Страница:
- Да ты померла, Катя, пойми ты это. Уже девять часов пять минут. При
чем тут Митька? Он сбег от страху и дурости.
- Поняла, поняла, Василий.
- Гляди, какая ты желтая. Покойница на веки вечные.
И Василек хлопнул дверью.
Скоро пришли супруги Почкаревы, просто так, взглянуть. Старушка не
храпела, не двигалась, не шипела.
- Тяжело видеть все это, - проговорил Почкарев и тут же исчез.
Почкарева же нет - подошла поближе, внимательно заглянула в лицо
Катеринино. Дедок даже испугался и от страха прыгнул в сторону.
- Царствие ей небесное, - задумчиво покачала головой Почкарева. -
Старушка невинная, беззлобная была!
- Она уж теперь в раю! - из угла выкрикнул Василек.
- Это не нам решать, - сурово ответила Почкарева и вышла.
- Ну, что? - тихо-тихо спросила Екатеринушка исчезающими бледными
губами.
Василек подскочил к ней.
- Спи, спи, Екатерина, - умильным голосом проурчал он. - Спи себе
спокойно. Никто тебе не мешает.
Через час пришла Наталья. Отозвала в коридоре Василька.
- Ну, Вася, - зашептала она, - Михаил Семенович так и выпалил: "Да она
уж давно должна помереть. Сколько можно". Но для порядку сестру пришлют,
чтоб удостоверить смерть, тогда и справку подпишет.
- Когда сестра придет?
- Часа через три обещала.
Екатеринушка лежала, как мертвая, хотя никто не приходил наблюдать ее.
Сама по себе лежала мертвецом. Никаких видений уже не было в ее душе.
Прибежал Митя.
- Как дела? - спросил он у матери и кивнул в сторону лжепокойной.
- Подвигаются, - угрюмо ответила Наталья и смахнула слезинку.
Через час старушка шевельнулась. Василек струсил.
- Не надо, Катя, не надо, привыкай. Ждать недолго, скоро схороним.
- Чаю хочу, - громко, на всю комнату сказала Екатерина.
- Многого хочешь, Катя, - осклабился Василек. - Может, тебе еще варенья
дать? Покойницы чай не пьють. Терпи.
- Да ладно, давай я ее напою и поисть чего-нибудь дам, хоть она и
мертвая, - разжалобилась Наталья.
- Ты что, мать? - заорал вдруг Митя. - Вы ей жрать будете давать, а
дерьмо? Что мне ее, из гроба на толчок вытаскивать, что ли, пока она тут
будет валяться? Дядя Василий ведь гроб завтра оформит, у него блат. Но пока
похоронят, я с ней тут с ума сойду. - Митя даже покраснел от злости и стал
бегать по ком-нате.
- Изувер ты, изувер, - заплакала Наталья, - что ж она, без глотка воды
будет три дня в гробу лежать?
- Да, конечно, Наталья, ты права, - смутился Василек. - Небось не
обмочится. Как-нибудь выдержим.
- Выдержите, ну и выдерживайте, - рассвирепел Митя. - А если от гроба
мочой будет вонять или чем еще - на себя пеняйте. Похороны сорвете. Люди
могут догадаться! А я больше таскать ее на горшок не буду, хоть и из гроба.
И он убежал.
- Вот молодежь! - покачал головой Василек. - Все горе на нас, стариков,
сваливают.
Екатеринушка между тем была тиха и не сказала ни единого слова в ответ.
Наталья, в слезах, из ложечки напоила старушку.
Та умилилась и как-то совсем умолкла, даже душевно.
Пришла медсестра. Василек ее близко к кровати, на которой лежала
покойница, не подпущал, но сестра сама по себе еле держалась на ногах от
усталости и чрезмерной работы.
- Ну что тут смотреть, - разозлилась она. - Ясное дело - покойница.
Приходите за справкой завтра утром. Я побегу.
И побежала. Главное было сделано. Справка о смерти почти лежала в
кармане. На следующий день Василек, помахивая этой бумагой перед самым носом
чуть-чуть испугавшейся Катеринушки, говорил ей:
- Ну, теперь все, Катя! Документ есть. Гроб завтра будет. И через
два-три дня схороним.
- И ты отмучаешься, Катя, и мы, - всхлипывала Наталья.
- Я што, я ничаво, - чуть шамкала старушка, лежа, как ее научили, в
позе мертвой.
- Попоить тебя?
- Попои, сестренка, - отвечала старушка. - А то все, все болит. Тяжко.
- Скоро кончится, - заплакал Василек.
Гроб внесли на следующий день. Василек запер дверь на ключ - мало ли
что. В комнате оставались еще Наталья Петровна, Митя и будущая покойница.
- Давай, Митька, помогай. Сначала снесем ее на горшок. А потом в гроб.
- Не мучьте меня! - ответил Митя.
- Да я хочу только на горшок, а не в гроб. В гроб - не сегодня, -
закапризничала вдруг старушка.
- И правда, пусть еще полежит в постели, - вмешалась Наталья. - Зачем
сразу в гроб. Сегодня никого не будет, одни свои. Пусть немного понежится в
кроватке. Последние часы, - она опять жалостливо всплакнула. - Путь-то
далек.
На том и решили. Василек ушел к себе в соседнюю комнату - бредить.
Митька сбежал.
Ночью Катеринушка храпела. И Наталье от этого храпа спалось беспокойно.
К утру старушка во сне вдруг взвизгнула: "Не хочу помирать, не хочу!"
И Наталья, обалдевши, голая встала и села в кресло.
"Наверное, все сорвется", - подумала она.
Но проснулась старушка как ни в чем не бывало и насчет того, чтобы
бунтовать там, ни-ни. Во всем была согласная.
Но внезапно у нее возобновились физические силы. Старушка была как в
ударе, точно в нее влили жизненный эликсир: сама встала с постели и начала
бодренько так ходить, почти бегать по комнате. Этого никто не ожидал.
- Если ты выздоровела, Катя, - заплакала Наталья, - так и живи. А
справку мы разорвем, пусть нас засудят за обман, лишь бы ты жила.
Василек согласно кивнул головой.
- Хоть в тюрьму, а ты живи.
Гроб стоял на столе, рядом с самоваром. Наталья, полуголая от волнения,
сидела в кресле, а Василек с Катеринушкой ходили друг за другом вокруг стола
с гробом.
- Да присядьте вы оба, - вскрикнула Наталья. - В глазах темно от вас.
Они присели у самовара за столом, у той его части, которую не занимал
просторный гроб, сдвинутый почему-то к другому краю.
- Самовар-то вскипел, Наталья, - засуетился Василек. - Напои хоть нас с
покойницей чаем. Она ведь всегда чай любила.
- Чай и живые любят тоже. Кто чай-то не любит, - заворчала Наталья и
разлила по чашкам, как надо. - Живи, Катя, живи, если выздоровела.
- Да как же я вас теперь подведу? - отвечала Катеринушка, облизывая
ложку из-под варенья. - Вас же посадить теперь могут из-за меня. Скажут,
например, фулиганство или еще что... Нет уж, лучше я помру.
