Страница:
— Что ты сказал? — переспросила она.
Не дожидаясь, пока мой язык окончательно прилипнет к гортани, я повторил, на этот раз короче:
— Не хочешь куда-нибудь сходить?
Никогда еще она не была так красива, как в тот раз, когда стояла передо мной с альбомом «Ойстер Бэнд» в руке. В особенности когда она ответила:
— Я уж думала, ты так и не спросишь.
В тот день я еще часа два прослонялся по рынку в Кроуси, скрипка в моих руках довольно мурлыкала под непрерывный звон монет, которые прохожие бросали в раскрытый футляр. Всего набралось двадцать шесть долларов с мелочью — не ахти как много, но на половину приличного обеда и пару кружек пива хватит.
Когда у Сэм закончилась смена, я забрал ее из магазина, и мы пошли есть в «Гнездо мартышки», мексиканский ресторан на Уильямсон-стрит, всего в паре кварталов от «Джипси рекордз». До сих пор не понимаю, почему его так назвали. Эрнестина Вердад, хозяйка, и впрямь мексиканка, но выглядит она как модель, и ни одна из ее официанток даже отдаленно не напоминает мартышку.
Мы допивали по второму пиву, когда начался дождь, и Уильямсон-стрит залоснилась отражениями неоновых огней. Сэм глядела на дождь за окном, и лицо ее приняло странное выражение. Немного погодя она повернулась ко мне.
— Ты в призраков веришь? — спросила она.
Натолкнувшись на ее серьезный взгляд, я проглотил тупую шутку, которая могла родиться только из пенного водоворота пива. Выпивка всегда плохо на меня действовала. Но в тот раз пьян я не был, так, в голове немного шумело.
— Ну, не знаю, — осторожно ответил я. — Вообще-то я никогда об этом не задумывался.
— Пошли, — заявила она, поднимаясь из-за стола. — Я тебе кое-что покажу.
Я позволил ей вытащить меня под дождь, зато не позволил достать кошелек. Сегодня угощаю я. Ей я эту честь еще предоставлю, и с удовольствием, но только в следующий раз.
— Каждый раз, когда идет дождь, — сказала она, — по моей улице прогуливается призрак...
Подробности я услышал по дороге в Кроуси. Я шел, радуясь моросящему дождю, и помахивал футляром со скрипкой, который был у меня в правой руке, а Сэм держала меня за левую, и мне казалось, будто по-другому никогда и не было. Я слышал ее голос, чувствовал пожатие ее руки, прикосновение ее бедра при каждом шаге и был на седьмом небе от счастья.
Ее квартира находилась на третьем этаже старого кирпичного дома по Стэнтон-стрит. Дом был по-настоящему старый: с деревянной двускатной крышей, из-под которой выглядывали слуховые окна — два спереди, два сзади и еще по одному с каждого бока, — и крытой террасой вдоль всего фасада. Мы поднялись на крыльцо, подальше от дождя, который разошелся не на шутку. В плетеном кресле у двери спал на подушке рыжий с белым котище. Когда в его убежище появились мы, он повел драным ухом, но глаза так и не открыл. У крыльца росла мята, резкий запах ее мокрой листвы наполнял воздух.
Сэм показала рукой вниз по улице, туда, где свет фонаря желтым пятном расплывался по влажной от дождя мощеной дорожке, что вела к особняку Хэ-милов. От тротуара его отделяли низкая ограда и просторный газон, над которым раскинули свои могучие ветви огромные дубы.
— Смотри, вон там, — услышал я ее голос. — Прямо под фонарем.
Я посмотрел, но ничего не увидел. Неожиданно налетел порыв ветра, дождь встал сплошной стеной, так что на миг вся улица скрылась из виду. А когда развиднелось, призрак уже стоял под фонарем, в точности, как описывала Сэм. Когда он зашагал вдоль по улице, она потянула меня за руку. Я сунул футляр со скрипкой под кресло, в котором спал кот, и мы пошли следом за призраком по Генратти-лейн.
Мы прошли за ним по пятам весь его путь вплоть до фонаря против особняка Хэмилов, и я готов был спорить, что Сэм ошиблась. В этом человеке не было ровным счетом ничего призрачного. Когда он поворачивал в Генратти-лейн, нам пришлось шмыгнуть в первую попавшуюся подворотню, чтобы дать ему пройти. Он даже не взглянул на нас, но я заметил, как прыгают по его костюму дождевые капли. Я слышал, как стучат по тротуару его каблуки. Наверняка он вышел на дорожку перед особняком в тот самый миг, когда налетел порыв ветра и закрыл его пеленой дождя от наших глаз. Чистое совпадение, только и всего. Но, снова оказавшись под фонарем, он поднял руку, чтобы смахнуть дождевые капли с лица, и исчез. Просто выпал из существования. Ветра не было. Дождь перестал. Спрятаться он не мог. Значит, призрак.
— Господи, — прошептал я, осторожно приближаясь к лужице света под фонарем. Никаких следов. Но ведь всего минуту назад там стоял человек. Я не мог ошибиться.
— Как мы с тобой промокли, — сказала Сэм. — Пойдем ко мне, я сварю нам кофе.
Кофе был замечательный, а компания еще лучше. На кухне у Сэм нашлась автоматическая сушилка для одежды. Пока я, закутавшись в огромный халат, сидел в гостиной, мои вещи прыгали и кувыркались в машине, которая вибрировала так, что пол ходуном ходил, — то-то соседи Сэм, наверное, радовались. Она переоделась в темно-синий спортивный костюм — синий цвет ей больше всего к лицу, решил я, — и варила кофе, одновременно суша феном волосы. Пока она была занята, я прошелся по комнате, с восхищением разглядывая ее книги, огромную коллекцию пластинок, стереосистему и заставленную всякими безделушками полку над настоящим камином.
Вся мебель в этой комнате имела одно предназначение — создавать уют. Мягкий приземистый диван и пара старых просторных кресел, точно сонные звери, примостились у окна и напротив камина. Книжные полки, стеллаж с пластинками, низкие столики и ручки кресел — все было из натурального дерева, до блеска отполированного специальным маслом.
Сидя на диване и прихлебывая кофе, мы говорили о разных вещах, но в основном о призраке.
— А ты хоть раз пробовала подойти к нему поближе? — спросил я.
Сэм покачала головой:
— Нет. Я просто смотрю, как он проходит. Я даже никому о нем не рассказывала. — Это пришлось мне особенно по душе. — Знаешь, у меня такое чувство, словно он ждет чего-то или кого-то. Ну, как обычно бывает в рассказах о привидениях.
— Но мы-то не в рассказе о привидениях, — ответил я.
— Так что же, нам показалось, что ли? Обоим сразу?
