Уилсон Митчел. Живи с молнией

   – Позвоните ему по телефону, – посоветовал он. – Может, что-нибудь случилось.
   – Ничего не случилось, – зло сказал Эрик. – Он либо забыл, либо не желает приходить. Если он не явится в течение сорока минут, будет уже поздно начинать испытание – он всегда торопится к первому вечернему поезду.
   Через полчаса, в одиннадцать, в лабораторию вошла молодая женщина. На секунду задержавшись на пороге, она окинула взглядом помещение и обоих молодых людей. Летний сквознячок, гулявший по коридорам, слегка развевал ее зеленое платье. У нее были рыжие волосы и величественная фигура.
   – Это лаборатория доктора Хэвиленда? – требовательно спросила она, переводя взгляд с Эрика на Фабермахера, словно кто-то из них был виновен в отсутствии того, кого она искала.
   – Да, – ответил Эрик, с надеждой приподнимаясь с места. – Он назначил вам здесь встречу? Он сегодня придет?
   – Собственно, мы с ним не уславливались, – призналась она. – Но на прошлой неделе мы вместе ехали в поезде, и он сказал, что, может быть, заглянет сюда.
   – Может быть? – горько повторил Эрик. – И больше он ничего не сказал?
   – Но вы его ждете?
   – Я надеюсь, что он придет, только и всего.
   – Тогда я немного подожду, – спокойно заявила девушка. Крупными шагами перейдя комнату, она протянула ему руку в белой перчатке. От девушки исходил свежий, целомудренный аромат. – Меня зовут Эдна Мастерс. А вы, должно быть, ассистент Тони.
   Очень спокойно она как бы потребовала, чтобы он ей представился. Эрика смутно раздражал ее властный тон, но тем не менее он назвал себя. Тогда она выжидательно обернулась к Фабермахеру. Но Фабермахер смотрел на нее, улыбаясь краешком рта, и молчал. Эрик увидел, как взгляды их на секунду встретились; Фабермахер с беспощадной жестокостью затягивал паузу. Глаза его стали холодными и колючими; потом он лениво моргнул и, отвернувшись, направился к окну. Эдна покраснела и нерешительно оглянулась на Эрика. От растерянности она сразу стала выглядеть очень юной, обиженной и беспомощной.
   – Мисс Мастерс, это Хьюго Фабермахер. Хьюго, познакомьтесь с мисс Мастерс.
   Фабермахер только кивнул в ответ. Эрику стало жаль девушку. Оскорбленная необъяснимой грубостью Фабермахера, она отвернулась к Эрику.
   – Хэвиленд вовсе не назначал мне здесь встречи. На прошлой неделе я сказала, что мне хотелось бы посмотреть ее, – добавила она, словно ребенок, не понимающий, в чем он провинился, но обещающий впредь вести себя хорошо. – Я приехала в город на несколько дней и… – Она снова взглянула на Фабермахера. – Надеюсь, я вам не помешала?
   – Нисколько, – ответил Эрик. – Мне все равно нечего делать до прихода Хэвиленда.
   Присутствие этой девушки раздражало Эрика, но вместе с тем он ей невольно сочувствовал. Он не мог понять, что нашло на Фабермахера, который всегда был воплощенной любезностью.
   Эрику ничего не оставалось делать, как показать ей лабораторию, но все время он настороженно прислушивался, не раздадутся ли за дверью шаги Хэвиленда.
   В одиннадцать двадцать зазвонил телефон. Фабермахер встрепенулся, но прежде чем он успел тронуться с места, Эрик уже бросился к двери, иронически попросив его продолжить за него объяснения.
   Звонил Хэвиленд.
   – Это Горин? Сегодня я не смогу прийти. Мне очень жаль. У меня важные дела.
   Прежде чем ответить, Эрик вытер окаменевшее лицо.
   – Но у нас ведь все готово, – равным тоном сказал он. – Может быть, перенесем на завтра?
   – Вряд ли я смогу. – Хэвиленд чуть-чуть повысил голос, начиная сердиться.
   – Но это необходимо, – настаивал Эрик с тем же неестественным спокойствием. – Это ведь тоже очень важное дело. Джоб Траскер предложил мне поступить к нему на работу осенью, если мы к тому времени закончим опыт. Мне нужно с вами об этом поговорить.
   – Но вы, конечно, ответили, что не можете принять его предложение.
   – Ничего подобного. Я сказал, что мне нужно сначала переговорить с вами.
