Страница:
– Ред Джонсон, – сказал я, вспоминая сообщения в газетах. – Кажется, он моряк и приятель няньки вашего сына, Бетти Гау?
Линдберг кивнул, однако лицо его осталось непроницаемым. Он был бледен, с ввалившимися глазами, но каких-либо эмоций на его лице прочитать было невозможно.
– Хартфордские ребята допросят его «с пристрастием». Они умеют это делать, – сказал Шварцкопф. – Но мы тоже попробуем его допросить.
– Вы познакомились с Бетти? – спросил меня Линдберг.
– Сразу по приезде, – сказал я. – Хорошенькая девушка. И как мне показалось, очень порядочная.
Линдберг кивнул.
– Она ни в чем не виновата, – убежденно сказал он.
– Это не означает, – вмешался Шварцкопф, – что Ред Джонсон тоже непричастен к этому преступлению. Этот моряк мог выведать кое-какую информацию у этой девушки. Она могла быть тем «своим» в доме, даже не подозревая об этом. Давайте не будем упускать это из виду, полковник.
Линдберг неохотно кивнул.
Брекинридж повернулся ко мне:
– Вам много известно об этом деле?
– Только то, что я прочитал в газете «Триб» в Чикаго, – признался я. – Но я не уверен, что преступление совершено кем-то из своих.
Линдберг поднял на меня глаза:
– Вот как?
Я пожал плечами.
– В газетах много писали о строительстве этого дома. Я помню, несколько месяцев назад я видел в них фотографии и статьи, где описывалось расположение комнат, кто их будет занимать и так далее. Я знал достаточно много, а я ведь живу в Чикаго. Вокруг вашего дома лес, из которого легко вести наблюдение: человек с биноклем, взобравшись на дерево, мог быстро выяснить ваш образ жизни.
Шварцкопф в знак несогласия покачал головой.
– Но их привычный образ жизни как раз и был в это время нарушен. Обычно Линдберги приезжали сюда только на выходные, но так как Чарли простудился, миссис Линдберг не захотела везти его больного, и они остались еще на одну ночь.
– Похоже на то, что человек, находящийся в доме, дал информацию постороннему, – предположил я. – А тот факт, что собака не лаяла, указывает на возможное участие в этом похищении своего, знакомого собаке человека.
Шварцкопф одобрительно хмыкнул.
Но я продолжал высказывать свои соображения Линдбергу:
– Я просто хочу сказать, что не исключаю возможности, что некая банда, специализирующаяся на похищении людей, держала ваш дом под постоянным наблюдением. В этом случае изменение вашего привычного образа жизни не имеет значения.
Линдберг внимательно смотрел на меня.
– Я сам покажу вам дом, мистер Геллер, – сказал он, вставая. – Мне хочется непосредственно узнать вашу реакцию на некоторые вещи.
– Для этого я и приехал сюда, полковник, – сказал я с вежливой улыбкой.
Шварцкопф снова нахмурился.
Линдберг заметил это.
– Полковник, – сказал он, обращаясь к полицейскому, а не к адвокату, – я надеюсь, вы будете работать в тесном сотрудничестве с детективом Геллером. Он приехал издалека, чтобы оказать нам помощь.
– Да, сэр, – покорно и почтительно отозвался Шварцкопф. Парень, кажется, действительно считал Линдберга своим боссом.
Линдберг вышел из-за стола и указал на телефон:
– Генри, если ты не против, займись этим, пока я буду знакомить мистера Геллера с домом.
– Конечно, – сказал Брекинридж и занял место Линдберга за столом. Один из самых дорогих адвокатов Нью-Йорка и всей страны с радостью исполнял роль секретаря.
Шварцкопф стал между Линдбергом и мной.
– Вы желаете, чтобы я сопровождал вас, полковник?
– В этом нет необходимости, полковник, – сказал Линдберг.
«Если появится еще один полковник, то я чокнусь», – подумал я.
– Тогда я лучше пойду к своим людям на командный пункт, – сказал Шварцкопф, пытаясь сохранить достоинство.
Когда мы с Линдбергом выходили из его кабинета, шаги Шварцкопфа эхом отзывались в гостиной.
Смуглый, щегольски одетый коротышка все еще сидел в холле и читал свою газетенку с новостями шоу-бизнеса. Увидев Линдберга, он встал.
– Есть какие-нибудь новости, полковник? – спросил он с щенячьей нетерпеливостью (кстати говоря, терьер в гостиной вновь принялся гавкать на Шварцкопфа).
– Ред Джонсон находится под стражей в Хартфорде, – сказал Линдберг.
– Эй, это же замечательно.
– Натан Геллер, это Моррис Роснер.
– Здорово, – он с улыбкой протянул мне руку.
Я пожал ее.
– Микки Роснер? – спросил я.
– Вы меня знаете? – Буква "е" в «знаете» у него получилась очень похожей на "и".
– Король ночных клубов, нелегально торгующих спиртным, верно?
Он поправил галстук, задвигав плечами.
– Э, моя сфера деятельности – это спорт и шоу-бизнес.
– Спорт и шоу-бизнес ничего общего не имеют с похищением людей с целью выкупа, – сказал я.
Линдберг кашлянул.
– Мистер Роснер предложил свои услуги в качестве посредника, – сказал он. – В связи с тем, что, по общему мнению, преступный мир имеет отношение к...
– Мой адвокат работает в офисе полковника, – прервал его Роснер.
– В вашем офисе? – спросил я Линдберга.
– Другого полковника, – сказал Роснер.
– О, вы имеете в виду Брекинриджа? – предположил я.
– Нет, – сказал Линдберг. – Полковника Донована.
Нет, я определенно чокнусь.
– Полковник Донован? – переспросил я Линдберга.
– Уильям Донован, – уточнил он.
– Дикий Билл Донован, – пояснил мне Роснер, и по его тону я понял, что ему очень хотелось добавить «болван».
Пока я пытался сообразить, какое отношение Дикий Билл Донован, который в то время баллотировался на пост губернатора Нью-Йорка, может иметь к бродвейскому бутлегеру Микки Роснеру, Линдберг объяснил ему, кто я и чем занимаюсь:
– Мистер Геллер представляет здесь чикагскую полицию.
– Чикагская полиция, – проговорил Роснер с ухмылкой, потом добавил с ничего не выражающим лицом: – Вы думаете, к предложению Капоне следует отнестись серьезно?
– Я не знаю, – сказал я. – А вы что думаете, Микки?
Он изогнул брови.
– Капоне – король в своем мире. Его предложения обычно принимаются. Я думаю, полковнику следует обратить внимание на этого короля.
