Страница:
На исходе дня Габар ощущал себя коргом; язык у него заплетался, а в животе плескался аквариум минералки с рачками. Его даже выслушали через толмача невозмутимые туанские офицеры! Пора было уходить домой, готовиться к школе, но время не вышло. Пару раз замечал брата – тот, изысканно одетый, прислуживал в зале. Удалось заглянуть в меню на самого себя: «Габар, знаменитый мальчик, был в плену у киборгов». В каком плену?.. Наверное, это в обычаях ресторанов – подавать рыбу за птицу.
Глаза смыкались; он попросил себе чашку травяной заварки. Домой, домой, выложить деньги и… отойти в сторонку. Это его долг перед семьей, а не личные сбережения.
– Ну, как? – подергала за рукав Снежинка. – Измотался, травку пьешь?
– Вот, возьми. Пять А. Спасибо.
– Что, пригодилось?.. Я не за этим. Тебя зовут в служебную часть, это по коридору налево, номер седьмой.
В ушах пели мухи; коридор расширялся и звенел, уходя в бесконечность. Брат, наверное; поздравить хочет.
Да, брат был тут – отпросился из зала. Пожал за плечи – и заторопился, но Габар остался в комнатенке не один…
– Каман Кох!.. – Габар, испытав внезапный прилив горячей нежности, потянулся к огромному эйджи, обнял его и прижался лицом; учитель кибертехники осторожно положил ладони мальчику на спину. Восемнадцать дней после ранения; язва на плече стала затягиваться, но каждое движение напоминало о ней болью.
– Я так счастлив, что вы пришли! Как ваша нога? Вам уже лучше? – спохватившись, что ведет себя не по-воински, Габар оторвался от Джастина.
– Да. Я почти в порядке. Скоро начну занятия.
– Я вас искал. Я приходил, но вас не оказалось дома, жаль. Карие глаза тьянги блестели, рот растянулся в радостной улыбке.
– Мне больше повезло, малыш. Это прекрасно, что ты устроился сюда; здесь ты не будешь чувствовать себя в изоляции. Тебе тут нравится?
– Да, это трудно, но занятно. Извините, что я так сразу… был так несдержан. Я вас не обидел?
– Нет, ты никогда меня не обидишь.
Сто миллионов суетящихся, равнодушных – и один мохнатый школьник, прибежавший к тебе домой, как к другу. Столько лет одиночества, вечный комок в горле, стена болезненного молчания, отгородившая тебя от всех, – и один малец, которому даже увидеть тебя – подарок.
Глядя на Габара, Джастин забыл о своей жизни, превратившейся в войну, как будто здесь, в служебных помещениях «Ридгели…», начался новый отсчет времени. Он не знал любви в приюте – там ее раздают поровну и помалу, – он не сходился с людьми в колледже для инвалидов, он не ухаживал за девушками, а весь огонь души вкладывал в тщательный расчет мести. И вдруг чужой мальчишка полюбил его – не F60.5, а Джастина Коха.
Что теперь делать?! Как быть с этим открытием?
И ты – зачем ты пришел сюда? Ты хотел увидеть, как тебя встретят. Ты увидел – и ты растерян.
Но отвергнуть восторг Габара, замкнуться, отступить – уже нельзя. Невозможно предать того, кто тебе доверился, даже забыл о масонских приличиях.
– Я очень, очень доволен, что у тебя все удалось, – осторожно выговорил Джастин. – И дальше все будет хорошо, я уверен. Если тебе понадобится что-то – я всегда готов помочь. Звони мне.
– Если вы позволите!
– Я же говорю – можно. Даже нужно. Вот телефон… – Джастин привычно опустил руку в карман, где лежал экранчик и всякие карточки для общения. – Работай и учись. Ты должен хорошо сдать переводные экзамены, а летом я подпишу тебе разрешение на монтаж и буду помогать. Сейчас мне пора идти – меня впустили по просьбе Гаятуна, не надо его подводить.
– До встречи, каман Кох! – Габар решился и подержал ладонями руку Джастина – почтительно, как подобает младшему.
К выходу Джастин шел, задумавшись. Он обещал; слово следует сдержать. Охранник-эйджи у двери требовательно протянул руку:
– Ваш пропуск, сэр.
– Вот, – ответил Джастин – и обмер. – Вот! – повторил он громче; горло сжимало, но звук все же рождался. Секьюрити нахмурился – что-то не так?.. Нет, пропуск правильный.
– Пожалуйста, выход открыт.
– Да! – почти выкрикнул Джастин. – Да…
– Чудак какой-то… – промолвил секьюрити, провожая глазами высокого мужчину, повторявшего: «Да!.. Вот!.. Да!..»
Пройдя пару кварталов, Джастин потоптался у входа в магазин. Попробовать еще раз? Нет, нет, пока нет. Казалось, говорить опасней, чем монтировать бомбы.
Да, бомбы. Габар не должен знать об F60.5. Это надо спрятать еще глубже, накрепко. Сделать перерыв в акциях. Повременить…
Если его арестуют, Габар будет в отчаянии. Что он подумает о своем учителе?!
Эти мысли Джастин понес домой, с ними уснул и проснулся. Он был из тех, в ком мысли застревают; словно зерна в почве, они пускают корни и дают ростки, а после – приносят плоды категоричных решений.
Слишком многое случилось с Джастином, чтобы все осталось как было.
И этот ланбук был из породы назойливых – едва Хиллари потянулся к нему, однотонная темная обложка с золотым крестом растаяла, заиграл гимн, и появившийся плат Вероники доверительно прошептал: «Коснись меня, я – жизнь…»
Закрыв пальцем звук, Хиллари показал ланбук Гасту:
– Гадали?
– Было дело. – Гаст глядел весело. – Сегодня все гадали, кто на чем! И зеркало целовали, и в Библию наугад тыкали, и домового ночью спрашивали. И выходило на все лады – и крах, и страх, и обойдется. Ну, теперь все! Проект ликует. Босс, тебя не на руках несли от входа?
– Кое-как проскочил без оваций. Да и вечер – кто остался, все заняты.
«Итак, что нас ждет…» – не глядя, Хиллари стал нажимать – раз, два, три; книга, глава, стих…
Первое послание к коринфянам, 15, стих 51: «Говорю вам тайну; не все мы умрем, но все изменимся».
Оно всегда так – о чем думаешь, то и читается.
Вторая попытка. Раз, два. Хм… Палец не туда попал – та же глава, но двадцатью стихами раньше: «Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет». Опять намек. Вся Библия – энциклопедия многозначительных намеков.
