Страница:
Звуки – о, какие страшные звуки! Сначала тихий хруст где-то вдалеке, но, как и обманчиво мягкий первый удар, хруст не прекращался. Он становился все сильнее и сильнее, все ближе и ближе. Мы почти ощущали, как он продирается вперед по телу дирижабля и накатывается на нас огромной дребезжащей волной разрушения.
Звук состоял из множества оттенков, и каждый был страшен: звон бьющегося стекла, скрип и скрежет металла – огромные фермы опор гнулись и перекручивались, когда воздушное судно, словно покалеченное облако, обрушилось на верхушки деревьев. Оболочка огромных газовых баллонов лопалась и разъезжалась, пластиковое полотно с треском рвалось на куски и стелилось простынями на ветвях; все внутри корабля подернулось рябью и покорежилось. Снизу доносились протестующие вскрики джунглей – треск ломающихся веток и рев огромного леса – его медленно пригибали к земле, а он, сопротивляясь, хрустел, трещал, ломался, валился наземь под невероятной и безжалостной тяжестью гигантского корабля, входящего в последнюю страшную гавань на вечный покой.
Мы по-прежнему продолжали спускаться. Пронзительно скрежетал гнущийся металл. Взвизгивали перед смертью деревья. Все вокруг трещало. Полы заскрипели, пошли волнами, вспучились и начали лопаться с неожиданно громкими хлопками, когда панели вылетали из рам. Они кувырком катились по межпалубному пространству – одна настигла Клейтона Джонса, разрезав его чуть ли не пополам. Кровь хлынула потоком.
А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны – точь-в-точь крики раненой лошади. Мертвой хваткой я вцепился в стойку и, повиснув на ней, протянул руку Зигелю – он рванулся ко мне, промахнулся и с безумным видом заскользил вниз. За ним поехал яшик. Больше я Зигеля не видел.
А корабль продолжал разрушаться!
Рев стоял оглушительный. Неразбериха чувств перемежалась вспышками красного, черного и пурпурного. Что-то с грохотом взорвалось под нами, и кол расщепленной верхушки дерева проломил открытый люк, отбросив в стороны, как мусор, людей и машины, рывками вырос до потолка и, пробив его, обнажил кусочек неба и кажущийся неуместным газовый баллон, улетавший в безмятежную голубизну.
Пол трюма прогнулся, вспучился и лопнул, выбросив мощный фонтан шепок, мусора, мебели, приборов. Я хотел было укрыться за стойкой от сметающей все волны…
Что-то ударило меня, выбив стойку из рук, – я упал, врезавшись в стену, которая стала полом, и, скользя и кувыркаясь, поехал прямиком к зияющей ране на месте бывшего грузового люка. Я пытался встать на четвереньки, но стена становилась все круче, я упал на бок и вывалился наружу. Ударился о дерево, отлетел от него, схватился было за торчащий сук, но промахнулся, врезавшись в него лицом, запутался в лианах и паутине; моя нога зацепилась, вывернулась, что– то дернуло ее, а затем я снова полетел вниз и с невероятной силой врезался в бесконечность…
Надо мной ярко поблескивало и переливалось розовое сияние «Иеронима Босха», по-прежнему плывущего в небе. На самом деле он неумолимо падал, обрушивался на меня сверху, только я летел вниз еще быстрее.
Только я больше не падал…
Я уже был на земле, лежал на спине, глядя на трепещущие шелковые клочья «Иеронима Босха» и удивляясь, почему все еще стоит шум. Сколько же это будет продолжаться? Грохот, треск, падение, крики! Но теперь я начинал различать и другие звуки, новые: пурпурные и красные, они становились все громче, и еще голоса, кричащие, ругающиеся, визжащие, зовущие на помощь. Если кто-нибудь и отдавал команды, то я их пока не слышал. Раздавался рев, слышались взрывы. Бежали люди. Над головой грохотали вертушки. Земля вздрогнула с глухим рокотом – это сбросили скользящую бомбу, расчищавшую в джунглях посадочную площадку для вертолетов. С неба все сыпались и сыпались мне на лицо осколки сверкающего зеленого купола джунглей. Они трепетали в воздухе, как вымпелы.
Я не мог пошевелиться. Ничего не чувствовал. Я просто смотрел в прекрасное розовое небо и удивлялся: почему, мать его, оно так блестит?
Запищал телефон.
Я машинально ощупал себя. Удивительно, но он по-прежнему висел на поясе. Отстегнув, я с любопытством поднес его к уху и включил.
– Алло?
– Джим! – Это была Лиз. – С тобой все в порядке?
– О'кей, – ответил я и удивился собственному вранью. Я не мог пошевелиться. Даже языком ворочал еле-еле.
– Ты уверен? У тебя какой-то странный голос.
– О, я лежу тут. Думаю.
– Где тут? Где ты находишься?
– М-м, я… – Я повернул голову. – Поддеревом. Аты где? Я иду к тебе.
– Оставайся на месте. Не двигайся.
– Ладно, – прошептал я. – Нет проблем. – Мой голос начал пропадать. – Только немного отдохну.
– Хорошо. Лежи где лежишь. Не отключайся. Продолжай говорить. Сможешь?
– Угу. Где ты?
– Все еще на корабле. Салон перекорежился и развалился. Я в коридоре. Наверное, я смогу… да, смогу выбраться на крышу. Придется двигаться ползком, но я сумею. – Ее голос был очень сдержанным. – Ты поранился?
– Не… думаю.
– Можешь двигаться?
– Я же ответил на твой вызов, разве нет?
– Джим!
– А?
– Слушай меня. Потерпи еще минуту, чтобы я могла определить направление. Никуда не уходи, ладно?
– Ладно.
– Обещаешь?
– Обещаю. Ты можешь побыстрее?
– Что случилось?
– Ничего. Просто… кажется, я все-таки немного поранился.
– Где?
