Страница:
Несмотря на причиненную мне боль, я не мог не пожалеть Лиз. Мне хотелось подойти к ней, упасть на колени и вымаливать прощение. Я хотел…
Хотя не важно, чего я хотел. Мои желания не имели никакого значения. Я утонул в кресле, закрыв лицо руками. Поправить ничего нельзя. Что бы я сейчас ни сделал, это только усугубит ситуацию.
А потом она удивила меня, испустив вопль такой душевной муки, что я вскочил как ужаленный и ошеломленно уставился на нее. Лиз медленно сползала по стене, пока не оказалась на полу, прижав колени к груди и безвольно свесив руки, потерянная и сломленная. Подняв лицо к потолку, она издала долгий стон отчаяния.
– Наша экспедиция – только потеря времени, – простонала она. – Мы проигрываем войну. Уже проиграли. Ты еще не знаешь. Никто не знает. Доктор Зимф сказала об этом президенту только на прошлой неделе. Хтор-ранское заражение достигнет критической биомассы меньше чем через тридцать шесть месяцев. Может быть, даже быстрее. С этого момента мы перестанем контролировать очаги заражения и будем удерживать островки безопасности. Видел последние карты? Даже самые маленькие розовые пятна не исчезают. Пропадают зеленые. Мы проигрываем. Умираем. Все оказалось правдой. То, о чем нас предупреждали. Все это происходит – шаг за ужасным шагом. Ни ты, ни я, ни кто другой уже не в силах это остановить. О боже, как я боюсь. Я не хочу жить, как живем мы, и не хочу умирать. Я не хочу больше находиться здесь и не хочу быть собой. Все эти храбрые молодые мужчины и женщины, эти славные добрые дети – все ждут от меня воодушевления. Я так устала лгать и притворяться…
Неожиданно она посмотрела на меня: – Скажи что-нибудь.
Я не пошевелился, даже не поднял глаз. – – Джим, скажи что-нибудь. Какую– нибудь глупость. Все равно что. Одну вещь я любила в тебе – ты никогда не сдавался. У тебя всегда находились слова, больше всего нужные в данный момент. Скажи сейчас что-нибудь.
Я встал.
– Не могу. Если ты сдаешься, то и я тоже. Ты была единственным, что до сих пор поддерживало меня. – Я прошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Бросился ничком на кровать и уставился в наклонное окно на отливающее красным море внизу.
Я проснулся, словно от толчка.
– А?
Стук в дверь повторился.
– Джим!
– Уходи.
Вместо этого дверь открылась. Лиз встала на пороге, но в комнату не вошла. Я перекатился на живот и уставился в окно.
– Что? – громко спросил я.
– Ничего.
Ее голос звучал странно. Страннее, чем обычно.
– Что, забыла повернуть нож?
– Джим, не надо, пожалуйста.
Я перевернулся на спину и посмотрел на нее. Лучи заходящего солнца косо пронизывали комнату и обливали Лиз золотым светом. Ее волосы блестели, как расплавленная медь, а кожа светилась изнутри, она вся излучала ангельское сияние. Мне было больно даже просто глядеть на нее.
– Что тебе надо?
– Не знаю.
Долго, мучительно долго тянулось время, а она все стояла, растерянная и смущенная. Ее взгляд блуждал по комнате. Сначала он остановился на дальнем окне, потом перешел на потолок, скользнул вниз по стене, на самый наикратчайший момент задержался на мне и снова быстро уплыл в сторону.
– Мне просто не хочется быть одной. Я пожал плечами.
– Мое общество лучше, чем одиночество? Я должен расценивать это как комплимент?
– Джим, при желании ты можешь быть невероятно добрым и сострадательным.
– После всего, что ты наговорила, мне кажется, ты ищешь сострадания не по тому адресу. Хватит и вибратора.
Она вздрогнула, но, надо отдать ей должное, устояла.
– Я вовсе не хотела сделать тебе больно.
– Нет, хотела. Ты хотела поквитаться со мной. Я много раз делал тебе больно. Ты копила все свои обиды, а потом извергла на меня Везувий. Я был слеп, как крот. Все сказанное тобой – правда, я заслужил твой гнев. Но не отрицай, Лиз, ты хотела побольнее уязвить меня, отомстить за свою боль. И ты преуспела в этом. Так больно меня еще ни разу не били. Так что, пожалуйста, уйди и оставь меня в покое…
– Мне страшно. Я одинока. Мне надо за кого-нибудь держаться. И ты единственный человек… – Она дошла до середины комнаты и остановилась.
Я сел и уставился на нее в упор.
– Не верю. И это ты заявляешь, что я занимаюсь саморазрушением? Что здесь, черт возьми, происходит? Только недавно ты говорила, что больше не хочешь меня видеть. Говорила о каких-то обидах, настолько оскорбительных, что ты их никогда не простишь и не забудешь. Вот что ты мне говорила.
Я резко вскинул руку, чтобы удержать ее от ответа – а себя от дальнейших слов.
Чем я занимаюсь? Больше всего на свете мне хотелось оказаться в объятиях Лиз Тирелли… в постели Лиз Тирелли. Мне нравилось смотреть в ее глаза. Я любил смешить ее. Любил, когда она ловила ртом воздух, охала и хихикала. Так какого дьявола я так груб с ней?
– Что? – спросила она.
Я покачал головой, не в силах говорить. Невысказанные слова застряли в горле. Я с трудом сглотнул, закашлялся и стал бить себя по груди. Лиз быстро прошла к бару и, вернувшись со стаканом пузырящейся холодной минералки, насильно всунула его в мою руку и осторожно поднесла ее к моим губам. Я не мог отказаться и выпил воду, даже не почувствовав вкуса. Она продрала мне горло, как сырой песок, но после этого я снова мог говорить. Поставил стакан на стол рядом с кроватью и поднял на нее глаза.
– Не надо объяснять мне. что здесь стоит на кону – для всех. И в особенности для нас с тобой. Может быть, именно поэтому я так и злюсь. Все вышло из-под контроля, и перспектива потерять все пугает меня не меньше твоего. Но больше всего я страшусь потерять тебя. Иногда это настолько меня пугает, что я не могу даже вздохнуть и начинаю дрожать так сильно, что мне кажется, будто я умираю. – Даже рассказывая об этом, я начал нервно подергиваться. Осторожно набрав в грудь воздуха, я перешел к следующей мысли: – Понимаешь, я прилетел в Панаму, так как думал, что, может быть, у нас еще есть шанс. А потом я попал на этот долбаный летающий кошмар и получал оплеуху за оплеухой. Единственным человеком, поговорившим со мной по-человечески, был симпатичный маленький стюард – но ему за это платят.
