Страница:
Пряди мокрых волос облепили его голову, одежда отсырела, но он не обращал внимания на эти мелкие неудобства. Все его мысли занимал тот первобытный односкоростной велик с толстенными шинами, который возглавлял это шествие. Бог весть откуда взявшийся бродяга пришел, чтобы увести своих прирученных братьев и сестер на свободу.
Всего на одну ночь. А может быть, навечно.
Последние велосипеды уже заворачивали за угол. В прощальном салюте он поднял правую руку. Его левая рука с зажатыми в ней тяжеленными кусачками, резиновая рукоятка которых оставляла на ладони ребристые следы, была вытянута вдоль тела. Под изгородями и у крылечек домов по всей улице лежали срезанные замки и сброшенные цепи, а велики, которые они удерживали когда-то, свободные, убегали прочь.
Завыла, приближаясь, сирена. Он поднял голову и слизнул с губ капли дождя. Вода попадала в глаза, скапливаясь в уголках. Он зажмурился, ожидая, когда во мраке плотно сжатых век вспыхнет многоцветная радуга огней. В них всегда кроется какое-нибудь предзнаменование. И в ночном небе, в его запорошенном звездной пылью изгибе, тоже. Так много огней... И в каждом — тайна, которой не хватает лишь голоса, чтобы раскрыться и вырваться на свободу.
Как велосипеды, освобожденные скитальцем-собратом.
Он сам стал бы их голосом, будь у него нужные слова.
Когда прибыла полиция, он стоял и смотрел в небо, ища в нем тайных знаков.
«Отпустите меня, братцы, отпустите...» На проигрывателе стоял новый диск «Погс» «Если Господь меня разлюбит». В динамиках — один расположился поверх ящика, среди наполовину выжатых тюбиков краски и жестянок со скипидаром, другой оседлал подоконник, отделенный от залитой потоками дождя Йор-стрит расстоянием в два этажа, — журчала заглавная композиция альбома. Она оказалась бойчее, чем можно было ожидать, судя по названию, а Шэйн МакГован хриплым по обыкновению голосом не столько пел, сколько жевал и выплевывал слова.
Сердитый у него голос, решила про себя Джилли, потихоньку подтягивая припев. Даже когда поет нежную песню. А чего же вы хотите от группы, которая изначально называлась «Поуг Махоне», что по-ирландски означает «поцелуй меня в зад»?
Сердитый, дерзкий и грубый. Как и вся их музыка. Зато честный, иной раз даже чересчур, что и заставляло Джилли вновь и вновь возвращаться к его песням. Потому что должен же кто-то хотя бы иногда говорить всю правду.
— И что ты в них находишь, не понимаю, — начала Сью.
Она давно уже морщилась над текстами, напечатанными на внутреннем конверте пластинки. Наконец отложила его и откинулась на латанную-перелатанную спинку одной из двух кушеток в комнате Джилли.
— По-моему, музыка существует для того, что бы доставлять удовольствие, разве нет? — добавила ока.
Джилли покачала головой:
— Музыка существует для того, чтобы заставлять человека чувствовать — радость, печаль, гнев, что угодно, — а не убивать в нем способность думать, как это бывает почти со всеми песнями, попадающими обычно в чарты. Мне, например, просто времени жалко на белиберду типа «отдайся, детка» и прочее в том же духе.
— Джилли, да ты никак снобом становишься?
— Это я-то? Не смеши меня, подруга!
Сьюзан Ашворт, обитательница благопристойного района города, и в самом деле дружила с Джилли, хотя одна была воплощенная изысканность, а другая — сущая оборванка. У Сью прямые светлые волосы ровной волной спускались чуть ниже плеч, в то время как Джилли лишь с помощью огромной заколки удалось усмирить нынче вечером свой ураган темных кудряшек, сколов их на макушке, так что они свисали на бок, точно поникший ирокез распрощавшегося с последними иллюзиями панка. Обеим было немного за двадцать, обе были тоненькие и голубоглазые, — впрочем, для блондинки, как считается, ничего необычного в этом нет, а вот электрическая синева глаз Джилли в сочетании со смуглой кожей придавала ее лицу выражение непрестанного изумления. Сью пользовалась косметикой — не много и не мало, а как раз в меру, зато особу Джилли украшали разве что пятна от угля для рисования где-нибудь на лице да следы краски под ногтями.
Сью работала архитектором, выполняла заказы муниципалитета; у нее была квартира в хорошем районе, а ее родители жили на пляже, где простому смертному после восьми вечера без письменного разрешения, кажется, и появляться не стоило, — по крайней мере, именно на такие размышления наводила регулярность, с которой полицейские патрули останавливали чужаков, чтобы проверить у них документы. Одевалась она так, что даже предложение пойти в ресторан на обед и вечеринку с коктейлями не застало бы ее врасплох.
Джилли осталась верна свободному искусству, не имеющему отношения к планированию городских построек первой необходимости, зато вынуждена была подрабатывать в кафе и других местах, чтобы платить за квартиру. Одежду она носила мешковатую, что-нибудь наподобие белой футболки двумя-тремя размерами больше, чем нужно, и синих поплиновых штанов на шнуровке, какие были на ней в тот вечер, и неизменный альбом в руке.
Сейчас он как раз лежал у нее на коленях, а она, с подушкой за спиной, сидела на раскладной кровати, в такт музыке постукивая носками балетных тапочек друг о друга. «Погс» играли инструменталку под названием «Метрополия», которая больше всего напоминала гибрид кельтской скрипки с музыкальной темой из полицейского сериала.
— Не знаю, я в них ничего хорошего не вижу, — отозвалась Сью. — Добро бы хоть пел как следует, парень этот, а то...
— Ну и что, зато он вкладывает в песню свои чувства, а это важнее, — возразила Джилли. — И вообще это же инструменталка. Здесь голос...
— Ни к чему. Знаю. И все равно...
Дребезжание телефона вклинилось в их разговор.
Трубку сняла Сью: во-первых, она все равно сидела ближе, а во-вторых, знала, что лентяйка Джилли наверняка начнет прикидываться, будто у нее что-нибудь болит, чтобы только не вставать с кровати. Послушав с минуту, она положила трубку на место, причем лицо ее приняло странное выражение.
— Не туда попали?
Сью покачала головой:
— Да нет. Это был кто-то по имени... э-э-э, кажется, Цинк? Он сказал, что его схватили два Элвиса Пресли, переодетые в полицейских, и не могла бы ты прийти и объяснить им, что он не похищал велосипеды, а просто отпускал их на свободу. Потом он повесил трубку.