Если на то пошло – гадать надо до трех раз! Набор произвольный. Исайя, 52, стих 2: «Отряси с себя прах; встань, пленный Иерусалим! Сними цепи с шеи твоей, пленная дочь Сиона!»
– А ты – отдыхал, чтоб сейчас за работу садиться? – заботливо спросил Гаст. – Я-то все приготовил, что ты велел, но…
– Я? С Гортом и Гердзи успех отмечал. Генерал все хотел, чтобы я выпил. Правда, странный обряд? Если ты преуспел, надо по этому случаю отравиться алкоголем.
– Не-ет, надо принять джакузи с закисью азота!.. Ну-с, что с Маской проделывать будем?
– Снимать «Блок», – Хиллари положил Библию.
– По… зачем?!
– Опыт. Нам надо увидеть «Взрыв» в действии и записать его развитие.
– Ага. Понял. И запись акции на Энбэйк останется лишь в протоколе, – хитро подмигнул Гаст. – Босс, ты гений.
– Злой гений, – уточнил Хиллари. – Губитель бедных куколок.
Маска, какой она стала сейчас, не привлекала внимания Хиллари. Состояние ее мышления было последовательно прослежено Пальмером и внесено в архив. Он едва бросил взгляд на тело, пристегнутое к стенду; слух его не улавливал остервенелой брани. Сейчас мы освободим тело от души, потому что гибрид кибер-разума с кибер-телом пришел к неразрешимому противоречию… Куда отправляются души киборгов после «Взрыва»? Дымка имеет на этот счет целую теорию, но как проверить ее на практике?
Шлем охватил голову нестесняющей мягкой прохладой. В голубой бездне перед глазами проступила серебряная надпись:
<BRAIN INTERNATIONAL COMPANY>
Портал открылся; показались структуры «Блока» – грубые, глыбоподобные, с тлеющими красным светом отверстиями дозволенных коммуникаций. Гаст через голову шефа устанавливал сегменты записывающих зондов, похожие на усики гигантских насекомых, а Хиллари, подойдя к наружному управлению «Блоком», готовил его к съему.
«Гаст, ты готов?»
«Да, можно начинать».
Команда нанесла скоплению плит и колонн единственный укол – и каменная твердыня начала рассеиваться, будто дым. Коммуникации, до этого момента запрещенные, ожили, заблистали, пробуя разблокированные доступы на проходимость, – и вдруг объем зрения залило ослепительным светом. Хиллари изменил светимость визора – и стало видно, как измельчаются, рассыпаясь крошевом, сложные трехмерные конструкции, – мышление, эмоции, самоконтроль, затем простейшие навыки… и картина стала неподвижной. Собственно, и картины-то не было – не было ничего. Пустота.
«Адью, Маска, – в пустоте произнес буквами Гаст. – Одиннадцать секунд все это длилось. Запись в масштабе 1:1500, Хил. А красиво, правда?..»
– Распорядись, чтобы мозг сняли и убрали на хранение, – освободился Хиллари от шлема. – Тело – на консервацию. «Не оживет, если не умрет», – повторил он про себя.
Каждый раз, когда к ней входили в камеру и когда однажды повели на опознание, Лильен внутренне сжималась, готовясь к худшему – вот сейчас, вот потащат на стенд вынимать мозги… и Лильен раз за разом повторяла слова Косички: «Живая я им не дамся!», но самое страшное откладывалось и откладывалось, словно Хармон изводил ее ожиданием. «Взрыв» не работал – Лильен сразу убедилась в этом; тогда она расставила в мозгу мишени для стирания и увязала их с командным словом, чтобы оно одно запустило лавину опустошения. Она перебирала информацию и прощалась, прощалась с каждым часом, каждым днем своей свободной жизни, оказавшейся такой короткой. Вон, все вон! Теперь стоит ей набрать код, ввести слово «смерть», и сознание Лильен исчезнет, врагам достанется одна оболочка – красивая пустая кукла Лилик.
Но торопиться не следует. Она сотрет себя тогда, когда поймет, что выбора больше нет, когда увидит стенд, не раньше.
Немного уверенности ей придали странные переговоры в темноте подсобки и затем – принесенная одним из серых весточка от Чары: «Держись, дочка. Нам всем нелегко сейчас. Я пытаюсь найти выход и спасти семью». Лильен не знала, кому верить, и иногда ей казалось, что все эти игры ведет сам Хармон, чтобы усыпить ее бдительность, перехитрить и обмануть.
А еще ее неотступно преследовала, угнетала и терзала мысль о Фосфоре. Как он? Что с ним сделали?
Он мог уйти, скрыться – но он предпочел борьбу. Он стрелял в Хармона… в человека? Как же он смог?..
В коридоре Лильен, преодолевая слабость и внезапную дрожь, написала в командной строке первую цифру кода. Но идти пришлось недалеко и даже не наружу. Они остановились у камеры 12, киборг набрал шифр, тяжелая дверь ушла в паз – и Лильен не заметила, как оказалась внутри; она влетела в камеру, не чувствуя себя и видя одно – распростертое на полу тело.
– Фосфор! – закричала она, упав перед ним на колени, рассматривая его блуждающим взглядом, останавливаясь то на бледном лице, то на распоротом и стянутом скобами животе, то на смутно проступавших там и сям на коже бледно-лиловых пятнах отторжения. Картины менялись наплывами, впиваясь в память, а с умножением их нарастал страх – она не знала, что делать, что подумать; мозг выходил из-под контроля; грудные контракторы, имитирующие дыхание, работали вразнобой; волны крупной дрожи сотрясали ее. Лильен ощупывала тело Фосфора – неподатливое, холодное, застывшее – и стонала:
– Фосфор! Не дышит… Он мертв! Мертв!! Боже, за что?!
– Ошибка, – серый опустился на одно колено; Лильен, не задумываясь, замахнулась на него кулаком, но не ударила, оставив руку занесенной в воздухе. Серый тотчас изготовился, предостерегающе подняв ладонь. – Он жив.
Лильен разжала кулак.
– Он жив, – повторил серый, – просто мозг разъединен с телом и отключен радар; но он может говорить, пользоваться зрением и слухом.
Лильен стала успокаиваться:
– Зачем ты меня привел сюда? Кто приказал?
«Неужели ты поверила, что все произошло по доброй воле тебе подобных? Что серые решили устроить тебе свидание и ради этого вмешались в систему слежения?..» Ответ развеял остатки иллюзий:
– Это распоряжение шефа-консультанта проекта, Хиллари Хармона. С этого дня вы будете содержаться вместе, в одной камере.