– Это тот, что с симпатичной попкой?
– Я не обратил внимания.
– Зря. Они носят обтягивающие шорты.
– Ну, тогда у них всех, наверное, симпатичные попки. Хотя да, у Шона приятная задница. Стройные ноги. Милая улыбка. Но он – не ты. Мне не нужен секс. Во всяком случае – не из сострадания и. уж точно, не оплаченный заранее. Все. что я хотел с того самого момента, когда прибыл сюда, – это сесть с тобой, как бывало, и просто обсудить все. Ну и, в конце концов, мы поговорили – да так, что я до сих пор подумываю, не вызвать ли мне врача.
В этот момент она протянула руку и положила ее мне на плечо – легонько, словно боялась дотронуться до меня. Запах ее духов был дурманящим, галлюциногенным. Он навевал видения, от которых я испытал такую боль, что меня затрясло. Я прикрыл глаза от кричащего соблазна, потом открыл их и мягко снял ее руку.
– Нет, не надо извиняться. Это моя прерогатива. Она улыбнулась сквозь слезы в уголках глаз. Я не мог этого перенести. При одном взгляде на нее у меня болезненно сжималось горло. Я почувствовал, что мои глаза тоже наполняются слезами.
Она снова потянулась, чтобы коснуться меня, но я предупредительно выставил руку. Она застыла с поднятой рукой, как и я. Потом я опустил руку, позволив ей протянуть свою через разделяющие нас световые годы и нежно зачесать мои волосы назад.
Спустя секунду она убрала руку, ожидая моей реакции.
Но я никак не реагировал. Не мог.
– Послушай, Лиз, когда я летел сюда, мне казалось, что ты хочешь того же, что и я. Я не знал тогда о твоих нынешних мыслях, поэтому ожидал, что мы можем попробовать исправить положение. Вот и все, чего я хотел. Но то, что ты со мной сделала, напоминает работу шестнадцатитонного парового молота с потрясающим шумовым эффектом и надписью: «Вот и все, люди!» А сейчас… – говорить об этом мне было больнее всего, – ты пришла сюда и хочешь просто посидеть со мной и, может быть, даже слегка обнять. Этим ты сводишь меня с ума, потому что, если я сдамся, это ничего не изменит. Ничего. По крайней мере, в реальном мире. Меня по-прежнему будут ненавидеть, и я по-прежнему буду мешать тебе. И по-прежнему останусь глупым занудой…
– Ты не глупый.
– Да, но все равно зануда. Ты сказала, что тебе будет легче без меня. И ты права, Лиз. Ты так права! Может быть, весь этот проклятый мир станет лучше без меня. Вот что я сейчас чувствую, и я не знаю, как это изменить. Вот почему нам не стоит и пытаться, разве нет? Иначе кто-то из нас скажет или сделает какую– нибудь глупость, и тогда… ну, ты ведь знаешь, что тогда будет.
Лиз кивнула. Потом выпрямилась и посмотрела в окно. Она явно не знала, что делать. В конце концов она сдалась и присела на кровать рядом со мной.
– Не знаю, – сказала она, – но у меня все болит. А когда у меня все болит, я привыкла идти к тебе и получать знаменитый массаж спины. Я надеялась, что мы можем…
– Не смей произносить это, – быстро перебил я. – Нет. Мы. Не можем. Быть. Друзьями.
В ответ она рассмеялась, собственно, слегка хихикнула – но все равно это был смех.
– Ты прав. Мы не можем быть друзьями. Но и врагами не можем быть тоже. Что остается?
Я покачал головой.
– Не знаю. – И я.
После долгого молчания я произнес: – Поистине глупо и вообще не укладывается в голове вот так сидеть здесь, любя и ненавидя тебя одновременно. Мне так больно, что хочется отплатить тебе тем же, и в то же время я очень хочу обнять тебя, потому что от этого уйдут боль и ненависть из нас обоих… – Я посмотрел ей в глаза. – Я дурак. Я действительно все изгадил, да?
Она кивнула с такой грустью, что у меня оборвалось сердце и слезы побежали по щекам. Я не пытался остановить ее, когда она протянула руку и нежно положила свою ладонь на мою. Ее большой палец тихонько пробрался вниз и уютно устроился в моей руке. Она легонько сжала ее.
– Все уже давно изгажено, Джим. Больше нет правильных ответов. Любой всего лишь старается найти удобного козла отпущения.
Я промолчал, не зная что говорить.
– Ты просто идешь… – Она рассеянно провела рукой по волосам. – Просто продолжаешь идти – большую часть времени в одиночку или с неопытными детьми, без поддержки, – но ты все-таки идешь, никогда не жалуясь. Ты просто идешь и делаешь свое дело, а потом возвращаешься, и никто не поздравит тебя, не поблагодарит, даже не скажет: «Вот это парень». Никто никогда не объясняет тебе, что творится вокруг, нужна ли твоя работа или нет. А потом тебя же обвиняют в злобствовании и срывах.
– Не старайся оправдать меня, Лиз. Пожалуйста. Не надо. Я был не прав, и мы оба это знаем.
– Меня больше не интересует, кто прав, а кто виноват, Джим. У меня остался только ты один. – Ее голос дрогнул. – Я сидела в своей комнате и жалела, словно ударила щенка. Не думаю, что у нас осталось много времени, и… о, будь все проклято, Джим! – Она всхлипнула. – Я не хочу умирать одинокой!
Лавина чувств захлестнула меня. Я сам расплакался. Не мог сдержаться. Мне было так же страшно, как и ей. Я притянул Лиз к себе. Она, рыдая, упала мне на колени, и все, что я мог сделать, это изо всех сил прижать ее к себе и удивляться, как я все это выдерживаю.
Как мы все выдержим дальше?
Лиз стояла на балконе, глядя на ярко-синее море внизу.
