Страница:
– Я так и знала, – улыбнулась Лиз.
– И что тогда? – спросила капитан Харбо. – Что это докажет?
Я развел руками: – Само по себе ничего не докажет. Но есть и вторая часть эксперимента. Мы записали, проанализировали, сопоставили и храним тысячи часов песен червей. ИЛы выделили в них множество характерных деталей. Они, похоже, представляют собой определенные сочетания мелодии, ритма и оттенков, и мы опытным путем установили эмоциональное значение некоторых. Для начала можно вторить им эхом, но давайте пойдем дальше. Прокрутим песни разных гнезд и последим за реакцией червей. Возможно, удастся даже найти какую-нибудь песню или набор песен, которые усмирят их или же победят. Я не знаю, что получится, но игра стоит свеч, не так ли?
Лиз и капитан Харбо обменялись взглядами. Каждая по-своему оценивала возможные последствия. Они отошли от видеостола, чтобы посовещаться. Лиз кивком подозвала меня.
– Гейзенберг? – спросила капитан Харбо, и в одном этом слове заключалась целая беседа.
Лиз пожала плечами: – Поищите это сами. Я не собираюсь объяснять все. (Прим. авт.) – Мы заранее знали, что наше появление взбудоражит червей. Невозможно наблюдать за гнездом, не потревожив его. Почему бы не потревожить его таким образом?
Капитан Харбо задумалась.
– А как же бразильцы? – спросила она. Мы переглянулись. Хороший вопрос.
– Предполагается, что мы должны проконсультироваться с ними, – сказала Лиз.
– Если мы это сделаем… – неохотно начал я, – они наложат вето на эксперимент. Вспомните правила экспедиции: мы никоим образом не должны вмешиваться в жизнь мандалы.
– М-м. – Лиз поморщилась. – В том-то и дело. И мы снова переглянулись. Разочарованно.
– Ладно, – предложил я, – давайте немного слукавим. – Как?
– Допустим, мы сообщим, что нас тревожит возможная… э… негативная реакция гастропод на наше присутствие – я имею в виду наблюдение с корабля – и что мы боимся, как бы они не запаниковали или что-нибудь в этом роде. И… э… невзначай не покалечили бы себя. Или гнездо. И что мы… э… приготовили запись их же собственных песен, потому что… э… думаем, что это окажет успокаивающее действие.
Капитан Харбо и Лиз задумчиво посмотрели друг на друга.
– Какого черта? Это может сработать.
Капитан Харбо подумала еще немного, потом кивнула в знак согласия.
– Это ваше предложение, – сказала она. Лиз повернулась ко мне: – Если мы пойдем на это, я отвечу своей задницей. Что самое худшее может произойти?
Я покачал головой.
– Понятия не имею. Расшифруй, что такое «худшее». – И добавил: – Нам вреда не будет. Худшее, что произойдет, произойдет с червями.
– Гм. – Лиз слабо улыбнулась. – Вот именно. Я знал, что сейчас говорит не она, а дядя Аира.
– Гм, – снова хмыкнула она – и я расслабился. По этому «гм» я понял, что она убеждает себя согласиться. А когда в достаточной мере убедила, то заговорила: – Думаю, стоит рискнуть. Мне кажется, что ты напал на что-то важное, Джим. И это, возможно, наш единственный шанс все выяснить. Давай занимайся делом, а я договорюсь с бразильцами.
Мы опустили микрофоны на пятнадцать метров, чтобы фиксировать отдельные голоса и оттенки мелодии. Микрофоны повыше предназначались для записи общего фона, его тональности и гармонии. Мы дали ИЛам попыхтеть над песней гнезда двадцать минут, а потом начали воспроизводить ее для червей. К этому времени центральная плошадь была так забита алыми чудовищами, что на ней не оставалось ни одной щелочки. Однако черви продолжали прибывать…
Под нами бушевало море жирных красных тел. Черви теснились, прижимались друг к другу, создавая зоны нервной активности. По оценке Дуайн Гродин – она теперь была подключена к сети летического интеллекта, – только на центральной арене собралось более сотни тысяч червей, и, по меньшей мере, еще половина по– прежнему пыталась протолкаться в центр. На периферии толпы, там, где проспекты вливались в площадь, черви налезали друг на друга. Ритм движения увеличивался. Скоро все они придут в исступление. А после этого…
Мы не имели ни малейшего представления, что случится после этого.
Теперь пение стало громким, почти болезненным для наших ушей. Оно пульсировало. Трепетало.
Датчики, сброшенные ранее, передавали ужасающую картину. Даже если черви и замечали забавные маленькие штуки, похожие на паучков, сидящих на стенах и крышах гнезд, то никак не реагировали на них. Поступающие с датчиков данные высвечивались на терминалах и огромных экранах во всю стену. Они окружали нас стереоизображениями дна ада. Фрагменты глаз, пастей, клешней, челюстей, антенн – и повсюду ужасный красный мех. Цвета полосами плыли по экранам – пугающий ядовито-оранжевый сменялся ошеломительно-алым, тоскливо-пурпурным, раковым розовым – и всеми оттенками между ними. Мы смотрели на море голода. Вся наша храбрость испарилась.
Выражения лиц на наблюдательной палубе – там, где их можно было разглядеть в темноте, – были подавленными и напряженными. Лиз с капитаном Харбо ушли на верхнюю палубу, там они сидели, тихо разговаривая. Я догадывался, что Лиз старается развеять сомнения капитана. Воздушный корабль находился в очень опасном положении, и каждый из нас это знал.
Мне было видно, как с другой стороны стола дрожит Дуайн Гродин. Она выглядела просто страшно – в темноте, в мерцающем отсвете стола, ее лицо казалось мертвенно-зеленоватым негативом. Там, где должны быть светлые места, чернели тени, и наоборот. Дуайн выглядела упырем, нижняя губа у нее дрожала, но, надо отдать ей должное, она полностью сосредоточилась на дисплее. Она выполняла свою работу.
Зато остальные члены наблюдательной команды выглядели намного менее уверенно – они находились на грани паники. Их настолько потрясло волнующееся море алого меха и голых, лишенных век черных глаз, что несколько человек были готовы забиться в истерике. Они напоминали почетных гостей на церемонии повешения. Я испытал особую радость, видя, как отлила кровь от лица Клейтона Джонса. Подойдя, я легонько похлопал его по плечу и шепнул: – Расслабься.
