Страница:
– Нейт, – сказала она, прости меня за это вторжение.
Я отбросил одеяла в сторону.
– Ты прощена.
Она забралась в постель, и я накрыл одеялами ее и себя заодно.
Она дрожала.
– Ты замерзла, – сказал я.
– Нет, – сказала она.
– Тогда почему ты дрожишь?
– Ты будешь смеяться?
– Не буду.
– Я... Я уже легла, почти заснула, когда услышала шаги по лестнице. Мне стало интересно, кто это поднимается. Вначале я подумала, что это Инга, но звуки шагов миновали комнату Инги и стали приближаться к моей.
Она прижала к себе одеяла. Я обнял ее: она дрожала, как испуганная лань.
– Когда они... эти шаги, приблизились к моей двери, они смолкли. Я подумала, что тот, кто стоит за дверью, сейчас войдет в мою комнату. Я подумала, что, может быть, это ты... после вчерашней ночи решил устроить полуночное свидание...
– Я не выходил из своей комнаты, Эвелин.
Она кивнула, как будто уже знала это.
– Напротив моей комнаты расположен вход на лестницу, ведущую на третий этаж, – он закрыт. Я даже не знаю, где ключ. Я слышала шаги, поднимающиеся по этой лестнице. Потом я слышала шаги надо мной. Над потолком моей комнаты.
– Может, это Инга?
– Не думаю. Я встала, вышла в коридор. Двери ведущие на третий этаж, были закрыты.
– Это не я расхаживал наверху. Не думаешь ли ты, что Минз мог вернуться по какой-то причине?
Она покачала головой.
– Не знаю. Смотритель здесь не живет. У него есть небольшой дом в Брэдли Хиллз. Зачем ему здесь бродить?
– Если ты беспокоишься...
– Может быть, это один из похитителей проверяет нас?
– Возможно.
Она повернулась ко мне: ее красивые глаза все еще были испуганными.
– Можно, я останусь у тебя?
– Уговорила. А как насчет Инги? Тебя не беспокоит, что она может подумать?..
– От Инги у меня нет секретов. Мы можем загородить дверь?
Я сказал, что можем; вылез из постели, пододвинул к двери комод, вытащил пистолет из саквояжа и положил его на тумбочку.
– Подвинься, – сказал я ей. Я хотел быть поближе к пистолету.
Она отодвинулась.
– Я ужасная дура.
– Этот дом напугает и Франкенштейна. – Я лег рядом с ней. – Знаешь, возможно, это твое воображение. Возможно, ты спала или слышала какие-нибудь ночные звуки...
– Ночь довольно шумная.
– Конечно. Хорошо бы тебе поспать.
– Пожалуйста, обними меня, Нейт. Обними меня.
Я обнял ее.
– Не задувай свечу.
– Не буду.
– Как только ты меня терпишь?
– Мне нравятся женщины с большими деньгами и большими грудями.
– Ты ужасный.
– Ты действительно так думаешь?
– Нет.
Ставни и окна затряслись под напором ветра; она, охваченная страхом, прижалась ко мне. Я поцеловал ее только для того, чтобы успокоить. Это имело последствия.
– Должно быть, ты меня считаешь ужасной, – сказала она после.
– Совсем нет.
– Ты думаешь, что я пустая. Думаешь, что я глупая.
– Конечно, но только не ужасная.
Она засмеялась – смех ее был хриплым.
– Я становлюсь старой, Нейт. Мои груди начинают свисать.
– Я этого не заметил. Но ничего, я в любое время с радостью приподниму их для тебя.
– Ты... ты...
Я закрыл ее рот поцелуями. Казалось, она забыла о своем похитителе или привидении, или кто там еще топал по коридору и на третьем этаже. Или она сама выдумала это, чтобы войти в мою комнату и не показаться «ужасной»?
– Эта штука выглядит очень угрожающе.
– Для меня это комплимент.
– Я имела в виду пистолет.
– А, так пистолет и должен выглядеть угрожающе.
– Ты... Ты когда-нибудь кого-нибудь убил из него?
– Да. Не так давно я убил преступника, похитившего ребенка. Поэтому Линди считает меня добрым принцем.
– Ты говоришь об этом так... небрежно.
– Я не отношусь к этому небрежно, Эвелин. Я никогда не буду пользоваться пистолетом небрежно. Тем более этим пистолетом.
– А что – этот пистолет?
Я ничего не ответил.
– Что ты имел в виду, Нейт?
– Эвелин, я ... в общем ничего.
– Что?
– Ну ладно. Слушай, я буду с тобой откровенен Я бы мог отвергнуть тебя как глупую, пустую женщину, если бы не одна вещь, которую тебе пришлось пережить. Я могу не продолжать?
– Какая вещь?
– Смерть твоего сына.
Она коснулась моего лица.
Я коснулся ее лица.
Она сказала:
– Ты тоже потерял кого-то, не так ли?
Я кивнул.
– Нейт... ты...
Я вытер лицо рукой, она стала влажной.
– Нет. Это пот. Одеял слишком много.
– Кого, Нейт? Кого ты потерял?
И я рассказал ей. Рассказывал медленно и подробно о своем отце. О том, как он из-за меня выстрелил из этого пистолета в себя. О том, что с тех пор я ношу этот пистолет, чтобы не забыть.
– Но кое о чем я забыл, – признался я. – Жизнь и смерть ничего не стоят в этом гнусном, проклятом мире. Особенно во время этой гнусной проклятой депрессии.
– Я по своей природе не философ, – сказала она, сжимая мою руку и глядя в темноту перед собой, – но я всегда думаю о том, почему в этом мире столько жестокости?
Я поцеловал ее в лоб.
Ветер стих, временами раздавалось его негромкое, убаюкивающее посвистывание.
– А почему ты не рассказываешь мне о своем сыне? Расскажи мне о своем малыше.
Она выполнила мою просьбу. Почти час она рассказывала мне о своем «прелестном и необычайно умном» ребенке. Свеча догорала, ночь близилась к концу, и маленький Винсон был единственным витающим в доме духом, но отнюдь не зловещим призраком.
Однако Инга казалась еще более угрюмой, чем обычно.
Мы сидели в кухне за скромным квадратным столом. Инга подавала нам яичницу с грудинкой и гренки, отводя в сторону свои воспаленные глаза с черными кругами под ними.
– Дорогая моя, – обратилась Эвелин к своей служанке, – должно быть, ты очень плохо спала ночью?
Инга ничего не ответила.
– Положи еды себе, дорогая, – сказала Эвелин, – и присоединяйся к нам.
Инга неохотно подчинилась. Ее светлые волосы висели плетьми, когда она начала ковырять свою пищу. Неожиданно она подняла на нас широко открытые испуганные глаза, такие же, какие были у Эвелин, когда она вошла в мою комнату.