— Не знаю.
Зато я знал человека, который наверняка со всем этим разберется. Джилли. Ее хлебом не корми, дай что-нибудь этакое послушать, да и сама она то и дело рассказывает всякие странные вещи. К примеру, мне она говорила, что Брэмли Дейпл — профессор университета Батлера, друг моего брата, — на самом деле волшебник, которому прислуживает темнокожий гоблин. Или вот еще лучше — она верит, что та сцена из диснеевского мультика «101 далматин», где все собаки воют по очереди, чтобы сообщить новость — одна начинает, другая подхватывает и передает дальше, пока все псы в городе не узнают, что стряслось, — правда.
— Но они ведь на самом деле так, — убежденно твердила она. — А иначе как они обменивались бы новостями?
Сколько раз, бывало, мы шли с ней поздно вечером по улице, и, если вдруг раздавался вой и ни один пес в окрестности не подхватывал, откликалась Джилли. Она так точно копировала собачий вой или лай, что даже жутко становилось. Да и неловко тоже, она ведь не обращала внимания, есть кругом люди или нет и как на нее посмотрят. Главное — передать сообщение.
Когда я рассказал об этом Сэм, она улыбнулась, но без всякой иронии. Осмелев, я поведал ей и об ультиматуме, который Джилли выставила мне накануне.
Тут уж Сэм посмеялась от души.
— Похоже, твоя Джилли девчонка что надо, — сказала она. — Хорошо бы, ты нас познакомил.
Было уже поздно, так что я собрал вещи и пошел переодеваться в ванную. Мне пока не хотелось, чтобы между нами все стало совсем серьезно, ну по крайней мере не сейчас, не так скоро, и я знал, что Сэм тоже этого не хочет, хотя мы с ней и словом ни о чем таком не обмолвились. На прощание она поцеловала меня долгим поцелуем, от которого у меня зашумело в голове.
— Придешь завтра? — спросила она. — В магазин?
— А ты как думаешь? — шуткой ответил я. На крыльце я почесал рыжего котищу за ушком и двинулся к дому, громко насвистывая.
В студии Джилли, как всегда, царил организованный хаос. Просторная и светлая, она почему-то напоминала чердак, хотя занимала половину третьего этажа в кирпичном доме на Йор-стрит, как раз на границе Фоксвилля и Кроуси, где муниципальная застройка вклинивается между магазинчиками и старинными особняками. Половину студии населяли раскладная кровать, которую никогда не убирали на день, пара продавленных кушеток, кухонный уголок, шкафы для хранения чего угодно и коробочка ванной, такая тесная, что только гном мог бы помыться в ней с комфортом.
Мольберт стоял на второй половине, у окна, где на него падали первые лучи утреннего солнца. Вокруг кипами громоздились альбомы с набросками, газеты, нетронутые холсты и книги по искусству. Готовые полотна выстроились вдоль задней стены лицом к входящему, причем толщина живописного слоя колебалась от пяти до десяти картин. Старые упаковочные ящики, выкрашенные в оранжевый цвет, служили подставками для тюбиков с краской — свежие у камина, сложены аккуратной стопкой, точно поленья, начатые под рукой, разбросаны как попало. В каменных кувшинах расставлены кисти. Использованные мокли, дожидаясь, когда их почистят. Другие, с засохшей краской, валялись прямо на полу, точно ненужные зубочистки.
В комнате пахло скипидаром и масляными красками. Противоположный от окна угол занимала скульптура из папье-маше в натуральную величину — художница за работой: сходство с Джилли было так сильно, что жутко делалось, одна кисть в руке, другая зажата в зубах, неизменный плеер, и тот на месте. Когда я вошел, Джилли как раз сосредоточенно трудилась над новой картиной. Лицо напряженное, в волосах краска. На подоконнике за ее спиной включенный магнитофон, из динамиков льется фуга Баха, фортепьянные аккорды скачут по комнате, точно капли веселого дождя. При моем появлении Джилли оторвалась от полотна и, увидев дурацкое выражение моей физиономии, тут же расплылась в улыбке, забыв свою суровость.
— Надо же, и как это я раньше не додумалась поставить тебе ультиматум, — приветствовала меня она. — У тебя вид кота, поймавшего наконец-то свою мышь. Ну, как прошел вечер?
— Лучше не бывает.
Оставив футляр со скрипкой у порога, я подошел и встал у нее за спиной, чтобы разглядеть картину. На белом еще холсте выделялся карандашный эскиз уличной сценки в районе Кроуси. Знакомое место — угол МакКенит-стрит и Ли-стрит. Иногда я там работал, по большей части весной. Но в последнее время там обосновались ребята, которые называли себя «Разбитые сердца» и играли рокабилли.
— Ну? — не выдержала Джилли.
— Что ну?
— Жажду пикантных подробностей, вот что.
Я кивком указал на холст. Она уже начала прорисовывать красками задний план.
— А «Разбитые сердца» тоже будут?
Джилли шутливо ткнула меня кистью в бок, отчего моя джинсовая куртка украсилась типичным для Кроуси краснокирпичным пятном.
— Колись, Джорди, сынок, а не то поколочу, Богом клянусь.
Я знал, что с нее станется, а потому присел на подоконник и, пока она работала, рассказал все по порядку. За разговором мы опустошили кофейник фирменного напитка из высушенной кофейной гущи, который Джилли громко именовала «кофе по-ковбойски». Горечь неимоверная, так что я даже положил две ложки сахара вместо обычной одной. Но все лучше, чем ничего. У меня-то дома вообще было шаром покати.
— Люблю истории с привидениями, — сказала Джилли, когда я умолк.
С домами в основном было покончено, и она склонилась над холстом, спеша прорисовать кое-какие мелкие детали, пока не ушло утреннее солнце.
— По-твоему, оно было настоящее? — спросил я.
— Как посмотреть. Вот Брэмли говорит...
— Да знаю я, знаю, — перебил я ее. Диковинные истории о Брэмли я выслушивал чуть не ежедневно, если не от своего брата Кристи, так от самой Джилли. Та просто без ума была от его теории договорной реальности, суть которой заключалась в том, что все окружающее существует исключительно потому, что мы договорились так считать.
— А что, разве не так? — продолжала тем временем Джилли. — Сэм видит привидение, отчасти потому, что ожидает его увидеть, а ты — потому, что неравнодушен к девушке и хочешь подтвердить, что оно и впрямь появляется там, где она сказала.
— Ну хорошо, а вдруг это не привидение, тогда что?
— Да что угодно. Оползень во времени — это когда часть прошлого как бы сползает в настоящее. А может, это бродит неупокоившийся дух человека, который не закончил какое-нибудь дело. Но, судя по тому, что сказала тебе Сэм, это скорее всего времяскок.