— О черт! — Джилли запихнула альбом в сумку и скатилась с кровати.
— Это что-то значит?
— Цинком зовут одного парнишку с улицы.
Сью театрально закатила глаза, но все же встала:
— Мне взять чековую книжку?
— Зачем?
— Залог платить, вот зачем. Иначе как мы его из тюряги вытащим? Ты что вообще телик не смотришь?
Джилли яростно мотнула головой:
— Вот еще! Чтобы мне инопланетяне мозги промыли?
— Хуже всего то, — буркнула Сью, когда они вышли за дверь и зашагали вниз по лестнице, — что временами мне кажется, будто ты не шутишь.
— А с чего ты взяла, что это не так? — ответила Джилли.
Сью снова покачала головой:
— Ладно, я не слышала, ты не говорила.
У Джилли были знакомые по всему городу, в самых неожиданных местах. Она водила компанию со всеми: с важными шишками и старухами мешочницами, уличными мальчишками и университетскими профессорами. Не было человека настолько бедного или, наоборот, настолько богатого, чтобы Джилли не рискнула завязать с ним разговор, где бы и при каких обстоятельствах они ни повстречались. С Лу Фучери, нынешним главой следственного подразделения округа Кроуси, она познакомилась еще в те времена, когда он, начинающий полицейский, на своих двоих мерил Стэнтон-стрит. Именно благодаря ему Джилли простилась с улицей и стала художницей, а не пополнила собой печальную статистику тех, кому не повезло.
— Это что, правда? — выпалила Сью, как только дежурный сержант провел их в кабинет Фучери. — Вы на самом деле так познакомились? — Джилли рассказала ей, что однажды вечером нарисовала Фучери, а он арестовал ее за приставание на улице.
— А, ты про историю с летающей тарелкой в парке университета Батлера? — откликнулся он.
Сью вздохнула:
— Так я и знала. По-моему, я единственная, кому удалось остаться в здравом уме после встречи с Джилли.
И опустилась на один из двух деревянных стульев, что стояли напротив письменного стола в загоне за перегородкой, гордо именовавшемся кабинетом Фучери. За спиной хозяина примостились набитый юридическими книгами и папками с документами книжный шкаф и металлическая вешалка для одежды, на которой в данный момент одиноко болталась легкая спортивная куртка. Сам Лу сидел за столом, рукава его белой рубашки были закатаны до локтей, воротник расстегнут, узел черного галстука ослаблен.
Итальянская кровь Лу давала себя знать и в оттенке кожи, наводившем на размышления о Средиземноморье, и в темных задумчивых глазах, и в еще более темных волосах. Когда Джилли опустилась на свободный стул рядом со Сью, откуда-то из-под бумажных завалов на своем столе он извлек смятую пачку сигарет и предложил вошедшим закурить. Желающих не оказалось, и он, затянувшись, снова бросил пачку на стол.
Джилли пододвинула свой стул ближе к столу:
— Так что он там натворил, Лу? Трубку взяла Сью, и я не знаю, все ли она поняла правильно.
— Ну, уж телефонный-то звонок я принять в состоянии, — возмутилась Сью.
Но Джилли только отмахнулась от нее. Настроения препираться из-за пустяков у нее не было.
Лу выдохнул в потолок струю сизо-голубого табачного дыма:
— Нам давно уже не дает покоя банда подростков, угоняющих велосипеды, — начал он. — Сначала они орудовали на пляже, что само по себе для полиции не подарок, хотя у тамошних обитателей столько всяких «БМВ» и «мерседесов», что я даже не знаю, как они вообще заметили пропажу таких мелочей, как велосипеды. Но ведь богатых хлебом не корми, дай пожаловаться, вот воришкам и пришлось перенести свою преступную деятельность в Кроуси.
— Где без велосипеда иной раз как без рук, — кивнула Джилли.
— Вот именно.
— А Цинк тут при чем?
— Патрульная машина подобрала его посреди улицы, где он стоял с тяжеленными кусачками в руках. И ни одного велика кругом. По всему кварталу будто метлой прошлись, только срезанные замки да цепи на асфальте.
— И куда же они девались, эти велики?
Лу пожал плечами:
— Кто ж их знает. Может, стоят в какой-нибудь подпольной мастерской в Фоксвилле, где им перебивают номера. Джилли, ты должна убедить Цинка рассказать нам, с кем он работал. В конце-то концов, они ведь сбежали, а его оставили всю эту кашу расхлебывать, так что ни по каким понятиям он ничего им теперь не должен.
Но Джилли только покачала головой:
— Не может этого быть. Цинк никогда не связывался с криминалом.
— Ты мне еще будешь рассказывать, что может быть, а чего не может, — возмутился Лу. — Если этот парень и дальше будет болтать про клонов Элвиса, думающие машины с Венеры и гребаные бродячие велики... — тут он бросил взгляд на Сью и прикрыл невольно вырвавшееся ругательство смущенным покашливанием, — бродячие велики, которые уводят одомашненные на свободу, то скоро загремит в дурку, вот что вполне может быть.
— Это он сам тебе рассказал?
— А то кто же. Якобы потому он и срезал замки, чтобы помочь велосипедам последовать, цитирую, «за их духовным вождем, который поведет их домой, в тайное место, известное только ему».
— Что-то новенькое, — прокомментировала Джилли.
— Ты что издеваться надо мной сюда явилась, что ли? — взорвался Лу. — Что-то новенькое, значит? И это все, что ты можешь сказать? А клоны Элвиса — просто бородатая шутка? Христос на комете. Ну почему ты не хочешь мне помочь? Все, что от тебя требуется, это разговорить его, чтобы он рассказал нам все как есть, а уж о том, чтобы он не схлопотал срок, я позабочусь.
— Христос на комете? — переспросила Сью тихо.
— Ну сам подумай, Лу, — как ни в чем не бывало продолжала Джилли. — Как я могу заставить Цинка рассказать то, о чем он не имеет понятия? Может, он те кусачки на улице нашел, а тут как раз и полиция нагрянула. Откуда нам знать, на самом ли деле...
— Он сам признался, что срезал замки.
Джилли с присвистом выдохнула:
— Понятно. — Плечи ее опустились. — Постараюсь забыть то, что ты сейчас сказал.
— А вдруг велики и впрямь сами ушли, — сказала Сью.
Лу ответил ей усталым взглядом, но Джилли заметно приободрилась:
— И в самом деле, — начала она.
— Джилли, ради бога, — перебила ее Сью. — Я же просто пошутила.
— Знаю, — последовал ответ Джилли. — Но я столько странного перевидала на своем веку, что готова поверить чему угодно.