   – Черт вас возьми, Горин! – по голосу чувствовалось, что Хэвиленд еле сдерживается. – Это не очень-то честно с вашей стороны.
   Эрик немного помолчал. Он злобно уставился на телефонную трубку, но тон его не изменился.
   – По-моему, это с вашей стороны нечестно отступать в последнюю минуту.
   Настала долгая пауза, затем Хэвиленд устало сказал:
   – Хорошо. Я приду завтра; нам давно уже надо кое о чем поговорить, и незачем это откладывать.
   – А раз вы придете, – стоял на своем Эрик, – то мы заодно проведем испытание. Кстати, здесь вас ждет девушка… некая мисс Мастерс.
   – О, господи! – На этот раз раздражение прорвалось наружу. – Ей-то чего еще надо? Дайте, я с ней поговорю.
   Эрик вернулся в лабораторию и позвал Эдну к телефону. Сердце у него учащенно билось, ему стоило немалых усилий сохранять внешнее спокойствие.
   – Он приедет завтра, – сказал Эрик, но Фабермахер, все еще стоявший у окна, ничего не ответил.
   Из коридора доносился голос девушки, она спокойно объясняла Хэвиленду свой приход. Наконец она повесила трубку и вернулась в лабораторию за сумочкой.
   – Жаль, что вам не повезло, – сказал Эрик и взглянул на прибор, которому предстояло бездействовать еще один лишний день. – Приходите в другой раз.
   – Нет, почему же не повезло, – четко сказала она. – Но я еще приду. – У самой двери она взглянула на Фабермахера. – Ваш английский язык все-таки лучше, чем ваши манеры, мистер Фабермахер, и надеюсь, что когда я приду в следующий раз, вы успеете научиться хотя бы языку. Если нет, я с радостью помогу вам.
   И она вышла. Эрик обернулся к Фабермахеру.
   – Что за чертовщина?
   – Когда вы пошли к телефону, я сказал ей, что не могу ничего объяснить, потому что не говорю по-английски, – застенчиво улыбнулся тот.
   – Так и сказали?
   – На самом лучшем английском языке, какой я знаю.
   – Но почему, скажите на милость?
   – Потому что она – пруссачка! – горячо сказал Фабермахер. – Видели, как она вошла? Словно мы – грязь под ее ногами. Животное! Ненавижу этот тип людей!
   – Оставьте! Бедняжку очень обидело ваше поведение.
   – Обидело! – произнес Фабермахер, вложив в это слово столько страстного презрения, что его мальчишеские черты мгновенно преобразились. – Они бывают чувствительны только в тех случаях, когда задета их собственная шкура! Если она еще сюда явится, я ей голову проломлю!
   – Да черт с ней, – сказал Эрик, махнув рукой. – Хэвиленд будет здесь завтра. – Он резко мотнул головой. – Можете тратить свою энергию на эту рыжую, если хотите, но я завтра выну из доктора Энтони Хэвиленда всю его проклятую душу!

6

   На следующий день Хэвиленд пришел в лабораторию с утра. Его загорелое лицо приняло какой-то желтоватый оттенок. Он взглянул на части прибора, приготовленные Эриком ему для осмотра, но ничего не сказал. Не расстегивая легкого пиджака, он уселся, словно готовясь немедленно приступить к делу.
   – Садитесь, Горин, – начал было он.
   – Сейчас, одну минуту, – сказал Эрик. – Сначала позвольте рассказать вам, какой план работы я наметил на сегодня. – Он тревожно догадывался о намерениях Хэвиленда и старался оттянуть разговор. То, что скажет ему Хэвиленд, уже нельзя будет оставить без внимания. Про себя он решил, что сегодняшний день должен быть целиком посвящен испытанию прибора, и ни в коем случае не хотел отвлекаться. – Сегодняшнее испытание, как я себе представляю, преследует двоякую цель, – продолжал он. – Разрешите, я вам вкратце все изложу, чтобы вы проверили мои соображения…
   – Все это хорошо, – перебил Хэвиленд, – но нам нужно кое о чем поговорить. Так, кажется, мы условились, не правда ли?
   – Но мы с вами говорили также, что проведем испытание.
   – Это вы говорили, а не я.
   – Но почему бы нам сначала не провести испытание, а уж потом поговорить?
   – Потому что, если мы поговорим, испытание может и не состояться.
   Эрик в упор посмотрел на него и с ужасом осознал, что Хэвиленд снова его обошел и что на этот раз ему предстоит потерпеть окончательное поражение. Тогда он решил сделать вид, что не понял замечания Хэвиленда.
