнился в правильности выбранного пути. Никогда».
Еще был взрыв в супермаркете. Сложный объект – кругом много систем слежения, но тут Мячику помогли. Место и время были выбраны заранее. Пошла запись. Захлебывающийся голос комментатора… Истошные крики ушибленных взрывом, сбитых с ног, насмерть перепуганных людей. В сущности, взрыв имитационный, бомба типа «кукурузный початок», заряд слабый – чтобы разбросать шарики с красителем, – без объемного компонента, поднимающего температуру воздуха до 800°С. Шарики, разлетевшись, лопались от удара о препятствия, и многие люди покрылись пятнами красной, желтой и синей несмываемой краски. Они что-то вопили, падали и вскакивали, бежали, наталкивались друг на друга, размазывали по себе краску, еще хуже пачкая себя и соседей. Кто-то в сутолоке наступил упавшему на руку, кто-то отталкивал от себя людей, какая-то женщина, запрокинув голову, лезла против движения, и не понять было, что она потеряла – ребенка или кредитку. Мужчина в добротном костюме с деловой папкой, весь залитый красной и зеленой краской, исступленно кричал, размахивая руками и топая ногой…
Темный с удовольствием, которое бывает от хорошо выполненной работы, посмотрел еще немного на эту суматоху, затем открутил запись назад и, остановившись на моменте взрыва, как судья в пейнтболе, стал опытным глазом подсчитывать окрашенных.
– Двадцать два тяжело и тридцать пять легко пораженных, – чуть позже объявил он счет Мячику. – Совсем неплохо. Если бы заряд был реальным, многих бы отсюда отвезли в реанимацию, если не в морг.
Какая-то тень пробежала по лицу Мячика, и он отвел глаза от экрана.
– Эээ, – Темный сел, поставил бутылку на пол и, взяв Мячика руками за плечи, развернул к себе. – Уж не совестно ли тебе стало, а, Мячик? Что прикажешь подать: тазик для слез или бумагу для покаянного письма А'Райхалу?
– Что, прямо так и ходят?
– Ага, как в чумном городе кресты на дверях ставят.
– Это был сон. Они тебе приснились. Сейчас этот сон кончится, а ты займись лучше своей работой, – мирно сказал Хиллари, отходя.
Итак, объект определен. Снежок = Джолион Григ Ауди. Что это нам дает? Да ничего, кроме того что конгрессмен потратил тучу денег на покупку интим-куклы с внешностью девчонки. Он виновен – но лишь в нелегальном приобретении незарегистрированной кибер-техники. Скорей всего, Маска была учтена как дефектная и списана в утиль, поэтому в списках пропавших ее нет и быть не может.
Да, Снежок – порочный тип. Правда, он строго зарегулирован; другой за эти деньги нанял бы три дюжины живых девчонок – и каждой бы испортил и судьбу, и психику. Кукла – совсем иное дело; она – вещь, неодушевленный предмет, у нее не спрашивают, нравится ли ей, как ее используют. Она не подаст в суд, не будет шантажи…
Джолион, наверное, рассчитывал купить покой, комфорт и безнаказанность – и все это, как в одном флаконе, в лице идеальной кибер-любовницы. Абсолютно покорная, вечно наивная и юная… Воплощение тайной мечты! И вдруг – такая перемена! Кукла с мечом, объявляющая войну, говорящая на уличном жаргоне, мыслящая в обход Первого Закона…
Снежок дорожит репутацией, местом в парламенте. Если все узнают, что ведущий моралист не прочь развлечься с малолеткой… даже с куклой… Маска догадалась, куда его ударить побольней.
«Пока, – подумал Хиллари, – я повременю вносить опознание в материалы о Снежке». Мысли вернулись к «ликвидаторам», а ноги несли его к Сиду.