Он вздрогнул и посмотрел так, словно готов был убить меня, но – и я зауважал его за это – сумел кивнуть и даже пробормотать нечто отдаленно напоминающее «спасибо».
Наконец ИЛ сообщил, что все готово.
Я поправил головной телефон и шепотом передал информацию Лиз. Лиз что-то сказала капитану. Харбо кивнула. Последовала команда начинать.
Мы начали медленно и так аккуратно, что поначалу звук был едва слышен даже нам, хотя повсюду стояли громкоговорители. Мы увеличивали громкость шажками, которые нельзя было воспринять ухом, и с тревогой наблюдали за копошащимися червями. Наружный дисплей синхронизировали с песней корабля. Когда звук усилился до слышимого, бока и днище «Босха» зажглись и начали переливаться хторранскими цветами.
Черви ахнули.
Мы слышали это собственными ушами – через открытый грузовой люк звук шел снизу как порыв ветра отчаяния.
Дуайн Гродин испуганно смотрела на меня через видеостол.
– Он-ни д-должны б-были т-так сделать?
Ее резиновое лицо конвульсивно подергивалось. Глаза побелели.
Я успокаивающе кивнул. Происходящее выходило за рамки ее опыта.
– Не волнуйся. Они делают в точности то, что им положено делать. Просто мы раньше этого не видели. Все в порядке, Дуайн, – сказал я. – Ты делаешь все прекрасно. Продолжай наблюдение.
И я отвернулся от стола, гадая, заметен ли мой страх. Мы висели всего в двадцати пяти метрах над самым плотным скоплением враждебной жизни, какое когда– либо встречалось на Земле. От неминуемой смерти нас отделял всего миллион кубометров гелия.
А внизу черви… пели нам.
Была ли это песнь любви? Песнь-поклонение? Песнь-приветствие? Или просто бездумное гудение чудовищ перед ужином…
Не думай об этом.
Мы увеличили звук, свет – тоже. Теперь нас стало слышно и видно – и шум хторров невероятно усилился.
Огромный небесный червь наконец перестал скрываться. Он присоединился к их песне Он пел.
И черви сошли с ума.
Они перешли на более высокий уровень – усилились и их звук, и движение. По их толпе пробежали волны, вихрясь спиралями. Мы в ужасе наблюдали, как начала корчиться вся мандала. Она сокращалась, как больное сердце.
А потом…
Песнь гнезда начала изменяться.
Ее тон стал выше. Она разрасталась, как медленный взрыв. Пульсирующий ритм угрожающе возрастал и приобретал слишком сложный характер, чтобы человеческое ухо могло за ним уследить. Появлялись странные мелодии, образующие причудливые сочетания звуков, которые переплетались, кружились и возвращались обратно. Никогда еще я не слышал ничего подобного.
Звуки походили друг на друга и в каждый следующий момент становились другими. Чем дольше мы слушали, тем отчетливее в мелодии ощущалась таинственная развивающаяся основа. Мы уловили ритм, предшествующий изменению ритма движений отдельных участков моря червей. Мы слышали стонущий хоровой фон, который казался каким-то образом отделенным от ведущего голоса. Части гнезда перекликались, и хотя песня оставалась одной и той же, она ни разу не повторялась. Ни один оркестр на Земле никогда не смог бы воспроизвести ни красоту, ни ужас этой какофонии.
Мы стояли, парализованные страхом.
Музыка гнезда.
Враждебная. Бесплотная. Гипнотическая. Подавляющая. Неземная.
Экстаз нарастал. Резонировали полторы тысячи враждебных инструментов. Музыка была грандиозной.
Мы висели над ней в темноте, и звук затоплял нас, заполнял, возбуждал, и было неясно, что закончится прежде – их песня или наша жизнь.
Я вспомнил тот первый раз, когда я вошел в гнездо – и все остальные случаи, когда я слышал эту песнь…
Томление.
Во мне поднималась тоска. Отравляющая. Галлюциногенная. Мне захотелось… все бросить и побежать голым навстречу моей…
Я потряс головой, чтобы сбросить с себя наваждение.
О боже! У нас нет иммунитета!
Лиз и капитан Харбо спустились с верхней палубы, заставив меня очнуться от грез.
Они обе выглядели взволнованными. Я их не винил. Я сам, должно быть, представлял собой ужас во плоти.
– Если бы у меня было несколько ядерных зарядов, – очень спокойно проговорила Лиз, – то, думаю, я не смогла бы сейчас удержаться от их применения.
Она вложила свою руку в мою и пожала. В ответ я пожал ее. Не волнуйся, дорогая, я с тобой.
– Бразильцам это не понравится, – лишь наполовину в шутку сказал я. Мы все слишком хорошо знали, чего хотят бразильцы.
Заговорила капитан Харбо – и совсем не капитанским тоном: – К черту то, чего хотят бразильцы. Это чудовищно. До такого нельзя было доводить.
А потом она огляделась, проверяя, не слышал ли ее кто-нибудь из бразильских участников экспедиции.
– Не беспокойтесь, – успокоила Лиз. – Доктора Амадор, Родригес и Хикару и их техническая команда заняты в третьем наблюдательном трюме. Можете говорить свободно.
Она не добавила, что это выходит за рамки плана дяди Аиры. Либо капитан Харбо и сама знала об этом, либо ей вообще не нужно было этого знать.
Капитан Харбо выглядела слегка раздраженной. Все мы были раздражены.
– Что произойдет дальше? – спросила она. Я бросил взгляд на терминал: – Мы увеличим звук еще на шаг.
– Сколько времени мы будем заниматься этим? Я пожал плечами.
– Все зависит от того, сколько времени они будут заниматься этим. – Я кивнул в сторону грузового люка, потом посмотрел через стол на стоящую в темноте Дуайн и сказал ей: – Продолжайте. Увеличьте звук еще на два шага.
Затем я подошел к леерам, чтобы заглянуть в пасть ада. Я больше не мог откладывать это. Необходимо увидеть все собственными глазами. Лиз неохотно пошла следом за мной. Капитан Харбо осталась на месте, но потом передумала и тоже подошла к краю открытого люка.
