Страница:
Дорогой Господь, даруй мне малую частицу твоей бесконечной силы и мудрости. Омой меня и всех вокруг в очистительных водах Твоей бесконечной любви, омой меня в освежающих потоках ее и дай утолить жажду мою от родника Твоего всепрощения и напитать душу мою от сто-ла Твоего благословения. Дорогой Господь наш, посмотри на моих братьев и сестер, и Ты увидишь, что они готовы к обновлению. Позволь нам снова стать едиными с Тобой, дабы мы могли вымести вон чудовищ, обложивших нас в святом храме Твоей Земли. Боже, мы присоединяемся к Тебе в аду, который создали сами. Дорогой Господь…
Слезы бежали по нашим щекам, но Билл, по крайней мере, знал, почему он плачет. Я же плакал от смятения и страха.
Билл еще не знал самого худшего. Я же заглянул в ад и видел, что произойдет со всеми остальными детьми Божьими.
Каким-то образом я сумел пробраться мимо тех, кто завывал на полу возле экрана.
«Горячее кресло», передача от 3 апреля (продолжение):
РОБИНСОН… Ладно, значит, вы считаете, что это поможет. Ну, а что будет со мной, Дороти Чин и остальными? Что произойдет, если один из нас не захочет встать внутри этого вашего круга? Что вы собираетесь сделать с нами? Убить? Вышвырнуть вон? Что?
ФОРМАН. Вам действительно это трудно понять, Джон, да? Вы не способны отделить идею от человека, который ее высказывает. Это не круг людей. Это среда обитания идей, а люди – часть этой среды.
РОБИНСОН. О, громкий смех! Вы все время заявляете, что хотите всеобщего равнения на великую цель. Ну, мы наблюдали, как Сталин и Гитлер добились равнения в своих странах. Им приходилось убивать каждого, кто не согласен. Как далеко готовы зайти вы с вашим равнением на идею? Вы не собираетесь строить концлагеря для тех, кто не захочет равняться на вас? Весь этот пышный жаргон – лишь еще одна тачка психопатического трепа с Западного побережья, всего лишь новый способ для представителей левой элиты, подобных вам, протаскивать идею тоталитаризма. Вы все время толкуете о запрете права на несогласие, данного Богом американцам…
ФОРМАН (перебивает). Замолчите, вы, жизнерадостный идиот! Теперь моя очередь говорить. Я ваш гость, а не заложник! Или вас не научили хорошим манерам в той модной школе на Восточном побережье, из которой вас вышибли коленом под зад? Вы задали мне вопрос – и я собираюсь ответить. Все дело в том, что вы страшно боитесь, как бы с вами не начали обращаться столь же скверно, как вы обращаетесь с другими. Вот почему вы никогда не осмелитесь позволить кому-нибудь выразить несогласие с вами на вашем же собственном шоу. Вы занимаетесь тем самым тоталитаризмом, который клеймите. Если бы это попробовал сделать я, вы обвинили бы меня в самом гнусном лицемерии…
ФОРМАН (продолжает после рекламной паузы)… Я хочу рассказать вам о том, что сильно меня тревожит. Я не сплю из-за этого ночами. Старая песня, но она по– прежнему не дает покоя: «Первой на войне убивают правду». Хайрам Джонсон заявил это сенату Соединенных Штатов в 1917 году. Это не только ваша дилемма. Это волнует всех нас, и больше других – президента. Один из вопросов, который она постоянно задает: «Как нам объединиться для сражения, не жертвуя наиболее ценными качествами в нас самих и в нашей системе правления, которую мы хотим сохранить?» Этот вопрос возникает снова и снова, почти на каждом ночном мозговом штурме в Белом Доме. Президент называет нас Коллоквиумом прикладной философии, но, по сути, мы лишь сборище старых ископаемых, пытающихся решить проблему, как правительству удержаться у власти – по возможности не нарушая законов – во время глобального кризиса.
РОБИНСОН. Все правильно. И вы по-прежнему настаиваете, что никакой тайной группы и никакого тайного плана не существует?
ФОРМАН. Нет никакой тайной группы и нет никакого тайного плана. Видеозапись всех до единого совещаний доступна для любого желающего, она есть в административной сети. У нас нет тайн и нет власти. Все, что мы делаем, – это даем рекомендации президенту, потому что она просит об этом.
РОБИНСОН. А как же насчет прав граждан? Разве мы не имеем права голоса? Как же насчет демократии? Как насчет права на несогласие?
ФОРМАН. Этим мы здесь и занимаемся, Джон. Не соглашаемся. Наша система основана на предпосылке, что правительство подотчетно гражданам. Некоторые граждане понимают это так, будто люди имеют право не соглашаться с правительством. Но это некорректный способ выражения данной предпосылки, а в конечном итоге и некорректный способ ее понимания, потому что мы облагораживаем несогласие ради несогласия. Несогласие само по себе не обладает врожденным целомудрием.
РОБИНСОН. Ну, а как же быть с несогласием на службе истине?
ФОРМАН. Этим оправданием пользуются для любого несогласия – даже в тех случаях, когда оно не служит истине. Позвольте мне поделиться с вами одной мыслью. Мы рассматривали вопрос несогласия в целом, и нас посетило одно из тех озарений, которые изменяют весь спор. Вы готовы его воспринять? Мы не соглашаемся только с тем, чего не знаем.
РОБИНСОН. Что?
ФОРМАН. Я повторяю: мы не согласны только с тем, чего не знаем. Это как часовая мина. Вам придется жить с этим какое-то время, пока до вас наконец не дойдет. Но на самом деле все очень просто: когда не соглашаются две партии – чего бы ни касалось несогласие, – это говорит о том, что одна или другая партия или обе вместе не имеют полной информации. Люди не спорят насчет цвета неба или что камни твердые, а вода мокрая. Они уже знают это. Люди не спорят насчет того, что им известно. Они спорят о том, чего не знают, но во что верят. Вера – еще не знание. Вера – убежденность, за которой не всегда стоит истина. Вера – это что– то, что кажется вам верным или что вы хотите видеть верным, но пока это не доказано. Знание не нуждается в споре. Его можно продемонстрировать. Доказать. А веру – нельзя. Вы улавливаете различие?..
Пятьдесят километров к югу от Япуры. Мандала где-то за горизонтом. Небо пылает. Джунгли вянут. Гнойные полосы тянутся до края мира.
Внизу группа из двух-трех десятков червей в благоговении смотрит на огромного розового небесного кита. Они поют ему песнь бесплодной надежды. Кое– кто из них ждал в нашей тени с того момента, когда корабль встал на якорь. Эти черви уже устали и заметно ослабели. Двое совсем выбились из сил и застыли. Но все время прибывали новые хторры – пять-шесть ежечасно. Они присоединялись к сборищу и вливали свои голоса в разрастающуюся песнь. Генерал Тирелли думает о передислокации корабля. Снова. Уже в третий раз. Каждый день – новое место. Но черви по-прежнему собираются. Капитана Харбо беспокоит увеличивающийся дефицит гелия. Дядя Аира хочет, чтобы мы сбросили датчики и возвращались домой. Я хочу…
Я уже не знаю, чего я вообще хочу.