   – Ну, как же так, – сказал Эрик. – Прежде всего, мы должны быть уверены, что ионный луч попадет в самый центр мишени. А доказать это мы можем только путем испытания. – Он говорил быстро, словно читая лекцию.
   Сконструированный ими прибор служил для получения узкого, толщиною в карандаш, потока заряженного электричеством газа, который должен был попадать прямо на кусочек металла величиною в мелкую монетку. Поток этот настолько рыхлый, что материальность его можно установить лишь в высоком вакууме, сквозь который он проходит. Чтобы создать такие условия в лаборатории, пришлось установить целый ряд сложных приспособлений. Путь наэлектризованного луча от камеры, где он возникает, до мишени размером в монетку, составляет не более пяти футов и пролегает сквозь ряд щелей, которые должны уменьшить размеры луча, а также через ряд интенсивных электрических полей, которые должны придавать ему скорость, и все это происходит в полном вакууме. Результаты опыта зависят от того, что произойдет в тот момент, когда луч ударится в мишень. Луч сам по себе очень слаб, и необходимо использовать всю его интенсивность. Значит, надо поместить мишень таким образом, чтобы луч попадал в самый ее центр.
   Эрик продолжал излагать свой план. Хэвиленд слушал молча, пока, наконец, Эрик не спросил о его мнении, предложив на выбор два варианта. После некоторого колебания Хэвиленд высказал свои соображения. Эрик стал отстаивать другой вариант и продемонстрировал приспособление, которое он собирался применить. Он передал его Хэвиленду и стал отвечать на возражения, посыпавшиеся одно за другим. Хэвиленд против своей воли увлекся спором и постепенно доказал, что он прав. Эрик кротко принял свое поражение и вмонтировал деталь в прибор, туда, куда указал Хэвиленд. То же он проделал и со второй деталью – и медленно, постепенно, наперекор желанию Хэвиленда, началась сборка прибора.
   – Ну, ладно, – сказал Хэвиленд, доведенный до белого каления, – собирайте эту штуку, будь она проклята, и давайте покончим с этим.
   Он снял пиджак и галстук и, ни слова не говоря, принялся осматривать остальные секции прибора, нуждавшиеся в проверке. В полном молчании продолжая осмотр, он расстегнул рубашку, а вскоре сбросил ее совсем, потому что от работы диффузионных насосов и приборов высокого напряжения в помещении стало очень жарко. Через каких-нибудь пятнадцать минут после прихода в лабораторию он уже подал сигнал к началу испытания.
   – Ладно, – сказал он. – Запечатывайте!
   Эрик повиновался. Страх его прошел: что бы ни случилось потом, он теперь знал, что сегодня они во всяком случае доведут испытание до конца. Привычными движениями руки он включил механические насосы. Услышав тяжелое хлюпанье, он зажег волоски огромного выпрямителя. Секции прибора одна за другой включались в работу, и разбросанные по всему помещению крохотные сигнальные лампочки бледно замерцали в дневном свете. Хэвиленд и Эрик не сказали друг другу ни слова, хотя каждый остро ощущал присутствие другого возле глухо и ритмично постукивавшего прибора. В комнату проскользнул Фабермахер, но они не обратили на него внимания. Он тихонько присел на подоконник.
   Между Хэвилендом и Эриком не существовало никаких неясностей. Эрик знал, что вовсе не перехитрил Хэвиленда, он только сумел воспользоваться угрызениями его неспокойной совести. Взаимная неприязнь была ясна обоим и не нуждалась в дальнейших определениях.
   Но, несмотря на холодную враждебность, они дружно работали над опытом, который глубоко интересовал их обоих. Где-то в темноте зарождалась струя газа – душа опыта. Пустое пространство, через которое лежал ее путь, было запечатано так плотно, как только позволяла изобретательность человеческого ума. Ни один человеческий глаз не мог проникнуть внутрь, где помещалась мишень, все наблюдения производились с помощью электрических пальцев и запечатлевались на электрической сетчатой оболочке. Эти сверхчувствительные пальцы принадлежали одновременно и Эрику и Хэвиленду, и что бы между ними ни происходило, никакая вражда не могла разобщить их, пока они были спаяны работой воедино, как сиамские близнецы.
