Страница:
Арни очень внимательно выслушал Эрика, дивясь его волнению.
– Вот это и есть бескорыстная, чистая наука? – заметил он, улыбнувшись.
– Я вовсе не собираюсь уничтожать Зарицкого и не отрицаю его заслуг. Я хочу только одного – знать, что к моей работе относятся с должным уважением. И я добьюсь этого!
– Нашли о чем волноваться. Ведь ставка в этой игре – миллион долларов!
– И все-таки меня волнует только это.
Арни нахмурился и замолчал.
– Как вы думаете, сколько времени это у вас займет?
– Почему вы спрашиваете?
– Да просто так, мне интересно. Хотелось бы оказаться тут на случай, если вам понадобиться помощь.
Эрик с недоумением посмотрел на него.
– Вы уезжаете?
– Да, в Вашингтон, – сказал Арни. – Мы ввязались в эту войну, а я не желаю быть рядовым ни в какой армии. Я постараюсь получить офицерский чин или же буду работать у Дональда Питерса. Это компаньон Джека Хэвиленда, вы его знаете?
– Очень мало. Однажды, много лет назад, он и его жена заехали за Тони Хэвилендом в Колумбийский университет, чтобы отправиться куда-то за город. Я был тогда совсем мальчишкой, и мне показалось, что это – самые изысканные и утонченные люди на свете.
– Дональд, поехав за город с Лили, взял с собой Тони? – удивился Арни. – Вот ошибка, которую он никогда больше не повторит. Чего только не вытворяет эта дамочка! Не знаю, как Дональд это терпит. Я бы убил такую жену. Может быть, он переезжает в Вашингтон, чтобы увезти ее от Тони? Так или иначе, он берет на себя правительственные поставки. Я обещал перейти к нему на работу, как только закончу здесь одно срочное дельце. Уж раз мы говорим по душам, я могу открыть вам свой секрет. После войны я займусь политикой. Эта шайка, засевшая в Вашингтоне, долго не продержится, а мне потом надо будет доказать, что в войну я тоже не сидел сложа руки. Ведь этот старый дурак когда-нибудь подохнет, и вот тогда-то мы и покончим с ними раз и навсегда.
– Кто это «мы» и кто «они»? – резко спросил Эрик. – И если старым дураком вы называете…
– Черт возьми, вы сами отлично понимаете, кого я имею в виду. А что значили ваши слова насчет того, что вы с самого начала решили не попадаться на удочку и не довольствоваться одним уважением?
– Они предназначались не для вас. Я не думал, что вы меня слышите, – сухо сказал Эрик.
– А я все-таки услышал. У вас с Тернбалом есть какие-то особые виды на этот станок?
– Да, но Тернбал об этом еще ничего не знает.
Арни рассмеялся.
– Ну, а пока что какие же у него планы?
– Вряд ли они у него есть. Арни, у нас с вами разные политические убеждения, но кое в чем мы хорошо понимаем друг друга. Что вы скажете о создании новой фирмы, филиала Американской компании, для производства и продажи моих станков?
– Станок еще пока не ваш. Сначала нужно устранить этот патент.
– Я его устраню, – нетерпеливо сказал Эрик.
– Вы уверены? – и в голосе Арни снова послышалась странная настойчивость, лишенная какой бы то ни было теплоты. Казалось, Арни что-то про себя обдумывал и тщательно взвешивал.
– Что у вас на уме, Арни? – спросил Эрик.
– Ничего. Только если вы хотите купить Зарицкого, то делайте это не откладывая. Смотрите, дождетесь, пока ваши карты будут раскрыты, тогда патент вам обойдется гораздо дороже. Если бы моя фирма не представляла ваши интересы да будь я спекулянтом, я бы немедля купил патент, а потом содрал бы с вас семь шкур.
– С Зарицким я сам справлюсь. Все-таки, что вы думаете о новой фирме?
– А это я вам скажу, когда вы опротестуете этот патент.
Эрик взглянул на него, и в нем зашевелилось смутное опасение.
– Арни, вы просто негодяй, – медленно проговорил он. – Много бы я дал, чтобы узнать, что у вас на уме.
Арни ответил на это именно так, как и ожидал Эрик: он добродушно рассмеялся и похлопал Эрика по спине. Эрик улыбнулся и, сложив патент, сунул его в карман. До конца завтрака они молчали. Оба были заняты собственными мыслями и с самой любезной миной зорко наблюдали друг за другом.
– Вот это и есть бескорыстная, чистая наука? – заметил он, улыбнувшись.
– Я вовсе не собираюсь уничтожать Зарицкого и не отрицаю его заслуг. Я хочу только одного – знать, что к моей работе относятся с должным уважением. И я добьюсь этого!
– Нашли о чем волноваться. Ведь ставка в этой игре – миллион долларов!
– И все-таки меня волнует только это.
Арни нахмурился и замолчал.
– Как вы думаете, сколько времени это у вас займет?
– Почему вы спрашиваете?
– Да просто так, мне интересно. Хотелось бы оказаться тут на случай, если вам понадобиться помощь.
Эрик с недоумением посмотрел на него.
– Вы уезжаете?
– Да, в Вашингтон, – сказал Арни. – Мы ввязались в эту войну, а я не желаю быть рядовым ни в какой армии. Я постараюсь получить офицерский чин или же буду работать у Дональда Питерса. Это компаньон Джека Хэвиленда, вы его знаете?
– Очень мало. Однажды, много лет назад, он и его жена заехали за Тони Хэвилендом в Колумбийский университет, чтобы отправиться куда-то за город. Я был тогда совсем мальчишкой, и мне показалось, что это – самые изысканные и утонченные люди на свете.
– Дональд, поехав за город с Лили, взял с собой Тони? – удивился Арни. – Вот ошибка, которую он никогда больше не повторит. Чего только не вытворяет эта дамочка! Не знаю, как Дональд это терпит. Я бы убил такую жену. Может быть, он переезжает в Вашингтон, чтобы увезти ее от Тони? Так или иначе, он берет на себя правительственные поставки. Я обещал перейти к нему на работу, как только закончу здесь одно срочное дельце. Уж раз мы говорим по душам, я могу открыть вам свой секрет. После войны я займусь политикой. Эта шайка, засевшая в Вашингтоне, долго не продержится, а мне потом надо будет доказать, что в войну я тоже не сидел сложа руки. Ведь этот старый дурак когда-нибудь подохнет, и вот тогда-то мы и покончим с ними раз и навсегда.
– Кто это «мы» и кто «они»? – резко спросил Эрик. – И если старым дураком вы называете…
– Черт возьми, вы сами отлично понимаете, кого я имею в виду. А что значили ваши слова насчет того, что вы с самого начала решили не попадаться на удочку и не довольствоваться одним уважением?