– Мадам, если вы не против, можно я сегодня буду спать в другой комнате?
– Что случилось, дорогая?
– Кто-то постоянно стягивал с меня ночью простыни, когда я засыпала.
– Инга, – сказал я, – на вашей двери есть замок?
– Да, и я заперла ее.
– А ваши окна тоже заколочены, как и мои?
– Да.
Эвелин наклонилась вперед и впилась в служанку своими голубыми глазами:
– Ты хочешь сказать, Инга, что кто-то стягивал простыни с твоей кровати, когда ты была одна в комнате, а двери и окна были заперты?
– Да. Это случилось несколько раз. Я почти не спала.
– Не думаете ли вы, что кто-то прятался в вашей комнате? – спросил я.
– У меня был фонарь, – сказала она. – Я заглянула под кровать и в шкаф – там никого не было.
– Сегодня ночью я буду спать в этой комнате, сказал я.
Впервые за все время Инга улыбнулась мне:
– Спасибо, мистер Геллер.
– Если нам немного повезет, – весело заметила Эвелин, – до наступления ночи появится Минз, мы заберем «книгу» и будем далеко от этого «веселого» дома.
Мы с Эвелин целый день гуляли по покрытому снегом и сорняками двору, пробирались между высокими голыми деревьями по тропинкам, проложенным матерью Эвелин. Часто мы брались за руки, как подружившиеся дети – впрочем, мы отчасти и были ими.
В этот вечер Гас, высокий, сухощавый, усатый старик, от которого пахло табаком, – он его постоянно жевал – открыл наконец-таки дверь, ведущую на давно пустующий третий этаж дома. Гас утверждал, что единственный ключ от этих дверей хранился у него, и так как этой дверью, кажется, давно уже никто не пользовался, смотрителю пришлось -достаточно долго – ковыряться в ржавом замке, прежде чем он сумел ее открыть.
Никаких привидений на третьем этаже мы не нашли, там стояло лишь еще несколько предметов покрытой чехлами мебели. Пол был покрыт толстым слоем пыли, на котором не видно было никаких следов.
Эвелин, стоявшая возле меня, вцепившись пальцами мне в руку, сказала:
– Наверное, я просто слышала шум, производимый ветром.
– Наверное, – согласился я.
Конечно, я не верил в дома, населенные привидениями; но к тому времени я находился под впечатлением Эдгара Кейси, сестры Сары Сивеллы и вождя Желтое Перо и начинал склоняться к мысли, что нам следует искать ребенка Линди в цилиндре какого-нибудь мага.
Следующий вечер был не менее холодным, чем предыдущий, и мы, облачившись в одеяла, вновь собрались на кухне, пили кофе и ждали, что появится, наконец, Минз, зазвонит телефон, или на худой конец материализуется какой-нибудь Богом проклятый призрак. Но ничего этого не произошло.
Мы с Эвелин провели ночь в комнате, которую освободила Инга. Мы просидели почти всю ночь, если не считать тех моментов, когда мы развлекались; Эвелин выкурила пачку сигарет, я израсходовал всю свою жвачку. Это была длинная, утомительная и незабываемая ночь, но призраки так и не появились; в коридоре, на лестнице и наверху не слышно было никаких шагов, и никто, во плоти или бесплотный, не пытался стащить с нас одеяла.
Она заснула в моих объятиях; мы полусидели, опираясь на подушки и накрывшись одеялами. Через щели в заколоченных окнах начал просачиваться свет. Эта длинная ночь кончилась.
Когда я уже вставал с кровати, я услышал, как что-то тяжелое упало на пол; я вздрогнул, и Эвелин, тоже вздрогнув, проснулась.
– Что?.. – начала было она.
Я встал и замер, глядя, как с небольшого стола у боковой стены продолжали падать книги, находящиеся между двумя надежными бронзовыми книгодержателями в виде конских голов.
Я посмотрел на нее.
Она посмотрела на меня.
Выражение наших лиц было таким, какое бывает у детей в цирке во время выступления фокусника.
Я медленно подошел к столу. Книги валялись на полу неуклюжей кучкой. Книгодержатели одиноко продолжали стоять друг против друга вплотную к стене, как и книги до того, как они попадали на пол. Казалось, кто-то столкнул их на пол – только этот кто-то должен был для этого находиться там, где была стена.
Я пожал плечами, сказал, что все это пустое, и начал одеваться. Эвелин кивнула, глядя на меня, тоже пожала плечами и отправилась в свою комнату, чтобы одеться. Мы больше не заговаривали об этом, во всяком случае за завтраком; надо сказать, мы вообще почти не разговаривали, если не считать нескольких замечаний о том, какой наступил прекрасный солнечный день.
Вскоре после завтрака в коридоре громко зазвонил телефон, напугав нас всех до чертиков. Звуки его эхом отразились в большом, полупустом доме, и Эвелин кинулась, чтобы поднять трубку.
Она держала трубку на некотором расстоянии от себя, я встал рядом и начал слушать.
– Говорит Хоган, – произнес голос Гастона Минза. – Кто у телефона?
– Это Одиннадцатый, – сказала Эвелин.
– Одиннадцатый, прошлой ночью мы не смогли привезти вам «книгу». Мы чудом спаслись.
– Чудом спаслись?
– Слушайте меня внимательно. Сегодня во второй половине дня приезжайте ко мне в Чеви-Чейс. Будьте очень, очень внимательны на дороге. Убедитесь, что за вами никто не следит. Я буду ждать вас в своем доме в половине третьего.
Мы услышали щелчок – он положил трубку.
Она посмотрела на меня, продолжая держать в руке трубку:
– Разумеется, я поеду.
– Не одна, – я сжал ее плечо. – Может повториться «несчастный случай», который произошел с Мод Кинг.
– Тогда поедем со мной. Он не сказал, что я не могу взять с собой своего шофера.
Итак, сразу пополудни я надел свою водительскую форму, сел в машину и с помощью Эвелин, указывающей мне, куда ехать, добрался до населенного пункта Чеви-Чейс в Мэриленде, недалеко от границы с округом Колумбия. Район, в который мы приехали, был жилым и богатым, хотя таких дворцов, как дом Эвелин Уолш Мак-Лин в Вашингтоне, здесь не было. Дом на Лилэнд-стрит 112 оказался большим белым двухэтажным красавцем с колоннами и широкой лужайкой, спускающейся к ограде из проволочной сетки, – этакий комфортабельный замок с тюремной оградой и установленными там и сям прожекторами на столбах. Я рискнул предположить, что в доме установлена и система охранной сигнализации – Минз не жалел денег на обеспечение собственной безопасности.