– Везде. Больно дышать. Глотать больно. Можешь принести немного воды?
– Держись. Я люблю тебя.
Послышался щелчок, и голос Лиз исчез, казалось, навсегда, а я остался лежать на испещренной светлыми пятнышками подстилке джунглей и слушать, как что– то с хрустом продирается сквозь кроны деревьев и мягко ударяется о влажную землю. Откуда-то из глубины изумрудного сумрака доносились крики о помощи.
– Эй, кто-нибудь! Есть здесь кто-нибудь?
– Я здесь есть, – отозвался я, но у меня не хватило воздуха, чтобы сказать это громко. – Здесь.
… Незваное пестрое насекомое зажужжало перед моим лицом – яркий шепот, от которого нельзя отмахнуться. И далекий хор, мягкая стена голосов. Слова я не разбирал, понимая только их смысл: «Джимбо, не спи, мы идем». А потом пришло ощущение, что меня поднимает на свои сильные и уютные руки что-то защищающее от опасностей, что-то золоти сто-розовое, ангельское, мужественное, с восхитительным запахом пота и сосны; отдаленные голоса бормочут что-то невнятное об уровне сахара в крови, болевом пороге, заторможенности, что-то о коленной чашечке…
– Здесь! Здесь кто-то есть!
В мои глаза бьет свет. Фонарик. Я открываю глаза, зажмуриваюсь, снова открываю. Вокруг царит какой-то кошмар. Повсюду огни. А поверх всего по-прежнему полощется и сверкает розовый саван корабля. Огромный потолок, мерцающий золотыми огнями.
– Это Маккарти. Бог мой!
– Что вы, зовите меня просто Джим.
– Он жив?
– Кажется. Да. Мертвец не может так плохо выглядеть. Капитан Маккарти? Вы меня слышите? Это Зигель. Он жив! Давайте сюда носилки!
Мне как-то удалось прохрипеть: – Где… Лиз?
– Кто?
– Генерал… Тирелли?
– Простите, я не знаю. Ее пока не нашли.
– Она же говорила по телефону…
Я помахал своим аппаратом перед Зигелем. Он взял его и нахмурился: – Прости, но он не работает, Джим.
– Не может быть! Я только что говорил с ней. Она просила меня продержаться.
– Джим, какое сейчас время суток?
– О чем ты говоришь? Как какое? День. Мы только что свалились на деревья и…
– Джим, уже почти полночь. Ты был без сознания. Теперь все хорошо. Помощь уже идет. Просто не двигайся.
– Но это Лиз послала тебя, разве нет?
– Никто не видел ее, Джим. И не слышал.
– Она по-прежнему на дирижабле. В коридоре возле конференц-зала. Пытается выбраться на крышу. Она позвонила по телефону.
Я говорил с трудом, но это необходимо было сказать. Зигель заколебался.
– – Вы слышали? – сказал он кому-то по телефону. – Проверьте конференц-зал.
– Он раздавлен всмятку…
Я не узнал голос. Кто-то из экипажа?
– Проверьте коридоры, – приказал Зигель. – Быстро!
– Зигель!
– Да, капитан?
– Я больше… не капитан. Я… индейский проводник. Что ты здесь делаешь? Я видел, как тебя раздавило.
– Не до конца, сэр. Держитесь, сейчас будут носилки. Грузовой трюм превратился в месиво, но команда осталась в живых. Вы тренировали нас лучше, чем думаете. Теперь мы лазаем туда и сюда по веревке. Доктор Майер снова открыла медпункт. Так что полезем обратно на деревья.
– Такой большой пробки не существует – этот корабль больше не взлетит.
– Не волнуйтесь. С нами все в порядке. У Лопец работает передатчик. Есть связь с сетью. Где мы – известно. Вертушки уже в пути. К завтрашнему вечеру отсюда заберут всех. Что-нибудь чувствуете, когда я нажимаю?
– Нет.
– А вот так?
– Нет.
– А вот…
– У-у! Да, черт возьми! Перестань. – А когда самая сильная боль прошла, я спросил: – Я не могу двинуться, чтобы посмотреть. Что это?
– Ваша нога. Точнее, колено. Просто лежите спокойно, сейчас придут санитары.
Он пожал мне руку. Потом его рука скользнула немного вверх, на мое запястье. Проверить пульс.
– Как обстоят дела?
– Мы разбились.
– Кроме этого, известны какие-нибудь подробности?
– Мы находимся примерно в двадцати, может быть, двадцати пяти километрах к северо-востоку от мандалы. Сейчас нас пятьдесят человек. Остальных мы ищем. Все время обнаруживаются еще люди. Большая часть корабля в очень плохом состоянии. Его киль переломился в трех местах, но основная часть главной палубы более-менее сохранилась. Есть опасение, что он завалится, но инженеры проверяют системы безопасности и смотрят, нельзя ли его немного выпрямить. Мы восстановили медчасть, а сейчас занимаемся кухней. У нас есть пайки «НЗ» и консервированная вода, так что на ночь едой мы обеспечены. Собственно, если порыться, мы обеспечены на месяц, но это не важно. Из Панамы уже идет спасательная экспедиция. А тем временем мы постараемся продержаться на верхушках деревьев. Кто его знает, сколько времени понадобится червям, чтобы добраться до нас, но точно известно, что они идут по следу вещей, которые мы выбрасывали. Сейчас мы высаживаем дистанционные датчики и тигров. И закладываем минные поля. Пара птиц– шпионов уже запущена, как только найдем остальных, тоже запустим. Возможно, придется подождать до утра. Держитесь, санитары уже здесь…
Я услышал шелест шагов. Сумел повернуть голову. Чья-то фигура в запачканном кровью комбинезоне. Она показалась мне знакомой.
Фигура осторожно убрала что-то с моих глаз. Безлико осмотрела меня и опрыскала лицо чем-то влажным и туманным. Запахло антисептиком и мятой. В следующее мгновение она начала нежно смазывать чем-то мои глаза, лоб, потом губы и нос.