Микки не пояснил, какого полковника он имел в виду.
Линдберг кивнул Роснеру в знак того, что разговор закончен, маленький бутлегер сел и снова начал читать свою газету.
Собака перестала лаять, но увидев меня, загавкала вновь.
– Замолчи, Вэхгуш, – сказал Линдберг, и собака замолкла.
– Что значит «Вэхгуш», черт возьми?
– Так зовут собаку, – сказал Линдберг с застенчивой улыбкой паренька со Среднего Запада.
– А! – сказал я, как будто это имело для меня какой-нибудь смысл.
– О значении этого слова вам лучше спросить у Уэйтли. Вэхгуш раньше жил у Оливера, но мы как бы усыновили эту маленькую крикливую собачонку.
– Полковник, – сказал я, – вы действительно думаете, что целесообразно позволять таким личностям, как Роснер, находиться здесь? Этот бесполезный бездельник мог сам принимать участие в этом преступлении.
– Я знаю, – спокойно сказал Линдберг. – Это одна из причин, почему он здесь.
– А! – снова произнес я.
Линдберг открыл входную дверь и вывел меня в холодный пасмурный день, кивнув полицейскому, дежурившему у дверей. Линди не потрудился надеть пальто; я смолчал, но было чертовски холодно. Я прошел за ним через двор налево, туда, где находился его кабинет.
Мы подошли прямо к окну кабинета, расположенному под угловым окном второго этажа, выходящим на юго-восток. Он указал наверх.
– Отсюда они проникли в дом, – сказал он, имея в виду похитителей.
– Почему это место не огорожено канатом? – спросил я, глядя на землю со спрятанными под мышками руками. – Оно когда-нибудь было огорожено?
– Нет, – ответил он.
– Разве здесь не было следов?
Следы и сейчас были там. Сотни следов. Похоже было на то, что на этом месте больше никогда не вырастет трава.
Линдберг кивнул, изо рта его вырывался пар.
– Был один интересный след, который принадлежал, очевидно, мужчине. Похоже было, он оставлен мокасином или туфлей, поверх которой был надет носок или намотана мешковина. И еще были отпечатки ног женщины.
– Женщины? Значит, их было по крайней мере двое.
– Выходит, так.
– В Вашингтон отправили муляжные оттиски?
Линдберг прищурился:
– Муляжные оттиски?
– Гипсовые слепки следов. Что бы ни говорили про ребят Эдгара Гувера, лаборатория у них замечательная. Прежде всего они бы точно сказали вам, что было на ногах этого мужчины – мокасины, мешок из-под картошки или стеклянные тапочки.
– Полковник Шварцкопф снял фотографии, а не гипсовые оттиски. Это была ошибка?
Я вздохнул.
– Дважды два – четыре?
Линдберг устало покачал головой.
– Я знаю, в ту ночь было совершено много ошибок. Возможно, гипсовые слепки не сделали просто потому, что газетчики затоптали это место раньше, чем их можно было сделать.
И это тоже было на совести руководящих следствием полицейских, но мне больше не хотелось говорить об этом.
– Послушайте, полковник, мы уже не сможем исправить прошлые ошибки. Ясно, что в первые часы этого дела было много путаницы.
Разумеется, хороший коп знает, что первые часы расследования любого крупного дела являются самыми важными: это те часы, когда ошибки недопустимы. Но и этого я не сказал полковнику.
– Единственное, что мы сможем, – сказал я, – это больше не делать их. Я имею в виду ошибки.
Он мрачно кивнул:
– Вы хотите посмотреть детскую?
– Сперва мне хотелось бы увидеть лестницу, которой они воспользовались. Она еще здесь?
Вообще-то она должна была находиться в шкафу для улик в Трентоне, но я решил, что спросить стоит, поскольку командный пункт был здесь.
Он кивнул:
– Она в гараже. Я велю полицейским принести ее сюда. Извините, я оставлю вас ненадолго.
Линдберг отошел от меня размашистым шагом; у него была неуклюжая походка, и он слегка сутулился, словно стеснялся своего роста или своей славы. А может быть, к земле его пригибала тяжесть всего этого: само похищение ребенка и необходимость переживать эту трагедию на арене этого проклятого цирка.
Несмотря на то что земля была затоптана и следы стерты, в мокрой глине рядом со стеной дома оставались отпечатки основания лестницы. Эти отпечатки находились несколько правее окна рабочего кабинета Линдберга – вероятно, поэтому он через окно без занавесок не заметил поднимающихся по лестнице людей.
Линдберг вернулся с двумя полицейскими; все трое несли части этой штуковины: назвать этот ветхий самодельный предмет, состоящий из старых, неровных досок, лестницей было бы сильным преувеличением. Ступеньки были расположены слишком далеко другу от друга, так что по ним трудно было бы подниматься даже высокому человеку.
Линдберг опустил свою часть на землю.
– Пожалуйста, соедините их, ребята.
– Боже милостивый, – сказал я, – вот это лестница!
– Она по-своему оригинальна, – сказал Линдберг. – Хотя плотник ее делал явно никудышный, она сконструирована таким образом, что каждая ее часть вставляется внутрь другой. Ее может нести один человек. Хотя для осмотра части ее хранились раздельно.
Полицейские вставляли деревянные штифты, чтобы соединить части лестницы. Верхняя ступенька была сломана – очевидно, не выдержала тяжести человека.
Я подошел и указал на сломанную ступеньку.
– Это сделал один из похитителей?
Линдберг кивнул.
– Кажется, я даже слышал, как этот ублюдок залезал или слезал с лестницы. Около десяти часов я услышал звук, похожий на треск ломающейся дощечки от ящика из-под апельсинов.
– Вы были в рабочем кабинете?
– Нет, в гостиной с Энн.
– Вы не стали выяснять, откуда шел этот звук?
– Нет, – угрюмо произнес он. – Я только спросил Энн: «Что это было?», и она сказала: «Что?», и мы вернулись к чтению. Вскоре после этого она поднялась наверх, чтобы лечь спать, а я пошел в рабочий кабинет. Поставьте, пожалуйста, ее ножками в эти ямки, – сказал он полицейским.
Им пришлось вдвоем ворочать этот громоздкий, неуклюжий предмет. Они осторожно вставили ножки лестницы во вмятины в земле и прислонили ее к стене дома; вершина ее оказалась чуть правее и на несколько футов выше окна детской, едва не доставая крыши.
– Она явно слишком высокая, – сказал я, подняв голову.