— Полиция, однако, твоей готовности не разделяет, — сообщил Лу. По его официальному тону Джилли сразу поняла, что шутки кончились.
— Знаю.
— Мне нужны велосипедные воры, Джилли.
— Ты арестуешь Цинка?
Лу покачал головой:
— У меня нет для этого оснований, разве что косвенные улики.
— Но ведь вы, кажется, сказали, что он сам признался в том, что срезал замки, — удивилась Сью.
Джилли метнула в ее сторону короткий яростный взгляд, яснее слов говоривший: «Не мути воду, не видишь, он уже готов дать нам то, за чем мы пришли!»
Лу кивнул:
— Да. В этом он признался. А заодно и в том, что знаком с бродягой, который на самом деле вовсе не бродяга, а шпион с Плутона, и еще спросил, почему патрульные сменили белые костюмы из Вегаса на униформу. Просил, чтобы они спели «Отель разбитых сердец». Ближайшим родственником назвал снежного человека.
— Gigantopithecus blacki,— произнесла Джилли.
— Что? — переспросил Лу.
— Один парень из вашингтонского университета придумал снежному человеку латинское название. Giganto...
— Не трудись, дальше я понял, — перебил ее Лу и снова повернулся к Сью. — Так что, вы понимаете, учитывая все остальное, его признание не многого стоит. Любой адвокат, даже самый распоследний, вмиг его от тюрьмы отмажет и вспотеть не успеет.
— Значит, сейчас он свободен и мы можем его забрать? — спросила Джилли.
Лу снова кивнул:
— Да. Забирайте. Только присматривай за ним как следует, Джилли. Попадет сюда еще раз, я его мигом на психиатрическое освидетельствование отправлю. И попробуй все же уговорить его сознаться, ладно? Это не только мне нужно, но и ему тоже. Если мы распутаем это дело и обнаружим, что он в нем замешан, ему это так просто с рук не сойдет. Спасательные жилеты мы тут не выдаем.
— Нет? И даже тем, кто приглашает тебя на обед? — сияя, спросила Джилли, довольная, что Цинк не попадет в тюрьму.
— Чего?
Девушка схватила со стола карандаш и бумагу, быстро нацарапала: «Джилли Копперкорн задолжала Горячке Лу один обед в любом ресторане на его выбор» — и передала записку ему.
— По-моему, это называется подкупом должностного лица, — сказал он.
— Да? А я называю это дружеским общением, — ответила Джилли невозмутимо и широко улыбнулась.
Лу глянул на Сью и закатил глаза.
— Нечего на меня так смотреть, — заявила та. — Я здесь единственный нормальный человек.
— Это ты так думаешь, — съязвила Джилли.
Лу поднялся из-за стола, всем своим видом показывая, как он устал.
— Ладно, пошли выпускать вашего героя, а то еще подаст на нас в суд за то, что кофе не из Царства Мертвых ввозим, — сказал он и зашагал по направлению к изолятору.
Цинк выглядел как любой уличный мальчишка, дня два не встречавшийся с сытным обедом. Джинсы, футболка и куртка на нем были потрепанные, но чистые; зато голова напоминала плохо подстриженный газон, тут и там покрытый восклицательными знаками взъерошенных прядей. Для человека, не знакомого с наркотиками, зрачки его темно-карих глаз были подозрительно широки. Семнадцатилетний, он вел себя как первоклассник.
Жил он в Верхнем Фоксвилле, на чердаке заброшенного дома, куда самовольно вселился в компании двух свободных художниц, специальностью которых были перформансы; туда Джилли со Сью и доставили его на машине последней. По-настоящему это был никакой не чердак, а верхний этаж нежилого доходного дома, который кто-то изобретательный превратил в подобие студии, разобрав все перегородки, так что только опорные колонны да пожитки самовольных поселенцев скрашивали теперь зияющую пустоту.
Когда они приехали, Люсия и Урсула были дома, репетировали новый номер под аккомпанемент странной мешанины звуков, источником которой служил включенный на минимальную громкость магнитофон: электронную музыку периодически прерывал звон бьющегося стекла. Завернутая в полиэтилен Люсия лежала на полу, ее черные волосы веером рассыпались над головой. То и дело она дергала рукой или ногой, отчего полиэтилен туго натягивался вокруг ее тела. Урсула, скорчившись рядом с магнитофоном, монотонно повторяла стихотворение, которое состояло из одной строки: «Нет никаких законов». С тех пор как Джилли видела ее в последний раз, Урсула побрилась налысо.
— Что я здесь делаю? — тихо спросила Сью. Она даже не пыталась скрыть изумление.
— Наблюдаешь жизнь другой половины общества, — ответила Джилли, направляясь к свалке принадлежавшего Цинку барахла, которая занимала добрую треть чердака.
— Ты только посмотри на это, — не унималась Сью. — И как он его сюда затащил?
Она ткнула пальцем в настоящий «фольксваген»-"жук", правда без колес и крышки капота, стоявший на кирпичных подпорках. Вокруг него в диком беспорядке валялись куски железа, обломки мебели, коробки, набитые какими-то проводами, и еще бог знает какая дребедень.
— По частям, — объяснила Джилли.
— А потом заново собрал здесь?
Утвердительный кивок.
— Ладно. Верю. Но зачем?
— У него самого не хочешь спросить?
Джилли не сдержала усмешки, видя, как подруга отчаянно затрясла головой. Еще бы, всю дорогу из полицейского участка Цинк излагал ей свою теорию мироздания в деталях: суть, дескать, в том, что планета Земля есть не что иное, как приют для душевнобольных инопланетян, вот почему все вечно идет наперекосяк.
Теперь он покорно топал за ними, задержавшись лишь, чтобы поприветствовать соседок:
— Привет, Люс. Здорово, Урс.
Люсия и бровью не повела.
— Нет никаких законов, — отозвалась Урсула.
Цинк вдумчиво кивнул.
— Может быть, это как раз и есть закон? — высказала предположение Сью.
— Не заводись, — сказала Джилли. Потом обернулась к Цинку: — С тобой все будет в порядке?
— Жалко, ты не видела, как они уходили, Джилл, — ответил он. — На улице прямо свист стоял, когда они, мокрые, блестящие, уносились прочь, в горы.
— Уверена, это было здорово, но ты должен пообещать мне не выходить на улицу недельку-другую. Выдержишь? Ну, по крайней мере пока полиция этих велосипедных воров не поймает?
— Да не было никаких воров. Я ведь сказал Элвису Два, они ушли сами.
Сью странно на него посмотрела:
— Элвису Два?