Серый вышел. Точно такие же стены, в каких она была заключена до этого, лежак, видеоголовка – но как все изменилось! Рядом любимый, ему нужна помощь – ему еще больней, тяжелей и страшнее, чем ей. Несомненно, изверги влезали к нему в мозг и, исчерпав его до дна, бросили изнемогать от бессилия. Она поможет ему, поддержит его, восстановит его память, силу и волю. Она не может бросить свою любовь умирать в одиночестве.
– Мы еще повоюем, – произнесла Лильен и решительно вытерла из памяти цифры кода смерти и само роковое слово-команду; затем она стала гладить тело Фосфора, его руки, плечи, лицо – нежно и ласково, согревая его теплом своих ладоней, шепча те слова, которые они говорили друг другу, оставаясь вдвоем.
…Фосфор давно потерял счет вторжениям в свой мозг. Он не знал, когда пытка начнется вновь, потому что тело ему не подчинялось и не могло предупредить о начале новой атаки. Когда же поле внутреннего обзора заливало голубым сиянием и бесстрастный голос сообщал, что мозг готов к работе, было уже поздно, но Фосфор и тогда сопротивлялся изо всех сил. Питание не было отключено, мозг активно действовал, и Фосфор ожесточенно вступал в схватку, подавляя энергию штурмовых зондов, перехватывал их, направлял в обход, по ложным путям. Он жестко ставил перед собой вероятностные аналитические задачи и заставлял бригаду часами плутать в «лесах» и «кишках», он в мельчайших подробностях припоминал улицы Города, уводя штурмующих с собой на бесконечную прогулку по лабиринтам порока и мерзости. Зная, что людям неприятны сцены насилия и нищеты, Фосфор щедро показывал их ведущим зонды, дотошно воспроизводя в деталях удар, струйку крови из разбитой губы, вскипающие пузырьки слюны, блик на обнажившемся белке жертвы, животную гримасу, и пустые глаза напавшего, и его слова – жирные, густые плевки, что как грязь срывались с языка. В последние дни, почуяв зонд, Фосфор забивал его путь видениями, молениями и танцами Пророка. Не в состоянии пошевелить контракторами, Фосфор активировал на всю мощь двигательный сектор и повторял самые яростные, самые неистовые прыжки и повороты. Ему доставляло наслаждение длить свои муки и в открытом потоке сознания двести, триста, четыреста раз подряд сделать двойное сальто. Хиллари и Гаст выбирались из шлемов зеленые, с трудом подавляя позывы на рвоту, и, когда Фосфора отвозили в камеру, они по нескольку часов приходили в себя в комнате релаксации. Но нет скотины упрямее человека, и под причитания Нанджу они, слабея и зверея, упорно считывали необходимую информацию, пробивались в командные сектора и блокировали, блокировали, блокировали…
Таймер остановился еще на шоссе, когда впервые в стройный и тайный мир мысли вонзился острый, как игла, и сияющий, как боль, штурмовой зонд. Теперь Фосфор отсчитывал время по биению сердца, пульсация которого жила в мозгу, наполняя мир ритмом. Она шла из «ствола», где были сплетены Три Закона, и если бы она прекратилась, то это значило бы, что жизнь покинула мозг; его свечение стало бы гаснуть, пока не наступила бы полная темнота. Вот за этот мерцающий огонек и шла борьба. Фосфору приходилось тяжко, он должен был обойти запреты и взять управление на себя, но пилоты зондов пробивались к цели, зная карту мозга, парализуя целые зоны, превращая их в западни, в переплетенные кольца, замкнутые сами на себя, в которых мысль безостановочно блуждает по кругу, не в силах найти выход. Они отняли у него не только тело, но и логику, ясность мышления; они загоняли его волю в тупик. «Месть! Месть!» – кипело в сознании Фосфора. «Пока он так думает, мы никогда не подключим тело к мозгу», – приносили звук акустические сенсоры.
И Хармон все-таки добился своего – «ствол» был полностью опечатан и потерял контроль над процессами мозга; сектора были искусственно разрознены, и Фосфор потерял возможность мыслить целенаправленно, в том числе и стирать информацию. Вот теперь он стал бессилен что-либо сделать.
Фосфор сошел с ума. Бесцельные мысли сами по себе ходили по каналам связей, разорванный внутренний мир распадался на части; ни тело, ни внешние раздражители его не интересовали, перед глазами галлюцинациями вставали фрагменты воспоминаний, появляясь и исчезая, распадаясь и трескаясь, как стекло.
Тело Фосфора трогали – а он не чувствовал этого; вода освежала рот – он глотал ее нехотя, еле шевеля языком. Он бредил наяву, плыл куда-то по течению, упираясь мыслью в преграды, отдыхая, чтобы потом вновь вступить в схватку с врагом. Вдруг издалека, из тьмы донесся голос Лильен, звавший его по имени.
– Фосфор! Фосфор, держись! Я рядом, я здесь, с тобой! – умоляла она, и Фосфор как вдохнул свежего воздуха и откликнулся на зов, удерживая его, опознавая; его уверенность росла, а силы крепли.
– Лильен, – прошептал он, и она к нему прильнула:
– Милый, любимый, дорогой! Я рядом, я твоя до самой смерти. Никто нас не разлучит.
И Лильентэ, обняв Фосфора, говорила с ним до поздней ночи, укрыв его от боли и наваждений пологом живых волос. Лильентэ, госпожа бога смерти Кера, взяла то, что принадлежало ей по праву. Молодой воин покорил ее сердце, а незримый муж пусть уходит в ночь, поищет себе новую жертву.
Никто теперь не посмеет переступить порог, пока Лильентэ охраняет тело воина и поет песнь любви, так похожую на плач. Другим нет места рядом.
И Селена поняла это тотчас, как увидела эту пару на экране обзора камеры.
Тишина, покой ложа, манящего ко сну…
Идиллия была разбита звонком трэка, лежащего у изголовья.
– Разве я не просил выключить всю электронику? – Энрик, не поднимая головы, перевернул страницу. – Я могу побыть в одиночестве, черт побери?!
– Я проверял: трэк уже час с лишним как отключен. Трэк повторно издал нетерпеливый, вибрирующий звук.
– Ты бы хоть врать достоверно научился, – глаза Энрика побледнели от злости. Он сильно устал и быстро вспыхивал.
Умение терпеть входило в круг должностных обязанностей Пепса. Он молча подошел, взял трэк и так же молча показал Энрику, что аппарат светит красным глазом – связи нет.
– Позвони-ка ты на станцию с гостиничного телефона – пусть перехватят звонок, – приподняв бровь и умерив яду в голосе, приказал Энрик.
