Фостер Алан Дин. Инфернальная музыка

   – Это было давным-давно. Я учился в колледже, решал, дотягивать ли на адвоката или оставаться с любимой музыкой.
   – Да уж, трудный выбор.
   Циммерман хихикнул:
   – А ты сомневаешься? Ты моих родных не знаешь.
   – Вот что, дядя, только не надо тут мне ныть про родню, – осерчал Газерс. – Мои предки в Скарсдейле живут, снобье, каких свет не видел.
   Я для них паршивая овца, и когда бываю дома, вожу гостей через дверь для слуг, чтоб ты знал! Друзья моих предков говорят, что я своих знакомых по помойкам собираю, прикинь.
   – А мои предки считают, мне самому на помойке место, – пробормотал Циммерман.
   – Я надеялся, если группа прогремит, моя родня… – Газерс оборвал фразу, и Джон-Том понял, что под маской спокойствия прячется настоящий страх. И одиночество. Эта троица – просто большие дети, для них музыка – весь мир. И вот их обидели, обокрали, даже пустякового мотивчика не оставили в утешение. Разве они не заслуживают сочувствия?
   – Я верну вам музыку. – Он с удивлением услышал страсть в своем голосе. – Она наверняка там, вместе с остальной.
   – Ты уж поосторожней, приятель, – предостерег Хилл. – Хинкель с виду сущее чмо и поет, как сливной бачок, но парень он не слабый. Я это серьезно говорю.
   – Ничего, нам встречались субчики и покруче, – Мадж погладил рукоятку меча. – Правда, чувак? Ты отвлечешь его песенками, а мне, можа, подвернется шанс маленько раскроить клепаную глотку. Оченно трудно колдовать, када у тебя из шеи торчит полфута стали.
   – Поговорим о его возможностях. – Джон-Том повернулся к Газерсу:
   – Ты бы не мог получше описать тех, кто ему помогает?
   Гитарист состроил кислую мину.
   – Толку не будет. Похоже, они сменяют друг дружку по его прихоти.
   Достаточно будет сказать, что он там не одинок. Вокруг Хинкеля собрались таинственные силы, и они ему конкретно симпатизируют.
   – А хуже всего то, – добавил Хилл, – что он все еще поет. Типа, сам для себя. Постоянно. Если день погожий и ветер в нашу сторону, не услышать его невозможно. – Он глянул на клубящиеся злые облака. – Скажи спасибо грому.
   – Маленько странноватый гром-то, – заметил Мадж, – шума много, а молний нету.
   – Лично я так считаю, – решил поделиться своими предположениями Циммерман. – Хинкель до того паршиво поет, что у стихий начинается мигрень, и для природы этот гром как бы способ выражения протеста.
   – Кто услышит Хинкеля, тот возненавидит, – добавил Хилл. – Это наш лозунг. Мы даже несколько песен на эту тему сочинили. Музыку он у нас отобрал, но стихи придумывать не мешает. Такая задачка ему не по зубам.
   Газерс энергично кивнул:
   – У нас тут свободного времени уйма. Уже двойной альбом составили.
   – На его лице появилась мечтательная мина. – Кто услышит, обторчится… Эх, вернуться б домой…
   Хилл вдруг выпрямил спину:
   – Эй, ребята, что это с вашей ручной гармонией?
   Музыкальное облачко, гудя и звеня, лучась и искрясь, понеслось вверх по склону, затем остановилось, покрутилось, сияя, вокруг невидимой оси и вернулось. И повторило красноречивое приглашение, а потом еще раз.
   – Беспокоится. – Джон-Том поглядел на Маджа. – Ладно, хватит разговоров. Решили делать дело – не будем откладывать.
   – Ага, чувак, тут я с тобой согласен. – У выдра решительно блестели глаза. – Не, ты тока вообрази: мир без музыки! Под че прикажешь зенки заливать? Под че на танцульках выдрючиваться? Под че красотку…
   – Идем. И тихо. – Джон-Том двинулся за нетерпеливым облачком. Через два-три шага оглянулся. – Парни, вы с нами? Вы рискуете потерять не меньше, чем любой другой.