– Они предназначались не для вас. Я не думал, что вы меня слышите, – сухо сказал Эрик.
– А я все-таки услышал. У вас с Тернбалом есть какие-то особые виды на этот станок?
– Да, но Тернбал об этом еще ничего не знает.
Арни рассмеялся.
– Ну, а пока что какие же у него планы?
– Вряд ли они у него есть. Арни, у нас с вами разные политические убеждения, но кое в чем мы хорошо понимаем друг друга. Что вы скажете о создании новой фирмы, филиала Американской компании, для производства и продажи моих станков?
– Станок еще пока не ваш. Сначала нужно устранить этот патент.
– Я его устраню, – нетерпеливо сказал Эрик.
– Вы уверены? – и в голосе Арни снова послышалась странная настойчивость, лишенная какой бы то ни было теплоты. Казалось, Арни что-то про себя обдумывал и тщательно взвешивал.
– Что у вас на уме, Арни? – спросил Эрик.
– Ничего. Только если вы хотите купить Зарицкого, то делайте это не откладывая. Смотрите, дождетесь, пока ваши карты будут раскрыты, тогда патент вам обойдется гораздо дороже. Если бы моя фирма не представляла ваши интересы да будь я спекулянтом, я бы немедля купил патент, а потом содрал бы с вас семь шкур.
– С Зарицким я сам справлюсь. Все-таки, что вы думаете о новой фирме?
– А это я вам скажу, когда вы опротестуете этот патент.
Эрик взглянул на него, и в нем зашевелилось смутное опасение.
– Арни, вы просто негодяй, – медленно проговорил он. – Много бы я дал, чтобы узнать, что у вас на уме.
Арни ответил на это именно так, как и ожидал Эрик: он добродушно рассмеялся и похлопал Эрика по спине. Эрик улыбнулся и, сложив патент, сунул его в карман. До конца завтрака они молчали. Оба были заняты собственными мыслями и с самой любезной миной зорко наблюдали друг за другом.
2
Дома, за обедом, Эрик тоже был необычайно молчалив. Джоди и Сабина о чем-то заспорили, потом вдруг оба залились смехом. Эрик поднял глаза и машинально улыбнулся, даже не зная, о чем они говорили и над чем смеются. За сладким Джоди обратился к нему с каким-то вопросом, но Эрик догадался об этом только по устремленному на него вопросительному взгляду мальчика. Сабина сидела с невинно-лукавым видом.
– Почему нельзя стоять обеими ногами в воздухе? – повторил Джоди. – Я могу стоять одной ногой на полу, а другую поднять в воздух. И на другую стать, а другую поднять в воздух, а на обе ноги стать в воздухе не могу.
– Сила земного притяжения, – кратко объяснил Эрик.
– А мне это непонятно, – с наивным видом сказала Сабина.
Эрик сердито взглянул на нее.
Джоди обернулся к матери.
– Земное притяжение – это когда мячик бросишь вверх, а он летит на пол, – объяснил он.
– Ну вот, и ты тоже, как мячик, – сказал Эрик, считая разговор оконченным.
– Но когда я задираю одну ногу, почему земное притяжение не притягивает ее вниз?
– Знаешь, Джоди, ты подумай и постарайся понять сам, а если не сможешь, тогда я скажу.
– А я вот думала-думала и все-таки не понимаю, – начала Сабина.
– Послушай, Сабина, прекрати это, пожалуйста.
Она поглядела на него долгим испытующим взглядом, как будто он был незнакомцем, стоящим у дверей, и она не могла решить, впускать его или нет. Затем она отвернулась, как бы спокойно захлопнув перед ним дверь. Эрик смотрел на нее и сердито думал, до какой степени она к нему несправедлива.
Было время, говорил он себе, когда на его резкости она отвечала тем же или начинала подшучивать над ним, пока его раздражение не проходило само собой. А теперь она ведет себя так, будто ей все равно. А ведь совсем недавно ему казалось, что они снова могут сблизиться. Как было хорошо в тот вечер, когда они устроили себе праздник. «Какого черта ей еще от меня нужно?» – злобно думал он. Неужели она не понимает, что с ним творится? Неужели она, его Сабина, тоже превращается в одну из тех жен, которые вечно ходят с обиженным видом и дуются, если муж не является вечером домой с цветами и с влюбленной улыбкой на лице?
Он сдерживался, пока Джоди не ушел спать. Тогда, твердо решив сохранять ледяное спокойствие, он бросил ей:
– Не могла выбрать другого времени, чтобы дуться. У меня и так голова кругом идет…
Она, казалось, снова приоткрыла дверь своего заветного дома, чтобы взглянуть, все ли еще он стоит у порога.
– Я ничего не имею против твоего стремления стать великим человеком, но ты лучше, чем кто-либо, должен понимать, что не годится начинать с подражания дурным привычкам великих людей, – сказала она. – Мне казалось, что ты это понимаешь, ведь раньше ты был совсем другим. Я давно уже терплю все молча, Эрик, и одно время мне даже казалось, что наша жизнь снова налаживается. Пусть твоя работа поглощает тебя целиком. Это все прекрасно. Но вспоминай же и о нас хоть изредка!
– Ладно, Сабина, – устало сказал он. – Ладно. Можешь сколько угодно иронизировать над тем, что я корчу из себя великого человека, но, может, ты наконец поинтересуешься, что меня сегодня так взволновало…
– Почему же ты сразу не сказал об этом? – спросила она, мгновенно смягчаясь.
– А почему ты сама не спросила? Ты же видишь, в каком я состоянии.
– Я давно уже перестала тебя о чем-либо спрашивать, ведь ты даже не замечаешь моих вопросов.
– Дорогая, ради бога, перестань! – Он вытащил из кармана патент. – Вот, смотри. Это я получил сегодня.
Сабина протянула руку за бумагой, не сводя с него нерешительного взгляда. И тут Эрик понял, что она все-таки впустила его в свой дом и позволяет посидеть в передней, пока она решит, стоит ли его накормить и обогреть.
– Подожди, сейчас я возьму очки, – мягко сказала она. – Они, должно быть, у меня в сумке.
– С каких это пор ты носишь очки?
Сабина взглянула на него и хотела было что-то сказать, но сдержалась.
– Лучше уж ничего не говори, Эрик. А то получается еще хуже.
Она ушла в спальню и вернулась в роговых очках. Жест, которым она, принимаясь за чтение, поправила дужку очков, показался Эрику очень знакомым. Вдруг он понял, что видел ее в очках тысячу раз.
– Знаешь, я ничего не понимаю, – сказала она. – Я даже не могу разобраться в первой фразе. Кто такой Зарицкий?