Три дня – и сумасшествие охватило все судно, как инфекция. Одни слоняются, рыдая, по коридорам. Другие просто сидят на месте, уставившись в одну точку. Осталь-ные вкалывают как одержимые ночи напролет, надеясь об-мануть страх, но лишь испытывают его с каждой минутой все сильнее. Некоторым пришлось дать снотворное.
Три дня.
Стартуют летательные аппараты. Большинство из них возвращается. Сбрасываются дистанционные датчики. На земле устанавливаются мониторы. Они передают изо-бражения. Мы цепенеем от ужаса. А потом снова посы-лаем аппараты. Сбрасываем новые датчики. Устанавли-ваем новые мониторы. И… поступают новые кадры, на-громождая ужас на ужас.
Черви, каких мы еще не видели, ползают по туннелям внутри своих гнезд, переползают через толстые стены загонов. Черви жующие, копающие, строящие. Черви кор-мящиеся. Черви, перемигивающиеся своими эмоци-опальными дисплеями – белые полосы, красные, розо-| вые, оранжевые. Резкие, задумчивые, игривые, сердитые, Кроликособаки, маленькие и похожие на щенков, ле-зут друг на друга, радостно возбужденные просто от того, что они есть. Висячие уши, глупые мордочки, большие глаза, довольный писк. Кролики борются – и потом вдруг спариваются в безумном неистовстве с либбитами, друг с другом, со всем, что могут оседлать и удержать достаточно долго. Обессиленные, они сваливаются в кучу, один на другого, и засыпают сном младенцев. А черви подходят и пожирают их. Кровь течет красными ручьями.
Кроликолюди, голые и уродливые, шныряют по всему лагерю. Занимаются разными делами. Непонятными и враждебными. Переносят охапки палок. Листья. Строительный мусор. Носят их вниз, в гнезда. Ездят верхом на гнусавчиках все время по одному и тому же маршруту – анализируют их поведение? Дрессируют? Кто знает. Все здесь загадка. Почему марсианин носит красные подтяжки? Чтобы машины останавливались, когда он переходит через дорогу.
Люди. Гротескные отвратительные пародии на людей. Нелепейшая претензия животного на разум. Голодные, агрессивные, прожорливые, жадные. Распухшие женщины, еще хуже, чем в Коари, – слишком жирные, чтобы двигаться. Темные линии на их телах. Вьющиеся спирали на жирных ягодицах, красные узоры на бедрах, закрученные вспухшие рубцы на животах, тянущиеся вверх к грудям, похожие на корни переплетения на шеях и щеках. Кроликолюди носят им пищу, а пока те едят, кроликолюди влезают на их бедра и накачивают нездоровую плоть. Кроликолюди и жирные, со стеклянными глазами маленькие девочки. Кроликолюди и резвые маленькие мальчики, неотличимые от кроликособак. Кроликолюди повсюду. Весь лагерь копошится в болоте сексуального безумия.
Тысяченожки, шмыгающие стаями, толстые и блестящие. Они держатся темных мест между гнездами, прячутся под листвой, иногда в норах, стремительно выскакивая оттуда, чтобы покормиться отбросами, а чаще трупами.
Картины смерти. Мертвые дети. Младенцы. Собаки и куры. Кроликосущества. Один раз – гнусавчик. И ни разу – червь.
Жирная туша, когда-то бывшая женщиной, бесформенная и раздутая. Накачанная. Вздутые, как конечности моржа, бедра, почти не способные шевелиться, толстые икры, ступни – как ласты, вывернутые наружу, бесформенные.
Огромные студенистые руки, отвисшие груди, черные на сосков. Она обнажена, коричневая кожа маслянистс блестит и разукрашена узорами ужасных ветвящихся руб– цов, трещинами рассекающих кожу, словно ее что-то пробуравило. Множество голодных маленьких тварей ползает, вертится, усеивает ее огромное тело, пожирая его.
Бездумная плоть бродит как ей заблагорассудится. Вот волочится, шаркая ногами, неодушевленное существо, согнутое, словно обезьяна, с позвоночником, деформированным ее весом, скрюченное и раскачивающееся при ходьбе, превратившее свои атрофированные руки почти в: передние лапы. И все-таки неуловимо похожее на женщину. С остекленевшими глазами. С отсутствующим, ничего не выражающим лицом. Отяжелевшие телеса как бы сползают с черепа. Черты расплываются, и все лицо неумолимо превращается в искаженную гравитацией маску, задиристую, затаенно враждебную, уродливую, печальную, страдальческую – понимает ли она вообще, что с ней случилось? Уже не человек, но пока узнаваемая, она движется по лагерю, как блуждающая болезнь, поедая хторранскую ягоду, норичник и красные орехи. Жует безостановочно и отрешенно. В ее чертах, как в кривом зеркале, отражаются стада Сан-Франциско и Лос-Анджелеса. Как она умудрилась выбраться из своего загона? Черви всех цветов и размеров провожают ее взглядами, когда она ковыляет мимо. Одни просто игнорируют ее, другие останавливаются, чтобы с любопытством обнюхать, а потом плывут дальше. Один принюхался – и быстрым рывком подмял ее под себя. Обильно хлынула кровь. Червь глотает и рвет, рвет и глотает, заталкивая ее плоть себе в глотку. На лице женщины безразличие. Наркотики? Ее глаза широко раскрыты – не от боли, а от удивления, – когда она исчезает в окровавленной пасти чудовища. Червь отдыхает на черной от крови земле, спазматически подергиваясь, пока она проходит по его пищеводу.
Это и есть конец света? С отрыжкой вместо грома небесного?
Я все ждал его – того момента, когда чудовищность перестанет на меня действовать, когда я потеряю всякую чувствительность. Но вместо этого – испытывал еще больший ужас. И конца этому не предвиделось. Я остался один в этом аду. Только я, Бог и черви.
Я больше не знал, кто я такой.
Как трансформировались черви, так трансформировался и я.
Но во что?
Если бы я знал, то трансформацию можно считать завершенной, не так ли?
Мы сбились в кучу в наблюдательном трюме – ученые, техники, обслуживающий персонал, члены экипажа, все, у кого было свободное время. Мы стояли вокруг лееров и смотрели вниз на каких-то жалких сейчас хтор-ров. Их полосы переливались причудливым отражением воздушного судна. Бедные существа – они были рабами своей биологии.
Но я не мог не думать, что мы – такие же рабы своей биологии. Бедные обезьяны.
Каким-то образом мы продолжали делать свое дело.
Как только дистанционные датчики попали в гнездо, мы начали метить отдельных особей, пытаясь вникнуть в суть жизни мандалы.
Датчик сбрасывается, выстреливает микрогарпун, его жало прокалывает кожу, передатчик начинает работать, нанодатчики расползаются по телу существа. Животное их, похоже, никогда не замечает. Мы метим гнусавчиков. Горпов. Кроликособак. Червей. Мы метим племена, семьи, отдельных особей. Мы метим все.
Доктор Крис Суитт находит корреляцию между полосами кроликов и цветами их семейств, а позже распространяет это на целые племена в пределах мандалы. Затем он обнаруживает другую корреляцию между узором на спине гнусавчиков и полосами червей в гнезде, которое эти гнусавчики обслуживают. Начинает складываться теория насчет мандалы. Гнусавчики – это семейные слуги, горничные и садовники. Кролики – они идентифицируются с племенами, которые гораздо шире семейств, – доставляют пишу, а иногда сами становятся пищей.