Однако ворота оказались открытыми – нас ждали или по крайней мере Эвелин – и я встал позади нее, держа в руках свою водительскую кепку, когда она позвонила у дверей. Дверь открыл высокий, стройный, симпатичный юноша лет шестнадцати в аккуратно сидящих на нем свитере с ромбовидным рисунком и серых брюках.
– Мы пришли к мистеру Минзу, – улыбнувшись, проговорила Эвелин.
Мальчик кивнул; его большие карие глаза глядели простодушным взглядом.
– Пожалуйста, входите, – сказал он, и мы вошли. Интерьер дома был таким же опрятным, как одежда мальчика. Красивая обстановка в колониальном стиле свидетельствовала о том, что живут в нем люди если и не богатые, то уж во всяком случае зажиточные.
– Кажется, отец ждет вас, – сказал мальчик.
В этот момент послышался густой голос Минза:
– Эй там, привет! Поднимайтесь наверх!
Оставив мальчика, мы поднялись по лестнице, и на площадке нас встретил Минз. В отличие от своего дома и сына, выглядел он ужасно: коричневый костюм – мятый, галстук – незатянутый, глаза воспаленные, изо рта несет спиртным, лицо красное и потное. Он провел нас в загроможденный мебелью кабинет мимо стола, на котором лежало изобретение, достойное полотна карикатуриста Руба Голдберга, – длинная доска с прикрепленными к ней четырьмя батарейками, большой лампой и отражателем.
Крупный круглолицый ублюдок тяжело опустился в кресло позади беспорядочно заваленного различными предметами стола.
– Боже, Одиннадцатый, вчера ночью мы едва унесли ноги!
– Что вы имеете в виду, Минз?
– Называйте меня Хоганом, Одиннадцатый. Я настаиваю на этом. Мы будем разговаривать в присутствии вашего шофера?
– Я же агент номер Шестнадцать, – сказал я. – Помните?
– Если вы полицейский шпион, – загадочно проговорил Минз, – ребенок Линдбергов окажется в незавидном положении.
– Расскажите нам о своем чудесном спасении, – сказал я.
Я отыскал для Эвелин стул, скинул с него несколько писем и старых газет, а сам продолжал стоять с кепкой в руке. Кепка прикрывала браунинг девятого калибра у меня под поясом.
– Я ездил туда, где находится ребенок, – мрачно проговорил Минз, наклонившись вперед и сложив руки, как для молитвы.
– Куда это? – спросила Эвелин.
– Этого я не могу вам сказать, – ответил Минз, с сожалением покачав своей массивной лысой головой. – Я дал слово этим преступникам, что никому не открою их местонахождение. Могу только сказать, что это место находится в пределах ста миль от Вашингтона.
– Вы его видели? – тихо спросила Эвелин. – Вы видели Чарльза Августа Линдберга-младшего?
– Да, – спокойно ответил Минз. Ямочки на его щеках были такими же очаровательными, как попка младенца. – Я брал ребенка на руки. У него голубые глаза, светлые волосы. На нем были вязаная шапочка, желтовато-коричневое пальто, коричневые ботинки и белые чулки. Его возраст и внешность совпадают со всем, что я видел и слышал об этом ребенке.
Эвелин посмотрела на меня тоскующими глазами – ей хотелось верить этому.
– А как насчет чудесного спасения? – спросил я.
Минз сузил глаза, вскинул голову и подался вперед.
– Вчера ночью в районе полуночи мы выехали из штаб-квартиры банды в двух машинах. Я ехал в ведущей машине. Лис с ребенком сидел во второй. Я должен был следить за дорогой на случай, если появится полиция. Увидев, что полицейские останавливают машины и обыскивают их, я должен был использовать свое изобретение, – он указал на лежащую на столе штуковину, – ... и дать сигнал машине сзади, где находился Лис с ребенком. Я должен был зажечь свет три раза.
Эвелин бросила на меня многозначительный взгляд; она казалась взволнованной. Она верила ему.
– Примерно в три часа утра, – продолжал Минз, – когда мы были уже совсем близко от Фар-Вью, я увидел впереди полицейского, останавливающего машину. Я три раза зажег свет на своем изобретении, и машина сзади повернула и поехала назад.
– Назад? – спросил я.
– В укрытие, – произнес он с драматическими интонациями в голосе.
Этому парню следовало работать диктором радио.
– В укрытии, – продолжал он, – Лис и остальные парни нервничали, как тараканы на свету. Лис сказал, что соглашение о передаче ребенка в Фар-Вью окончательно отменяется.
Эвелин посмотрела на меня с беспокойством и заметила мой скептицизм. Она повернулась к Минзу и сказала:
– Мне это кажется очень подозрительным...
Минз принял обиженный вид. Затем молча, двигаясь подчеркнуто медленно, он выдвинул ящик стола и достал из него пакет из оберточной бумаги, скрепленной красным сургучом.
– Вот ваши сто тысяч. Одиннадцатый, – сказал он. – Забирайте ваши деньги, если хотите выйти из игры.
Эвелин покачала головой.
– Я не хочу выходить из игры, пока существует хоть малейшая возможность, что мы сможем вернуть ребенка родителям. Я продолжаю игру.
Он схватил со стола конвертовскрывающую машину и перерезал шнур на пакете: бумага раскрылась, обнажив наверху зеленые купюры. Потом он сорвал с пакета ярлык и протянул его Эвелин. Она взяла его, прочитала, передала мне.
На нем были следующие две строчки:
Гастон Б. Минз.
Собственность миссис Эвелин Уолш Мак-Лин.
– Я наклеил это на пакет, – сказал он, беря ярлык обратно, – для того чтобы застраховать вас. Если я найду свою гибель, участвуя в этом предприятии, вы получите свои деньги обратно.
Уже по одному его виду я понял, что этот пакет слишком мал, чтобы вмещать сто тысяч долларов в мелких купюрах; я, однако, сказал об этом позднее. И неужели ящик его стола и был тем сейфом, в котором, как он утверждал, хранятся деньги?
– Если вы хотите, – сказал он ей, – я возобновлю переговоры с ними.
– Сделайте это, – резко сказала она. – Я возвращаюсь в Вашингтон. Держите меня в курсе событий, мы с вами выберем новое место, где будет возвращен ребенок. Но если вы меня обманываете, то закончите свою жизнь за решеткой.
Тон у нее тоже был драматичным, только она не лгала.
– Одиннадцатый, – мрачно произнес он, – вы видели внизу моего сына, не так ли? Уже одна мысль о нем не позволит мне сделать что-либо предосудительное. Этот мальчик теперь – моя жизнь.
Мы покинули Минза, его захламленный кабинет его опрятный дом и симпатичного мальчика, сели в зеленовато-голубой «линкольн» и начали разговаривать.