- Да ты что? - выпучил глаза Василек. - Тюрьма - она все же лучше
могилы. Подумаешь, больше года не дадут. Стерпим. А то и отпустят, не примут
в тюрьму. Все бывает.
- Я теперь помирать охотница стала, - задумчиво проговорила
Катеринушка, отхлебывая крепкий чай. - Хлебом меня не корми.
- С ума сошла, - брякнула Наталья. - Если безнадежно с болью, то,
конечно, лучше помереть, а если выздоровела, то чего же не попрыгать и не
подумать на воле. Земля-то большая.
- Не пойму я себя, - тихонько заплакала Катерина. - Куда мне теперь
идтить? К живым или к мертвым? К вам или к прадеду? Помнишь его, Наталья?
- Помню.
- Я подумаю, - сказала Катеринушка, - но вас все равно не подведу.
Чего-нибудь решим.
Василек и Наталья переглянулись. Наталья закрыла глаза.
- Нет, ты живи, Катя, живи, - тихо сказала Наталья.
- Я и живу, хоть и покойница, - прошамкала старушка и стала двигаться
вокруг стола.
Вскоре она так же внезапно, как почувствовала ранее прилив сил,
ослабела. И ослабела уже как-то качественно иначе, по-особому.
- Нет, то был обман, с силушкой-то, - проскрипела Катерина. - Слабею я.
Это конец, Наташа.
- И что? - хрипло спросила Наталья.
- А что? Лягу в гроб, как задумали...
- Может, не стоит? - осведомился Василек.
- А чево? Обман был с силою, и все, - старушка, задумавшись, еле-еле
двигалась по комнате, хватаясь за стулья. - Ох, упаду сейчас. Насовсем, -
чуть слышно сказала она.
Ее уложили. Катеринушке становилось все хуже и хуже.
Вдруг старушка, словно набравшись последних сил, проговорила:
- Хочу в гроб. Но сама. Кладите гроб на пол, как корыто. Я лягу в него.
А вы потом перенесите меня на стол.
Старушка вскочила. Гроб поставили на пол перед ней.
- Премудрость прости, - вдруг тихо-тихо проговорила Катеринушка и
нырнула живая в гроб.
После этого как-то по-вечному затихла. Василек закряхтел. С трудом
родственнички подняли гроб на стол. Украсили, как полагается, цветами. Митя
вдруг зарыдал. Старушка открыла один глаз и посмотрела на него.
- Уймись, Митя, не шуми, - засуетился Василек. - Все сорвешь нам. Не
тревожь старушку... Чего ревешь как медведь? Убегай отсюдова подальше!
Митя опять сбежал.
На следующий день пришли какие-то отдаленные подруги.
- Помогать нам не надо! И сочувствовать тоже! Чего пришли-то?
Выкатывайтесь, - осмелился на них Василек.
Но Наталья задушевно не согласилась с ним, подруги постояли, посидели
минут десять и ушли.
- Не суетись так, дедуля, - всплакнула она. - Тишина должна быть в
доме, в конце концов. Из уважения к покойнице. Ведь сестра она мне родная...
Хам.
Василек обиделся и ушел. Наталья вышла в туалет. Внезапно дверь тихо
приоткрылась, и в комнату влез, слегка постанывая, младенец Никифор. Он
тихонько подошел к ложу Екатерины Петровны. Старушка скорбно вытянула руку
из гроба и ласково потрепала его по щеке. Никифор не удивился - для него и
так мир был как плохая сказка. Он изумился бы скорее, если б рука не
протянулась. Но он пожалел старушку, думая, что жалеть надо даже пенек.
Покойница пожала на прощание его слабенькую ручку. Глаза младенца
засветились. Он что-то прошептал, но старушка ничего не поняла.
Наталья, возвращаясь из клозета, встретила его уже в коридоре.
- Что ты тут шляешься без отца, без матери, кретин! - набросилась она
на ребенка. - Ты что, к мертвой заходил? Отвечай, заходил ли к мертвой?
Никифор посмотрел в сторону, и Наталья Петровна решила почему-то, что
он полоумный.
- Колдун, сумасшедший ребенок и покойница - вот жильцы нашего дома, -
взвизгнула она. - Хватит уже, хватит! Пшел домой, маленький!
Никифор никому не рассказал о своем свидании. Он незаметно не раз
приходил и в последующие дни к ложу полумертвой, и веки Катеринушки
подрагивали, но она уже не открывала глаз, а только не шурша высовывала
желтую руку из гроба и трепала ею младенца по щеке и всегда пожимала ему
ручку на прощание. Младенец взрослел, но по-особому. Только как-то отяжелела
его голова. А лицо "покойницы" во время его посещения светлело.
В остальном Катеринушка ничем не выдавала себя, не болтала уже о
пустяках с сестрою и братом, а молчала и молчала, уходя в непонятную тишину.
Никаких мыслей уже не было в ее душе, словно душа ее провалилась в пустоту.
И было ей холодно и покойно.
Настало время похорон. Сначала повезли в церковь.
Василек старался держать крышку гроба в стороне - чтоб не спугнуть
старушку. Но никто не обращал на детали внимания - да и народу никого почти.
Только одна девица, пришедшая неизвестно откуда, твердила, что все -
обман, и тем перепугала родственников.
Но потом оказалось, что она имела в виду общий обман во Вселенной, а не
Екатеринушку. Сама же старушонка оставалась смирная, даже как-то чересчур,
во своем гробу.
"Подохла она, что ли? - вертелось в уме Мити. - Ну хоть бы вякнула
что-нибудь, дала знать, что жива, а то совсем голова кругом идет. Не
поймешь, кто живой, а кто мертвый. И ведь всегда была такой стервой".
В церкви все сначала шло как надо. Но потом произошла нехорошая
заминка. Батюшка прочитал положенные молитвы, но в какое-то мгновение вдруг
увидел, что покойница неожиданно открыла один глаз, а потом быстро закрыла
его, словно испугавшись.
Он подумал, что ему почудилось. Но спустя минуты три он заметил, что
покойница опять открыла глаз и подмигнула - кому, непонятно.
Батюшка решил, что его смущают бесы. Он был так смирен, что не мог в
чем-либо сомневаться.
Довольно опасно было целовать лжепокойницу, самозванку, можно сказать,
и вообще прикасаться к ней при окончательном прощании. Митя ловко увильнул
от этого, Василек приложился, а Наталья ухитрилась даже шепнуть в ухо
сестрице: "Терпи, Катеринушка, терпи!" У старушки не дрогнул ни один мускул
на почерневшем лице. Остальных - а было их-то всего трое, включая странную
девицу, не допустили уговором до Катерининого лица.
"Она ведь брезгливая была, - опасаясь, думал дед Василек. - Чужой
полезет лизнуть, она еще плюнет ему в харю. То-то будет скандал".
Далее все пошло как по маслу. Провожающие двинулись к кладбищу на
потрепанном автобусе. Василек суетливо побаивался момента, когда неизбежно
надо будет закрыть гроб крышкою. Но Наталья Петровна шепнула ему, что-де они
с Митей еще в квартире отрепетировали этот момент. И действительно, на
похоронах все сошло с рук, старушка не вздрогнула, не завопила, а из
осторожности Василек незаметно оставил ей щелку, чтоб старушка совсем не
задохнулась.