— Не задавай вопросов, — одернула ее Джилли. Потом взяла Цинка за руку. — Просто посиди несколько дней дома, ладно? Пусть велики и дальше уходят сами.
— Но мне нравится смотреть, как они уходят.
— Ну сделай это ради меня, пожалуйста.
— Попробую.
По лицу Джилли скользнула улыбка.
— Спасибо. Может, тебе что-нибудь нужно? Деньги на еду?
Цинк мотнул головой. Джилли торопливо чмокнула его в щеку и взъерошила восклицательные знаки непокорных прядей на его макушке.
— Я заскочу завтра проверить, как ты тут, ладно? — Он кивнул, Джилли развернулась и направилась к выходу. — Пошли, Сью, — окликнула она подругу, когда та притормозила у магнитофона, где продолжала свой речитатив Урсула.
— Так что там у нас сегодня на повестке дня? — спросила она у поэтессы.
— Нет никаких законов, — ответила Урсула.
— Так я и думала, — ответила Сью, но тут Джилли подошла и дернула ее за руку.
— Не удержалась все-таки, — прошипела она.
Сью только ухмыльнулась в ответ.
— Зачем ты ему потакаешь? — спросила Сью у Джилли, притормозив перед ее домом.
— Почему ты решила, что я ему потакаю?
— Я серьезно, Джилли.
— И я тоже. Он верит в то, о чем говорит. Большего мне и не нужно.
— Но ведь это же сплошное безумие... Клоны Элвиса, сумасшедшие инопланетяне...
— Велики оживающие, не забудь.
Сью обиженно посмотрела на подругу:
— Помню. О том и речь: все его слова — сущий бред.
— А вдруг нет?
Сью покачала головой:
— Меня ты на это не купишь.
— Пусть верит во что хочет. Кому от этого хуже? — Джилли наклонилась и чмокнула подругу в щеку. — Ладно, я побежала. Спасибо за все.
— Может, ему от этого хуже, — возразила Сью, когда Джилли уже открыла дверцу машины. — Может, он сам отнимает у себя последнюю надежду на нормальную жизнь. Случай приходит, стучится в дверь, а дома нет никого. Джилли, он не просто странный. Он сумасшедший.
Джилли вздохнула:
— Сью, его мать была проституткой. Он действительно немного не в себе, а все потому, что когда ему было шесть лет, ее сутенер взял да и сбросил его с лестницы, так что он целый этаж пролетел, и заметь, не потому, что Цинк что-нибудь плохое сделал или его мать в тот день мало клиентов закадрила, нет, просто тому психу так захотелось. Вот такая у Цинка была нормальная жизнь. Сейчас ему хорошо, гораздо лучше, чем у приемных родителей, которым нужен был не он сам, а ежемесячные чеки от социальной службы на его содержание. И уж конечно, лучше, чем в психушке, где его вмиг накачали бы наркотиками или заперли в комнате с обитыми войлоком стенами, заикнись он кому-нибудь о том, что видит.
Сейчас у него есть своя жизнь. Не ахти какая, по твоим стандартам, да и по моим тоже, но это его собственная жизнь, и я не хочу, чтобы кто-нибудь ее у него отнял.
— Но...
— Ты хочешь добра, я знаю, — перебила Джилли, — но не все получается так, как нам кажется правильно. У социальной службы просто нет времени на таких, как Цинк. Там он превратится в еще одно «дело», которое будут перекладывать вместе со всякими бумажками из одной стопки в другую. У нас, на улице, своя система, и она работает. Мы сами заботимся о своих, только и всего. Все заботятся друг о друге: и старуха кошатница, которая ночует в подворотнях с полудюжиной паршивых котов, и Грубиянка Руфь, которая ругается с пассажирами в метро, да все.
— Утопия, — ответила Сью.
Безрадостная усмешка тронула уголки губ Джилли.
— Да. Знаю. На улице дерьма на душу населения приходится больше, чем в других местах, но что поделаешь? Жить-то надо, вот мы и живем. Стараемся, как можем.
— Жалко, я не понимаю этого так, как ты, — вздохнула Сью.
— И не надо. Ты хороший человек, Сью, просто наш мир не для тебя. В гости приходить — всегда пожалуйста, но жить с нами ты не сможешь.
— Наверное, ты права.
Джилли хотела добавить что-то еще, но передумала, улыбнулась ободряюще и вышла из машины.
— До пятницы? — спросила она, прежде чем закрыть дверцу.
Сью кивнула.
Джилли стояла на тротуаре и смотрела вслед удаляющейся «мазде», пока машина не повернула за угол и задние огни не скрылись окончательно из виду; только тогда она поднялась наверх, в свою квартиру. Огромная комната давила тишиной, Джилли была взвинчена и, зная, что все равно не уснет, вставила в магнитофон кассету — Линн Харрел исполнял какой-то концерт Шумана — и принялась готовить новый холст, чтобы начать работать с утра, как только выйдет солнце.
Джилли много знает о том, что есть, думал он, и о том, что могло бы быть, и все же кое-чего она просто не понимает. Ей кажется, что искусство — это когда покрывают красками холст или вырезают фигуру из камня. Или записывают на бумагу истории и стихи. Но это не так. Музыка и танец — вот что ближе всего к настоящему искусству, но и то лишь до тех пор, пока они живут сами по себе, а не на пленке. Ноты — это еще не музыка, а всего лишь мертвые чернильные жучки на белом листе. Хореография — только план танца, а не сам танец.
Искусство в том, чтобы выпускать искусство на свободу. Все остальное — лишь воспоминания, как их ни храни. На пленке или на бумаге, в камне или на виниловой пластинке.
Пленное искусство повсюду, куда ни глянь. Все кругом, живое и неживое, рвется на свободу.
Вот о чем шепчут огни, вот в чем их тайна. Вольные огни в ночном небе, и прирученные огни здесь, на земле, все они твердят об одном. И ведь понять их совсем не сложно, надо только уметь слушать. Неоновые вывески и уличные фонари тоже хотят стать звездами, разве не ясно?
Они хотят свободы.
Улыбаясь, он наклонился, поднял с земли камень и одним точным быстрым движением послал его в стеклянный колпак ближайшего фонаря. Раздался более чем удовлетворительный треск, огонек под стеклом моргнул и умер, ухмылка на лице парня стала еще шире.
Теперь это тоже часть его тайны, той, о которой шепчут с ночного неба голоса.
Свободные.
Все еще улыбаясь, он вышел из подворотни и двинулся на другую сторону улицы, где стоял прикованный к крыльцу велосипед.
— Сейчас я расскажу тебе, что такое искусство, — сказал он, взбегая по ступенькам.