– Ты думаешь, что он лжет, не так ли, Нейт?
– Я знаю, что он лжет. Трудность в том, что, являясь профессиональным жуликом, он знает, что здание лжи нужно строить на тонком фундаменте правды. Он обладает кое-какой достоверной информацией – вопрос в том, где он ее взял. Насколько он близок к настоящим похитителям?
Рот ее превратился в тонкую решительную полоску.
– Я доведу это дело до конца.
– Лучше позволь мне, и я поручу довести его до конца парням из министерства финансов. Они легко выследят его сокамерника. Лиса, если он существует.
– Нет! Нет! Это может все испортить... Ребенок может пострадать...
Теперь она разговаривала, как Линдберг.
– Эти парни из министерства юстиции арестовали Капоне, – сказал я. – Они могут...
– Нет. Если ты сделаешь это, я позвоню Огдену, и он все отменит.
– Огдену?
– Огдену Миллсу. Министру юстиции.
Ее речь все больше напоминала речь Линдберга.
– О'кей, Эвелин. О'кей! Но боюсь, теперь мне придется уехать. Я отвезу тебя в Фар-Вью, но мой совет тебе – предоставь Минза властям. Ты еще можешь получить назад свои деньги и кое-какую информацию о похищении в придачу.
– Нет, – твердо сказала она.
Я проговорил с натянутой улыбкой на лице:
– Ты помнишь, какой сегодня день, Эвелин? Первое апреля. День смеха.
– Это жестоко.
– Ты сама сказала, что это жестокий мир.
– Обещай мне, Нейт. Обещай, что ты не станешь вмешиваться в мой план.
– Эвелин...
– Обещай мне! Обещай!
Она дотронулась до моей щеки; в глазах ее надежда смешалась с отчаянием.
– Хорошо, – сказал я. – Хорошо.
И я повез ее в Фар-Вью. Мы не разговаривали. Нельзя сказать, что мы злились друг на друга, но мы не разговаривали.
В комнате, где мы с Эвелин накануне ночью ждали появления призраков, я сложил свои вещи и пистолет в сумку и оставил миссис Мак-Лин наедине с домовыми. Когда я спустился вниз, Инга сказала, что мне звонили, и протянула мне сложенный листок бумаги; я сунул его в карман, не читая, потому что подошла Эвелин.
– Может быть, мне отвезти вас с Ингой в "Вашингтон? – сказал я.
– Я сама могу водить машину, – беззлобно проговорила Эвелин. – Знаешь, мне действительно не нужен шофер. Это всего лишь еще одна пустая роскошь в моей жизни.
– Эвелин, я знаю, у тебя добрые намерения. Но ты взялась за очень непростое дело.
– Я рискую только деньгами, Нейт. Если я смогу спасти этого ребенка...
– Эвелин... – Я огляделся: мы были в кухне одни. Я ждал смотрителя Гаса, который должен был отвезти меня на железнодорожную станцию. Я поцеловал ее крепким, долгим поцелуем.
– Я вернусь, – сказал я.
Она снова дотронулась до моего лица:
– Я буду ждать.
Когда я вышел из дома и направился к пикапу Гаса, она провожала меня взглядом, стоя в дверях черного хода, словно еще один призрак в этом Богом проклятом доме.
В машине я развернул листок, который передала мне Инга – сообщение было от Брекинриджа.
В нем говорилось: «Джефси получил известие от Джона».
Глава 20
Я отбросил одеяла в сторону.
– Ты прощена.
Она забралась в постель, и я накрыл одеялами ее и себя заодно.
Она дрожала.
– Ты замерзла, – сказал я.
– Нет, – сказала она.
– Тогда почему ты дрожишь?
– Ты будешь смеяться?
– Не буду.
– Я... Я уже легла, почти заснула, когда услышала шаги по лестнице. Мне стало интересно, кто это поднимается. Вначале я подумала, что это Инга, но звуки шагов миновали комнату Инги и стали приближаться к моей.
Она прижала к себе одеяла. Я обнял ее: она дрожала, как испуганная лань.
– Когда они... эти шаги, приблизились к моей двери, они смолкли. Я подумала, что тот, кто стоит за дверью, сейчас войдет в мою комнату. Я подумала, что, может быть, это ты... после вчерашней ночи решил устроить полуночное свидание...
– Я не выходил из своей комнаты, Эвелин.
Она кивнула, как будто уже знала это.
– Напротив моей комнаты расположен вход на лестницу, ведущую на третий этаж, – он закрыт. Я даже не знаю, где ключ. Я слышала шаги, поднимающиеся по этой лестнице. Потом я слышала шаги надо мной. Над потолком моей комнаты.
– Может, это Инга?
– Не думаю. Я встала, вышла в коридор. Двери ведущие на третий этаж, были закрыты.
– Это не я расхаживал наверху. Не думаешь ли ты, что Минз мог вернуться по какой-то причине?
Она покачала головой.
– Не знаю. Смотритель здесь не живет. У него есть небольшой дом в Брэдли Хиллз. Зачем ему здесь бродить?
– Если ты беспокоишься...
– Может быть, это один из похитителей проверяет нас?
– Возможно.
Она повернулась ко мне: ее красивые глаза все еще были испуганными.
– Можно, я останусь у тебя?
– Уговорила. А как насчет Инги? Тебя не беспокоит, что она может подумать?..
– От Инги у меня нет секретов. Мы можем загородить дверь?
Я сказал, что можем; вылез из постели, пододвинул к двери комод, вытащил пистолет из саквояжа и положил его на тумбочку.
– Подвинься, – сказал я ей. Я хотел быть поближе к пистолету.
Она отодвинулась.
– Я ужасная дура.
– Этот дом напугает и Франкенштейна. – Я лег рядом с ней. – Знаешь, возможно, это твое воображение. Возможно, ты спала или слышала какие-нибудь ночные звуки...
– Ночь довольно шумная.
– Конечно. Хорошо бы тебе поспать.
– Пожалуйста, обними меня, Нейт. Обними меня.
Я обнял ее.
– Не задувай свечу.
– Не буду.
– Как только ты меня терпишь?
– Мне нравятся женщины с большими деньгами и большими грудями.
– Ты ужасный.
– Ты действительно так думаешь?
– Нет.
Ставни и окна затряслись под напором ветра; она, охваченная страхом, прижалась ко мне. Я поцеловал ее только для того, чтобы успокоить. Это имело последствия.
– Должно быть, ты меня считаешь ужасной, – сказала она после.
– Совсем нет.
– Ты думаешь, что я пустая. Думаешь, что я глупая.
– Конечно, но только не ужасная.
Она засмеялась – смех ее был хриплым.
– Я становлюсь старой, Нейт. Мои груди начинают свисать.