- Как бы чего не вышло раньше времени, - шептал Наталье дедок. - Вдруг
она не захочет, если начнет задыхаться. Уж когда будут забивать гроб, у
могилы, - это недолго и надежней как-то. Тут уж не повернешь назад.
- Помолчал бы, - оборвала его заплаканная Наталья. - Помолился бы лучше
о ее душе.
Стояла осень, уже выпал ранний снег, и на кладбище было одиноко и
прохладно. Дул ветер, и деревья, качаясь, словно прощались с людьми. За
деревьями виднелась бесконечная даль - но уже не даль кладбища, а иная,
бескрайняя, русская, завораживающая и зовущая в отдаленно-вечную, еще никому
не открытую жизнь.
Процессия вяло подходила к концу. "Умерла уже Катерина или нет?" -
робко думала Наталья, пока шли к могиле. По крайней мере, гроб молчал.
Но нервному Васильку казалось, что крышка гроба вот-вот приоткроется и
старушка оттудова неистово завопит. Но все было тихо.
Гроб поставили на краю могилы. Пора было забивать крышку.
- Критический момент, - шепнул Василек. - Вдруг она не выдержит?
- Да уснула она уже, уснула, - ответил полупьяный Митя.
Крышку забивали так, что у Натальи и Василька стало дурно с сердцем.
"Каково-то ей, - подумала Наталья, - бедная, бедная... И меня так же
забьют". Неожиданно для себя она вдруг прильнула к гробу. И тогда ей
почудилось, что из гроба доносятся проклятья. Страшные, грозные, но не ей, а
всему миру. Наталья отпрянула.
- Ты ничего не слышал? - шепнула она деду.
- Не сходи с ума-то! - прошипел Василек. - Она уже задохнулась. Кругом
одна тишина. Мышь бы пробежала, и то слышно.
- Отмучилась, несчастная, - заплакала Наталья. - Как страдала от
всего!.. А нам еще мучиться.
- Не скули, - оборвал Василек.
Дунул дикий порыв ветра, потом еще и еще. Показалось, что он вот-вот
сбросит гроб в могилу. Но гроб спокойно опустили туда могильщики, и
посыпалась мать-земля в яму, стуча о гроб. Словно кто-то бился в него как в
забитую дверь...
Душа Катерины отделилась от тела. Сознание - уже иное - возвращалось к
ней. Но она ничего не понимала: ни того, что теперь, после смерти,
происходит с ней, ни того, что было вокруг...
Великий Дух приближался к Земле. В своем вихре - в одно из мгновений -
он увидел маленькую, влекомую Бездной, никем не замеченную мушку - душу
Катерины, и поманил ее. Она пошла на зов.
У хмуренького, невеселого мальчика Вовы родилась сестра. Ну, сестра как
сестра - толстенькая, розовая и мокрая, как пот от страха. И на мир она не
смотрела, а только дрыгала ножкой. Все живое суетилось вокруг нее: мама
забросила бить папу кастрюлей по морде, а папа забросил свою карьеру. А
бабушке Федосье перестали сниться ее сны про сумасшедших. Даже котенок
Теократ стал почему-то побаиваться мышей.
Но особое изменение произошло у мальчика Вовы. Раньше он ни на что не
обращал внимания, а кино считал выдумкой. Но с рождением сестры стал
понемногу настораживаться, точно случилось что-то большое, вроде прилета
марсиан или венерян.
Ушки его теперь раскраснелись, он подолгу запирался в уборной, что-то
вычислял, а когда все взрослые толпились вокруг сестры, забивался в угол и
оттуда смотрел, как смотрит, например, собака на электрический двигатель.
- Вова так робок, что боится даже своей сестры-младенца, - говорил по
этому поводу папа Кеша своему лечащему психнатру.
Но так как все были заняты своей девочкой Ниночкой, то Вову особенно
никто не замечал. Даже котенок Теократ.
А между тем мальчик Вова беседовал со своей сестрой. Когда в комнате
ненадолго никого не было, он подбирался к ее колыбельке и урчал.
Девочка Нина глядела на него ясно и доверчиво. Она, наверное, считала
его истуканом, пришедшим с того света. И поэтому строила ему глазки. Но
мальчик Вова подходил к ней не с добрыми намерениями.
Надо сказать, что колыбелька Ниночки стояла почти на подоконнике, у
открытого окна. А этаж был седьмой. Дело происходило летом, и мама Дуся
считала: пусть дитя овевает свежий воздух. Она верила в открытый мир.
Однажды все взрослые, обступив Ниночку, верещали: "У, ты моя
пуль-пулька, у, ты мой носик, у, ты моя колбаска", - а на Вову даже не
поглядели, не говоря уже о том, чтобы сказать ему что-нибудь ласковое.
Мальчик Вова так рассердился, что решил тихонько спихнуть Ниночку на улицу,
в открытый мир, как только все уйдут. Он возненавидел сестренку за то, что
ей все уделяли внимание, а на его долю остался шиш. Но теперь его терпение
лопнуло. Особенно уязвило поведение папы Кеши. С давних пор мальчик Вова
считал папу Кешу Богом и очень любил, когда Бог его согревал. А когда
божество повернулось к нему задницей, мальчик Вова внутренне совсем зарыдал.
Только никто не видел его слез, кроме крыс и маленьких домовых, прячущихся в
клозете.
И вот когда в комнате никого не осталось, мальчик Вова на цыпочках,
оборотившись на свою тень, подкрался к люлечке с Ниночкой. Лю-лю-лю,
люлечка. Несомненно, он туг же спихнул бы сестренку в открытый мир, но
произошла некоторая заминка. Не успел Вова приложить свои игрушечные нежные
ручки, чтоб опрокинуть дитя, как в последний момент вдруг заинтересовался ее
личиком. Дитя в этот миг было особенно радостно и прямо улыбалось Бог знает
чему, махая ножками.
- Ишь, точно мое отражение в зеркале, - заключил мальчик Вова. - Но в
то же время ведь это не я, - успокоился он.
Вовик ухмыльнулся и хотел было уже опрокинуть дитя, но в этот момент
вошла улыбающаяся мама Дуся. Мальчик кивнул ей и незаметно отошел в угол.
"Недаром говорят взрослые, что сразу никогда ничего не получается", -
подумал Вова, засунув руки в карманы и делая вид, что рассматривает
картинки.
Он был рационалист и любил доводить дело до конца.
- Ты надолго ли? - спросил он через несколько минут уходящую маму Дусю.
- За молоком, - ответила та.
На сей раз Вову не отвлекали всякие шалости.
Он ретиво подбежал к люльке и изо всех сил толкнул ее, как буку. Дитя
летело вниз как-то рассыпчато, всe в белом белье, только ручонки вроде бы
махали из-под одеяла. Вова настороженно наблюдал из окна. "А вдруг не
разобьется", - думал он.
Но дитя, шлепнувшись, больше не двигалось. Вовику даже показалось, что
лучи солнца непринужденно и разговорчиво играют на этой застывшей кучке. И
она - эта кучка - словно веселится в ответ всеми цветами весны и радости.