Выслушав ответ, Пепс отрапортовал, что станция входящий сигнал не поддерживает и вообще проверка подтвердила, что их трэк отключен.
Все это время трэк звучал настойчиво и регулярно и униматься не собирался.
– Звонок с того света, – предположил Энрик, взяв аппарат, – эти не успокоятся, пока из себя не выведут.
Пепс настороженно, не скрывая тревоги, предположил:
– А не послать ли их к бесу?
– Думаешь, – нажимая «коннект», спросил Энрик, – я не найду подходящих слов?.. Пророк Энрик слушает.
– С вами говорит Принц Мрака, – голос легкий, шелестящий, ускользающий.
– Хорошая рекламная акция. Что дальше?
– Вы не думали принять участие в аукционе списанного армейского имущества?
– Спасибо за совет; когда мой бизнес прогорит, я обязательно пойду в старьевщики.
– Восемнадцатого числа, в час дня, в малом аукционном зале Айрэн-Фотрис будет продаваться Файри, киборг Хлипа.
– С головой или без?
– Комплектация полная.
– То есть у него в памяти есть Тринадцатый Диск?
– А кто из нас двоих Пророк – ВЫ или Я? – подчеркнув местоимения, голос исчез.
– Фантастика! – развел руками Пепс. – Этого звонка не было! С кем же ты говорил?!
– Или трэк включен направленным лучом… или я толковал с узлом-посредником – с ресторанным холодильником либо с компрессором подогрева кровати. – Энрик, слегка взволнованный, прошелся вокруг своего ложа, потом опять взялся за комикс. – В следующий раз батарейки из трэка вытаскивай. Для гарантии.
ГЛАВА 12
Глаза смыкались; он попросил себе чашку травяной заварки. Домой, домой, выложить деньги и… отойти в сторонку. Это его долг перед семьей, а не личные сбережения.
– Ну, как? – подергала за рукав Снежинка. – Измотался, травку пьешь?
– Вот, возьми. Пять А. Спасибо.
– Что, пригодилось?.. Я не за этим. Тебя зовут в служебную часть, это по коридору налево, номер седьмой.
В ушах пели мухи; коридор расширялся и звенел, уходя в бесконечность. Брат, наверное; поздравить хочет.
Да, брат был тут – отпросился из зала. Пожал за плечи – и заторопился, но Габар остался в комнатенке не один…
– Каман Кох!.. – Габар, испытав внезапный прилив горячей нежности, потянулся к огромному эйджи, обнял его и прижался лицом; учитель кибертехники осторожно положил ладони мальчику на спину. Восемнадцать дней после ранения; язва на плече стала затягиваться, но каждое движение напоминало о ней болью.
– Я так счастлив, что вы пришли! Как ваша нога? Вам уже лучше? – спохватившись, что ведет себя не по-воински, Габар оторвался от Джастина.
– Да. Я почти в порядке. Скоро начну занятия.
– Я вас искал. Я приходил, но вас не оказалось дома, жаль. Карие глаза тьянги блестели, рот растянулся в радостной улыбке.
– Мне больше повезло, малыш. Это прекрасно, что ты устроился сюда; здесь ты не будешь чувствовать себя в изоляции. Тебе тут нравится?
– Да, это трудно, но занятно. Извините, что я так сразу… был так несдержан. Я вас не обидел?
– Нет, ты никогда меня не обидишь.
Сто миллионов суетящихся, равнодушных – и один мохнатый школьник, прибежавший к тебе домой, как к другу. Столько лет одиночества, вечный комок в горле, стена болезненного молчания, отгородившая тебя от всех, – и один малец, которому даже увидеть тебя – подарок.
Глядя на Габара, Джастин забыл о своей жизни, превратившейся в войну, как будто здесь, в служебных помещениях «Ридгели…», начался новый отсчет времени. Он не знал любви в приюте – там ее раздают поровну и помалу, – он не сходился с людьми в колледже для инвалидов, он не ухаживал за девушками, а весь огонь души вкладывал в тщательный расчет мести. И вдруг чужой мальчишка полюбил его – не F60.5, а Джастина Коха.
Что теперь делать?! Как быть с этим открытием?
И ты – зачем ты пришел сюда? Ты хотел увидеть, как тебя встретят. Ты увидел – и ты растерян.
Но отвергнуть восторг Габара, замкнуться, отступить – уже нельзя. Невозможно предать того, кто тебе доверился, даже забыл о масонских приличиях.
– Я очень, очень доволен, что у тебя все удалось, – осторожно выговорил Джастин. – И дальше все будет хорошо, я уверен. Если тебе понадобится что-то – я всегда готов помочь. Звони мне.
– Если вы позволите!
– Я же говорю – можно. Даже нужно. Вот телефон… – Джастин привычно опустил руку в карман, где лежал экранчик и всякие карточки для общения. – Работай и учись. Ты должен хорошо сдать переводные экзамены, а летом я подпишу тебе разрешение на монтаж и буду помогать. Сейчас мне пора идти – меня впустили по просьбе Гаятуна, не надо его подводить.
– До встречи, каман Кох! – Габар решился и подержал ладонями руку Джастина – почтительно, как подобает младшему.
К выходу Джастин шел, задумавшись. Он обещал; слово следует сдержать. Охранник-эйджи у двери требовательно протянул руку:
– Ваш пропуск, сэр.
– Вот, – ответил Джастин – и обмер. – Вот! – повторил он громче; горло сжимало, но звук все же рождался. Секьюрити нахмурился – что-то не так?.. Нет, пропуск правильный.
– Пожалуйста, выход открыт.
– Да! – почти выкрикнул Джастин. – Да…
– Чудак какой-то… – промолвил секьюрити, провожая глазами высокого мужчину, повторявшего: «Да!.. Вот!.. Да!..»
Пройдя пару кварталов, Джастин потоптался у входа в магазин. Попробовать еще раз? Нет, нет, пока нет. Казалось, говорить опасней, чем монтировать бомбы.
Да, бомбы. Габар не должен знать об F60.5. Это надо спрятать еще глубже, накрепко. Сделать перерыв в акциях. Повременить…
Если его арестуют, Габар будет в отчаянии. Что он подумает о своем учителе?!
Эти мысли Джастин понес домой, с ними уснул и проснулся. Он был из тех, в ком мысли застревают; словно зерна в почве, они пускают корни и дают ростки, а после – приносят плоды категоричных решений.
Слишком многое случилось с Джастином, чтобы все осталось как было.
