Попов Георгий. За тридевять планет

   Гоша произносил какие-то звуки, что-то вроде: "Ольля-ля!" - и похлопывал себя по бедрам. И только Сашка то мотал головой, как бы говоря: "Ну, ну... Интересно!" - то забегал вперед и нетерпеливо просил:
   - Вы подробнее, подробнее, дядя Эдуард! - и при этом как-то хмуро двигал бровями. Видно, ему это было страшно интересно и важно.
   Делать было нечего, пришлось пускаться в подробности. Я рассказал, как приехал Шишкин... Инженер Шишкин... Георгий Валентинович Шишкин, он же Плеханов... Этот момент уже известен читателю из предыдущей главы, повторяться не буду. Потом перешел сразу к последующим событиям, связанным с приездом. В одно прекрасное утро (допустим, что прекрасное) Иван Павлыч ходил по двору и мучился догадками: "Сын или не сын?" В это время к нему и явился Авдюшко.
   - Что колдуешь? - спросил с места в карьер.
   - Колдуй не колдуй, один черт,- вздохнул Иван Павлыч.- Из конторы? Этот... уже там?
   -- Сидит и пишет, аж стол дрожит.
   - Грамотный!
   - Башковитый,- кивнул Авдюшко.- Шоферня за него горой. Правильную, говорят, линию гнет.
   - Какую еще линию? - Иван Павлыч насторожился.
   - Известно какую. Раньше, говорят, с любым пустяком к председателю шли, а теперь... Самостоятельный, говорят, мужик, шевелит мозгами.
   Замечание насчет самостоятельности, хотя оно и принадлежало шоферам, людям большей частью легкомысленным, не понравилось Ивану Павлычу. Он побычьи потоптался на одном месте и сердито, раздраженно сказал:
   - На готовом легко быть самостоятельным! А ты приди к разбитому корыту, как мы пришли...
   - Куда ему! - сменил тон Авдюшко.- Что молодость, что глупость, один черт. Вот и насчет линии...
   Какая там к черту линия, девки - вот его линия. Заметил? К моей Дашке так и льнет... Не горюй, еще месяц-другой, и поженим их, стервецов, свадьбу справим...
   - И пошлем куда-нибудь подальше, чтоб голову не дурили?
   - А зачем посылать? Пусть живут здесь. Женатый, скажу тебе, уже наполовину несамостоятельный. А пойдут дети... Пиши пропало!
   Ну, насчет Дашки заместитель преувеличил изрядно. Это понял и Иван Павлыч. После того как Авдюшко ушел, он стал умываться под рукомойником, бормоча:
   - Поженим, говорит... Если надо, мы Егору и не такую сосватаем... Что Дашка! Сунулась в один институт - осечка, сунулась в другой - опять осечка...
   А Егор, видать, парень хоть куда, ему и жену надо по росту подбирать, учительницу или докторшу, как пожелает...
   - А что касается самостоятельности, то тут Авдюшко попал в точку. Георгий Валентинович был кругом самостоятельным, так сказать, со всех сторон самостоятельным. С Иваном Павлычем за ручку, правда, но даже в этом рукопожатии не было какого-либо подобострастия, как у того же Авдюшко. Ничего подобного! Ручку пожмет, скажет: "Привет!" - и был таков.
   Однажды я застал Шишкина в конторе одного. Он сидел за председательским столом ("Да не сын ли, в самом деле? Кто же еще посмеет сесть за Ивана Павлыча стол!" - подумал я) и что-то строчил,и правда, стол дрожал. Вдруг зазвонил телефон. Шишкин оторвался от стола, потянулся, хрустнув суставами, и приложил трубку к уху.
   - Алло... Я слушаю... Нет, не председатель - инженер... Да, товарищ Шишкин... Георгий Валентинович Шишкин, он же Плеханов... Что? Косить или не косить?.. Гм... А вы сами-то как считаете? Ага, косить... Ну и косите себе на здоровье, кто мешает! Сколько у вас сенокосилок? Пять? Косите... Иван Павлыч, Иван Павлыч! А у вас-то что, пустой горшок на плечах? - Он поиграл блестящей черной трубкой, положил ее на место и, обращаясь ко мне, сказал: Садись. Что у тебя?
