Страница:
– Лиз?
– Я еще здесь.
– Ничего не хочешь сказать?
Она медленно вздохнула, сдерживая раздражение.
– Это очень осложнит твое положение, Джим.
– Ничего. Если ты можешь с этим справиться, то и я справлюсь.
– В том-то и дело. Я не вполне уверена, что могу.
– Повтори.
– Теперь речь идет не о нас, а о тебе. Я не смогу-поддерживать тебя.
– Понятно.
– Здесь кое-что происходит, – сказала она. – Я не могу говорить об этом даже кодом. Пожалуйста, поверь мне на слово.
– Ты просишь как командир и как моя любимая?
– Да.
После долгого колебания я ответил: – Я, правда, хотел бы это сделать для тебя, Лиз. Но… не буду это делать для моего командира и не хочу это делать для моей возлюбленной. Потому что, как бы я ни любил тебя, я не могу понять, что за возня идет вокруг меня.
– Что сие должно означать?
– Когда генерал Уэйнрайт приказал сместить меня с поста офицера по науке в бразильской экспедиции, ты заступилась?
– Джим, я не могу говорить по этому каналу. Не могу сказать то, что тебе необходимо знать. Я могу лишь просить поверить мне.
– Это еще одна вещь, которую я не могу сделать. То, что произошло, подорвало и наши отношения тоже.
– Ясно.
– Не могу, Лиз. И рад бы, но не могу. Мне жаль.
– Мне тоже жаль, – сказала она таким тоном, что у меня чуть не разорвалось сердце.
– До свидания…
Я закончил разговор.
Потом приказал Уиллиг отключить и этот канал.
Уиллиг ничего не сказала, только покачала головой, не отрываясь от работы.
– Спасибо, что оставили свое мнение при себе. С меня причитается, – сказал я.
– Я не произнесла ни слова.
– Вы слишком громко думали.
– Простите, я и забыла, что мне платят не за то, чтобы я думала.
Она развернулась к терминалу и занялась текущими делами.
Я с ненавистью смотрел ей в спину, но злился не на Уиллиг. Я был зол на себя. Конечно… еще не поздно протянуть руку и выключить красную кнопку. Я даже позволил пальцам проскользить полпути к ней, прежде чем остановился. Нет. Не могу.
С досадой отдернув руку, я снова поглубже надвинул ВР-шлем и секунду спустя опять очутился в виртуальной реальности киберпространства, осматриваясь острым взглядом тигра.
Робот стоял, наполовину всунувшись в последнюю дверь-клапан. Даже после того, как мой взгляд сфокусировался, я никак не мог понять, что же такое вижу.
– Что за дьявольщина, эта штука сломалась?..
– Нет, она в порядке, – шепотом ответил Зигель. – Надо подождать. Это займет примерно минуту.
Я наложил на изображение контрольную заставку. Помогло, но лишь немного. Пещера была не столько большой, сколько полной.
Туннель нырял вниз и заканчивался – его стены убегали в стороны, образуя расширение в виде чаши. Все кабели и трубы, выстилавшие стены, вырывались наружу и ниспадали в чашу водопадами огромных спагетти, а затем разбегались по ней, образуя лабиринт питательных артерий. Многие медленно, но отчетливо пульсировали.
По всей пещере – на стенах, на потолке, на полу и даже на всевозможных грибовидных наростах внизу и наверху – мы видели такое буйство хторранской жизни, что кружилась голова; здесь были все те органы, которые встречались в туннеле, плюс масса абсолютно новых. Большинство из них лежало в подобии корзин из перепутанных ползучих лиан или было оплетено сетками сосудов, похожих на кровеносные.
Мы двинулись вниз, на дно чаши.
Тигр вертел головой туда-сюда, сканируя, принюхиваясь, записывая. Мы видели все его кибернетическими глазами. Зрелище вызывало благоговейный страх. Здесь было слишком много всего, чтобы это схватить. Это находилось за пределами нашей возможности различать, узнавать и раскладывать по полочкам. Все одновременно шевелилось и двигалось, пульсировало, перетекало, подрагивало. Это напоминало сумасшествие, ужас, силу, творящую зло. Разнообразные органы – длинные, жирные, влажные, отвисшие, расползающиеся, спутанные в клубок, капающие – возмущенно роптали и протискивались друг между другом. Какой-то органический кошмар. Огромную неглубокую впадину заполняли живые объекты – оргия всевозможных форм, размеров и цветов. На какой-то момент мне показалось, что у меня начались галлюцинации. Причудливость и разнообразие жизни внутри этой камеры ошеломляли, как внезапный удар.
В лучах прожекторов тигра все блестело и переливалось – преобладали всевозможные оттенки влажного алого цвета. Мы запросили общий вид камеры и увидели огромные гроздья распухших, влажно блестящих кроваво-красных органов. Мы придвинулись ближе и увидели отражение своих собственных фасеточных, как у насекомого, глаз на слизистой поверхности яйцевидных ягод – чудовищных раковых образований. Такое могло привидеться только в лихорадочном бреду или наркотическом опьянении.
Внутри этих мешков виднелись крошечные бесформенные пятнышки – они висели, окутанные туманным облаком из тончайших капилляров. Паутинки голубых вен пульсировали вокруг подрагивающих внутриматоч-ных ягод. Белые, нежные на вид, волокнистые сетки окружали каждую гроздь, словно не давая ей рассыпаться, а остальное пространство пронизывала сеточка из еще более тонких шелковистых тяжей. Все покоилось в люльках и гамаках из ажурной паутины.
Щер-Хан поднял голову и повернул ее на триста шестьдесят градусов, еще раз осмотрев пещеру.
Во многих местах с потолка и со стен свисали пальмовидные листья темно– коричневого цвета. Еще в большем количестве присутствовали лиловые, сочащиеся слизью штуковины и торчали жесткие желтые пальцы, очень похожие на кораллы. Под ногами хлюпали оранжевые губчатые наросты. Лужи противной жирной голубой грязи плотным студнем заполняли углубления и щели, образовавшиеся там, где что-нибудь вминалось или прижималось к чему-нибудь. Другие штуковины вылезали, тянулись, удивленно торчали из спутанных клубков. Нежные розовые уши и языки (или просто пенисы?), которые мы видели на стенах туннеля, здесь росли повсюду в изобилии. Их предназначение было еще одной хторранской тайной.