– Мистер И.М.Зарицкий – это человек, изобретший нечто вроде моего резца лет десять назад. Только он сам не понимал, что он изобрел. И если я сейчас подам заявку на патент, то, хотя мой станок несравненно лучше, мне швырнут ее обратно и скажут, что у них уже имеется изобретение мистера И.М.Зарицкого. Вот кто такой Зарицкий.
– Он живет в Бронксе, – заметила Сабина, разглядывая патент. – Вот его адрес – Симпсон-стрит.
– Ну и что? Ты хочешь, чтобы я послал ему цветы?
– Это в Восточном Бронксе. Он, видимо, очень небогат, твой изобретатель, – продолжала она.
– Возможно. Да брось ты эту бумажку, Сабина. Разве ты не понимаешь, в чем дело? Если мне не удастся опротестовать этот патент, все мои планы и надежды развеются, как дым. Арни О'Хэйр говорит, что компания должна купить патент Зарицкого, но в таком случае каково будет мое положение? Конечно, я знаю в тысячу раз больше Зарицкого, мою работу нельзя и сравнивать с его стряпней, но раз первый патент был на его имя, значит, автор изобретения он, а не я.
– А что говорит Тернбал?
– Ничего. Он еще не знает об этом. Но я уже придумал, как себя вести. Завтра я составлю отчет о своей месячной работе. Я уже сколько лет посылаю их Тернбалу, но он никогда их не читает и на этот раз не прочтет. Если потом окажется, что нам все-таки придется купить патент Зарицкого, то я могу вытащить свой отчет и показать, что я сам предлагал такой ход. Это будет игра наверняка. А тем временем я буду всячески проталкивать мое изобретение…
Он резко остановился. Сабина глядела на него странным взглядом, от которого ему стало как-то не по себе.
– Скажи мне, что за человек твой друг О'Хэйр? – спросил он.
– По-моему, он скорее твой друг, чем мой.
– Ну ладно, ты знаешь, что я хочу сказать. Он честный человек?
– Когда я его знала, мы никогда не занимались обсуждением вопросов этики, – сказала Сабина.
Эрик наконец догадался, что означает выражение ее глаз.
– Тебя, кажется, все это нисколько не волнует.
Она немного помолчала.
– Мне ужасно неприятно. Прости меня. Ведь это для тебя так важно. – Казалось, желание держаться с ним как можно мягче боролось в ней с негодованием на то, что он не дает ей возможности быть ласковей. А он словно испытывал ее, готовый обидеться на каждое замечание, которое ему удастся из нее вытянуть.
– Значит, для тебя это совсем не важно? – настаивал он.
– Ты хочешь знать, огорчена ли я тем, что от тебя может уплыть пост председателя компании? Могу тебе ответить: нет, не огорчена. Буду я горевать, если ты не станешь миллионером? Нет! Чего ради я буду огорчаться? Что это нам даст? То же самое, что сейчас, только еще хуже? Я знаю, сколько надежд у тебя связано с твоей карьерой и что она для тебя значит, но я ничего этого не хочу. И никогда не хотела. Да и ты, если уж говорить правду!
– Ради Бога, не объясняй мне, чего я хочу!
Его злобный тон вызвал на ее щеках легкую краску.
– Что я могу сказать тебе такого, чего ты сам не знаешь? Конечно, хорошо было бы однажды утром проснуться и узнать, что у нас в банке миллион долларов, при том условии, что все будет, как прежде. Но ведь деньги, и большие и маленькие, добываются работой, а характер работы и то, как ты работаешь, неизбежно накладывают на тебя отпечаток – от этого зависит, каким ты будешь, когда наконец станешь богатым. И как мне ни горько видеть твое разочарование, но я ничего не могу с собой поделать.
– Ты довольно-таки равнодушно говоришь об этом.
– Да, пожалуй. Но ведь ты мне не даешь говорить так, как я хочу. Хорошо, пусть будет по-твоему. Я скажу тебе ужасную вещь, милый: как ты мне ни близок, но я стала любить тебя гораздо меньше. Вот, даже вымолвить эти слова мне страшно, у меня стынет кровь, но я хочу, чтобы ты это знал. Как хорошо нам было в тот вечер, когда мы решили отпраздновать твою удачу, – будто снова вернулась наша юность. Было так чудесно тогда, а теперь все опять пошло по-прежнему, и мне тяжело, ибо я знаю, что с этих пор, как только я услышу, что ты поворачиваешь ключ в замке, все мои нервы сразу будут напрягаться. И как ни мучительно мне произносить такие слова, но я не хочу больше держать этого в себе.
Эрику было так обидно и больно, что он даже не находил слов для ответа.
– Боже, какая ты злая! – сказал он. – Ты стала жестокой и холодной, как лед. Ты хочешь отомстить мне, да?
– Ну, если ты так думаешь, значит, ты меня совсем не понимаешь. Какая там месть, за что? Я просто пытаюсь сказать тебе то, что, по-моему, страшно важно для нас обоих. А ты считаешь, что я жестока с тобой. Ну что ж, милый, это значит, что каждый из нас бывает жесток по-своему. И еще я тебе скажу, что моя цель гораздо важнее для нас обоих, чем твоя. – Она внезапно встала. – Я иду гулять. Если я через час не вернусь, значит, я зашла в кино.
Эрик не сводил с нее глаз. Сабина идет гулять одна. Это невероятно. Она никогда этого раньше не делала. Его даже испугало, что она бросает его дома одного, и в то же время он почувствовал в этом резкий вызов. Он даже не сразу нашел, что сказать.
– А я что буду делать? – спросил он наконец.
– Что хочешь, – сказала она с тем же спокойствием. – Сегодня твой день. Ты хотел, чтобы я не дулась, вот я и не дуюсь на тебя. Думай о том, что придет в голову, – о том, что я сказала, или о мистере Зарицком с Симпсон-стрит, а может, и о том и о другом.
Она повернулась и вышла; он услышал ее шаги в передней.
– Сабина!
Сабина не ответила; он пошел за нею. Стоя перед зеркалом, она застегивала пальто. Щеки ее пылали, а лицо словно окаменело.
– Неужели ты считаешь, что я не должен отстаивать свое изобретение?
Она молча пошла к двери и только на пороге обернулась к нему. Она заговорила, не повысив голоса, но в ее тоне чувствовалась такая глубокая обида, что Эрика на мгновение охватил трепет: чувства, обуревавшие Сабину, были гораздо сильнее и глубже, чем его собственное разочарование.