Мы заглянули вниз.
Мы знали, что они не могут видеть нас. В трюме было темно.
Мы знали, что они не могут нас видеть. Но это не помогало.
Черви смотрели прямо в наши глаза.
Они верещали. Они пели.
Они размахивали руками. Двигали челюстями. Вращали глазами, словно пытались охватить одним взглядом весь корабль. Лучи прожекторов пробегали по массе хторров, и те тянулись к свету, когда свет падал на них, и стонали, когда он уходил.
Но всегда кто-то – не важно кто именно – смотрел прямо на нас. Словно видел нас. Словно хотел нас.
В их глазах светился примитивный разум насекомых. Несмотря на все, что мы говорили, во что верили, несмотря на результаты всех наших тестов, вскрытий и экстраполяции, я не мог отогнать от себя мысль, что это и есть высший хторранский разум. В глазах червей светилось удивление. В них был благоговейный страх. В них была жизнь.
И это делало картину еще ужаснее.
– Отвратительно, – прошептала капитан Харбо. – Они отвратительны.
Лиз ничего не сказала. Даже в темноте грузового трюма я разглядел, как она бледна.
– С тобой все в порядке?
– Это самое страшное, что я видела в жизни. – Неожиданно она повернулась ко мне. – Обещай мне одну вещь.
– Все, что хочешь.
– Обещай, что ты никогда не допустишь, чтобы меня сожрали черви. – Она до боли сжала мне руку. – Обещай, что убьешь меня раньше.
– Этого никогда не случится, дорогая.
– Обещай мне, Джим!
Я с трудом проглотил ком в горле.
– Обещаю. Я никогда не допущу, чтобы тебя поймали черви. Я никогда не допущу, чтобы они сожрали тебя. Обещаю всем сердцем и всей душой.
Тогда она отпустила мою руку. Я помассировал ее, чтобы восстановить кровообращение в пальцах.
Звук и свет стали интенсивнее. Черви возбудились еще сильнее. Теперь они налезали друг на друга. Я зн^л, что многие погибнут в давке, задохнутся, будут растоптаны среди всеобщей истерии. Однако это была не человеческая толпа. Отсутствовала паника, драки, крики – одно только лихорадочное самоотречение, которое все нарастало и нарастало.
Наконец мы оторвались от перил и вернулись к видеостолам. Один из дисплеев транслировал световое представление «Босха». Над столом парил миниатюрный дирижабль, по бокам которого плыли цветные полосы, пульсирующие в унисон с песней гнезда.
За этим столом работал Клейтон Джонс. Он поднял голову, наблюдая, как мы подходим. Сюда же ковыляла Ду-айн Гродин. Я обвел взглядом собравшихся. Клейтон Джонс, Дуайн Гродин, генерал Тирелли, капитан Харбо и пара помощников.
– Как у присутствующих обстоят дела с храбростью? – спросил я.
В первый момент никто не отреагировал. Возможно, никому не хотелось оказаться первым. Но потом любопытство перевесило, и Дуайн спросила: – А в чем дело?
– Я хочу попробовать песню мандалы из Скалистых гор. Одной из тех, что уничтожили ядерным зарядом. – В темноте я нащупал руку Лиз и сжал ее. – Она резко отличается от песен других гнезд и, по-видимому, вызовет сильное изменение в их поведении. У кого какие мнения?
Дуайн покачала головой.
– Эт-то в-выходит за п-пределы м-моих знаний, – удрученно призналась она.
– Джонс?
Он, похоже, не ожидал, что меня может интересовать его мнение.
– М-м. – Он пожал плечами. – А что будет, если мы просто погасим свет, выключим звук и уберемся отсюда?
Все удивленно переглянулись. О такой возможности никто даже не думал.
Дуайн откликнулась первой: – Я д-думаю, что ч-черви, в-возможно, п-п– попыта-ются п-преследовать нас.
– Через тысячемильные джунгли до самой Япуры?
– Е-если с-смогут. Пугающая мысль.
– Мы д-держим т-тигра за хвост, – продолжала Дуайн. – Н-надо что-то с– сделать.
– Ладно, – сказал я. – Давайте прокрутим песнь Скалистых гор. М-м… – Я повернулся к капитану Харбо. – Мне кажется, следует объявить по трансляции о том, что мы собираемся сделать. Что бы ни натворили черви, паника среди команды нам, по-моему, ни к чему – Хорошая мысль, – согласилась она. – Это будет нелишне в любом случае.
Она отошла на несколько шагов и передала команду в микрофон.
Я взглянул на Лиз: – Хочешь что-нибудь добавить? Она покачала головой: – Покаты справляешься хорошо. Продолжай.
– Спасибо.
Профессиональная похвала от моего генерала означала для меня почти так же много, как интимная похвала от моей жены. Я подождал, когда капитан Харбо закончит свое объявление, и повернулся к Дуайн: – Вы готовы?
Она подняла глаза от терминала: – В-в любую секунду.
– Тогда давайте. Дуайн набрала команду.
В первые секунды ничего не произошло.
Звук оставался прежним. Он заполнял трюм, вызывая одновременно отвращение и восторг. Он проникал в самую глубину души. От него никуда нельзя было скрыться.
А потом он изменился.
Сначала почти неуловимо – просто стал Другим. Появилась новая нота?
Нет, не фальшивая. Просто другая.
Мы ходили вдоль лееров и с интересом снова и снова заглядывали вниз.
Песнь червей затихала. Они выглядели озадаченными. Безумное кружение начало замирать, хторры с любо-пытством смотрели вверх. Цветовая гамма корабля тоже изменилась – это отслеживалось по отражениям в их глазах, миллионах светлых точек, переливающихся яркими огнями. Наши прожектора по-прежнему шарили по толпе, но теперь реакция хторров замедлилась. Они больше не тянулись к свету. Некоторые начали удивленно переглядываться. Другие пытались подхватить новую песню. Голоса стали громче, звук – резким, дребезжащим. Он звучал диссонансом со старой песней.
Остальные замолчали. Они не знали мелодии.
Или не знали, какую из песен петь.