Она повернулась ко мне, и я, завидев ее ухмылку, сразу понял, что словечко отчеканила она сама. Выразив взглядом должную степень восхищения, я переспросил:
— Время что?
— Времяскок. Ну, знаешь, бывают такие пластинки, которые всегда заедает на одном месте, так что иголка прыгает. Вот и время также, только для этого нужны особые условия.
— Например, дождь.
— Точно. — Внезапно она бросила на меня настороженный взгляд. — А Кристи случайно не собирается писать об этом?
Мой брат, как и сама Джилли, коллекционирует всякие чудные истории, только он их записывает. Мне не раз доводилось быть свидетелем их ожесточенных споров о том, каким именно путем должна передаваться легенда: из уст в уста или в письменном виде.
— Понятия не имею, я его больше недели не видел, — ответил я.
— Смотри у меня.
— И что ему надо, этому духу, как ты думаешь? — вернулся я к прежнему разговору. — Сэм считает, он чего-то ждет.
Джилли кивнула:
— Ждет, когда кто-нибудь поднимет звукосниматель времени. — Должно быть, лицо у меня стало совсем несчастное, потому что она поспешила добавить: — Ну придумай что-нибудь другое, если можешь.
Пришлось признаться, что не могу:
— А как это сделать? Просто подойти и заговорить, или надо до него дотронуться, или еще как?
— Откуда я знаю, может, так, а может, и по-другому. Только осторожнее надо быть.
— Почему это?
— Понимаешь, — Джилли снова повернулась к холсту спиной, но на этот раз в ее глазах не было и тени усмешки, — такой дух может утянуть человека за собой туда, откуда он приходит, и тот навсегда останется пленником его времени. Или освободит духа, а сам станет времяскоком.
— Этого еще не хватало.
— Вот именно, — ответила она и вернулась к картине. — Слушай, не помнишь, какого цвета вывеска у Даффи на МакКенит-стрит?
Зажмурившись, я попытался представить, как она выглядит, но перед моими глазами вставало только мокрое от дождя лицо вчерашнего призрака.
Недели две стояла сухая погода. Отличное было время. Все вечера и выходные мы проводили с Сэм. Иногда выходили куда-нибудь, пару раз с Джилли, один — с компанией Сэм. Как я и надеялся, девушки отлично поладили, да и почему, спрашивается, должно было быть иначе? Ведь они обе были особенные. Уж я-то знал.
В то утро, когда погода наконец испортилась, у Сэм был выходной. Накануне я впервые остался у нее. Это была наша первая ночь любви. Когда я проснулся, ощущая тепло ее тела, мне показалось, что так было всегда. Сэм приоткрыла глаза, сонно улыбнулась и забралась поглубже под одеяло, а я встал и пошел на кухню варить кофе.
Когда начался дождь, мы взяли чашки с кофе и пошли в гостиную, из окна которой был хорошо виден особняк Хэмилов. Сначала по улице прошла женщина с толстым белым бультерьером, больше похожим на свинью, чем на собаку. Похоже, пес нисколько не возражал против дождя, чего нельзя было сказать о хозяйке. То и дело поглядывая на небо, она изо всех сил тянула барбоса за собой. Парочка скрылась за углом, прошло минут пять и показался наш призрак. Вышел из оползня во времени. Или перепрыгнул из своего времени в наше, как предполагала Джилли.
Мы наблюдали, как он шагает по своему обычному маршруту. Когда он поравнялся с фонарным столбом и растворился в воздухе, Сэм опустила голову мне на плечо. Мы с ней сидели в большом уютном кресле, положив ноги на подоконник.
— Надо ему как-то помочь, — сказала она.
— Не забывай, что сказала Джилли, — предостерег я ее.
Сэм кивнула:
— Я помню, только мне кажется, он не хочет никому навредить. Он ведь не зовет нас за собой и вообще ничего такого не делает. Просто появляется и проходит одним и тем же путем, раз за разом. В следующий раз, когда пойдет дождь...
— И что же мы сделаем?
Сэм пожала плечами:
— Не знаю, может, заговорим с ним?
Я подумал, что от этого скорее всего вреда не будет. По правде говоря, мне и самому было жалко бедолагу.
— Ладно, попробуем, — ответил я.
Тут Сэм вплотную занялась моей одеждой, и все мысли о призраках вылетели у меня из головы. Я хотел было встать, но Сэм удержала меня в кресле.
— Куда ты? — спросила она.
— А разве на кровати будет не...
— Но ведь мы еще не пробовали в кресле.
— Мы много где не пробовали, — ответил я.
И тут же утонул в ее бездонных васильковых глазах, которые оказались всего на расстоянии ширины ладони от моих.
— Ничего, у нас еще будет дня этого время, — сказала она.
Странно, какие мелочи всегда вспоминаются потом.
Когда в следующий раз пошел дождь, Джилли была с нами. Мы втроем возвращались из «Твоего второго дома», неопрятного бара на противоположной стороне Фоксвилля, где в тот вечер играли друзья Сэм. В обстановку заведения мы не вписались с самого начала, хотя и по разным причинам. Длинноногая блондинка Сэм в джинсах в обтяжку, белой футболке и линялой джинсовой куртке, казалось, шагнула в бар прямо с калифорнийского пляжа. Зато мы с Джилли выглядели как два оборванца.
Днем во «Втором доме» пили всерьез: здесь любой безработный мог купить несколько часов забвения на государственное пособие. Однако к девяти часам вечера, когда группа вышла на сцену, публика изменилась до неузнаваемости. Тут и там в толпе мелькали странные, броско одетые типы — цветные пятна прямо-таки резали глаз, — и все же соотношение между нами и окружившими нас взъерошенными панками в синих джинсах и черной коже было примерно тридцать к одному. Казалось, мы угодили внутрь огромного синяка.
Группа называлась «Попрошайки» и оказалась весьма приличной — особенно хороши были их собственные песни, — хотя и шумноватой. Когда чуть за полночь мы выкатились на улицу, в ушах у меня звенело. Мы и оглянуться не успели, как дошли почти до самого дома. Джилли была явно в ударе, всю дорогу она приплясывала вокруг нас, распевала последнюю песню группы, на ходу придумывая свои слова, так что панк-рок в ее исполнении превратился едва ли не в госпел. Она то забегала вперед, то возвращалась к нам, в надежде, что мы начнем подпевать.
Пока мы шагали по тесным улочкам района Кроуси, заморосило. Когда мы свернули в Генратти-лейн, дождь шел уже вовсю, и я почувствовал, как пальцы Сэм стиснули мою руку, и даже Джилли присмирела и перестала дурачиться. В противоположном конце переулка показался призрак.