И везде ветвились и вновь сливались бледные вены, ныряя под землю и выныривая наружу, извиваясь в корчах бешеной пляски враждебной нам жизни.
Тигр еще раз обвел все взглядом. Теперь мы приближались к центру камеры.
Мальстрим закручивался уходящей внутрь спиралью. Мертвенно-лиловые корни рощи-хранительницы сложным узором опутывали все кругом, выводковая камера была зажата мертвой хваткой. Размеры, форма, прочность – все определяли корни; они поддерживали потолок, выстилали пол, укрепляли стены как органическая арматура – но они еще и раскрывались. Колонны стволов неожиданно расщеплялись, дробились и трансформировались в узловатых горгулий – скрюченным видом они напоминали своих антиподов, раскорячившихся на поверхности земли.
Меня интересовала природа этих корней. Что за структуры скрывались внутри них, какие они выполняли функции – нервов, сосудов, мышц? Озадачивала причудливость – каким образом столь разнообразные формы и цвета могли сложиться в одну большую головоломку? Мне пришла мысль о перекрученных фрактальных пейзажах, словно изобретенных Морисом Эшером и воплощенных со стремительным блеском Ван-Гога. Я подумал о наркотиках. О химическом неравновесии, сумасбродстве и безумии психопатических фантазий этого пузырящегося волдырями чуда. Миры внутри миров, образующие завихрения Вселенной. Я подошел к пределу своей способности думать и ощутил, как мысли заскользили по поверхности мозга и, ошеломленные и покорные, в испуге замерли. В голове царило полное смятение. В течение какого-то времени я даже думал, что разучился говорить.
Здесь раздавались еще и звуки – невнятное бормотание и бульканье, тошнотворное шипение воздуха, обтекающего мембраны. Органы терлись друг о друга. Мокрое хлюпающее скольжение, переходящее в кожаные скрипы; свистящие выдохи; глухое вибрирующее шлепа-ние, напоминающее удары сердца; что-то еще и почмокивало. Камера тонула в какофонии невнятного бормотания, хихиканья, выдохов и вдохов – словно мы находились в легких какой-то гигантской фабрики. Она влажно и приглушенно пульсировала, с усилием обрабатывая свое тяжелое сырье.
Звуки этой плоти столь же сильно омрачали мое сознание, как и ее вид. Они доносились отовсюду, куда бы я ни повернулся. Я потерял равновесие, поскользнулся и кувырком покатился между влажными органами, телами и глухо пульсирующими трубами – вниз, в лужу слизи, пузырящейся на дне. Задыхаясь, я вскочил на ноги… рывком сдвинул шлем на затылок и открытым ртом стал ловить воздух.
– С вами все в порядке, капитан?
– Нет…
Я протянул руку, пытаясь ухватиться за что-нибудь, за какой-нибудь предмет, за какое-нибудь утешение – и вцепился в руку Уиллиг.
– Перебор, – с трудом выдохнул я, по-прежнему весь перекошенный или, скорее, сведенный судорогой. Меня била крупная дрожь, как последнего труса, только что сбежавшего с поля боя. Я издавал бессвязные звуки, стараясь сообщить хоть что-нибудь из увиденного. И прекрасное и ужасное – все переплелось в единое целое, подобно любовникам, слившимся в смертельном оргазме, спаривающимся в полном забытьи. Это был психоз, вызванный перегрузкой нервной системы. Уиллиг просунула мне в рот горлышко бутылки с водой. Я жадно присосался – рефлекторный акт. Холодная влага испугала меня и привела в чувство. Внимание сконцентрировалось: вода – влажно – пососать – проглотить. Пить. Закрыть глаза. Потом. Открыть и посмотреть на Уиллиг.
– О боже… Позаботьтесь о Зигеле.
– Я в порядке, капитан.
– Ты уверен? – прохрипел я.
– Я успел смыться раньше, – признался он. Уиллиг вытерла мое лицо влажной салфеткой. Она не разрешала мне говорить.
– Все в порядке. Расслабься. Ты просто переутомился. Бывает…
– Знаю. Но только не со мной!
– Нет, и с тобой тоже. Ничего постыдного в этом нет. Руки по-прежнему так тряслись, что я едва удерживал бутылку с водой.
– Но я не понимаю почему? Я же не видел там ничего жуткого…
– Ты пытался охватить слишком многое за очень короткое время. Твой мозг переполнился, перегрелся. – Она, смеясь, обмахивала меня своей шапкой. – Сейчас все пройдет. Просто выжди минуту и перегруппируйся.
Я нервно согнул руки, сжал пальцы.
– Не понимаю, как это произошло. Я просто на минуту сошел с ума. – Набрав воздуха, я задержал его в груди и с шумом выпустил, потому что появилась новая мысль. – Боже мой, только вообразите, что случилось бы, если бы мы воспринимали данные в реальном времени! Полетели бы мозги по всей сети. – Я не знал, шучу я или говорю серьезно.
Психоз нарастает. Слишком всего много, слишком быстро все меняется. Информация прибывает и прибывает. Звуки, прикосновения, зрительные образы; оператор пытается справиться с ними; внезапно все это перехлестывает через него – его способность перерабатывать информацию истощилась. Он теряет связь с реальностью – и настоящей и воображаемой; он начинает биться в конвульсиях, припадке, судорогах эпилепсии.
Иногда виртуальная реальность становится и виртуальным безумием. Известны даже смертельные случаи. Интенсивность переживаний бывает фатальной. Я никогда всерьез на задумывался, что это может случиться со мной, всегда считая, что это происходит только с эмоционально и умственно нестойкими индивидуумами… И над этим тоже следовало хорошенько задуматься.
– Надо выбираться оттуда, – решил я. – Берем пробы и выводим тигра наружу…
– Зигель уже готовится. Ставит аудиофильтры и упрощает картинку видео. Он ждет только вашего приказа.
Я кивнул.
– Пусть начинает, а я умоюсь и потом гляну ему через плечо.