– Я просто хотел, чтобы вы посмотрели, – сказал он. – Мы решили, что похитители ошиблись с высотой лестницы.
– Наверняка в их шайке не было плотника, – сказал я. – Ну и что? Значит, они использовали только две нижние секции.
Линдберг кивнул.
– Лестницу нашли здесь... – он указал на место примерно в шестидесяти футах к юго-востоку, – ...с двумя соединенными секциями.
Потом он велел полицейским опустить лестницу, вытащить штифты, снять верхнюю секцию и вновь поставить ее, но теперь она состояла уже из двух секций.
– Теперь она слишком низкая, – сказал я.
На этот раз верхняя ступень лестницы была на три фута ниже окна детской. И несколько правее. На побеленном плитняке, в том месте, где лестница касалась стены, были видны следы; сомнений не было: похитители использовали только две секции лестницы, и стояла она именно так, как стоит сейчас.
– Ну и что вы об этом думаете? – спросил Линдберг.
– Видимо, мне придется переменить свое мнение. Похоже, без участия «своего» здесь не обошлось.
Линдберг слегка нахмурился.
– Почему вы так считаете, мистер Геллер?
– Кто-то должен был подать ребенка своему сообщнику на лестнице. Это единственное разумное предположение, которое можно сделать в этом случае... если, конечно, по лестнице одновременно не залезли два человека. Однако я сомневаюсь, что эта штука выдержит вес двоих.
– Возможно, поэтому она сломалась, – предположил он.
– Может, не выдержала, когда к весу похитителя прибавился вес ребенка, – согласился я.
– Боже, если Чарли упал...
Я поднял руку.
– Если бы кто-то упал с такой высоты, на земле обязательно остался бы след и... и едва ли они упали бы вдвоем, похититель и ребенок. Если... извините меня, полковник... если бы похититель уронил ребенка, а сам удержался на лестнице, то на этой влажной земле все равно остался бы след от падения.
Его бы заметили даже полицейские Нью-Джерси.
– Может быть, женщина поднялась первой, – сказал Линдберг, подумав. Рукой он держался за подбородок. – Нам известно, что здесь была женщина...
– Участие в этом женщины могло бы объяснить тот факт, что ребенок молчал. Я имею в виду то, что он не расплакался, проснувшись, и его никто не слышал. Кажется, так это было?
– Да. Моя жена находилась в соседней комнате, их разделяла одна ванная. – Он импульсивно взялся за мою руку и сказал: – Пойдемте осмотрим детскую.
Мы поднялись по непокрытой коврами лестнице на верхний этаж, который был таким же чистым, безликим и имел те же запахи, что и нижний.
Линдберг остановился перед дверью детской, а я вошел. Он стоял в двери и наблюдал, как я осматриваю комнату.
Она была самой уютной и самой обжитой в доме. На светло-зеленых обоях были ярко изображены вечнозеленые деревья, сельская церковь и человек с собакой; между двумя восточными окнами находился камин, мозаичный рисунок на котором изображал рыбака, ветряную мельницу, слона и маленького мальчика с игрушкой; на каминной доске стояли декоративные часы в окружении фарфорового петуха и двух маленьких фарфоровых птичек. Возле каминной плиты стоял детский педальный автомобиль. У противоположной стены находилась кроватка ребенка с четырьмя столбиками; рядом с ней стояла розово-зеленая ширма, на которой были нарисованы резвящиеся домашние животные.
– Здесь он ест, – сказал Линдберг, все еще стоящий в дверях, указывая на маленький кленовый столик в середине комнаты.
Я смотрел на кроватку.
– Это постельное белье и одеяла ребенка?
– Да. Их никто не трогал.
Постельное белье – простыни и одеяла – было аккуратно заправлено и крепилось к матрасу парой больших английских булавок. На подушке еще осталась вмятина от головы ребенка.
– Когда похититель поднял ребенка с кроватки, он не проснулся, – сказал я. – Или ребенок проснулся, но не испугался. Знакомое лицо, знакомые руки...
– Или, – почти виновато произнес Линдберг, – руки женщины. Может быть, первой по лестнице поднялась женщина...
– Я бы поверил в это, если бы ступеньки не были расположены так далеко друг от друга.
Я подошел к юго-восточному окну – окну, через которое в детскую проникли похитители. Оно находилось в углублении в стене. Под ним стоял низкий кедровый сундук. Ширина у него была почти как у подоконника. На сундуке лежал черный чемодан, а на чемодане сидел игрушечный шарнирный кролик на небольшой веревочке.
– В этом сундуке хранится личное состояние Чарли, – сказал Линдберг, стараясь говорить весело. – Его игрушки. Боюсь, у него их слишком много.
Я улыбнулся, глядя на него через плечо.
– Когда он вернется, вы купите ему еще столько же, не так ли?
Линдберг застенчиво улыбнулся.
– Я его избалую.
– Ну и правильно, – сказал я, опускаясь на колени перед сундуком. – Этот сундук не был отодвинут от окна?
– Нет.
– А этот чемодан?
– Нет.
– На чемодане и сундуке не было грязи или царапин?
– Нет.
– Где находился этот игрушечный кролик?
– Там, где вы его видите. Он всегда тут стоял.
Я встал.
– Толщина стены дома полтора фута, а наружный подоконник имеет почти такую же ширину. Тому, кто поднялся по лестнице, нужно было преодолеть расстояние в три фута, чтобы проникнуть в эту комнату. Он умудрился преодолеть это расстояние и не оставить грязи, не сдвинуть с места сундук, не сбить с него чемодан и игрушку, не поднять шума... звучит очень неправдоподобно.
Линдберг молчал.
Я открыл окно и ощутил порыв холодного ветра. Ставни не закрывались.
– Ставни на других окнах такие же кривые, как эти?
– Нет.
– Должно быть, они знали об этом, – сказал я, безуспешно пытаясь закрыть ставни.
– Внизу нашли стамеску, – сказал Линдберг. – Видимо, они собирались взламывать ставни. Им просто повезло, что они выбрали это окно.
– Я не знаю, для чего еще могла предназначаться эта стамеска, если не для того чтобы заставить кого-то предположить то, что сейчас предположили вы. Это окно не было взломано, не так ли?
– Да. Оно не было закрыто. Мы запираем ставни, но не окна.
– Но это окно находится прямо над незанавешенным окном вашего кабинета. Похитители, если бы они не знали о сломанных ставнях, скорее полезли бы в детскую через балконную дверь над черным ходом.
– Теперь вы рассуждаете, как Шварцкопф, – сказал Линдберг.
Прекрасно, – сказал я. – Значит, он рассуждает, как коп.