По мере накопления данных мы начали давать условные имена. Сначала кроликособакам. Как только монитор в кроликособаке оживает, ему автоматически присваивается номерной канал и условный код. Имена так и выскакивают наподобие струйки пузырьков: БИСКВИТ, ПОВТОРНЫЙ ПОКАЗ, ГОРЯЧИЕ ГУБЫ, МИСС МАФФЕТ, НИГДЕ, ДЯДЯ ПЕС.
Где-то в середине этого процесса началась игра. Мы стали игнорировать условные клички и присваивали животным имена знакомых: СЕТ, ДЖЕК, РИЧАРД, ДАЙАНА, РЕЙМОНД, БИЛЛ, ХАРВИ, ДЖОАННА, КАРЕН, ЛИДИЯ, АРТ, СЬЮЗИ, ТОМ, ДЖЕРРИ, АЛЛАН, РИЧ, ЭМИ, ЛИНДА, ЧЕЛСИ, ГОВАРД, РОБЕРТ, ДЖИННИ, ЭНН, ТОДД, ДЖИДЖИ, АЛЕК, ФРЭНК, БЕН, БАРБАРА, СПАЙДЕР, ДЖИННИ, ДЖЕФФ, КЭРОЛ, НЕЙЛ, ДЖЕНЕТ, ЧИП, ЭНЗИР, КЭРРОЛ, РО-БЕРТС, МОУЛИ, ПАУЭРС, ГАНС, НЭШ, МЭРФИ, ФАРРЕН, ХАЙДЕН, ЭЛИС, ИОН, БЕТТИ, МЕЙ-БЕТ, РЭНДЕЛЛ, СТИВЕН, РЭНДО, ДЭВИД, ФОРРЕСГ, ДЕННИС, МАЙКЛ, ДЖОН, ПОЛ, ДЖОРДЖ, РИНГО, МИК, БАСГЕР, ЧАРЛИ, СТЕН, ОЛЛИ, БАД, Л У, ГРУ-ЧО, ГАРБО, ЧИКО, ЗЕППО, ЛЮСИ, РИККИ, ФРЕД, ЭТЕЛЬ, БИЛЛИ, ПЕГГИ, СОФИ, ЛИЛИ, БЕТТИ, МИСС ХРЮША, КЕРМИТ, МИККИ, ДОНАЛД, БАЛБЕС, ЭЛМЕР, БАГС, ЧУДАК, ГРЯЗНУЛЯ, СОНЯ, СОПЛЯ, ТИХОНЯ, ЗЛЮКА, СЧАСТЛИВЧИК, ДОК, НАРКОМАН, ПРОНЫРА.ГГИ, СОФИ, ЛИЛИ, БЕТТИ, МИСС ХРЮША, КЕРМИТ, МИККИ, ДОНАЛД, БАЛБЕС, ЭЛМЕР, БАГС, ЧУДАК, ГРЯЗНУЛЯ, СОНЯ, СОПЛЯ, ТИХОНЯ, ЗЛЮКА, СЧАСТЛИВЧИК, ДОК, НАРКОМАН, ПРОНЫРА…
Давать женские имена было, конечно, не по правилам. Все кроликособаки – самцы. Но некоторые из них выглядели столь розовыми, столь симпатичными и ласковыми, что эмоции пересиливали логику. А кроме того, их было слишком много, этих маленьких монстров. Только в первый день мы пометили больше тысячи.
Позже мы начали присваивать имена червям. ЛАВКРАФТ, ПО, УЭЛЛС, ДОЙЛЬ, САКЕ, КИНГ, ЭЛЛИСОН, БЛОХ, ЯРБО, ГРАНТ, КТАЛХУ, АРКХЕМ, БАЛРОГ, ЯЩЕР, ГОДЗИЛЛА, ВЕЗУВИЙ, КРАКАТАУ, ХИРОСИМА, НАГАСАКИ, ШИКЛЬГРУБЕР, НАПОЛЕОН, АТТИЛА, НИКСОН, МАО, СТАЛИН, АВГУСТ, ТИБЕРИЙ, КАЛИГУЛА, КЛАВДИЙ, НЕРОН. Одну компанию, помеченную во время пения, мы окрестили: БАХ, БЕТХОВЕН, БЕРНСГАЙН, БРАМС, МОЦАРТ, БРУКНЕР, ВАГНЕР, ЧАЙКОВСКИЙ, ШОПЕН, РАВЕЛЬ, СТРАВИНСКИЙ, МУСОРГСКИЙ, ДЕБЮССИ, ПРОКОФЬЕВ, ШОСТАКОВИЧ, ЛИСТ, РАХМАНИНОВ, ХОЛСТ, ОРФ, ПАГАНИНИ, ГИЛБЕРТ, САЛЛИВАН, РОДЖЕРС, ХАММЕРСГАЙН, СОНДХЕЙМ, ВЕБЕР, ВОАН-УИЛЬЯМС, ГОЛДСМИТ – и какой-то, черт его знает, ВАН ДЕЙК ПАРКС.
А потом один из наших техников, Уильям Бенсон, глядя на огромный экран, вдруг брякнул: – У моей сестры волосы точно такого же цвета, как этот хторр. У нее почти столько же разноцветных полос.
– Как зовут вашу сестру? – спросил доктор Суитт.
– Кэролайн Джейн.
– Хорошо, – сказал Суитт. – Пусть будет КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН. – Он набрал на клавиатуре имя, потом взглянул на экран и содрогнулся.
– Только не говорите мне, что это ее естественный цвет КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН оказался жгуче-оранжевым червем со сверкающими полосами ярко-красного и желтого цветов, местами обрамленными ужасной черной каймой.
– Когда мы вернемся, я вас познакомлю. Тогда сами убедитесь.
– Пожалуйста, это не для меня. Я больше никогда в жизни не захочу видеть ничего рыжего.
КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН пересек экран, исчезнув из поля зрения камеры, и спустя секунду появился на другом дисплее. Это был толстый зверь, лоснящийся, кричаще яркий – и несомненно самодовольный. Он почему-то напомнил мне средневекового японского самурая, надменно шествующего по деревне мимо почтительных крестьян. Из какого бы семейства ни происходил КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН, к этому семейству определенно следовало относиться с осторожностью – а возможно, и ко всему племени.
– Дайте я назову следующего, – предложил Брикнер. Выждав, когда канал освободится, он объявил: – Этот будет ДУПА. ДУПА ПОПУГАЙ ПОПКА.
– Объясни, Джордж. – Нет.
Шесть человек повернулись и посмотрели на него.
– А ну давай, давай…
В ответ Брикнер лишь ухмыльнулся и повторил нашу национальную мантру: – Все сходят с ума. Я схожу по-своему. Спокойной ночи, мисс Калабаш, кем бы ты ни была.
Бенсон подтолкнул локтем Суитта: – Не волнуйтесь насчет него. Некоторые выбирают довольно странные способы расквитаться за старые обиды. Фридман назвал последнюю шестерку червей именами шайки адвокатов, с которыми однажды имел дело.
– Угу. Должно быть, он и впрямь ненавидит хторров.