– То, о чем я говорила, не имеет никакого отношения к опротестованию патента. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты поступал, как взрослый, семейный человек. И не потому, что я тебя стыжу, угрожаю или устраиваю сцены, – нет, я хочу, чтобы ты сам взвешивал свои поступки, как взрослый и разумный человек! А ты в такой вечер, когда я должна была бы тебя утешать, вынуждаешь меня ссориться с тобой. Ты, должно быть, думаешь, что я буду злорадно хихикать над твоими огорчениями.
Он вернулся в гостиную, чуть не плача от злости и жгучей боли. Ну хорошо, он ее обидел. Но ведь она тоже его обидела. Боль застряла у него комком в горле. Он никогда не забудет ее слов. Что-то в его душе умерло навсегда, и он сейчас ненавидел Сабину за то, что она была этому причиной.
В квартире было тихо, пусто и страшно тоскливо. Джоди крепко спал. Эрик взглянул на книги, стоявшие на полках в гостиной; все они показались ему такими пресными и скучными, что ни одну из них не хотелось брать в руки. Из радиоприемника, как всегда, неслась какая-то дикая чушь, гогот и ржанье. Включить приемник – все равно что снять крышку с полного помойного ведра. Немного погодя Эрик стал успокаиваться. Если бы Сабина вернулась сейчас, он постарался бы помириться с нею, но она все не шла, и Эрик снова начал злиться. Затем, совершенно против его воли, откуда-то из глубины его сознания вновь всплыла проблема патента и мало-помалу завладела всеми его мыслями.
Когда Сабина вернулась, Эрик сидел за столом с карандашом и бумагой. Они обменялись несколькими словами о картине, делая вид, что между ними ничего не произошло. Вскоре они улеглись в постель, стараясь не касаться один другого, словно тела их были в сплошных синяках и им было больно от каждого прикосновения. Так они и заснули, далеко отодвинувшись друг от друга. Среди ночи Эрик вдруг проснулся, почувствовав на себе ее руку. С минуту он лежал неподвижно, ощущая ее теплую тяжесть, потом порывисто повернулся к Сабине и крепко ее обнял. Она проснулась, глаза ее встретились с его взглядом, и Эрик понял, что в первую секунду она хотела его оттолкнуть. Потом она поцеловала его в щеку, закрыла глаза, и они снова заснули.
– Почему нельзя стоять обеими ногами в воздухе? – повторил Джоди. – Я могу стоять одной ногой на полу, а другую поднять в воздух. И на другую стать, а другую поднять в воздух, а на обе ноги стать в воздухе не могу.
– Сила земного притяжения, – кратко объяснил Эрик.
– А мне это непонятно, – с наивным видом сказала Сабина.
Эрик сердито взглянул на нее.
Джоди обернулся к матери.
– Земное притяжение – это когда мячик бросишь вверх, а он летит на пол, – объяснил он.
– Ну вот, и ты тоже, как мячик, – сказал Эрик, считая разговор оконченным.
– Но когда я задираю одну ногу, почему земное притяжение не притягивает ее вниз?
– Знаешь, Джоди, ты подумай и постарайся понять сам, а если не сможешь, тогда я скажу.
– А я вот думала-думала и все-таки не понимаю, – начала Сабина.
– Послушай, Сабина, прекрати это, пожалуйста.
Она поглядела на него долгим испытующим взглядом, как будто он был незнакомцем, стоящим у дверей, и она не могла решить, впускать его или нет. Затем она отвернулась, как бы спокойно захлопнув перед ним дверь. Эрик смотрел на нее и сердито думал, до какой степени она к нему несправедлива.
Было время, говорил он себе, когда на его резкости она отвечала тем же или начинала подшучивать над ним, пока его раздражение не проходило само собой. А теперь она ведет себя так, будто ей все равно. А ведь совсем недавно ему казалось, что они снова могут сблизиться. Как было хорошо в тот вечер, когда они устроили себе праздник. «Какого черта ей еще от меня нужно?» – злобно думал он. Неужели она не понимает, что с ним творится? Неужели она, его Сабина, тоже превращается в одну из тех жен, которые вечно ходят с обиженным видом и дуются, если муж не является вечером домой с цветами и с влюбленной улыбкой на лице?
Он сдерживался, пока Джоди не ушел спать. Тогда, твердо решив сохранять ледяное спокойствие, он бросил ей:
– Не могла выбрать другого времени, чтобы дуться. У меня и так голова кругом идет…
Она, казалось, снова приоткрыла дверь своего заветного дома, чтобы взглянуть, все ли еще он стоит у порога.
– Я ничего не имею против твоего стремления стать великим человеком, но ты лучше, чем кто-либо, должен понимать, что не годится начинать с подражания дурным привычкам великих людей, – сказала она. – Мне казалось, что ты это понимаешь, ведь раньше ты был совсем другим. Я давно уже терплю все молча, Эрик, и одно время мне даже казалось, что наша жизнь снова налаживается. Пусть твоя работа поглощает тебя целиком. Это все прекрасно. Но вспоминай же и о нас хоть изредка!
– Ладно, Сабина, – устало сказал он. – Ладно. Можешь сколько угодно иронизировать над тем, что я корчу из себя великого человека, но, может, ты наконец поинтересуешься, что меня сегодня так взволновало…
– Почему же ты сразу не сказал об этом? – спросила она, мгновенно смягчаясь.
– А почему ты сама не спросила? Ты же видишь, в каком я состоянии.
– Я давно уже перестала тебя о чем-либо спрашивать, ведь ты даже не замечаешь моих вопросов.
– Дорогая, ради бога, перестань! – Он вытащил из кармана патент. – Вот, смотри. Это я получил сегодня.
Сабина протянула руку за бумагой, не сводя с него нерешительного взгляда. И тут Эрик понял, что она все-таки впустила его в свой дом и позволяет посидеть в передней, пока она решит, стоит ли его накормить и обогреть.
– Подожди, сейчас я возьму очки, – мягко сказала она. – Они, должно быть, у меня в сумке.
– С каких это пор ты носишь очки?
Сабина взглянула на него и хотела было что-то сказать, но сдержалась.
– Лучше уж ничего не говори, Эрик. А то получается еще хуже.
Она ушла в спальню и вернулась в роговых очках. Жест, которым она, принимаясь за чтение, поправила дужку очков, показался Эрику очень знакомым. Вдруг он понял, что видел ее в очках тысячу раз.
– Знаешь, я ничего не понимаю, – сказала она. – Я даже не могу разобраться в первой фразе. Кто такой Зарицкий?
– Мистер И.М.Зарицкий – это человек, изобретший нечто вроде моего резца лет десять назад. Только он сам не понимал, что он изобрел. И если я сейчас подам заявку на патент, то, хотя мой станок несравненно лучше, мне швырнут ее обратно и скажут, что у них уже имеется изобретение мистера И.М.Зарицкого. Вот кто такой Зарицкий.