– Я этого не заметил. Но ничего, я в любое время с радостью приподниму их для тебя.
– Ты... ты...
Я закрыл ее рот поцелуями. Казалось, она забыла о своем похитителе или привидении, или кто там еще топал по коридору и на третьем этаже. Или она сама выдумала это, чтобы войти в мою комнату и не показаться «ужасной»?
– Эта штука выглядит очень угрожающе.
– Для меня это комплимент.
– Я имела в виду пистолет.
– А, так пистолет и должен выглядеть угрожающе.
– Ты... Ты когда-нибудь кого-нибудь убил из него?
– Да. Не так давно я убил преступника, похитившего ребенка. Поэтому Линди считает меня добрым принцем.
– Ты говоришь об этом так... небрежно.
– Я не отношусь к этому небрежно, Эвелин. Я никогда не буду пользоваться пистолетом небрежно. Тем более этим пистолетом.
– А что – этот пистолет?
Я ничего не ответил.
– Что ты имел в виду, Нейт?
– Эвелин, я ... в общем ничего.
– Что?
– Ну ладно. Слушай, я буду с тобой откровенен Я бы мог отвергнуть тебя как глупую, пустую женщину, если бы не одна вещь, которую тебе пришлось пережить. Я могу не продолжать?
– Какая вещь?
– Смерть твоего сына.
Она коснулась моего лица.
Я коснулся ее лица.
Она сказала:
– Ты тоже потерял кого-то, не так ли?
Я кивнул.
– Нейт... ты...
Я вытер лицо рукой, она стала влажной.
– Нет. Это пот. Одеял слишком много.
– Кого, Нейт? Кого ты потерял?
И я рассказал ей. Рассказывал медленно и подробно о своем отце. О том, как он из-за меня выстрелил из этого пистолета в себя. О том, что с тех пор я ношу этот пистолет, чтобы не забыть.
– Но кое о чем я забыл, – признался я. – Жизнь и смерть ничего не стоят в этом гнусном, проклятом мире. Особенно во время этой гнусной проклятой депрессии.
– Я по своей природе не философ, – сказала она, сжимая мою руку и глядя в темноту перед собой, – но я всегда думаю о том, почему в этом мире столько жестокости?
Я поцеловал ее в лоб.
Ветер стих, временами раздавалось его негромкое, убаюкивающее посвистывание.
– А почему ты не рассказываешь мне о своем сыне? Расскажи мне о своем малыше.
Она выполнила мою просьбу. Почти час она рассказывала мне о своем «прелестном и необычайно умном» ребенке. Свеча догорала, ночь близилась к концу, и маленький Винсон был единственным витающим в доме духом, но отнюдь не зловещим призраком.
* * *
Через несколько часов, когда мы спустились к завтраку, шаги в коридоре и мысли о привидениях показались мне нелепыми. На Эвелин было повседневное черно-белое платье: мне было позволено сменить водительскую форму на один из двух моих костюмов. Инга готовила яичницу с грудинкой – Гас предусмотрительно оставил в доме немного свежих продуктов, – и запахи еды, смешанные с запахами утра, бодрили нас.Однако Инга казалась еще более угрюмой, чем обычно.
Мы сидели в кухне за скромным квадратным столом. Инга подавала нам яичницу с грудинкой и гренки, отводя в сторону свои воспаленные глаза с черными кругами под ними.
– Дорогая моя, – обратилась Эвелин к своей служанке, – должно быть, ты очень плохо спала ночью?
Инга ничего не ответила.
– Положи еды себе, дорогая, – сказала Эвелин, – и присоединяйся к нам.
Инга неохотно подчинилась. Ее светлые волосы висели плетьми, когда она начала ковырять свою пищу. Неожиданно она подняла на нас широко открытые испуганные глаза, такие же, какие были у Эвелин, когда она вошла в мою комнату.
– Мадам, если вы не против, можно я сегодня буду спать в другой комнате?
– Что случилось, дорогая?
– Кто-то постоянно стягивал с меня ночью простыни, когда я засыпала.
– Инга, – сказал я, – на вашей двери есть замок?
– Да, и я заперла ее.
– А ваши окна тоже заколочены, как и мои?
– Да.
Эвелин наклонилась вперед и впилась в служанку своими голубыми глазами:
– Ты хочешь сказать, Инга, что кто-то стягивал простыни с твоей кровати, когда ты была одна в комнате, а двери и окна были заперты?
– Да. Это случилось несколько раз. Я почти не спала.
– Не думаете ли вы, что кто-то прятался в вашей комнате? – спросил я.
– У меня был фонарь, – сказала она. – Я заглянула под кровать и в шкаф – там никого не было.
– Сегодня ночью я буду спать в этой комнате, сказал я.
Впервые за все время Инга улыбнулась мне:
– Спасибо, мистер Геллер.
– Если нам немного повезет, – весело заметила Эвелин, – до наступления ночи появится Минз, мы заберем «книгу» и будем далеко от этого «веселого» дома.
* * *
Однако Минз не появился.Мы с Эвелин целый день гуляли по покрытому снегом и сорняками двору, пробирались между высокими голыми деревьями по тропинкам, проложенным матерью Эвелин. Часто мы брались за руки, как подружившиеся дети – впрочем, мы отчасти и были ими.
В этот вечер Гас, высокий, сухощавый, усатый старик, от которого пахло табаком, – он его постоянно жевал – открыл наконец-таки дверь, ведущую на давно пустующий третий этаж дома. Гас утверждал, что единственный ключ от этих дверей хранился у него, и так как этой дверью, кажется, давно уже никто не пользовался, смотрителю пришлось -достаточно долго – ковыряться в ржавом замке, прежде чем он сумел ее открыть.
Никаких привидений на третьем этаже мы не нашли, там стояло лишь еще несколько предметов покрытой чехлами мебели. Пол был покрыт толстым слоем пыли, на котором не видно было никаких следов.
Эвелин, стоявшая возле меня, вцепившись пальцами мне в руку, сказала:
– Наверное, я просто слышала шум, производимый ветром.
– Наверное, – согласился я.
Конечно, я не верил в дома, населенные привидениями; но к тому времени я находился под впечатлением Эдгара Кейси, сестры Сары Сивеллы и вождя Желтое Перо и начинал склоняться к мысли, что нам следует искать ребенка Линди в цилиндре какого-нибудь мага.
Следующий вечер был не менее холодным, чем предыдущий, и мы, облачившись в одеяла, вновь собрались на кухне, пили кофе и ждали, что появится, наконец, Минз, зазвонит телефон, или на худой конец материализуется какой-нибудь Богом проклятый призрак. Но ничего этого не произошло.