– Боже, ну и вид. – Последнее прикосновение ватного тампона. – Готово, сэр. – Фигура улыбнулась. – Так лучше?
– Привет, Шон. Из тебя выйдет отличная сиделка, – У меня запершило в горле. – Дайте воды.
– Только один глоток, сэр. – Шон вставил мне в рот трубочку и тут же вынул ее. Он обманул насчет глотка – воды едва хватило, чтобы смочить горло; глотать было уже нечего.
Не обращая внимания. на мое недовольство, Шон принялся раскладывать носилки. Делал он это быстро и профессионально, работа была ему знакома. Вынув откуда-то ножницы, он разрезал на мне куртку, рубашку и майку и начал наклеивать на кожу биомониторы – один на запястье, три на грудь, два на лоб и два на виски. Как только они запищали и зажглись зеленым, он завернул меня в серебристое одеяло. Сразу стало тепло.
Я почувствовал, как он просунул руки мне под голову застегивая на шее фиксирующий воротник.
– Без этого нельзя обойтись? – спросил я.
– Просто на всякий случай. Если мы вас уроним.
– И многих ты ронял?
– Да нет. Вы будете вторым. Сегодня, конечно.
Он закончил с воротником и начал осторожно ощупывать мои ключицы, руки и, наконец, ноги.
– Посмотри колено, – подсказал Зигель.
– Вижу, – отозвался Шон.
– Только не вздумайте снова проверять, больно ли мне, – предупредил я.
– Эй, занимайтесь своей работой, а я буду делать свою.
– Этого я и боюсь.
– Все в порядке, – сказал Шон Зигелю. – Давай уложим его на носилки. Ты готов? Я поверну его на бок, ты подержишь, а я тем временем просуну носилки. Потом вместе положим его. Понял?
Зигель кивнул.
– Я знаю это упражнение. Давай.
– А перерыв на обед вы предусмотрели?
– Помолчите. – Голос Шона предупреждал, что возражения больше не принимаются. – О'кей? Раз, два – взяли.
– У-у! Черт! Мать, мать, мать! Сукины дети! Дерьмо! Сволочи! Мать, мать, мать!
– Держи его крепче. Отлично, есть. Теперь опускай потихоньку. Все в порядке, осталось только застегнуть ремни. – Шон нежно погладил меня по груди.
Он защелкнул пряжки, а еще через секунду они с Зигелем подняли меня.
– Сюда, – сказал Зигель. – Здесь что-то вроде тропинки…
– Нет, – вмешался я. – Это след червя. Держитесь от него подальше.
– … которую нам надо избегать, – закончил Зигель, полностью игнорируя меня. – Помолчите, сэр, – добавил он.
– Правильно, – согласился Шон. Он прислушался к своему наушнику. – Они опускают люльку.
– Не унывай, Джимбо, мы почти дома.
– До дома вам еще топать и топать… Как ты меня назвал?
– Никак, разве что инородным телом в заднице.
– Размечтался. Забудь об этом. Я человек женатый. Шон тяжело вздохнул: – Почему все хорошие люди всегда либо женаты, либо гетеросексуалы?
Потом на какое-то время они оба замолчали, выбирая дорогу на неровной скользкой почве джунглей.
Наконец мы подошли к месту, где небо над нами было светло-розовое и яркое. Я видел желтое окно открытого люка наверху, и он заставил меня вспомнить о другом времени и другом дирижабле. Только на этот раз к носилкам была привязана моя задница.
Шон и Зигель закончили крепить тросы, Шон дал сигнал поднятым большим пальцем, и меня втянули на то, что осталось от «Иеронима Босха».
Путь наверх был гораздо медленнее, чем вниз. И намного беднее событиями.
Лиз меня не встретила.
Меня бегом отнесли по наклонному коридору в самодельный медпункт. Там с перекладин под потолком свисали койки и стояла доктор Майер с лубком на одной руке. Она взглянула на меня и выругалась: – О, дерьмо!..
– Где Лиз? – слабым голосом спросил я. – Где генерал Тирелли?
Доктор не ответила. Она разрезала мои брюки.
– Проклятье, ты только посмотри на эту коленку. Помолчи, Джим. Дай мне подумать.
Что-то укололо мою руку. Один из ассистентов начал внутривенное вливание. Другая считывала показания биомониторов.
– Сильный шок, – сообщила она. – И он долго пролежал на открытом воздухе. Странно, что он в сознании.
Доктор Майер обернулась и посмотрела на экран.
– Нашли наконец портативный сканер?
– Да нет. Он разбился.
– Дерьмо. – Доктор повернулась ко мне. – Сейчас будет больно, Джим. Потерпи. – Она засунула тряпку мне в рот. – Закуси ее.
И оказалась права. Было больно. Даже очень.
Когда я пришел в сознание, она промокала мое лицо влажной салфеткой.
– Прости, – сказала она. – Мне было необходимо посмотреть, насколько серьезна рана. Пить хочешь?
Я издал хрип, и она просунула трубочку между моими сухими потрескавшимися губами. Вода была теплой, стерильной и безвкусной – лучшего напитка я в жизни не пробовал.
– Не торопись, – предупредила доктор. Тем не менее вода потекла по моему подбородку. Убрав бутылку, она добавила: – Можешь радоваться, ногу ты сохранишь.
Она внимательно смотрела, как до меня доходил смысл ее слов. Наверное, шок еще не прошел, или, возможно, они накачали меня транквилизаторами. Ее слова ничего мне не объяснили.
– А почему я должен огорчаться? – спросил я.
– Я попытаюсь спасти коленную чашечку. Местная анестезия немного снимет боль. Мне бы хотелось прооперировать тебя прямо сейчас, но пока это рискованно, я все жду, когда они выровняют корабль, чтобы у меня была нормальная операционная. А если вертушки прилетят быстро, подожду с тобой до Панамы, хотя гораздо лучше попасть прямо в Майами.