Всего на одну ночь. А может быть, навечно.
Последние велосипеды уже заворачивали за угол. В прощальном салюте он поднял правую руку. Его левая рука с зажатыми в ней тяжеленными кусачками, резиновая рукоятка которых оставляла на ладони ребристые следы, была вытянута вдоль тела. Под изгородями и у крылечек домов по всей улице лежали срезанные замки и сброшенные цепи, а велики, которые они удерживали когда-то, свободные, убегали прочь.
Завыла, приближаясь, сирена. Он поднял голову и слизнул с губ капли дождя. Вода попадала в глаза, скапливаясь в уголках. Он зажмурился, ожидая, когда во мраке плотно сжатых век вспыхнет многоцветная радуга огней. В них всегда кроется какое-нибудь предзнаменование. И в ночном небе, в его запорошенном звездной пылью изгибе, тоже. Так много огней... И в каждом — тайна, которой не хватает лишь голоса, чтобы раскрыться и вырваться на свободу.
Как велосипеды, освобожденные скитальцем-собратом.
Он сам стал бы их голосом, будь у него нужные слова.
Когда прибыла полиция, он стоял и смотрел в небо, ища в нем тайных знаков.
«Отпустите меня, братцы, отпустите...» На проигрывателе стоял новый диск «Погс» «Если Господь меня разлюбит». В динамиках — один расположился поверх ящика, среди наполовину выжатых тюбиков краски и жестянок со скипидаром, другой оседлал подоконник, отделенный от залитой потоками дождя Йор-стрит расстоянием в два этажа, — журчала заглавная композиция альбома. Она оказалась бойчее, чем можно было ожидать, судя по названию, а Шэйн МакГован хриплым по обыкновению голосом не столько пел, сколько жевал и выплевывал слова.
Сердитый у него голос, решила про себя Джилли, потихоньку подтягивая припев. Даже когда поет нежную песню. А чего же вы хотите от группы, которая изначально называлась «Поуг Махоне», что по-ирландски означает «поцелуй меня в зад»?
Сердитый, дерзкий и грубый. Как и вся их музыка. Зато честный, иной раз даже чересчур, что и заставляло Джилли вновь и вновь возвращаться к его песням. Потому что должен же кто-то хотя бы иногда говорить всю правду.
— И что ты в них находишь, не понимаю, — начала Сью.
Она давно уже морщилась над текстами, напечатанными на внутреннем конверте пластинки. Наконец отложила его и откинулась на латанную-перелатанную спинку одной из двух кушеток в комнате Джилли.
— По-моему, музыка существует для того, что бы доставлять удовольствие, разве нет? — добавила ока.
Джилли покачала головой:
— Музыка существует для того, чтобы заставлять человека чувствовать — радость, печаль, гнев, что угодно, — а не убивать в нем способность думать, как это бывает почти со всеми песнями, попадающими обычно в чарты. Мне, например, просто времени жалко на белиберду типа «отдайся, детка» и прочее в том же духе.
— Джилли, да ты никак снобом становишься?
— Это я-то? Не смеши меня, подруга!
Сьюзан Ашворт, обитательница благопристойного района города, и в самом деле дружила с Джилли, хотя одна была воплощенная изысканность, а другая — сущая оборванка. У Сью прямые светлые волосы ровной волной спускались чуть ниже плеч, в то время как Джилли лишь с помощью огромной заколки удалось усмирить нынче вечером свой ураган темных кудряшек, сколов их на макушке, так что они свисали на бок, точно поникший ирокез распрощавшегося с последними иллюзиями панка. Обеим было немного за двадцать, обе были тоненькие и голубоглазые, — впрочем, для блондинки, как считается, ничего необычного в этом нет, а вот электрическая синева глаз Джилли в сочетании со смуглой кожей придавала ее лицу выражение непрестанного изумления. Сью пользовалась косметикой — не много и не мало, а как раз в меру, зато особу Джилли украшали разве что пятна от угля для рисования где-нибудь на лице да следы краски под ногтями.
Сью работала архитектором, выполняла заказы муниципалитета; у нее была квартира в хорошем районе, а ее родители жили на пляже, где простому смертному после восьми вечера без письменного разрешения, кажется, и появляться не стоило, — по крайней мере, именно на такие размышления наводила регулярность, с которой полицейские патрули останавливали чужаков, чтобы проверить у них документы. Одевалась она так, что даже предложение пойти в ресторан на обед и вечеринку с коктейлями не застало бы ее врасплох.
Джилли осталась верна свободному искусству, не имеющему отношения к планированию городских построек первой необходимости, зато вынуждена была подрабатывать в кафе и других местах, чтобы платить за квартиру. Одежду она носила мешковатую, что-нибудь наподобие белой футболки двумя-тремя размерами больше, чем нужно, и синих поплиновых штанов на шнуровке, какие были на ней в тот вечер, и неизменный альбом в руке.
Сейчас он как раз лежал у нее на коленях, а она, с подушкой за спиной, сидела на раскладной кровати, в такт музыке постукивая носками балетных тапочек друг о друга. «Погс» играли инструменталку под названием «Метрополия», которая больше всего напоминала гибрид кельтской скрипки с музыкальной темой из полицейского сериала.
— Не знаю, я в них ничего хорошего не вижу, — отозвалась Сью. — Добро бы хоть пел как следует, парень этот, а то...
— Ну и что, зато он вкладывает в песню свои чувства, а это важнее, — возразила Джилли. — И вообще это же инструменталка. Здесь голос...
— Ни к чему. Знаю. И все равно...
Дребезжание телефона вклинилось в их разговор.
Трубку сняла Сью: во-первых, она все равно сидела ближе, а во-вторых, знала, что лентяйка Джилли наверняка начнет прикидываться, будто у нее что-нибудь болит, чтобы только не вставать с кровати. Послушав с минуту, она положила трубку на место, причем лицо ее приняло странное выражение.
— Не туда попали?
Сью покачала головой:
— Да нет. Это был кто-то по имени... э-э-э, кажется, Цинк? Он сказал, что его схватили два Элвиса Пресли, переодетые в полицейских, и не могла бы ты прийти и объяснить им, что он не похищал велосипеды, а просто отпускал их на свободу. Потом он повесил трубку.
— О черт! — Джилли запихнула альбом в сумку и скатилась с кровати.
— Это что-то значит?
— Цинком зовут одного парнишку с улицы.
Сью театрально закатила глаза, но все же встала:
— Мне взять чековую книжку?
— Зачем?
— Залог платить, вот зачем. Иначе как мы его из тюряги вытащим? Ты что вообще телик не смотришь?