Выбравшись из кресла, я пошел в кормовую часть машины, заперся в туалете, намочил глаза холодной водой, но по-прежнему нервничал и дрожал. Сердце частило, дыхание сбивалось. Чувство было такое, словно я стал тестером на кофеин. Отвратительное чувство – когда оно пройдет? Я сел на унитаз и сжал голову руками. Медленно сосчитал до десяти, потом до тридцати и наконец добрался до сотни. Немного полегчало, но эхо припадка продолжало резонировать по всему телу.
Спустя некоторое время я встал и снова умылся. Посмотрев в зеркало, тут же пожалел об этом.
Обратно я выполз таким же слабым и, открыв задний люк, выглянул в яркий день.
Небо стало розовым.
Небо над горами было розовым, ярким, зловещим, словно кто-то раскрасил стену, загораживающую всю западную часть небосвода.
Как может столь прекрасная и столь мирная картина одновременно быть такой страшной? Она угрожающе нависла над горизонтом, как толстый туманный занавес, равнодушно разделяющий мир надо и после. Безмолвная и огромная, она была ужасна, эта возвышающаяся гряда облаков. Приливная волна из розовой пушистой сахарной ваты уходила ввысь в голубое никуда, и ее нависший гребень уже был готов обрушиться на нас. Тусклое желтое солнце утонуло в ней; скоро оно исчезнет окончательно, и ржавый мексиканский пейзаж окутается саваном теплых сумерек.
Какого дьявола?
Что с Марано? Почему она не предупредила? Я повернулся, чтобы крикнуть…
Черт, где же вторая машина? На небольшом возвышении, где она стояла, было пусто.
Я тупо глазел с полминуты, прежде чем до меня дошло. Тогда я завопил и бросился бежать, но на полдороге остановился, задыхающийся и такой злой, что мог бы сейчас голыми руками разорвать на части целый выводок червей. Примятая трава указывала место, где бронетранспортер юзом съехал вниз и, развернувшись по широкой дуге, направился к месту, откуда нас должны были забрать.
Я стоял, тяжело дыша от душившей меня злобы; потом понял, что ничего этим не добьюсь, повернулся и зашагал к командному танку, матерясь всю неблизкую дорогу назад.
Уиллиг стояла рядом с машиной и внимательно следила за моим спуском. Зигель был занят тем же. Он держал в руках снятый с предохранителя огнемет и выглядел очень встревоженно.
– Где машина прикрытия? – потребовал я ответа. Они молча покачали головами.
– Марано связывалась с вами?
– Последний сеанс связи был примерно полчаса назад. Я уже забеспокоилась, почему она запаздывает, но тут вы…
Уиллиг замолчала на полуслове, не решаясь смутить меня напоминанием о моей временной недееспособности.
Я отмахнулся от ее деликатности и показал на небо.
– Видите?
Они оба кивнули.
– Через полчаса мы будем в розовом по шею. – Я начал отдавать приказы: – Зигель, верни птиц, законсервируй тигра внизу и восстанови спутниковую связь – мы продолжим операцию с базы. – Мой наушник, запищав, ожил. – Локи, закачай во все резервуары воздух на случай, если нам придется немного подышать из консервной банки. Лопец и Рейли, живо наверх, в турели, – вести круговое наблюдение по полной программе. Всем приготовиться к отправлению. Уиллиг, экстренно вызовите транспортную вертушку. Давайте, шевелитесь! Все в ма-шину!
Я залез в бронетранспортер последним и задраил лкм| с герметическим «ф-фу– ушшш».
Уиллиг отрапортовала первой.
– Капитан, я не могу подключиться к сети, – Что?
– Спутники отказываются признавать наш код.
– Этого не может быть.
– Я даже не могу получить метеокарту. Ее слова отдавали безумием.
– Дайте я сам попробую.
Я шлепнулся на сиденье и застучал по клавишам, одновременно проговаривая четкую последовательность ко-манд в микрофон.
«Простите. Ваш код недействителен».
Дерьмо! Чепуха! Я попробовал еще раз – на этот раз со своим личным служебным номером.
«Простите. Ваш код недействителен».
Какое-то время я сидел неподвижно, отказываясь ве-рить. Строка на экране была для меня чем-то непостижи-мым – словно удар дверью по лицу.
– Сукин сын. – Я тихонько выдохнул. – Он нас от-резал.
– Кто?
– Покойный Рэнди Данненфелзер.
– Что? Разве он умер?
– Завтра, – заверил я и позвал: – Зигель?
– Тигр переведен в режим консервации, но я никак не могу связаться со спутником.
– Неудивительно. Ладно. Будем действовать по плану Б. Валада, как у нас с продовольствием и водой?
– Хватит на две недели.
– Больше и не надо. Уиллиг, какая скорость ветра?
– Сорок.
– Дерьмо! Мы не успеваем удрать. Ладно. Надо заякорить эту штуку. Проверьте герметичность. В общем, сами все знаете. Работать!
Пока они трудились, я вернулся к терминалу. Может, попробовать? Один раз это сработало, правда, с тех пор утекло много времени. Где гарантии, что опять сработа-. ет? Я медленно набрал личный номер и пароль капитана Дьюка Андерсона, будучи полностью уверен, что их не примут, однако…
На экране зажглась заставка связи.
– Гореть мне в адском пламени.
– Ух ты. – Уиллиг заглянула мне через плечо. – Как вам удалось?
– Я знаю волшебное слово. Уходите, не то испортите все колдовство.
Скрестив руки на груди, я задумался. Надо было что-нибудь изобрести. Я не мог запросить информацию, касающуюся сектора нашего пребывания. Данненфелзер был кем угодно, но только не дураком. Он наверняка запустил в сеть программы-ищейки, следящие за всеми запросами, и тогда сектор будет автоматически засекречен. И с содержанием загружаемого текста я тоже должен быть предельно осторожен. Под подозрение попадет любое обращение к сети из нашего района. Я не мог обратиться напрямую ни к кому из военных. Все сообщения по этим каналам скорее всего просматриваются и сразу станут известны Данненфелзеру. Он не глупец. Если я обращусь к кому-нибудь из знакомых, они тут же попадут в его черный список.