«Ликвидаторы» принадлежат к презираемой военными финансовой касте, а точнее – к ненавистной контрольно-ревизионной службе. Из глубины веков за бухгалтерами «оборонки» тянется репутация казнокрадов, норовящих урезать солдатские пайки и офицерские наградные, чтобы набить свои карманы. Это они требуют отчитываться за каждый патрон, хотя дураку ясно, что экономить боеприпасы на войне – все равно что в маркетинге экономить на рекламе. С особым наслаждением ревизуют они учреждения, обреченные на заклание, всюду лезут, во все вникают, обо всем допытываются и, изнывая от садистского восторга, расхаживают по чужим кабинетам, упиваясь своей властью и впитывая мученическую тоску приговоренных, которым вид этих самодовольных пришельцев обещает не меньше, чем смертнику – внешность немногословного джентльмена, из скромности прячущего лицо под красным капюшоном с прорезями для глаз.
Сид выглядел понуро; игра в разумных пауков была забыта, он сосредоточенно вводил в машину с клавиатуры нечто сугубо служебное, с грифом «СРОЧНО. СЕКРЕТНО».
– Этикет не звонил. – Это был упрек Хиллари, обещавшему, что беглый координатор не выдержит и явится с повинной. – И тебе, насколько я могу судить, – тоже. Я, конечно, горжусь нашими серыми, они провернули мастерскую акцию. Но чем дальше я молча горжусь, тем больше думаю о той тюрьме, в которую мы сядем. Похищение Конрада Стюарта – еще куда ни шло, если сумеем доказать, что не отдавали такого приказа, но двое раненых…
– Сид, хочешь заполучить NB в личное дело? – предложил в ответ Хиллари.
Безопасник тяжко вздохнул.
– Думаешь, что дело ограничится NB? Это было бы за счастье… Отсидеть годика три в теплом герметичном бункере, где-нибудь на далекой планете… пить технический спирт с подсластителем и слушать, как в шлюз снаружи бьется ветер…
– Значит, хочешь. Но это NB не за то, о чем ты думаешь.
– Виноват, – Сид со всей искренностью положил руку на сердце, – я проворонил Селену. Она назвала по TV свой маршрут, а я не велел изменить его.
– Приятно видеть человека, сознающего свои ошибки, – похвалил Хиллари. – Однако я говорю о другом упущении. У тебя здесь «ликвидаторы» гуляют, как блуждающие атомы. Какого черта, Сид?! Кто дал им допуск на все зоны в здании?
– Горт позвонил мне и сказал, что…
– Пусть Горт распоряжается в своем отделе в Айрэн-Фотрис, а тут начальник – я! Сколько зон ты им открыл?
– А, В, С и D.
– Закрой все, кроме А.
– Хил, зона А у нас – это вестибюль на входе.
– Прекрасно. Пусть каждый день с утра подписывают в главной безопаске пропуск в зону В, причем я разрешаю им входить лишь в туалет, столовую и бухгалтерию.
– Хил, они разозлятся.
– Для тебя важней, чтобы Я не разозлился.
– Они про нас напишут не доклад, а некролог.
– Если мы уцелеем – их доклад сгниет в архиве, если провалимся – то все доклады нам будут настолько лиловы, что ты и представить не можешь. Пусть скажут «спасибо», что я не велел их в сортир и обратно водить под конвоем. Значит, сейчас ты аннулируешь их допуск…
– Надеюсь, про NB ты пошутил?
– Почти. Это было устное предупреждение. Вычисли-ка, где сейчас эти… могильщики.
Видеокамеры системы наблюдения обнаружили обоих «ликвидаторов» на пути к мастерской Туссена – они шествовали неторопливо, с довольными лицами, беседуя между собой; Сид подключил прослушивание – и из динамика послышалось, как они негромко обсуждают прелести хорошенькой Жаклин из отдела Адана.
– И мы им будем угождать!.. Я им сейчас устрою опись выморочного имущества! – Хиллари, выходя из кабинета, достал трэк. – Охрана, говорит Хармон. Недозволенное проникновение в зоне С, этаж 5. Двое ко мне на лифтовую площадку.
«Ликвидаторы» были слегка удивлены, когда дорогу им загородили два сержанта, похожих на банковские сейфы-монолиты, и какой-то штатский.
– Позвольте спросить, чем вы занимаетесь на этом этаже.
– Мы, – холодно и с достоинством, как подобает важному должностному лицу, ответствовал старший, – производим учет состояния высокотехнологичных приборов.
– Вы системный инженер? – быстро спросил сероглазый штатский. – Вы можете определить степень износа нанотехники?