Он, пошалив, погрозил ей пальчиком.
Когда вернулись родители, то, натурально, им стало нехорошо. Даже очень
нехорошо. Все было вполне естественно. Мальчика Вову тут же спрятали в
другую комнату, чтоб не напугать. Бабушка Федосья ссылалась на свои
сумасшедшие сны, папа Кеша - на ветер, а мама Дуся ни на что не ссылалась:
она не помнила даже себя.
Но зато потом, через несколько недель, когда все угомонилось и
очистилось, родители души не чаяли в Вовике. "Ты наш единственный", -
говорили они ему. Жизнь его пошла как в хорошей сказке про детей. Все
ухаживали за ним, одевали, давая волю ручкам, закармливали и дарили ласку,
нежность и поцелуи. Мальчик рос, как дом. Только иногда он пугался, что
кто-то Невидимый спихнет его с седьмого этажа, как он столкнул сестренку. Но
ведь невидимое существовало и раньше, до того как он ее спихнул.
"Все равно от невидимого никуда не денешься", - вздыхал мальчик Вова и
продолжал наслаждаться своей жизнью.
Семен Петрович, сорокалетний толстоватенький мужчина, уже два года
страдающий раком полового члена, решил жениться.
Предложил он свою руку женщине лет на десять моложе его, к тому же
очень любившей уют. Он ничего не скрыл от невесты, упирал только на то,
что-де еще долго-долго проживет.
Свадьбу договорились справлять лихо, но как-то по-серьезному. Всяких
там докторов или шарлатанов отказались взять. Набрали гостей по принципу
дружбы, но, чтобы отключиться от нахальства и любознательности внешнего
мира, место облюбовали уединенное, за городом, на отшибе. Там стоял только
домишко родственника Ирины Васильевны, а кругом был лес. Ехали туда хохоча,
на стареньком автобусе, ходившем раз в два дня.
Домишко был действительно мрачноват и удивил всех своей
отъединенностью.
- Первый раз на свадьбе в лесу бываю, - заявил Антон, друг Семена
Петровича.
- Для таких дел все-таки повеселее надо было место сыскать, - заметил
насмешник Николай, школьный приятель Ирины Васильевны.
- Окна в нем и то черны, - удивилась Клеопатра Ивановна, сотрудница
Семена Петровича по позапрошлой работе.
- А мы все это развеселим, - сказал толстяк Леонтий, поглаживая брюшко.
Туг как тут оказалась собачка, точно пришедшая из лесу. Народу всего
собралось не шибко - человек двадцать, так как задумали, - и все быстро
нашли общий язык.
Закуски было видимо-невидимо: старушка Анатольевна, родственница Ирины
Васильевны, еще заранее сорганизовала еду.
Начали с пирогов и с крика: "Горько, горько!" Семен Петрович сразу же
буйно поцеловал свою Ирину, прямо-таки впился в нее. "Ну и ну", - почему-то
подумала она.
Шум вокруг невесты и жениха стоял невероятный. Ирина робко отвечала на
поцелуи. Вообще-то, она была безответна, и ей все равно было, за кого
выходить замуж, лишь бы жених был на лицо пригожий и не слишком грустный.
Грустью же Семен Петрович никогда не отличался.
Молодым налили по стакану водки, как полагается.
После первых глотков особенно оживился толстяк Леонтий.
- Я жить хочу! - закричал он на всю комнату, из которой состоял этот
домик. В углу были только печка и темнота.
- Да кто ж тебе мешает, жить-то? - выпучил на него глаза мужичок
Пантелеймон. - Живешь и живи себе!
- Много ты понимаешь в жизни, - прервала его старушка Анатольевна. -
Леонтий другое имеет в виду. Он хочет жизни необъятной... не такой.
И она тут же задремала.
Звенели стаканы, везде раздавались стуки, хрипы. Было мрачно и весело.
Свет - окна были махонькие - с трудом попадал внутрь домика, а
электричества здесь не любили.
- Молодым надо жить и жить, пусть Сема наш хворый, это ничего, кто в
наше время здоров! - завизжала вдруг старушка Анатольевна, пробудясь.
Ее слушали снисходительно. Круглый резвый подросток лег четырнадцати,
непонятно как попавший на эту свадьбу, плюнул ей в затылок. И сказал, что он
еще, например, и не родился.
Его сурово оборвали.
Часа через два-три веселье стало почему-то потише и посмиреннее.
Толстячок поглаживал себе брюшко, а Антон, друг Семена Петровича,
рассказывал:
- Я, когда со своей женой разошелся, все куклы ее поленом угробил.
Откуда у вашей жены были куклы? Сколько ей было лет? - чуть-чуть
разинула рот от удивления Клеопатра Ивановна, сотрудница Семена по
позапрошлой работе.
- Как хошь, так и понимай, - оборвал ее Антон. - Я повторяю: всем ее
куклам я головы разбил. Лучшую выбросил на по мойку: пусть детишки поиграют.
На другом конце стола началось неестественное оживление. Николай,
школьный приятель Иры, обнимался с девушкой, до странности похожей на него,
как будто она была его двойник, но только в женском виде.
Собачка норовила пролезть куда-то между их рук и помешать.
На левом конце стола, возле Семена Петровича, поднялся, желая
произнести тост, высокий седой старик. Но тост не произнес, и только
вымолвил:
- Пропали!
Внезапно Семен Петрович умер. Это случилось мгновенно, он просто
опустил голову и онеподвижел на своем кресле, точно стал с ним одним
существом. Не все сразу поняли, что случилось, но неподвижность увидели все.
Тот самый круглый резвый подросток лет четырнадцати подбежал и дернул Семена
Петровича за нос, чтобы тот подскочил. Но Семен Петрович не подскочил и даже
не пошевелился. Только Ирина Васильевна распознала сразу, что муж умер, и
заревела, глядя прямо перед собой.
Полная растерянность и вместе с тем остолбенелость наконец овладели
всеми. Нашедшийся все-таки среди гостей полудоктор подтвердил, приложившись,
что Семен Петрович умер. Водки и закуски оставалось еще на столе необычайно,
к тому же уходить никто не хотел. Да и куда было уходить? За окном дикая
темень, телефона нет, автобуса долго не будет. С трупом Семена Петровича
тоже ничего нельзя было придумать. В домишке лишнего помещения, куда его
можно было бы положить, не существовало, невеста же была запугана, и мысли
мешались в ее мозгу. Ей вдруг опять стало казаться, что Сема, напротив, жив
и только так присмирел около нее.
Антон предложил вынести Семена Петровича во двор, но его никто не
поддержал.
- Кому охота такого тащить! - плаксиво заверещала одна женщина.
- Да и зверье может съесть, - подтвердила Клеопатра Ивановна. - Его
ведь хоронить надо потом.
- Какое же тут зверье может быть?! - донельзя испугался толстяк
Леонтий. - Что вы людей-то зазря с ума сводите, - набросился он на Клеопатру
Ивановну и даже чуть не ущипнул ее, для верности.
- Что же делать с трупом? - раздавались кругом голоса.
Кто-то даже выпил стакан водки с горя и предложил другому.