– Он живет в Бронксе, – заметила Сабина, разглядывая патент. – Вот его адрес – Симпсон-стрит.
– Ну и что? Ты хочешь, чтобы я послал ему цветы?
– Это в Восточном Бронксе. Он, видимо, очень небогат, твой изобретатель, – продолжала она.
– Возможно. Да брось ты эту бумажку, Сабина. Разве ты не понимаешь, в чем дело? Если мне не удастся опротестовать этот патент, все мои планы и надежды развеются, как дым. Арни О'Хэйр говорит, что компания должна купить патент Зарицкого, но в таком случае каково будет мое положение? Конечно, я знаю в тысячу раз больше Зарицкого, мою работу нельзя и сравнивать с его стряпней, но раз первый патент был на его имя, значит, автор изобретения он, а не я.
– А что говорит Тернбал?
– Ничего. Он еще не знает об этом. Но я уже придумал, как себя вести. Завтра я составлю отчет о своей месячной работе. Я уже сколько лет посылаю их Тернбалу, но он никогда их не читает и на этот раз не прочтет. Если потом окажется, что нам все-таки придется купить патент Зарицкого, то я могу вытащить свой отчет и показать, что я сам предлагал такой ход. Это будет игра наверняка. А тем временем я буду всячески проталкивать мое изобретение…
Он резко остановился. Сабина глядела на него странным взглядом, от которого ему стало как-то не по себе.
– Скажи мне, что за человек твой друг О'Хэйр? – спросил он.
– По-моему, он скорее твой друг, чем мой.
– Ну ладно, ты знаешь, что я хочу сказать. Он честный человек?
– Когда я его знала, мы никогда не занимались обсуждением вопросов этики, – сказала Сабина.
Эрик наконец догадался, что означает выражение ее глаз.
– Тебя, кажется, все это нисколько не волнует.
Она немного помолчала.
– Мне ужасно неприятно. Прости меня. Ведь это для тебя так важно. – Казалось, желание держаться с ним как можно мягче боролось в ней с негодованием на то, что он не дает ей возможности быть ласковей. А он словно испытывал ее, готовый обидеться на каждое замечание, которое ему удастся из нее вытянуть.
– Значит, для тебя это совсем не важно? – настаивал он.
– Ты хочешь знать, огорчена ли я тем, что от тебя может уплыть пост председателя компании? Могу тебе ответить: нет, не огорчена. Буду я горевать, если ты не станешь миллионером? Нет! Чего ради я буду огорчаться? Что это нам даст? То же самое, что сейчас, только еще хуже? Я знаю, сколько надежд у тебя связано с твоей карьерой и что она для тебя значит, но я ничего этого не хочу. И никогда не хотела. Да и ты, если уж говорить правду!
– Ради Бога, не объясняй мне, чего я хочу!
Его злобный тон вызвал на ее щеках легкую краску.
– Что я могу сказать тебе такого, чего ты сам не знаешь? Конечно, хорошо было бы однажды утром проснуться и узнать, что у нас в банке миллион долларов, при том условии, что все будет, как прежде. Но ведь деньги, и большие и маленькие, добываются работой, а характер работы и то, как ты работаешь, неизбежно накладывают на тебя отпечаток – от этого зависит, каким ты будешь, когда наконец станешь богатым. И как мне ни горько видеть твое разочарование, но я ничего не могу с собой поделать.
– Ты довольно-таки равнодушно говоришь об этом.
– Да, пожалуй. Но ведь ты мне не даешь говорить так, как я хочу. Хорошо, пусть будет по-твоему. Я скажу тебе ужасную вещь, милый: как ты мне ни близок, но я стала любить тебя гораздо меньше. Вот, даже вымолвить эти слова мне страшно, у меня стынет кровь, но я хочу, чтобы ты это знал. Как хорошо нам было в тот вечер, когда мы решили отпраздновать твою удачу, – будто снова вернулась наша юность. Было так чудесно тогда, а теперь все опять пошло по-прежнему, и мне тяжело, ибо я знаю, что с этих пор, как только я услышу, что ты поворачиваешь ключ в замке, все мои нервы сразу будут напрягаться. И как ни мучительно мне произносить такие слова, но я не хочу больше держать этого в себе.
Эрику было так обидно и больно, что он даже не находил слов для ответа.
– Боже, какая ты злая! – сказал он. – Ты стала жестокой и холодной, как лед. Ты хочешь отомстить мне, да?
– Ну, если ты так думаешь, значит, ты меня совсем не понимаешь. Какая там месть, за что? Я просто пытаюсь сказать тебе то, что, по-моему, страшно важно для нас обоих. А ты считаешь, что я жестока с тобой. Ну что ж, милый, это значит, что каждый из нас бывает жесток по-своему. И еще я тебе скажу, что моя цель гораздо важнее для нас обоих, чем твоя. – Она внезапно встала. – Я иду гулять. Если я через час не вернусь, значит, я зашла в кино.
Эрик не сводил с нее глаз. Сабина идет гулять одна. Это невероятно. Она никогда этого раньше не делала. Его даже испугало, что она бросает его дома одного, и в то же время он почувствовал в этом резкий вызов. Он даже не сразу нашел, что сказать.
– А я что буду делать? – спросил он наконец.
– Что хочешь, – сказала она с тем же спокойствием. – Сегодня твой день. Ты хотел, чтобы я не дулась, вот я и не дуюсь на тебя. Думай о том, что придет в голову, – о том, что я сказала, или о мистере Зарицком с Симпсон-стрит, а может, и о том и о другом.
Она повернулась и вышла; он услышал ее шаги в передней.
– Сабина!
Сабина не ответила; он пошел за нею. Стоя перед зеркалом, она застегивала пальто. Щеки ее пылали, а лицо словно окаменело.
– Неужели ты считаешь, что я не должен отстаивать свое изобретение?
Она молча пошла к двери и только на пороге обернулась к нему. Она заговорила, не повысив голоса, но в ее тоне чувствовалась такая глубокая обида, что Эрика на мгновение охватил трепет: чувства, обуревавшие Сабину, были гораздо сильнее и глубже, чем его собственное разочарование.
– То, о чем я говорила, не имеет никакого отношения к опротестованию патента. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты поступал, как взрослый, семейный человек. И не потому, что я тебя стыжу, угрожаю или устраиваю сцены, – нет, я хочу, чтобы ты сам взвешивал свои поступки, как взрослый и разумный человек! А ты в такой вечер, когда я должна была бы тебя утешать, вынуждаешь меня ссориться с тобой. Ты, должно быть, думаешь, что я буду злорадно хихикать над твоими огорчениями.