— Джорди, — сказала Сэм и еще сильнее стиснула мою руку.
Я кивнул. Ускоряя шаг, мы пронеслись мимо Джилли, намереваясь перехватить духа раньше, чем он вернется на Стэнтон-стрит.
— Зря вы это затеяли, — крикнула Джилли и кинулась за нами. Поздно.
Призрак был прямо перед нами. Ни меня, ни Сэм он не видел, и я уже приготовился уступить ему дорогу — будь он выпавший из своего времени живой человек или дух, мне вовсе не улыбалось, чтобы он прошел сквозь меня. Но Сэм стояла как вкопанная. Она протянула руку, и едва ее пальцы скользнули по влажному твиду его пиджака, все изменилось.
Сначала закружилась голова. Генратти-лейн поплыла перед глазами. Время замелькало, как страницы отрывного календаря в старом кино, только каждая была не днем, а годом. Городские шумы, которые люди обыкновенно вовсе не замечают, вдруг оглушили своим отсутствием. От прикосновения Сэм призрак подпрыгнул на месте. Пораженно глядя на нее, он отпрянул. Немедленно снова закружилась голова, и все поплыло перед глазами, но Сэм опять коснулась его, и улица встала на место. Кругом было тихо, только барабанил дождь да какой-то далекий голос все звал и звал меня по имени.
— Не бойтесь, — заговорила Сэм, не отпуская руки призрака. — Мы хотим вам помочь.
— Тебя не должно быть здесь, — ответил он. Голос у него оказался строгий и немного суховатый. — Ведь ты — просто сон, мечта. А сны следует хранить про себя и наслаждаться ими втайне, а не встречаться с ними на улице.
Сквозь их разговор упорно пробивался чей-то голос, выкрикивающий мое имя. Я попытался не обращать на него внимания, сосредоточившись на духе и его окружении. Улица была чище, чем мне запомнилось, — ни мусора на тротуарах, ни рисунков, наспех нацарапанных на кирпичных стенах. И заметно темнее. И впрямь можно было подумать, что, прикоснувшись к призраку, мы оказались в другом времени.
Тут мне на память пришли снова Джилли, и я занервничал. Прошлое. А что если мы и вправду оказались в прошлом и никогда не выберемся назад? Или попали во временной скачок вместе с этим призраком и теперь обречены вечно повторять его путь?
Тем временем Сэм и призрак продолжали разговор, но я уже не слушал, о чем у них шла речь. Я думал о Джилли. Мы обогнали ее, когда кинулись навстречу привидению, но потом и она побежала за нами. Однако здесь ее не было. И тут я вспомнил голос, который словно из невообразимого далека звал меня по имени. Прислушавшись, я различил слабый, едва уловимый звук. Несколько минут прошло, прежде чем я сообразил, что это лает собака.
Обернувшись к Сэм, я стал вслушиваться в то, что она говорила призраку. Она хотела отойти, но он не отпускал. Я рванулся вперед, чтобы помочь ей, и тут собачий лай ударил со всех сторон, словно не один пес, а сотни и сотни передавали какую-то весть сквозь годы, что пролегли между нами и нашим временем. Годы выстроились в живую цепь, и у каждого звена был свой отчетливый собачий голос, и все они слились в оглушительный визгливый, рычащий и подвывающий хор.
В ту же секунду призрак рванул Сэм за руку, и она скрылась из виду, а на меня с новой силой навалилось головокружение. Я падал сквозь собачий лай, сквозь ослепляющее мелькание лет, а когда пришел в себя, то обнаружил, что стою на коленях на мокрой булыжной мостовой и протягиваю руки за Сэм. Но ее не было рядом.
— Джорди?
Это был голос Джилли, она стояла рядом со мной на коленях, ее рука лежала на моем плече. Другой рукой она взяла меня за подбородок и развернула лицом к себе, но я вырвался.
— Сэм! — закричал я.
Ветер бросил пригоршню дождевых капель мне в лицо, ослепив меня на мгновение, но еще раньше я успел заметить, что в переулке и впрямь нет никого, кроме меня и Джилли. Значит, это она сквозь годы послала весть на собачьем языке, чтобы вытащить нас с Сэм обратно. Но вернулся я один. Сэм и призрак исчезли.
— О Джорди, — бормотала Джилли, прижимая меня к себе. — Прости меня.
Не знаю, появлялся ли после того раза призрак, но Сэм я видел. Как-то мы с Джилли зашли в антикварный магазин Мура в Нижнем Кроуси, и там, перебирая от нечего делать стопки старинных, тронутых сепией фотографий, я наткнулся на семейное фото, при виде которого кровь похолодела у меня в жилах. Со снимка, из группы полустертых временем лиц, на меня смотрела Сэм. Выглядела она иначе. Волосы собраны в тугой узел на затылке, простое, без всяких украшений, платье, которое совсем ей не шло, и все же это была она. В поисках даты я перевернул фотографию. 1912 год.
Должно быть, я изменился в лице, потому что Джилли немедленно бросила корзинку со старыми сережками, в которой копалась, и поспешила ко мне.
— Что стряслось, Джорди, сынок? — спросила она.
Тут она увидела фотографию. И, как и я, немедленно узнала Сэм. В тот день я был не при деньгах, так что Джилли купила снимок и отдала его мне. Я храню его в футляре, вместе со скрипкой.
С каждым годом я становлюсь старше, и дорога воспоминаний все удлиняется за моей спиной, но Сэм никогда не разделит их со мной. И все же каждый раз, когда идет дождь, я прихожу на Стэнтон-стрит и жду под фонарем против особняка Хэмилов. Я знаю, однажды Сэм встретит меня здесь.
Езда без правил
Десятискоростные велосипеды, горные велосипеды. Прирученные, одомашненные. Породистые: прозрачные веера спиц вместо колес да острые хребтины рам, настоящие скелеты по сравнению со своими далекими предками. Никогда не знали они свободы и радости; носить на своих спинах вечно спешащих ездоков в обтягивающих шортах с кожаными заплатами на задах, чьи ловко обутые ноги словно приросли к педалям, глаза из-под противоударных шлемов смотрят только вперед, руки в перчатках без пальцев крепко сжимают руль — вот и все, что выпало им на долю.
Он улыбался, глядя, как они уходят, шинами разбрызгивая воду из луж, рамы металлически поблескивают в свете фонарей, красные огоньки рефлекторов подмигивают.
Не дожидаясь, пока мой язык окончательно прилипнет к гортани, я повторил, на этот раз короче:
— Не хочешь куда-нибудь сходить?