– Он сказал, что так будет справедливо. Тем червям вкололи радиоактивные метки, чтобы проверить, когда они издохнут.
Крис Суитт развернулся в кресле: – А вы, капитан? Не желаете назвать червяка в честь кого-нибудь?
Я вежливо покачал головой: – Виноват, но мне не приходит на ум ни один человек, который действительно заслуживал бы такой чести.
– А как насчет Беллуса? Или Данненфелзера?
Я слабо улыбнулся, но удержался от искушения.
– Нет. Это будет нечестно по отношению к червю. У них нет выбора. А у людей есть.
– Давайте, – предложил Бенсон. – Вы должны окрестить хоть одного. Все уже называли.
– О, хорошо – вон того здоровяка. С гнусной внешностью. Пусть он будет РОБИНСОН. УЖАСНЫЙ ДЖОН РОБИНСОН. А другого, вон того темно-пурпурного, можете назвать ФОРМАНОМ. Хорошо? Теперь вы счастливы?
– Прямо в экстазе.
Пробегавшая куда-то Шрайбер мимоходом окрестила пятерых хторров из одного особенно шумного гнезда: ВОЛОСАТЫЙ ГАРСИА, РОКОВОЙ БОБ, КРОВОПИЙЦА ФИЛ, БИЛЛ– СКАНДАЛИСТ и МИККИ-ИНФАРКТ. Брикнер, Бенсон и Суитт обменялись озадаченными взглядами. Я тоже не понял. Возможно, это персонажи из какого-то старого телешоу. Надо бы потом посмотреть.
На третий день пошла надежная информация от некоторых семейств, племен и рас внутри мандалы. Тогда мы начали называть расы – АМЕРИКА, РОССИЯ, АНГЛИЯ, ФРАНЦИЯ, МЕКСИКА. Племенам присваивались названия городов – НЬЮ-ЙОРК, ЛОС– АНДЖЕЛЕС, САН-ФРАНЦИСКО, ДЕНВЕР, ГОНОЛУЛУ, ЛОНДОН, ЛИВЕРПУЛЬ, БИРМИНГЕМ, МАНЧЕСТЕР, ПАРИЖ, НИЦЦА, БРЕСТ, МАРСЕЛЬ, МОСКВА, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, КИЕВ, ЛА-ПАС, ТИХУАНА, МА-ЦАТЛАН, АКАПУЛЬКО. А семейства в пределах одного племени получали названия пригородов – ГОЛЛИВУД, БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, БЕРБАНК, МАНХЭТТЕН, БРУКЛИН, ЙОНКЕРС, НЬЮ-ДЖЕРСИ. Затем наша память истощилась, и далее пришлось работать с атласом.
КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН был из семейства БРУКЛИН племени НЬЮ-ЙОРК. УЖАСНЫЙ ДЖОН РОБИНСОН – из семейства НЬЮ-ДЖЕРСИ. Крис Суитт стал было доказывать, что Нью-Джерси вовсе не пригород Нью-Йорка, но Бенсон предупредил его: – Не вздумайте сказать это кому-нибудь из жителей Манхэттена.
На что я заметил: – На Манхэттене больше нет жителей.
– Будут, – пообещал Бенсон. – Обязательно будут.
Теперь мы начали испытывать легкое отчаяние с наименованием. Появились КРАСНАЯ ШЛЯПА, КРАСНАЯ КОРОЛЕВА, КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ, БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА, ТОЛСТАЯ ЗАДНИЦА, ГОРБАТЫЙ, ХРИПУН, ПАРОХОД, БОЛЬШИЕ ЯЙЦА, ТРУСИШКА и КОЛОДЕЦ ОДИНОЧЕСТВА, или для краткости КОЛОДЕЦ. КОЛОДЕЦ оказался чрезвычайно интересным хторром, чем-то вроде отшельника. Это был особенно крупный зверь пурпурного цвета, и гнездился он на дальнем конце одного из самых южных завитков мандалы. С ним никто из червей не жил, и это вызвало наше любопытство. Раньше мы не встречали таких замкнутых гаст-ропод. Периодически КОЛОДЕЦ мог забредать в манда-лу, буквально прогрызая себе дорогу через сады и загоны. Во время одного из своих визитов он сожрал подряд десять кроликособак – помеченных, к сожалению. Так мы лишились каналов ЭНЗИРА, КЭРРОЛ, РОБЕРТСА, МОУЛИ, ПАУЭРСА, ГАНСА, НЭША, МЭРФИ, ФАР-РЕНА и ХАЙДЕНА – всех сразу за один присест. Робин Рамсей, наш счетовод, честила красно-пурпурную зебру на чем свет стоит в течение двадцати минут.
– Эти чертовы датчики, сукин ты сын, минетчик проклятый, слишком дорогое удовольствие! И их, мать твою так, слишком трудно сажать в этих сраных тварей!
– Не кокетничай словами, Робин, – спокойно сказал Брикнер. – Лучше скажи нам, что ты думаешь на самом деле.
Но она лишь испепелила его взглядом и снова разразилась беспорядочной бранью. Бенсон решил переименовать червя в ГЛУБОКИЙ КОЛОДЕЦ в честь его впечатляющего аппетита.
До конца дня мы старались не попадаться на глаза Робин. Никому не хотелось сообщать ей, что КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН, УЖАСНЫЙ ДЖОН РОБИНСОН, ДУПА ПОПУГАЙ ПОПКА и примкнувший к ним ГОД-ЗИЛЛА сожрали УИЛЛА, МАРЩАЛЛА, ХОЛЛИ, СИДА, МАРТИ, КИРКА, СПОКА, СКОТТИ, СЬЮЛУ, ЧЕХОВА, РИКЕРА, ДЭЙТУ, ТРОЯ, НАТАШУ и БОЛЬШУЮ ПТИЦУ.
Ах да, и УЭСЛИ тоже.
… А потом ужас подступил вплотную. Новые картины были самыми чудовищными из всех. Имена просто испарились в никуда. Превратились в бессмыслицу Называя этих существ, мы не могли понять или контролировать их. Или отнять у них способность причинять боль.
Слезы бежали по нашим щекам, но Билл, по крайней мере, знал, почему он плачет. Я же плакал от смятения и страха.
Билл еще не знал самого худшего. Я же заглянул в ад и видел, что произойдет со всеми остальными детьми Божьими.
Каким-то образом я сумел пробраться мимо тех, кто завывал на полу возле экрана.
«Горячее кресло», передача от 3 апреля (продолжение):
РОБИНСОН… Ладно, значит, вы считаете, что это поможет. Ну, а что будет со мной, Дороти Чин и остальными? Что произойдет, если один из нас не захочет встать внутри этого вашего круга? Что вы собираетесь сделать с нами? Убить? Вышвырнуть вон? Что?
ФОРМАН. Вам действительно это трудно понять, Джон, да? Вы не способны отделить идею от человека, который ее высказывает. Это не круг людей. Это среда обитания идей, а люди – часть этой среды.