– Я буду ходить?
– Про баскетбол можешь забыть, но я не думаю, что тебе понадобится палочка. По крайней мере, надеюсь.
– А остальное?
– Ты довольно сильно ударился, но ничего опасного. Возможно, снова треснула ключица – по старому перелому, – но я не уверена. Пара сломанных ребер, но плевра не повреждена. Здесь тебе повезло. Ссадины в тех местах, где у нормальных людей и мест-то нет, но насколько я могу судить, ты ухитрился шлепнуться на что– то более мягкое, чем джунгли.
Я огляделся вокруг.
– Где Лиз?
Лицо доктора Майер помрачнело.
– М-м…
– Что? – потребовал я ответа.
– Джим, конференц-зал разбит. Никто не спасся.
– Лиз спаслась. Она говорила со мной. Она позвонила и просила меня продержаться. Ее не было в конфенц-зале. Она оказалсь в коридоре. Это последнее, что я от нее слышал. Проклятье! Кто-нибудь слышит меня? Пустите, я сам пойду ее искать.
– Ты никуда не пойдешь.
– Если никто больше…
Я попытался сесть. Доктор Майер одной рукой без всяких усилий уложила меня назад.
– Еще раз это сделаешь, – предупредила она, – и я прибью тебя гвоздями. Лежи здесь. Я разыщу кого-нибудь. И перестань волноваться. Если она жива, мы найдем ее. Я обещаю.
Я вцепился в ее руку – Она единственное, что у меня есть в этом мире…
– Джим, отпусти. Мне больно. Я обещаю. – Она с трудом разогнула мои пальцы.
– Позовите Зигеля! Пожалуйста…
– Он проверяет оборонительные рубежи.
– Когда он вернется?
– Не знаю. У него нет времени, Джим.
– Я должен поговорить с ним. Доктор Майер вздохнула: – Я оставлю ему записку.
Это была длинная ночь. Я то терял сознание, то приходил в себя.
Где-то около двух часов корпус корабля угрожающе заскрипел и затрещал, а потом начал заваливаться на бок. Когда он остановился, жестокий крен полов стал еще сильнее. К счастью, большинство пациентов лежало в гамаках или подвесных койках, так что, если не считать небольших ушибов, мы отделались хорошим испугом. Но доктор Май-ер, только раз взглянув на свой лазарет, тут же объявила: – Будь все проклято! Здесь оставаться опасно.
Нас спешно эвакуировали на землю. Настелили импровизированный пол из панелей, а из пластиковой оболочки разорванных газовых баллонов соорудили палатки. Я видел огни, в какой-то момент услышал стук дождевых капель, но там, куда меня запрятали, было относительно сухо. Над нами висело что-то вроде тента. Я был привязан к доске и не видел, кто лежит на соседней раскладушке. Позже я выяснил, что это Бенсон. Ему раздавило ящиком грудь, он едва мог дышать. Он был подключен к аппарату искусственного жизнеобеспечения, и его хрипящие вдохи и выдохи напоминали звук глохнущего мотора.
Протянули аварийное освещение, и время от времени доктор Майер или кто– нибудь из ее ассистентов проходили мимо и кудахтали: одобрительно надо мной и расстроенно над Бенсоном. Самое большее, что они могли сделать в данной ситуации, это держать нас в тепле и ждать утра. Никто не мог ответить, где Лиз и спасательные вертушки, и я чувствовал, что допущена какая-то чудовищная ошибка.
Позже рядом со мной остановился Шон. Он дал мне флягу и несколько брикетов «НЗ».
– Что происходит? – спросил я. Сначала он не хотел отвечать, но я схватил его за руку. – Черт бы тебя побрал, я не ребенок! От меня у вас не должно быть секретов. Где генерал Тирелли? Где вертушки?
– Уцелевших еще ищут. Вертушки будут здесь утром.
Звук состоял из множества оттенков, и каждый был страшен: звон бьющегося стекла, скрип и скрежет металла – огромные фермы опор гнулись и перекручивались, когда воздушное судно, словно покалеченное облако, обрушилось на верхушки деревьев. Оболочка огромных газовых баллонов лопалась и разъезжалась, пластиковое полотно с треском рвалось на куски и стелилось простынями на ветвях; все внутри корабля подернулось рябью и покорежилось. Снизу доносились протестующие вскрики джунглей – треск ломающихся веток и рев огромного леса – его медленно пригибали к земле, а он, сопротивляясь, хрустел, трещал, ломался, валился наземь под невероятной и безжалостной тяжестью гигантского корабля, входящего в последнюю страшную гавань на вечный покой.
Мы по-прежнему продолжали спускаться. Пронзительно скрежетал гнущийся металл. Взвизгивали перед смертью деревья. Все вокруг трещало. Полы заскрипели, пошли волнами, вспучились и начали лопаться с неожиданно громкими хлопками, когда панели вылетали из рам. Они кувырком катились по межпалубному пространству – одна настигла Клейтона Джонса, разрезав его чуть ли не пополам. Кровь хлынула потоком.
А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны – точь-в-точь крики раненой лошади. Мертвой хваткой я вцепился в стойку и, повиснув на ней, протянул руку Зигелю – он рванулся ко мне, промахнулся и с безумным видом заскользил вниз. За ним поехал яшик. Больше я Зигеля не видел.
А корабль продолжал разрушаться!
Рев стоял оглушительный. Неразбериха чувств перемежалась вспышками красного, черного и пурпурного. Что-то с грохотом взорвалось под нами, и кол расщепленной верхушки дерева проломил открытый люк, отбросив в стороны, как мусор, людей и машины, рывками вырос до потолка и, пробив его, обнажил кусочек неба и кажущийся неуместным газовый баллон, улетавший в безмятежную голубизну.