Он вернулся в гостиную, чуть не плача от злости и жгучей боли. Ну хорошо, он ее обидел. Но ведь она тоже его обидела. Боль застряла у него комком в горле. Он никогда не забудет ее слов. Что-то в его душе умерло навсегда, и он сейчас ненавидел Сабину за то, что она была этому причиной.
В квартире было тихо, пусто и страшно тоскливо. Джоди крепко спал. Эрик взглянул на книги, стоявшие на полках в гостиной; все они показались ему такими пресными и скучными, что ни одну из них не хотелось брать в руки. Из радиоприемника, как всегда, неслась какая-то дикая чушь, гогот и ржанье. Включить приемник – все равно что снять крышку с полного помойного ведра. Немного погодя Эрик стал успокаиваться. Если бы Сабина вернулась сейчас, он постарался бы помириться с нею, но она все не шла, и Эрик снова начал злиться. Затем, совершенно против его воли, откуда-то из глубины его сознания вновь всплыла проблема патента и мало-помалу завладела всеми его мыслями.
Когда Сабина вернулась, Эрик сидел за столом с карандашом и бумагой. Они обменялись несколькими словами о картине, делая вид, что между ними ничего не произошло. Вскоре они улеглись в постель, стараясь не касаться один другого, словно тела их были в сплошных синяках и им было больно от каждого прикосновения. Так они и заснули, далеко отодвинувшись друг от друга. Среди ночи Эрик вдруг проснулся, почувствовав на себе ее руку. С минуту он лежал неподвижно, ощущая ее теплую тяжесть, потом порывисто повернулся к Сабине и крепко ее обнял. Она проснулась, глаза ее встретились с его взглядом, и Эрик понял, что в первую секунду она хотела его оттолкнуть. Потом она поцеловала его в щеку, закрыла глаза, и они снова заснули.
3
Шел роковой 1941 год; Эрик изучал патент Зарицкого, раздумывая, как бы опротестовать его, и чем больше он занимался этим делом, тем яснее вырисовывался в его воображении образ Зарицкого. Эрик так часто перечитывал его патент, что уже знал все пункты наизусть. И всегда где-то в стороне ему чудилась злорадно усмехающаяся нелепая физиономия, созданная его воображением. Эрик представлял себе человека ниже среднего роста, с бледным одутловатым лицом, с космами жестких рыжеватых волос, выбивающихся из-под сдвинутой набекрень старомодной фетровой шляпы. На нем засаленный, мешковатый черный костюм, между мятыми брюками и жилетом выбивается несвежая рубашка. Это существо не сводило с него выцветших полубезумных глаз и насмешливо улыбалось, явно издеваясь над умственной эквилибристикой этого высокообразованного, высокооплачиваемого ученого. Зарицкий нагло прохаживался взад и вперед каким-то петушиным шагом; насмешливый, фатоватый, грязный, неумный, но с хитрецой, этот человек неотступно стоял перед глазами Эрика, самодовольно пожимая плечами каждый раз, когда Эрик в своих рассуждениях заходил в тупик. И какими бы отвратительными и нелепыми чертами он ни наделял его, все же этого человека приходилось уважать или по крайней мере бояться.
Эрик проклинал собственную глупость. Ведь должен же быть какой-то выход, какая-то лазейка! Он, Эрик, обладает научными знаниями в таком объеме, какой только доступен человеку. Неужели он не справится с этой фантастической чушью, неужели этот Зарицкий, с его крупицей знания, даже меньше того, просто со случайной догадкой, загнал его в тупик? Значит, годы работы, научное осмысление практических результатов, самая изощренная техника – все пропало даром!
Повинуясь какому-то неясному побуждению, Эрик взял телефонную книжку и стал искать фамилию Зарицкого. С азартом охотника он вел пальцем по столбцу сверху вниз; наконец под пальцем его насмешливо и нагло выступила знакомая фамилия: «Зарицкий И.М., игрушки и писчебум. товары…» и затем тот же адрес, что и на патенте. Зарицкий торгует игрушками! Боже мой, какая злая ирония!
У Эрика мелькнула мысль позвонить Зарицкому, словно голос этого человека мог каким-то чудом что-то разъяснить ему. Рука его потянулась к телефону и задержалась на трубке. Вдруг телефон зазвонил. Эрик вздрогнул от неожиданности и отдернул руку. Звонки следовали один за другим, а Эрик медленно закуривал сигарету, не спуская глаз с черного аппарата. Наконец он взял трубку и услышал веселый голос Тони.
– Я звоню к вам в связи с возложенным на меня поручением, которое, очевидно, не увенчается успехом, – сказал он и засмеялся. – Мне поставили условие, чтобы я переговорил с вами лично.
– Ну-ну, не валяйте дурака, – сказал Эрик. – В чем дело?
– По телефону не могу сказать. Я обещал Фоксу повидаться с вами.
– Да не стесняйтесь, говорите, – настаивал Эрик. – Что Фоксу от меня нужно?
– Узнаете в свое время. Я сейчас нахожусь на Сорок шестой улице, возле Мэдисон-авеню. Давайте позавтракаем вместе, и я вам все скажу.
– Почему вы оказались среди дня в городе? Разве эта таинственная работа с атомной энергией уже закончена?
– Для меня – да. Я буду ждать вас в маленьком баре, в «Ритц-Карлтоне», и мы отпразднуем конец одной моей чудесной карьеры и начало другой.
По-видимому, дожидаясь Эрика, Тони уже выпил не один коктейль, но он все-таки заставил своего бывшего коллегу выпить с ним еще. Эрик сел и, оглядывая элегантную публику, подумал о Зарицком. Интересно, где завтракает этот человек. Должно быть, мистеру Зарицкому понравится этот бар, когда настанет его черед посещать такие рестораны. Он подумал о миссис Зарицкой. Любопытно, как будут выглядеть она и Сабина, когда им придется поменяться местами.
– Я еду в Вашингтон, – сказал Тони.
– В Вашингтон? Кой черт вас туда несет? – спросил Эрик. – А-а… – протянул он, вдруг вспомнив, что там живет теперь Лили Питерс – ему говорил об этом Арни.
Тони криво усмехнулся.
– Если учесть, что вы мой старый друг и бывший протеже, то ваше «а-а» звучит довольно гадко. Очевидно, в этом городе уйма народу болтает уйму лишнего.
Эрик пожал плечами.
– Простите. Но вспомните, что в тот вечер у вашего брата была уйма народу.