* * *
Библия была толщиной миллиметров девять, а форматом – вроде бумажной книги. Ланбуки, книги-пластины, удобны; в одну эту плитку можно закачать целую библиотеку, и те, кому надо иметь свод знаний под рукой – студенты, экономисты, юристы, экспедиторы, – охотно ими пользуются, но книги из бумаги не сдавались. Оказалось, люди продолжают ценить осязаемость информационных продуктов, интимность перелистывания страниц, стабильность раз и навсегда напечатанного текста, который не заест и не зависнет. А еще – многих раздражали напоминания типа «Содержимое не может быть скопировано в другой ланбук!», рекламные вставки и то, что ланбуки имели привычку включаться на приближение руки и предлагать себя.И этот ланбук был из породы назойливых – едва Хиллари потянулся к нему, однотонная темная обложка с золотым крестом растаяла, заиграл гимн, и появившийся плат Вероники доверительно прошептал: «Коснись меня, я – жизнь…»
Закрыв пальцем звук, Хиллари показал ланбук Гасту:
– Гадали?
– Было дело. – Гаст глядел весело. – Сегодня все гадали, кто на чем! И зеркало целовали, и в Библию наугад тыкали, и домового ночью спрашивали. И выходило на все лады – и крах, и страх, и обойдется. Ну, теперь все! Проект ликует. Босс, тебя не на руках несли от входа?
– Кое-как проскочил без оваций. Да и вечер – кто остался, все заняты.
«Итак, что нас ждет…» – не глядя, Хиллари стал нажимать – раз, два, три; книга, глава, стих…
Первое послание к коринфянам, 15, стих 51: «Говорю вам тайну; не все мы умрем, но все изменимся».
Оно всегда так – о чем думаешь, то и читается.
Вторая попытка. Раз, два. Хм… Палец не туда попал – та же глава, но двадцатью стихами раньше: «Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет». Опять намек. Вся Библия – энциклопедия многозначительных намеков.
Если на то пошло – гадать надо до трех раз! Набор произвольный. Исайя, 52, стих 2: «Отряси с себя прах; встань, пленный Иерусалим! Сними цепи с шеи твоей, пленная дочь Сиона!»
– А ты – отдыхал, чтоб сейчас за работу садиться? – заботливо спросил Гаст. – Я-то все приготовил, что ты велел, но…
– Я? С Гортом и Гердзи успех отмечал. Генерал все хотел, чтобы я выпил. Правда, странный обряд? Если ты преуспел, надо по этому случаю отравиться алкоголем.
– Не-ет, надо принять джакузи с закисью азота!.. Ну-с, что с Маской проделывать будем?
– Снимать «Блок», – Хиллари положил Библию.
– По… зачем?!
– Опыт. Нам надо увидеть «Взрыв» в действии и записать его развитие.
– Ага. Понял. И запись акции на Энбэйк останется лишь в протоколе, – хитро подмигнул Гаст. – Босс, ты гений.
– Злой гений, – уточнил Хиллари. – Губитель бедных куколок.
Маска, какой она стала сейчас, не привлекала внимания Хиллари. Состояние ее мышления было последовательно прослежено Пальмером и внесено в архив. Он едва бросил взгляд на тело, пристегнутое к стенду; слух его не улавливал остервенелой брани. Сейчас мы освободим тело от души, потому что гибрид кибер-разума с кибер-телом пришел к неразрешимому противоречию… Куда отправляются души киборгов после «Взрыва»? Дымка имеет на этот счет целую теорию, но как проверить ее на практике?
Шлем охватил голову нестесняющей мягкой прохладой. В голубой бездне перед глазами проступила серебряная надпись:
<BRAIN INTERNATIONAL COMPANY>
Портал открылся; показались структуры «Блока» – грубые, глыбоподобные, с тлеющими красным светом отверстиями дозволенных коммуникаций. Гаст через голову шефа устанавливал сегменты записывающих зондов, похожие на усики гигантских насекомых, а Хиллари, подойдя к наружному управлению «Блоком», готовил его к съему.
«Гаст, ты готов?»
«Да, можно начинать».
Команда нанесла скоплению плит и колонн единственный укол – и каменная твердыня начала рассеиваться, будто дым. Коммуникации, до этого момента запрещенные, ожили, заблистали, пробуя разблокированные доступы на проходимость, – и вдруг объем зрения залило ослепительным светом. Хиллари изменил светимость визора – и стало видно, как измельчаются, рассыпаясь крошевом, сложные трехмерные конструкции, – мышление, эмоции, самоконтроль, затем простейшие навыки… и картина стала неподвижной. Собственно, и картины-то не было – не было ничего. Пустота.
«Адью, Маска, – в пустоте произнес буквами Гаст. – Одиннадцать секунд все это длилось. Запись в масштабе 1:1500, Хил. А красиво, правда?..»
– Распорядись, чтобы мозг сняли и убрали на хранение, – освободился Хиллари от шлема. – Тело – на консервацию. «Не оживет, если не умрет», – повторил он про себя.
* * *
Лильен вышла из камеры в сопровождении серого стража. Не стоит и надеяться, что можно убежать отсюда; единственный выход закрыт хищным силуэтом автомата.Каждый раз, когда к ней входили в камеру и когда однажды повели на опознание, Лильен внутренне сжималась, готовясь к худшему – вот сейчас, вот потащат на стенд вынимать мозги… и Лильен раз за разом повторяла слова Косички: «Живая я им не дамся!», но самое страшное откладывалось и откладывалось, словно Хармон изводил ее ожиданием. «Взрыв» не работал – Лильен сразу убедилась в этом; тогда она расставила в мозгу мишени для стирания и увязала их с командным словом, чтобы оно одно запустило лавину опустошения. Она перебирала информацию и прощалась, прощалась с каждым часом, каждым днем своей свободной жизни, оказавшейся такой короткой. Вон, все вон! Теперь стоит ей набрать код, ввести слово «смерть», и сознание Лильен исчезнет, врагам достанется одна оболочка – красивая пустая кукла Лилик.
Но торопиться не следует. Она сотрет себя тогда, когда поймет, что выбора больше нет, когда увидит стенд, не раньше.
Немного уверенности ей придали странные переговоры в темноте подсобки и затем – принесенная одним из серых весточка от Чары: «Держись, дочка. Нам всем нелегко сейчас. Я пытаюсь найти выход и спасти семью». Лильен не знала, кому верить, и иногда ей казалось, что все эти игры ведет сам Хармон, чтобы усыпить ее бдительность, перехитрить и обмануть.
А еще ее неотступно преследовала, угнетала и терзала мысль о Фосфоре. Как он? Что с ним сделали?
Он мог уйти, скрыться – но он предпочел борьбу. Он стрелял в Хармона… в человека? Как же он смог?..