Толпа стала распадаться. Это можно было заметить по характеру движения, волнами прокатывающегося по площади. Гладкое и плавное, оно внезапно расстроилось и смешалось, стало хаотичным.
И еще раз, снова, я понял, что нет такого понятия, как один хторранин.
Они не могут существовать как индивидуумы.
Распевая, они имели один голос. Были одним существом.
Теперь, озадаченные и растерянные, черви распадались на две тысячи отдельных существ.
Две песни боролись за власть над площадью.
О господи!
Песня корабля звучала все громче. Его огни светились все ярче.
Громкость и напряжение старой песни тоже начали расти. Новая песня поднималась все выше, затопляя ее – сверху и со всех сторон. Теперь мне стал виден расклад сил.
Сильнее всего старая песня звучала в центре площади, словно тамошние черви служили ее резервуаром. По краям, где плотность была намного меньше, все больше сторонников приобретала новая песня. Они с новой силой устремились вперед, теснясь и наползая на других червей – как будто им необходимо было во что бы то ни стало убедить соплеменников в центре площади петь новую песнь вместо старой.
О господи!
Когда я понял, что сейчас произойдет, было уже слишком поздно. Все уже началось.
– Выключите! – закричал я. – Выключите немедленно!
Мы находились на полпути к Япуре, солнце стояло в зените. Жигалки вокруг меня роились так густо, что пришлось облачиться в пластиковую накидку с воздушным фильтром.
Деться было некуда.
Я стоял на открытой палубе на крыше дирижабля – не потому, что хотел полюбоваться небом или погреться на солнышке, а потому, что. мне требовалось побыть одному.
Облокотившись на перила, я смотрел на умирающую Амазонию. В ушах до сих пор стояли крики. И не собирались умолкать.
Я совершил самую крупную ошибку в своей жизни, а ее последствия гнили на нескольких квадратных километрах джунглей.
Меня беспокоили не дохлые черви, а то, что они погибли по ошибке.
Я поставил себя в идиотское положение, но как раз это мало волновало меня. Я привык. Но я подвел и моего генерала, а это было непереносимо.
Модулирующая тренировка не готовила к таким вещам. Я чувствовал себя несчастным, но совершенно не достойным сочувствия. Меня погубила излишняя самоуверенность. Я принимал решения, не подумав над ними, хорошенько не оценив все последствия, не взвесив все возможности. Я продемонстрировал всем на корабле и всем, кто имел доступ к сети, то есть всем в мире, – что известный эксперт по червям оказался слепым и тупым идиотом.
Последствия моего безответственного эксперимента вряд ли прибавят доверия к нашей операции.
Утром в ящике для писем я обнаружил анонимное послание: «Жаль, что правительство в этой экспедиции не выплачивает премии за червей. Ты бы разорил федеральную казну».
Ха-ха.
Только Дуайн Гродин нашла стоящие слова. Когда все закончилось и мы снова в безопасности плыли в темноте, она подошла ко мне и сказала: «Т-ты з-знаешь, Ш– шим, эт-то м-может ок-казаться п-полезным как оружие. В-возможно, н-нам удастся б-бороться с червями п-по-средством их п-песен».
Интересная мысль.
Хотел бы я знать, как можно изобразить дело так, будто мы планировали это с самого начала.
Наверное, никак. Бразильцы уже сейчас сходили с ума. Согласно наиболее голосистым из правых политиков в Бразилии, мы своим безответственным отношением к возможным последствиям уничтожили крупнейший запас природных ресурсов страны и развалили молодую отрасль хторранской агрокультуры. Подобное заявление само напоминало кошмар.
Неплохо бы пригласить любого, кто считает возможным культивировать хторран… спрыгнуть с парашютом в центр мандалы. Я бы не стал его останавливать.
В моем наушнике раздался писк.
– Да?
Это был Корриган.
– Генерал Тирелли свидетельствует вам свое уважение. Мы готовы начать.
– Спасибо, – ответил я. – Сейчас буду.
Я обернулся и бросил последний взгляд на бесконечность открытой палубы. Крыша «Босха» казалась огромной розовой небесной автостоянкой. Сюда могли бы садиться самолеты. Здесь можно было проводить сразу несколько футбольных матчей, но все равно осталось бы место и для бейсбольных встреч. На спине корабля поместился бы целый городской квартал.
Но самое ценное – отсюда нельзя было смотреть вниз, забывая об умирающей Земле. Если бы не сплошной туман из крошечных, похожих на мошку, жигалок, можно было бы просто плыть по яркому голубому морю памяти. Но эти проклятые насекомые были повсюду. Я счищал их с пластиковой накидки, разгонял рукой перед лицом. Их кошмарные тучи кружили вокруг моего носа, пытались забраться в уши.
Я поежился и пошел к лифту. Ко всему прочему надо было пройти дезинсекцию, где струи сжатого воздуха с детоксикантом сдували последних жигалок. Сташив с себя накидку и защитный комбинезон, я направился в главный конференц-зал «Босха».
– И что тогда? – спросила капитан Харбо. – Что это докажет?
Я развел руками: – Само по себе ничего не докажет. Но есть и вторая часть эксперимента. Мы записали, проанализировали, сопоставили и храним тысячи часов песен червей. ИЛы выделили в них множество характерных деталей. Они, похоже, представляют собой определенные сочетания мелодии, ритма и оттенков, и мы опытным путем установили эмоциональное значение некоторых. Для начала можно вторить им эхом, но давайте пойдем дальше. Прокрутим песни разных гнезд и последим за реакцией червей. Возможно, удастся даже найти какую-нибудь песню или набор песен, которые усмирят их или же победят. Я не знаю, что получится, но игра стоит свеч, не так ли?
Лиз и капитан Харбо обменялись взглядами. Каждая по-своему оценивала возможные последствия. Они отошли от видеостола, чтобы посовещаться. Лиз кивком подозвала меня.
– Гейзенберг? – спросила капитан Харбо, и в одном этом слове заключалась целая беседа.
Лиз пожала плечами: – Поищите это сами. Я не собираюсь объяснять все. (Прим. авт.) – Мы заранее знали, что наше появление взбудоражит червей. Невозможно наблюдать за гнездом, не потревожив его. Почему бы не потревожить его таким образом?
Капитан Харбо задумалась.