Пол трюма прогнулся, вспучился и лопнул, выбросив мощный фонтан шепок, мусора, мебели, приборов. Я хотел было укрыться за стойкой от сметающей все волны…
Что-то ударило меня, выбив стойку из рук, – я упал, врезавшись в стену, которая стала полом, и, скользя и кувыркаясь, поехал прямиком к зияющей ране на месте бывшего грузового люка. Я пытался встать на четвереньки, но стена становилась все круче, я упал на бок и вывалился наружу. Ударился о дерево, отлетел от него, схватился было за торчащий сук, но промахнулся, врезавшись в него лицом, запутался в лианах и паутине; моя нога зацепилась, вывернулась, что– то дернуло ее, а затем я снова полетел вниз и с невероятной силой врезался в бесконечность…
Надо мной ярко поблескивало и переливалось розовое сияние «Иеронима Босха», по-прежнему плывущего в небе. На самом деле он неумолимо падал, обрушивался на меня сверху, только я летел вниз еще быстрее.
Только я больше не падал…
Я уже был на земле, лежал на спине, глядя на трепещущие шелковые клочья «Иеронима Босха» и удивляясь, почему все еще стоит шум. Сколько же это будет продолжаться? Грохот, треск, падение, крики! Но теперь я начинал различать и другие звуки, новые: пурпурные и красные, они становились все громче, и еще голоса, кричащие, ругающиеся, визжащие, зовущие на помощь. Если кто-нибудь и отдавал команды, то я их пока не слышал. Раздавался рев, слышались взрывы. Бежали люди. Над головой грохотали вертушки. Земля вздрогнула с глухим рокотом – это сбросили скользящую бомбу, расчищавшую в джунглях посадочную площадку для вертолетов. С неба все сыпались и сыпались мне на лицо осколки сверкающего зеленого купола джунглей. Они трепетали в воздухе, как вымпелы.
Я не мог пошевелиться. Ничего не чувствовал. Я просто смотрел в прекрасное розовое небо и удивлялся: почему, мать его, оно так блестит?
Вынос значительных масс почвы из-под земли составляет большую проблему для гнезда, и за это отвечает странное симбиотическое/хищническое партнерство с тысяченожками, которые обязательно присутствуют в любом хторран-ском поселении. Тысяченожки кормятся всеми выделениями медузосвиней, какие только находят в тоннелях, зачастую пожирая самих медузосвиней, отделившихся от основного комка. А иногда и сами гастроподы разыскивают в гнезде выделения медузосвиней и начинают их пожирать и часто, добравшись по следу до колонии, целиком съедают и ее.
Так как основная масса медузосвиньи всегда состоит из почвы в ее кишечном тракте, земля попадает в тысяченожку или гастроподу, поедающих медузосвиней. Таким путем большая часть почвы, проглоченной медузосвиньями, и попадает на поверхность мандалы.
Перед дефекацией гастроподы обычно выходят наружу. Свой фецес, имеющий консистенцию смолы, они часто используют при строительстве куполов и загонов.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
37 ЧТОБЫ ПОЗВОНИТЬ МАККАРТИ, НАБЕРИТЕ «М»
Телефон вроде чесотки: и то и другое постоянно отвлекают внимание.
Соломон Краткий
Запищал телефон.
Я машинально ощупал себя. Удивительно, но он по-прежнему висел на поясе. Отстегнув, я с любопытством поднес его к уху и включил.
– Алло?
– Джим! – Это была Лиз. – С тобой все в порядке?
– О'кей, – ответил я и удивился собственному вранью. Я не мог пошевелиться. Даже языком ворочал еле-еле.
– Ты уверен? У тебя какой-то странный голос.
– О, я лежу тут. Думаю.
– Где тут? Где ты находишься?
– М-м, я… – Я повернул голову. – Поддеревом. Аты где? Я иду к тебе.
– Оставайся на месте. Не двигайся.
– Ладно, – прошептал я. – Нет проблем. – Мой голос начал пропадать. – Только немного отдохну.
– Хорошо. Лежи где лежишь. Не отключайся. Продолжай говорить. Сможешь?
– Угу. Где ты?
– Все еще на корабле. Салон перекорежился и развалился. Я в коридоре. Наверное, я смогу… да, смогу выбраться на крышу. Придется двигаться ползком, но я сумею. – Ее голос был очень сдержанным. – Ты поранился?
– Не… думаю.
– Можешь двигаться?
– Я же ответил на твой вызов, разве нет?
– Джим!
– А?
– Слушай меня. Потерпи еще минуту, чтобы я могла определить направление. Никуда не уходи, ладно?
– Ладно.
– Обещаешь?
– Обещаю. Ты можешь побыстрее?
– Что случилось?
– Ничего. Просто… кажется, я все-таки немного поранился.
– Где?
– Везде. Больно дышать. Глотать больно. Можешь принести немного воды?
– Держись. Я люблю тебя.
Послышался щелчок, и голос Лиз исчез, казалось, навсегда, а я остался лежать на испещренной светлыми пятнышками подстилке джунглей и слушать, как что– то с хрустом продирается сквозь кроны деревьев и мягко ударяется о влажную землю. Откуда-то из глубины изумрудного сумрака доносились крики о помощи.
– Эй, кто-нибудь! Есть здесь кто-нибудь?
– Я здесь есть, – отозвался я, но у меня не хватило воздуха, чтобы сказать это громко. – Здесь.
… Незваное пестрое насекомое зажужжало перед моим лицом – яркий шепот, от которого нельзя отмахнуться. И далекий хор, мягкая стена голосов. Слова я не разбирал, понимая только их смысл: «Джимбо, не спи, мы идем». А потом пришло ощущение, что меня поднимает на свои сильные и уютные руки что-то защищающее от опасностей, что-то золоти сто-розовое, ангельское, мужественное, с восхитительным запахом пота и сосны; отдаленные голоса бормочут что-то невнятное об уровне сахара в крови, болевом пороге, заторможенности, что-то о коленной чашечке…
– Здесь! Здесь кто-то есть!