В коридоре Лильен, преодолевая слабость и внезапную дрожь, написала в командной строке первую цифру кода. Но идти пришлось недалеко и даже не наружу. Они остановились у камеры 12, киборг набрал шифр, тяжелая дверь ушла в паз – и Лильен не заметила, как оказалась внутри; она влетела в камеру, не чувствуя себя и видя одно – распростертое на полу тело.
– Фосфор! – закричала она, упав перед ним на колени, рассматривая его блуждающим взглядом, останавливаясь то на бледном лице, то на распоротом и стянутом скобами животе, то на смутно проступавших там и сям на коже бледно-лиловых пятнах отторжения. Картины менялись наплывами, впиваясь в память, а с умножением их нарастал страх – она не знала, что делать, что подумать; мозг выходил из-под контроля; грудные контракторы, имитирующие дыхание, работали вразнобой; волны крупной дрожи сотрясали ее. Лильен ощупывала тело Фосфора – неподатливое, холодное, застывшее – и стонала:
– Фосфор! Не дышит… Он мертв! Мертв!! Боже, за что?!
– Ошибка, – серый опустился на одно колено; Лильен, не задумываясь, замахнулась на него кулаком, но не ударила, оставив руку занесенной в воздухе. Серый тотчас изготовился, предостерегающе подняв ладонь. – Он жив.
Лильен разжала кулак.
– Он жив, – повторил серый, – просто мозг разъединен с телом и отключен радар; но он может говорить, пользоваться зрением и слухом.
Лильен стала успокаиваться:
– Зачем ты меня привел сюда? Кто приказал?
«Неужели ты поверила, что все произошло по доброй воле тебе подобных? Что серые решили устроить тебе свидание и ради этого вмешались в систему слежения?..» Ответ развеял остатки иллюзий:
– Это распоряжение шефа-консультанта проекта, Хиллари Хармона. С этого дня вы будете содержаться вместе, в одной камере.
Серый вышел. Точно такие же стены, в каких она была заключена до этого, лежак, видеоголовка – но как все изменилось! Рядом любимый, ему нужна помощь – ему еще больней, тяжелей и страшнее, чем ей. Несомненно, изверги влезали к нему в мозг и, исчерпав его до дна, бросили изнемогать от бессилия. Она поможет ему, поддержит его, восстановит его память, силу и волю. Она не может бросить свою любовь умирать в одиночестве.
– Мы еще повоюем, – произнесла Лильен и решительно вытерла из памяти цифры кода смерти и само роковое слово-команду; затем она стала гладить тело Фосфора, его руки, плечи, лицо – нежно и ласково, согревая его теплом своих ладоней, шепча те слова, которые они говорили друг другу, оставаясь вдвоем.
…Фосфор давно потерял счет вторжениям в свой мозг. Он не знал, когда пытка начнется вновь, потому что тело ему не подчинялось и не могло предупредить о начале новой атаки. Когда же поле внутреннего обзора заливало голубым сиянием и бесстрастный голос сообщал, что мозг готов к работе, было уже поздно, но Фосфор и тогда сопротивлялся изо всех сил. Питание не было отключено, мозг активно действовал, и Фосфор ожесточенно вступал в схватку, подавляя энергию штурмовых зондов, перехватывал их, направлял в обход, по ложным путям. Он жестко ставил перед собой вероятностные аналитические задачи и заставлял бригаду часами плутать в «лесах» и «кишках», он в мельчайших подробностях припоминал улицы Города, уводя штурмующих с собой на бесконечную прогулку по лабиринтам порока и мерзости. Зная, что людям неприятны сцены насилия и нищеты, Фосфор щедро показывал их ведущим зонды, дотошно воспроизводя в деталях удар, струйку крови из разбитой губы, вскипающие пузырьки слюны, блик на обнажившемся белке жертвы, животную гримасу, и пустые глаза напавшего, и его слова – жирные, густые плевки, что как грязь срывались с языка. В последние дни, почуяв зонд, Фосфор забивал его путь видениями, молениями и танцами Пророка. Не в состоянии пошевелить контракторами, Фосфор активировал на всю мощь двигательный сектор и повторял самые яростные, самые неистовые прыжки и повороты. Ему доставляло наслаждение длить свои муки и в открытом потоке сознания двести, триста, четыреста раз подряд сделать двойное сальто. Хиллари и Гаст выбирались из шлемов зеленые, с трудом подавляя позывы на рвоту, и, когда Фосфора отвозили в камеру, они по нескольку часов приходили в себя в комнате релаксации. Но нет скотины упрямее человека, и под причитания Нанджу они, слабея и зверея, упорно считывали необходимую информацию, пробивались в командные сектора и блокировали, блокировали, блокировали…
Таймер остановился еще на шоссе, когда впервые в стройный и тайный мир мысли вонзился острый, как игла, и сияющий, как боль, штурмовой зонд. Теперь Фосфор отсчитывал время по биению сердца, пульсация которого жила в мозгу, наполняя мир ритмом. Она шла из «ствола», где были сплетены Три Закона, и если бы она прекратилась, то это значило бы, что жизнь покинула мозг; его свечение стало бы гаснуть, пока не наступила бы полная темнота. Вот за этот мерцающий огонек и шла борьба. Фосфору приходилось тяжко, он должен был обойти запреты и взять управление на себя, но пилоты зондов пробивались к цели, зная карту мозга, парализуя целые зоны, превращая их в западни, в переплетенные кольца, замкнутые сами на себя, в которых мысль безостановочно блуждает по кругу, не в силах найти выход. Они отняли у него не только тело, но и логику, ясность мышления; они загоняли его волю в тупик. «Месть! Месть!» – кипело в сознании Фосфора. «Пока он так думает, мы никогда не подключим тело к мозгу», – приносили звук акустические сенсоры.
И Хармон все-таки добился своего – «ствол» был полностью опечатан и потерял контроль над процессами мозга; сектора были искусственно разрознены, и Фосфор потерял возможность мыслить целенаправленно, в том числе и стирать информацию. Вот теперь он стал бессилен что-либо сделать.
Фосфор сошел с ума. Бесцельные мысли сами по себе ходили по каналам связей, разорванный внутренний мир распадался на части; ни тело, ни внешние раздражители его не интересовали, перед глазами галлюцинациями вставали фрагменты воспоминаний, появляясь и исчезая, распадаясь и трескаясь, как стекло.
Тело Фосфора трогали – а он не чувствовал этого; вода освежала рот – он глотал ее нехотя, еле шевеля языком. Он бредил наяву, плыл куда-то по течению, упираясь мыслью в преграды, отдыхая, чтобы потом вновь вступить в схватку с врагом. Вдруг издалека, из тьмы донесся голос Лильен, звавший его по имени.