РОБИНСОН. О, громкий смех! Вы все время заявляете, что хотите всеобщего равнения на великую цель. Ну, мы наблюдали, как Сталин и Гитлер добились равнения в своих странах. Им приходилось убивать каждого, кто не согласен. Как далеко готовы зайти вы с вашим равнением на идею? Вы не собираетесь строить концлагеря для тех, кто не захочет равняться на вас? Весь этот пышный жаргон – лишь еще одна тачка психопатического трепа с Западного побережья, всего лишь новый способ для представителей левой элиты, подобных вам, протаскивать идею тоталитаризма. Вы все время толкуете о запрете права на несогласие, данного Богом американцам…
ФОРМАН (перебивает). Замолчите, вы, жизнерадостный идиот! Теперь моя очередь говорить. Я ваш гость, а не заложник! Или вас не научили хорошим манерам в той модной школе на Восточном побережье, из которой вас вышибли коленом под зад? Вы задали мне вопрос – и я собираюсь ответить. Все дело в том, что вы страшно боитесь, как бы с вами не начали обращаться столь же скверно, как вы обращаетесь с другими. Вот почему вы никогда не осмелитесь позволить кому-нибудь выразить несогласие с вами на вашем же собственном шоу. Вы занимаетесь тем самым тоталитаризмом, который клеймите. Если бы это попробовал сделать я, вы обвинили бы меня в самом гнусном лицемерии…
ФОРМАН (продолжает после рекламной паузы)… Я хочу рассказать вам о том, что сильно меня тревожит. Я не сплю из-за этого ночами. Старая песня, но она по– прежнему не дает покоя: «Первой на войне убивают правду». Хайрам Джонсон заявил это сенату Соединенных Штатов в 1917 году. Это не только ваша дилемма. Это волнует всех нас, и больше других – президента. Один из вопросов, который она постоянно задает: «Как нам объединиться для сражения, не жертвуя наиболее ценными качествами в нас самих и в нашей системе правления, которую мы хотим сохранить?» Этот вопрос возникает снова и снова, почти на каждом ночном мозговом штурме в Белом Доме. Президент называет нас Коллоквиумом прикладной философии, но, по сути, мы лишь сборище старых ископаемых, пытающихся решить проблему, как правительству удержаться у власти – по возможности не нарушая законов – во время глобального кризиса.
РОБИНСОН. Все правильно. И вы по-прежнему настаиваете, что никакой тайной группы и никакого тайного плана не существует?
ФОРМАН. Нет никакой тайной группы и нет никакого тайного плана. Видеозапись всех до единого совещаний доступна для любого желающего, она есть в административной сети. У нас нет тайн и нет власти. Все, что мы делаем, – это даем рекомендации президенту, потому что она просит об этом.
РОБИНСОН. А как же насчет прав граждан? Разве мы не имеем права голоса? Как же насчет демократии? Как насчет права на несогласие?
ФОРМАН. Этим мы здесь и занимаемся, Джон. Не соглашаемся. Наша система основана на предпосылке, что правительство подотчетно гражданам. Некоторые граждане понимают это так, будто люди имеют право не соглашаться с правительством. Но это некорректный способ выражения данной предпосылки, а в конечном итоге и некорректный способ ее понимания, потому что мы облагораживаем несогласие ради несогласия. Несогласие само по себе не обладает врожденным целомудрием.
РОБИНСОН. Ну, а как же быть с несогласием на службе истине?
ФОРМАН. Этим оправданием пользуются для любого несогласия – даже в тех случаях, когда оно не служит истине. Позвольте мне поделиться с вами одной мыслью. Мы рассматривали вопрос несогласия в целом, и нас посетило одно из тех озарений, которые изменяют весь спор. Вы готовы его воспринять? Мы не соглашаемся только с тем, чего не знаем.
РОБИНСОН. Что?
ФОРМАН. Я повторяю: мы не согласны только с тем, чего не знаем. Это как часовая мина. Вам придется жить с этим какое-то время, пока до вас наконец не дойдет. Но на самом деле все очень просто: когда не соглашаются две партии – чего бы ни касалось несогласие, – это говорит о том, что одна или другая партия или обе вместе не имеют полной информации. Люди не спорят насчет цвета неба или что камни твердые, а вода мокрая. Они уже знают это. Люди не спорят насчет того, что им известно. Они спорят о том, чего не знают, но во что верят. Вера – еще не знание. Вера – убежденность, за которой не всегда стоит истина. Вера – это что– то, что кажется вам верным или что вы хотите видеть верным, но пока это не доказано. Знание не нуждается в споре. Его можно продемонстрировать. Доказать. А веру – нельзя. Вы улавливаете различие?..
Гастроподы, похоже, охотятся в основном утром и вечером, что позволяет им избегать дневной жары. Впрочем, в областях, близких к экватору, гастроподы охотятся и едят в темноте, часто предпочитая для этого самые глухие предрассветные часы.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
26 ИЛЛЮСТРАЦИИ К КАЗНИ
Наберитесь терпения. Эволюция с вами еще не закончила.
Соломон Краткий
Пятьдесят километров к югу от Япуры. Мандала где-то за горизонтом. Небо пылает. Джунгли вянут. Гнойные полосы тянутся до края мира.
Внизу группа из двух-трех десятков червей в благоговении смотрит на огромного розового небесного кита. Они поют ему песнь бесплодной надежды. Кое– кто из них ждал в нашей тени с того момента, когда корабль встал на якорь. Эти черви уже устали и заметно ослабели. Двое совсем выбились из сил и застыли. Но все время прибывали новые хторры – пять-шесть ежечасно. Они присоединялись к сборищу и вливали свои голоса в разрастающуюся песнь. Генерал Тирелли думает о передислокации корабля. Снова. Уже в третий раз. Каждый день – новое место. Но черви по-прежнему собираются. Капитана Харбо беспокоит увеличивающийся дефицит гелия. Дядя Аира хочет, чтобы мы сбросили датчики и возвращались домой. Я хочу…
Я уже не знаю, чего я вообще хочу.
Три дня – и сумасшествие охватило все судно, как инфекция. Одни слоняются, рыдая, по коридорам. Другие просто сидят на месте, уставившись в одну точку. Осталь-ные вкалывают как одержимые ночи напролет, надеясь об-мануть страх, но лишь испытывают его с каждой минутой все сильнее. Некоторым пришлось дать снотворное.
Три дня.
Стартуют летательные аппараты. Большинство из них возвращается. Сбрасываются дистанционные датчики. На земле устанавливаются мониторы. Они передают изо-бражения. Мы цепенеем от ужаса. А потом снова посы-лаем аппараты. Сбрасываем новые датчики. Устанавли-ваем новые мониторы. И… поступают новые кадры, на-громождая ужас на ужас.
Черви, каких мы еще не видели, ползают по туннелям внутри своих гнезд, переползают через толстые стены загонов. Черви жующие, копающие, строящие. Черви кор-мящиеся. Черви, перемигивающиеся своими эмоци-опальными дисплеями – белые полосы, красные, розо-| вые, оранжевые. Резкие, задумчивые, игривые, сердитые, Кроликособаки, маленькие и похожие на щенков, ле-зут друг на друга, радостно возбужденные просто от того, что они есть. Висячие уши, глупые мордочки, большие глаза, довольный писк. Кролики борются – и потом вдруг спариваются в безумном неистовстве с либбитами, друг с другом, со всем, что могут оседлать и удержать достаточно долго. Обессиленные, они сваливаются в кучу, один на другого, и засыпают сном младенцев. А черви подходят и пожирают их. Кровь течет красными ручьями.