– Мы исследуем его по документам, – веско промолвил старший.
– Покажите ваш допуск. – Хиллари взял небрежно протянутую карточку, взглянул мельком и положил ее в карман. – У вас нет допуска. Сержант! Проводите их куда следует и проследите, чтоб не заблудились.
– Но… на каком основании?! Что вы себе позволяете?!
– Ваше дело – сидеть в бухгалтерии, – отрезал сероглазый, – а не шляться по проекту и нервировать сотрудников. От одного взгляда на вас работоспособность у операторов падает на сорок процентов. Все! Разговор окончен.
Сержанты блокировали растерявшихся чиновников, но те еще хорохорились.
– Я буду жаловаться на ваши действия! Назовите мне свою фамилию и должность! Я подам на вас рапорт шефу проекта!..
– Не советую, – оглянулся наглец, сворачивая за угол. – Моя фамилия – Хармон.
* * *
Линза, похожая на вспухший блин, взлетала впритирку к стене офиса; Мячик, сидя в неприметном сити-каре, вел мину уверенно и быстро. С момента консультации Немого летучая мина несколько потяжелела за счет дополнительного оборудования, но теперь ею можно было управлять издалека, находясь за пределами прямого видения.Этажей Мячик не считал – он сверялся по зданию напротив, по миниатюрному гироскопу сориентировав оптическую ось объектива строго горизонтально. Главное – раньше времени не ударить миной о стекло.
Набрав достаточную высоту, Мячик подорвал заряд на емкости с краской. Прохожие вскинули головы; кое-кто шарахнулся, прикрывшись от падающих осколков, но разброс был небольшой, и обломки накрыли в основном стоянку у подъезда – кольцо гравитора оставило вмятину в крыше машины, батарея разбила другой заднее стекло, а блок управления рассадил плечо зеваке; других поцарапали куски корпуса. Это уж на кого бог пошлет – даже при скромных терактах бывают пострадавшие.
Самым впечатляющим было облако дисперсного красителя – на стене вмиг вздулся огромный, уродливый черный нарост; шевелясь, он тихо стекал вниз, рисуя громадную кляксу.
Вой сирен, моргание проблесковых маяков на крышах патрульных машин, оцепление и приезд экспертов по взрывным устройствам – вся эта суета запоздала, как после ужина горчица; по сути, у полиции была одна забота – выяснить, чьих это рук дело. И Темный поспешил помочь им разобраться.
– Редакция? Взрыв в Аркенде, на Бернслайн сделали мы, Вольные Стрелки. Это наше предупреждение тем, кто охотится за Фердинандом. Мы не во всем согласны с «непримиримыми» из Партии, но их бойцы – наши братья по оружию, запомните. На террор спецслужб мы ответим минной войной. Следующая цель – космопорт, мина будет настоящей. До новых встреч! Подпись – Темный.
– Партизаны, Партия и Банш выступили единым фронтом! – подытоживал Доран, зависнув над Бернслайн, пока Волк Негели показывал всем кляксу. – Сейчас как никогда нам необходимо четкое взаимодействие всех силовых структур. Оставайтесь с нами на канале V! Мы начинаем серию блицрепортажей о тех, кто защищает нас! Сегодня мы с вами убедимся, что подразделение «Омега» в любой момент готово к самым решительным действиям!..
Жутковатое пятно на стене дома сменилось зрелищем льющегося кефира – пакет, кефир и стакан были одинаково прозрачны. За кадром кто-то сладострастно и призывно стонал. Насколько знал Доран, стон источала страшненькая дама лет пятидесяти, квадратного телосложения, лысая от рождения (что поделаешь – черная генная карта!); она за семь бассов в час изображала звуки поцелуев, кваканье, мяуканье, жужжание мух, писк и клекот йонгеров – причем гораздо лучше, чем все это звучит на самом деле!
– Напиться, что ли, этого кефира… Волк, ты его пробовал?
– Нет, – гулко ответил оператор. – Я патриот, а его варят по туанской технологии.
Флаер «NOW» начал разворот – надо спешить к следующему объекту. Волк, пользуясь передышкой, развалился и вытянул ноги, тайком заглядывая через визор на 17-й канал – Отто Луни со своими похабными клоунессами рекламировал прозрачный сыр.