Хотя есть один человек… может быть, два. Я набрал код Лиз, снабдив сообщение грифом «Частное/Лично/Секретно/Только для личного ознакомления», а затем зашифровал его и пропустил через скрэмб-лер. «Я знаю, что ты сердишься на меня, – передал я. – И не буду винить тебя, если ты проигнорируешь это послание. Но у меня нет другого канала связи. Нас полностью отключили от сети. Повторяю: нас отключили от сети. Мы даже не можем попросить об эвакуации. А на нас надвигается большое розовое облако, Лиз, это нечестно. Может быть, я и заслужил подобное отношение, но мои люди не должны пострадать вместе со мной. Мы попали в чрезвычайную ситуацию, возможно, смертельно опасную…» – Я остановился на середине фразы.
Чего я хочу от нее? Каких действий жду? Я в растерянности покачал головой. Она ничем не может помочь. Эвакуировать нас уже поздно. Розовое облако накроет нас раньше, чем успеет долететь вертушка. Связь с сетью восстановит контакты с внешним миром, но, поскольку мы отключились первыми, почти все, что мы можем сказать, будет звучать глупо.
Поэтому я мягко завершил: «Не знаю, чем ты можешь нам помочь. Наверное, ничем. Но если мы не вернемся, ты, по крайней мере, будешь знать, что с нами сделали. Не дай им уйти безнаказанными. – Я сделал паузу, обдумывая следующие слова. Должен ли я сказать, как сильно люблю ее? Честно говоря, в данный момент я не ощущал никакой любви. Я вздохнул. – Это все, связь кончаю».
Был еще один человек, который мог получить послание от капитана Дьюка Андерсона (покойного). Но я не знал, как он отнесется к использованию служебного пароля его отца. Пароль я унаследовал в результате цепи очень неприятных событий, и, хотя давно не пользовался им, его, похоже, так и не удосужились аннулировать.
Я набрал в грудь воздуха и передал: «Генерал Андерсон, это – капитан Джеймс Эдвард Маккарти. Я не знаю, помните ли вы: несколько лет тому назад вы вытащили генерала Тирелли и меня из сахарной вьюги? Прошу прощения, что обращаюсь к вам подобным способом, но, похоже, я опять попал в такую же ситуацию».
Хотел бы я знать, что можно рассказать ему об операции. Что он делает? Что ему разрешено знать? Я подозревал, что Лиз иногда общается с ним – несколько раз она упоминала его имя, но никогда особо не откровенничала насчет служебных обязанностей Дэнни.
«Дело в том, сэр, что у меня нет другого способа сообщить о себе. Я отрезан от сети. Думаю, что это сделано по непосредственному указанию генерала Уэйнрайта или кого-то из его подчиненных. Ведомая машина была отозвана, и нас бросили здесь одних. Это неправильно, сэр.
Мы оказались в очень затруднительном положении. Мы исследуем крупное – повторяю, крупное – экологическое открытие, а с нами играют в грязные политические игры. Мои солдаты нуждаются в помощи. Я прошу не за себя. Я прошу за них. Пожалуйста, справьтесь у генерала Тирелли. Она введет вас в курс дела. Нам угрожает смерть. Пожалуйста, помогите. Связь кончаю».
Я загрузил сообщение и отсоединился. Оставалось надеяться, что во время прохождения по сети никто не обратит внимания на место отправки.
Уиллиг терпеливо ждала, когда я закончу передачу, и доложила: – Край грозового фронта дойдет до нас через пять минут. Тигр законсервирован, обе птицы на борту, проходят дезобработку, машина заякорена и расклинена, организованы посты наблюдения, работают верхние сканеры. Мы перешли в режим экономии, и степень прогнозируемой безопасности настолько велика, что голова кружится. – Потом более мрачным тоном добавила: – Вы уже бывали в такой ситуации, верно? Что нам предстоит?
– Скучать, главным образом. – По выражению лица Уиллиг я понял, что она мне не верит, и, пожав плечами, добавил: – Если повезет.
– Валяйте, – – сказала Уиллиг, – пугайте меня. Я покачал головой.
– Не знаю. Я ожидаю безумного всепожирания от начала и до конца пищевой цепи, но что может произойти еще, понятия не имею. Мне не известно, как волочащиеся деревья и их квартиранты реагируют на сахарную вьюгу, и еще меньше я знаю о том, что может произойти внизу, где остался тигр.
– Я еще здесь.
– Ничего не хочешь сказать?
Она медленно вздохнула, сдерживая раздражение.
– Это очень осложнит твое положение, Джим.
– Ничего. Если ты можешь с этим справиться, то и я справлюсь.
– В том-то и дело. Я не вполне уверена, что могу.
– Повтори.
– Теперь речь идет не о нас, а о тебе. Я не смогу-поддерживать тебя.
– Понятно.
– Здесь кое-что происходит, – сказала она. – Я не могу говорить об этом даже кодом. Пожалуйста, поверь мне на слово.
– Ты просишь как командир и как моя любимая?
– Да.
После долгого колебания я ответил: – Я, правда, хотел бы это сделать для тебя, Лиз. Но… не буду это делать для моего командира и не хочу это делать для моей возлюбленной. Потому что, как бы я ни любил тебя, я не могу понять, что за возня идет вокруг меня.
– Что сие должно означать?
– Когда генерал Уэйнрайт приказал сместить меня с поста офицера по науке в бразильской экспедиции, ты заступилась?
– Джим, я не могу говорить по этому каналу. Не могу сказать то, что тебе необходимо знать. Я могу лишь просить поверить мне.
– Это еще одна вещь, которую я не могу сделать. То, что произошло, подорвало и наши отношения тоже.
– Ясно.
– Не могу, Лиз. И рад бы, но не могу. Мне жаль.
– Мне тоже жаль, – сказала она таким тоном, что у меня чуть не разорвалось сердце.
– До свидания…
Я закончил разговор.
Потом приказал Уиллиг отключить и этот канал.