– А как же бразильцы? – спросила она. Мы переглянулись. Хороший вопрос.
– Предполагается, что мы должны проконсультироваться с ними, – сказала Лиз.
– Если мы это сделаем… – неохотно начал я, – они наложат вето на эксперимент. Вспомните правила экспедиции: мы никоим образом не должны вмешиваться в жизнь мандалы.
– М-м. – Лиз поморщилась. – В том-то и дело. И мы снова переглянулись. Разочарованно.
– Ладно, – предложил я, – давайте немного слукавим. – Как?
– Допустим, мы сообщим, что нас тревожит возможная… э… негативная реакция гастропод на наше присутствие – я имею в виду наблюдение с корабля – и что мы боимся, как бы они не запаниковали или что-нибудь в этом роде. И… э… невзначай не покалечили бы себя. Или гнездо. И что мы… э… приготовили запись их же собственных песен, потому что… э… думаем, что это окажет успокаивающее действие.
Капитан Харбо и Лиз задумчиво посмотрели друг на друга.
– Какого черта? Это может сработать.
Капитан Харбо подумала еще немного, потом кивнула в знак согласия.
– Это ваше предложение, – сказала она. Лиз повернулась ко мне: – Если мы пойдем на это, я отвечу своей задницей. Что самое худшее может произойти?
Я покачал головой.
– Понятия не имею. Расшифруй, что такое «худшее». – И добавил: – Нам вреда не будет. Худшее, что произойдет, произойдет с червями.
– Гм. – Лиз слабо улыбнулась. – Вот именно. Я знал, что сейчас говорит не она, а дядя Аира.
– Гм, – снова хмыкнула она – и я расслабился. По этому «гм» я понял, что она убеждает себя согласиться. А когда в достаточной мере убедила, то заговорила: – Думаю, стоит рискнуть. Мне кажется, что ты напал на что-то важное, Джим. И это, возможно, наш единственный шанс все выяснить. Давай занимайся делом, а я договорюсь с бразильцами.
Имея детскую внешность, кроликособаки похожи на сказочных героев. Они игривы и сообразительны, как обезьяны. Большой палец у них противопоставлен остальным, и они способны брать и держать различные предметы.
Приплюснутое рыло кроликособак придает им «милый» вид. Глаза большие и круглые, обычно очень темные. Вместо век животные имеют сфинктероподобные мышцы, окружающие глазную орбиту, аналогичные мышцам гастропод.
Среди кроликособак встречаются альбиносы.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
18 КАКОФОНИЯ И ЭКСТАЗ
Здоровье означает самую медленную из возможных скоростей умирания.
Соломон Краткий
Мы опустили микрофоны на пятнадцать метров, чтобы фиксировать отдельные голоса и оттенки мелодии. Микрофоны повыше предназначались для записи общего фона, его тональности и гармонии. Мы дали ИЛам попыхтеть над песней гнезда двадцать минут, а потом начали воспроизводить ее для червей. К этому времени центральная плошадь была так забита алыми чудовищами, что на ней не оставалось ни одной щелочки. Однако черви продолжали прибывать…
Под нами бушевало море жирных красных тел. Черви теснились, прижимались друг к другу, создавая зоны нервной активности. По оценке Дуайн Гродин – она теперь была подключена к сети летического интеллекта, – только на центральной арене собралось более сотни тысяч червей, и, по меньшей мере, еще половина по– прежнему пыталась протолкаться в центр. На периферии толпы, там, где проспекты вливались в площадь, черви налезали друг на друга. Ритм движения увеличивался. Скоро все они придут в исступление. А после этого…
Мы не имели ни малейшего представления, что случится после этого.
Теперь пение стало громким, почти болезненным для наших ушей. Оно пульсировало. Трепетало.
Датчики, сброшенные ранее, передавали ужасающую картину. Даже если черви и замечали забавные маленькие штуки, похожие на паучков, сидящих на стенах и крышах гнезд, то никак не реагировали на них. Поступающие с датчиков данные высвечивались на терминалах и огромных экранах во всю стену. Они окружали нас стереоизображениями дна ада. Фрагменты глаз, пастей, клешней, челюстей, антенн – и повсюду ужасный красный мех. Цвета полосами плыли по экранам – пугающий ядовито-оранжевый сменялся ошеломительно-алым, тоскливо-пурпурным, раковым розовым – и всеми оттенками между ними. Мы смотрели на море голода. Вся наша храбрость испарилась.
Выражения лиц на наблюдательной палубе – там, где их можно было разглядеть в темноте, – были подавленными и напряженными. Лиз с капитаном Харбо ушли на верхнюю палубу, там они сидели, тихо разговаривая. Я догадывался, что Лиз старается развеять сомнения капитана. Воздушный корабль находился в очень опасном положении, и каждый из нас это знал.
Мне было видно, как с другой стороны стола дрожит Дуайн Гродин. Она выглядела просто страшно – в темноте, в мерцающем отсвете стола, ее лицо казалось мертвенно-зеленоватым негативом. Там, где должны быть светлые места, чернели тени, и наоборот. Дуайн выглядела упырем, нижняя губа у нее дрожала, но, надо отдать ей должное, она полностью сосредоточилась на дисплее. Она выполняла свою работу.
Зато остальные члены наблюдательной команды выглядели намного менее уверенно – они находились на грани паники. Их настолько потрясло волнующееся море алого меха и голых, лишенных век черных глаз, что несколько человек были готовы забиться в истерике. Они напоминали почетных гостей на церемонии повешения. Я испытал особую радость, видя, как отлила кровь от лица Клейтона Джонса. Подойдя, я легонько похлопал его по плечу и шепнул: – Расслабься.
Он вздрогнул и посмотрел так, словно готов был убить меня, но – и я зауважал его за это – сумел кивнуть и даже пробормотать нечто отдаленно напоминающее «спасибо».
Наконец ИЛ сообщил, что все готово.
Я поправил головной телефон и шепотом передал информацию Лиз. Лиз что-то сказала капитану. Харбо кивнула. Последовала команда начинать.