В мои глаза бьет свет. Фонарик. Я открываю глаза, зажмуриваюсь, снова открываю. Вокруг царит какой-то кошмар. Повсюду огни. А поверх всего по-прежнему полощется и сверкает розовый саван корабля. Огромный потолок, мерцающий золотыми огнями.
– Это Маккарти. Бог мой!
– Что вы, зовите меня просто Джим.
– Он жив?
– Кажется. Да. Мертвец не может так плохо выглядеть. Капитан Маккарти? Вы меня слышите? Это Зигель. Он жив! Давайте сюда носилки!
Мне как-то удалось прохрипеть: – Где… Лиз?
– Кто?
– Генерал… Тирелли?
– Простите, я не знаю. Ее пока не нашли.
– Она же говорила по телефону…
Я помахал своим аппаратом перед Зигелем. Он взял его и нахмурился: – Прости, но он не работает, Джим.
– Не может быть! Я только что говорил с ней. Она просила меня продержаться.
– Джим, какое сейчас время суток?
– О чем ты говоришь? Как какое? День. Мы только что свалились на деревья и…
– Джим, уже почти полночь. Ты был без сознания. Теперь все хорошо. Помощь уже идет. Просто не двигайся.
– Но это Лиз послала тебя, разве нет?
– Никто не видел ее, Джим. И не слышал.
– Она по-прежнему на дирижабле. В коридоре возле конференц-зала. Пытается выбраться на крышу. Она позвонила по телефону.
Я говорил с трудом, но это необходимо было сказать. Зигель заколебался.
– – Вы слышали? – сказал он кому-то по телефону. – Проверьте конференц-зал.
– Он раздавлен всмятку…
Я не узнал голос. Кто-то из экипажа?
– Проверьте коридоры, – приказал Зигель. – Быстро!
– Зигель!
– Да, капитан?
– Я больше… не капитан. Я… индейский проводник. Что ты здесь делаешь? Я видел, как тебя раздавило.
– Не до конца, сэр. Держитесь, сейчас будут носилки. Грузовой трюм превратился в месиво, но команда осталась в живых. Вы тренировали нас лучше, чем думаете. Теперь мы лазаем туда и сюда по веревке. Доктор Майер снова открыла медпункт. Так что полезем обратно на деревья.
– Такой большой пробки не существует – этот корабль больше не взлетит.
– Не волнуйтесь. С нами все в порядке. У Лопец работает передатчик. Есть связь с сетью. Где мы – известно. Вертушки уже в пути. К завтрашнему вечеру отсюда заберут всех. Что-нибудь чувствуете, когда я нажимаю?
– Нет.
– А вот так?
– Нет.
– А вот…
– У-у! Да, черт возьми! Перестань. – А когда самая сильная боль прошла, я спросил: – Я не могу двинуться, чтобы посмотреть. Что это?
– Ваша нога. Точнее, колено. Просто лежите спокойно, сейчас придут санитары.
Он пожал мне руку. Потом его рука скользнула немного вверх, на мое запястье. Проверить пульс.
– Как обстоят дела?
– Мы разбились.
– Кроме этого, известны какие-нибудь подробности?
– Мы находимся примерно в двадцати, может быть, двадцати пяти километрах к северо-востоку от мандалы. Сейчас нас пятьдесят человек. Остальных мы ищем. Все время обнаруживаются еще люди. Большая часть корабля в очень плохом состоянии. Его киль переломился в трех местах, но основная часть главной палубы более-менее сохранилась. Есть опасение, что он завалится, но инженеры проверяют системы безопасности и смотрят, нельзя ли его немного выпрямить. Мы восстановили медчасть, а сейчас занимаемся кухней. У нас есть пайки «НЗ» и консервированная вода, так что на ночь едой мы обеспечены. Собственно, если порыться, мы обеспечены на месяц, но это не важно. Из Панамы уже идет спасательная экспедиция. А тем временем мы постараемся продержаться на верхушках деревьев. Кто его знает, сколько времени понадобится червям, чтобы добраться до нас, но точно известно, что они идут по следу вещей, которые мы выбрасывали. Сейчас мы высаживаем дистанционные датчики и тигров. И закладываем минные поля. Пара птиц– шпионов уже запущена, как только найдем остальных, тоже запустим. Возможно, придется подождать до утра. Держитесь, санитары уже здесь…
Я услышал шелест шагов. Сумел повернуть голову. Чья-то фигура в запачканном кровью комбинезоне. Она показалась мне знакомой.
Фигура осторожно убрала что-то с моих глаз. Безлико осмотрела меня и опрыскала лицо чем-то влажным и туманным. Запахло антисептиком и мятой. В следующее мгновение она начала нежно смазывать чем-то мои глаза, лоб, потом губы и нос.
– Боже, ну и вид. – Последнее прикосновение ватного тампона. – Готово, сэр. – Фигура улыбнулась. – Так лучше?
– Привет, Шон. Из тебя выйдет отличная сиделка, – У меня запершило в горле. – Дайте воды.
– Только один глоток, сэр. – Шон вставил мне в рот трубочку и тут же вынул ее. Он обманул насчет глотка – воды едва хватило, чтобы смочить горло; глотать было уже нечего.
Не обращая внимания. на мое недовольство, Шон принялся раскладывать носилки. Делал он это быстро и профессионально, работа была ему знакома. Вынув откуда-то ножницы, он разрезал на мне куртку, рубашку и майку и начал наклеивать на кожу биомониторы – один на запястье, три на грудь, два на лоб и два на виски. Как только они запищали и зажглись зеленым, он завернул меня в серебристое одеяло. Сразу стало тепло.
Я почувствовал, как он просунул руки мне под голову застегивая на шее фиксирующий воротник.