Никогда еще она не была так красива, как в тот раз, когда стояла передо мной с альбомом «Ойстер Бэнд» в руке. В особенности когда она ответила:
— Я уж думала, ты так и не спросишь.
В тот день я еще часа два прослонялся по рынку в Кроуси, скрипка в моих руках довольно мурлыкала под непрерывный звон монет, которые прохожие бросали в раскрытый футляр. Всего набралось двадцать шесть долларов с мелочью — не ахти как много, но на половину приличного обеда и пару кружек пива хватит.
Когда у Сэм закончилась смена, я забрал ее из магазина, и мы пошли есть в «Гнездо мартышки», мексиканский ресторан на Уильямсон-стрит, всего в паре кварталов от «Джипси рекордз». До сих пор не понимаю, почему его так назвали. Эрнестина Вердад, хозяйка, и впрямь мексиканка, но выглядит она как модель, и ни одна из ее официанток даже отдаленно не напоминает мартышку.
Мы допивали по второму пиву, когда начался дождь, и Уильямсон-стрит залоснилась отражениями неоновых огней. Сэм глядела на дождь за окном, и лицо ее приняло странное выражение. Немного погодя она повернулась ко мне.
— Ты в призраков веришь? — спросила она.
Натолкнувшись на ее серьезный взгляд, я проглотил тупую шутку, которая могла родиться только из пенного водоворота пива. Выпивка всегда плохо на меня действовала. Но в тот раз пьян я не был, так, в голове немного шумело.
— Ну, не знаю, — осторожно ответил я. — Вообще-то я никогда об этом не задумывался.
— Пошли, — заявила она, поднимаясь из-за стола. — Я тебе кое-что покажу.
Я позволил ей вытащить меня под дождь, зато не позволил достать кошелек. Сегодня угощаю я. Ей я эту честь еще предоставлю, и с удовольствием, но только в следующий раз.
— Каждый раз, когда идет дождь, — сказала она, — по моей улице прогуливается призрак...
Подробности я услышал по дороге в Кроуси. Я шел, радуясь моросящему дождю, и помахивал футляром со скрипкой, который был у меня в правой руке, а Сэм держала меня за левую, и мне казалось, будто по-другому никогда и не было. Я слышал ее голос, чувствовал пожатие ее руки, прикосновение ее бедра при каждом шаге и был на седьмом небе от счастья.
Ее квартира находилась на третьем этаже старого кирпичного дома по Стэнтон-стрит. Дом был по-настоящему старый: с деревянной двускатной крышей, из-под которой выглядывали слуховые окна — два спереди, два сзади и еще по одному с каждого бока, — и крытой террасой вдоль всего фасада. Мы поднялись на крыльцо, подальше от дождя, который разошелся не на шутку. В плетеном кресле у двери спал на подушке рыжий с белым котище. Когда в его убежище появились мы, он повел драным ухом, но глаза так и не открыл. У крыльца росла мята, резкий запах ее мокрой листвы наполнял воздух.
Сэм показала рукой вниз по улице, туда, где свет фонаря желтым пятном расплывался по влажной от дождя мощеной дорожке, что вела к особняку Хэ-милов. От тротуара его отделяли низкая ограда и просторный газон, над которым раскинули свои могучие ветви огромные дубы.
— Смотри, вон там, — услышал я ее голос. — Прямо под фонарем.
Я посмотрел, но ничего не увидел. Неожиданно налетел порыв ветра, дождь встал сплошной стеной, так что на миг вся улица скрылась из виду. А когда развиднелось, призрак уже стоял под фонарем, в точности, как описывала Сэм. Когда он зашагал вдоль по улице, она потянула меня за руку. Я сунул футляр со скрипкой под кресло, в котором спал кот, и мы пошли следом за призраком по Генратти-лейн.
Мы прошли за ним по пятам весь его путь вплоть до фонаря против особняка Хэмилов, и я готов был спорить, что Сэм ошиблась. В этом человеке не было ровным счетом ничего призрачного. Когда он поворачивал в Генратти-лейн, нам пришлось шмыгнуть в первую попавшуюся подворотню, чтобы дать ему пройти. Он даже не взглянул на нас, но я заметил, как прыгают по его костюму дождевые капли. Я слышал, как стучат по тротуару его каблуки. Наверняка он вышел на дорожку перед особняком в тот самый миг, когда налетел порыв ветра и закрыл его пеленой дождя от наших глаз. Чистое совпадение, только и всего. Но, снова оказавшись под фонарем, он поднял руку, чтобы смахнуть дождевые капли с лица, и исчез. Просто выпал из существования. Ветра не было. Дождь перестал. Спрятаться он не мог. Значит, призрак.
— Господи, — прошептал я, осторожно приближаясь к лужице света под фонарем. Никаких следов. Но ведь всего минуту назад там стоял человек. Я не мог ошибиться.
— Как мы с тобой промокли, — сказала Сэм. — Пойдем ко мне, я сварю нам кофе.
Кофе был замечательный, а компания еще лучше. На кухне у Сэм нашлась автоматическая сушилка для одежды. Пока я, закутавшись в огромный халат, сидел в гостиной, мои вещи прыгали и кувыркались в машине, которая вибрировала так, что пол ходуном ходил, — то-то соседи Сэм, наверное, радовались. Она переоделась в темно-синий спортивный костюм — синий цвет ей больше всего к лицу, решил я, — и варила кофе, одновременно суша феном волосы. Пока она была занята, я прошелся по комнате, с восхищением разглядывая ее книги, огромную коллекцию пластинок, стереосистему и заставленную всякими безделушками полку над настоящим камином.
Вся мебель в этой комнате имела одно предназначение — создавать уют. Мягкий приземистый диван и пара старых просторных кресел, точно сонные звери, примостились у окна и напротив камина. Книжные полки, стеллаж с пластинками, низкие столики и ручки кресел — все было из натурального дерева, до блеска отполированного специальным маслом.
Сидя на диване и прихлебывая кофе, мы говорили о разных вещах, но в основном о призраке.
— А ты хоть раз пробовала подойти к нему поближе? — спросил я.
Сэм покачала головой:
— Нет. Я просто смотрю, как он проходит. Я даже никому о нем не рассказывала. — Это пришлось мне особенно по душе. — Знаешь, у меня такое чувство, словно он ждет чего-то или кого-то. Ну, как обычно бывает в рассказах о привидениях.
— Но мы-то не в рассказе о привидениях, — ответил я.
— Так что же, нам показалось, что ли? Обоим сразу?
— Не знаю.