   - Я к Ивану Павлычу... Велел подождать,- начал я не очень уверенно, хотя Иван Павлыч (через Авдюшко) действительно велел подождать.
   - А-а! Коли велел, подожди.- Шишкин послюнявил конверт, запечатал его и пригладил ладонью.- Мы подождем и под дождем, мы подож...- И вдруг оборвал на полуслове и сухо спросил: - А что у тебя за дело, если не секрет?
   - Да тот лужок... Вы же знаете...
   Про тот лужок Шишкин знал. Иван Павлыч приказал перепахать, а агроном прогнал меня прочь. Ты что, говорит, спятил, здесь же, говорит, солонцы. Сейчас хоть трава растет, а перепашешь - и та перестанет расти... С тех пор и крутится карусель: один приказывает - другой отменяет,- смехота.
   Некоторое время мы сидели молча. Думали. Потом опять раздался звонок, и Шишкин опять потянулся к трубке.
   - Я слушаю. Нет, не председатель, инженер... Что, косить или не косить? А, шифер привез... Наконец-то... А кто это говорит?.. Беспалов... Ну, здравствуй, Беспалов... Где сгружать, спрашиваешь? Как где? Сгружай у себя во дворе, а завтра снова погрузишь и отвезешь на ферму... Не подходит? Лучше, говоришь, сразу на ферму? Наполеон! Магомет! Ну действуй, Иван Павлыч не заругается... Нет, нет, не заругается... Скажи, это я, инженер, велел... Ясно?
   Последний вопрос был обращен уже не к Беспалову, а ко мне. Я мотнул головой.
   - Ну вот...- И после того как я вышел, оставив дверь полуоткрытой, инженер продолжал: - Иван Павлыч, Иван Павлыч! Как будто без Ивана Павлыча волос с головы не упадет и трава в поле не прорастет! - И - немного спустя, тоном ниже: - Агроном, инженер, зоотехник, экономист... А во все дыры лезет сам, хочет быть сразу и тем, и другим, и третьим.
   В это время явился и сам Иван Павлыч. Даша (она сидела за пишущей машинкой) сразу подобралась, подтянулась и стала торопливо развязывать какую-то папку. Я привстал и слегка поклонился, так, без всякого подобострастия.
   Вообще-то мне надо было идти, вернее - лучше было бы идти,- но что-то удержало меня, что-то такое, что сильнее нашей воли. "Ну все, хватит сидеть!" - сказал я и встал, и даже сделал шаг или два к порогу, однако тут же сделал шаг или два назад и опять сел сбоку от Даши, и даже стал строить ей всякие улыбки, хотя Даша меня совершенно не интересовала. Было в ней что-то плотоядное, что пугало и отталкивало.
   Наверно, опять зазвонил телефон, потому что я услыхал-приглушенный и, как всегда, усмешливый голос Шишкина:
   - Контора слушает. Кто это? А-а... А при чем здесь Иван Павлыч? Ветеринара зовите... Да, только он... А что Иван Павлыч? Ничего Иван Павлыч... Вот он стоит и возмущается: мол, беспокоят, когда надо и не надо... Как будто у вас не голова, а...- Наступила пауза, потом опять послышался голос Шишкина: - Венера захворала... А она, оказывается, без вас жить не может.
   - Все шутишь? - Иван Павлыч (это был его голос) сердито задвигал стулом и заговорил в трубку.
   Судя по всему, на другом конце провода висел заведующий фермой Птичик, человек могучего телосложения, отличавшийся, однако, робким характером.
   - Кто это?.. А-а... Ну, что там, докладывай! Ну, ну... Хорошо, приеду. Обязательно приеду... Без меня там ничего не предпринимай, ясно? Ну вот... Инженер! Мало ли что инженер!
   Даша стала печатать на машинке. Сквозь частую дробь ничего разобрать было нельзя. Я встал со стула, послал Даше воздушный поцелуй и тотчас вышел из приемной.