Мы с Эвелин провели ночь в комнате, которую освободила Инга. Мы просидели почти всю ночь, если не считать тех моментов, когда мы развлекались; Эвелин выкурила пачку сигарет, я израсходовал всю свою жвачку. Это была длинная, утомительная и незабываемая ночь, но призраки так и не появились; в коридоре, на лестнице и наверху не слышно было никаких шагов, и никто, во плоти или бесплотный, не пытался стащить с нас одеяла.
Она заснула в моих объятиях; мы полусидели, опираясь на подушки и накрывшись одеялами. Через щели в заколоченных окнах начал просачиваться свет. Эта длинная ночь кончилась.
Когда я уже вставал с кровати, я услышал, как что-то тяжелое упало на пол; я вздрогнул, и Эвелин, тоже вздрогнув, проснулась.
– Что?.. – начала было она.
Я встал и замер, глядя, как с небольшого стола у боковой стены продолжали падать книги, находящиеся между двумя надежными бронзовыми книгодержателями в виде конских голов.
Я посмотрел на нее.
Она посмотрела на меня.
Выражение наших лиц было таким, какое бывает у детей в цирке во время выступления фокусника.
Я медленно подошел к столу. Книги валялись на полу неуклюжей кучкой. Книгодержатели одиноко продолжали стоять друг против друга вплотную к стене, как и книги до того, как они попадали на пол. Казалось, кто-то столкнул их на пол – только этот кто-то должен был для этого находиться там, где была стена.
Я пожал плечами, сказал, что все это пустое, и начал одеваться. Эвелин кивнула, глядя на меня, тоже пожала плечами и отправилась в свою комнату, чтобы одеться. Мы больше не заговаривали об этом, во всяком случае за завтраком; надо сказать, мы вообще почти не разговаривали, если не считать нескольких замечаний о том, какой наступил прекрасный солнечный день.
Вскоре после завтрака в коридоре громко зазвонил телефон, напугав нас всех до чертиков. Звуки его эхом отразились в большом, полупустом доме, и Эвелин кинулась, чтобы поднять трубку.
Она держала трубку на некотором расстоянии от себя, я встал рядом и начал слушать.
– Говорит Хоган, – произнес голос Гастона Минза. – Кто у телефона?
– Это Одиннадцатый, – сказала Эвелин.
– Одиннадцатый, прошлой ночью мы не смогли привезти вам «книгу». Мы чудом спаслись.
– Чудом спаслись?
– Слушайте меня внимательно. Сегодня во второй половине дня приезжайте ко мне в Чеви-Чейс. Будьте очень, очень внимательны на дороге. Убедитесь, что за вами никто не следит. Я буду ждать вас в своем доме в половине третьего.
Мы услышали щелчок – он положил трубку.
Она посмотрела на меня, продолжая держать в руке трубку:
– Разумеется, я поеду.
– Не одна, – я сжал ее плечо. – Может повториться «несчастный случай», который произошел с Мод Кинг.
– Тогда поедем со мной. Он не сказал, что я не могу взять с собой своего шофера.
Итак, сразу пополудни я надел свою водительскую форму, сел в машину и с помощью Эвелин, указывающей мне, куда ехать, добрался до населенного пункта Чеви-Чейс в Мэриленде, недалеко от границы с округом Колумбия. Район, в который мы приехали, был жилым и богатым, хотя таких дворцов, как дом Эвелин Уолш Мак-Лин в Вашингтоне, здесь не было. Дом на Лилэнд-стрит 112 оказался большим белым двухэтажным красавцем с колоннами и широкой лужайкой, спускающейся к ограде из проволочной сетки, – этакий комфортабельный замок с тюремной оградой и установленными там и сям прожекторами на столбах. Я рискнул предположить, что в доме установлена и система охранной сигнализации – Минз не жалел денег на обеспечение собственной безопасности.
Однако ворота оказались открытыми – нас ждали или по крайней мере Эвелин – и я встал позади нее, держа в руках свою водительскую кепку, когда она позвонила у дверей. Дверь открыл высокий, стройный, симпатичный юноша лет шестнадцати в аккуратно сидящих на нем свитере с ромбовидным рисунком и серых брюках.
– Мы пришли к мистеру Минзу, – улыбнувшись, проговорила Эвелин.
Мальчик кивнул; его большие карие глаза глядели простодушным взглядом.
– Пожалуйста, входите, – сказал он, и мы вошли. Интерьер дома был таким же опрятным, как одежда мальчика. Красивая обстановка в колониальном стиле свидетельствовала о том, что живут в нем люди если и не богатые, то уж во всяком случае зажиточные.
– Кажется, отец ждет вас, – сказал мальчик.
В этот момент послышался густой голос Минза:
– Эй там, привет! Поднимайтесь наверх!
Оставив мальчика, мы поднялись по лестнице, и на площадке нас встретил Минз. В отличие от своего дома и сына, выглядел он ужасно: коричневый костюм – мятый, галстук – незатянутый, глаза воспаленные, изо рта несет спиртным, лицо красное и потное. Он провел нас в загроможденный мебелью кабинет мимо стола, на котором лежало изобретение, достойное полотна карикатуриста Руба Голдберга, – длинная доска с прикрепленными к ней четырьмя батарейками, большой лампой и отражателем.
Крупный круглолицый ублюдок тяжело опустился в кресло позади беспорядочно заваленного различными предметами стола.
– Боже, Одиннадцатый, вчера ночью мы едва унесли ноги!
– Что вы имеете в виду, Минз?
– Называйте меня Хоганом, Одиннадцатый. Я настаиваю на этом. Мы будем разговаривать в присутствии вашего шофера?
– Я же агент номер Шестнадцать, – сказал я. – Помните?
– Если вы полицейский шпион, – загадочно проговорил Минз, – ребенок Линдбергов окажется в незавидном положении.
– Расскажите нам о своем чудесном спасении, – сказал я.
Я отыскал для Эвелин стул, скинул с него несколько писем и старых газет, а сам продолжал стоять с кепкой в руке. Кепка прикрывала браунинг девятого калибра у меня под поясом.
– Я ездил туда, где находится ребенок, – мрачно проговорил Минз, наклонившись вперед и сложив руки, как для молитвы.
– Куда это? – спросила Эвелин.
– Этого я не могу вам сказать, – ответил Минз, с сожалением покачав своей массивной лысой головой. – Я дал слово этим преступникам, что никому не открою их местонахождение. Могу только сказать, что это место находится в пределах ста миль от Вашингтона.
– Вы его видели? – тихо спросила Эвелин. – Вы видели Чарльза Августа Линдберга-младшего?