Зато я знал человека, который наверняка со всем этим разберется. Джилли. Ее хлебом не корми, дай что-нибудь этакое послушать, да и сама она то и дело рассказывает всякие странные вещи. К примеру, мне она говорила, что Брэмли Дейпл — профессор университета Батлера, друг моего брата, — на самом деле волшебник, которому прислуживает темнокожий гоблин. Или вот еще лучше — она верит, что та сцена из диснеевского мультика «101 далматин», где все собаки воют по очереди, чтобы сообщить новость — одна начинает, другая подхватывает и передает дальше, пока все псы в городе не узнают, что стряслось, — правда.
— Но они ведь на самом деле так, — убежденно твердила она. — А иначе как они обменивались бы новостями?
Сколько раз, бывало, мы шли с ней поздно вечером по улице, и, если вдруг раздавался вой и ни один пес в окрестности не подхватывал, откликалась Джилли. Она так точно копировала собачий вой или лай, что даже жутко становилось. Да и неловко тоже, она ведь не обращала внимания, есть кругом люди или нет и как на нее посмотрят. Главное — передать сообщение.
Когда я рассказал об этом Сэм, она улыбнулась, но без всякой иронии. Осмелев, я поведал ей и об ультиматуме, который Джилли выставила мне накануне.
Тут уж Сэм посмеялась от души.
— Похоже, твоя Джилли девчонка что надо, — сказала она. — Хорошо бы, ты нас познакомил.
Было уже поздно, так что я собрал вещи и пошел переодеваться в ванную. Мне пока не хотелось, чтобы между нами все стало совсем серьезно, ну по крайней мере не сейчас, не так скоро, и я знал, что Сэм тоже этого не хочет, хотя мы с ней и словом ни о чем таком не обмолвились. На прощание она поцеловала меня долгим поцелуем, от которого у меня зашумело в голове.
— Придешь завтра? — спросила она. — В магазин?
— А ты как думаешь? — шуткой ответил я. На крыльце я почесал рыжего котищу за ушком и двинулся к дому, громко насвистывая.
В студии Джилли, как всегда, царил организованный хаос. Просторная и светлая, она почему-то напоминала чердак, хотя занимала половину третьего этажа в кирпичном доме на Йор-стрит, как раз на границе Фоксвилля и Кроуси, где муниципальная застройка вклинивается между магазинчиками и старинными особняками. Половину студии населяли раскладная кровать, которую никогда не убирали на день, пара продавленных кушеток, кухонный уголок, шкафы для хранения чего угодно и коробочка ванной, такая тесная, что только гном мог бы помыться в ней с комфортом.
Мольберт стоял на второй половине, у окна, где на него падали первые лучи утреннего солнца. Вокруг кипами громоздились альбомы с набросками, газеты, нетронутые холсты и книги по искусству. Готовые полотна выстроились вдоль задней стены лицом к входящему, причем толщина живописного слоя колебалась от пяти до десяти картин. Старые упаковочные ящики, выкрашенные в оранжевый цвет, служили подставками для тюбиков с краской — свежие у камина, сложены аккуратной стопкой, точно поленья, начатые под рукой, разбросаны как попало. В каменных кувшинах расставлены кисти. Использованные мокли, дожидаясь, когда их почистят. Другие, с засохшей краской, валялись прямо на полу, точно ненужные зубочистки.
В комнате пахло скипидаром и масляными красками. Противоположный от окна угол занимала скульптура из папье-маше в натуральную величину — художница за работой: сходство с Джилли было так сильно, что жутко делалось, одна кисть в руке, другая зажата в зубах, неизменный плеер, и тот на месте. Когда я вошел, Джилли как раз сосредоточенно трудилась над новой картиной. Лицо напряженное, в волосах краска. На подоконнике за ее спиной включенный магнитофон, из динамиков льется фуга Баха, фортепьянные аккорды скачут по комнате, точно капли веселого дождя. При моем появлении Джилли оторвалась от полотна и, увидев дурацкое выражение моей физиономии, тут же расплылась в улыбке, забыв свою суровость.
— Надо же, и как это я раньше не додумалась поставить тебе ультиматум, — приветствовала меня она. — У тебя вид кота, поймавшего наконец-то свою мышь. Ну, как прошел вечер?
— Лучше не бывает.
Оставив футляр со скрипкой у порога, я подошел и встал у нее за спиной, чтобы разглядеть картину. На белом еще холсте выделялся карандашный эскиз уличной сценки в районе Кроуси. Знакомое место — угол МакКенит-стрит и Ли-стрит. Иногда я там работал, по большей части весной. Но в последнее время там обосновались ребята, которые называли себя «Разбитые сердца» и играли рокабилли.
— Ну? — не выдержала Джилли.
— Что ну?
— Жажду пикантных подробностей, вот что.
Я кивком указал на холст. Она уже начала прорисовывать красками задний план.
— А «Разбитые сердца» тоже будут?
Джилли шутливо ткнула меня кистью в бок, отчего моя джинсовая куртка украсилась типичным для Кроуси краснокирпичным пятном.
— Колись, Джорди, сынок, а не то поколочу, Богом клянусь.
Я знал, что с нее станется, а потому присел на подоконник и, пока она работала, рассказал все по порядку. За разговором мы опустошили кофейник фирменного напитка из высушенной кофейной гущи, который Джилли громко именовала «кофе по-ковбойски». Горечь неимоверная, так что я даже положил две ложки сахара вместо обычной одной. Но все лучше, чем ничего. У меня-то дома вообще было шаром покати.
— Люблю истории с привидениями, — сказала Джилли, когда я умолк.
С домами в основном было покончено, и она склонилась над холстом, спеша прорисовать кое-какие мелкие детали, пока не ушло утреннее солнце.
— По-твоему, оно было настоящее? — спросил я.
— Как посмотреть. Вот Брэмли говорит...
— Да знаю я, знаю, — перебил я ее. Диковинные истории о Брэмли я выслушивал чуть не ежедневно, если не от своего брата Кристи, так от самой Джилли. Та просто без ума была от его теории договорной реальности, суть которой заключалась в том, что все окружающее существует исключительно потому, что мы договорились так считать.
— А что, разве не так? — продолжала тем временем Джилли. — Сэм видит привидение, отчасти потому, что ожидает его увидеть, а ты — потому, что неравнодушен к девушке и хочешь подтвердить, что оно и впрямь появляется там, где она сказала.
— Ну хорошо, а вдруг это не привидение, тогда что?
— Да что угодно. Оползень во времени — это когда часть прошлого как бы сползает в настоящее. А может, это бродит неупокоившийся дух человека, который не закончил какое-нибудь дело. Но, судя по тому, что сказала тебе Сэм, это скорее всего времяскок.
Она повернулась ко мне, и я, завидев ее ухмылку, сразу понял, что словечко отчеканила она сама. Выразив взглядом должную степень восхищения, я переспросил:
— Время что?