   Музыканты обменялись взглядами. Хилл высказался за всех:
   – А фиг ли? Что еще он может нам сделать?
   – И то сказать, – согласился Шплиц-Циммерман.
   Газерс поравнялся с чаропевцем:
   – Мы пройдем с вами, чисто конкретно, сколько сможем, и постараемся помочь, но особо на нас не рассчитывайте. Этот Хинкель, гад, слишком хорошо нас изучил. – Он зашагал вверх по склону. – Только на одно надеюсь: застать его в спокойном настроении.
   – Да что я, по-твоему, безголосых придурков не слышал?
   Джон-Том осторожно перешагнул через гнилой пальмовый ствол.
   Гитарист оглянулся:
   – Нет, друг ты мой чаропевец, по-настоящему безголосого придурка ты еще не слышал.

Глава 22

   Склон уверенно набирал крутизну, уступ громоздился на уступ. Время от времени Джон-Том помогал коротконогому выдру, но покамест риск сорваться не возникал. Преодоление даже самых труднодоступных участков требовало только решимости, чувства равновесия и крепкой хватки.
   Джон-Тому восхождение давалось относительно легко, однако у Маджа, обычно неутомимого, участилось дыхание, превратившись в надсадное «пых-пых-пых». С высотой растительность неуклонно редела. Музыкальное облачко вело скалолазов вперед и вверх.
   – Слышишь?
   Джон-Том остановился прислушаться и передохнуть.
   Мадж кивнул.
   Воздух заполнялся нежным, деликатным шелестом. Звуки были расплывчаты, но слух не резали, их громкость увеличивалась с каждым шагом.
   – А че, не так уж плохо, – выразил свое мнение выдр.
   – Это не Иероним. – Газерс развернулся влево. – Слышите? Вон оттуда!
   По склону горы струилась музыка. Отчетливо улавливались протестующие, страдальческие ноты, и это побудило искрящееся облачко юркнуть за спину Джон-Тома и зазвенеть, как напуганный будильник.
   Целые такты, выломанные из своих так-товых черт, неслись по поверхности музыкального потока гармоническим плавником. Реверберации, отдельные ноты, переборы, посвист, эхо погребального плача, взревывание маршей – все бессистемно роилось и смешивалось в мелодичном селе. Музыка пронеслась мимо них песчаной бурей, состоящей не из пыли, а из нот, ударила по барабанным перепонкам безумной какофонией, какой не состряпать и десятку объединившихся композиторов-авангардистов.
   Она мощно потянула к себе музыкальное облачко, но крошечный комочек гармонии прижался к спине Джон-Тома, спрятавшись за дуару, как за щит.
   И появился лишь после того, как сель пронесся мимо, потеряв по дороге несколько случайных арпеджио.
   – Эхма, кабы я мог такое лабать!
   У Циммермана звенело в ушах.
   – Это никому не под силу.
   Газерс тряс головой, словно хотел очистить уши от застрявших в них нот.
   – Она повернула и пошла в гору.
   Хилл, уперев руки в бедра, хмуро глядел вверх.
   – Вот так всегда: музыка течет и течет к нему, но никогда не возвращается. Он ее всасывает, как прорва. – Ударник встретил недоумевающий взгляд Джон-Тома и пояснил:
   – Хинкель.
   За главным потоком карабкались вдогонку вялые ручейки музыки.
   Джон-Том шагнул наперерез одному из них, похожему на квартет Моцарта в интерпретации Джона Колтрейна – но лишь похожему. Он знал: все мелодии, кроме творчества «Панкреатического отстоя», принадлежат этому миру. Он убрал ногу, аккорды устремились вверх, но ему показалось, что возобновили они движение неохотно.
   А вдруг сумасшедший Хинкель набрал достаточно сил, чтобы воровать звуки и на родине Джон-Тома? Представьте только: на Земле не останется рока и металла, рэпа и блюза, джаза и фолка, классики и кантри-вестерн, национальной и мировой музыки. Послушать этих несчастных лабухов – так Хинкель способен похитить все до последней колыбельной. Джон-Тому не хотелось жить в мире, лишенном музыки, будь то его родной мир или какой-нибудь другой.