– Думаю, мне подойдет роль пассажира, – сказала она. – Сейчас я вспомнила, почему стала пилотом. Мне нравилось видеть мир с высоты. Хотелось узнать, что там за холмами, потом за следующими холмами, за горизонтом.
Несмотря на… мою боязнь… высоты, я подошел и встал рядом. «Босх» летел всего в двадцати метрах над океаном, неуклонно продвигаясь на юг вдоль восточного побережья континента. Хотя капитан Харбо и жаловалась, что не укладывается в график полета, она снизила скорость до плавного дрейфа, чтобы мы – и другие пассажиры тоже, я думаю – могли с балкона насладиться видом красного тропического солнца, уходящего за горизонт. Длинные пурпурные лучи заката тянулись к востоку навстречу подступающей ночи. Наша огромная черная тень бежала по волнам, на пенистых гребнях которых уже можно было видеть первые слабые искорки фосфоресценции.
Лиз потянулась и взяла мою руку. Она крепко держала ее, пока говорила.
– У меня так никогда и не было медового месяца. Мы с Робертом поженились, когда еще учились в колледже, и не могли позволить себе медовый месяц. Ни у кого из нас по-настоящему не было семьи. И мы пообещали себе откладывать деньги и при первой возможности устроить себе настоящие каникулы, которых никогда не имели. Мы строили планы. О боже, какие это были планы! Мы просматривали туристические проспекты, брошюры, книги, видео. Мечтали о Париже. И не только о Париже. Таити, Австралия, Рим, Греция, Мексика, Египет – мы хотели все. Мы мечтали заниматься любовью в самых романтических уголках. Ты не обижаешься, что я об этом говорю?
Я покачал головой.
Тем не менее она отстранилась от меня, отпустила мою руку и быстро отвернулась от перил. Раньше она ни словом не вспоминала о былом. Наверное, это было слишком больно.
Она вернулась в каюту и, присев на край кровати, высморкалась, а потом упала на спину, измученная физически и душевно. Шмыгнув носом, она закрыла рукой глаза. Я присел рядом, но даже не пытался дотронуться до нее. Пока еще нужна была дистанция.
– А потом, – неожиданно сказала Лиз, – я забеременела маленьким Стивом, и мечтам пришел конец. Все деньги, отложенные на наш чудесный медовый месяц, ушли на ребенка. Мы не жалели их, действительно не жалели, но где-то в глубине души все-таки было обидно. Как тут не расстроиться? Я ведь едва не начала учить французский. О, мы радовались малышу, но при этом, знали, что пройдут еще годы, прежде чем у нас снова появится возможность осуществить наши планы. – Она тихонько не то вздохнула, не то всхлипнула. – Мне так их не хватает. Я отдала бы Париж, не задумываясь ни минуты, и все остальные места тоже, только бы увидеть их обоих хоть на один денек…
Спустя некоторое время она перекатилась на бок, чтобы посмотреть на меня. В ее глазах блестели слезы, – Прости меня.
Я наклонился к ней достаточно близко – на расстояние вытянутой руки.
– За что? За людей, которых ты любила? Не извиняйся. Я сам…
Я остановился, не зная, как быть с собственными потерями.
Лиз потянулась, снова взяла мою руку и с горечью сказала: – Я не должна сравнивать, не должна думать о том, чего уже нет. Все равно я их никогда не увижу.
И она заплакала.
А я просто смотрел, как она плачет. Мне хотелось снова прижать ее к себе и держать так, словно она – моя жизнь, но это означало воспользоваться ее минутной слабостью. Я отстранился. Сейчас Лиз не нуждалась в помощи. Ей нужно было выплакаться. Когда потребуется, она сама потянется ко мне.
Я оглянулся в поисках салфеток. Скоро они потребуются. Ага, вот они – на полке в изголовье. Я хотел достать их, как вдруг Лиз всхлипнула, схватила меня и упала в мои объятия.
– Да обними же меня, черт бы тебя побрал! – закричала она, и я понял, что в очередной раз просчитался.
Она с самого начала хотела этого. Проклятье! Как догадаться? Откуда мужчине знать, чего хочет женщина, если она ничего не говорит? Вот уж правда – женские мозги устроены совсем иначе, чем мужские. Женщины думают не так, как мужчины. Интересно, если бы женщины это понимали, сходили бы они от этого с ума, как мужчины? Неудивительно, что мы тратим столько времени на объяснения друг с другом.
Я крепко обнимал Лиз, пока она всхлипывала, шмыгая носом, и рыдала на моей груди. Рубашка постепенно промокала. Мне хотелось рассказать ей, как я скучал, как люблю ее, но я не мог. Пока не мог. Она держалась за меня не потому, что хотела меня, а ради другого, которого не было здесь. Никого из них нет, а ей необходимо выплакаться у кого-нибудь на груди, чтобы ее держали, гладили, успокаивали: «Все хорошо, детка, поплачь.
Выплесни свое горе». Но я любил ее так сильно, так мучительно больно, что был готов на все, даже зная, что она никогда не сможет вернуть такое же чувство мне…
Внезапно Лиз перестала плакать. Подняла лицо. Слезы сбегали по шекам грязными ручейками. Краска расползлась вокруг глаз темными контурными картами.
– О господи, Джим. Прости меня. Что я с тобой делаю? Я же использую тебя…
Она отшатнулась от меня и побрела в ванную.
– Мне нравится, когда меня используют… – притворился я, но это было плохое утешение.
Я сел на кровати и попытался сосредоточиться. В голове шумело. Все получилось глупо. Я встал и подошел к двери ванной.
– Лиз! – Я вежливо постучал. – Можно?
Она вышла почти моментально, еще вытирая лицо полотенцем. Сейчас она как будто немного успокоилась и, казалось, приняла решение.
– Мы должны остановиться, – сказала Лиз.
– Я… Я… – Чувство было такое, словно мне в горло запихнули ручную гранату и выдернули чеку.
– Нет, – остановила меня Лиз, прижав палец к моим губам. – Это потому, что я люблю. Я люблю тебя так сильно, что это причиняет мне боль. Я люблю тебя так сильно, что каждый день причиняю боль тебе. Так быть не должно. Я не хочу делать больно людям, которых люблю. Больше не хочу. Пожалуйста, Джим, больше никогда.
Я схватил ее за руки и остановил: – Прекрати! Прекрати это. Сейчас же.