Когда мы начали систематизировать различные компоненты хторранского заражения, большинство наблюдаемых нами растений имело очень темные листья, что позволяло им поглощать максимум солнечного света. Доминировали темно-пурпурный, синий, черный и, разумеется, красный цвета. Это позволило предположить, что либо эти растения эволюционировали под очень тусклым солнцем, либо их планета находится на весьма значительном расстоянии от него, либо – и то и другое вместе.
Затем, по мере совершенствования методов сбора и систематизации, мы обнаружили много новых видов хторран-ской растительности с гораздо более светлой листвой, чем считалось возможным ранее. В настоящее время мы видим растения светло-фуксинового, бледно-лилового, розоватого и даже бледно-голубого оттенков. Также мы наблюдаем тенденцию к более пестрой окраске у отдельно взятых экземпляров; сложная мозаика из белого, оранжевого, желтого, розового и мягких красных тонов становится сейчас обычным явлением.
В настоящее время рассматриваются несколько возможных объяснений этого феномена.
Во-первых, мы подозреваем, что семена различных хтор-ранских видов были рассеяны по поверхности Земли произвольно – без учета климатических зон и времен года. Общее распределение систематизированных нами форм не позволяет выявить какой-либо заранее продуманный план или закономерность; мы наблюдаем произрастание многих видов в неподходящих для них зонах. Совершенно очевидны и несоответствия их сезонных ритмов временам года.
Согласно рабочей гипотезе, более темная флора может являться разновидностью растительности полярных и умеренных широт Хторра, то есть зон, получающих минимум прямых лучей от тамошнего светила. Растения с более светлой листвой, особенно те, окраска которых тяготеет к красной части спектра, возможно, были на Хторре тропическими или экваториальными видами, отражающими избыток света и тепла.
Второе возможное объяснение, не противоречащее первому, заключается в том, что только сейчас мы становимся свидетелями появления второго и третьего поколений хторранской флоры и, в частности, того, что многие из светлых видов не способны к росту до тех пор, пока виды-партнеры не создадут для них подходящих условий.
Для окончательного заключения имеющихся на сегодня данных недостаточно…
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
15 ОТКРЫТИЕ
Я привык мечтать по большому счету, поэтому мне хватает времени воплощать мои мечты хотя бы наполовину.
Соломон Краткий
Уиллиг ничего не сказала, только покачала головой, не отрываясь от работы.
– Спасибо, что оставили свое мнение при себе. С меня причитается, – сказал я.
– Я не произнесла ни слова.
– Вы слишком громко думали.
– Простите, я и забыла, что мне платят не за то, чтобы я думала.
Она развернулась к терминалу и занялась текущими делами.
Я с ненавистью смотрел ей в спину, но злился не на Уиллиг. Я был зол на себя. Конечно… еще не поздно протянуть руку и выключить красную кнопку. Я даже позволил пальцам проскользить полпути к ней, прежде чем остановился. Нет. Не могу.
С досадой отдернув руку, я снова поглубже надвинул ВР-шлем и секунду спустя опять очутился в виртуальной реальности киберпространства, осматриваясь острым взглядом тигра.
Робот стоял, наполовину всунувшись в последнюю дверь-клапан. Даже после того, как мой взгляд сфокусировался, я никак не мог понять, что же такое вижу.
– Что за дьявольщина, эта штука сломалась?..
– Нет, она в порядке, – шепотом ответил Зигель. – Надо подождать. Это займет примерно минуту.
Я наложил на изображение контрольную заставку. Помогло, но лишь немного. Пещера была не столько большой, сколько полной.
Туннель нырял вниз и заканчивался – его стены убегали в стороны, образуя расширение в виде чаши. Все кабели и трубы, выстилавшие стены, вырывались наружу и ниспадали в чашу водопадами огромных спагетти, а затем разбегались по ней, образуя лабиринт питательных артерий. Многие медленно, но отчетливо пульсировали.
По всей пещере – на стенах, на потолке, на полу и даже на всевозможных грибовидных наростах внизу и наверху – мы видели такое буйство хторранской жизни, что кружилась голова; здесь были все те органы, которые встречались в туннеле, плюс масса абсолютно новых. Большинство из них лежало в подобии корзин из перепутанных ползучих лиан или было оплетено сетками сосудов, похожих на кровеносные.
Мы двинулись вниз, на дно чаши.
Тигр вертел головой туда-сюда, сканируя, принюхиваясь, записывая. Мы видели все его кибернетическими глазами. Зрелище вызывало благоговейный страх. Здесь было слишком много всего, чтобы это схватить. Это находилось за пределами нашей возможности различать, узнавать и раскладывать по полочкам. Все одновременно шевелилось и двигалось, пульсировало, перетекало, подрагивало. Это напоминало сумасшествие, ужас, силу, творящую зло. Разнообразные органы – длинные, жирные, влажные, отвисшие, расползающиеся, спутанные в клубок, капающие – возмущенно роптали и протискивались друг между другом. Какой-то органический кошмар. Огромную неглубокую впадину заполняли живые объекты – оргия всевозможных форм, размеров и цветов. На какой-то момент мне показалось, что у меня начались галлюцинации. Причудливость и разнообразие жизни внутри этой камеры ошеломляли, как внезапный удар.
В лучах прожекторов тигра все блестело и переливалось – преобладали всевозможные оттенки влажного алого цвета. Мы запросили общий вид камеры и увидели огромные гроздья распухших, влажно блестящих кроваво-красных органов. Мы придвинулись ближе и увидели отражение своих собственных фасеточных, как у насекомого, глаз на слизистой поверхности яйцевидных ягод – чудовищных раковых образований. Такое могло привидеться только в лихорадочном бреду или наркотическом опьянении.
Внутри этих мешков виднелись крошечные бесформенные пятнышки – они висели, окутанные туманным облаком из тончайших капилляров. Паутинки голубых вен пульсировали вокруг подрагивающих внутриматоч-ных ягод. Белые, нежные на вид, волокнистые сетки окружали каждую гроздь, словно не давая ей рассыпаться, а остальное пространство пронизывала сеточка из еще более тонких шелковистых тяжей. Все покоилось в люльках и гамаках из ажурной паутины.
Щер-Хан поднял голову и повернул ее на триста шестьдесят градусов, еще раз осмотрев пещеру.