– Ну их к черту, – сказал Тони. – Да, Лили тут тоже играет некоторую роль, но есть и другие причины, почему я уезжаю из Нью-Йорка. – Он иронически улыбнулся, однако тон его уже не был игривым. – Я бросаю научную работу, Эрик. По крайней мере, на время. Атомной проблемой завладели военные, а я слишком часто встречался с ними в обществе, чтобы относиться к ним всерьез в лаборатории. Они хороши только на своем месте и в своем деле. Так что вчера, пока я стоял в очереди, дожидаясь проверки документов, я решил, что пора сматывать удочки. Этот парень, что проверял у нас документы, так произносил слово «потери», что у меня складки на брюках вытягивались в струнку. И вот об этом-то я и хотел с вами поговорить: не желаете ли вы занять мое место?
– А что же вы теперь будете делать?
– Организуется секретная комиссия по наблюдению за экспортом и импортом стран «оси», а также их прихлебателей, вроде Испании и Турции, с целью установить, над чем они там работают. Комиссия эта состоит из экономистов, но им нужно несколько ученых, умеющих строить удачные догадки, – одним словом, работа для джентльмена. А как вы относитесь к тому, чтобы заменить меня в работе над ураном?
– Нельзя сказать, чтобы вы очень старались меня соблазнить, – улыбнулся Эрик.
– Да я бы последнюю собаку не стал соблазнять этим. Но Фокс просил меня перетащить вас на мое место, и я сказал, что попытаюсь. Я не добавил только, что вы будете просто дураком, если согласитесь.
– А как насчет Фабермахера? Может, он согласится?
– Во-первых, тут нужен экспериментатор, а не теоретик. Во-вторых, у него все еще паршивая репутация, а важные шишки из военного министерства не дадут себе труда докапываться до сути дела. И во всяком случае, Хьюго не выйдет из клиники раньше будущего месяца. На прошлой неделе я говорил с Эдной. Между прочим, она сказала, что Хьюго даже в клинике все время работает. Вчера Фокс получил от него записку – по-видимому, он разработал теорию, заменяющую теорию Гейзенберга об обменных силах. Хоть Хьюго это еще и неизвестно, но его работе не дадут ходу по причине, недоступной пониманию физика; сами знаете, армия есть армия. Так или иначе, а Фокс выбрал вас.
– Странно, – медленно произнес Эрик. – Мне всегда казалось, что Фокс хоть и признает меня ученым, но не слишком высоко ценит.
Тони с удивлением воззрился на него.
– Наоборот, он вас очень ценит, Эрик. Он сказал, что он сам предлагал вам работать у него, но вы отказались. Он считает, что, может быть, я смогу повлиять на вас. Фокс не делает предложений просто из вежливости. Кстати, как-то давно он заметил, что вы – один из немногих людей, о которых он не может сказать, что они неправильно сделали, выбрав карьеру ученого. В устах Фокса это просто объяснение в любви.
– Не понимаю я его, – задумчиво сказал Эрик. – Не представляю себе, что он за человек, но мне кажется, будто внутри у него что-то умерло. Слушайте, Тони, – продолжал он тем же тоном, – как мне проехать на Симпсон-стрит?
– Первый раз в жизни слышу. А что общего имеет Симпсон-стрит с Фоксом и с этой работой? – удивленно спросил Тони.
– Ничего. Что касается работы, то, даже если б я и хотел, я все равно не мог бы ее взять, особенно сейчас. Я должен оспаривать права на патент. И больше ни о чем сейчас не могу думать. Какой-то идиот меня опередил, и это чистая случайность, так как он явно даже не понимает, что это, в сущности, за изобретение. Такая нелепая история, и уж слишком она противоречит всякой логике, вот что меня убивает.
– Не хочу вас огорчать, но говорят, так уж устроен мир. Здесь все идет наперекор логике.
– Безусловно! – с жаром подтвердил Эрик. – Иначе разве мы бы занимались тем, чем сейчас занимаемся!
– Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что основное мое занятие – как-нибудь убить время. А вы как считаете? Почему вы, собственно, стали ученым?
– Фокс спросил меня об этом десять лет назад, когда я впервые к нему пришел. Тогда я не знал, что ответить, да, впрочем, и теперь не знаю. Конечно, немалую роль сыграло предубеждение, что в этом мире все-таки действуют логические законы.
– А визит на Симпсон-стрит – это тоже логический поступок?
Эрик спокойно посмотрел ему в лицо.
– Да, именно. Быть может, даже более логический, чем ваш переезд в Вашингтон.
Поезд городской электрички, везший Эрика в Бронкс, вынырнул из подземного туннеля на 149-й улице, взмыл кверху и помчался по неглубокой лощине, пролегавшей среди необъятной равнины городских крыш, изрезанной расселинами в восемьдесят футов глубиной; где-то на дне этих пропастей вились узкие улички. Плоскую равнину покрывала чаща железных балок, к которым прикреплялись веревки для сушки белья, и радиоантенны; кое-где высились круглые водонапорные башни. Вдали, в солнечной дымке, виднелись тонкие флагштоки с американскими флагами, трепетавшими в безоблачном весеннем небе.
Эрик проклинал собственную глупость. Ведь должен же быть какой-то выход, какая-то лазейка! Он, Эрик, обладает научными знаниями в таком объеме, какой только доступен человеку. Неужели он не справится с этой фантастической чушью, неужели этот Зарицкий, с его крупицей знания, даже меньше того, просто со случайной догадкой, загнал его в тупик? Значит, годы работы, научное осмысление практических результатов, самая изощренная техника – все пропало даром!
Повинуясь какому-то неясному побуждению, Эрик взял телефонную книжку и стал искать фамилию Зарицкого. С азартом охотника он вел пальцем по столбцу сверху вниз; наконец под пальцем его насмешливо и нагло выступила знакомая фамилия: «Зарицкий И.М., игрушки и писчебум. товары…» и затем тот же адрес, что и на патенте. Зарицкий торгует игрушками! Боже мой, какая злая ирония!
У Эрика мелькнула мысль позвонить Зарицкому, словно голос этого человека мог каким-то чудом что-то разъяснить ему. Рука его потянулась к телефону и задержалась на трубке. Вдруг телефон зазвонил. Эрик вздрогнул от неожиданности и отдернул руку. Звонки следовали один за другим, а Эрик медленно закуривал сигарету, не спуская глаз с черного аппарата. Наконец он взял трубку и услышал веселый голос Тони.
– Я звоню к вам в связи с возложенным на меня поручением, которое, очевидно, не увенчается успехом, – сказал он и засмеялся. – Мне поставили условие, чтобы я переговорил с вами лично.
– Ну-ну, не валяйте дурака, – сказал Эрик. – В чем дело?
– По телефону не могу сказать. Я обещал Фоксу повидаться с вами.
– Да не стесняйтесь, говорите, – настаивал Эрик. – Что Фоксу от меня нужно?