– Без этого нельзя обойтись? – спросил я.
– Просто на всякий случай. Если мы вас уроним.
– И многих ты ронял?
– Да нет. Вы будете вторым. Сегодня, конечно.
Он закончил с воротником и начал осторожно ощупывать мои ключицы, руки и, наконец, ноги.
– Посмотри колено, – подсказал Зигель.
– Вижу, – отозвался Шон.
– Только не вздумайте снова проверять, больно ли мне, – предупредил я.
– Эй, занимайтесь своей работой, а я буду делать свою.
– Этого я и боюсь.
– Все в порядке, – сказал Шон Зигелю. – Давай уложим его на носилки. Ты готов? Я поверну его на бок, ты подержишь, а я тем временем просуну носилки. Потом вместе положим его. Понял?
Зигель кивнул.
– Я знаю это упражнение. Давай.
– А перерыв на обед вы предусмотрели?
– Помолчите. – Голос Шона предупреждал, что возражения больше не принимаются. – О'кей? Раз, два – взяли.
– У-у! Черт! Мать, мать, мать! Сукины дети! Дерьмо! Сволочи! Мать, мать, мать!
– Держи его крепче. Отлично, есть. Теперь опускай потихоньку. Все в порядке, осталось только застегнуть ремни. – Шон нежно погладил меня по груди.
Он защелкнул пряжки, а еще через секунду они с Зигелем подняли меня.
– Сюда, – сказал Зигель. – Здесь что-то вроде тропинки…
– Нет, – вмешался я. – Это след червя. Держитесь от него подальше.
– … которую нам надо избегать, – закончил Зигель, полностью игнорируя меня. – Помолчите, сэр, – добавил он.
– Правильно, – согласился Шон. Он прислушался к своему наушнику. – Они опускают люльку.
– Не унывай, Джимбо, мы почти дома.
– До дома вам еще топать и топать… Как ты меня назвал?
– Никак, разве что инородным телом в заднице.
– Размечтался. Забудь об этом. Я человек женатый. Шон тяжело вздохнул: – Почему все хорошие люди всегда либо женаты, либо гетеросексуалы?
Потом на какое-то время они оба замолчали, выбирая дорогу на неровной скользкой почве джунглей.
Наконец мы подошли к месту, где небо над нами было светло-розовое и яркое. Я видел желтое окно открытого люка наверху, и он заставил меня вспомнить о другом времени и другом дирижабле. Только на этот раз к носилкам была привязана моя задница.
Шон и Зигель закончили крепить тросы, Шон дал сигнал поднятым большим пальцем, и меня втянули на то, что осталось от «Иеронима Босха».
Путь наверх был гораздо медленнее, чем вниз. И намного беднее событиями.
Тысяченожки тоже участвуют в процессе выноса грунта из гнезд; пока неизвестно, что заставляет их подниматься на поверхность – ощущение переполненности или другой биологический механизм, но для дефекации они выходят наружу. Это может быть защитной реакцией, так как гастроподы съедают в гнезде любую большую, медленно двигающуюся тысяченожку, как только видят ее ползущей по туннелю.
Слизью медузосвиней питаются также толстые, черные, похожие на удавов существа. Их функция в гнезде пока точно не установлена.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19а)
38 «НИКТО НЕ СПАССЯ»
Гораздо больнее, когда плохие новости узнаешь не до того, как это случилось, а после.
Соломон Краткий
Лиз меня не встретила.
Меня бегом отнесли по наклонному коридору в самодельный медпункт. Там с перекладин под потолком свисали койки и стояла доктор Майер с лубком на одной руке. Она взглянула на меня и выругалась: – О, дерьмо!..
– Где Лиз? – слабым голосом спросил я. – Где генерал Тирелли?
Доктор не ответила. Она разрезала мои брюки.
– Проклятье, ты только посмотри на эту коленку. Помолчи, Джим. Дай мне подумать.
Что-то укололо мою руку. Один из ассистентов начал внутривенное вливание. Другая считывала показания биомониторов.
– Сильный шок, – сообщила она. – И он долго пролежал на открытом воздухе. Странно, что он в сознании.
Доктор Майер обернулась и посмотрела на экран.
– Нашли наконец портативный сканер?
– Да нет. Он разбился.
– Дерьмо. – Доктор повернулась ко мне. – Сейчас будет больно, Джим. Потерпи. – Она засунула тряпку мне в рот. – Закуси ее.
И оказалась права. Было больно. Даже очень.
Когда я пришел в сознание, она промокала мое лицо влажной салфеткой.
– Прости, – сказала она. – Мне было необходимо посмотреть, насколько серьезна рана. Пить хочешь?
Я издал хрип, и она просунула трубочку между моими сухими потрескавшимися губами. Вода была теплой, стерильной и безвкусной – лучшего напитка я в жизни не пробовал.
– Не торопись, – предупредила доктор. Тем не менее вода потекла по моему подбородку. Убрав бутылку, она добавила: – Можешь радоваться, ногу ты сохранишь.
Она внимательно смотрела, как до меня доходил смысл ее слов. Наверное, шок еще не прошел, или, возможно, они накачали меня транквилизаторами. Ее слова ничего мне не объяснили.
– А почему я должен огорчаться? – спросил я.
– Я попытаюсь спасти коленную чашечку. Местная анестезия немного снимет боль. Мне бы хотелось прооперировать тебя прямо сейчас, но пока это рискованно, я все жду, когда они выровняют корабль, чтобы у меня была нормальная операционная. А если вертушки прилетят быстро, подожду с тобой до Панамы, хотя гораздо лучше попасть прямо в Майами.
– Я буду ходить?
– Про баскетбол можешь забыть, но я не думаю, что тебе понадобится палочка. По крайней мере, надеюсь.
– А остальное?