Она попыталась освободиться. Вырваться. Попыталась отвернуться от меня.
– Прекрати это, Лиз, Это помогло. Голос всегда помогает. Глас Божий. Когда говоришь таким голосом, не просто имитируешь Бога – сам становишься Им. Этому нас научили на модулирующей тренировке. Когда люди слышат голос Бога, они слушают. Лиз тоже замолчала и слушала.
– Я люблю тебя, – сказал я. – Ты это знаешь. Ты тоже любишь меня. Я знаю это. Никакие твои слова, никакие поступки не переубедят меня. – Я перевел дыхание. – Но если то, что мы любим друг друга, не может служить причиной, извинением или оправданием для совместной жизни, тогда нет причины, извинения или оправдания и нашему расставанию. Это совсем не относится к делу, как ты выразилась.
Я пристально смотрел ей в глаза. Она слушала внимательно. Ясно было одно: Лиз хочет слышать то, что я говорю.
– Да, мы спорили. Жестоко спорили. Да, иногда я причинял тебе боль. Да, иногда ты делала больно мне. Но я люблю тебя несмотря на это или за это – не важно. Важно другое – ты всегда будешь причинять боль людям, которых любишь. Это – твоя жизнь. И тебе тоже будут причинять боль в ответ. Чтобы не чувствовать боли, надо стать зомби, утратив чувства, привязанности, всех, кто мог бы прижать тебя к себе посреди ночи; когда все так плохо, что невозможно вынести. У меня нет желания стать зомби – у тебя тоже. Потому что следующий шаг – голые мужчины и женщины с остекленевшим взглядом, что стадами бродят по улицам Сан-Франциско.
Послушай меня, Лиз. Я знаю о Роберте и Стиве. Я не мучаюсь от твоего плача по ним. Я горжусь тобой, ибо ты помнишь о том хорошем, что было в предыдущей жизни. Я не ревную. Знаешь, как я люблю тебя? Если бы я мог вернуть все, что было до хторран, то сделал бы это прямо сейчас, сию минуту, даже если бы это означало, что я больше никогда не увижу тебя. Но я не могу сделать это, и ты не можешь, и никто не может. Мы приговорены к настоящему, каким бы оно ни было. И нам предстоит много страдать – всем и каждому. Даже если бы не было никаких хторран, мы все равно страдали бы, но только по-другому, потому что это естественное состояние человека. По крайней мере для меня. Я готов воспринимать это как плату за вход в мир. И, заплатив, хочу выбрать боль, которая мне приятна. Ты слушаешь? Я не собираюсь терять тебя из-за глупости. Если ты собираешься бросить меня, придумай причину получше, чем та чушь, которую ты городишь.
Удивительно, но Лиз выслушала всю мою речь молча. Некоторые люди слушают только первую фразу, а потом вежливо ждут, мысленно репетируя ответ. Лиз поступила иначе. Она выслушала каждое слово, а когда я закончил, не вступила в спор. Просто опустила глаза и молча прижалась ко мне. Ее голова отдыхала на моей груди.
Я не двигался. Ждал. Интересно, обнимет она меня или нет? Не обняла. Я почувствовал чертовское разочарование. Все, что мне требовалось, – лишь маленький знак, что до нее можно снова дотронуться, но Лиз не собиралась его подавать. Я испугался, что теперь все погибло безвозвратно.
Решившись, я медленно, нежно окружил Лиз своими руками. Но не притянул ее к себе, даже не обнял. Просто уютно расположил руки вокруг ее плеч и в затянувшейся паузе ждал. Она была такой теплой, от нее так хорошо пахло! Мне было больно от невозможности узнать, что она сейчас думает или чувствует. Неужели по-прежнему ненавидит?
Она тихонько всхлипнула и просунула одну руку между нами, чтобы вытереть нос. Потом взглянула на меня затуманенными от слез глазами и печально покачала головой: – Мне никогда не удавалось тебя переспорить, ты об этом знаешь?
– Что?
– О, я могу учить тебя, могу сообщать тебе то, чего ты. раньше не знал, Джим, но мне никогда не удавалось убедить тебя в чем-нибудь. Ты всегда так упрямо отстаиваешь свою правоту; что остается только согласиться или убраться подальше. – Она снова приникла ко мне, положив руки на мои плечи, и, вздохнув, наконец позволила своему телу расслабиться в моих объятиях. – Очень трудно быть твоим другом. Труднее, чем любовницей. Но еще труднее идти с тобой дальше. Я не способна на это. У меня больше не осталось сил идти. Я так устала. – Она посмотрела на меня. – Тебе придется быть сильным за нас обоих. Я же собираюсь просто висеть на тебе до тех пор, пока ты меня не бросишь.
– Я тебя никогда не брошу, и ты это знаешь.
– Знаю.
Она выглядела такой грустной, когда сказала это, что я едва не передумал.
Я приподнял ее голову за подбородок, чтобы она посмотрела на меня. Ее глаза цвета морской волны были мокрыми и сияли.
– Лиз, ты выйдешь за меня замуж?
Хотя не важно, чего я хотел. Мои желания не имели никакого значения. Я утонул в кресле, закрыв лицо руками. Поправить ничего нельзя. Что бы я сейчас ни сделал, это только усугубит ситуацию.
А потом она удивила меня, испустив вопль такой душевной муки, что я вскочил как ужаленный и ошеломленно уставился на нее. Лиз медленно сползала по стене, пока не оказалась на полу, прижав колени к груди и безвольно свесив руки, потерянная и сломленная. Подняв лицо к потолку, она издала долгий стон отчаяния.
– Наша экспедиция – только потеря времени, – простонала она. – Мы проигрываем войну. Уже проиграли. Ты еще не знаешь. Никто не знает. Доктор Зимф сказала об этом президенту только на прошлой неделе. Хтор-ранское заражение достигнет критической биомассы меньше чем через тридцать шесть месяцев. Может быть, даже быстрее. С этого момента мы перестанем контролировать очаги заражения и будем удерживать островки безопасности. Видел последние карты? Даже самые маленькие розовые пятна не исчезают. Пропадают зеленые. Мы проигрываем. Умираем. Все оказалось правдой. То, о чем нас предупреждали. Все это происходит – шаг за ужасным шагом. Ни ты, ни я, ни кто другой уже не в силах это остановить. О боже, как я боюсь. Я не хочу жить, как живем мы, и не хочу умирать. Я не хочу больше находиться здесь и не хочу быть собой. Все эти храбрые молодые мужчины и женщины, эти славные добрые дети – все ждут от меня воодушевления. Я так устала лгать и притворяться…
Неожиданно она посмотрела на меня: – Скажи что-нибудь.