Во многих местах с потолка и со стен свисали пальмовидные листья темно– коричневого цвета. Еще в большем количестве присутствовали лиловые, сочащиеся слизью штуковины и торчали жесткие желтые пальцы, очень похожие на кораллы. Под ногами хлюпали оранжевые губчатые наросты. Лужи противной жирной голубой грязи плотным студнем заполняли углубления и щели, образовавшиеся там, где что-нибудь вминалось или прижималось к чему-нибудь. Другие штуковины вылезали, тянулись, удивленно торчали из спутанных клубков. Нежные розовые уши и языки (или просто пенисы?), которые мы видели на стенах туннеля, здесь росли повсюду в изобилии. Их предназначение было еще одной хторранской тайной.
И везде ветвились и вновь сливались бледные вены, ныряя под землю и выныривая наружу, извиваясь в корчах бешеной пляски враждебной нам жизни.
Тигр еще раз обвел все взглядом. Теперь мы приближались к центру камеры.
Мальстрим закручивался уходящей внутрь спиралью. Мертвенно-лиловые корни рощи-хранительницы сложным узором опутывали все кругом, выводковая камера была зажата мертвой хваткой. Размеры, форма, прочность – все определяли корни; они поддерживали потолок, выстилали пол, укрепляли стены как органическая арматура – но они еще и раскрывались. Колонны стволов неожиданно расщеплялись, дробились и трансформировались в узловатых горгулий – скрюченным видом они напоминали своих антиподов, раскорячившихся на поверхности земли.
Меня интересовала природа этих корней. Что за структуры скрывались внутри них, какие они выполняли функции – нервов, сосудов, мышц? Озадачивала причудливость – каким образом столь разнообразные формы и цвета могли сложиться в одну большую головоломку? Мне пришла мысль о перекрученных фрактальных пейзажах, словно изобретенных Морисом Эшером и воплощенных со стремительным блеском Ван-Гога. Я подумал о наркотиках. О химическом неравновесии, сумасбродстве и безумии психопатических фантазий этого пузырящегося волдырями чуда. Миры внутри миров, образующие завихрения Вселенной. Я подошел к пределу своей способности думать и ощутил, как мысли заскользили по поверхности мозга и, ошеломленные и покорные, в испуге замерли. В голове царило полное смятение. В течение какого-то времени я даже думал, что разучился говорить.
Здесь раздавались еще и звуки – невнятное бормотание и бульканье, тошнотворное шипение воздуха, обтекающего мембраны. Органы терлись друг о друга. Мокрое хлюпающее скольжение, переходящее в кожаные скрипы; свистящие выдохи; глухое вибрирующее шлепа-ние, напоминающее удары сердца; что-то еще и почмокивало. Камера тонула в какофонии невнятного бормотания, хихиканья, выдохов и вдохов – словно мы находились в легких какой-то гигантской фабрики. Она влажно и приглушенно пульсировала, с усилием обрабатывая свое тяжелое сырье.
Звуки этой плоти столь же сильно омрачали мое сознание, как и ее вид. Они доносились отовсюду, куда бы я ни повернулся. Я потерял равновесие, поскользнулся и кувырком покатился между влажными органами, телами и глухо пульсирующими трубами – вниз, в лужу слизи, пузырящейся на дне. Задыхаясь, я вскочил на ноги… рывком сдвинул шлем на затылок и открытым ртом стал ловить воздух.
– С вами все в порядке, капитан?
– Нет…
Я протянул руку, пытаясь ухватиться за что-нибудь, за какой-нибудь предмет, за какое-нибудь утешение – и вцепился в руку Уиллиг.
– Перебор, – с трудом выдохнул я, по-прежнему весь перекошенный или, скорее, сведенный судорогой. Меня била крупная дрожь, как последнего труса, только что сбежавшего с поля боя. Я издавал бессвязные звуки, стараясь сообщить хоть что-нибудь из увиденного. И прекрасное и ужасное – все переплелось в единое целое, подобно любовникам, слившимся в смертельном оргазме, спаривающимся в полном забытьи. Это был психоз, вызванный перегрузкой нервной системы. Уиллиг просунула мне в рот горлышко бутылки с водой. Я жадно присосался – рефлекторный акт. Холодная влага испугала меня и привела в чувство. Внимание сконцентрировалось: вода – влажно – пососать – проглотить. Пить. Закрыть глаза. Потом. Открыть и посмотреть на Уиллиг.
– О боже… Позаботьтесь о Зигеле.
– Я в порядке, капитан.
– Ты уверен? – прохрипел я.
– Я успел смыться раньше, – признался он. Уиллиг вытерла мое лицо влажной салфеткой. Она не разрешала мне говорить.
– Все в порядке. Расслабься. Ты просто переутомился. Бывает…
– Знаю. Но только не со мной!
– Нет, и с тобой тоже. Ничего постыдного в этом нет. Руки по-прежнему так тряслись, что я едва удерживал бутылку с водой.
– Но я не понимаю почему? Я же не видел там ничего жуткого…
– Ты пытался охватить слишком многое за очень короткое время. Твой мозг переполнился, перегрелся. – Она, смеясь, обмахивала меня своей шапкой. – Сейчас все пройдет. Просто выжди минуту и перегруппируйся.
Я нервно согнул руки, сжал пальцы.
– Не понимаю, как это произошло. Я просто на минуту сошел с ума. – Набрав воздуха, я задержал его в груди и с шумом выпустил, потому что появилась новая мысль. – Боже мой, только вообразите, что случилось бы, если бы мы воспринимали данные в реальном времени! Полетели бы мозги по всей сети. – Я не знал, шучу я или говорю серьезно.
Психоз нарастает. Слишком всего много, слишком быстро все меняется. Информация прибывает и прибывает. Звуки, прикосновения, зрительные образы; оператор пытается справиться с ними; внезапно все это перехлестывает через него – его способность перерабатывать информацию истощилась. Он теряет связь с реальностью – и настоящей и воображаемой; он начинает биться в конвульсиях, припадке, судорогах эпилепсии.