* * *
После случившегося в среду буйного припадка Рыбаку ужесточили режим – отняли телевизор, пристегнули к койке на денек и придавили мысли транками – но больше не приставали, а психиатр зачастил в палату с уговорами: «Одумайся, надейся, жизнь – это дар божий» – и так далее.Приходил в субботу еще некто в штатском – этот никем не прикидывался, сразу показал удостоверение агента «политички».
– Вместо кино, – усмехнулся Рыбак, – а то я без Принца Ротриа соскучился. Пытать будешь?
– По-моему, ты сам себя уже замучил – дальше некуда, – агент был тоже не прочь пошутить и этим немного расположил к себе Рыбака. Разговорились; агент – первый за все время! – посочувствовал о смерти Гильзы: – Я понимаю, каково тебе сейчас. В школе у меня была девчонка, красавица. Мы очень дружили. У нее нашли «болезнь переселенцев»… Она долго умирала, согласилась на эвтаназию. Я боялся, что мне не дадут с ней проститься, но она настояла, чтоб я был с ней до конца, как друг. И ее родители согласились.
Подобных историй агент мог придумать с десяток, на разные вкусы, но упоминание о широко известной, роковой и коварной «болезни переселенцев», превращавшей детей в живые мумии, сработало безотказно – Рыбак помимо воли поверил, и агент ненадолго получил доступ в его душу.
– Мне не надо знать, общался ли ты с баншерами; это уже доказано следствием. Но за ними стоят люди, которые тебя использовали. Не стану скрывать от тебя – это «непримиримые» из Партии. Если б они отдавали деньги, предназначенные для террора, какому-нибудь медицинскому фонду, многие бы вылечились – в том числе и ты. Как видишь, они предпочитают разрушение и смерть. Думаю, тебе не стоит брать на себя всю ответственность за то, что ты был исполнителем чужой воли… Они израсходовали тебя, как патрон.
Рыбак промолчал; он не верил властям. Они всегда врут и обманывают. Стик Рикэрдо сказал: «Все начальники – слуги дьявола». Да, похоже… Они улыбаются, но в глазах у них пусто, вместо души – дыра, а вместо сердца – гадина, черная и склизкая. Говорят они не по-людски, каким-то вывернутым и заумным языком – «реструктуризация», «конструктивный подход», «рациональное сотрудничество», – и все затем, чтоб ты скорей ушел из кабинета и не мешал им пить кофе. После этих разговоров ты, как пьяный, ничего не соображая, хочешь вытрясти из ушей громоздкие слова и остаешься дурак дураком, уразумев одно – что за их словами ничего нет, ноль, что это оболочка без начинки.
Но агент не улыбался, и он был первым, кто близко принял к сердцу его горе. Хотелось ему верить – может быть, потому, что Рыбак устал видеть вокруг одних врагов. Ну, пусть не друг – но он относится к тебе хоть чуточку по-доброму…
Вдруг он говорит правду? Партия… Рыбак с детства рефлекторно побаивался этого слова. К Партии опасно прикасаться. Они хотят силой перевернуть мир. Да кто им позволит?! Девять видов полиции, национальная гвардия, сэйсиды, «политичка», армия – и все стоят на страже; только пикни, руки-ноги оборвут. Лучше заниматься мирным сталкингом, чем ежеминутно ждать, что к тебе в конуру вломятся бронированные верзилы, скрутят и вышлют куда-нибудь, где вместо воздуха – метан.
– А вот нормальные люди, – продолжил агент, немного выждав, – проявили к тебе куда больше участия. Доран создал фонд в твою поддержку; люди собирают тебе деньги на лечение…
Рыбак растерялся. Он-то себя уже похоронил и ни на что не рассчитывал, кроме покоя в вечной тьме.
– Соберут, я полагаю, – без напряженья говорил агент, как о чем-то заведомо известном. – Тебе надо около пятидесяти тысяч; в складчину это нетрудно. Конечно, закон есть закон, и суд состоится… но ты будешь жить. Свиной трансплантат вполне надежен, если создан на основе твоих генов. Пять-шесть месяцев, пока растет свинья, потом операция – и от болезни останется несколько шрамов на коже. Обычные люди сделают для тебя то, чего Партия никогда не сделает.