– Да, – спокойно ответил Минз. Ямочки на его щеках были такими же очаровательными, как попка младенца. – Я брал ребенка на руки. У него голубые глаза, светлые волосы. На нем были вязаная шапочка, желтовато-коричневое пальто, коричневые ботинки и белые чулки. Его возраст и внешность совпадают со всем, что я видел и слышал об этом ребенке.
Эвелин посмотрела на меня тоскующими глазами – ей хотелось верить этому.
– А как насчет чудесного спасения? – спросил я.
Минз сузил глаза, вскинул голову и подался вперед.
– Вчера ночью в районе полуночи мы выехали из штаб-квартиры банды в двух машинах. Я ехал в ведущей машине. Лис с ребенком сидел во второй. Я должен был следить за дорогой на случай, если появится полиция. Увидев, что полицейские останавливают машины и обыскивают их, я должен был использовать свое изобретение, – он указал на лежащую на столе штуковину, – ... и дать сигнал машине сзади, где находился Лис с ребенком. Я должен был зажечь свет три раза.
Эвелин бросила на меня многозначительный взгляд; она казалась взволнованной. Она верила ему.
– Примерно в три часа утра, – продолжал Минз, – когда мы были уже совсем близко от Фар-Вью, я увидел впереди полицейского, останавливающего машину. Я три раза зажег свет на своем изобретении, и машина сзади повернула и поехала назад.
– Назад? – спросил я.
– В укрытие, – произнес он с драматическими интонациями в голосе.
Этому парню следовало работать диктором радио.
– В укрытии, – продолжал он, – Лис и остальные парни нервничали, как тараканы на свету. Лис сказал, что соглашение о передаче ребенка в Фар-Вью окончательно отменяется.
Эвелин посмотрела на меня с беспокойством и заметила мой скептицизм. Она повернулась к Минзу и сказала:
– Мне это кажется очень подозрительным...
Минз принял обиженный вид. Затем молча, двигаясь подчеркнуто медленно, он выдвинул ящик стола и достал из него пакет из оберточной бумаги, скрепленной красным сургучом.
– Вот ваши сто тысяч. Одиннадцатый, – сказал он. – Забирайте ваши деньги, если хотите выйти из игры.
Эвелин покачала головой.
– Я не хочу выходить из игры, пока существует хоть малейшая возможность, что мы сможем вернуть ребенка родителям. Я продолжаю игру.
Он схватил со стола конвертовскрывающую машину и перерезал шнур на пакете: бумага раскрылась, обнажив наверху зеленые купюры. Потом он сорвал с пакета ярлык и протянул его Эвелин. Она взяла его, прочитала, передала мне.
На нем были следующие две строчки:
Гастон Б. Минз.
Собственность миссис Эвелин Уолш Мак-Лин.
– Я наклеил это на пакет, – сказал он, беря ярлык обратно, – для того чтобы застраховать вас. Если я найду свою гибель, участвуя в этом предприятии, вы получите свои деньги обратно.
Уже по одному его виду я понял, что этот пакет слишком мал, чтобы вмещать сто тысяч долларов в мелких купюрах; я, однако, сказал об этом позднее. И неужели ящик его стола и был тем сейфом, в котором, как он утверждал, хранятся деньги?
– Если вы хотите, – сказал он ей, – я возобновлю переговоры с ними.
– Сделайте это, – резко сказала она. – Я возвращаюсь в Вашингтон. Держите меня в курсе событий, мы с вами выберем новое место, где будет возвращен ребенок. Но если вы меня обманываете, то закончите свою жизнь за решеткой.
Тон у нее тоже был драматичным, только она не лгала.
– Одиннадцатый, – мрачно произнес он, – вы видели внизу моего сына, не так ли? Уже одна мысль о нем не позволит мне сделать что-либо предосудительное. Этот мальчик теперь – моя жизнь.
Мы покинули Минза, его захламленный кабинет его опрятный дом и симпатичного мальчика, сели в зеленовато-голубой «линкольн» и начали разговаривать.
– Ты думаешь, что он лжет, не так ли, Нейт?
– Я знаю, что он лжет. Трудность в том, что, являясь профессиональным жуликом, он знает, что здание лжи нужно строить на тонком фундаменте правды. Он обладает кое-какой достоверной информацией – вопрос в том, где он ее взял. Насколько он близок к настоящим похитителям?
Рот ее превратился в тонкую решительную полоску.
– Я доведу это дело до конца.
– Лучше позволь мне, и я поручу довести его до конца парням из министерства финансов. Они легко выследят его сокамерника. Лиса, если он существует.
– Нет! Нет! Это может все испортить... Ребенок может пострадать...
Теперь она разговаривала, как Линдберг.
– Эти парни из министерства юстиции арестовали Капоне, – сказал я. – Они могут...
– Нет. Если ты сделаешь это, я позвоню Огдену, и он все отменит.
– Огдену?
– Огдену Миллсу. Министру юстиции.
Ее речь все больше напоминала речь Линдберга.
– О'кей, Эвелин. О'кей! Но боюсь, теперь мне придется уехать. Я отвезу тебя в Фар-Вью, но мой совет тебе – предоставь Минза властям. Ты еще можешь получить назад свои деньги и кое-какую информацию о похищении в придачу.
– Нет, – твердо сказала она.
Я проговорил с натянутой улыбкой на лице:
– Ты помнишь, какой сегодня день, Эвелин? Первое апреля. День смеха.
– Это жестоко.
– Ты сама сказала, что это жестокий мир.
– Обещай мне, Нейт. Обещай, что ты не станешь вмешиваться в мой план.
– Эвелин...
– Обещай мне! Обещай!
Она дотронулась до моей щеки; в глазах ее надежда смешалась с отчаянием.
– Хорошо, – сказал я. – Хорошо.
И я повез ее в Фар-Вью. Мы не разговаривали. Нельзя сказать, что мы злились друг на друга, но мы не разговаривали.
В комнате, где мы с Эвелин накануне ночью ждали появления призраков, я сложил свои вещи и пистолет в сумку и оставил миссис Мак-Лин наедине с домовыми. Когда я спустился вниз, Инга сказала, что мне звонили, и протянула мне сложенный листок бумаги; я сунул его в карман, не читая, потому что подошла Эвелин.
– Может быть, мне отвезти вас с Ингой в "Вашингтон? – сказал я.
– Я сама могу водить машину, – беззлобно проговорила Эвелин. – Знаешь, мне действительно не нужен шофер. Это всего лишь еще одна пустая роскошь в моей жизни.
– Эвелин, я знаю, у тебя добрые намерения. Но ты взялась за очень непростое дело.
– Я рискую только деньгами, Нейт. Если я смогу спасти этого ребенка...
– Эвелин... – Я огляделся: мы были в кухне одни. Я ждал смотрителя Гаса, который должен был отвезти меня на железнодорожную станцию. Я поцеловал ее крепким, долгим поцелуем.