Иногда виртуальная реальность становится и виртуальным безумием. Известны даже смертельные случаи. Интенсивность переживаний бывает фатальной. Я никогда всерьез на задумывался, что это может случиться со мной, всегда считая, что это происходит только с эмоционально и умственно нестойкими индивидуумами… И над этим тоже следовало хорошенько задуматься.
– Надо выбираться оттуда, – решил я. – Берем пробы и выводим тигра наружу…
– Зигель уже готовится. Ставит аудиофильтры и упрощает картинку видео. Он ждет только вашего приказа.
Я кивнул.
– Пусть начинает, а я умоюсь и потом гляну ему через плечо.
Выбравшись из кресла, я пошел в кормовую часть машины, заперся в туалете, намочил глаза холодной водой, но по-прежнему нервничал и дрожал. Сердце частило, дыхание сбивалось. Чувство было такое, словно я стал тестером на кофеин. Отвратительное чувство – когда оно пройдет? Я сел на унитаз и сжал голову руками. Медленно сосчитал до десяти, потом до тридцати и наконец добрался до сотни. Немного полегчало, но эхо припадка продолжало резонировать по всему телу.
Спустя некоторое время я встал и снова умылся. Посмотрев в зеркало, тут же пожалел об этом.
Обратно я выполз таким же слабым и, открыв задний люк, выглянул в яркий день.
Небо стало розовым.
Хотя очень удобно говорить, что многие загадки хторранской экологии нельзя объяснить земными терминами, такая позиция не предоставляет возможности понять те опасности, перед лицом которых стоит наша планета. Мы не можем позволить себе роскошь оправдывать свое невежество контекстуальными ограничениями.
Самое важное усилие, которое нам предстоит сделать в области науки, будет заключаться в расширении нашего личного кругозора; мы должны увидеть перспективы, которые в противном случае можно проглядеть – либо намеренно, либо случайно, либо вследствие тех предубеждении и предрассудков, которые сложились в обществе.
Например, в данной книге развитие хторранской экологии на нашей планете мы постоянно называем вторжением или заражением. Но абсолютно равноценно, а возможно, даже полезнее, отрешившись от эмоциональной оценки происходящего, назвать это колонизацией.
Давайте посмотрим на механизмы этого процесса с позиции тех организмов, которые с наибольшей вероятностью извлекут пользу из успешного освоения Земли Хторром, и решим, какие выводы можно извлечь из этой модели.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
16 РОЗОВАЯ БУРЯ ПОДНИМАЕТСЯ
Лучше описывать, чем описываться.
Соломон Краткий
Небо над горами было розовым, ярким, зловещим, словно кто-то раскрасил стену, загораживающую всю западную часть небосвода.
Как может столь прекрасная и столь мирная картина одновременно быть такой страшной? Она угрожающе нависла над горизонтом, как толстый туманный занавес, равнодушно разделяющий мир надо и после. Безмолвная и огромная, она была ужасна, эта возвышающаяся гряда облаков. Приливная волна из розовой пушистой сахарной ваты уходила ввысь в голубое никуда, и ее нависший гребень уже был готов обрушиться на нас. Тусклое желтое солнце утонуло в ней; скоро оно исчезнет окончательно, и ржавый мексиканский пейзаж окутается саваном теплых сумерек.
Какого дьявола?
Что с Марано? Почему она не предупредила? Я повернулся, чтобы крикнуть…
Черт, где же вторая машина? На небольшом возвышении, где она стояла, было пусто.
Я тупо глазел с полминуты, прежде чем до меня дошло. Тогда я завопил и бросился бежать, но на полдороге остановился, задыхающийся и такой злой, что мог бы сейчас голыми руками разорвать на части целый выводок червей. Примятая трава указывала место, где бронетранспортер юзом съехал вниз и, развернувшись по широкой дуге, направился к месту, откуда нас должны были забрать.
Я стоял, тяжело дыша от душившей меня злобы; потом понял, что ничего этим не добьюсь, повернулся и зашагал к командному танку, матерясь всю неблизкую дорогу назад.
Уиллиг стояла рядом с машиной и внимательно следила за моим спуском. Зигель был занят тем же. Он держал в руках снятый с предохранителя огнемет и выглядел очень встревоженно.
– Где машина прикрытия? – потребовал я ответа. Они молча покачали головами.
– Марано связывалась с вами?
– Последний сеанс связи был примерно полчаса назад. Я уже забеспокоилась, почему она запаздывает, но тут вы…
Уиллиг замолчала на полуслове, не решаясь смутить меня напоминанием о моей временной недееспособности.
Я отмахнулся от ее деликатности и показал на небо.
– Видите?
Они оба кивнули.
– Через полчаса мы будем в розовом по шею. – Я начал отдавать приказы: – Зигель, верни птиц, законсервируй тигра внизу и восстанови спутниковую связь – мы продолжим операцию с базы. – Мой наушник, запищав, ожил. – Локи, закачай во все резервуары воздух на случай, если нам придется немного подышать из консервной банки. Лопец и Рейли, живо наверх, в турели, – вести круговое наблюдение по полной программе. Всем приготовиться к отправлению. Уиллиг, экстренно вызовите транспортную вертушку. Давайте, шевелитесь! Все в ма-шину!
Я залез в бронетранспортер последним и задраил лкм| с герметическим «ф-фу– ушшш».
Уиллиг отрапортовала первой.
– Капитан, я не могу подключиться к сети, – Что?
– Спутники отказываются признавать наш код.
– Этого не может быть.
– Я даже не могу получить метеокарту. Ее слова отдавали безумием.
– Дайте я сам попробую.
Я шлепнулся на сиденье и застучал по клавишам, одновременно проговаривая четкую последовательность ко-манд в микрофон.
«Простите. Ваш код недействителен».
Дерьмо! Чепуха! Я попробовал еще раз – на этот раз со своим личным служебным номером.
«Простите. Ваш код недействителен».
Какое-то время я сидел неподвижно, отказываясь ве-рить. Строка на экране была для меня чем-то непостижи-мым – словно удар дверью по лицу.
– Сукин сын. – Я тихонько выдохнул. – Он нас от-резал.
– Кто?
– Покойный Рэнди Данненфелзер.