– Значит, вы остаетесь при своем мнении. Вы убеждены, что похищение совершено «своими».
– Я не высказываю своего мнения. Я просто не хочу торопиться с выводами. Самая опасная и самая частая ошибка для следователя – это делать поспешные выводы о том, кто и что стоит за преступлением. В вашей библиотеке я заметил несколько монографий и научных книг.
– Да.
– В науке, если вы начнете исследование, будучи убежденным в правильности того, что вам еще предстоит доказать, результат скорее всего будет плачевным, не так ли? Потому что вы будете искать только те факты, которые доказывают вашу точку зрения.
Линдберг кивнул.
Я подошел к нему. Он по-прежнему стоял в дверях.
– Вы не хотите думать, что тут могут быть замешаны ваши слуги, не так ли? Вы им доверяете. Вы хорошо к ним относитесь.
– Я нанял их, – сказал он.
В этом-то, конечно, и состояла суть проблемы: если это сделал кто-то из прислуги, то в конечном счете ответственность ложилась на Линди. Разумеется, ему не хотелось, чтобы дело обстояло именно так.
– В науке, – сказал я, – истина иногда причиняет боль. Вы бы не пожелали, чтобы врач вам лгал, не так ли?
– Конечно, нет.
– Тогда я не буду вам лгать. Не буду я и заискивать перед вами, а буду откровенно говорить то, что считаю верным.
Некоторое время, показавшееся мне вечностью, лицо его оставалось непроницаемым. Я решил, что переступил грань дозволенного с Линди, и внутренне уже приготовился к возвращению в Чикаго, что было куда более приятной альтернативой, чем оставаться здесь в качестве жалкого подхалима.
Но возвращаться мне не пришлось, поскольку Линдберг вдруг улыбнулся широко и непринужденно.
– Вы не против, если я буду называть вас Нейтом?
– Сочту за честь, – ответил я серьезно. – А мне можно называть вас как-то иначе, чем «полковник», потому что когда я произношу это слово, ко мне поворачиваются восемь голов.
Он негромко рассмеялся и протянул мне руку, словно мы только что познакомились.
– Друзья называют меня Слимом. Я буду признателен, если вы будете называть меня так, хотя бы в более или менее узком кругу.
Мы легко и раскрепощенно пожали друг другу руки.
– О'кей... Слим, – решился я, желая проверить, как получится. – Когда будет нужно, я буду обращаться к вам более официально.
– Благодарю.
Мы начали спускаться по лестнице, на которой нас встретил Шварцкопф, своей дурацкой формой похожий на швейцара в гостинице.
– Полковник, – сказал он, – агенты Айри и Уилсон ожидают встречи с вами.
Глава 5
Линдберг кивнул, однако лицо его осталось непроницаемым. Он был бледен, с ввалившимися глазами, но каких-либо эмоций на его лице прочитать было невозможно.
– Хартфордские ребята допросят его «с пристрастием». Они умеют это делать, – сказал Шварцкопф. – Но мы тоже попробуем его допросить.
– Вы познакомились с Бетти? – спросил меня Линдберг.
– Сразу по приезде, – сказал я. – Хорошенькая девушка. И как мне показалось, очень порядочная.
Линдберг кивнул.
– Она ни в чем не виновата, – убежденно сказал он.
– Это не означает, – вмешался Шварцкопф, – что Ред Джонсон тоже непричастен к этому преступлению. Этот моряк мог выведать кое-какую информацию у этой девушки. Она могла быть тем «своим» в доме, даже не подозревая об этом. Давайте не будем упускать это из виду, полковник.
Линдберг неохотно кивнул.
Брекинридж повернулся ко мне:
– Вам много известно об этом деле?
– Только то, что я прочитал в газете «Триб» в Чикаго, – признался я. – Но я не уверен, что преступление совершено кем-то из своих.
Линдберг поднял на меня глаза:
– Вот как?
Я пожал плечами.
– В газетах много писали о строительстве этого дома. Я помню, несколько месяцев назад я видел в них фотографии и статьи, где описывалось расположение комнат, кто их будет занимать и так далее. Я знал достаточно много, а я ведь живу в Чикаго. Вокруг вашего дома лес, из которого легко вести наблюдение: человек с биноклем, взобравшись на дерево, мог быстро выяснить ваш образ жизни.
Шварцкопф в знак несогласия покачал головой.
– Но их привычный образ жизни как раз и был в это время нарушен. Обычно Линдберги приезжали сюда только на выходные, но так как Чарли простудился, миссис Линдберг не захотела везти его больного, и они остались еще на одну ночь.
– Похоже на то, что человек, находящийся в доме, дал информацию постороннему, – предположил я. – А тот факт, что собака не лаяла, указывает на возможное участие в этом похищении своего, знакомого собаке человека.
Шварцкопф одобрительно хмыкнул.
Но я продолжал высказывать свои соображения Линдбергу:
– Я просто хочу сказать, что не исключаю возможности, что некая банда, специализирующаяся на похищении людей, держала ваш дом под постоянным наблюдением. В этом случае изменение вашего привычного образа жизни не имеет значения.
Линдберг внимательно смотрел на меня.
– Я сам покажу вам дом, мистер Геллер, – сказал он, вставая. – Мне хочется непосредственно узнать вашу реакцию на некоторые вещи.
– Для этого я и приехал сюда, полковник, – сказал я с вежливой улыбкой.
Шварцкопф снова нахмурился.
Линдберг заметил это.
– Полковник, – сказал он, обращаясь к полицейскому, а не к адвокату, – я надеюсь, вы будете работать в тесном сотрудничестве с детективом Геллером. Он приехал издалека, чтобы оказать нам помощь.
– Да, сэр, – покорно и почтительно отозвался Шварцкопф. Парень, кажется, действительно считал Линдберга своим боссом.
Линдберг вышел из-за стола и указал на телефон:
– Генри, если ты не против, займись этим, пока я буду знакомить мистера Геллера с домом.
– Конечно, – сказал Брекинридж и занял место Линдберга за столом. Один из самых дорогих адвокатов Нью-Йорка и всей страны с радостью исполнял роль секретаря.
Шварцкопф стал между Линдбергом и мной.
– Вы желаете, чтобы я сопровождал вас, полковник?
– В этом нет необходимости, полковник, – сказал Линдберг.
«Если появится еще один полковник, то я чокнусь», – подумал я.
– Тогда я лучше пойду к своим людям на командный пункт, – сказал Шварцкопф, пытаясь сохранить достоинство.
Когда мы с Линдбергом выходили из его кабинета, шаги Шварцкопфа эхом отзывались в гостиной.