Кроликолюди, голые и уродливые, шныряют по всему лагерю. Занимаются разными делами. Непонятными и враждебными. Переносят охапки палок. Листья. Строительный мусор. Носят их вниз, в гнезда. Ездят верхом на гнусавчиках все время по одному и тому же маршруту – анализируют их поведение? Дрессируют? Кто знает. Все здесь загадка. Почему марсианин носит красные подтяжки? Чтобы машины останавливались, когда он переходит через дорогу.
Люди. Гротескные отвратительные пародии на людей. Нелепейшая претензия животного на разум. Голодные, агрессивные, прожорливые, жадные. Распухшие женщины, еще хуже, чем в Коари, – слишком жирные, чтобы двигаться. Темные линии на их телах. Вьющиеся спирали на жирных ягодицах, красные узоры на бедрах, закрученные вспухшие рубцы на животах, тянущиеся вверх к грудям, похожие на корни переплетения на шеях и щеках. Кроликолюди носят им пищу, а пока те едят, кроликолюди влезают на их бедра и накачивают нездоровую плоть. Кроликолюди и жирные, со стеклянными глазами маленькие девочки. Кроликолюди и резвые маленькие мальчики, неотличимые от кроликособак. Кроликолюди повсюду. Весь лагерь копошится в болоте сексуального безумия.
Тысяченожки, шмыгающие стаями, толстые и блестящие. Они держатся темных мест между гнездами, прячутся под листвой, иногда в норах, стремительно выскакивая оттуда, чтобы покормиться отбросами, а чаще трупами.
Картины смерти. Мертвые дети. Младенцы. Собаки и куры. Кроликосущества. Один раз – гнусавчик. И ни разу – червь.
Жирная туша, когда-то бывшая женщиной, бесформенная и раздутая. Накачанная. Вздутые, как конечности моржа, бедра, почти не способные шевелиться, толстые икры, ступни – как ласты, вывернутые наружу, бесформенные.
Огромные студенистые руки, отвисшие груди, черные на сосков. Она обнажена, коричневая кожа маслянистс блестит и разукрашена узорами ужасных ветвящихся руб– цов, трещинами рассекающих кожу, словно ее что-то пробуравило. Множество голодных маленьких тварей ползает, вертится, усеивает ее огромное тело, пожирая его.
Бездумная плоть бродит как ей заблагорассудится. Вот волочится, шаркая ногами, неодушевленное существо, согнутое, словно обезьяна, с позвоночником, деформированным ее весом, скрюченное и раскачивающееся при ходьбе, превратившее свои атрофированные руки почти в: передние лапы. И все-таки неуловимо похожее на женщину. С остекленевшими глазами. С отсутствующим, ничего не выражающим лицом. Отяжелевшие телеса как бы сползают с черепа. Черты расплываются, и все лицо неумолимо превращается в искаженную гравитацией маску, задиристую, затаенно враждебную, уродливую, печальную, страдальческую – понимает ли она вообще, что с ней случилось? Уже не человек, но пока узнаваемая, она движется по лагерю, как блуждающая болезнь, поедая хторранскую ягоду, норичник и красные орехи. Жует безостановочно и отрешенно. В ее чертах, как в кривом зеркале, отражаются стада Сан-Франциско и Лос-Анджелеса. Как она умудрилась выбраться из своего загона? Черви всех цветов и размеров провожают ее взглядами, когда она ковыляет мимо. Одни просто игнорируют ее, другие останавливаются, чтобы с любопытством обнюхать, а потом плывут дальше. Один принюхался – и быстрым рывком подмял ее под себя. Обильно хлынула кровь. Червь глотает и рвет, рвет и глотает, заталкивая ее плоть себе в глотку. На лице женщины безразличие. Наркотики? Ее глаза широко раскрыты – не от боли, а от удивления, – когда она исчезает в окровавленной пасти чудовища. Червь отдыхает на черной от крови земле, спазматически подергиваясь, пока она проходит по его пищеводу.
Это и есть конец света? С отрыжкой вместо грома небесного?
Я все ждал его – того момента, когда чудовищность перестанет на меня действовать, когда я потеряю всякую чувствительность. Но вместо этого – испытывал еще больший ужас. И конца этому не предвиделось. Я остался один в этом аду. Только я, Бог и черви.
Я больше не знал, кто я такой.
Как трансформировались черви, так трансформировался и я.
Но во что?
Если бы я знал, то трансформацию можно считать завершенной, не так ли?
Мы сбились в кучу в наблюдательном трюме – ученые, техники, обслуживающий персонал, члены экипажа, все, у кого было свободное время. Мы стояли вокруг лееров и смотрели вниз на каких-то жалких сейчас хтор-ров. Их полосы переливались причудливым отражением воздушного судна. Бедные существа – они были рабами своей биологии.
Но я не мог не думать, что мы – такие же рабы своей биологии. Бедные обезьяны.
Обезьяны и черви. Черви и обезьяны. Сцепившиеся в смертельной схватке, смысла которой не понимают ни те, ни другие.
На поверхность всплыла еще одна мысль.о они будут демонстрировать поведение социализированных особей, С большой осторожностью следует относиться к гастроподам, не впадающим в оцепенение во время дневной жары или не охотящимся по ночам, так как они, по всей вероятности, являются дикими.
Однако в холодную погоду это правило не соблюдается. Зимой всех гастропод следует рассматривать как особо опасных, поскольку в это время года очень велика вероятность того, что они недоедают и, возможно, даже голодают. Гастроподы не впадают в зимнюю спячку и нуждаются в большом количестве пищи, чтобы поддерживать высокую температуру тела. Например, печально известная атака еастропод на Шоу-Лоу произошла перед самым вечером, в холодный и пасмурный день 4 января.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
27 ПРИСВОЕНИЕ ИМЕН
Все кошки носят одно и то же имя. Оно в точности напоминает звук, который слышится при открывании консервной банки.
Соломон Краткий
Каким-то образом мы продолжали делать свое дело.
Как только дистанционные датчики попали в гнездо, мы начали метить отдельных особей, пытаясь вникнуть в суть жизни мандалы.
Датчик сбрасывается, выстреливает микрогарпун, его жало прокалывает кожу, передатчик начинает работать, нанодатчики расползаются по телу существа. Животное их, похоже, никогда не замечает. Мы метим гнусавчиков. Горпов. Кроликособак. Червей. Мы метим племена, семьи, отдельных особей. Мы метим все.
Доктор Крис Суитт находит корреляцию между полосами кроликов и цветами их семейств, а позже распространяет это на целые племена в пределах мандалы. Затем он обнаруживает другую корреляцию между узором на спине гнусавчиков и полосами червей в гнезде, которое эти гнусавчики обслуживают. Начинает складываться теория насчет мандалы. Гнусавчики – это семейные слуги, горничные и садовники. Кролики – они идентифицируются с племенами, которые гораздо шире семейств, – доставляют пишу, а иногда сами становятся пищей.