– Что? Разве он умер?
– Завтра, – заверил я и позвал: – Зигель?
– Тигр переведен в режим консервации, но я никак не могу связаться со спутником.
– Неудивительно. Ладно. Будем действовать по плану Б. Валада, как у нас с продовольствием и водой?
– Хватит на две недели.
– Больше и не надо. Уиллиг, какая скорость ветра?
– Сорок.
– Дерьмо! Мы не успеваем удрать. Ладно. Надо заякорить эту штуку. Проверьте герметичность. В общем, сами все знаете. Работать!
Пока они трудились, я вернулся к терминалу. Может, попробовать? Один раз это сработало, правда, с тех пор утекло много времени. Где гарантии, что опять сработа-. ет? Я медленно набрал личный номер и пароль капитана Дьюка Андерсона, будучи полностью уверен, что их не примут, однако…
На экране зажглась заставка связи.
– Гореть мне в адском пламени.
– Ух ты. – Уиллиг заглянула мне через плечо. – Как вам удалось?
– Я знаю волшебное слово. Уходите, не то испортите все колдовство.
Скрестив руки на груди, я задумался. Надо было что-нибудь изобрести. Я не мог запросить информацию, касающуюся сектора нашего пребывания. Данненфелзер был кем угодно, но только не дураком. Он наверняка запустил в сеть программы-ищейки, следящие за всеми запросами, и тогда сектор будет автоматически засекречен. И с содержанием загружаемого текста я тоже должен быть предельно осторожен. Под подозрение попадет любое обращение к сети из нашего района. Я не мог обратиться напрямую ни к кому из военных. Все сообщения по этим каналам скорее всего просматриваются и сразу станут известны Данненфелзеру. Он не глупец. Если я обращусь к кому-нибудь из знакомых, они тут же попадут в его черный список.
Хотя есть один человек… может быть, два. Я набрал код Лиз, снабдив сообщение грифом «Частное/Лично/Секретно/Только для личного ознакомления», а затем зашифровал его и пропустил через скрэмб-лер. «Я знаю, что ты сердишься на меня, – передал я. – И не буду винить тебя, если ты проигнорируешь это послание. Но у меня нет другого канала связи. Нас полностью отключили от сети. Повторяю: нас отключили от сети. Мы даже не можем попросить об эвакуации. А на нас надвигается большое розовое облако, Лиз, это нечестно. Может быть, я и заслужил подобное отношение, но мои люди не должны пострадать вместе со мной. Мы попали в чрезвычайную ситуацию, возможно, смертельно опасную…» – Я остановился на середине фразы.
Чего я хочу от нее? Каких действий жду? Я в растерянности покачал головой. Она ничем не может помочь. Эвакуировать нас уже поздно. Розовое облако накроет нас раньше, чем успеет долететь вертушка. Связь с сетью восстановит контакты с внешним миром, но, поскольку мы отключились первыми, почти все, что мы можем сказать, будет звучать глупо.
Поэтому я мягко завершил: «Не знаю, чем ты можешь нам помочь. Наверное, ничем. Но если мы не вернемся, ты, по крайней мере, будешь знать, что с нами сделали. Не дай им уйти безнаказанными. – Я сделал паузу, обдумывая следующие слова. Должен ли я сказать, как сильно люблю ее? Честно говоря, в данный момент я не ощущал никакой любви. Я вздохнул. – Это все, связь кончаю».
Был еще один человек, который мог получить послание от капитана Дьюка Андерсона (покойного). Но я не знал, как он отнесется к использованию служебного пароля его отца. Пароль я унаследовал в результате цепи очень неприятных событий, и, хотя давно не пользовался им, его, похоже, так и не удосужились аннулировать.
Я набрал в грудь воздуха и передал: «Генерал Андерсон, это – капитан Джеймс Эдвард Маккарти. Я не знаю, помните ли вы: несколько лет тому назад вы вытащили генерала Тирелли и меня из сахарной вьюги? Прошу прощения, что обращаюсь к вам подобным способом, но, похоже, я опять попал в такую же ситуацию».
Хотел бы я знать, что можно рассказать ему об операции. Что он делает? Что ему разрешено знать? Я подозревал, что Лиз иногда общается с ним – несколько раз она упоминала его имя, но никогда особо не откровенничала насчет служебных обязанностей Дэнни.
«Дело в том, сэр, что у меня нет другого способа сообщить о себе. Я отрезан от сети. Думаю, что это сделано по непосредственному указанию генерала Уэйнрайта или кого-то из его подчиненных. Ведомая машина была отозвана, и нас бросили здесь одних. Это неправильно, сэр.
Мы оказались в очень затруднительном положении. Мы исследуем крупное – повторяю, крупное – экологическое открытие, а с нами играют в грязные политические игры. Мои солдаты нуждаются в помощи. Я прошу не за себя. Я прошу за них. Пожалуйста, справьтесь у генерала Тирелли. Она введет вас в курс дела. Нам угрожает смерть. Пожалуйста, помогите. Связь кончаю».
Я загрузил сообщение и отсоединился. Оставалось надеяться, что во время прохождения по сети никто не обратит внимания на место отправки.
Уиллиг терпеливо ждала, когда я закончу передачу, и доложила: – Край грозового фронта дойдет до нас через пять минут. Тигр законсервирован, обе птицы на борту, проходят дезобработку, машина заякорена и расклинена, организованы посты наблюдения, работают верхние сканеры. Мы перешли в режим экономии, и степень прогнозируемой безопасности настолько велика, что голова кружится. – Потом более мрачным тоном добавила: – Вы уже бывали в такой ситуации, верно? Что нам предстоит?
– Скучать, главным образом. – По выражению лица Уиллиг я понял, что она мне не верит, и, пожав плечами, добавил: – Если повезет.
– Валяйте, – – сказала Уиллиг, – пугайте меня. Я покачал головой.
– Не знаю. Я ожидаю безумного всепожирания от начала и до конца пищевой цепи, но что может произойти еще, понятия не имею. Мне не известно, как волочащиеся деревья и их квартиранты реагируют на сахарную вьюгу, и еще меньше я знаю о том, что может произойти внизу, где остался тигр.