Джилли яростно мотнула головой:
— Вот еще! Чтобы мне инопланетяне мозги промыли?
— Хуже всего то, — буркнула Сью, когда они вышли за дверь и зашагали вниз по лестнице, — что временами мне кажется, будто ты не шутишь.
— А с чего ты взяла, что это не так? — ответила Джилли.
Сью снова покачала головой:
— Ладно, я не слышала, ты не говорила.
У Джилли были знакомые по всему городу, в самых неожиданных местах. Она водила компанию со всеми: с важными шишками и старухами мешочницами, уличными мальчишками и университетскими профессорами. Не было человека настолько бедного или, наоборот, настолько богатого, чтобы Джилли не рискнула завязать с ним разговор, где бы и при каких обстоятельствах они ни повстречались. С Лу Фучери, нынешним главой следственного подразделения округа Кроуси, она познакомилась еще в те времена, когда он, начинающий полицейский, на своих двоих мерил Стэнтон-стрит. Именно благодаря ему Джилли простилась с улицей и стала художницей, а не пополнила собой печальную статистику тех, кому не повезло.
— Это что, правда? — выпалила Сью, как только дежурный сержант провел их в кабинет Фучери. — Вы на самом деле так познакомились? — Джилли рассказала ей, что однажды вечером нарисовала Фучери, а он арестовал ее за приставание на улице.
— А, ты про историю с летающей тарелкой в парке университета Батлера? — откликнулся он.
Сью вздохнула:
— Так я и знала. По-моему, я единственная, кому удалось остаться в здравом уме после встречи с Джилли.
И опустилась на один из двух деревянных стульев, что стояли напротив письменного стола в загоне за перегородкой, гордо именовавшемся кабинетом Фучери. За спиной хозяина примостились набитый юридическими книгами и папками с документами книжный шкаф и металлическая вешалка для одежды, на которой в данный момент одиноко болталась легкая спортивная куртка. Сам Лу сидел за столом, рукава его белой рубашки были закатаны до локтей, воротник расстегнут, узел черного галстука ослаблен.
Итальянская кровь Лу давала себя знать и в оттенке кожи, наводившем на размышления о Средиземноморье, и в темных задумчивых глазах, и в еще более темных волосах. Когда Джилли опустилась на свободный стул рядом со Сью, откуда-то из-под бумажных завалов на своем столе он извлек смятую пачку сигарет и предложил вошедшим закурить. Желающих не оказалось, и он, затянувшись, снова бросил пачку на стол.
Джилли пододвинула свой стул ближе к столу:
— Так что он там натворил, Лу? Трубку взяла Сью, и я не знаю, все ли она поняла правильно.
— Ну, уж телефонный-то звонок я принять в состоянии, — возмутилась Сью.
Но Джилли только отмахнулась от нее. Настроения препираться из-за пустяков у нее не было.
Лу выдохнул в потолок струю сизо-голубого табачного дыма:
— Нам давно уже не дает покоя банда подростков, угоняющих велосипеды, — начал он. — Сначала они орудовали на пляже, что само по себе для полиции не подарок, хотя у тамошних обитателей столько всяких «БМВ» и «мерседесов», что я даже не знаю, как они вообще заметили пропажу таких мелочей, как велосипеды. Но ведь богатых хлебом не корми, дай пожаловаться, вот воришкам и пришлось перенести свою преступную деятельность в Кроуси.
— Где без велосипеда иной раз как без рук, — кивнула Джилли.
— Вот именно.
— А Цинк тут при чем?
— Патрульная машина подобрала его посреди улицы, где он стоял с тяжеленными кусачками в руках. И ни одного велика кругом. По всему кварталу будто метлой прошлись, только срезанные замки да цепи на асфальте.
— И куда же они девались, эти велики?
Лу пожал плечами:
— Кто ж их знает. Может, стоят в какой-нибудь подпольной мастерской в Фоксвилле, где им перебивают номера. Джилли, ты должна убедить Цинка рассказать нам, с кем он работал. В конце-то концов, они ведь сбежали, а его оставили всю эту кашу расхлебывать, так что ни по каким понятиям он ничего им теперь не должен.
Но Джилли только покачала головой:
— Не может этого быть. Цинк никогда не связывался с криминалом.
— Ты мне еще будешь рассказывать, что может быть, а чего не может, — возмутился Лу. — Если этот парень и дальше будет болтать про клонов Элвиса, думающие машины с Венеры и гребаные бродячие велики... — тут он бросил взгляд на Сью и прикрыл невольно вырвавшееся ругательство смущенным покашливанием, — бродячие велики, которые уводят одомашненные на свободу, то скоро загремит в дурку, вот что вполне может быть.
— Это он сам тебе рассказал?
— А то кто же. Якобы потому он и срезал замки, чтобы помочь велосипедам последовать, цитирую, «за их духовным вождем, который поведет их домой, в тайное место, известное только ему».
— Что-то новенькое, — прокомментировала Джилли.
— Ты что издеваться надо мной сюда явилась, что ли? — взорвался Лу. — Что-то новенькое, значит? И это все, что ты можешь сказать? А клоны Элвиса — просто бородатая шутка? Христос на комете. Ну почему ты не хочешь мне помочь? Все, что от тебя требуется, это разговорить его, чтобы он рассказал нам все как есть, а уж о том, чтобы он не схлопотал срок, я позабочусь.
— Христос на комете? — переспросила Сью тихо.
— Ну сам подумай, Лу, — как ни в чем не бывало продолжала Джилли. — Как я могу заставить Цинка рассказать то, о чем он не имеет понятия? Может, он те кусачки на улице нашел, а тут как раз и полиция нагрянула. Откуда нам знать, на самом ли деле...
— Он сам признался, что срезал замки.
Джилли с присвистом выдохнула:
— Понятно. — Плечи ее опустились. — Постараюсь забыть то, что ты сейчас сказал.
— А вдруг велики и впрямь сами ушли, — сказала Сью.
Лу ответил ей усталым взглядом, но Джилли заметно приободрилась:
— И в самом деле, — начала она.
— Джилли, ради бога, — перебила ее Сью. — Я же просто пошутила.
— Знаю, — последовал ответ Джилли. — Но я столько странного перевидала на своем веку, что готова поверить чему угодно.
— Полиция, однако, твоей готовности не разделяет, — сообщил Лу. По его официальному тону Джилли сразу поняла, что шутки кончились.
— Знаю.
— Мне нужны велосипедные воры, Джилли.
— Ты арестуешь Цинка?
Лу покачал головой:
— У меня нет для этого оснований, разве что косвенные улики.
— Но ведь вы, кажется, сказали, что он сам признался в том, что срезал замки, — удивилась Сью.