   Злобная неприязнь стремилась разъединить их и сделать врагами; общее дело, давшее им одни глаза и одни руки на двоих, тесно их связывало; выйти из положения можно было, только всецело подчинившись либо одной силе, либо другой. Но если бы они даже попытались отойти друг от друга и существовать обособленно, все равно пересилила бы тяга к единению. Одного вида и шума работающего прибора было бы достаточно, чтобы снова слить их души воедино, потому что у них были общие воспоминания и общие переживания, связанные с творческой работой над ним. Они произносили односложные слова или цифры и понимали друг друга с такою же быстротой, с какой веко реагирует на попавшую в глаз соринку.
   В одиннадцать сорок, через два с половиной часа после начала испытания, они уже знали, что луч бьет в самый центр мишени и что плотность наэлектризованной струи газа в тысячу раз больше, чем во время первого испытания, несколько месяцев назад. Оба поняли это одновременно, потому что проверяли друг друга при помощи одних и тех же вычислений. Каждый сидел на своем обычном месте: Хэвиленд – у регулятора напряжения, Эрик – возле циферблатов мишени. Они возились с бумагами и логарифмическими линейками; мерно постукивали насосы и убийственно тихо возрастало огромное напряжение. Непрерывно производимые расчеты позволяли им устранить возможность ошибок, прежде чем приступить к следующей стадии опыта.
   Фабермахер не шевелясь наблюдал за ними с подоконника. Он следил не только за их скупыми сдержанными жестами, не только за медленным движением стрелок на циферблатах, но и за владевшим обоими напряжением. Он как бы утратил свое «я» и растворился в общем мышлении этих двух людей, понимая все, что они одновременно думали про себя, и шаг за шагом следуя за логическим развитием их мысли. В эти минуты он жил настоящей жизнью, и мир, в котором обитали сейчас все трое, назывался миром чистой науки. Ожидая, пока они определят, что произойдет, когда луч ударится о мишень, Фабермахер наслаждался полным счастьем.
   Столкновение тоненькой струйки газа с металлическим диском было подобно катастрофическому столкновению двух светил в миниатюре. Благодаря своей скорости мельчайшие частицы газа, каждая – крохотное солнце, стремительно ударялись о крепко сцепленные атомы металла. Микроскопические планеты разбивались, и электронные осколки вихрем разлетались во все стороны по тонкому серебру мишени. Продукты разрушения атомов незримым роем проникали из прибора в комнату. Задача состояла в том, чтобы обнаружить существование этого невидимого роя и определить его природу.
   За плечом Эрика, в четырех футах по прямой от прибора стоял горизонтальный стержень. Стержень находился прямо напротив мишени, к нему была прикреплена медная коробка в виде куба, каждое ребро которого равнялось четырнадцати дюймам; куб этот мог свободно двигаться вдоль стержня от одного конца до другого. От куба тянулись гибкие провода, соединявшие его чувствительным прибором на столе у Эрика. В кубе находилось множество вакуумных трубок и крошечная камера с парафиновой прокладкой; все это было обложено свинцовыми пластинками. Эрик взглянул на Хэвиленда, с нетерпением ожидая приказа приступить к следующей стадии опыта, в которой предстояло использовать этот детектор.
   – Прежде чем начать… – сказал Хэвиленд. – Какой толщины свинец?
   – Три дюйма, – ответил Эрик. Существовавшее между ними особое взаимопонимание на миг было вытеснено другим, более обыденным чувством, и лицо Эрика стало жестким. – Что вас беспокоит?
   – Хочу проверить, не слишком ли много будет рентгеновских лучей.
   – Никаких рентгеновских лучей не будет, – ответил Эрик. – Я носил детектор в рентгеновскую лабораторию и ставил его на расстоянии шести дюймов от высоковольтной трубки. Без свинцовых щитков – немедленная реакция. Со свинцом – никакого впечатления. Больше того, я понес детектор в Институт рака и попробовал на нем действие радия. Результаты почти те же самые. Этот прибор фактически реагирует только на нейтроны. И если от аппарата исходят нейтроны, мы их почувствуем. А если от него ничего не исходит, мы это тоже почувствуем.
   – Почему вы мне не сказали, что вы проделали такую проверку? – резко спросил Хэвиленд. – В конце концов, – с едким сарказмом добавил он, – я имею право знать о том, что делается у меня в лаборатории.
   У обоих лицо и грудь давно уже взмокли от пота. Продолжая спорить, они вытирались одним и тем же полотенцем и поочередно швыряли его друг другу. На лице Эрика появилась холодная, презрительная улыбка.
   – Все это записано в дневнике, – сухо сказал он и опустил глаза на лежавший перед ним лист бумаги, чтобы Хэвиленд не увидел в них ярости. – Вы просматривали его на прошлой неделе. Я ждал, что вы меня похвалите за то, что я сам до этого додумался.