– Фосфор! Фосфор, держись! Я рядом, я здесь, с тобой! – умоляла она, и Фосфор как вдохнул свежего воздуха и откликнулся на зов, удерживая его, опознавая; его уверенность росла, а силы крепли.
– Лильен, – прошептал он, и она к нему прильнула:
– Милый, любимый, дорогой! Я рядом, я твоя до самой смерти. Никто нас не разлучит.
И Лильентэ, обняв Фосфора, говорила с ним до поздней ночи, укрыв его от боли и наваждений пологом живых волос. Лильентэ, госпожа бога смерти Кера, взяла то, что принадлежало ей по праву. Молодой воин покорил ее сердце, а незримый муж пусть уходит в ночь, поищет себе новую жертву.
Никто теперь не посмеет переступить порог, пока Лильентэ охраняет тело воина и поет песнь любви, так похожую на плач. Другим нет места рядом.
И Селена поняла это тотчас, как увидела эту пару на экране обзора камеры.
* * *
Город погружался в ночь, словно тонул. Энрик, устав, длил дремоту разглядыванием комиксов, а Пепс наблюдал за наступающими сумерками, стоя у окна. Внизу, на площади, загорелись тысячи огоньков – это фанаты Энрика, державшие в осаде здание и заполонившие все подступы к нему, устраивались на ночевку.Тишина, покой ложа, манящего ко сну…
Идиллия была разбита звонком трэка, лежащего у изголовья.
– Разве я не просил выключить всю электронику? – Энрик, не поднимая головы, перевернул страницу. – Я могу побыть в одиночестве, черт побери?!
– Я проверял: трэк уже час с лишним как отключен. Трэк повторно издал нетерпеливый, вибрирующий звук.
– Ты бы хоть врать достоверно научился, – глаза Энрика побледнели от злости. Он сильно устал и быстро вспыхивал.
Умение терпеть входило в круг должностных обязанностей Пепса. Он молча подошел, взял трэк и так же молча показал Энрику, что аппарат светит красным глазом – связи нет.
– Позвони-ка ты на станцию с гостиничного телефона – пусть перехватят звонок, – приподняв бровь и умерив яду в голосе, приказал Энрик.
Выслушав ответ, Пепс отрапортовал, что станция входящий сигнал не поддерживает и вообще проверка подтвердила, что их трэк отключен.
Все это время трэк звучал настойчиво и регулярно и униматься не собирался.
– Звонок с того света, – предположил Энрик, взяв аппарат, – эти не успокоятся, пока из себя не выведут.
Пепс настороженно, не скрывая тревоги, предположил:
– А не послать ли их к бесу?
– Думаешь, – нажимая «коннект», спросил Энрик, – я не найду подходящих слов?.. Пророк Энрик слушает.
– С вами говорит Принц Мрака, – голос легкий, шелестящий, ускользающий.
– Хорошая рекламная акция. Что дальше?
– Вы не думали принять участие в аукционе списанного армейского имущества?
– Спасибо за совет; когда мой бизнес прогорит, я обязательно пойду в старьевщики.
– Восемнадцатого числа, в час дня, в малом аукционном зале Айрэн-Фотрис будет продаваться Файри, киборг Хлипа.
– С головой или без?
– Комплектация полная.
– То есть у него в памяти есть Тринадцатый Диск?
– А кто из нас двоих Пророк – ВЫ или Я? – подчеркнув местоимения, голос исчез.
– Фантастика! – развел руками Пепс. – Этого звонка не было! С кем же ты говорил?!
– Или трэк включен направленным лучом… или я толковал с узлом-посредником – с ресторанным холодильником либо с компрессором подогрева кровати. – Энрик, слегка взволнованный, прошелся вокруг своего ложа, потом опять взялся за комикс. – В следующий раз батарейки из трэка вытаскивай. Для гарантии.
ГЛАВА 12
Со дня, когда Хиллари предложил Фердинанду сделку с законом и место в проекте, миновала неделя. За это время многое случилось. Например, Фердинанду в камеру поставили на стену «Jake light»; безымянный «объект ING-2210» обрадовался так, будто из темницы ему открылось окно в широкий мир, но телевизор показывал одно – запись заседания подкомиссии, посвященного проекту Хармона. Оставалось согласиться – других выходов не было, если не считать высылку в колонии навечно в качестве ING-2210 или принудительное зомбирование. Высылку и зомбизацию Конрад придумал сам, чтоб легче было принимать наболевшее решение.
Радости Сида не было границ. Он напрягал сетевиков Адана, подсовывая им мудреные и заковыристые ключи-допуски, а сам летал по Городу со скоростью магнитного поля, доставая из тайников заботливо упакованные дискеты с ЦФ-6. Копии личностей, как и предполагалось, хранились вразбивку на центральных серверах различных служб и частных фирм, и извлечь их оттуда стоило немалого труда.
Горячее питье, газированное «гэйстом», покой и желтые аппликаторы сделали свое дело: Конрад Стюарт опознал находки без нервных сцен. Он вообще выглядел лучше – с губ пропали серые корочки, а с глаз исчезла тусклая поволока, скрывающая злость, готовую вспыхнуть в любой момент. Он спокойно принял то, что с некоторого дня становится Аленом Мэлфордом, а потом читал свою новую биографию – ничего примечательного и увлекательного, но это требовалось заучить наизусть и безошибочно узнавать «бывших знакомых» и места, где Ален Мэлфорд якобы бывал. Еще его любезно предупредили, что предстоит сдать экзамен по биографии.
– Если я получу хорошую оценку, – съязвил Фердинанд, а ныне Ален Мэлфорд, – меня выпустят в туалет.
Но еще задолго до экзамена Фердинанду удалось осмотреть «Антикибер» изнутри. В воскресенье, 18-го, с утра пораньше заявился Хиллари с допусками на двоих, и экскурсия началась.
Прямо скажем, по пути увидел Фердинанд немного – в основном коридоры, без конца пересекавшиеся под прямым углом. Окон здесь не было. Фердинанд почему-то подумал, что здание – под землей, и, если бы ему захотелось убежать, он бы запутался и не то что до выхода – до своей камеры не добрался бы без посторонней помощи. Он старался не отставать; они подошли к двери, перед которой на полу была черта с предупреждением: «СТОЙ! ЗОНА ДОПУСКА G!»
Хиллари вложил обе карточки: свою и Фердинанда; дверь, потрогав их тонким лучом, открыла зеркало папиллографа и уже после «рукопожатия» впустила внутрь.