   Меня страшно интересовало, как отреагируют мальцы-огольцы. Вот почему, доведя рассказ до точки, я замедлил шаги и вперил в них взгляд. Увы, лица мальцов-огольцов ничего не выражали, ни печали, ни радости, как говорится.
   - Вот и все,- сказал я, надеясь все-таки раскачать, расшевелить их. Но на мальцов-огольцов и эта фраза (а она прозвучала как вызов) не подействовала.
   Тогда я спросил: - А как здесь, на вашей планете?
   И тут выяснилось, что на этой планете и в случае с Шишкиным... Георгием Валентиновичем Шишкиным все гораздо, гораздо проще. Встретились, обнялись...
   Прошлым летом мать приезжала. Мать Шишкина, разумеется. Погостила недельку и снова уехала. И никаких особых конфронтации со стороны Лизаветы Макаровны никто не заметил, даже соседи.
   - А зачем она приезжала?
   - Не знаю,- стал в тупик Сашка.
   Федька тоже не знал. Что касается Гоши, то того можно было и не спрашивать. По наивно-простодушной улыбке, не сходившей с его лица, нетрудно было догадаться, что он очень далек от подобных историй.
   - Эх вы, гуси-лебеди! - Я толкнул Сашку в бок, что доставило ему немалое удовольствие, и мы расстались. Мальцы-огольцы пошли копать червей, чтобы затем податься на рыбалку, а я свернул в контору, где меня ждали, должны были ждать батя Петр Свистун, учитель здешней истории Андрей Фридрихович и председатель колхоза "Красный партизан" Иван Павлыч.
   IV
   Контора была как контора. Единственное, что ее отличало от нашей и что бросалось в глаза,- это малолюдье. У нас ведь повернуться негде. Стол к столу, за каждым столом чин, а кому за столом места не хватило, тот устроился сбоку, в надежде со временем улучшить свои позиции.
   Здесь ничего похожего. В бухгалтерии я застал лишь одного человека, сидевшего у пульта какой-то очень сложной машины. Человек, внешне напоминавший нашего главбуха, нажимал на блестящие белые, красные и синие клавиши, и в ответ загорались какието огни, судя по всему, условные знаки. Бухгалтер реагировал на них очень своеобразно: то пожимал плечами, то качал головой, то начинал топать ногами.
   В приемной сидела Даша и печатала на машинке.
   Впрочем, печатала - не то слово. Вернее будет сказать, что машинка сама печатала. Даша сидела в удобном кресле сбоку, перед микрофоном, и диктовала не очень громко, а машинка в это время шпарила так, что треск стоял.
   "Механизация, черт побери!" - подумал я, не зная, входить или погодить.
   Когда я заглянул в бухгалтерию и сказал: "Привет!" - главный бухгалтер и ухом не повел. Общение с арифметическим агрегатом, видно, доставляло ему истинное удовольствие. А как Даша? Я переступил порог и проделал тот же несложный маневр, то есть слегка кивнул и сказал:
   - Привет! - и стал ждать, что будет дальше.
   Реакция последовала незамедлительно. Даша нажала на какую-то клавишу, треск прекратился. Потом она повернулась ко мне всем своим девичьим телом, как бы выставила себя напоказ, и кивнула на один из стульев.
   Надо заметить, одета Даша была совсем уж из ряда вон. Как я уже говорил, на этой планете вообще предпочитают одежду облегченного типа. А Даша... Даша, по-видимому, оставила далеко позади даже все нормы ультрасовременной здешней моды. Она была в полупрозрачной кофточке, которая прикрывала только грудь - живот оставался голым,- и в короткой юбке, вернее сказать - юбочке, которую я не сразу и разглядел - до того она была коротка...
   - Спасибо, я на минуту. Иван Павлыч у себя? - Я тоже кивнул, но не на стул, а на дверь, что вела (я знал это) в председательский кабинет.
   - Только что ушли. Все трое. И вам велели идти. На квартиру к Ивану Павлычу.