Смуглый, щегольски одетый коротышка все еще сидел в холле и читал свою газетенку с новостями шоу-бизнеса. Увидев Линдберга, он встал.
– Есть какие-нибудь новости, полковник? – спросил он с щенячьей нетерпеливостью (кстати говоря, терьер в гостиной вновь принялся гавкать на Шварцкопфа).
– Ред Джонсон находится под стражей в Хартфорде, – сказал Линдберг.
– Эй, это же замечательно.
– Натан Геллер, это Моррис Роснер.
– Здорово, – он с улыбкой протянул мне руку.
Я пожал ее.
– Микки Роснер? – спросил я.
– Вы меня знаете? – Буква "е" в «знаете» у него получилась очень похожей на "и".
– Король ночных клубов, нелегально торгующих спиртным, верно?
Он поправил галстук, задвигав плечами.
– Э, моя сфера деятельности – это спорт и шоу-бизнес.
– Спорт и шоу-бизнес ничего общего не имеют с похищением людей с целью выкупа, – сказал я.
Линдберг кашлянул.
– Мистер Роснер предложил свои услуги в качестве посредника, – сказал он. – В связи с тем, что, по общему мнению, преступный мир имеет отношение к...
– Мой адвокат работает в офисе полковника, – прервал его Роснер.
– В вашем офисе? – спросил я Линдберга.
– Другого полковника, – сказал Роснер.
– О, вы имеете в виду Брекинриджа? – предположил я.
– Нет, – сказал Линдберг. – Полковника Донована.
Нет, я определенно чокнусь.
– Полковник Донован? – переспросил я Линдберга.
– Уильям Донован, – уточнил он.
– Дикий Билл Донован, – пояснил мне Роснер, и по его тону я понял, что ему очень хотелось добавить «болван».
Пока я пытался сообразить, какое отношение Дикий Билл Донован, который в то время баллотировался на пост губернатора Нью-Йорка, может иметь к бродвейскому бутлегеру Микки Роснеру, Линдберг объяснил ему, кто я и чем занимаюсь:
– Мистер Геллер представляет здесь чикагскую полицию.
– Чикагская полиция, – проговорил Роснер с ухмылкой, потом добавил с ничего не выражающим лицом: – Вы думаете, к предложению Капоне следует отнестись серьезно?
– Я не знаю, – сказал я. – А вы что думаете, Микки?
Он изогнул брови.
– Капоне – король в своем мире. Его предложения обычно принимаются. Я думаю, полковнику следует обратить внимание на этого короля.
Микки не пояснил, какого полковника он имел в виду.
Линдберг кивнул Роснеру в знак того, что разговор закончен, маленький бутлегер сел и снова начал читать свою газету.
Собака перестала лаять, но увидев меня, загавкала вновь.
– Замолчи, Вэхгуш, – сказал Линдберг, и собака замолкла.
– Что значит «Вэхгуш», черт возьми?
– Так зовут собаку, – сказал Линдберг с застенчивой улыбкой паренька со Среднего Запада.
– А! – сказал я, как будто это имело для меня какой-нибудь смысл.
– О значении этого слова вам лучше спросить у Уэйтли. Вэхгуш раньше жил у Оливера, но мы как бы усыновили эту маленькую крикливую собачонку.
– Полковник, – сказал я, – вы действительно думаете, что целесообразно позволять таким личностям, как Роснер, находиться здесь? Этот бесполезный бездельник мог сам принимать участие в этом преступлении.
– Я знаю, – спокойно сказал Линдберг. – Это одна из причин, почему он здесь.
– А! – снова произнес я.
Линдберг открыл входную дверь и вывел меня в холодный пасмурный день, кивнув полицейскому, дежурившему у дверей. Линди не потрудился надеть пальто; я смолчал, но было чертовски холодно. Я прошел за ним через двор налево, туда, где находился его кабинет.
Мы подошли прямо к окну кабинета, расположенному под угловым окном второго этажа, выходящим на юго-восток. Он указал наверх.
– Отсюда они проникли в дом, – сказал он, имея в виду похитителей.
– Почему это место не огорожено канатом? – спросил я, глядя на землю со спрятанными под мышками руками. – Оно когда-нибудь было огорожено?
– Нет, – ответил он.
– Разве здесь не было следов?
Следы и сейчас были там. Сотни следов. Похоже было на то, что на этом месте больше никогда не вырастет трава.
Линдберг кивнул, изо рта его вырывался пар.
– Был один интересный след, который принадлежал, очевидно, мужчине. Похоже было, он оставлен мокасином или туфлей, поверх которой был надет носок или намотана мешковина. И еще были отпечатки ног женщины.
– Женщины? Значит, их было по крайней мере двое.
– Выходит, так.
– В Вашингтон отправили муляжные оттиски?
Линдберг прищурился:
– Муляжные оттиски?
– Гипсовые слепки следов. Что бы ни говорили про ребят Эдгара Гувера, лаборатория у них замечательная. Прежде всего они бы точно сказали вам, что было на ногах этого мужчины – мокасины, мешок из-под картошки или стеклянные тапочки.
– Полковник Шварцкопф снял фотографии, а не гипсовые оттиски. Это была ошибка?
Я вздохнул.
– Дважды два – четыре?
Линдберг устало покачал головой.
– Я знаю, в ту ночь было совершено много ошибок. Возможно, гипсовые слепки не сделали просто потому, что газетчики затоптали это место раньше, чем их можно было сделать.
И это тоже было на совести руководящих следствием полицейских, но мне больше не хотелось говорить об этом.
– Послушайте, полковник, мы уже не сможем исправить прошлые ошибки. Ясно, что в первые часы этого дела было много путаницы.
Разумеется, хороший коп знает, что первые часы расследования любого крупного дела являются самыми важными: это те часы, когда ошибки недопустимы. Но и этого я не сказал полковнику.
– Единственное, что мы сможем, – сказал я, – это больше не делать их. Я имею в виду ошибки.
Он мрачно кивнул:
– Вы хотите посмотреть детскую?
– Сперва мне хотелось бы увидеть лестницу, которой они воспользовались. Она еще здесь?
Вообще-то она должна была находиться в шкафу для улик в Трентоне, но я решил, что спросить стоит, поскольку командный пункт был здесь.
Он кивнул:
– Она в гараже. Я велю полицейским принести ее сюда. Извините, я оставлю вас ненадолго.
Линдберг отошел от меня размашистым шагом; у него была неуклюжая походка, и он слегка сутулился, словно стеснялся своего роста или своей славы. А может быть, к земле его пригибала тяжесть всего этого: само похищение ребенка и необходимость переживать эту трагедию на арене этого проклятого цирка.