Джилли метнула в ее сторону короткий яростный взгляд, яснее слов говоривший: «Не мути воду, не видишь, он уже готов дать нам то, за чем мы пришли!»
Лу кивнул:
— Да. В этом он признался. А заодно и в том, что знаком с бродягой, который на самом деле вовсе не бродяга, а шпион с Плутона, и еще спросил, почему патрульные сменили белые костюмы из Вегаса на униформу. Просил, чтобы они спели «Отель разбитых сердец». Ближайшим родственником назвал снежного человека.
— Gigantopithecus blacki,— произнесла Джилли.
— Что? — переспросил Лу.
— Один парень из вашингтонского университета придумал снежному человеку латинское название. Giganto...
— Не трудись, дальше я понял, — перебил ее Лу и снова повернулся к Сью. — Так что, вы понимаете, учитывая все остальное, его признание не многого стоит. Любой адвокат, даже самый распоследний, вмиг его от тюрьмы отмажет и вспотеть не успеет.
— Значит, сейчас он свободен и мы можем его забрать? — спросила Джилли.
Лу снова кивнул:
— Да. Забирайте. Только присматривай за ним как следует, Джилли. Попадет сюда еще раз, я его мигом на психиатрическое освидетельствование отправлю. И попробуй все же уговорить его сознаться, ладно? Это не только мне нужно, но и ему тоже. Если мы распутаем это дело и обнаружим, что он в нем замешан, ему это так просто с рук не сойдет. Спасательные жилеты мы тут не выдаем.
— Нет? И даже тем, кто приглашает тебя на обед? — сияя, спросила Джилли, довольная, что Цинк не попадет в тюрьму.
— Чего?
Девушка схватила со стола карандаш и бумагу, быстро нацарапала: «Джилли Копперкорн задолжала Горячке Лу один обед в любом ресторане на его выбор» — и передала записку ему.
— По-моему, это называется подкупом должностного лица, — сказал он.
— Да? А я называю это дружеским общением, — ответила Джилли невозмутимо и широко улыбнулась.
Лу глянул на Сью и закатил глаза.
— Нечего на меня так смотреть, — заявила та. — Я здесь единственный нормальный человек.
— Это ты так думаешь, — съязвила Джилли.
Лу поднялся из-за стола, всем своим видом показывая, как он устал.
— Ладно, пошли выпускать вашего героя, а то еще подаст на нас в суд за то, что кофе не из Царства Мертвых ввозим, — сказал он и зашагал по направлению к изолятору.
Цинк выглядел как любой уличный мальчишка, дня два не встречавшийся с сытным обедом. Джинсы, футболка и куртка на нем были потрепанные, но чистые; зато голова напоминала плохо подстриженный газон, тут и там покрытый восклицательными знаками взъерошенных прядей. Для человека, не знакомого с наркотиками, зрачки его темно-карих глаз были подозрительно широки. Семнадцатилетний, он вел себя как первоклассник.
Жил он в Верхнем Фоксвилле, на чердаке заброшенного дома, куда самовольно вселился в компании двух свободных художниц, специальностью которых были перформансы; туда Джилли со Сью и доставили его на машине последней. По-настоящему это был никакой не чердак, а верхний этаж нежилого доходного дома, который кто-то изобретательный превратил в подобие студии, разобрав все перегородки, так что только опорные колонны да пожитки самовольных поселенцев скрашивали теперь зияющую пустоту.
Когда они приехали, Люсия и Урсула были дома, репетировали новый номер под аккомпанемент странной мешанины звуков, источником которой служил включенный на минимальную громкость магнитофон: электронную музыку периодически прерывал звон бьющегося стекла. Завернутая в полиэтилен Люсия лежала на полу, ее черные волосы веером рассыпались над головой. То и дело она дергала рукой или ногой, отчего полиэтилен туго натягивался вокруг ее тела. Урсула, скорчившись рядом с магнитофоном, монотонно повторяла стихотворение, которое состояло из одной строки: «Нет никаких законов». С тех пор как Джилли видела ее в последний раз, Урсула побрилась налысо.
— Что я здесь делаю? — тихо спросила Сью. Она даже не пыталась скрыть изумление.
— Наблюдаешь жизнь другой половины общества, — ответила Джилли, направляясь к свалке принадлежавшего Цинку барахла, которая занимала добрую треть чердака.
— Ты только посмотри на это, — не унималась Сью. — И как он его сюда затащил?
Она ткнула пальцем в настоящий «фольксваген»-"жук", правда без колес и крышки капота, стоявший на кирпичных подпорках. Вокруг него в диком беспорядке валялись куски железа, обломки мебели, коробки, набитые какими-то проводами, и еще бог знает какая дребедень.
— По частям, — объяснила Джилли.
— А потом заново собрал здесь?
Утвердительный кивок.
— Ладно. Верю. Но зачем?
— У него самого не хочешь спросить?
Джилли не сдержала усмешки, видя, как подруга отчаянно затрясла головой. Еще бы, всю дорогу из полицейского участка Цинк излагал ей свою теорию мироздания в деталях: суть, дескать, в том, что планета Земля есть не что иное, как приют для душевнобольных инопланетян, вот почему все вечно идет наперекосяк.
Теперь он покорно топал за ними, задержавшись лишь, чтобы поприветствовать соседок:
— Привет, Люс. Здорово, Урс.
Люсия и бровью не повела.
— Нет никаких законов, — отозвалась Урсула.
Цинк вдумчиво кивнул.
— Может быть, это как раз и есть закон? — высказала предположение Сью.
— Не заводись, — сказала Джилли. Потом обернулась к Цинку: — С тобой все будет в порядке?
— Жалко, ты не видела, как они уходили, Джилл, — ответил он. — На улице прямо свист стоял, когда они, мокрые, блестящие, уносились прочь, в горы.
— Уверена, это было здорово, но ты должен пообещать мне не выходить на улицу недельку-другую. Выдержишь? Ну, по крайней мере пока полиция этих велосипедных воров не поймает?
— Да не было никаких воров. Я ведь сказал Элвису Два, они ушли сами.
Сью странно на него посмотрела:
— Элвису Два?
— Не задавай вопросов, — одернула ее Джилли. Потом взяла Цинка за руку. — Просто посиди несколько дней дома, ладно? Пусть велики и дальше уходят сами.
— Но мне нравится смотреть, как они уходят.
— Ну сделай это ради меня, пожалуйста.
— Попробую.
По лицу Джилли скользнула улыбка.
— Спасибо. Может, тебе что-нибудь нужно? Деньги на еду?