— Времяскок. Ну, знаешь, бывают такие пластинки, которые всегда заедает на одном месте, так что иголка прыгает. Вот и время также, только для этого нужны особые условия.
— Например, дождь.
— Точно. — Внезапно она бросила на меня настороженный взгляд. — А Кристи случайно не собирается писать об этом?
Мой брат, как и сама Джилли, коллекционирует всякие чудные истории, только он их записывает. Мне не раз доводилось быть свидетелем их ожесточенных споров о том, каким именно путем должна передаваться легенда: из уст в уста или в письменном виде.
— Понятия не имею, я его больше недели не видел, — ответил я.
— Смотри у меня.
— И что ему надо, этому духу, как ты думаешь? — вернулся я к прежнему разговору. — Сэм считает, он чего-то ждет.
Джилли кивнула:
— Ждет, когда кто-нибудь поднимет звукосниматель времени. — Должно быть, лицо у меня стало совсем несчастное, потому что она поспешила добавить: — Ну придумай что-нибудь другое, если можешь.
Пришлось признаться, что не могу:
— А как это сделать? Просто подойти и заговорить, или надо до него дотронуться, или еще как?
— Откуда я знаю, может, так, а может, и по-другому. Только осторожнее надо быть.
— Почему это?
— Понимаешь, — Джилли снова повернулась к холсту спиной, но на этот раз в ее глазах не было и тени усмешки, — такой дух может утянуть человека за собой туда, откуда он приходит, и тот навсегда останется пленником его времени. Или освободит духа, а сам станет времяскоком.
— Этого еще не хватало.
— Вот именно, — ответила она и вернулась к картине. — Слушай, не помнишь, какого цвета вывеска у Даффи на МакКенит-стрит?
Зажмурившись, я попытался представить, как она выглядит, но перед моими глазами вставало только мокрое от дождя лицо вчерашнего призрака.
Недели две стояла сухая погода. Отличное было время. Все вечера и выходные мы проводили с Сэм. Иногда выходили куда-нибудь, пару раз с Джилли, один — с компанией Сэм. Как я и надеялся, девушки отлично поладили, да и почему, спрашивается, должно было быть иначе? Ведь они обе были особенные. Уж я-то знал.
В то утро, когда погода наконец испортилась, у Сэм был выходной. Накануне я впервые остался у нее. Это была наша первая ночь любви. Когда я проснулся, ощущая тепло ее тела, мне показалось, что так было всегда. Сэм приоткрыла глаза, сонно улыбнулась и забралась поглубже под одеяло, а я встал и пошел на кухню варить кофе.
Когда начался дождь, мы взяли чашки с кофе и пошли в гостиную, из окна которой был хорошо виден особняк Хэмилов. Сначала по улице прошла женщина с толстым белым бультерьером, больше похожим на свинью, чем на собаку. Похоже, пес нисколько не возражал против дождя, чего нельзя было сказать о хозяйке. То и дело поглядывая на небо, она изо всех сил тянула барбоса за собой. Парочка скрылась за углом, прошло минут пять и показался наш призрак. Вышел из оползня во времени. Или перепрыгнул из своего времени в наше, как предполагала Джилли.
Мы наблюдали, как он шагает по своему обычному маршруту. Когда он поравнялся с фонарным столбом и растворился в воздухе, Сэм опустила голову мне на плечо. Мы с ней сидели в большом уютном кресле, положив ноги на подоконник.
— Надо ему как-то помочь, — сказала она.
— Не забывай, что сказала Джилли, — предостерег я ее.
Сэм кивнула:
— Я помню, только мне кажется, он не хочет никому навредить. Он ведь не зовет нас за собой и вообще ничего такого не делает. Просто появляется и проходит одним и тем же путем, раз за разом. В следующий раз, когда пойдет дождь...
— И что же мы сделаем?
Сэм пожала плечами:
— Не знаю, может, заговорим с ним?
Я подумал, что от этого скорее всего вреда не будет. По правде говоря, мне и самому было жалко бедолагу.
— Ладно, попробуем, — ответил я.
Тут Сэм вплотную занялась моей одеждой, и все мысли о призраках вылетели у меня из головы. Я хотел было встать, но Сэм удержала меня в кресле.
— Куда ты? — спросила она.
— А разве на кровати будет не...
— Но ведь мы еще не пробовали в кресле.
— Мы много где не пробовали, — ответил я.
И тут же утонул в ее бездонных васильковых глазах, которые оказались всего на расстоянии ширины ладони от моих.
— Ничего, у нас еще будет дня этого время, — сказала она.
Странно, какие мелочи всегда вспоминаются потом.
Когда в следующий раз пошел дождь, Джилли была с нами. Мы втроем возвращались из «Твоего второго дома», неопрятного бара на противоположной стороне Фоксвилля, где в тот вечер играли друзья Сэм. В обстановку заведения мы не вписались с самого начала, хотя и по разным причинам. Длинноногая блондинка Сэм в джинсах в обтяжку, белой футболке и линялой джинсовой куртке, казалось, шагнула в бар прямо с калифорнийского пляжа. Зато мы с Джилли выглядели как два оборванца.
Днем во «Втором доме» пили всерьез: здесь любой безработный мог купить несколько часов забвения на государственное пособие. Однако к девяти часам вечера, когда группа вышла на сцену, публика изменилась до неузнаваемости. Тут и там в толпе мелькали странные, броско одетые типы — цветные пятна прямо-таки резали глаз, — и все же соотношение между нами и окружившими нас взъерошенными панками в синих джинсах и черной коже было примерно тридцать к одному. Казалось, мы угодили внутрь огромного синяка.
Группа называлась «Попрошайки» и оказалась весьма приличной — особенно хороши были их собственные песни, — хотя и шумноватой. Когда чуть за полночь мы выкатились на улицу, в ушах у меня звенело. Мы и оглянуться не успели, как дошли почти до самого дома. Джилли была явно в ударе, всю дорогу она приплясывала вокруг нас, распевала последнюю песню группы, на ходу придумывая свои слова, так что панк-рок в ее исполнении превратился едва ли не в госпел. Она то забегала вперед, то возвращалась к нам, в надежде, что мы начнем подпевать.
Пока мы шагали по тесным улочкам района Кроуси, заморосило. Когда мы свернули в Генратти-лейн, дождь шел уже вовсю, и я почувствовал, как пальцы Сэм стиснули мою руку, и даже Джилли присмирела и перестала дурачиться. В противоположном конце переулка показался призрак.
— Джорди, — сказала Сэм и еще сильнее стиснула мою руку.
Я кивнул. Ускоряя шаг, мы пронеслись мимо Джилли, намереваясь перехватить духа раньше, чем он вернется на Стэнтон-стрит.