Я не пошевелился, даже не поднял глаз. – – Джим, скажи что-нибудь. Какую– нибудь глупость. Все равно что. Одну вещь я любила в тебе – ты никогда не сдавался. У тебя всегда находились слова, больше всего нужные в данный момент. Скажи сейчас что-нибудь.
Я встал.
– Не могу. Если ты сдаешься, то и я тоже. Ты была единственным, что до сих пор поддерживало меня. – Я прошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Бросился ничком на кровать и уставился в наклонное окно на отливающее красным море внизу.
Теперь давайте подойдем к тому же вопросу с другой стороны, Хторранская колонизация на первой стадии должна была развиваться скрытно. Мы уже доказали, что не замечали ее присутствия годами, и это дало ей время, необходимое для кормежки, роста, воспроизводства, укрепления своих позиций, распространения и подготовки к следующим ста-диям развития без каких-либо прямых или опосредованных воздействий на компоненты земной экологии.
Следовательно, первая стадия хторранской колонизации должна была происходить на биологической арене, легкодоступной, простой и не бросающейся в глаза.
Давайте поищем такую арену биологической активности – какой-нибудь простой природный процесс, который происходит повсюду и всегда; процесс, в который легко могла внедриться чуждая экология, потому что он является самым нижним звеном в пищевой цепи. Как называется такой процесс?
Его называют гниением.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
34 ПОСЛЕ НАКОВАЛЬНИ
Многое можно сказать в пользу того, чтобы мужчина думал своим членом. Средний пенис гораздо более стоек в своих желаниях, чем средний мужчина.
Соломон Краткий
Я проснулся, словно от толчка.
– А?
Стук в дверь повторился.
– Джим!
– Уходи.
Вместо этого дверь открылась. Лиз встала на пороге, но в комнату не вошла. Я перекатился на живот и уставился в окно.
– Что? – громко спросил я.
– Ничего.
Ее голос звучал странно. Страннее, чем обычно.
– Что, забыла повернуть нож?
– Джим, не надо, пожалуйста.
Я перевернулся на спину и посмотрел на нее. Лучи заходящего солнца косо пронизывали комнату и обливали Лиз золотым светом. Ее волосы блестели, как расплавленная медь, а кожа светилась изнутри, она вся излучала ангельское сияние. Мне было больно даже просто глядеть на нее.
– Что тебе надо?
– Не знаю.
Долго, мучительно долго тянулось время, а она все стояла, растерянная и смущенная. Ее взгляд блуждал по комнате. Сначала он остановился на дальнем окне, потом перешел на потолок, скользнул вниз по стене, на самый наикратчайший момент задержался на мне и снова быстро уплыл в сторону.
– Мне просто не хочется быть одной. Я пожал плечами.
– Мое общество лучше, чем одиночество? Я должен расценивать это как комплимент?
– Джим, при желании ты можешь быть невероятно добрым и сострадательным.
– После всего, что ты наговорила, мне кажется, ты ищешь сострадания не по тому адресу. Хватит и вибратора.
Она вздрогнула, но, надо отдать ей должное, устояла.
– Я вовсе не хотела сделать тебе больно.
– Нет, хотела. Ты хотела поквитаться со мной. Я много раз делал тебе больно. Ты копила все свои обиды, а потом извергла на меня Везувий. Я был слеп, как крот. Все сказанное тобой – правда, я заслужил твой гнев. Но не отрицай, Лиз, ты хотела побольнее уязвить меня, отомстить за свою боль. И ты преуспела в этом. Так больно меня еще ни разу не били. Так что, пожалуйста, уйди и оставь меня в покое…
– Мне страшно. Я одинока. Мне надо за кого-нибудь держаться. И ты единственный человек… – Она дошла до середины комнаты и остановилась.
Я сел и уставился на нее в упор.
– Не верю. И это ты заявляешь, что я занимаюсь саморазрушением? Что здесь, черт возьми, происходит? Только недавно ты говорила, что больше не хочешь меня видеть. Говорила о каких-то обидах, настолько оскорбительных, что ты их никогда не простишь и не забудешь. Вот что ты мне говорила.
Я резко вскинул руку, чтобы удержать ее от ответа – а себя от дальнейших слов.
Чем я занимаюсь? Больше всего на свете мне хотелось оказаться в объятиях Лиз Тирелли… в постели Лиз Тирелли. Мне нравилось смотреть в ее глаза. Я любил смешить ее. Любил, когда она ловила ртом воздух, охала и хихикала. Так какого дьявола я так груб с ней?
– Что? – спросила она.
Я покачал головой, не в силах говорить. Невысказанные слова застряли в горле. Я с трудом сглотнул, закашлялся и стал бить себя по груди. Лиз быстро прошла к бару и, вернувшись со стаканом пузырящейся холодной минералки, насильно всунула его в мою руку и осторожно поднесла ее к моим губам. Я не мог отказаться и выпил воду, даже не почувствовав вкуса. Она продрала мне горло, как сырой песок, но после этого я снова мог говорить. Поставил стакан на стол рядом с кроватью и поднял на нее глаза.
– Не надо объяснять мне. что здесь стоит на кону – для всех. И в особенности для нас с тобой. Может быть, именно поэтому я так и злюсь. Все вышло из-под контроля, и перспектива потерять все пугает меня не меньше твоего. Но больше всего я страшусь потерять тебя. Иногда это настолько меня пугает, что я не могу даже вздохнуть и начинаю дрожать так сильно, что мне кажется, будто я умираю. – Даже рассказывая об этом, я начал нервно подергиваться. Осторожно набрав в грудь воздуха, я перешел к следующей мысли: – Понимаешь, я прилетел в Панаму, так как думал, что, может быть, у нас еще есть шанс. А потом я попал на этот долбаный летающий кошмар и получал оплеуху за оплеухой. Единственным человеком, поговорившим со мной по-человечески, был симпатичный маленький стюард – но ему за это платят.