- Да пусть сидит, кому он мешает, - вдруг громко высказался один из
чем тут Митька? Он сбег от страху и дурости.
- Поняла, поняла, Василий.
- Гляди, какая ты желтая. Покойница на веки вечные.
И Василек хлопнул дверью.
Скоро пришли супруги Почкаревы, просто так, взглянуть. Старушка не
храпела, не двигалась, не шипела.
- Тяжело видеть все это, - проговорил Почкарев и тут же исчез.
Почкарева же нет - подошла поближе, внимательно заглянула в лицо
Катеринино. Дедок даже испугался и от страха прыгнул в сторону.
- Царствие ей небесное, - задумчиво покачала головой Почкарева. -
Старушка невинная, беззлобная была!
- Она уж теперь в раю! - из угла выкрикнул Василек.
- Это не нам решать, - сурово ответила Почкарева и вышла.
- Ну, что? - тихо-тихо спросила Екатеринушка исчезающими бледными
губами.
Василек подскочил к ней.
- Спи, спи, Екатерина, - умильным голосом проурчал он. - Спи себе
спокойно. Никто тебе не мешает.
Через час пришла Наталья. Отозвала в коридоре Василька.
- Ну, Вася, - зашептала она, - Михаил Семенович так и выпалил: "Да она
уж давно должна помереть. Сколько можно". Но для порядку сестру пришлют,
чтоб удостоверить смерть, тогда и справку подпишет.
- Когда сестра придет?
- Часа через три обещала.
Екатеринушка лежала, как мертвая, хотя никто не приходил наблюдать ее.
Сама по себе лежала мертвецом. Никаких видений уже не было в ее душе.
Прибежал Митя.
- Как дела? - спросил он у матери и кивнул в сторону лжепокойной.
- Подвигаются, - угрюмо ответила Наталья и смахнула слезинку.
Через час старушка шевельнулась. Василек струсил.
- Не надо, Катя, не надо, привыкай. Ждать недолго, скоро схороним.
- Чаю хочу, - громко, на всю комнату сказала Екатерина.
- Многого хочешь, Катя, - осклабился Василек. - Может, тебе еще варенья
дать? Покойницы чай не пьють. Терпи.
- Да ладно, давай я ее напою и поисть чего-нибудь дам, хоть она и
мертвая, - разжалобилась Наталья.
- Ты что, мать? - заорал вдруг Митя. - Вы ей жрать будете давать, а
дерьмо? Что мне ее, из гроба на толчок вытаскивать, что ли, пока она тут
будет валяться? Дядя Василий ведь гроб завтра оформит, у него блат. Но пока
похоронят, я с ней тут с ума сойду. - Митя даже покраснел от злости и стал
бегать по ком-нате.
- Изувер ты, изувер, - заплакала Наталья, - что ж она, без глотка воды
будет три дня в гробу лежать?
- Да, конечно, Наталья, ты права, - смутился Василек. - Небось не
обмочится. Как-нибудь выдержим.
- Выдержите, ну и выдерживайте, - рассвирепел Митя. - А если от гроба
мочой будет вонять или чем еще - на себя пеняйте. Похороны сорвете. Люди
могут догадаться! А я больше таскать ее на горшок не буду, хоть и из гроба.
И он убежал.
- Вот молодежь! - покачал головой Василек. - Все горе на нас, стариков,
сваливают.
Екатеринушка между тем была тиха и не сказала ни единого слова в ответ.
Наталья, в слезах, из ложечки напоила старушку.
Та умилилась и как-то совсем умолкла, даже душевно.
Пришла медсестра. Василек ее близко к кровати, на которой лежала
покойница, не подпущал, но сестра сама по себе еле держалась на ногах от
усталости и чрезмерной работы.
- Ну что тут смотреть, - разозлилась она. - Ясное дело - покойница.
Приходите за справкой завтра утром. Я побегу.
И побежала. Главное было сделано. Справка о смерти почти лежала в
кармане. На следующий день Василек, помахивая этой бумагой перед самым носом
чуть-чуть испугавшейся Катеринушки, говорил ей:
- Ну, теперь все, Катя! Документ есть. Гроб завтра будет. И через
два-три дня схороним.
- И ты отмучаешься, Катя, и мы, - всхлипывала Наталья.
- Я што, я ничаво, - чуть шамкала старушка, лежа, как ее научили, в
позе мертвой.
- Попоить тебя?
- Попои, сестренка, - отвечала старушка. - А то все, все болит. Тяжко.
- Скоро кончится, - заплакал Василек.
Гроб внесли на следующий день. Василек запер дверь на ключ - мало ли
что. В комнате оставались еще Наталья Петровна, Митя и будущая покойница.
- Давай, Митька, помогай. Сначала снесем ее на горшок. А потом в гроб.
- Не мучьте меня! - ответил Митя.
- Да я хочу только на горшок, а не в гроб. В гроб - не сегодня, -
закапризничала вдруг старушка.
- И правда, пусть еще полежит в постели, - вмешалась Наталья. - Зачем
сразу в гроб. Сегодня никого не будет, одни свои. Пусть немного понежится в
кроватке. Последние часы, - она опять жалостливо всплакнула. - Путь-то
далек.
На том и решили. Василек ушел к себе в соседнюю комнату - бредить.
Митька сбежал.
Ночью Катеринушка храпела. И Наталье от этого храпа спалось беспокойно.
К утру старушка во сне вдруг взвизгнула: "Не хочу помирать, не хочу!"
И Наталья, обалдевши, голая встала и села в кресло.
"Наверное, все сорвется", - подумала она.
Но проснулась старушка как ни в чем не бывало и насчет того, чтобы
бунтовать там, ни-ни. Во всем была согласная.
Но внезапно у нее возобновились физические силы. Старушка была как в
ударе, точно в нее влили жизненный эликсир: сама встала с постели и начала
бодренько так ходить, почти бегать по комнате. Этого никто не ожидал.
- Если ты выздоровела, Катя, - заплакала Наталья, - так и живи. А
справку мы разорвем, пусть нас засудят за обман, лишь бы ты жила.
Василек согласно кивнул головой.
- Хоть в тюрьму, а ты живи.
Гроб стоял на столе, рядом с самоваром. Наталья, полуголая от волнения,
сидела в кресле, а Василек с Катеринушкой ходили друг за другом вокруг стола
с гробом.
- Да присядьте вы оба, - вскрикнула Наталья. - В глазах темно от вас.
Они присели у самовара за столом, у той его части, которую не занимал
просторный гроб, сдвинутый почему-то к другому краю.
- Самовар-то вскипел, Наталья, - засуетился Василек. - Напои хоть нас с
покойницей чаем. Она ведь всегда чай любила.
- Чай и живые любят тоже. Кто чай-то не любит, - заворчала Наталья и
разлила по чашкам, как надо. - Живи, Катя, живи, если выздоровела.
- Да как же я вас теперь подведу? - отвечала Катеринушка, облизывая
ложку из-под варенья. - Вас же посадить теперь могут из-за меня. Скажут,
например, фулиганство или еще что... Нет уж, лучше я помру.