   Над головой раскатился гром, напомнив ему, что предстоит работа.
   Вот тут-то и обрушился на чаропевца кошмарный вой.
   Он съежился. Не столь чувствительный Мадж тоже скрежетал зубами.
   Это было похуже, чем царапанье ногтями по классной доске. Или даже вождение пилочкой для ногтей по обнаженным нервам.
   Не обладали иммунитетом к этой напасти и спутники.
   Шплица-Циммермана била крупная дрожь, Волк-Газерс зажмурился и зажал уши ладонями. Ядерный Хилл держался получше, и это было понятно: как-никак ударник.
   Наконец мерзейшие завывания утихли. Джон-Том выпрямился и перевел дух. Звуковой тремор прошел через все его тело, как тупой нож.
   Музыкальное облачко, расколотое на десяток комочков, уже воссоединялось.
   – Страшней всего в первый раз, потом слегка привыкаешь, – сочувственно заметил Циммерман.
   Басовик оказался прав. Как только восходители двинулись дальше, снова раздался мерзопакостный вой. И на этот раз Джон-Том легче переносил чудовищный голос. Аккомпанемент гитары, если можно было так назвать это явление, тоже был «на высоте» – складывалось впечатление, что исполнитель играет на кошачьих жилах, даже не потрудившись отделить их от живого зверька.
   Джон-Тома, тщательно выбиравшего, куда поставить ногу, прошиб пот.
   Гнуснейшие звуки не только резали ухо – они буравили череп, разъедали мозги, заставляли молить богов о ниспослании временной глухоты. С какой бы радостью чаропевец обменял эту пытку на концерт стаи баньши без малейшего музыкального слуха!
   – Ра-а-а-а-азве ты не хочеш-ш-шь быть мо-о-оей малю-у-у-утко-ой?
   Это походило на завывание самой преисподней. Нет, решил чаропевец, даже ад не перенес бы подобный ужас. Он, Джон-Том, рядом с этим певцом – Карузо.
   У Маджа шерсть стояла дыбом, как у рассерженного кота.
   – Будь я проклят, ежели щас не радуюсь, че у меня такие маленькие ушки! Нет, брат, это не из нашего мира.
   – Вообще-то Иероним, чисто конкретно, из городка Стайвезант, – сообщил Газерс.
   – С трудом верится, что человеческая глотка способна рождать такую дрянь.
   Джон-Том судорожно сглотнул.
   – Ну, как тебе идейка записываться вместе с этим чудом-юдом? – Газерс пригладил пятерней грязные лохмы. – Знаешь, недавно изобрели такую классную штуковину – электронный отпугиватель грызунов. Так вот, если бы понадобился отпугиватель для людей – Хинкелю цены бы не было.
   Когда потустороннее пение возобновилось, его сопровождали неразличимые вокалы и инструменты. По сравнению с соло они были страшны лишь вполовину. Но каждый по-своему вполне отвратителен, решил Джон-Том.
   – А остальные кто? – обратился он к Газерсу.
   – Я ж тебе говорил, Иероним не одинок.
   – Ничего, – упрямо пробормотал чаропевец. – Это всего лишь музыка.
   – Необходимо положить этому конец! – воскликнул Циммерман.
   Ансамбль сопровождал чаропевца и выдра еще сотню футов, наконец Газерсу пришлось остановиться. Последние минуты он мотал головой, как будто в ухо залезла злая оса. С физиономии не сходила мученическая мина.
   – Все, брат музыкант, дальше мы не можем. Ты должен нас понять, мы уже много недель слушаем эту гнусь!
   – Месяцев! – теперь уже и флегматичный Хилл зажимал уши.
   – Веков! – У Циммермана неудержимо слезились глаза. – Даже у камнедробилки по сравнению с этим воем ангельский голосок. Да любая стройплощадка после этой горы покажется филармонией!