   Я заглянул в кабинет и поразился до крайней степени. Это был не кабинет, а центр дальней космической связи, ни дать ни взять. Вдоль глухой стены тянулись довольно изящные аппараты, на которых было написано четкими бело-эмалевыми буквами: "зоотехник", "инженер", "агроном", "первая бр.", "вторая бр." и так далее. "Вот оно что!" - подумал я и, подойдя к аппарату с надписью "инженер", нажал пальцем на кнопку. Аппарат вздрогнул, затем раздался голос:
   - Одну минутку. В РТМ инженера нет. Одну минутку. В первой бригаде тоже нет. Одну минутку. В третьей...- Тут аппарат сделал паузу, точно для того, чтобы набрать в легкие воздуха, и тем же бесстрастным тоном продолжал: - И во второй, и в третьей тоже нет. Одну минутку. В четвертой...
   Я нажал на желтую кнопку, расположенную несколько ниже красной, и голос умолк.
   Вот это руководство, подумал я. В любой момент можно узнать, кто где сейчас находится и чем занимается. Инженер, агроном, бригадир... Здорово, не правда ли? Я обошел все аппараты, а их было порядочно, и вдруг вспомнил про тот лужок, про наш, земной, разумеется...
   Должен заметить, что судьба того лужка меня страшно занимала. И дело не в самих полутора гектарах - дело в принципе, если угодно. "Пахать или не пахать? Вот, елки-палки, вопрос ядреный!" Чтобы выяснить все до конца, я подошел к аппарату, на котором было написано "первая бр.", и решительно нажал на красную кнопку. И опять - дрожь, легкое шуршанье и сначала бесстрастный, я бы сказал - машинный, а потом и вполне нормальный, то есть человеческий голос:
   - Одну минутку. Бригадир сейчас подойдет... Одну минутку. Бригадир берет трубку.- И после секундной паузы: - Я слушаю!
   И на экране сверху (признаюсь, экран-то я не сразу и заметил) вдруг появилось четкое изображение. Мужчина лет тридцати пяти стоял в поле, возле подернутых желтизной кустов акации, и смотрел прямо и независимо.
   - Как насчет того лужка? - выпалил я.
   - Какого лужка? И кто это говорит?
   - Ха-ха-ха! Он делает вид, будто ничего не понимает! Так я тебе и поверил!
   - Кто говорит? И что за шуточки?
   - Говорит человек с планеты Земля,- уже серьезно продолжал я, подмигивая аппарату.- Меня интересует очень, очень, очень важный вопрос: как тот лужок, что за Лебяжьим озером? Да вы знаете, о чем речь.
   - Что за шутки, Эдя? - возмутился бригадир.
   - Это не шутки. Это вполне, вполне, вполне серьезно. Меня страшно волнует судьба того лужка, что за Лебяжьим озером. Пахать или не пахать?
   - Не валяй дурака! - вырвалось из аппарата, как бы стрельнуло в самое ухо.
   Я ткнул пальцем в желтую кнопку. Аппарат отключился.
   - Вот так-то, Дашенька,- сказал я, возвращаясь в приемную.
   Даша сидела в той же непринужденной позе, подевичьи кокетливо поджав ноги, но в глазах у нее появилось новое выражение. Если раньше, буквально минуту назад, она смотрела на меня загадочно, почти обещающе, то теперь взгляд ее стал каким-то настороженным.
   - Здорово, а? - Я кивнул в сторону, где стояли аппараты.- Мол, человек с планеты Земля... А? Пусть знает наших! А то: "Бригадир, бригадир!" Видали мы бригадиров!
   И с этими словами я вышел из приемной и спустился вниз, перешагивая через ступеньку. Я тогда не думал и не гадал, что и эта, в сущности, невинная выходка будет взята на заметку как существенная улика.
   Дом Ивана Павлыча я нашел не сразу. С панталыку меня сбило легкое, я бы сказал, воздушное сооружение в конце проулка, как раз на опушке соснового бора. Мезонина кому-то показалось мало, и он вдобавок прилепил всякие балкончики и верандочки. Не дом - игрушка.
   "Ну, ясное дело, тут и гадать нечего",- подумал я, прямым путем направляясь к двум великолепным тридцатипятиметровым березам, которые смыкались вершинами, образуя ворота. Так сказать, естественные ворота.