- Да ты что? - выпучил глаза Василек. - Тюрьма - она все же лучше
могилы. Подумаешь, больше года не дадут. Стерпим. А то и отпустят, не примут
в тюрьму. Все бывает.
- Я теперь помирать охотница стала, - задумчиво проговорила
Катеринушка, отхлебывая крепкий чай. - Хлебом меня не корми.
- С ума сошла, - брякнула Наталья. - Если безнадежно с болью, то,
конечно, лучше помереть, а если выздоровела, то чего же не попрыгать и не
подумать на воле. Земля-то большая.
- Не пойму я себя, - тихонько заплакала Катерина. - Куда мне теперь
идтить? К живым или к мертвым? К вам или к прадеду? Помнишь его, Наталья?
- Помню.
- Я подумаю, - сказала Катеринушка, - но вас все равно не подведу.
Чего-нибудь решим.
Василек и Наталья переглянулись. Наталья закрыла глаза.
- Нет, ты живи, Катя, живи, - тихо сказала Наталья.
- Я и живу, хоть и покойница, - прошамкала старушка и стала двигаться
вокруг стола.
Вскоре она так же внезапно, как почувствовала ранее прилив сил,
ослабела. И ослабела уже как-то качественно иначе, по-особому.
- Нет, то был обман, с силушкой-то, - проскрипела Катерина. - Слабею я.
Это конец, Наташа.
- И что? - хрипло спросила Наталья.
- А что? Лягу в гроб, как задумали...
- Может, не стоит? - осведомился Василек.
- А чево? Обман был с силою, и все, - старушка, задумавшись, еле-еле
двигалась по комнате, хватаясь за стулья. - Ох, упаду сейчас. Насовсем, -
чуть слышно сказала она.
Ее уложили. Катеринушке становилось все хуже и хуже.
Вдруг старушка, словно набравшись последних сил, проговорила:
- Хочу в гроб. Но сама. Кладите гроб на пол, как корыто. Я лягу в него.
А вы потом перенесите меня на стол.
Старушка вскочила. Гроб поставили на пол перед ней.
- Премудрость прости, - вдруг тихо-тихо проговорила Катеринушка и
нырнула живая в гроб.
После этого как-то по-вечному затихла. Василек закряхтел. С трудом
родственнички подняли гроб на стол. Украсили, как полагается, цветами. Митя
вдруг зарыдал. Старушка открыла один глаз и посмотрела на него.
- Уймись, Митя, не шуми, - засуетился Василек. - Все сорвешь нам. Не
тревожь старушку... Чего ревешь как медведь? Убегай отсюдова подальше!
Митя опять сбежал.
На следующий день пришли какие-то отдаленные подруги.
- Помогать нам не надо! И сочувствовать тоже! Чего пришли-то?
Выкатывайтесь, - осмелился на них Василек.
Но Наталья задушевно не согласилась с ним, подруги постояли, посидели
минут десять и ушли.
- Не суетись так, дедуля, - всплакнула она. - Тишина должна быть в
доме, в конце концов. Из уважения к покойнице. Ведь сестра она мне родная...
Хам.
Василек обиделся и ушел. Наталья вышла в туалет. Внезапно дверь тихо
приоткрылась, и в комнату влез, слегка постанывая, младенец Никифор. Он
тихонько подошел к ложу Екатерины Петровны. Старушка скорбно вытянула руку
из гроба и ласково потрепала его по щеке. Никифор не удивился - для него и
так мир был как плохая сказка. Он изумился бы скорее, если б рука не
протянулась. Но он пожалел старушку, думая, что жалеть надо даже пенек.
Покойница пожала на прощание его слабенькую ручку. Глаза младенца
засветились. Он что-то прошептал, но старушка ничего не поняла.
Наталья, возвращаясь из клозета, встретила его уже в коридоре.
- Что ты тут шляешься без отца, без матери, кретин! - набросилась она
на ребенка. - Ты что, к мертвой заходил? Отвечай, заходил ли к мертвой?
Никифор посмотрел в сторону, и Наталья Петровна решила почему-то, что
он полоумный.
- Колдун, сумасшедший ребенок и покойница - вот жильцы нашего дома, -
взвизгнула она. - Хватит уже, хватит! Пшел домой, маленький!
Никифор никому не рассказал о своем свидании. Он незаметно не раз
приходил и в последующие дни к ложу полумертвой, и веки Катеринушки
подрагивали, но она уже не открывала глаз, а только не шурша высовывала
желтую руку из гроба и трепала ею младенца по щеке и всегда пожимала ему
ручку на прощание. Младенец взрослел, но по-особому. Только как-то отяжелела
его голова. А лицо "покойницы" во время его посещения светлело.
В остальном Катеринушка ничем не выдавала себя, не болтала уже о
пустяках с сестрою и братом, а молчала и молчала, уходя в непонятную тишину.
Никаких мыслей уже не было в ее душе, словно душа ее провалилась в пустоту.
И было ей холодно и покойно.
Настало время похорон. Сначала повезли в церковь.
Василек старался держать крышку гроба в стороне - чтоб не спугнуть
старушку. Но никто не обращал на детали внимания - да и народу никого почти.
Только одна девица, пришедшая неизвестно откуда, твердила, что все -
обман, и тем перепугала родственников.
Но потом оказалось, что она имела в виду общий обман во Вселенной, а не
Екатеринушку. Сама же старушонка оставалась смирная, даже как-то чересчур,
во своем гробу.
"Подохла она, что ли? - вертелось в уме Мити. - Ну хоть бы вякнула
что-нибудь, дала знать, что жива, а то совсем голова кругом идет. Не
поймешь, кто живой, а кто мертвый. И ведь всегда была такой стервой".
В церкви все сначала шло как надо. Но потом произошла нехорошая
заминка. Батюшка прочитал положенные молитвы, но в какое-то мгновение вдруг
увидел, что покойница неожиданно открыла один глаз, а потом быстро закрыла
его, словно испугавшись.
Он подумал, что ему почудилось. Но спустя минуты три он заметил, что
покойница опять открыла глаз и подмигнула - кому, непонятно.
Батюшка решил, что его смущают бесы. Он был так смирен, что не мог в
чем-либо сомневаться.
Довольно опасно было целовать лжепокойницу, самозванку, можно сказать,
и вообще прикасаться к ней при окончательном прощании. Митя ловко увильнул
от этого, Василек приложился, а Наталья ухитрилась даже шепнуть в ухо
сестрице: "Терпи, Катеринушка, терпи!" У старушки не дрогнул ни один мускул
на почерневшем лице. Остальных - а было их-то всего трое, включая странную
девицу, не допустили уговором до Катерининого лица.
"Она ведь брезгливая была, - опасаясь, думал дед Василек. - Чужой
полезет лизнуть, она еще плюнет ему в харю. То-то будет скандал".
Далее все пошло как по маслу. Провожающие двинулись к кладбищу на
потрепанном автобусе. Василек суетливо побаивался момента, когда неизбежно
надо будет закрыть гроб крышкою. Но Наталья Петровна шепнула ему, что-де они
с Митей еще в квартире отрепетировали этот момент. И действительно, на
похоронах все сошло с рук, старушка не вздрогнула, не завопила, а из
осторожности Василек незаметно оставил ей щелку, чтоб старушка совсем не
задохнулась.