– Это тот, что с симпатичной попкой?
– Я не обратил внимания.
– Зря. Они носят обтягивающие шорты.
– Ну, тогда у них всех, наверное, симпатичные попки. Хотя да, у Шона приятная задница. Стройные ноги. Милая улыбка. Но он – не ты. Мне не нужен секс. Во всяком случае – не из сострадания и. уж точно, не оплаченный заранее. Все. что я хотел с того самого момента, когда прибыл сюда, – это сесть с тобой, как бывало, и просто обсудить все. Ну и, в конце концов, мы поговорили – да так, что я до сих пор подумываю, не вызвать ли мне врача.
В этот момент она протянула руку и положила ее мне на плечо – легонько, словно боялась дотронуться до меня. Запах ее духов был дурманящим, галлюциногенным. Он навевал видения, от которых я испытал такую боль, что меня затрясло. Я прикрыл глаза от кричащего соблазна, потом открыл их и мягко снял ее руку.
– Нет, не надо извиняться. Это моя прерогатива. Она улыбнулась сквозь слезы в уголках глаз. Я не мог этого перенести. При одном взгляде на нее у меня болезненно сжималось горло. Я почувствовал, что мои глаза тоже наполняются слезами.
Она снова потянулась, чтобы коснуться меня, но я предупредительно выставил руку. Она застыла с поднятой рукой, как и я. Потом я опустил руку, позволив ей протянуть свою через разделяющие нас световые годы и нежно зачесать мои волосы назад.
Спустя секунду она убрала руку, ожидая моей реакции.
Но я никак не реагировал. Не мог.
– Послушай, Лиз, когда я летел сюда, мне казалось, что ты хочешь того же, что и я. Я не знал тогда о твоих нынешних мыслях, поэтому ожидал, что мы можем попробовать исправить положение. Вот и все, чего я хотел. Но то, что ты со мной сделала, напоминает работу шестнадцатитонного парового молота с потрясающим шумовым эффектом и надписью: «Вот и все, люди!» А сейчас… – говорить об этом мне было больнее всего, – ты пришла сюда и хочешь просто посидеть со мной и, может быть, даже слегка обнять. Этим ты сводишь меня с ума, потому что, если я сдамся, это ничего не изменит. Ничего. По крайней мере, в реальном мире. Меня по-прежнему будут ненавидеть, и я по-прежнему буду мешать тебе. И по-прежнему останусь глупым занудой…
– Ты не глупый.
– Да, но все равно зануда. Ты сказала, что тебе будет легче без меня. И ты права, Лиз. Ты так права! Может быть, весь этот проклятый мир станет лучше без меня. Вот что я сейчас чувствую, и я не знаю, как это изменить. Вот почему нам не стоит и пытаться, разве нет? Иначе кто-то из нас скажет или сделает какую– нибудь глупость, и тогда… ну, ты ведь знаешь, что тогда будет.
Лиз кивнула. Потом выпрямилась и посмотрела в окно. Она явно не знала, что делать. В конце концов она сдалась и присела на кровать рядом со мной.
– Не знаю, – сказала она, – но у меня все болит. А когда у меня все болит, я привыкла идти к тебе и получать знаменитый массаж спины. Я надеялась, что мы можем…
– Не смей произносить это, – быстро перебил я. – Нет. Мы. Не можем. Быть. Друзьями.
В ответ она рассмеялась, собственно, слегка хихикнула – но все равно это был смех.
– Ты прав. Мы не можем быть друзьями. Но и врагами не можем быть тоже. Что остается?
Я покачал головой.
– Не знаю. – И я.
После долгого молчания я произнес: – Поистине глупо и вообще не укладывается в голове вот так сидеть здесь, любя и ненавидя тебя одновременно. Мне так больно, что хочется отплатить тебе тем же, и в то же время я очень хочу обнять тебя, потому что от этого уйдут боль и ненависть из нас обоих… – Я посмотрел ей в глаза. – Я дурак. Я действительно все изгадил, да?
Она кивнула с такой грустью, что у меня оборвалось сердце и слезы побежали по щекам. Я не пытался остановить ее, когда она протянула руку и нежно положила свою ладонь на мою. Ее большой палец тихонько пробрался вниз и уютно устроился в моей руке. Она легонько сжала ее.
– Все уже давно изгажено, Джим. Больше нет правильных ответов. Любой всего лишь старается найти удобного козла отпущения.
Я промолчал, не зная что говорить.
– Ты просто идешь… – Она рассеянно провела рукой по волосам. – Просто продолжаешь идти – большую часть времени в одиночку или с неопытными детьми, без поддержки, – но ты все-таки идешь, никогда не жалуясь. Ты просто идешь и делаешь свое дело, а потом возвращаешься, и никто не поздравит тебя, не поблагодарит, даже не скажет: «Вот это парень». Никто никогда не объясняет тебе, что творится вокруг, нужна ли твоя работа или нет. А потом тебя же обвиняют в злобствовании и срывах.
– Не старайся оправдать меня, Лиз. Пожалуйста. Не надо. Я был не прав, и мы оба это знаем.
– Меня больше не интересует, кто прав, а кто виноват, Джим. У меня остался только ты один. – Ее голос дрогнул. – Я сидела в своей комнате и жалела, словно ударила щенка. Не думаю, что у нас осталось много времени, и… о, будь все проклято, Джим! – Она всхлипнула. – Я не хочу умирать одинокой!
Лавина чувств захлестнула меня. Я сам расплакался. Не мог сдержаться. Мне было так же страшно, как и ей. Я притянул Лиз к себе. Она, рыдая, упала мне на колени, и все, что я мог сделать, это изо всех сил прижать ее к себе и удивляться, как я все это выдерживаю.
Как мы все выдержим дальше?
Жизнь кормится за счет смерти. Все, что питается, питается за счет смерти или другого подобного процесса, пусть это будет энтропийное угасание звезд или тепловая смерть Вселенной.
На самом нижнем уровне пищевой цепи простейшие жизненные формы – анаэробные бактерии, плесневые грибки, водоросли, грибы, лишайники – беспрерывно разлагают останки и продукты выделения других жизненных форм. Смерть – их хлеб. В свою очередь, они служат пищей для различных растений, представляющих собой следующее звено пищевой цепи. А те, в свою очередь, становятся пищей для животных. Затем пища проходит по другим звеньям. В конечном итоге все выделяется в виде экскрементов, все отмирает и снова становится пищей для процессов гниения. Организмы-редуценты, живущие за счет гниения, окружают нас со всех сторон.