   Еще издали я услыхал детские голоса. Трудно было поверить, что у здешнего Ивана Павлыча такая орава детей... И правда, подойдя поближе, я увидел, что дом с мезонином - не частное жилье, а детский сад. Во дворе стояли девушки в длинных халатах. Возле каждой толпилось пять-шесть ребятишек. Девушки (это были воспитательницы) о чем-то переговаривались, а ребятишки прыгали, бегали, словом, выделывали всякие штуки.
   - Молодой смене - гип-гип-ура! - громко сказал я, вскидывая руку.
   Возня прекратилась, голоса стихли. Самая старшая из воспитательниц (ей было лет двадцать пять - двадцать шесть) вдруг проворно вскочила на какое-то возвышение возле трибуны и трижды взмахнула руками.
   И в тот момент, когда она опустила руки, раздался дружный возглас:
   - Здравствуйте, дядя!
   Имени моего ребята не назвали, из чего я заключил, что здешний Эдька Свистун не очень-то популярен среди детей. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. Даже скорее всего ошибаюсь. Стоило мне пройти немного вперед, как ребята, в первую очередь мальчишки, облепили меня, точно лилипуты. Я присел на корточки, но они тянули в разные стороны с такой силой, что я в конце концов потерял равновесие и растянулся во весь рост.
   Что тут стало, невозможно описать. Девчонки и мальчишки сбежались со всего двора и устроили такую кучу-малу, какая нашим, земным девчонкам и мальчишкам и во сне не снилась. Они визжали, дрыгали ногами, волтузили меня и друг друга, словом, давали жизни.
   - Ребята... Ну, ребятки,- стонал я, закрывая наиболее уязвимые части тела.
   Когда ребятки вошли в раж и потеряли всякое чувство меры, самая старшая из воспитательниц (она продолжала стоять на трибуне) опять трижды взмахнула руками, девчонки и мальчишки дружно прокричали:
   - Хва-тит! - и рассыпались, как горох. Здешний горох, разумеется.
   Я встал и привел себя в порядок. При этом я поглядывал на воспитательниц, стоявших несколько поодаль. Все они были высокими, стройными и чертовски привлекательными, я бы сказал.
   Где-то я читал или слыхал (возможно, от Андрея Фридриховича, нашего историка), что во времена Шекспира в Англии (и не только в Англии) непременным признаком красоты считались белокурые волосы. На брюнеток и шатенок, говорят, смотреть никто не хотел.
   Нечто сходное наблюдается и на этой планете. Блондинки здесь явно преобладают. Блондинки, блондинки, блондинки... Куда ни глянешь - одни блондинки. Прямо голова кружится.
   - Жениться надо, Эдя! - сказала самая старшая.
   - С чего это вы взяли? - спрашиваю. Меня заинтересовало, по каким признакам здесь определяют, когда человеку приходит время жениться.
   - Видите, как вас любят дети!
   - А-а! - сказал я несколько разочарованно.
   Я пригляделся к бледным личикам, окруженным нимбами белокурых волос, сравнил этих девушек с Фросей и... вздохнул. "Простите, но ничего не поделаешь, мое сердце отныне и навеки принадлежит другой",- мысленно сказал я, обращаясь ко всем сразу и к каждой в отдельности. Они поняли меня (возможно, сработали биотоки) и вдруг потупились, а потом и разбрелись к своим подопечным, На какое-то время голоса смолкли, и я отчетливо различил пчелиное жужжанье и комариные писки.
   Немного спустя я увидел и самих пчел и стал следить за ними. Должен заметить, что здешние пчелы сильно отличаются от наших, земных. Во-первых, они крупнее раза в два и гораздо неповоротливее. А во-вторых, они не жалят.
   Читатель, возможно, скептически усмехнется. "Как же, нашел дурака, так я тебе и поверю!" Но я готов биться об заклад, что не жалят. Сегодня утром, когда мы с мальцами-огольцами возвращались с озера, я уже видел таких пчел. Они спокойно залезали в огромные цветки, росшие по обочинам, долго возились там, собирая нектар, и с жужжаньем подавались на пасеку.