   Газерс кивнул:
   – Треск молотилки по сравнению с песнями Хинкеля – «Взлет жаворонка».
   Джон-Том недоуменно сдвинул брови:
   – Я этой вещи не знаю. «Тыквы вдребезги»?
   Газерс отрицательно покачал головой:
   – Вон Вильямс. Ну, все, здесь мы расстаемся.
   Циммерман кивнул:
   – Еще шаг вперед – и у меня башка взорвется.
   – Ну что ж, оставайтесь, – согласился Джон-Том. – Мы понимаем.
   – Понимаем?
   Мадж был не столь снисходителен.
   Пожав руки путникам и пожелав им удачи, трое музыкантов двинулись вниз. По пути их спешного отступления катились камни.
   – Плохая примета, кореш. Скажешь, нет?
   – Спасибо и на том, что сюда нас довели. – Джон-Том пошел дальше. – Помнишь, они говорили, что пытались одолеть Хинкеля, только ничего не вышло. Теперь наша очередь.
   Вокруг сомкнулись черные тучи и обитающие в них громы.
   Тяжело дыша, путники наконец вышли на небольшое плато. Вдали возвышались несколько пиков. Между каменистой, исполосованной расселинами террасой, на которой они стояли, и утесами приютился замок с зубчатыми стенами и башнями. Сложенный из серого сумрака, он был злонамеренной пародией на все средневековые крепости, воздвигнутые на потеху полоумным аристократам.
   На самом деле он был построен из того же материала, что и вся гора, – темного базальта. Камни для его стен были выломаны из неровных краев исполинского вулкана. Верхние ярусы позволяли мельком увидеть море в клочьях вездесущего черного тумана. Еще был вход с подъемным мостом и спускаемой решеткой, но ров отсутствовал. Центральная башня чуть поблескивала от росы.
   Джон-Том порадовался, что в их компании нет архитектора, – от одного взгляда на это сооружение у профессионального зодчего желудок перевернулся бы вверх тормашками. Стены скошены под немыслимыми углами. Ни одного ровного парапета, ни одной отвесной башенки. На каждом зубце, на каждом шпиле развевался темный стяг. Глядя на конечную цель своих странствий, Джон-Том не мог избавиться от ощущения, что развалиться ей мешает только тяжесть валунов, из которых она сложена.
   И ни единого признака жизни, кроме доносившегося откуда-то из недр замка зубодробительного гула.
   – Гнездышко-то музыке ровня, – хмуро прокомментировал выдр.
   Джон-Том рассеянно кивнул и в последний раз оглянулся.
   Внизу лежали искалеченные джунгли. Еще дальше виднелся каменистый берег, кораблик и оторванные от родного дома пассажиры. Далее лежал океан, чистый, просторный, манящий, сулящий радостные встречи в неведомых краях.
   Они с Маджем стояли очень высоко над уровнем моря, но даже отсюда удавалось разглядеть бурунчики – это киты вспарывали спинами зелено-голубую гладь. Чаропевец напомнил себе, что и у этих бедолаг не осталось песен.
   Он вздохнул полной грудью – вот если бы вместе с воздухом ее наполнила отвага – и переместил дуару на живот. Пальцы не так проворны, как в былые времена, легким недостает прежней выносливости.
   Зато есть бесценный опыт, и скоро, похоже, он востребуется – весь, без остатка.
   – Идем.
   – За тобой – хоть к черту в пасть, кореш. Как всегда.
   С этими словами выдр пошел следом за другом к замку, но, как обычно, держался на пару шагов позади.

Глава 23

   Подъемный мост был опущен, зловещая железная решетка поднята. Когда путники осторожно входили в ворота, даже муравей не попытался заступить им дорогу.
   – С охраной тут не ахти.
   Мадж осматривал парапеты в поисках засады. Ничего подозрительного.
   Они проникли в огромный зал центральной башни и там изо всех сил старались не обращать внимания на статуи и картины. Достойные гнусной музыки украшения так и норовили ободрать чувства. Судя по всему, архитектурного вкуса у строителя замка было не больше, чем у банановой кожуры. На стенах висели отталкивающие портреты неизвестных музыкантов.