Несмотря на то что земля была затоптана и следы стерты, в мокрой глине рядом со стеной дома оставались отпечатки основания лестницы. Эти отпечатки находились несколько правее окна рабочего кабинета Линдберга – вероятно, поэтому он через окно без занавесок не заметил поднимающихся по лестнице людей.
Линдберг вернулся с двумя полицейскими; все трое несли части этой штуковины: назвать этот ветхий самодельный предмет, состоящий из старых, неровных досок, лестницей было бы сильным преувеличением. Ступеньки были расположены слишком далеко другу от друга, так что по ним трудно было бы подниматься даже высокому человеку.
Линдберг опустил свою часть на землю.
– Пожалуйста, соедините их, ребята.
– Боже милостивый, – сказал я, – вот это лестница!
– Она по-своему оригинальна, – сказал Линдберг. – Хотя плотник ее делал явно никудышный, она сконструирована таким образом, что каждая ее часть вставляется внутрь другой. Ее может нести один человек. Хотя для осмотра части ее хранились раздельно.
Полицейские вставляли деревянные штифты, чтобы соединить части лестницы. Верхняя ступенька была сломана – очевидно, не выдержала тяжести человека.
Я подошел и указал на сломанную ступеньку.
– Это сделал один из похитителей?
Линдберг кивнул.
– Кажется, я даже слышал, как этот ублюдок залезал или слезал с лестницы. Около десяти часов я услышал звук, похожий на треск ломающейся дощечки от ящика из-под апельсинов.
– Вы были в рабочем кабинете?
– Нет, в гостиной с Энн.
– Вы не стали выяснять, откуда шел этот звук?
– Нет, – угрюмо произнес он. – Я только спросил Энн: «Что это было?», и она сказала: «Что?», и мы вернулись к чтению. Вскоре после этого она поднялась наверх, чтобы лечь спать, а я пошел в рабочий кабинет. Поставьте, пожалуйста, ее ножками в эти ямки, – сказал он полицейским.
Им пришлось вдвоем ворочать этот громоздкий, неуклюжий предмет. Они осторожно вставили ножки лестницы во вмятины в земле и прислонили ее к стене дома; вершина ее оказалась чуть правее и на несколько футов выше окна детской, едва не доставая крыши.
– Она явно слишком высокая, – сказал я, подняв голову.
– Я просто хотел, чтобы вы посмотрели, – сказал он. – Мы решили, что похитители ошиблись с высотой лестницы.
– Наверняка в их шайке не было плотника, – сказал я. – Ну и что? Значит, они использовали только две нижние секции.
Линдберг кивнул.
– Лестницу нашли здесь... – он указал на место примерно в шестидесяти футах к юго-востоку, – ...с двумя соединенными секциями.
Потом он велел полицейским опустить лестницу, вытащить штифты, снять верхнюю секцию и вновь поставить ее, но теперь она состояла уже из двух секций.
– Теперь она слишком низкая, – сказал я.
На этот раз верхняя ступень лестницы была на три фута ниже окна детской. И несколько правее. На побеленном плитняке, в том месте, где лестница касалась стены, были видны следы; сомнений не было: похитители использовали только две секции лестницы, и стояла она именно так, как стоит сейчас.
– Ну и что вы об этом думаете? – спросил Линдберг.
– Видимо, мне придется переменить свое мнение. Похоже, без участия «своего» здесь не обошлось.
Линдберг слегка нахмурился.
– Почему вы так считаете, мистер Геллер?
– Кто-то должен был подать ребенка своему сообщнику на лестнице. Это единственное разумное предположение, которое можно сделать в этом случае... если, конечно, по лестнице одновременно не залезли два человека. Однако я сомневаюсь, что эта штука выдержит вес двоих.
– Возможно, поэтому она сломалась, – предположил он.
– Может, не выдержала, когда к весу похитителя прибавился вес ребенка, – согласился я.
– Боже, если Чарли упал...
Я поднял руку.
– Если бы кто-то упал с такой высоты, на земле обязательно остался бы след и... и едва ли они упали бы вдвоем, похититель и ребенок. Если... извините меня, полковник... если бы похититель уронил ребенка, а сам удержался на лестнице, то на этой влажной земле все равно остался бы след от падения.
Его бы заметили даже полицейские Нью-Джерси.
– Может быть, женщина поднялась первой, – сказал Линдберг, подумав. Рукой он держался за подбородок. – Нам известно, что здесь была женщина...
– Участие в этом женщины могло бы объяснить тот факт, что ребенок молчал. Я имею в виду то, что он не расплакался, проснувшись, и его никто не слышал. Кажется, так это было?
– Да. Моя жена находилась в соседней комнате, их разделяла одна ванная. – Он импульсивно взялся за мою руку и сказал: – Пойдемте осмотрим детскую.
Мы поднялись по непокрытой коврами лестнице на верхний этаж, который был таким же чистым, безликим и имел те же запахи, что и нижний.
Линдберг остановился перед дверью детской, а я вошел. Он стоял в двери и наблюдал, как я осматриваю комнату.
Она была самой уютной и самой обжитой в доме. На светло-зеленых обоях были ярко изображены вечнозеленые деревья, сельская церковь и человек с собакой; между двумя восточными окнами находился камин, мозаичный рисунок на котором изображал рыбака, ветряную мельницу, слона и маленького мальчика с игрушкой; на каминной доске стояли декоративные часы в окружении фарфорового петуха и двух маленьких фарфоровых птичек. Возле каминной плиты стоял детский педальный автомобиль. У противоположной стены находилась кроватка ребенка с четырьмя столбиками; рядом с ней стояла розово-зеленая ширма, на которой были нарисованы резвящиеся домашние животные.
– Здесь он ест, – сказал Линдберг, все еще стоящий в дверях, указывая на маленький кленовый столик в середине комнаты.
Я смотрел на кроватку.
– Это постельное белье и одеяла ребенка?
– Да. Их никто не трогал.
Постельное белье – простыни и одеяла – было аккуратно заправлено и крепилось к матрасу парой больших английских булавок. На подушке еще осталась вмятина от головы ребенка.
– Когда похититель поднял ребенка с кроватки, он не проснулся, – сказал я. – Или ребенок проснулся, но не испугался. Знакомое лицо, знакомые руки...
– Или, – почти виновато произнес Линдберг, – руки женщины. Может быть, первой по лестнице поднялась женщина...
– Я бы поверил в это, если бы ступеньки не были расположены так далеко друг от друга.