Цинк мотнул головой. Джилли торопливо чмокнула его в щеку и взъерошила восклицательные знаки непокорных прядей на его макушке.
— Я заскочу завтра проверить, как ты тут, ладно? — Он кивнул, Джилли развернулась и направилась к выходу. — Пошли, Сью, — окликнула она подругу, когда та притормозила у магнитофона, где продолжала свой речитатив Урсула.
— Так что там у нас сегодня на повестке дня? — спросила она у поэтессы.
— Нет никаких законов, — ответила Урсула.
— Так я и думала, — ответила Сью, но тут Джилли подошла и дернула ее за руку.
— Не удержалась все-таки, — прошипела она.
Сью только ухмыльнулась в ответ.
— Зачем ты ему потакаешь? — спросила Сью у Джилли, притормозив перед ее домом.
— Почему ты решила, что я ему потакаю?
— Я серьезно, Джилли.
— И я тоже. Он верит в то, о чем говорит. Большего мне и не нужно.
— Но ведь это же сплошное безумие... Клоны Элвиса, сумасшедшие инопланетяне...
— Велики оживающие, не забудь.
Сью обиженно посмотрела на подругу:
— Помню. О том и речь: все его слова — сущий бред.
— А вдруг нет?
Сью покачала головой:
— Меня ты на это не купишь.
— Пусть верит во что хочет. Кому от этого хуже? — Джилли наклонилась и чмокнула подругу в щеку. — Ладно, я побежала. Спасибо за все.
— Может, ему от этого хуже, — возразила Сью, когда Джилли уже открыла дверцу машины. — Может, он сам отнимает у себя последнюю надежду на нормальную жизнь. Случай приходит, стучится в дверь, а дома нет никого. Джилли, он не просто странный. Он сумасшедший.
Джилли вздохнула:
— Сью, его мать была проституткой. Он действительно немного не в себе, а все потому, что когда ему было шесть лет, ее сутенер взял да и сбросил его с лестницы, так что он целый этаж пролетел, и заметь, не потому, что Цинк что-нибудь плохое сделал или его мать в тот день мало клиентов закадрила, нет, просто тому психу так захотелось. Вот такая у Цинка была нормальная жизнь. Сейчас ему хорошо, гораздо лучше, чем у приемных родителей, которым нужен был не он сам, а ежемесячные чеки от социальной службы на его содержание. И уж конечно, лучше, чем в психушке, где его вмиг накачали бы наркотиками или заперли в комнате с обитыми войлоком стенами, заикнись он кому-нибудь о том, что видит.
Сейчас у него есть своя жизнь. Не ахти какая, по твоим стандартам, да и по моим тоже, но это его собственная жизнь, и я не хочу, чтобы кто-нибудь ее у него отнял.
— Но...
— Ты хочешь добра, я знаю, — перебила Джилли, — но не все получается так, как нам кажется правильно. У социальной службы просто нет времени на таких, как Цинк. Там он превратится в еще одно «дело», которое будут перекладывать вместе со всякими бумажками из одной стопки в другую. У нас, на улице, своя система, и она работает. Мы сами заботимся о своих, только и всего. Все заботятся друг о друге: и старуха кошатница, которая ночует в подворотнях с полудюжиной паршивых котов, и Грубиянка Руфь, которая ругается с пассажирами в метро, да все.
— Утопия, — ответила Сью.
Безрадостная усмешка тронула уголки губ Джилли.
— Да. Знаю. На улице дерьма на душу населения приходится больше, чем в других местах, но что поделаешь? Жить-то надо, вот мы и живем. Стараемся, как можем.
— Жалко, я не понимаю этого так, как ты, — вздохнула Сью.
— И не надо. Ты хороший человек, Сью, просто наш мир не для тебя. В гости приходить — всегда пожалуйста, но жить с нами ты не сможешь.
— Наверное, ты права.
Джилли хотела добавить что-то еще, но передумала, улыбнулась ободряюще и вышла из машины.
— До пятницы? — спросила она, прежде чем закрыть дверцу.
Сью кивнула.
Джилли стояла на тротуаре и смотрела вслед удаляющейся «мазде», пока машина не повернула за угол и задние огни не скрылись окончательно из виду; только тогда она поднялась наверх, в свою квартиру. Огромная комната давила тишиной, Джилли была взвинчена и, зная, что все равно не уснет, вставила в магнитофон кассету — Линн Харрел исполнял какой-то концерт Шумана — и принялась готовить новый холст, чтобы начать работать с утра, как только выйдет солнце.
2
Снова заморосил дождь, покрывая асфальт и фонарные столбы, перила и дорожные знаки влажным лаковым блеском. Цинк стоял в подворотне, в густой тени, новые кусачки приятно оттягивали ему руку. Искры отраженного света плясали в глазах. Он облизал губы, и в резком металлическом привкусе городского дождя ему почудилось дыхание далеких лесов и свежесть горных перевалов.Джилли много знает о том, что есть, думал он, и о том, что могло бы быть, и все же кое-чего она просто не понимает. Ей кажется, что искусство — это когда покрывают красками холст или вырезают фигуру из камня. Или записывают на бумагу истории и стихи. Но это не так. Музыка и танец — вот что ближе всего к настоящему искусству, но и то лишь до тех пор, пока они живут сами по себе, а не на пленке. Ноты — это еще не музыка, а всего лишь мертвые чернильные жучки на белом листе. Хореография — только план танца, а не сам танец.
Искусство в том, чтобы выпускать искусство на свободу. Все остальное — лишь воспоминания, как их ни храни. На пленке или на бумаге, в камне или на виниловой пластинке.
Пленное искусство повсюду, куда ни глянь. Все кругом, живое и неживое, рвется на свободу.
Вот о чем шепчут огни, вот в чем их тайна. Вольные огни в ночном небе, и прирученные огни здесь, на земле, все они твердят об одном. И ведь понять их совсем не сложно, надо только уметь слушать. Неоновые вывески и уличные фонари тоже хотят стать звездами, разве не ясно?
Они хотят свободы.
Улыбаясь, он наклонился, поднял с земли камень и одним точным быстрым движением послал его в стеклянный колпак ближайшего фонаря. Раздался более чем удовлетворительный треск, огонек под стеклом моргнул и умер, ухмылка на лице парня стала еще шире.
Теперь это тоже часть его тайны, той, о которой шепчут с ночного неба голоса.
Свободные.
Все еще улыбаясь, он вышел из подворотни и двинулся на другую сторону улицы, где стоял прикованный к крыльцу велосипед.
— Сейчас я расскажу тебе, что такое искусство, — сказал он, взбегая по ступенькам.