- Как бы чего не вышло раньше времени, - шептал Наталье дедок. - Вдруг
она не захочет, если начнет задыхаться. Уж когда будут забивать гроб, у
могилы, - это недолго и надежней как-то. Тут уж не повернешь назад.
- Помолчал бы, - оборвала его заплаканная Наталья. - Помолился бы лучше
о ее душе.
Стояла осень, уже выпал ранний снег, и на кладбище было одиноко и
прохладно. Дул ветер, и деревья, качаясь, словно прощались с людьми. За
деревьями виднелась бесконечная даль - но уже не даль кладбища, а иная,
бескрайняя, русская, завораживающая и зовущая в отдаленно-вечную, еще никому
не открытую жизнь.
Процессия вяло подходила к концу. "Умерла уже Катерина или нет?" -
робко думала Наталья, пока шли к могиле. По крайней мере, гроб молчал.
Но нервному Васильку казалось, что крышка гроба вот-вот приоткроется и
старушка оттудова неистово завопит. Но все было тихо.
Гроб поставили на краю могилы. Пора было забивать крышку.
- Критический момент, - шепнул Василек. - Вдруг она не выдержит?
- Да уснула она уже, уснула, - ответил полупьяный Митя.
Крышку забивали так, что у Натальи и Василька стало дурно с сердцем.
"Каково-то ей, - подумала Наталья, - бедная, бедная... И меня так же
забьют". Неожиданно для себя она вдруг прильнула к гробу. И тогда ей
почудилось, что из гроба доносятся проклятья. Страшные, грозные, но не ей, а
всему миру. Наталья отпрянула.
- Ты ничего не слышал? - шепнула она деду.
- Не сходи с ума-то! - прошипел Василек. - Она уже задохнулась. Кругом
одна тишина. Мышь бы пробежала, и то слышно.
- Отмучилась, несчастная, - заплакала Наталья. - Как страдала от
всего!.. А нам еще мучиться.
- Не скули, - оборвал Василек.
Дунул дикий порыв ветра, потом еще и еще. Показалось, что он вот-вот
сбросит гроб в могилу. Но гроб спокойно опустили туда могильщики, и
посыпалась мать-земля в яму, стуча о гроб. Словно кто-то бился в него как в
забитую дверь...
Душа Катерины отделилась от тела. Сознание - уже иное - возвращалось к
ней. Но она ничего не понимала: ни того, что теперь, после смерти,
происходит с ней, ни того, что было вокруг...
Великий Дух приближался к Земле. В своем вихре - в одно из мгновений -
он увидел маленькую, влекомую Бездной, никем не замеченную мушку - душу
Катерины, и поманил ее. Она пошла на зов.
У хмуренького, невеселого мальчика Вовы родилась сестра. Ну, сестра как
сестра - толстенькая, розовая и мокрая, как пот от страха. И на мир она не
смотрела, а только дрыгала ножкой. Все живое суетилось вокруг нее: мама
забросила бить папу кастрюлей по морде, а папа забросил свою карьеру. А
бабушке Федосье перестали сниться ее сны про сумасшедших. Даже котенок
Теократ стал почему-то побаиваться мышей.
Но особое изменение произошло у мальчика Вовы. Раньше он ни на что не
обращал внимания, а кино считал выдумкой. Но с рождением сестры стал
понемногу настораживаться, точно случилось что-то большое, вроде прилета
марсиан или венерян.
Ушки его теперь раскраснелись, он подолгу запирался в уборной, что-то
вычислял, а когда все взрослые толпились вокруг сестры, забивался в угол и
оттуда смотрел, как смотрит, например, собака на электрический двигатель.
- Вова так робок, что боится даже своей сестры-младенца, - говорил по
этому поводу папа Кеша своему лечащему психнатру.
Но так как все были заняты своей девочкой Ниночкой, то Вову особенно
никто не замечал. Даже котенок Теократ.
А между тем мальчик Вова беседовал со своей сестрой. Когда в комнате
ненадолго никого не было, он подбирался к ее колыбельке и урчал.
Девочка Нина глядела на него ясно и доверчиво. Она, наверное, считала
его истуканом, пришедшим с того света. И поэтому строила ему глазки. Но
мальчик Вова подходил к ней не с добрыми намерениями.
Надо сказать, что колыбелька Ниночки стояла почти на подоконнике, у
открытого окна. А этаж был седьмой. Дело происходило летом, и мама Дуся
считала: пусть дитя овевает свежий воздух. Она верила в открытый мир.
Однажды все взрослые, обступив Ниночку, верещали: "У, ты моя
пуль-пулька, у, ты мой носик, у, ты моя колбаска", - а на Вову даже не
поглядели, не говоря уже о том, чтобы сказать ему что-нибудь ласковое.
Мальчик Вова так рассердился, что решил тихонько спихнуть Ниночку на улицу,
в открытый мир, как только все уйдут. Он возненавидел сестренку за то, что
ей все уделяли внимание, а на его долю остался шиш. Но теперь его терпение
лопнуло. Особенно уязвило поведение папы Кеши. С давних пор мальчик Вова
считал папу Кешу Богом и очень любил, когда Бог его согревал. А когда
божество повернулось к нему задницей, мальчик Вова внутренне совсем зарыдал.
Только никто не видел его слез, кроме крыс и маленьких домовых, прячущихся в
клозете.
И вот когда в комнате никого не осталось, мальчик Вова на цыпочках,
оборотившись на свою тень, подкрался к люлечке с Ниночкой. Лю-лю-лю,
люлечка. Несомненно, он туг же спихнул бы сестренку в открытый мир, но
произошла некоторая заминка. Не успел Вова приложить свои игрушечные нежные
ручки, чтоб опрокинуть дитя, как в последний момент вдруг заинтересовался ее
личиком. Дитя в этот миг было особенно радостно и прямо улыбалось Бог знает
чему, махая ножками.
- Ишь, точно мое отражение в зеркале, - заключил мальчик Вова. - Но в
то же время ведь это не я, - успокоился он.
Вовик ухмыльнулся и хотел было уже опрокинуть дитя, но в этот момент
вошла улыбающаяся мама Дуся. Мальчик кивнул ей и незаметно отошел в угол.
"Недаром говорят взрослые, что сразу никогда ничего не получается", -
подумал Вова, засунув руки в карманы и делая вид, что рассматривает
картинки.
Он был рационалист и любил доводить дело до конца.
- Ты надолго ли? - спросил он через несколько минут уходящую маму Дусю.
- За молоком, - ответила та.
На сей раз Вову не отвлекали всякие шалости.
Он ретиво подбежал к люльке и изо всех сил толкнул ее, как буку. Дитя
летело вниз как-то рассыпчато, всe в белом белье, только ручонки вроде бы
махали из-под одеяла. Вова настороженно наблюдал из окна. "А вдруг не
разобьется", - думал он.
Но дитя, шлепнувшись, больше не двигалось. Вовику даже показалось, что
лучи солнца непринужденно и разговорчиво играют на этой застывшей кучке. И
она - эта кучка - словно веселится в ответ всеми цветами весны и радости.
Он, пошалив, погрозил ей пальчиком.