Я подошел к юго-восточному окну – окну, через которое в детскую проникли похитители. Оно находилось в углублении в стене. Под ним стоял низкий кедровый сундук. Ширина у него была почти как у подоконника. На сундуке лежал черный чемодан, а на чемодане сидел игрушечный шарнирный кролик на небольшой веревочке.
– В этом сундуке хранится личное состояние Чарли, – сказал Линдберг, стараясь говорить весело. – Его игрушки. Боюсь, у него их слишком много.
Я улыбнулся, глядя на него через плечо.
– Когда он вернется, вы купите ему еще столько же, не так ли?
Линдберг застенчиво улыбнулся.
– Я его избалую.
– Ну и правильно, – сказал я, опускаясь на колени перед сундуком. – Этот сундук не был отодвинут от окна?
– Нет.
– А этот чемодан?
– Нет.
– На чемодане и сундуке не было грязи или царапин?
– Нет.
– Где находился этот игрушечный кролик?
– Там, где вы его видите. Он всегда тут стоял.
Я встал.
– Толщина стены дома полтора фута, а наружный подоконник имеет почти такую же ширину. Тому, кто поднялся по лестнице, нужно было преодолеть расстояние в три фута, чтобы проникнуть в эту комнату. Он умудрился преодолеть это расстояние и не оставить грязи, не сдвинуть с места сундук, не сбить с него чемодан и игрушку, не поднять шума... звучит очень неправдоподобно.
Линдберг молчал.
Я открыл окно и ощутил порыв холодного ветра. Ставни не закрывались.
– Ставни на других окнах такие же кривые, как эти?
– Нет.
– Должно быть, они знали об этом, – сказал я, безуспешно пытаясь закрыть ставни.
– Внизу нашли стамеску, – сказал Линдберг. – Видимо, они собирались взламывать ставни. Им просто повезло, что они выбрали это окно.
– Я не знаю, для чего еще могла предназначаться эта стамеска, если не для того чтобы заставить кого-то предположить то, что сейчас предположили вы. Это окно не было взломано, не так ли?
– Да. Оно не было закрыто. Мы запираем ставни, но не окна.
– Но это окно находится прямо над незанавешенным окном вашего кабинета. Похитители, если бы они не знали о сломанных ставнях, скорее полезли бы в детскую через балконную дверь над черным ходом.
– Теперь вы рассуждаете, как Шварцкопф, – сказал Линдберг.
Прекрасно, – сказал я. – Значит, он рассуждает, как коп.
– Значит, вы остаетесь при своем мнении. Вы убеждены, что похищение совершено «своими».
– Я не высказываю своего мнения. Я просто не хочу торопиться с выводами. Самая опасная и самая частая ошибка для следователя – это делать поспешные выводы о том, кто и что стоит за преступлением. В вашей библиотеке я заметил несколько монографий и научных книг.
– Да.
– В науке, если вы начнете исследование, будучи убежденным в правильности того, что вам еще предстоит доказать, результат скорее всего будет плачевным, не так ли? Потому что вы будете искать только те факты, которые доказывают вашу точку зрения.
Линдберг кивнул.
Я подошел к нему. Он по-прежнему стоял в дверях.
– Вы не хотите думать, что тут могут быть замешаны ваши слуги, не так ли? Вы им доверяете. Вы хорошо к ним относитесь.
– Я нанял их, – сказал он.
В этом-то, конечно, и состояла суть проблемы: если это сделал кто-то из прислуги, то в конечном счете ответственность ложилась на Линди. Разумеется, ему не хотелось, чтобы дело обстояло именно так.
– В науке, – сказал я, – истина иногда причиняет боль. Вы бы не пожелали, чтобы врач вам лгал, не так ли?
– Конечно, нет.
– Тогда я не буду вам лгать. Не буду я и заискивать перед вами, а буду откровенно говорить то, что считаю верным.
Некоторое время, показавшееся мне вечностью, лицо его оставалось непроницаемым. Я решил, что переступил грань дозволенного с Линди, и внутренне уже приготовился к возвращению в Чикаго, что было куда более приятной альтернативой, чем оставаться здесь в качестве жалкого подхалима.
Но возвращаться мне не пришлось, поскольку Линдберг вдруг улыбнулся широко и непринужденно.
– Вы не против, если я буду называть вас Нейтом?
– Сочту за честь, – ответил я серьезно. – А мне можно называть вас как-то иначе, чем «полковник», потому что когда я произношу это слово, ко мне поворачиваются восемь голов.
Он негромко рассмеялся и протянул мне руку, словно мы только что познакомились.
– Друзья называют меня Слимом. Я буду признателен, если вы будете называть меня так, хотя бы в более или менее узком кругу.
Мы легко и раскрепощенно пожали друг другу руки.
– О'кей... Слим, – решился я, желая проверить, как получится. – Когда будет нужно, я буду обращаться к вам более официально.
– Благодарю.
Мы начали спускаться по лестнице, на которой нас встретил Шварцкопф, своей дурацкой формой похожий на швейцара в гостинице.
– Полковник, – сказал он, – агенты Айри и Уилсон ожидают встречи с вами.
Глава 5
Элмер Айри и Фрэнк Уилсон ждали в кабинете Линдберга. Они не сели и стояли, держа шляпы в руках, все в черном, словно владельцы похоронного бюро.
Айри и Уилсон были типичными представителями правоохранительных органов, и галстуки разного цвета не делали их менее похожими: обоим было за сорок, оба в темных круглых очках, как у Роберта Вулси из комедийной труппы Уилера и Вулси, у обоих мрачные физиономии, квадратные челюсти, темные волосы, оттопыренные уши – они были одинаковыми, как пара носков.
Айри был старшим: он был руководителем группы разведки Налогового управления. Чтобы различить их, нужно было посмотреть им на головы: Уилсон был лысоват и числился при Айри старшим агентом.
Увидев меня, они обменялись невыразительными взглядами, но в этой невыразительности было более чем достаточно презрения.
Айри шагнул вперед и, чуть скривив в улыбке губы, протянул Линдбергу руку и сказал:
– Большая честь встретиться с вами, полковник. Жаль, что мы не познакомились с вами при других обстоятельствах. Это агент Уилсон.
Уилсон подошел и пожал руку Линдбергу со словами:
– Для меня большая честь познакомиться с вами, полковник.
Линдберг предложил им сесть, и когда Брекинридж положил трубку, занял свое место за столом. Брекинридж, словно фельдмаршал, стал сзади и слева от него. Мы со Шварцкопфом сели сбоку.