   – Все – люди, – сделал вывод Мадж. – То есть на мой взгляд. До того хреново написано – трудно разобрать. Случалось мне хавать моллюсков, так некоторые из них куда лучше рисовали.
   – У моллюсков рук нет, – возразил Джон-Том.
   – Шеф, ну, ты ж меня понял.
   Они уже почти пересекли весь зал. Убого сотканный желто-коричневый ковер под ногами упирался в основание солидного трона из золота, изукрашенного музыкальными сюжетами.
   На троне лежала подушка в хлопковой наволочке, отчаянно тосковавшей по стирке. А на подушке восседал и тренькал на электрогитаре некто тощий, весь в прыщах. Носил он джинсы, подвергшиеся неумелому искусственному обесцвечиванию, голубые теннисные туфли, на вид сверхъестественно дорогие, а на самом деле – некондиция фирмы «Кмарт-Корпорейшн», протертую спортивную фуфайку с вырезом до пупа и халтурно отшелкованными персонажами мультика, а еще – паленую в Гонконге бейсболку козырьком назад. Даже пират на эмблеме грешил явно восточными чертами лица.
   Пока одна кисть вальяжно покоилась на грифе гитары, вторая потянулась к огромной золотой чаше с инкрустацией из носорожьего рога, до краев наполненной картофелем-фри с кетчупом. Цвет кожи – как у рыбьего брюха, крайняя нескоординированность движений, узкая, с заостренными чертами физиономия – все это сразу бросилось в глаза пришельцам. Карие глаза были обрамлены спутанными грязными черными волосами. Джон-Тому вспомнился некогда виденный им портрет бирюковатого Икабода Крейна в дешевом томике Вашингтона Ирвинга. Как ни старался, он не сумел найти в сидевшем на троне субъекте хоть одну привлекательную черту.
   Смахнув с уголка рта прилипший брусочек картошки, незнакомец напрягся – увидел незваных гостей. Кусочек полетел на пол и присоединился к небольшой, но растущей кучке родственников. Не верилось, что нормальный клубень мог желать себе такого удела.
   Джон-Том не заметил провода от гитары, но о том, что она к чему-то подключена, однозначно говорило адское подвывание. Все-таки волшебство – штука неплохая, вполне способно дать невидимый заменитель розетки.
   Пробудившийся в нем профессионал сразу задался вопросом: что это за магия – постоянного или переменного действия?
   Из тощего живота сидевшего на троне человека исторгся неприятный звук.
   – Кто вы такие, и кой черт вас сюда занес?
   В пронзительном крике страдающей диспепсией вороны слышалась тревога, но не было страха.
   Джон-Тома поддерживала дуара. Да и Мадж стоял рядом – правда, в нескольких шагах позади. Снаружи в зал ворвался гром. Давненько чаропевец не попадал в столь серьезную переделку. А что, если он проиграет? Понятное дело, куда уютней сидеть у камина и развлекать песенками семью и друзей, и чтобы на заднем плане играли детеныши.
   Сейчас очень многое поставлено на кон, и не только жизни Джон-Тома и Маджа.
   А вдруг его на сей раз подведет стихотворчество? Или сила голосовых связок, или быстрота пальцев? Что, если…
   Не кличь неприятности, всегда твердила ему Талея. Они и без зова нагрянут.
   – Мы сами пришли, – сказал он тощему музыканту.
   Взгляд Иеронима Хинкеля уперся в дуару.
   – Ты тоже музыкант?
   Ни бьющие в цель оскорбления, ни площадная брань, ни демоническая угроза не укрепили бы дух Джон-Тома лучше, чем эта простенькая фраза.
   – Совершенно верно. Пою и играю на дуаре. А ты?
   – Играю сам для себя, по большей части.
   Мадж, несмотря на окружающую обстановку, а может быть, как раз из-за нее, по-выдровому хихикнул.
   Хинкель быстро скосил на него глаза:
   – Вижу, ты привел с собой большую крысу.