– Я вернусь, – сказал я.
Она снова дотронулась до моего лица:
– Я буду ждать.
Когда я вышел из дома и направился к пикапу Гаса, она провожала меня взглядом, стоя в дверях черного хода, словно еще один призрак в этом Богом проклятом доме.
В машине я развернул листок, который передала мне Инга – сообщение было от Брекинриджа.
В нем говорилось: «Джефси получил известие от Джона».
Глава 20
Я сидел в удобном кресле возле потрескивающего в мраморном камине огня в роскошной библиотеке с высокими потолками, достойной особняка Эвелин Уолш Мак-Лин на Массачусетс Авеню; только я находился не в Вашингтоне, округ Колумбия. Я был в Манхэттене, в величественном сером доме неподалеку от Центрального парка, на Восточной 72-й стрит, нью-йоркской резиденции сенатора Морроу, тестя Линди.
Рядом за круглым столом из красного дерева с суровым видом сидели Элмер Айри и Фрэнк Уилсон, агенты Налогового управления, чьи одинаковые очки с черной оправой, черные костюмы и темные галстуки делали их зеркальными отражениями друг друга; только, глядя друг на друга, они почему-то не улыбались. Уилсон выглядел более беспокойным из этой пары: он непрестанно барабанил по столу пальцами и поглаживал свою лысеющую голову в поисках остатков волос. Айри сидел неподвижно, как статуя. Но нервничали оба.
Я тоже нервничал.
Мы ждали.
Всю вторую половину дня я с Линдбергом, Брекинриджем и профессором Кондоном находился в доме профессора; Айри и Уилсон туда не пошли, опасаясь, что за домом ведется наблюдение. У Кондона мы занимались окончательными приготовлениями, в том числе запихивали два свертка с деньгами, перевязанные шнуром, в копию старинной избирательной урны – продолговатую деревянную коробку с медными петлями и зажимами. Не знаю, делал ее первоклассный столяр из Бронкса или нет, но она не выдержала массы денег, и одна сторона ее треснула. Сверток с двадцатью тысячами пришлось нести отдельно, а коробку обмотали веревкой.
Наши действия были ответом на письмо, которое пришло Джефси с первоапрельской почтой, когда меня в Нью-Йорке не было. Содержание было следующее:
Дорогой сэр!
Приготовьте денги вечером, в субботу. Мы сообщим вам, куда и как послать их. Денги должны быдь в одной пагете; мы хотетьу чтобы вы положить их определенное место. Не бойтес, что кто-то другой заберет их; мы наблюдать внимательно. Пожалуйста дайте нам знать, если вы согласны и готовы действовать субботу вечером – если да – поместите в газету это: «Да, все в порядке».
Дело очень простой, но мы очень скоро выясним, если есть какой-нибудь ловушка. Через 8 часов вы получить адрес ребенок. Там вы найдете две женщины. Они ни в чем не виноваты.
Внизу стоял знакомый знак.
– Если передача выкупа состоится завтра ночью, – сказал я Слиму, – то я пойду с профессором.
Мы сидели в гостиной Кондона и пили чай, который подала нам жена профессора, встревоженная до того, что была сама не своя; была там и младшая Майра, на редкость неприветливая, беспокоящаяся за своего папочку. Она как раз помогала ему и Брекинриджу укладывать деньги.
Объявление со словами «Да. Все в порядке. Джефси» появилось в утреннем выпуске газеты «Америкэн».
– Я не хочу, чтобы вы пошли с ним, Нейт, – сказал Линдберг. – Возможно, они запомнили вас в первый раз и могут теперь узнать. Теперь они могут знать, что вы коп.
– Вы не должны позволить профессору сделать это одному.
– Я и не позволю. Я сам пойду с ним.
– Разумно ли это? Вы сами являетесь превосходной мишенью для похитителей.
Рядом за круглым столом из красного дерева с суровым видом сидели Элмер Айри и Фрэнк Уилсон, агенты Налогового управления, чьи одинаковые очки с черной оправой, черные костюмы и темные галстуки делали их зеркальными отражениями друг друга; только, глядя друг на друга, они почему-то не улыбались. Уилсон выглядел более беспокойным из этой пары: он непрестанно барабанил по столу пальцами и поглаживал свою лысеющую голову в поисках остатков волос. Айри сидел неподвижно, как статуя. Но нервничали оба.
Я тоже нервничал.
Мы ждали.
Всю вторую половину дня я с Линдбергом, Брекинриджем и профессором Кондоном находился в доме профессора; Айри и Уилсон туда не пошли, опасаясь, что за домом ведется наблюдение. У Кондона мы занимались окончательными приготовлениями, в том числе запихивали два свертка с деньгами, перевязанные шнуром, в копию старинной избирательной урны – продолговатую деревянную коробку с медными петлями и зажимами. Не знаю, делал ее первоклассный столяр из Бронкса или нет, но она не выдержала массы денег, и одна сторона ее треснула. Сверток с двадцатью тысячами пришлось нести отдельно, а коробку обмотали веревкой.
Наши действия были ответом на письмо, которое пришло Джефси с первоапрельской почтой, когда меня в Нью-Йорке не было. Содержание было следующее:
Дорогой сэр!
Приготовьте денги вечером, в субботу. Мы сообщим вам, куда и как послать их. Денги должны быдь в одной пагете; мы хотетьу чтобы вы положить их определенное место. Не бойтес, что кто-то другой заберет их; мы наблюдать внимательно. Пожалуйста дайте нам знать, если вы согласны и готовы действовать субботу вечером – если да – поместите в газету это: «Да, все в порядке».
Дело очень простой, но мы очень скоро выясним, если есть какой-нибудь ловушка. Через 8 часов вы получить адрес ребенок. Там вы найдете две женщины. Они ни в чем не виноваты.
Внизу стоял знакомый знак.
– Если передача выкупа состоится завтра ночью, – сказал я Слиму, – то я пойду с профессором.
Мы сидели в гостиной Кондона и пили чай, который подала нам жена профессора, встревоженная до того, что была сама не своя; была там и младшая Майра, на редкость неприветливая, беспокоящаяся за своего папочку. Она как раз помогала ему и Брекинриджу укладывать деньги.
Объявление со словами «Да. Все в порядке. Джефси» появилось в утреннем выпуске газеты «Америкэн».
– Я не хочу, чтобы вы пошли с ним, Нейт, – сказал Линдберг. – Возможно, они запомнили вас в первый раз и могут теперь узнать. Теперь они могут знать, что вы коп.
– Вы не должны позволить профессору сделать это одному.
– Я и не позволю. Я сам пойду с ним.
– Разумно ли это? Вы сами являетесь превосходной мишенью для похитителей.