Айри положил шляпу на колени и обвел кабинет взглядом, ясно давая понять, что в нем слишком много бесполезных наблюдателей.
– Я думаю, полковник, – сказал он вкрадчивым голосом, – что нам может потребоваться некоторая конфиденциальность.
Линдберг посмотрел налево, потом на Айри и простодушно сказал:
– Дверь закрыта.
Уилсон проговорил с нетерпением:
– Полковник, нам действительно нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
На лице Линдберга появилась несколько усталая улыбка.
– Джентльмены, мне трудно выразить, как я рад и благодарен вам, что вы пожертвовали воскресеньем, чтобы приехать сюда. Нам крайне необходимы ваши помощь и совет. Но люди в этой комнате являются моими ближайшими советниками.
Кто – я?
– Полковник Брекинридж – мой адвокат и один из самых близких моих друзей, – продолжал он. – Полковник Шварцкопф возглавляет полицию штата, и этот вопрос находится в его юрисдикции.
Айри сказал:
– При всем нашем уважении к полковнику Шварцкопфу, в методах, используемых полицией штата, имели место многочисленные недостатки.
– Неужели? – с презрительной холодностью проговорил Шварцкопф. – Например, какие?
– Ваш специалист по дактилоскопированию, – сказал Айри, повернувшись к нахмуренному Шварцкопфу, – не сумел обнаружить скрытых отпечатков на письме с предложением заплатить выкуп, на конверте, на лестнице, на стамеске, на окне, на кроватке и на игрушках ребенка.
– Пришлось прислать человека со стороны, – вмешался Уилсон, – чтобы он попытался еще раз... и он обнаружил массу всяких отпечатков, помимо отпечатков пальцев ваших полицейских. На одной лестнице обнаружилось от тридцати до сорока отпечатков.
– Вы отослали эти отпечатки в Вашингтон? – спросил Айри Шварцкопфа. – В ФБР есть огромная коллекция отпечатков пальцев известных преступников.
– Это дело не относится к федеральной юрисдикции, – холодно ответил Шварцкопф.
Самовлюбленные кретины. Жизнь ребенка находится под угрозой, а они здесь права качают.
– Полковник Шварцкопф остается, джентльмены, – сказал Линдберг. – Вы можете не соглашаться с его методами, но он в конце концов несет ответственность за это дело.
Старшим здесь является все-таки Линдберг, подумал я.
– А как насчет Геллера? – вяло проговорил Уилсон.
Эти чинуши из министерства финансов немного знали меня. Я принимал небольшое участие в их расследовании по делу Капоне в Чикаго. Они принимали небольшое участие в процессе над Джеком Линглом.
Линдберг кивнул мне и сдержанно улыбнулся.
Айри и Уилсон были типичными представителями правоохранительных органов, и галстуки разного цвета не делали их менее похожими: обоим было за сорок, оба в темных круглых очках, как у Роберта Вулси из комедийной труппы Уилера и Вулси, у обоих мрачные физиономии, квадратные челюсти, темные волосы, оттопыренные уши – они были одинаковыми, как пара носков.
Айри был старшим: он был руководителем группы разведки Налогового управления. Чтобы различить их, нужно было посмотреть им на головы: Уилсон был лысоват и числился при Айри старшим агентом.
Увидев меня, они обменялись невыразительными взглядами, но в этой невыразительности было более чем достаточно презрения.
Айри шагнул вперед и, чуть скривив в улыбке губы, протянул Линдбергу руку и сказал:
– Большая честь встретиться с вами, полковник. Жаль, что мы не познакомились с вами при других обстоятельствах. Это агент Уилсон.
Уилсон подошел и пожал руку Линдбергу со словами:
– Для меня большая честь познакомиться с вами, полковник.
Линдберг предложил им сесть, и когда Брекинридж положил трубку, занял свое место за столом. Брекинридж, словно фельдмаршал, стал сзади и слева от него. Мы со Шварцкопфом сели сбоку.
Айри положил шляпу на колени и обвел кабинет взглядом, ясно давая понять, что в нем слишком много бесполезных наблюдателей.
– Я думаю, полковник, – сказал он вкрадчивым голосом, – что нам может потребоваться некоторая конфиденциальность.
Линдберг посмотрел налево, потом на Айри и простодушно сказал:
– Дверь закрыта.
Уилсон проговорил с нетерпением:
– Полковник, нам действительно нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
На лице Линдберга появилась несколько усталая улыбка.
– Джентльмены, мне трудно выразить, как я рад и благодарен вам, что вы пожертвовали воскресеньем, чтобы приехать сюда. Нам крайне необходимы ваши помощь и совет. Но люди в этой комнате являются моими ближайшими советниками.
Кто – я?
– Полковник Брекинридж – мой адвокат и один из самых близких моих друзей, – продолжал он. – Полковник Шварцкопф возглавляет полицию штата, и этот вопрос находится в его юрисдикции.
Айри сказал:
– При всем нашем уважении к полковнику Шварцкопфу, в методах, используемых полицией штата, имели место многочисленные недостатки.
– Неужели? – с презрительной холодностью проговорил Шварцкопф. – Например, какие?
– Ваш специалист по дактилоскопированию, – сказал Айри, повернувшись к нахмуренному Шварцкопфу, – не сумел обнаружить скрытых отпечатков на письме с предложением заплатить выкуп, на конверте, на лестнице, на стамеске, на окне, на кроватке и на игрушках ребенка.
– Пришлось прислать человека со стороны, – вмешался Уилсон, – чтобы он попытался еще раз... и он обнаружил массу всяких отпечатков, помимо отпечатков пальцев ваших полицейских. На одной лестнице обнаружилось от тридцати до сорока отпечатков.
– Вы отослали эти отпечатки в Вашингтон? – спросил Айри Шварцкопфа. – В ФБР есть огромная коллекция отпечатков пальцев известных преступников.
– Это дело не относится к федеральной юрисдикции, – холодно ответил Шварцкопф.
Самовлюбленные кретины. Жизнь ребенка находится под угрозой, а они здесь права качают.
– Полковник Шварцкопф остается, джентльмены, – сказал Линдберг. – Вы можете не соглашаться с его методами, но он в конце концов несет ответственность за это дело.
Старшим здесь является все-таки Линдберг, подумал я.
– А как насчет Геллера? – вяло проговорил Уилсон.
Эти чинуши из министерства финансов немного знали меня. Я принимал небольшое участие в их расследовании по делу Капоне в Чикаго. Они принимали небольшое участие в процессе над Джеком Линглом.
Линдберг кивнул мне и сдержанно улыбнулся.