   Одна или две пчелы сели Гоше на руку выше локтя.
   - Пчела! Укусит! - предупредил я.
   И что же? Мальцы-огольцы только посмеялись надо мною.
   - Да вы что, дядя Эдуард? Пчелы же не кусаются.
   - Не кусаются, так жалят, какая разница!
   - И не жалят! Зачем жалить?
   - Как не жалят? - Я не знал, что подумать.
   - Да вот так, не жалят! - Гоша посмотрел на меня с видом победителя.
   - Что же они тогда делают?
   - А ничего не делают. Что им делать? Мед собирают, вот и все.- И с этими словами Гоша осторожно, двумя пальцами, снял пчелу с руки и поднес к губам.
   - Может, у вас здесь и комары не кусаются? - спросл я, увидев, как матерый кровопиец устроился на шее у Федьки.
   - Нет, с комарами сложнее,- солидно заговорил Сашка.- Комары не трогают лишь детей и подростков до шестнадцатилетнего возраста. А перевалит за шестнадцать, гляди в оба.
   Вот тебе раз, подумал я.
   Незадолго до полета в космос мне попалась книжка некоего французского студента Песселя (или Кесселя, не помню точно) "Затерянный мир Кинтано-Роо". Автор рассказывает о путешествии в Мексику. И не вообще в Мексику, а в какой-то уж совсем глухой и дикий уголок Мексики, где живут индейцы племени майя.
   Так этому Песселю или Кесселю [ Нам удалось установить, что французского студента (впрочем, сейчас он, должно быть, уже не студент) зовут Мишелем Песселем. Данные, которые поразили Эдика Свистуна, приводятся на 143-144 страницах указанной книги. ] бросились в глаза поразительные вещи. Например, пчелы там не кусаются. В одном месте он так и пишет: "Я с удивлением узнал, что у пчел майя нет жала!" Еще поразительнее с комарами. Оказывается, по каким-то еще неизвестным науке причинам комары не трогают грудных младенцев. Но только грудных, заметьте.
   Признаться, тогда я не поверил, вернее, не то чтобы совсем не поверил, а взял под сомнение. А теперь вспомнил, посравнил с этой планетой и не знал, что подумать. Природа ставит перед наукой тысячи загадок, одна сложнее другой. Чем объяснить, думал я, что комары племени майя щадят лишь грудных младенцев, тогда как здешние - детей и подростков до шестнадцатилетнего возраста? А может, где-нибудь на третьей, пятой или десятой планете (цивилизованной, разумеется) есть комары, которые вообще ладят с людьми?
   С пчелами дело обстоит несколько иначе. Пессель или Кессель прямо говорит, что у пчел майя нет жала!
   (Восклицательный знак принадлежит автору открытия.) У здешних же пчел жало есть, сам видел, а людей они не жалят! (Этот восклицательный знак принадлежит уже мне.) Почему? По какой, так сказать, причине? Я ломал, ломал голову и наконец пришел к мысли, что здешние пчелы, возможно, обладают интеллектом и в конце концов поняли, что с людьми лучше не связываться.
   Впрочем, на этой планете встречаются загадки и похлеще. Хотя времени у меня было в обрез, я все же поинтересовался кое-какой здешней научной литературой. Сведения, которые я почерпнул из этой литературы, буквально потрясли меня. Угри здесь могут жить без пищи до пятисот суток. Это доказали, разумеется, не сами угри - они на это никогда бы не решились,а ученые отдела зоологии Академии наук Белоруссии, но какая разница. А в Австралии (в здешней Австралии, разумеется) крокодилы живут в мире с людьми.
   Местные жители (их зовут австралийцами) спокойно купаются среди крокодилов и даже залезают к ним на спину.
   Однако хватит о загадках. Нам пора вернуться во двор детского сада, где беспечная малышня продолжает бегать, прыгать, словом, выделывать всякие штуки.
   - Кстати, вы Ивана Павлыча не видали? - спросил я, не обращаясь ни к кому в отдельности.