Мы начали медленно и так аккуратно, что поначалу звук был едва слышен даже нам, хотя повсюду стояли громкоговорители. Мы увеличивали громкость шажками, которые нельзя было воспринять ухом, и с тревогой наблюдали за копошащимися червями. Наружный дисплей синхронизировали с песней корабля. Когда звук усилился до слышимого, бока и днище «Босха» зажглись и начали переливаться хторранскими цветами.
Черви ахнули.
Мы слышали это собственными ушами – через открытый грузовой люк звук шел снизу как порыв ветра отчаяния.
Дуайн Гродин испуганно смотрела на меня через видеостол.
– Он-ни д-должны б-были т-так сделать?
Ее резиновое лицо конвульсивно подергивалось. Глаза побелели.
Я успокаивающе кивнул. Происходящее выходило за рамки ее опыта.
– Не волнуйся. Они делают в точности то, что им положено делать. Просто мы раньше этого не видели. Все в порядке, Дуайн, – сказал я. – Ты делаешь все прекрасно. Продолжай наблюдение.
И я отвернулся от стола, гадая, заметен ли мой страх. Мы висели всего в двадцати пяти метрах над самым плотным скоплением враждебной жизни, какое когда– либо встречалось на Земле. От неминуемой смерти нас отделял всего миллион кубометров гелия.
А внизу черви… пели нам.
Была ли это песнь любви? Песнь-поклонение? Песнь-приветствие? Или просто бездумное гудение чудовищ перед ужином…
Не думай об этом.
Мы увеличили звук, свет – тоже. Теперь нас стало слышно и видно – и шум хторров невероятно усилился.
Огромный небесный червь наконец перестал скрываться. Он присоединился к их песне Он пел.
И черви сошли с ума.
Они перешли на более высокий уровень – усилились и их звук, и движение. По их толпе пробежали волны, вихрясь спиралями. Мы в ужасе наблюдали, как начала корчиться вся мандала. Она сокращалась, как больное сердце.
А потом…
Песнь гнезда начала изменяться.
Ее тон стал выше. Она разрасталась, как медленный взрыв. Пульсирующий ритм угрожающе возрастал и приобретал слишком сложный характер, чтобы человеческое ухо могло за ним уследить. Появлялись странные мелодии, образующие причудливые сочетания звуков, которые переплетались, кружились и возвращались обратно. Никогда еще я не слышал ничего подобного.
Звуки походили друг на друга и в каждый следующий момент становились другими. Чем дольше мы слушали, тем отчетливее в мелодии ощущалась таинственная развивающаяся основа. Мы уловили ритм, предшествующий изменению ритма движений отдельных участков моря червей. Мы слышали стонущий хоровой фон, который казался каким-то образом отделенным от ведущего голоса. Части гнезда перекликались, и хотя песня оставалась одной и той же, она ни разу не повторялась. Ни один оркестр на Земле никогда не смог бы воспроизвести ни красоту, ни ужас этой какофонии.
Мы стояли, парализованные страхом.
Музыка гнезда.
Враждебная. Бесплотная. Гипнотическая. Подавляющая. Неземная.
Экстаз нарастал. Резонировали полторы тысячи враждебных инструментов. Музыка была грандиозной.
Мы висели над ней в темноте, и звук затоплял нас, заполнял, возбуждал, и было неясно, что закончится прежде – их песня или наша жизнь.
Я вспомнил тот первый раз, когда я вошел в гнездо – и все остальные случаи, когда я слышал эту песнь…
Томление.
Во мне поднималась тоска. Отравляющая. Галлюциногенная. Мне захотелось… все бросить и побежать голым навстречу моей…
Я потряс головой, чтобы сбросить с себя наваждение.
О боже! У нас нет иммунитета!
Совершенно очевидно, что гастроподы живут в партнерстве с кроликособаками, используя их для самых разных целей. Как показали дистанционные датчики, кроликособаки выполняют разнообразную работу по уходу за гнездами. Их видели убирающими гнезда, чистящими гастропод, сажающими и пересаживающими симбиотические организмы внутри гнезд, переносящими или передвигающими с места на место небольшие предметы и даже высиживающими яйца.
Также наблюдалось, что гастроподы относились к кроли-кособакам как к живым игрушкам и, возможно, сексуальным партнерам. Последнюю форму поведения пока продолжают анализировать, и споры относительно того, что она может означать в действительности, остаются незавершенными.
Кроме того, гастроподы используют кроликособак в пищу. Во всех наблюдаемых до сих пор гнездах гастроподы время от времени ели кроликособак. Такое поведение совпадает с периодами большого возбуждения и тревоги – но не всегда.
Возможно, интереснее всего то, что кроликособаки, будучи домашним скотом, несмотря на свою очевидную сообразительность во всех других отношениях, не испытывают ни опасения, ни страха перед хищническим аппетитом червей.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
19 БОЖЕСТВО
Нынче даже энтропия не та, что была раньше.
Соломон Краткий
Лиз и капитан Харбо спустились с верхней палубы, заставив меня очнуться от грез.
Они обе выглядели взволнованными. Я их не винил. Я сам, должно быть, представлял собой ужас во плоти.
– Если бы у меня было несколько ядерных зарядов, – очень спокойно проговорила Лиз, – то, думаю, я не смогла бы сейчас удержаться от их применения.
Она вложила свою руку в мою и пожала. В ответ я пожал ее. Не волнуйся, дорогая, я с тобой.
– Бразильцам это не понравится, – лишь наполовину в шутку сказал я. Мы все слишком хорошо знали, чего хотят бразильцы.
Заговорила капитан Харбо – и совсем не капитанским тоном: – К черту то, чего хотят бразильцы. Это чудовищно. До такого нельзя было доводить.
А потом она огляделась, проверяя, не слышал ли ее кто-нибудь из бразильских участников экспедиции.
– Не беспокойтесь, – успокоила Лиз. – Доктора Амадор, Родригес и Хикару и их техническая команда заняты в третьем наблюдательном трюме. Можете говорить свободно.
Она не добавила, что это выходит за рамки плана дяди Аиры. Либо капитан Харбо и сама знала об этом, либо ей вообще не нужно было этого знать.
Капитан Харбо выглядела слегка раздраженной. Все мы были раздражены.
– Что произойдет дальше? – спросила она. Я бросил взгляд на терминал: – Мы увеличим звук еще на шаг.
– Сколько времени мы будем заниматься этим? Я пожал плечами.