— Зря вы это затеяли, — крикнула Джилли и кинулась за нами. Поздно.
Призрак был прямо перед нами. Ни меня, ни Сэм он не видел, и я уже приготовился уступить ему дорогу — будь он выпавший из своего времени живой человек или дух, мне вовсе не улыбалось, чтобы он прошел сквозь меня. Но Сэм стояла как вкопанная. Она протянула руку, и едва ее пальцы скользнули по влажному твиду его пиджака, все изменилось.
Сначала закружилась голова. Генратти-лейн поплыла перед глазами. Время замелькало, как страницы отрывного календаря в старом кино, только каждая была не днем, а годом. Городские шумы, которые люди обыкновенно вовсе не замечают, вдруг оглушили своим отсутствием. От прикосновения Сэм призрак подпрыгнул на месте. Пораженно глядя на нее, он отпрянул. Немедленно снова закружилась голова, и все поплыло перед глазами, но Сэм опять коснулась его, и улица встала на место. Кругом было тихо, только барабанил дождь да какой-то далекий голос все звал и звал меня по имени.
— Не бойтесь, — заговорила Сэм, не отпуская руки призрака. — Мы хотим вам помочь.
— Тебя не должно быть здесь, — ответил он. Голос у него оказался строгий и немного суховатый. — Ведь ты — просто сон, мечта. А сны следует хранить про себя и наслаждаться ими втайне, а не встречаться с ними на улице.
Сквозь их разговор упорно пробивался чей-то голос, выкрикивающий мое имя. Я попытался не обращать на него внимания, сосредоточившись на духе и его окружении. Улица была чище, чем мне запомнилось, — ни мусора на тротуарах, ни рисунков, наспех нацарапанных на кирпичных стенах. И заметно темнее. И впрямь можно было подумать, что, прикоснувшись к призраку, мы оказались в другом времени.
Тут мне на память пришли снова Джилли, и я занервничал. Прошлое. А что если мы и вправду оказались в прошлом и никогда не выберемся назад? Или попали во временной скачок вместе с этим призраком и теперь обречены вечно повторять его путь?
Тем временем Сэм и призрак продолжали разговор, но я уже не слушал, о чем у них шла речь. Я думал о Джилли. Мы обогнали ее, когда кинулись навстречу привидению, но потом и она побежала за нами. Однако здесь ее не было. И тут я вспомнил голос, который словно из невообразимого далека звал меня по имени. Прислушавшись, я различил слабый, едва уловимый звук. Несколько минут прошло, прежде чем я сообразил, что это лает собака.
Обернувшись к Сэм, я стал вслушиваться в то, что она говорила призраку. Она хотела отойти, но он не отпускал. Я рванулся вперед, чтобы помочь ей, и тут собачий лай ударил со всех сторон, словно не один пес, а сотни и сотни передавали какую-то весть сквозь годы, что пролегли между нами и нашим временем. Годы выстроились в живую цепь, и у каждого звена был свой отчетливый собачий голос, и все они слились в оглушительный визгливый, рычащий и подвывающий хор.
В ту же секунду призрак рванул Сэм за руку, и она скрылась из виду, а на меня с новой силой навалилось головокружение. Я падал сквозь собачий лай, сквозь ослепляющее мелькание лет, а когда пришел в себя, то обнаружил, что стою на коленях на мокрой булыжной мостовой и протягиваю руки за Сэм. Но ее не было рядом.
— Джорди?
Это был голос Джилли, она стояла рядом со мной на коленях, ее рука лежала на моем плече. Другой рукой она взяла меня за подбородок и развернула лицом к себе, но я вырвался.
— Сэм! — закричал я.
Ветер бросил пригоршню дождевых капель мне в лицо, ослепив меня на мгновение, но еще раньше я успел заметить, что в переулке и впрямь нет никого, кроме меня и Джилли. Значит, это она сквозь годы послала весть на собачьем языке, чтобы вытащить нас с Сэм обратно. Но вернулся я один. Сэм и призрак исчезли.
— О Джорди, — бормотала Джилли, прижимая меня к себе. — Прости меня.
Не знаю, появлялся ли после того раза призрак, но Сэм я видел. Как-то мы с Джилли зашли в антикварный магазин Мура в Нижнем Кроуси, и там, перебирая от нечего делать стопки старинных, тронутых сепией фотографий, я наткнулся на семейное фото, при виде которого кровь похолодела у меня в жилах. Со снимка, из группы полустертых временем лиц, на меня смотрела Сэм. Выглядела она иначе. Волосы собраны в тугой узел на затылке, простое, без всяких украшений, платье, которое совсем ей не шло, и все же это была она. В поисках даты я перевернул фотографию. 1912 год.
Должно быть, я изменился в лице, потому что Джилли немедленно бросила корзинку со старыми сережками, в которой копалась, и поспешила ко мне.
— Что стряслось, Джорди, сынок? — спросила она.
Тут она увидела фотографию. И, как и я, немедленно узнала Сэм. В тот день я был не при деньгах, так что Джилли купила снимок и отдала его мне. Я храню его в футляре, вместе со скрипкой.
С каждым годом я становлюсь старше, и дорога воспоминаний все удлиняется за моей спиной, но Сэм никогда не разделит их со мной. И все же каждый раз, когда идет дождь, я прихожу на Стэнтон-стрит и жду под фонарем против особняка Хэмилов. Я знаю, однажды Сэм встретит меня здесь.
Езда без правил
Случиться, по-видимому, может все, что угодно.
Приписывают Марку Твену
Есть три сорта людей: с одними всегда что-то случается, другие наблюдают, что происходит с первыми, а третьи спрашивают: «А что случилось?».
Записка, найденная внутри елочной хлопушки
1
Он стоял посреди вылизанной мокрым языком дождя улицы, холодное пламя мерцало в глубине его зрачков. Нервы ныли, точно натянутая струна, пока он, не отрываясь, смотрел, как уходят вдаль велосипеды, торжественно, точно на параде, проплывая мимо него.Десятискоростные велосипеды, горные велосипеды. Прирученные, одомашненные. Породистые: прозрачные веера спиц вместо колес да острые хребтины рам, настоящие скелеты по сравнению со своими далекими предками. Никогда не знали они свободы и радости; носить на своих спинах вечно спешащих ездоков в обтягивающих шортах с кожаными заплатами на задах, чьи ловко обутые ноги словно приросли к педалям, глаза из-под противоударных шлемов смотрят только вперед, руки в перчатках без пальцев крепко сжимают руль — вот и все, что выпало им на долю.
Он улыбался, глядя, как они уходят, шинами разбрызгивая воду из луж, рамы металлически поблескивают в свете фонарей, красные огоньки рефлекторов подмигивают.