   Тут Мадж не только вышел из тени Джон-Тома, но и сделал несколько шагов вперед.
   – Шеф, тебе следует знать, че я никакая не клепаная крыса, а выдр, вот так. А еще хочу довести до твоего прыщавого сведения, просто в порядке светской беседы, че второго такого урода в человечьем племени нет, по крайней мере, мне он на глаза еще не попадался.
   – Ладно, ладно, вот что я тебе на это скажу… – Хинкель оборвал фразу. – Погоди-ка! Почему это я с тобой спорю? Я же здесь командую.
   Повелеваю, так сказать, музыкой сфер.
   – Каких таких сфер? – Пальцы Джон-Тома были наготове. – Тех, что у тебя между ног?
   – Э, брат, да ты шутник. Откуда такой? Вроде не местный.
   – Когда-то я жил в Лос-Анджелесе. А сейчас… сейчас можешь смело считать, что я местный.
   Хинкель кивнул:
   – Как скажешь. Ну, раз ты, приятель, из Лос-Анджелеса, позволяю тебе и твоему хвостатому дружку унести отсюда ноги. Твое счастье, что я по натуре человек добрый. Ты, между прочим, меня от завтрака оторвал.
   Джон-Том взглянул на осклизлую горку картошки с кетчупом и ощутил желание освободить желудок от съеденного на последнем привале.
   – Мы по пути кое-что слышали. Это, часом, не ты ли музицировал?
   – В яблочко. Я над балладой работаю.
   – Над балладой? – Мадж захрипел – душил в горле смех. – Ты эту гнусь балладой называешь?
   – Полегче, Мадж, – шепнул Джон-Том. – Постарайся не выводить его из себя.
   – У тебя что-то на уме, раз ты забрался в такую даль, – задумчиво протянул Хинкель.
   Джон-Том заметил, что, ко всему прочему, у похитителя мелодий отвратительная осанка.
   – Случайные путешественники на мой остров не заглядывают.
   – Нас привела сюда музыка, – ответил Джон-Том. – Горстка аккордов.
   – Он оглянулся и не был удивлен, обнаружив, что сладкозвучный поводырь предпочел остаться во дворе. Едва ли он заслуживал осуждения. – Надлежит вернуть ее законному владельцу. Как и всю остальную музыку, присвоенную тобою без всякого на то права.
   – Законному владельцу? – Хинкель пришел в веселое расположение духа. – Интересно. Свеженькая идея.
   – Пора положить конец кражам, – исполнясь решимости, нажимал Джон-Том. – Ты должен оставить в покое честных музыкантов и певцов, например китов.
   – Черта с два я их оставлю в покое.
   – По словам твоих бывших товарищей по ансамблю, ты ступил на этот скользкий путь из желания остаться единственным существом, способным музицировать, и тогда-де людям волей-неволей придется тебя слушать. – Чаропевец понизил голос. – Смею заверить, ты просчитался. Если посадишь под замок всю музыку на свете, любви к тебе не прибавится.
   – Не прибавится? А вот посмотрим. – Тонкий рот исказила кривая улыбка – визуальный аналог подавленной отрыжки. – Стало быть, вас сюда привели мои бывшие соратники, друзья не разлей вода. Последнее время я был к ним излишне снисходителен, позволял вытворять что вздумается.
   Ничего, они еще заплатят за этот визит.
   – Мы бы и сами нашли дорогу.
   Джон-Том испугался, что усугубит злосчастья и без того жалкого трио.
   – Они себя называют ансамблем! – пробормотал Хинкель. – Шайка джерсийских бездарей! Взять хоть этого Газерса – возомнил, что умеет играть на гитаре. А Хилл! Что за убожество! Ну а Циммерман? Поглядишь на него – решишь, что бас можно доверить любому ханыге. – Раздался визгливый, пронзительный хохот. – То-то раньше носы задирали! А кто они сейчас? Безголосое отребье!
   – Почему же ты не отправишь их домой? – Джон-Том сдерживал растущий гнев. – Чего ради томить их здесь?