– Спасибо, – вырвалось у Рыбака; если до сих пор его окружала мрачная явь, то сейчас сквозь нее проступили дивные грезы и не хотелось, чтобы они ушли. – Но я не знаю ничего про Партию.
– А что за файлы о «черном вторнике» показывал Стик Косичке? – вопрос прозвучал ненавязчиво.
– Я не видел. В Сети много чего лежит на больших машинах.
– Да, ты прав. Я тоже считаю, что Стик ни при чем. А Звон запутался… Надеюсь, он не имеет сомнительных связей. Суда ему не избежать, но печально будет, если ему припишут к обвинению сознательное участие в преступной политической организации. Я разузнал о нем – он работящий малый, несобранный, но безобидный. Его могли вовлечь, втянуть… Жаль, если эти люди останутся в стороне, когда его осудят. Кто мог повлиять на него?
Пелена грез рассеялась; Рыбак вдохнул поглубже, сдерживая кашель, – перед ним сидел монстр, притворившийся человеком. Немигающий впившийся взгляд, черный язык облизывает в ожидании безгубый рот. Офицер из войска Ротриа.
– Спасибо за хорошие новости, – тщательно выговорил Рыбак. – Звона я знаю плоховато. С кем он водился, где ходил – спросите у него. Когда поймаете.
– Куклами, с которыми ты жил, руководил некто Фердинанд, – сказал агент, вставая. – Он из боевиков Миля Кнеера. И еще неизвестно, как этот факт сыграет на процессе. Подумай, Варвик. Постарайся вспомнить; это в твоих же интересах. Одно дело – отбывать срок в обычной тюрьме, а совсем другое – быть высланным в колонии под спецнадзор.
– До свидания. – Рыбак старался выглядеть спокойным.
– В колониях тяжелые условия… особенно для тех, у кого слабое здоровье. Кто вспомнит о тебе, когда ты будешь ТАМ, далеко-далеко? А мое ведомство может помочь…
– Приятно было познакомиться.
– Уверен, ты учтешь все «за» и «против».
– Я ни о ком и ничего не знаю, офицер.
– Мы побеседуем позже, о'кей? И помни, что я – на твоей стороне.
Оставшись один, Рыбак стал задумчиво жевать противную нетканую салфетку. Поманить жизнью – и погрозить смертью; ловко у них получается. Жабы подлючие… Им надо, чтобы ты оговорил кого-нибудь; ткни пальцем, назови имя – и потянется цепь допросов, и где-нибудь найдется слабина, и закрутится дело, наматывая на себя людей…
Ты думал – пролетел над Городом, и все? Оказалось – это не конец, это начало. Самое трудное – впереди. Ты одинок, ты болен, ты ни жив ни мертв. Сдайся, прими их правила игры – и отсидишь без проблем. С новыми легкими, новым сердцем.
Эй, вы, нормальные люди! Где же вы были раньше со своей добротой?!!
А теперь откупаетесь, да?
Ночь и день Рыбак думал и думал, а потом прямиком с Бернслайн прилетел Доран – учредитель и распорядитель фонда «Доброта сильнее гнева». Сегодня ему не посмели отказать в свидании.
– А первый взнос сделал Стик Рикэрдо! Отдал весь гонорар за интервью. Сегодня на твоем счету уже семнадцать с лишним тысяч; поступления продолжаются! Я начал переговоры с клиникой Мартенса; они готовы приступить к созданию трансгенного животного немедленно, то есть – тебе не придется долго ждать!.. Слушай, Варвик, ты рад или нет?
– Угу. Я рад по-сумасшедшему. Но как прикину, сколько лет сидеть и где… Доран, нельзя от фонда отломить на адвокатов? Так, кусков десять.
– Это будут твои деньги; что хочешь с ними, то и делай. Но я бы настоятельно советовал начать с лечения. Ведь жизнь – это…
– …дар божий; психиатр мне уже объяснил, а я думал – она в наказание, как тюрьма. И сбежать не дают.
– За тобой здесь следят? – без обиняков спросил Доран.