Просто устроенные, эти существа чуть ли не самые важные во всей экологии; лишь благодаря им и возможна сама жизнь – они извлекают энергию, недоступную другим организмам, и возвращают ее в пищевую цепь. Они делают ее доступной для нас с вами.
Вот где – на самом нижнем из всех биологических уровней, должна была впервые проявиться хторранская колонизация.
Заменив собой земные организмы, живущие за счет гниения, хторранские редуценты создали гарантированный источник подходящей пищи для следующего звена хторран-ской пищевой цепи. Земные биологические процессы подменялись хторранскими эффективно и незаметно до тех пор, пока не стало слишком поздно.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
КНИГА 2
1 ГЛАС БОЖИЙ
Битву полов выиграть невозможно, потому что братание с врагом доставляет слишком много удовольствия.
Соломон Краткий
Лиз стояла на балконе, глядя на ярко-синее море внизу.
– Думаю, мне подойдет роль пассажира, – сказала она. – Сейчас я вспомнила, почему стала пилотом. Мне нравилось видеть мир с высоты. Хотелось узнать, что там за холмами, потом за следующими холмами, за горизонтом.
Несмотря на… мою боязнь… высоты, я подошел и встал рядом. «Босх» летел всего в двадцати метрах над океаном, неуклонно продвигаясь на юг вдоль восточного побережья континента. Хотя капитан Харбо и жаловалась, что не укладывается в график полета, она снизила скорость до плавного дрейфа, чтобы мы – и другие пассажиры тоже, я думаю – могли с балкона насладиться видом красного тропического солнца, уходящего за горизонт. Длинные пурпурные лучи заката тянулись к востоку навстречу подступающей ночи. Наша огромная черная тень бежала по волнам, на пенистых гребнях которых уже можно было видеть первые слабые искорки фосфоресценции.
Лиз потянулась и взяла мою руку. Она крепко держала ее, пока говорила.
– У меня так никогда и не было медового месяца. Мы с Робертом поженились, когда еще учились в колледже, и не могли позволить себе медовый месяц. Ни у кого из нас по-настоящему не было семьи. И мы пообещали себе откладывать деньги и при первой возможности устроить себе настоящие каникулы, которых никогда не имели. Мы строили планы. О боже, какие это были планы! Мы просматривали туристические проспекты, брошюры, книги, видео. Мечтали о Париже. И не только о Париже. Таити, Австралия, Рим, Греция, Мексика, Египет – мы хотели все. Мы мечтали заниматься любовью в самых романтических уголках. Ты не обижаешься, что я об этом говорю?
Я покачал головой.
Тем не менее она отстранилась от меня, отпустила мою руку и быстро отвернулась от перил. Раньше она ни словом не вспоминала о былом. Наверное, это было слишком больно.
Она вернулась в каюту и, присев на край кровати, высморкалась, а потом упала на спину, измученная физически и душевно. Шмыгнув носом, она закрыла рукой глаза. Я присел рядом, но даже не пытался дотронуться до нее. Пока еще нужна была дистанция.
– А потом, – неожиданно сказала Лиз, – я забеременела маленьким Стивом, и мечтам пришел конец. Все деньги, отложенные на наш чудесный медовый месяц, ушли на ребенка. Мы не жалели их, действительно не жалели, но где-то в глубине души все-таки было обидно. Как тут не расстроиться? Я ведь едва не начала учить французский. О, мы радовались малышу, но при этом, знали, что пройдут еще годы, прежде чем у нас снова появится возможность осуществить наши планы. – Она тихонько не то вздохнула, не то всхлипнула. – Мне так их не хватает. Я отдала бы Париж, не задумываясь ни минуты, и все остальные места тоже, только бы увидеть их обоих хоть на один денек…
Спустя некоторое время она перекатилась на бок, чтобы посмотреть на меня. В ее глазах блестели слезы, – Прости меня.
Я наклонился к ней достаточно близко – на расстояние вытянутой руки.
– За что? За людей, которых ты любила? Не извиняйся. Я сам…
Я остановился, не зная, как быть с собственными потерями.
Лиз потянулась, снова взяла мою руку и с горечью сказала: – Я не должна сравнивать, не должна думать о том, чего уже нет. Все равно я их никогда не увижу.
И она заплакала.
А я просто смотрел, как она плачет. Мне хотелось снова прижать ее к себе и держать так, словно она – моя жизнь, но это означало воспользоваться ее минутной слабостью. Я отстранился. Сейчас Лиз не нуждалась в помощи. Ей нужно было выплакаться. Когда потребуется, она сама потянется ко мне.
Я оглянулся в поисках салфеток. Скоро они потребуются. Ага, вот они – на полке в изголовье. Я хотел достать их, как вдруг Лиз всхлипнула, схватила меня и упала в мои объятия.
– Да обними же меня, черт бы тебя побрал! – закричала она, и я понял, что в очередной раз просчитался.
Она с самого начала хотела этого. Проклятье! Как догадаться? Откуда мужчине знать, чего хочет женщина, если она ничего не говорит? Вот уж правда – женские мозги устроены совсем иначе, чем мужские. Женщины думают не так, как мужчины. Интересно, если бы женщины это понимали, сходили бы они от этого с ума, как мужчины? Неудивительно, что мы тратим столько времени на объяснения друг с другом.
Я крепко обнимал Лиз, пока она всхлипывала, шмыгая носом, и рыдала на моей груди. Рубашка постепенно промокала. Мне хотелось рассказать ей, как я скучал, как люблю ее, но я не мог. Пока не мог. Она держалась за меня не потому, что хотела меня, а ради другого, которого не было здесь. Никого из них нет, а ей необходимо выплакаться у кого-нибудь на груди, чтобы ее держали, гладили, успокаивали: «Все хорошо, детка, поплачь.
Выплесни свое горе». Но я любил ее так сильно, так мучительно больно, что был готов на все, даже зная, что она никогда не сможет вернуть такое же чувство мне…
Внезапно Лиз перестала плакать. Подняла лицо. Слезы сбегали по шекам грязными ручейками. Краска расползлась вокруг глаз темными контурными картами.