   – А того ради! Мне приятно, что им приходится меня слушать. Когда этим зазнайкам был нужен новый певец, они на меня наплевали. Ну а теперь будут слушать, еще как! Целую вечность!
   – Э, шеф, да ты, оказывается, подлый, – прорычал Мадж.
   – Нет, крыса, не подлый. Я справедливый. Знаю себе цену. В музыкальном плане. Знаю цену своему таланту. И все ее скоро узнают – альтернативы никому не оставлю. Любому, кто захочет послушать музыку, придется слушать меня! – Хинкель с самодовольной ухмылкой развалился на троне. – А вот когда все познакомятся с моим выдающимся дарованием, когда зауважают меня, вот тогда я, может быть – может быть! – верну кое-что из старой музыки. Кому-то отдам пьеску для пикколо, кому-то – дурацкую любовную песенку. Но не раньше, чем получу заслуженное признание!
   Он царственно взмахнул рукой.
   – Ну а вам я дарю свободу. Ступайте прочь. Извольте выйти вон! Кыш отсюда! Я сегодня в великодушном настроении.
   Джон-Том нахмурился:
   – У тебя странная речь. Не похоже на обычного хэви-металлиста.
   Иероним Хинкель фыркнул:
   – По-твоему, только этот козел Газерс образованный? Да я чуть не защитил диплом бакалавра на факультете экономики в Нью-Йоркском университете!
   Мадж бочком приблизился к спутнику и прошептал:
   – Чувак, он сплошную лажу гонит! Да где это видано, чтоб кореш изучал экономику и бросил такое выгодное дельце ради пения в сдвинутом ансамбле?
   – Мы не уйдем. – Чаропевец мобилизовал свою стойкость.
   У Хинкеля сдвинулись брови, отчего узкая физиономия вытянулась еще сильнее. Сейчас он выглядел чуть ли не жутко.
   – Пришелец, не зарывайся! Я тебя отпускаю только потому, что ты не из этих безмозглых болтливых животных, вроде твоей крысы.
   Мадж вытащил меч.
   – Шеф, тебе не очень-то легко будет распевать без голосовых связок.
   А хошь, мы тебе поднимем голос на парочку октав – авось он от этого выиграет? И животным, чувак, ты меня напрасно назвал. Я понимаю, обидеть хошь, да тока ниче не выйдет. Потому как мы тут все животные.
   – Он прав, – гордо подтвердил Джон-Том.
   – Ну, допустим. – Хинкель поерзал на троне, перекинув ноги через подлокотник. – Ты слишком много времени провел здесь. И чего же ты ожидаешь от меня?
   – Освободи музыку. Сними с нее волшебные оковы, пусть каждая гармония вернется к заждавшимся инструментам и глоткам. – Джон-Том указал на мрачные стены башни. – Если решишь остаться здесь, царить на этом острове и развлекаться пением, я буду первым, кто тебя поддержит.
   Но красть мелодии у других… тебе как музыканту это не пойдет впрок.
   Совсем наоборот.
   – Чувак прав от и до! – пролаял Мадж. – Знаешь, шеф, на свете много чего можно слямзить. Уж я-то знаю. Но тока не талант.
   – Какое красноречие! Ну что, оба закончили?
   Джон-Том уже подготовил песню.
   – Не совсем. Если до тебя еще не дошло – ничего страшного. Я всегда твердо верил в аудиовизуальную поддержку.
   Его руки легли на дуару, и он запел.
   Из глубин инструмента повалил совершенно незнакомый Маджу эфемерный дым. Густо-фиолетовый, неоново-яркий поток рвался через стык грифов.
   Выдр отступил на несколько шагов. Уж он-то знал: в такие минуты может произойти все, что угодно.
   Что именно – этого и сам Джон-Том подчас не мог сказать.

 
У музыки есть уникальное свойство,
Не всем, очевидно, известно о том,
Ее бесполезно держать под замком,
Простор – основное условие роста
Неважно чего, будь то джаз или рок,
Холодная классика, пылкое буги.