Когда вернулись родители, то, натурально, им стало нехорошо. Даже очень
нехорошо. Все было вполне естественно. Мальчика Вову тут же спрятали в
другую комнату, чтоб не напугать. Бабушка Федосья ссылалась на свои
сумасшедшие сны, папа Кеша - на ветер, а мама Дуся ни на что не ссылалась:
она не помнила даже себя.
Но зато потом, через несколько недель, когда все угомонилось и
очистилось, родители души не чаяли в Вовике. "Ты наш единственный", -
говорили они ему. Жизнь его пошла как в хорошей сказке про детей. Все
ухаживали за ним, одевали, давая волю ручкам, закармливали и дарили ласку,
нежность и поцелуи. Мальчик рос, как дом. Только иногда он пугался, что
кто-то Невидимый спихнет его с седьмого этажа, как он столкнул сестренку. Но
ведь невидимое существовало и раньше, до того как он ее спихнул.
"Все равно от невидимого никуда не денешься", - вздыхал мальчик Вова и
продолжал наслаждаться своей жизнью.
Семен Петрович, сорокалетний толстоватенький мужчина, уже два года
страдающий раком полового члена, решил жениться.
Предложил он свою руку женщине лет на десять моложе его, к тому же
очень любившей уют. Он ничего не скрыл от невесты, упирал только на то,
что-де еще долго-долго проживет.
Свадьбу договорились справлять лихо, но как-то по-серьезному. Всяких
там докторов или шарлатанов отказались взять. Набрали гостей по принципу
дружбы, но, чтобы отключиться от нахальства и любознательности внешнего
мира, место облюбовали уединенное, за городом, на отшибе. Там стоял только
домишко родственника Ирины Васильевны, а кругом был лес. Ехали туда хохоча,
на стареньком автобусе, ходившем раз в два дня.
Домишко был действительно мрачноват и удивил всех своей
отъединенностью.
- Первый раз на свадьбе в лесу бываю, - заявил Антон, друг Семена
Петровича.
- Для таких дел все-таки повеселее надо было место сыскать, - заметил
насмешник Николай, школьный приятель Ирины Васильевны.
- Окна в нем и то черны, - удивилась Клеопатра Ивановна, сотрудница
Семена Петровича по позапрошлой работе.
- А мы все это развеселим, - сказал толстяк Леонтий, поглаживая брюшко.
Туг как тут оказалась собачка, точно пришедшая из лесу. Народу всего
собралось не шибко - человек двадцать, так как задумали, - и все быстро
нашли общий язык.
Закуски было видимо-невидимо: старушка Анатольевна, родственница Ирины
Васильевны, еще заранее сорганизовала еду.
Начали с пирогов и с крика: "Горько, горько!" Семен Петрович сразу же
буйно поцеловал свою Ирину, прямо-таки впился в нее. "Ну и ну", - почему-то
подумала она.
Шум вокруг невесты и жениха стоял невероятный. Ирина робко отвечала на
поцелуи. Вообще-то, она была безответна, и ей все равно было, за кого
выходить замуж, лишь бы жених был на лицо пригожий и не слишком грустный.
Грустью же Семен Петрович никогда не отличался.
Молодым налили по стакану водки, как полагается.
После первых глотков особенно оживился толстяк Леонтий.
- Я жить хочу! - закричал он на всю комнату, из которой состоял этот
домик. В углу были только печка и темнота.
- Да кто ж тебе мешает, жить-то? - выпучил на него глаза мужичок
Пантелеймон. - Живешь и живи себе!
- Много ты понимаешь в жизни, - прервала его старушка Анатольевна. -
Леонтий другое имеет в виду. Он хочет жизни необъятной... не такой.
И она тут же задремала.
Звенели стаканы, везде раздавались стуки, хрипы. Было мрачно и весело.
Свет - окна были махонькие - с трудом попадал внутрь домика, а
электричества здесь не любили.
- Молодым надо жить и жить, пусть Сема наш хворый, это ничего, кто в
наше время здоров! - завизжала вдруг старушка Анатольевна, пробудясь.
Ее слушали снисходительно. Круглый резвый подросток лег четырнадцати,
непонятно как попавший на эту свадьбу, плюнул ей в затылок. И сказал, что он
еще, например, и не родился.
Его сурово оборвали.
Часа через два-три веселье стало почему-то потише и посмиреннее.
Толстячок поглаживал себе брюшко, а Антон, друг Семена Петровича,
рассказывал:
- Я, когда со своей женой разошелся, все куклы ее поленом угробил.
Откуда у вашей жены были куклы? Сколько ей было лет? - чуть-чуть
разинула рот от удивления Клеопатра Ивановна, сотрудница Семена по
позапрошлой работе.
- Как хошь, так и понимай, - оборвал ее Антон. - Я повторяю: всем ее
куклам я головы разбил. Лучшую выбросил на по мойку: пусть детишки поиграют.
На другом конце стола началось неестественное оживление. Николай,
школьный приятель Иры, обнимался с девушкой, до странности похожей на него,
как будто она была его двойник, но только в женском виде.
Собачка норовила пролезть куда-то между их рук и помешать.
На левом конце стола, возле Семена Петровича, поднялся, желая
произнести тост, высокий седой старик. Но тост не произнес, и только
вымолвил:
- Пропали!
Внезапно Семен Петрович умер. Это случилось мгновенно, он просто
опустил голову и онеподвижел на своем кресле, точно стал с ним одним
существом. Не все сразу поняли, что случилось, но неподвижность увидели все.
Тот самый круглый резвый подросток лет четырнадцати подбежал и дернул Семена
Петровича за нос, чтобы тот подскочил. Но Семен Петрович не подскочил и даже
не пошевелился. Только Ирина Васильевна распознала сразу, что муж умер, и
заревела, глядя прямо перед собой.
Полная растерянность и вместе с тем остолбенелость наконец овладели
всеми. Нашедшийся все-таки среди гостей полудоктор подтвердил, приложившись,
что Семен Петрович умер. Водки и закуски оставалось еще на столе необычайно,
к тому же уходить никто не хотел. Да и куда было уходить? За окном дикая
темень, телефона нет, автобуса долго не будет. С трупом Семена Петровича
тоже ничего нельзя было придумать. В домишке лишнего помещения, куда его
можно было бы положить, не существовало, невеста же была запугана, и мысли
мешались в ее мозгу. Ей вдруг опять стало казаться, что Сема, напротив, жив
и только так присмирел около нее.
Антон предложил вынести Семена Петровича во двор, но его никто не
поддержал.
- Кому охота такого тащить! - плаксиво заверещала одна женщина.
- Да и зверье может съесть, - подтвердила Клеопатра Ивановна. - Его
ведь хоронить надо потом.
- Какое же тут зверье может быть?! - донельзя испугался толстяк
Леонтий. - Что вы людей-то зазря с ума сводите, - набросился он на Клеопатру
Ивановну и даже чуть не ущипнул ее, для верности.
- Что же делать с трупом? - раздавались кругом голоса.
Кто-то даже выпил стакан водки с горя и предложил другому.
- Да пусть сидит, кому он мешает, - вдруг громко высказался один из