– О господи, Джим. Прости меня. Что я с тобой делаю? Я же использую тебя…
Она отшатнулась от меня и побрела в ванную.
– Мне нравится, когда меня используют… – притворился я, но это было плохое утешение.
Я сел на кровати и попытался сосредоточиться. В голове шумело. Все получилось глупо. Я встал и подошел к двери ванной.
– Лиз! – Я вежливо постучал. – Можно?
Она вышла почти моментально, еще вытирая лицо полотенцем. Сейчас она как будто немного успокоилась и, казалось, приняла решение.
– Мы должны остановиться, – сказала Лиз.
– Я… Я… – Чувство было такое, словно мне в горло запихнули ручную гранату и выдернули чеку.
– Нет, – остановила меня Лиз, прижав палец к моим губам. – Это потому, что я люблю. Я люблю тебя так сильно, что это причиняет мне боль. Я люблю тебя так сильно, что каждый день причиняю боль тебе. Так быть не должно. Я не хочу делать больно людям, которых люблю. Больше не хочу. Пожалуйста, Джим, больше никогда.
Я схватил ее за руки и остановил: – Прекрати! Прекрати это. Сейчас же.
Она попыталась освободиться. Вырваться. Попыталась отвернуться от меня.
– Прекрати это, Лиз, Это помогло. Голос всегда помогает. Глас Божий. Когда говоришь таким голосом, не просто имитируешь Бога – сам становишься Им. Этому нас научили на модулирующей тренировке. Когда люди слышат голос Бога, они слушают. Лиз тоже замолчала и слушала.
– Я люблю тебя, – сказал я. – Ты это знаешь. Ты тоже любишь меня. Я знаю это. Никакие твои слова, никакие поступки не переубедят меня. – Я перевел дыхание. – Но если то, что мы любим друг друга, не может служить причиной, извинением или оправданием для совместной жизни, тогда нет причины, извинения или оправдания и нашему расставанию. Это совсем не относится к делу, как ты выразилась.
Я пристально смотрел ей в глаза. Она слушала внимательно. Ясно было одно: Лиз хочет слышать то, что я говорю.
– Да, мы спорили. Жестоко спорили. Да, иногда я причинял тебе боль. Да, иногда ты делала больно мне. Но я люблю тебя несмотря на это или за это – не важно. Важно другое – ты всегда будешь причинять боль людям, которых любишь. Это – твоя жизнь. И тебе тоже будут причинять боль в ответ. Чтобы не чувствовать боли, надо стать зомби, утратив чувства, привязанности, всех, кто мог бы прижать тебя к себе посреди ночи; когда все так плохо, что невозможно вынести. У меня нет желания стать зомби – у тебя тоже. Потому что следующий шаг – голые мужчины и женщины с остекленевшим взглядом, что стадами бродят по улицам Сан-Франциско.
Послушай меня, Лиз. Я знаю о Роберте и Стиве. Я не мучаюсь от твоего плача по ним. Я горжусь тобой, ибо ты помнишь о том хорошем, что было в предыдущей жизни. Я не ревную. Знаешь, как я люблю тебя? Если бы я мог вернуть все, что было до хторран, то сделал бы это прямо сейчас, сию минуту, даже если бы это означало, что я больше никогда не увижу тебя. Но я не могу сделать это, и ты не можешь, и никто не может. Мы приговорены к настоящему, каким бы оно ни было. И нам предстоит много страдать – всем и каждому. Даже если бы не было никаких хторран, мы все равно страдали бы, но только по-другому, потому что это естественное состояние человека. По крайней мере для меня. Я готов воспринимать это как плату за вход в мир. И, заплатив, хочу выбрать боль, которая мне приятна. Ты слушаешь? Я не собираюсь терять тебя из-за глупости. Если ты собираешься бросить меня, придумай причину получше, чем та чушь, которую ты городишь.
Удивительно, но Лиз выслушала всю мою речь молча. Некоторые люди слушают только первую фразу, а потом вежливо ждут, мысленно репетируя ответ. Лиз поступила иначе. Она выслушала каждое слово, а когда я закончил, не вступила в спор. Просто опустила глаза и молча прижалась ко мне. Ее голова отдыхала на моей груди.
Я не двигался. Ждал. Интересно, обнимет она меня или нет? Не обняла. Я почувствовал чертовское разочарование. Все, что мне требовалось, – лишь маленький знак, что до нее можно снова дотронуться, но Лиз не собиралась его подавать. Я испугался, что теперь все погибло безвозвратно.
Решившись, я медленно, нежно окружил Лиз своими руками. Но не притянул ее к себе, даже не обнял. Просто уютно расположил руки вокруг ее плеч и в затянувшейся паузе ждал. Она была такой теплой, от нее так хорошо пахло! Мне было больно от невозможности узнать, что она сейчас думает или чувствует. Неужели по-прежнему ненавидит?
Она тихонько всхлипнула и просунула одну руку между нами, чтобы вытереть нос. Потом взглянула на меня затуманенными от слез глазами и печально покачала головой: – Мне никогда не удавалось тебя переспорить, ты об этом знаешь?
– Что?
– О, я могу учить тебя, могу сообщать тебе то, чего ты. раньше не знал, Джим, но мне никогда не удавалось убедить тебя в чем-нибудь. Ты всегда так упрямо отстаиваешь свою правоту; что остается только согласиться или убраться подальше. – Она снова приникла ко мне, положив руки на мои плечи, и, вздохнув, наконец позволила своему телу расслабиться в моих объятиях. – Очень трудно быть твоим другом. Труднее, чем любовницей. Но еще труднее идти с тобой дальше. Я не способна на это. У меня больше не осталось сил идти. Я так устала. – Она посмотрела на меня. – Тебе придется быть сильным за нас обоих. Я же собираюсь просто висеть на тебе до тех пор, пока ты меня не бросишь.
– Я тебя никогда не брошу, и ты это знаешь.
– Знаю.
Она выглядела такой грустной, когда сказала это, что я едва не передумал.
Я приподнял ее голову за подбородок, чтобы она посмотрела на меня. Ее глаза цвета морской волны были мокрыми и сияли.
– Лиз, ты выйдешь за меня замуж?