– Ты довольно сильно ударился, но ничего опасного. Возможно, снова треснула ключица – по старому перелому, – но я не уверена. Пара сломанных ребер, но плевра не повреждена. Здесь тебе повезло. Ссадины в тех местах, где у нормальных людей и мест-то нет, но насколько я могу судить, ты ухитрился шлепнуться на что– то более мягкое, чем джунгли.
Я огляделся вокруг.
– Где Лиз?
Лицо доктора Майер помрачнело.
– М-м…
– Что? – потребовал я ответа.
– Джим, конференц-зал разбит. Никто не спасся.
– Лиз спаслась. Она говорила со мной. Она позвонила и просила меня продержаться. Ее не было в конфенц-зале. Она оказалсь в коридоре. Это последнее, что я от нее слышал. Проклятье! Кто-нибудь слышит меня? Пустите, я сам пойду ее искать.
– Ты никуда не пойдешь.
– Если никто больше…
Я попытался сесть. Доктор Майер одной рукой без всяких усилий уложила меня назад.
– Еще раз это сделаешь, – предупредила она, – и я прибью тебя гвоздями. Лежи здесь. Я разыщу кого-нибудь. И перестань волноваться. Если она жива, мы найдем ее. Я обещаю.
Я вцепился в ее руку – Она единственное, что у меня есть в этом мире…
– Джим, отпусти. Мне больно. Я обещаю. – Она с трудом разогнула мои пальцы.
– Позовите Зигеля! Пожалуйста…
– Он проверяет оборонительные рубежи.
– Когда он вернется?
– Не знаю. У него нет времени, Джим.
– Я должен поговорить с ним. Доктор Майер вздохнула: – Я оставлю ему записку.
По земным представлениям, репродуктивное поведение медузосвиней просто поразительно, по хторранским – кто знает? Эталона для сравнения нет. Хотя поведение медузосвиней, возможно, и даст нам ключ к разгадке воспроизводства других хторранских видов (в особенности репродуктивного поведения гастропод, которое до сих пор остается тайной), однако более вероятно, что это странное поведение – лишь побочный феномен хторранской экологии, а по-настоящему поразительные открытия ждут нас впереди.
Медузосвиньи – гермафродиты, выполняющие роль самок и самцов одновременно и автоматически, причем явно бессознательно и вне зависимости от своего желания. Их трение друг о друга в слизевом комке стимулирует постоянное выделение спермиев.
Спермии медузосвиней представляют собой паразитические амебоиды; они выделяются постоянно маленькими слизистыми струйками – слизь та же самая, что окружает всех членов колонии и которую выделяют они все. В результате колония как бы плавает в собственной сперме. Спермии активно внедряются в тело любой готовой к оплодотворению медузосвиньи. А готовы они всегда, за исключением тех моментов, когда сами выделяют спермин – это несколько снижает, но не прекращает процесса постоянного самооплодотворения.
В теле медузосвиньи содержится множество опухолевидных узелков с зародышевыми клетками, которые постоянно продуцируют яйца. Оплодотворение происходит внутри тела родителя в любой момент, когда спермий встречается с яйцом. Здоровая медузосвинья, как правило, несет в своем теле множество эмбрионов всех размеров и на разных стадиях развития. К тому же сами эмбрионы тоже, как правило, беременны и несут в себе свои собственные эмбрионы. Другими словами, медузосвинья рождается не только беременной, часто она рождается уже бабушкой и прабабушкой.
У медузосвиней нет ни яйцеводов, ни родовых каналов. Эмбрионы питаются мясом родителя и в конце концов проедают себе путь наружу из материнского тела. Если медузосвинья достаточно крупная или если раны от выходящих эмбрионов затягиваются раньше, чем образуются новые, животное обычно выживает. В противном случае оно становится пищей не только для собственных детей, но и для остальных членов слизневого комка.
В то время как для отдельной особи беременность является серьезным испытанием, всей колонии медузосвиней это, похоже, идет на пользу.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
39 ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
Единственная вещь на свете, которой нельзя поделиться, это одиночество.
Соломон Краткий
Это была длинная ночь. Я то терял сознание, то приходил в себя.
Где-то около двух часов корпус корабля угрожающе заскрипел и затрещал, а потом начал заваливаться на бок. Когда он остановился, жестокий крен полов стал еще сильнее. К счастью, большинство пациентов лежало в гамаках или подвесных койках, так что, если не считать небольших ушибов, мы отделались хорошим испугом. Но доктор Май-ер, только раз взглянув на свой лазарет, тут же объявила: – Будь все проклято! Здесь оставаться опасно.
Нас спешно эвакуировали на землю. Настелили импровизированный пол из панелей, а из пластиковой оболочки разорванных газовых баллонов соорудили палатки. Я видел огни, в какой-то момент услышал стук дождевых капель, но там, куда меня запрятали, было относительно сухо. Над нами висело что-то вроде тента. Я был привязан к доске и не видел, кто лежит на соседней раскладушке. Позже я выяснил, что это Бенсон. Ему раздавило ящиком грудь, он едва мог дышать. Он был подключен к аппарату искусственного жизнеобеспечения, и его хрипящие вдохи и выдохи напоминали звук глохнущего мотора.
Протянули аварийное освещение, и время от времени доктор Майер или кто– нибудь из ее ассистентов проходили мимо и кудахтали: одобрительно надо мной и расстроенно над Бенсоном. Самое большее, что они могли сделать в данной ситуации, это держать нас в тепле и ждать утра. Никто не мог ответить, где Лиз и спасательные вертушки, и я чувствовал, что допущена какая-то чудовищная ошибка.
Позже рядом со мной остановился Шон. Он дал мне флягу и несколько брикетов «НЗ».
– Что происходит? – спросил я. Сначала он не хотел отвечать, но я схватил его за руку. – Черт бы тебя побрал, я не ребенок! От меня у вас не должно быть секретов. Где генерал Тирелли? Где вертушки?
– Уцелевших еще ищут. Вертушки будут здесь утром.