– А то! – Рыбак глазами показал на телекамеру в углу под потолком. – Круглые сутки. Думают, я во сне проговорюсь. У меня две матери!! – крикнул он камере, показывая пальцами рога.
– Я беседовал с юристами. Дело твое мутное, не сказать – провальное. Никаких смягчающих обстоятельств, кроме болезни, – а от нее ты избавишься. Все еще хуже осложнилось – выяснилось, что киборги…
– Знаю-знаю, их мне подослал Миль Кнеер. Вот я и хочу, чтоб адвокаты раскопались с этим. Меня тут зарыли: «Ты с баншерами», «Баншеры с тобой»… Кто это видел-то?! Политику мне клеют, говорят: «В колонию сошлем, ты там подохнешь».
– Каждый из нас, – Доран посмотрел в объектив, – должен твердо знать, что его права обеспечены. Исключений нет и быть не может! Случай с Варвиком Ройтером – проба на действенность наших законов, тех, которые призваны оградить личность от произвола.
* * *
От Рыбака Доран понесся в «Омегу»; его там ждали, как ревизию. Отряд, проштрафившийся на 37-м этаже с Фердинандом, хотел хоть бравым видом и показом мастерства смыть с себя пятно.Тут Волк Негели перестал выглядеть великаном; двухметровых ломцов в отряде хватало. Выправка, экипировка, суровые рубленые лица, будто отлитые из металла глаза, слова по-суперменски редкие и веские. Доран вспотел, вытягивая из самого мускулистого капрала пару связных фраз о преимуществах правопорядка перед беззаконием; капрал закончил свой предельно скупой, близкий по тексту к Уставу монолог тем, что сломал доску о свою голову, не шелохнувшись и не изменившись в лице. Больше дела, меньше слов! Сюда отбирают не самых речистых! Вдохновившись примером капрала, бойцы принялись кулаками крошить кирпичи, отрывать руками горлышки бутылок и перешибать ногами водопроводные трубы. Казалось, выпусти их на улицу – и через час от Города останутся развалины. Рев, хруст и треск наглядно показывали зрителям, что даже думать о сопротивлении властям не следует.
Доран по ходу съемки попросил продемонстрировать захват, стрельбу и штурм. Бойцы оказались готовы к импровизациям – условный террорист с бомбой в чемодане не прошел и двадцати шагов, как на него упали с потолка, взяли в тиски с боков и завязали в узел; чемодан при этом не испытал даже слабых толчков. Силуэтные мишени вмиг разлохматились выше плеч, а «сердце» каждой выжгло импульсом; на второй этаж бойцы в полном снаряжении просто взбегали по стене.
– Терроризм не пройдет! – уверенно изрек Доран. – Пока жива «Омега», деструктивным силам не удастся вновь расколоть Город на враждующие кланы. Верность идеалам, мужество и профессионализм – вот что мы противопоставим вылазкам недобитых мятежников и бомбистов…
Он понимал, что сбивается на интонации канала I, но ничего не мог с собой поделать. Форма, кокарды и погоны завораживают, строевой шаг выпрямляет мысль в струну, а язык становится официозно-пафосным. Да вы сами попытайтесь в обществе быкоподобных блюстителей Конституции заговорить о правах человека, о свободе совести и слова – и не заметите, как по инстинкту самосохранения станете кричать «Ура!», петь гимн и делать равнение на знамя. Кроме того, Доран обладал поразительным свойством улавливать, откуда ветер дует.
* * *
Темный полулежал на старом продавленном диване и, изредка прикладываясь к бутылке, лениво пил пиво. Мячик сидел у него в ногах и торопливо говорил, говорил… Он еще не успокоился после акций; выпил, не пьянея, полбаллона «колоpa» и приготовил ужин, к которому не прикоснулся, – просто чтобы занять время и руки. Теперь он подуспокоился, но Темный вновь всколыхнул его, поставив на видак репортажи о взрывах.В комнате – диван и телевизор, больше ничего. Это было убогое жилье на верхнем этаже дешевого бигхауса с немытыми окнами и выцветшими фотообоями, где были подключены только вода в санузле и электричество на кухне; подсоединял телефон и делал отводку на телевизор сам Темный. Он давно воспринимал подобные жилища как привычную среду обитания, мог месяцами не выходить из квартиры и при этом не подыхать от скуки и даже полюбил спать в ворохе грязного белья с запахом множества человеческих тел. А вот Мячик начинал осваивать быт городских партизан недавно, и его еще тяготила голая бедность их тайных пристанищ.