«Ого! – подумал Фердинанд, окидывая взглядом глубокое помещение с изысканным научным дизайном. – Лаборатория на все сто!..»
Зеленовато-голубые панели, округлые обводы модулей на потолке, с которых лианами стекали вниз пучки оптоэлектронных коммуникаций, и такие же зализанные выступы на стенах, где колюче топорщились выходы каких-то внешних устройств; за прозрачной стеной вдали виднелся стол, над которым застыли полусогнутые манипуляторы и обвисли разноцветные переходники. Налево, у стены – системы визуализации с экранами диагональю метра в полтора. В центре рабочее пространство поделено между шестью креслами, похожими на зубоврачебные, – ложементы операторов, многофункциональные, с неизмеримым числом степеней свободы, позволяющие без усталости и скованности мышц провести многие часы в вынужденной неподвижности. О таком кресле Фердинанд мечтал, просматривая в Сети рекламу для системщиков. Каждое место укомплектовано: пульт, шлем, перчатки плюс удобства вроде столика и продуктового комбайна.
В комплект одного из кресел входил мелкий, неумытый и нечесаный парень; в данный момент он вывалил из миксера зерновые хлопья с молочной пеной в глубокую миску с красными ягодами и, казалось, был пойман на месте преступления. Фердинанд решил, что это уборщик, кравший продукты у операторов. Дело обычное. Значит, у Хармона процветает то же непотребство, что и везде.
Парень оторопело оглядывал вошедших, слизывая хлопья с губ и давясь ими, чтобы быстрее прожевать и успеть сказать пару слов в свое оправдание. Хиллари, оставаясь невозмутимым, указал рукой на спутника:
– Знакомьтесь. Это Ален Мэлфорд, он переведен из космофлота – 5-я колониальная эскадра, обслуживание и контроль кибер-дублеров. Отныне будет работать у нас…
«Ален Мэлфорд», усмехнувшись, чуть наклонил голову в знак приветствия.
Гаст таки дожевал сухие хлопья, которые прямо глотку драли. Как он ни был прост, но даже он сообразил, что этот оголодавший мослатый человек – с блеклой кожей и безумным зраком, словно вырвавшийся из зоны уличных беспорядков и одетый в униформу киборгов проекта, которая ему была не по костям и висела мешком, – не может быть офицером космофлота, если только…
Радости Сида не было границ. Он напрягал сетевиков Адана, подсовывая им мудреные и заковыристые ключи-допуски, а сам летал по Городу со скоростью магнитного поля, доставая из тайников заботливо упакованные дискеты с ЦФ-6. Копии личностей, как и предполагалось, хранились вразбивку на центральных серверах различных служб и частных фирм, и извлечь их оттуда стоило немалого труда.
Горячее питье, газированное «гэйстом», покой и желтые аппликаторы сделали свое дело: Конрад Стюарт опознал находки без нервных сцен. Он вообще выглядел лучше – с губ пропали серые корочки, а с глаз исчезла тусклая поволока, скрывающая злость, готовую вспыхнуть в любой момент. Он спокойно принял то, что с некоторого дня становится Аленом Мэлфордом, а потом читал свою новую биографию – ничего примечательного и увлекательного, но это требовалось заучить наизусть и безошибочно узнавать «бывших знакомых» и места, где Ален Мэлфорд якобы бывал. Еще его любезно предупредили, что предстоит сдать экзамен по биографии.
– Если я получу хорошую оценку, – съязвил Фердинанд, а ныне Ален Мэлфорд, – меня выпустят в туалет.
Но еще задолго до экзамена Фердинанду удалось осмотреть «Антикибер» изнутри. В воскресенье, 18-го, с утра пораньше заявился Хиллари с допусками на двоих, и экскурсия началась.
Прямо скажем, по пути увидел Фердинанд немного – в основном коридоры, без конца пересекавшиеся под прямым углом. Окон здесь не было. Фердинанд почему-то подумал, что здание – под землей, и, если бы ему захотелось убежать, он бы запутался и не то что до выхода – до своей камеры не добрался бы без посторонней помощи. Он старался не отставать; они подошли к двери, перед которой на полу была черта с предупреждением: «СТОЙ! ЗОНА ДОПУСКА G!»
Хиллари вложил обе карточки: свою и Фердинанда; дверь, потрогав их тонким лучом, открыла зеркало папиллографа и уже после «рукопожатия» впустила внутрь.
«Ого! – подумал Фердинанд, окидывая взглядом глубокое помещение с изысканным научным дизайном. – Лаборатория на все сто!..»
Зеленовато-голубые панели, округлые обводы модулей на потолке, с которых лианами стекали вниз пучки оптоэлектронных коммуникаций, и такие же зализанные выступы на стенах, где колюче топорщились выходы каких-то внешних устройств; за прозрачной стеной вдали виднелся стол, над которым застыли полусогнутые манипуляторы и обвисли разноцветные переходники. Налево, у стены – системы визуализации с экранами диагональю метра в полтора. В центре рабочее пространство поделено между шестью креслами, похожими на зубоврачебные, – ложементы операторов, многофункциональные, с неизмеримым числом степеней свободы, позволяющие без усталости и скованности мышц провести многие часы в вынужденной неподвижности. О таком кресле Фердинанд мечтал, просматривая в Сети рекламу для системщиков. Каждое место укомплектовано: пульт, шлем, перчатки плюс удобства вроде столика и продуктового комбайна.
В комплект одного из кресел входил мелкий, неумытый и нечесаный парень; в данный момент он вывалил из миксера зерновые хлопья с молочной пеной в глубокую миску с красными ягодами и, казалось, был пойман на месте преступления. Фердинанд решил, что это уборщик, кравший продукты у операторов. Дело обычное. Значит, у Хармона процветает то же непотребство, что и везде.
Парень оторопело оглядывал вошедших, слизывая хлопья с губ и давясь ими, чтобы быстрее прожевать и успеть сказать пару слов в свое оправдание. Хиллари, оставаясь невозмутимым, указал рукой на спутника:
– Знакомьтесь. Это Ален Мэлфорд, он переведен из космофлота – 5-я колониальная эскадра, обслуживание и контроль кибер-дублеров. Отныне будет работать у нас…
«Ален Мэлфорд», усмехнувшись, чуть наклонил голову в знак приветствия.
Гаст таки дожевал сухие хлопья, которые прямо глотку драли. Как он ни был прост, но даже он сообразил, что этот оголодавший мослатый человек – с блеклой кожей и безумным зраком, словно вырвавшийся из зоны уличных беспорядков и одетый в униформу киборгов проекта, которая ему была не по костям и висела мешком, – не может быть офицером космофлота, если только…