– Все зависит от того, сколько времени они будут заниматься этим. – Я кивнул в сторону грузового люка, потом посмотрел через стол на стоящую в темноте Дуайн и сказал ей: – Продолжайте. Увеличьте звук еще на два шага.
Затем я подошел к леерам, чтобы заглянуть в пасть ада. Я больше не мог откладывать это. Необходимо увидеть все собственными глазами. Лиз неохотно пошла следом за мной. Капитан Харбо осталась на месте, но потом передумала и тоже подошла к краю открытого люка.
Мы заглянули вниз.
Мы знали, что они не могут видеть нас. В трюме было темно.
Мы знали, что они не могут нас видеть. Но это не помогало.
Черви смотрели прямо в наши глаза.
Они верещали. Они пели.
Они размахивали руками. Двигали челюстями. Вращали глазами, словно пытались охватить одним взглядом весь корабль. Лучи прожекторов пробегали по массе хторров, и те тянулись к свету, когда свет падал на них, и стонали, когда он уходил.
Но всегда кто-то – не важно кто именно – смотрел прямо на нас. Словно видел нас. Словно хотел нас.
В их глазах светился примитивный разум насекомых. Несмотря на все, что мы говорили, во что верили, несмотря на результаты всех наших тестов, вскрытий и экстраполяции, я не мог отогнать от себя мысль, что это и есть высший хторранский разум. В глазах червей светилось удивление. В них был благоговейный страх. В них была жизнь.
И это делало картину еще ужаснее.
– Отвратительно, – прошептала капитан Харбо. – Они отвратительны.
Лиз ничего не сказала. Даже в темноте грузового трюма я разглядел, как она бледна.
– С тобой все в порядке?
– Это самое страшное, что я видела в жизни. – Неожиданно она повернулась ко мне. – Обещай мне одну вещь.
– Все, что хочешь.
– Обещай, что ты никогда не допустишь, чтобы меня сожрали черви. – Она до боли сжала мне руку. – Обещай, что убьешь меня раньше.
– Этого никогда не случится, дорогая.
– Обещай мне, Джим!
Я с трудом проглотил ком в горле.
– Обещаю. Я никогда не допущу, чтобы тебя поймали черви. Я никогда не допущу, чтобы они сожрали тебя. Обещаю всем сердцем и всей душой.
Тогда она отпустила мою руку. Я помассировал ее, чтобы восстановить кровообращение в пальцах.
Звук и свет стали интенсивнее. Черви возбудились еще сильнее. Теперь они налезали друг на друга. Я зн^л, что многие погибнут в давке, задохнутся, будут растоптаны среди всеобщей истерии. Однако это была не человеческая толпа. Отсутствовала паника, драки, крики – одно только лихорадочное самоотречение, которое все нарастало и нарастало.
Наконец мы оторвались от перил и вернулись к видеостолам. Один из дисплеев транслировал световое представление «Босха». Над столом парил миниатюрный дирижабль, по бокам которого плыли цветные полосы, пульсирующие в унисон с песней гнезда.
За этим столом работал Клейтон Джонс. Он поднял голову, наблюдая, как мы подходим. Сюда же ковыляла Ду-айн Гродин. Я обвел взглядом собравшихся. Клейтон Джонс, Дуайн Гродин, генерал Тирелли, капитан Харбо и пара помощников.
– Как у присутствующих обстоят дела с храбростью? – спросил я.
В первый момент никто не отреагировал. Возможно, никому не хотелось оказаться первым. Но потом любопытство перевесило, и Дуайн спросила: – А в чем дело?
– Я хочу попробовать песню мандалы из Скалистых гор. Одной из тех, что уничтожили ядерным зарядом. – В темноте я нащупал руку Лиз и сжал ее. – Она резко отличается от песен других гнезд и, по-видимому, вызовет сильное изменение в их поведении. У кого какие мнения?
Дуайн покачала головой.
– Эт-то в-выходит за п-пределы м-моих знаний, – удрученно призналась она.
– Джонс?
Он, похоже, не ожидал, что меня может интересовать его мнение.
– М-м. – Он пожал плечами. – А что будет, если мы просто погасим свет, выключим звук и уберемся отсюда?
Все удивленно переглянулись. О такой возможности никто даже не думал.
Дуайн откликнулась первой: – Я д-думаю, что ч-черви, в-возможно, п-п– попыта-ются п-преследовать нас.
– Через тысячемильные джунгли до самой Япуры?
– Е-если с-смогут. Пугающая мысль.
– Мы д-держим т-тигра за хвост, – продолжала Дуайн. – Н-надо что-то с– сделать.
– Ладно, – сказал я. – Давайте прокрутим песнь Скалистых гор. М-м… – Я повернулся к капитану Харбо. – Мне кажется, следует объявить по трансляции о том, что мы собираемся сделать. Что бы ни натворили черви, паника среди команды нам, по-моему, ни к чему – Хорошая мысль, – согласилась она. – Это будет нелишне в любом случае.
Она отошла на несколько шагов и передала команду в микрофон.
Я взглянул на Лиз: – Хочешь что-нибудь добавить? Она покачала головой: – Покаты справляешься хорошо. Продолжай.
– Спасибо.
Профессиональная похвала от моего генерала означала для меня почти так же много, как интимная похвала от моей жены. Я подождал, когда капитан Харбо закончит свое объявление, и повернулся к Дуайн: – Вы готовы?
Она подняла глаза от терминала: – В-в любую секунду.
– Тогда давайте. Дуайн набрала команду.
В первые секунды ничего не произошло.
Звук оставался прежним. Он заполнял трюм, вызывая одновременно отвращение и восторг. Он проникал в самую глубину души. От него никуда нельзя было скрыться.
А потом он изменился.
Сначала почти неуловимо – просто стал Другим. Появилась новая нота?
Нет, не фальшивая. Просто другая.
Мы ходили вдоль лееров и с интересом снова и снова заглядывали вниз.