По мере накопления данных мы начали давать условные имена. Сначала кроликособакам. Как только монитор в кроликособаке оживает, ему автоматически присваивается номерной канал и условный код. Имена так и выскакивают наподобие струйки пузырьков: БИСКВИТ, ПОВТОРНЫЙ ПОКАЗ, ГОРЯЧИЕ ГУБЫ, МИСС МАФФЕТ, НИГДЕ, ДЯДЯ ПЕС.
Где-то в середине этого процесса началась игра. Мы стали игнорировать условные клички и присваивали животным имена знакомых: СЕТ, ДЖЕК, РИЧАРД, ДАЙАНА, РЕЙМОНД, БИЛЛ, ХАРВИ, ДЖОАННА, КАРЕН, ЛИДИЯ, АРТ, СЬЮЗИ, ТОМ, ДЖЕРРИ, АЛЛАН, РИЧ, ЭМИ, ЛИНДА, ЧЕЛСИ, ГОВАРД, РОБЕРТ, ДЖИННИ, ЭНН, ТОДД, ДЖИДЖИ, АЛЕК, ФРЭНК, БЕН, БАРБАРА, СПАЙДЕР, ДЖИННИ, ДЖЕФФ, КЭРОЛ, НЕЙЛ, ДЖЕНЕТ, ЧИП, ЭНЗИР, КЭРРОЛ, РО-БЕРТС, МОУЛИ, ПАУЭРС, ГАНС, НЭШ, МЭРФИ, ФАРРЕН, ХАЙДЕН, ЭЛИС, ИОН, БЕТТИ, МЕЙ-БЕТ, РЭНДЕЛЛ, СТИВЕН, РЭНДО, ДЭВИД, ФОРРЕСГ, ДЕННИС, МАЙКЛ, ДЖОН, ПОЛ, ДЖОРДЖ, РИНГО, МИК, БАСГЕР, ЧАРЛИ, СТЕН, ОЛЛИ, БАД, Л У, ГРУ-ЧО, ГАРБО, ЧИКО, ЗЕППО, ЛЮСИ, РИККИ, ФРЕД, ЭТЕЛЬ, БИЛЛИ, ПЕГГИ, СОФИ, ЛИЛИ, БЕТТИ, МИСС ХРЮША, КЕРМИТ, МИККИ, ДОНАЛД, БАЛБЕС, ЭЛМЕР, БАГС, ЧУДАК, ГРЯЗНУЛЯ, СОНЯ, СОПЛЯ, ТИХОНЯ, ЗЛЮКА, СЧАСТЛИВЧИК, ДОК, НАРКОМАН, ПРОНЫРА.ГГИ, СОФИ, ЛИЛИ, БЕТТИ, МИСС ХРЮША, КЕРМИТ, МИККИ, ДОНАЛД, БАЛБЕС, ЭЛМЕР, БАГС, ЧУДАК, ГРЯЗНУЛЯ, СОНЯ, СОПЛЯ, ТИХОНЯ, ЗЛЮКА, СЧАСТЛИВЧИК, ДОК, НАРКОМАН, ПРОНЫРА…
Давать женские имена было, конечно, не по правилам. Все кроликособаки – самцы. Но некоторые из них выглядели столь розовыми, столь симпатичными и ласковыми, что эмоции пересиливали логику. А кроме того, их было слишком много, этих маленьких монстров. Только в первый день мы пометили больше тысячи.
Позже мы начали присваивать имена червям. ЛАВКРАФТ, ПО, УЭЛЛС, ДОЙЛЬ, САКЕ, КИНГ, ЭЛЛИСОН, БЛОХ, ЯРБО, ГРАНТ, КТАЛХУ, АРКХЕМ, БАЛРОГ, ЯЩЕР, ГОДЗИЛЛА, ВЕЗУВИЙ, КРАКАТАУ, ХИРОСИМА, НАГАСАКИ, ШИКЛЬГРУБЕР, НАПОЛЕОН, АТТИЛА, НИКСОН, МАО, СТАЛИН, АВГУСТ, ТИБЕРИЙ, КАЛИГУЛА, КЛАВДИЙ, НЕРОН. Одну компанию, помеченную во время пения, мы окрестили: БАХ, БЕТХОВЕН, БЕРНСГАЙН, БРАМС, МОЦАРТ, БРУКНЕР, ВАГНЕР, ЧАЙКОВСКИЙ, ШОПЕН, РАВЕЛЬ, СТРАВИНСКИЙ, МУСОРГСКИЙ, ДЕБЮССИ, ПРОКОФЬЕВ, ШОСТАКОВИЧ, ЛИСТ, РАХМАНИНОВ, ХОЛСТ, ОРФ, ПАГАНИНИ, ГИЛБЕРТ, САЛЛИВАН, РОДЖЕРС, ХАММЕРСГАЙН, СОНДХЕЙМ, ВЕБЕР, ВОАН-УИЛЬЯМС, ГОЛДСМИТ – и какой-то, черт его знает, ВАН ДЕЙК ПАРКС.
А потом один из наших техников, Уильям Бенсон, глядя на огромный экран, вдруг брякнул: – У моей сестры волосы точно такого же цвета, как этот хторр. У нее почти столько же разноцветных полос.
– Как зовут вашу сестру? – спросил доктор Суитт.
– Кэролайн Джейн.
– Хорошо, – сказал Суитт. – Пусть будет КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН. – Он набрал на клавиатуре имя, потом взглянул на экран и содрогнулся.
– Только не говорите мне, что это ее естественный цвет КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН оказался жгуче-оранжевым червем со сверкающими полосами ярко-красного и желтого цветов, местами обрамленными ужасной черной каймой.
– Когда мы вернемся, я вас познакомлю. Тогда сами убедитесь.
– Пожалуйста, это не для меня. Я больше никогда в жизни не захочу видеть ничего рыжего.
КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН пересек экран, исчезнув из поля зрения камеры, и спустя секунду появился на другом дисплее. Это был толстый зверь, лоснящийся, кричаще яркий – и несомненно самодовольный. Он почему-то напомнил мне средневекового японского самурая, надменно шествующего по деревне мимо почтительных крестьян. Из какого бы семейства ни происходил КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН, к этому семейству определенно следовало относиться с осторожностью – а возможно, и ко всему племени.
– Дайте я назову следующего, – предложил Брикнер. Выждав, когда канал освободится, он объявил: – Этот будет ДУПА. ДУПА ПОПУГАЙ ПОПКА.
– Объясни, Джордж. – Нет.
Шесть человек повернулись и посмотрели на него.
– А ну давай, давай…
В ответ Брикнер лишь ухмыльнулся и повторил нашу национальную мантру: – Все сходят с ума. Я схожу по-своему. Спокойной ночи, мисс Калабаш, кем бы ты ни была.
Бенсон подтолкнул локтем Суитта: – Не волнуйтесь насчет него. Некоторые выбирают довольно странные способы расквитаться за старые обиды. Фридман назвал последнюю шестерку червей именами шайки адвокатов, с которыми однажды имел дело.
– Угу. Должно быть, он и впрямь ненавидит хторров.
– Он сказал, что так будет справедливо. Тем червям вкололи радиоактивные метки, чтобы проверить, когда они издохнут.
Крис Суитт развернулся в кресле: – А вы, капитан? Не желаете назвать червяка в честь кого-нибудь?
Я вежливо покачал головой: – Виноват, но мне не приходит на ум ни один человек, который действительно заслуживал бы такой чести.