   – Вы могли бы сказать мне об этом.
   – Конечно, – произнес Эрик бесцветным голосом. – Только я не понимаю, как могли вы этого не заметить. – Он поднял глаза и холодно спросил: – Можно начинать?
   Хэвиленд кивнул, хотя лицо его побелело от злости. Эрик повернул рычажок, включавший детектор. На белом циферблате находившегося перед его глазами измерительного прибора слегка шевельнулась тоненькая стрелка. Эрика охватило волнение, и Хэвиленд тотчас же это почувствовал.
   – Что там такое?
   – Сам толком не знаю. Стрелка двинулась.
   – Показания заметили?
   – Нет. Стрелка только чуть-чуть качнулась, и все.
   – Хорошо! – сказал Хэвиленд. Волнение передалось и ему. – Прекрасно. Придвигайте детектор к мишени, только очень медленно.
   Эрик нажал рычажок механизма, плавно двигавшего коробку вдоль стержня, не в силах отвести глаза от циферблата. По мере приближения медной коробки к мишени стрелка вяло, очень медленно, но неуклонно поползла вверх. Хэвиленд стремительно поднялся и стал позади Эрика, к нему присоединился Фабермахер, и все трое напряженно глядели на маленький циферблат. Тонкая стрелка дрожала, но упорно двигалась вправо – пять, десять, пятнадцать, двадцать три, двадцать пять, пятьдесят, восемьдесят – и вдруг, когда детектор максимально приблизился к мишени, бешеным рывком прыгнула за пределы шкалы. Чтобы спасти измерительный прибор, Эрик немного отодвинул коробку от мишени. Все трое стояли молча. Из маленькой мишени невидимое излучение лилось в комнату, проникая в камеру детектора, который на их глазах отметил его появление.
   Не спрашивая позволения и зная, что двое других ждут той же проверки, какую хотелось сделать ему, Эрик повторил всю процедуру в обратном порядке, отодвигая детектор дальше и дальше от мишени, и стрелка стала ползти вниз так же медленно, как и поднималась. Когда она дошла до конца, Эрик снова подвинул камеру в самую середину плотного невидимого облака нейтронов, которое, по-видимому, исходило от мишени.
   – Вот, значит, и все, – сказал Хэвиленд. Он выпрямился и отошел к своему столу. – Еще раз поставьте детектор в нулевое положение. Передвигайте его постепенно, с остановками через каждые шесть дюймов, – мы будем записывать показания.
   И больше ни слова. Ни поздравлений, ни ликования по поводу того, что их прибор наконец совсем готов. В этот момент впервые за весь день Эрик перестал понимать, что происходит в уме этого человека. Фабермахер по-прежнему стоял за его спиной и улыбался.
   – Они существуют, – пробормотал он. – Несомненно существуют.
   Эрик оглянулся.
   – А разве вы не верили в существование нейтронов?
   – О, я верил! – отмахнулся Фабермахер. – Нейтроны для меня были формулой: n с массой m(n), равной одной целой и восьми тысячным. Но я до сих пор их никогда не видел! – Он взглянул на пустое пространство между мишенью и детектором, где в солнечном луче роились пылинки, поднятые горячим августовским ветерком, и клубился табачный дым. Никому бы и в голову не могло прийти, что именно в этой части комнаты скопилась совершенно небывалая и неизведанная сила, быть может, более смертоносная, чем самые интенсивные рентгеновские лучи, но ее обнаружил глаз детектора, поэтому и они убедились в ее существовании.
   – Прошу вас, – со слабой улыбкой обратился Фабермахер к Эрику, – позвольте мне помочь вам записывать измерения.
   Эрик вопросительно взглянул на Хэвиленда, тот кивнул, ничем не отозвавшись на серьезный и умоляющий тон Фабермахера. Казалось, ему не терпится поскорее закончить запись данных и отделаться от работы. Когда Эрик стал вслух называть цифры, между ними уже не существовало прежней общности мыслей. Хэвиленд снова стал чужим и далеким. Только сейчас Эрик понял, как он устал и как голоден (хотя есть ему не хотелось), как натянуты его нервы от беспрерывного стука насосов и постоянного внутреннего напряжения, вызванного сознанием, что все вокруг насыщено электричеством.
   Выключив ток, Хэвиленд снова, как и утром, погрузился в молчание. Но Эрику давно уже хотелось заговорить. Он выключил насосы и стал дожидаться, чтобы прибор остыл, а Хэвиленд тем временем мыл лицо и грудь над раковиной.