– Узнаете в свое время. Я сейчас нахожусь на Сорок шестой улице, возле Мэдисон-авеню. Давайте позавтракаем вместе, и я вам все скажу.
– Почему вы оказались среди дня в городе? Разве эта таинственная работа с атомной энергией уже закончена?
– Для меня – да. Я буду ждать вас в маленьком баре, в «Ритц-Карлтоне», и мы отпразднуем конец одной моей чудесной карьеры и начало другой.
По-видимому, дожидаясь Эрика, Тони уже выпил не один коктейль, но он все-таки заставил своего бывшего коллегу выпить с ним еще. Эрик сел и, оглядывая элегантную публику, подумал о Зарицком. Интересно, где завтракает этот человек. Должно быть, мистеру Зарицкому понравится этот бар, когда настанет его черед посещать такие рестораны. Он подумал о миссис Зарицкой. Любопытно, как будут выглядеть она и Сабина, когда им придется поменяться местами.
– Я еду в Вашингтон, – сказал Тони.
– В Вашингтон? Кой черт вас туда несет? – спросил Эрик. – А-а… – протянул он, вдруг вспомнив, что там живет теперь Лили Питерс – ему говорил об этом Арни.
Тони криво усмехнулся.
– Если учесть, что вы мой старый друг и бывший протеже, то ваше «а-а» звучит довольно гадко. Очевидно, в этом городе уйма народу болтает уйму лишнего.
Эрик пожал плечами.
– Простите. Но вспомните, что в тот вечер у вашего брата была уйма народу.
– Ну их к черту, – сказал Тони. – Да, Лили тут тоже играет некоторую роль, но есть и другие причины, почему я уезжаю из Нью-Йорка. – Он иронически улыбнулся, однако тон его уже не был игривым. – Я бросаю научную работу, Эрик. По крайней мере, на время. Атомной проблемой завладели военные, а я слишком часто встречался с ними в обществе, чтобы относиться к ним всерьез в лаборатории. Они хороши только на своем месте и в своем деле. Так что вчера, пока я стоял в очереди, дожидаясь проверки документов, я решил, что пора сматывать удочки. Этот парень, что проверял у нас документы, так произносил слово «потери», что у меня складки на брюках вытягивались в струнку. И вот об этом-то я и хотел с вами поговорить: не желаете ли вы занять мое место?
– А что же вы теперь будете делать?
– Организуется секретная комиссия по наблюдению за экспортом и импортом стран «оси», а также их прихлебателей, вроде Испании и Турции, с целью установить, над чем они там работают. Комиссия эта состоит из экономистов, но им нужно несколько ученых, умеющих строить удачные догадки, – одним словом, работа для джентльмена. А как вы относитесь к тому, чтобы заменить меня в работе над ураном?
– Нельзя сказать, чтобы вы очень старались меня соблазнить, – улыбнулся Эрик.
– Да я бы последнюю собаку не стал соблазнять этим. Но Фокс просил меня перетащить вас на мое место, и я сказал, что попытаюсь. Я не добавил только, что вы будете просто дураком, если согласитесь.
– А как насчет Фабермахера? Может, он согласится?
– Во-первых, тут нужен экспериментатор, а не теоретик. Во-вторых, у него все еще паршивая репутация, а важные шишки из военного министерства не дадут себе труда докапываться до сути дела. И во всяком случае, Хьюго не выйдет из клиники раньше будущего месяца. На прошлой неделе я говорил с Эдной. Между прочим, она сказала, что Хьюго даже в клинике все время работает. Вчера Фокс получил от него записку – по-видимому, он разработал теорию, заменяющую теорию Гейзенберга об обменных силах. Хоть Хьюго это еще и неизвестно, но его работе не дадут ходу по причине, недоступной пониманию физика; сами знаете, армия есть армия. Так или иначе, а Фокс выбрал вас.
– Странно, – медленно произнес Эрик. – Мне всегда казалось, что Фокс хоть и признает меня ученым, но не слишком высоко ценит.
Тони с удивлением воззрился на него.
– Наоборот, он вас очень ценит, Эрик. Он сказал, что он сам предлагал вам работать у него, но вы отказались. Он считает, что, может быть, я смогу повлиять на вас. Фокс не делает предложений просто из вежливости. Кстати, как-то давно он заметил, что вы – один из немногих людей, о которых он не может сказать, что они неправильно сделали, выбрав карьеру ученого. В устах Фокса это просто объяснение в любви.
– Не понимаю я его, – задумчиво сказал Эрик. – Не представляю себе, что он за человек, но мне кажется, будто внутри у него что-то умерло. Слушайте, Тони, – продолжал он тем же тоном, – как мне проехать на Симпсон-стрит?
– Первый раз в жизни слышу. А что общего имеет Симпсон-стрит с Фоксом и с этой работой? – удивленно спросил Тони.
– Ничего. Что касается работы, то, даже если б я и хотел, я все равно не мог бы ее взять, особенно сейчас. Я должен оспаривать права на патент. И больше ни о чем сейчас не могу думать. Какой-то идиот меня опередил, и это чистая случайность, так как он явно даже не понимает, что это, в сущности, за изобретение. Такая нелепая история, и уж слишком она противоречит всякой логике, вот что меня убивает.
– Не хочу вас огорчать, но говорят, так уж устроен мир. Здесь все идет наперекор логике.
– Безусловно! – с жаром подтвердил Эрик. – Иначе разве мы бы занимались тем, чем сейчас занимаемся!
– Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что основное мое занятие – как-нибудь убить время. А вы как считаете? Почему вы, собственно, стали ученым?
– Фокс спросил меня об этом десять лет назад, когда я впервые к нему пришел. Тогда я не знал, что ответить, да, впрочем, и теперь не знаю. Конечно, немалую роль сыграло предубеждение, что в этом мире все-таки действуют логические законы.
– А визит на Симпсон-стрит – это тоже логический поступок?
Эрик спокойно посмотрел ему в лицо.
– Да, именно. Быть может, даже более логический, чем ваш переезд в Вашингтон.
Поезд городской электрички, везший Эрика в Бронкс, вынырнул из подземного туннеля на 149-й улице, взмыл кверху и помчался по неглубокой лощине, пролегавшей среди необъятной равнины городских крыш, изрезанной расселинами в восемьдесят футов глубиной; где-то на дне этих пропастей вились узкие улички. Плоскую равнину покрывала чаща железных балок, к которым прикреплялись веревки для сушки белья, и радиоантенны; кое-где высились круглые водонапорные башни. Вдали, в солнечной дымке, виднелись тонкие флагштоки с американскими флагами, трепетавшими в безоблачном весеннем небе.