Песнь червей затихала. Они выглядели озадаченными. Безумное кружение начало замирать, хторры с любо-пытством смотрели вверх. Цветовая гамма корабля тоже изменилась – это отслеживалось по отражениям в их глазах, миллионах светлых точек, переливающихся яркими огнями. Наши прожектора по-прежнему шарили по толпе, но теперь реакция хторров замедлилась. Они больше не тянулись к свету. Некоторые начали удивленно переглядываться. Другие пытались подхватить новую песню. Голоса стали громче, звук – резким, дребезжащим. Он звучал диссонансом со старой песней.
Остальные замолчали. Они не знали мелодии.
Или не знали, какую из песен петь.
Толпа стала распадаться. Это можно было заметить по характеру движения, волнами прокатывающегося по площади. Гладкое и плавное, оно внезапно расстроилось и смешалось, стало хаотичным.
И еще раз, снова, я понял, что нет такого понятия, как один хторранин.
Они не могут существовать как индивидуумы.
Распевая, они имели один голос. Были одним существом.
Теперь, озадаченные и растерянные, черви распадались на две тысячи отдельных существ.
Две песни боролись за власть над площадью.
О господи!
Песня корабля звучала все громче. Его огни светились все ярче.
Громкость и напряжение старой песни тоже начали расти. Новая песня поднималась все выше, затопляя ее – сверху и со всех сторон. Теперь мне стал виден расклад сил.
Сильнее всего старая песня звучала в центре площади, словно тамошние черви служили ее резервуаром. По краям, где плотность была намного меньше, все больше сторонников приобретала новая песня. Они с новой силой устремились вперед, теснясь и наползая на других червей – как будто им необходимо было во что бы то ни стало убедить соплеменников в центре площади петь новую песнь вместо старой.
О господи!
Когда я понял, что сейчас произойдет, было уже слишком поздно. Все уже началось.
– Выключите! – закричал я. – Выключите немедленно!
Одна интересная деталь выявилась при изучении кролико-собак: их размеры, интеллект, обмен веществ, темпы роста, большой объем мозга, их способность обучаться и перерабатывать полученную информацию, а также все остальные показатели по шкале изменчивости Скотак – Олдерсона, казалось бы, указывают, что продолжительность жизни этих существ должна составлять от десяти до тридцати земных лет. Однако наблюдения за кроликособаками как в хторранских гнездах, так и в неволе говорят, что даже в самых благоприятных условиях они живут гораздо меньше.
Является ли это нормальной продолжительностью жизни? Или это – результат неполного приспособления к земным условиям? Не имея точных данных о родной для кроликособак среде, проверить эту гипотезу не представляется возможным.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
20 НАСЕКОМЫЕ
Невозможно изобрести защиту от дураков, ибо каждый дурак уникален.
Соломон Краткий
Мы находились на полпути к Япуре, солнце стояло в зените. Жигалки вокруг меня роились так густо, что пришлось облачиться в пластиковую накидку с воздушным фильтром.
Деться было некуда.
Я стоял на открытой палубе на крыше дирижабля – не потому, что хотел полюбоваться небом или погреться на солнышке, а потому, что. мне требовалось побыть одному.
Облокотившись на перила, я смотрел на умирающую Амазонию. В ушах до сих пор стояли крики. И не собирались умолкать.
Я совершил самую крупную ошибку в своей жизни, а ее последствия гнили на нескольких квадратных километрах джунглей.
Меня беспокоили не дохлые черви, а то, что они погибли по ошибке.
Я поставил себя в идиотское положение, но как раз это мало волновало меня. Я привык. Но я подвел и моего генерала, а это было непереносимо.
Модулирующая тренировка не готовила к таким вещам. Я чувствовал себя несчастным, но совершенно не достойным сочувствия. Меня погубила излишняя самоуверенность. Я принимал решения, не подумав над ними, хорошенько не оценив все последствия, не взвесив все возможности. Я продемонстрировал всем на корабле и всем, кто имел доступ к сети, то есть всем в мире, – что известный эксперт по червям оказался слепым и тупым идиотом.
Последствия моего безответственного эксперимента вряд ли прибавят доверия к нашей операции.
Утром в ящике для писем я обнаружил анонимное послание: «Жаль, что правительство в этой экспедиции не выплачивает премии за червей. Ты бы разорил федеральную казну».
Ха-ха.
Только Дуайн Гродин нашла стоящие слова. Когда все закончилось и мы снова в безопасности плыли в темноте, она подошла ко мне и сказала: «Т-ты з-знаешь, Ш– шим, эт-то м-может ок-казаться п-полезным как оружие. В-возможно, н-нам удастся б-бороться с червями п-по-средством их п-песен».
Интересная мысль.
Хотел бы я знать, как можно изобразить дело так, будто мы планировали это с самого начала.
Наверное, никак. Бразильцы уже сейчас сходили с ума. Согласно наиболее голосистым из правых политиков в Бразилии, мы своим безответственным отношением к возможным последствиям уничтожили крупнейший запас природных ресурсов страны и развалили молодую отрасль хторранской агрокультуры. Подобное заявление само напоминало кошмар.
Неплохо бы пригласить любого, кто считает возможным культивировать хторран… спрыгнуть с парашютом в центр мандалы. Я бы не стал его останавливать.
В моем наушнике раздался писк.
– Да?
Это был Корриган.
– Генерал Тирелли свидетельствует вам свое уважение. Мы готовы начать.
– Спасибо, – ответил я. – Сейчас буду.
Я обернулся и бросил последний взгляд на бесконечность открытой палубы. Крыша «Босха» казалась огромной розовой небесной автостоянкой. Сюда могли бы садиться самолеты. Здесь можно было проводить сразу несколько футбольных матчей, но все равно осталось бы место и для бейсбольных встреч. На спине корабля поместился бы целый городской квартал.
Но самое ценное – отсюда нельзя было смотреть вниз, забывая об умирающей Земле. Если бы не сплошной туман из крошечных, похожих на мошку, жигалок, можно было бы просто плыть по яркому голубому морю памяти. Но эти проклятые насекомые были повсюду. Я счищал их с пластиковой накидки, разгонял рукой перед лицом. Их кошмарные тучи кружили вокруг моего носа, пытались забраться в уши.
Я поежился и пошел к лифту. Ко всему прочему надо было пройти дезинсекцию, где струи сжатого воздуха с детоксикантом сдували последних жигалок. Сташив с себя накидку и защитный комбинезон, я направился в главный конференц-зал «Босха».