Поскольку главная задача как до, так и во время, и после акции – остаться незамеченным, видеосъемок партизаны почти не вели. За них это делали репортеры; Темному оставалось собирать и склеивать куски репортажей в правильной последовательности, чтобы потом не спеша произвести анализ действий своих подопечных. Так заботливые тренеры записывают бои, прыжки и бег своих питомцев, чтобы проанализировать в замедленной съемке каждое движение, выверить с помощью компьютера эргономику и довести игру, бег, прыжок до совершенства, до автоматизма живой машины, где каждая клетка знает, где, когда и с какой силой ей сокращаться.
Взрыв высотной пилотируемой бомбы напротив стены офиса «Sock flower». Огромная черная клякса с ножками потеков вниз…
– Слишком близко к стене, – со спокойной деловитостью заметил Темный, дав стоп-кадр. Доран остался с открытым ртом. – Краска выплеснулась кучно, густо, потому и стекала вниз. Это хорошо, когда надо поразить небольшую, точечную цель, а если речь идет об объеме – то бомбу надо отводить подальше.
Темный взял Мячика к себе не только для того, чтоб спрятать или объяснить кое-какие тонкости партизанской работы. Схроны были и во многих других местах. Все это время Темный неназойливо, исподтишка наблюдал за реакцией и состоянием Мячика – взволнован ли, что говорит, что делает, сколько пьет, как себя ведет? Что переживает – это понятно, все поначалу психуют, а вот руки у него не дрожат. Бутылку открывает и закрывает легко, с ходу, не промахивается. Это хорошо, что не дрожат, – для подрывника это главное. Собранность и точность. Не срываться, не чихать, не кашлять, не чесаться. Движения мягкие, меткие. Ходит бесшумно, садится тихо и раскованно, руки держит свободно, на весу. Темный посмотрел сквозь стекло, сколько осталось пива в бутылке, и подумал: «А ведь из него выйдет отличный пиротехник. Важно, чтобы парень не усомнился в правильности выбранного пути. Никогда».
Еще был взрыв в супермаркете. Сложный объект – кругом много систем слежения, но тут Мячику помогли. Место и время были выбраны заранее. Пошла запись. Захлебывающийся голос комментатора… Истошные крики ушибленных взрывом, сбитых с ног, насмерть перепуганных людей. В сущности, взрыв имитационный, бомба типа «кукурузный початок», заряд слабый – чтобы разбросать шарики с красителем, – без объемного компонента, поднимающего температуру воздуха до 800°С. Шарики, разлетевшись, лопались от удара о препятствия, и многие люди покрылись пятнами красной, желтой и синей несмываемой краски. Они что-то вопили, падали и вскакивали, бежали, наталкивались друг на друга, размазывали по себе краску, еще хуже пачкая себя и соседей. Кто-то в сутолоке наступил упавшему на руку, кто-то отталкивал от себя людей, какая-то женщина, запрокинув голову, лезла против движения, и не понять было, что она потеряла – ребенка или кредитку. Мужчина в добротном костюме с деловой папкой, весь залитый красной и зеленой краской, исступленно кричал, размахивая руками и топая ногой…
Темный с удовольствием, которое бывает от хорошо выполненной работы, посмотрел еще немного на эту суматоху, затем открутил запись назад и, остановившись на моменте взрыва, как судья в пейнтболе, стал опытным глазом подсчитывать окрашенных.
– Двадцать два тяжело и тридцать пять легко пораженных, – чуть позже объявил он счет Мячику. – Совсем неплохо. Если бы заряд был реальным, многих бы отсюда отвезли в реанимацию, если не в морг.
Какая-то тень пробежала по лицу Мячика, и он отвел глаза от экрана.
– Эээ, – Темный сел, поставил бутылку на пол и, взяв Мячика руками за плечи, развернул к себе. – Уж не совестно ли тебе стало, а, Мячик? Что прикажешь подать: тазик для слез или бумагу для покаянного письма А'Райхалу?