– А как насчет Беллуса? Или Данненфелзера?
Я слабо улыбнулся, но удержался от искушения.
– Нет. Это будет нечестно по отношению к червю. У них нет выбора. А у людей есть.
– Давайте, – предложил Бенсон. – Вы должны окрестить хоть одного. Все уже называли.
– О, хорошо – вон того здоровяка. С гнусной внешностью. Пусть он будет РОБИНСОН. УЖАСНЫЙ ДЖОН РОБИНСОН. А другого, вон того темно-пурпурного, можете назвать ФОРМАНОМ. Хорошо? Теперь вы счастливы?
– Прямо в экстазе.
Пробегавшая куда-то Шрайбер мимоходом окрестила пятерых хторров из одного особенно шумного гнезда: ВОЛОСАТЫЙ ГАРСИА, РОКОВОЙ БОБ, КРОВОПИЙЦА ФИЛ, БИЛЛ– СКАНДАЛИСТ и МИККИ-ИНФАРКТ. Брикнер, Бенсон и Суитт обменялись озадаченными взглядами. Я тоже не понял. Возможно, это персонажи из какого-то старого телешоу. Надо бы потом посмотреть.
На третий день пошла надежная информация от некоторых семейств, племен и рас внутри мандалы. Тогда мы начали называть расы – АМЕРИКА, РОССИЯ, АНГЛИЯ, ФРАНЦИЯ, МЕКСИКА. Племенам присваивались названия городов – НЬЮ-ЙОРК, ЛОС– АНДЖЕЛЕС, САН-ФРАНЦИСКО, ДЕНВЕР, ГОНОЛУЛУ, ЛОНДОН, ЛИВЕРПУЛЬ, БИРМИНГЕМ, МАНЧЕСТЕР, ПАРИЖ, НИЦЦА, БРЕСТ, МАРСЕЛЬ, МОСКВА, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, КИЕВ, ЛА-ПАС, ТИХУАНА, МА-ЦАТЛАН, АКАПУЛЬКО. А семейства в пределах одного племени получали названия пригородов – ГОЛЛИВУД, БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, БЕРБАНК, МАНХЭТТЕН, БРУКЛИН, ЙОНКЕРС, НЬЮ-ДЖЕРСИ. Затем наша память истощилась, и далее пришлось работать с атласом.
КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН был из семейства БРУКЛИН племени НЬЮ-ЙОРК. УЖАСНЫЙ ДЖОН РОБИНСОН – из семейства НЬЮ-ДЖЕРСИ. Крис Суитт стал было доказывать, что Нью-Джерси вовсе не пригород Нью-Йорка, но Бенсон предупредил его: – Не вздумайте сказать это кому-нибудь из жителей Манхэттена.
На что я заметил: – На Манхэттене больше нет жителей.
– Будут, – пообещал Бенсон. – Обязательно будут.
Теперь мы начали испытывать легкое отчаяние с наименованием. Появились КРАСНАЯ ШЛЯПА, КРАСНАЯ КОРОЛЕВА, КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ, БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА, ТОЛСТАЯ ЗАДНИЦА, ГОРБАТЫЙ, ХРИПУН, ПАРОХОД, БОЛЬШИЕ ЯЙЦА, ТРУСИШКА и КОЛОДЕЦ ОДИНОЧЕСТВА, или для краткости КОЛОДЕЦ. КОЛОДЕЦ оказался чрезвычайно интересным хторром, чем-то вроде отшельника. Это был особенно крупный зверь пурпурного цвета, и гнездился он на дальнем конце одного из самых южных завитков мандалы. С ним никто из червей не жил, и это вызвало наше любопытство. Раньше мы не встречали таких замкнутых гаст-ропод. Периодически КОЛОДЕЦ мог забредать в манда-лу, буквально прогрызая себе дорогу через сады и загоны. Во время одного из своих визитов он сожрал подряд десять кроликособак – помеченных, к сожалению. Так мы лишились каналов ЭНЗИРА, КЭРРОЛ, РОБЕРТСА, МОУЛИ, ПАУЭРСА, ГАНСА, НЭША, МЭРФИ, ФАР-РЕНА и ХАЙДЕНА – всех сразу за один присест. Робин Рамсей, наш счетовод, честила красно-пурпурную зебру на чем свет стоит в течение двадцати минут.
– Эти чертовы датчики, сукин ты сын, минетчик проклятый, слишком дорогое удовольствие! И их, мать твою так, слишком трудно сажать в этих сраных тварей!
– Не кокетничай словами, Робин, – спокойно сказал Брикнер. – Лучше скажи нам, что ты думаешь на самом деле.
Но она лишь испепелила его взглядом и снова разразилась беспорядочной бранью. Бенсон решил переименовать червя в ГЛУБОКИЙ КОЛОДЕЦ в честь его впечатляющего аппетита.
До конца дня мы старались не попадаться на глаза Робин. Никому не хотелось сообщать ей, что КЭРОЛАЙН ДЖЕЙН БЕНСОН, УЖАСНЫЙ ДЖОН РОБИНСОН, ДУПА ПОПУГАЙ ПОПКА и примкнувший к ним ГОД-ЗИЛЛА сожрали УИЛЛА, МАРЩАЛЛА, ХОЛЛИ, СИДА, МАРТИ, КИРКА, СПОКА, СКОТТИ, СЬЮЛУ, ЧЕХОВА, РИКЕРА, ДЭЙТУ, ТРОЯ, НАТАШУ и БОЛЬШУЮ ПТИЦУ.
Ах да, и УЭСЛИ тоже.
Сейчас мы наблюдаем развитие множества новых хтор-ранских форм и видов, которые, по-видимому, всегда были возможны, но не возникали, пока для них не было условий.
Особый интерес представляет открытие гастропод уменьшенных размеров. Габариты этих миниатюрных гастропод, или мини-хторран, варьируются от одного до трех метров. За исключением мелких пропорций, во всех других отношениях они – половозрелые хторране и даже демонстрируют полноцветный рисунок полос, который служит для определения их принадлежности к гнездам внутри мандалы.
Этих миниатюрных хторран можно обнаружить только в очень крупных, хорошо развитых поселениях-мандалах. Они явно представляют собой естественную биологическую дисфункцию, проявляющуюся, когда плотность хтор-ранского заражения возрастает настолько, что территория не в состоянии полностью обеспечить всех членов поселения.
Возможно, то, что мы здесь видим, свидетельствует о способности хторранской экологии к саморегуляции. Она чувствует свои пределы и, достигая естественных границ роста, переходит от распространения вширь к освоению уже достигнутого. Не исключено, что эти мини-хторране на самом деле окончательная и зрелая форма гастропод в стабильной хторранской экологии. Тем не менее окончательно проверить эту гипотезу можно только после широкомасштабного уничтожения остатков земной экологии.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
28 «ВЫ ОСТАЕТЕСЬ»
Расстроившись, люди меняют обстановку. Поменяв обстановку, расстраиваются.
Соломон Краткий
… А потом ужас подступил вплотную. Новые картины были самыми чудовищными из всех. Имена просто испарились в никуда. Превратились в бессмыслицу Называя этих существ, мы не могли понять или контролировать их. Или отнять у них способность причинять боль.