   – Я не буду распечатывать вакуумную камеру, – сказал Эрик. – Ее можно оставить так на ночь, чтобы завтра сразу начать.
   Хэвиленд продолжал мыться. Затем он взял чистое полотенце и вытер лицо, оставив тело мокрым, чтобы немного остыть.
   – Что начать? – спросил он.
   – Ведь мы уже можем приступить к опыту, – сказал Эрик. – Мы с вами должны были сконструировать нейтронный генератор, и вот – он готов. Теперь нас уже ничто не задерживает. Или, может, все-таки задерживает? – добавил он.
   Хэвиленд слегка покраснел.
   – Мне бы хотелось обдумать все это денек-другой, – сказал он.
   Он стал одеваться, и Эрику снова бросилась в глаза и снова почему-то показалась неприятной изысканная элегантность его костюма. Хэвиленд надел тонкую, легкую голубую рубашку с широкой двойной строчкой и великолепно отутюженными манжетами. На светло-коричневом галстуке, наброшенном на шею и еще не завязанном, не было ни единой морщинки.
   – Давайте обсудим наши дела, – холодно предложил Эрик. – Можем поговорить сейчас или, если вам угодно, завтра утром.
   Фабермахер тронул Эрика за рукав.
   – До свидания, до завтра, – спокойно сказал он. – Благодарю вас, что вы разрешили мне присутствовать. Это было необычайно интересно. – Он слегка поклонился в сторону Хэвиленда. – Спасибо, доктор Хэвиленд.
   Почувствовав в его тоне скрытое неодобрение, Хэвиленд покраснел еще больше, и когда Фабермахер вышел, он молча посмотрел ему вслед.
   – Я просил вас прийти сегодня утром, чтобы поговорить относительно Траскера, – сказал Эрик. – Я бы хотел теперь же высказать вам, что я думаю. Мне нужна эта работа, и я не намерен ее упускать. Здесь у нас все совершенно готово. У вас нет ровно никаких оснований откладывать опыт. А если вам кажется, что они у вас есть, то я вам прямо скажу – причины, заставляющие меня торопиться с опытом, гораздо важнее ваших.
   Хэвиленд теребил концы галстука. Он слегка покачивал головой, как бы удивляясь, что терпит подобные выходки. Наконец он вздохнул и опустил руки.
   – Не знаю, почему я с вами воюю, – сказал он, и в голосе его чувствовалось полное изнеможение. – В самом деле, мне ничто не мешает остаться в городе и помочь вам закончить работу. Единственное место, куда мне не следовало бы сейчас ехать, – это побережье. Ничего хорошего мне это не принесет. Я знаю. Боже мой!.. – В тихом отчаянии он обвел глазами комнату, избегая встречаться взглядом с Эриком. – Если б еще хоть два-три дня… Может быть, мне все-таки удалось бы добиться своего, и тогда бы мы с вами могли продолжать…
   – Можете убираться к черту, – сказал Эрик. – Да, я говорю это серьезно. И можете пожаловаться Фоксу и вышвырнуть меня отсюда ко всем чертям. С меня довольно. Эта дурацкая волокита слишком дорого мне может стоить. Я слишком много вложил в этот прибор, чтобы ни с того ни с сего взять и забросить его. Если вы не хотите заниматься опытом, я как-нибудь сам буду продолжать работу или возьму себе в помощь Фабермахера. Но я доведу ее до конца. Я знаю, что вы решили целиком использовать свой отпуск. И хотя ответственность за эту работу лежит на вас, раз вы не желаете ее выполнять, так я, черт возьми, сам это за вас сделаю!
   Краска исчезла с лица Хэвиленда, а вместе с ней и всякая нерешительность.
   – Что касается меня, то вы тоже можете убираться к черту, и вы это отлично знаете. Скажу вам коротко и ясно: вы мне не нравитесь. Рано или поздно вам придется расстаться с убеждением, что весь мир вращается вокруг вас.
   – Мой мир – да, – сказал Эрик. – И это мир, в котором я живу.
   – Настоящий мир больше вашего мирка, и в нем есть и другие люди, кроме вас. Но вы правы, – добавил Хэвиленд, – я несу ответственность за вас и доведу вас до конца. Завтра мы будем работать.
   Эрик провел по лицу рукой. Он не успел умыться, пот смешался с пылью, и, казалось, на коже его лежит слой влажной грязи. Ему было жарко и как-то не по себе.