   - Да только что был дома,- ответила старшая, что советовала жениться. После я узнал, что она имела в виду не кого-нибудь, а именно Фросю, которая, по общему здешнему мнению, засиделась в девках.
   - Вот и отлично! Он мне, знаете, до зарезу нужен,- сказал я, направляясь к воротам.
   - А вы прямо, вот по этой дорожке,- заметила старшая, показывая на дорожку, что вела в соседний двор.
   "Прямо так прямо",- подумал я и пошел прямо.
   Дорожка упиралась в стену желтой акации, которая, должно быть, служила живой оградой. Я без особого труда преодолел это препятствие и сразу очутился во дворе, заросшем травой-муравой. Между прочим, дом и двор ничем не отличались от дома и двора тетки Сони... Лишь на крыше торчал флюгер, показывая направление ветра. Потом мне сказали, что этот флюгер является единственной приметой, по которой узнают, где живет председатель.
   Глава восьмая
   "Делу - время, потехе - час", - говорили еще при царе Алексее Михайловиче И тут мною овладел страх. Подойдя к крыльцу, я остановился и вдруг почувствовал, что колени дрожат.
   "Ну, Эдя... Полно... Нельзя же так!" - подбодрил я себя и поставил ногу на среднюю ступеньку. Однако колени продолжали дрожать - чувство противное, доложу я вам,- и мне ничего не оставалось, как снять ногу обратно.
   Я постоял, переминаясь, мысленно убеждая себя, что ничего страшного нет, в конце концов до корабля недалеко, как-нибудь доберусь и - будьте здоровы,потом опять поставил ногу на среднюю ступеньку и перешагнул через порог.
   - Кто там? Входите! - послышался голос Ивана Павлыча.
   И этот голос точно подстегнул меня. "А, будь что будет!" - подумал я, направляясь в прихожую, а из прихожей - в горницу, где сидела вся честная компания. И хотя батя Петр Свистун, учитель истории Андрей Фридрихович и председатель Иван Павлыч ждали меня (ожидание было написано на их лицах), мой приход застал их врасплох. Они, все трое, как бы впали в шоковое состояние. Дышать и то, кажется, перестали.
   - А, Эдик, ну проходи, проходи.
   Гляжу, встают и батя, Петр Свистун, и учитель истории Андрей Фридрихович.
   Замечу, что здешний Петр Свистун крупнее того, земного Петра Свистуна. И ростом выше, и в плечах шире. Когда он встал - в шортах и рубахе с короткими рукавами,- я подумал: "Этот зажмет между ног - не вырвешься",- и почувствовал, как мурашки пробежали по всему телу.
   Учитель истории тоже был похож и не похож на нашего, земного учителя истории. Наш, земной Андрей Фридрихович в общем был уравновешенным человеком. Разозлить его, вывести из себя было почти невозможно. И смотрел он хотя и строго, но вместе с тем как будто и доверчиво. А этот, здешний Андрей Фридрихович не смотрел, а как бы проникал в самое нутро, и тебе начинало казаться, что он все-все знает. Хотелось упасть перед ним на колени и умоляюще воскликнуть:
   - Виноват! Каюсь! Пощадите! - И - не вдаваться в подробности, даже не думать, виноват ты на самом деле или это тебе показалось.
   Но я, разумеется, не упал на колени и не стал каяться. Пусть это делает здешний Эдька Свистун, думаю, а мне начхать. К тому же голова моя в то время была занята другим. Я не виделся с отцом месяца три (то есть не я, а здешний Эдька Свистун, но это неважно) и, по существующим здесь правилам, должен был вести себя, как страшно истосковавшийся сын. Я так и сделал. Когда Петр Свистун встал и подался на шаг, я бросился к нему, обнял его обеими руками, потерся щекой о его щеку.
   - Батя, здравствуй! Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал! пробормотал я довольно невнятно.
   - И я...
   Голос здешнего Петра Свистуна показался мне каким-то незнакомым или, вернее, мало знакомым.
   У моего бати густой, сочный баритон, а у здешнего бас. Когда он открыл рот и заговорил, я подумал, что над ухом у меня прогудел растревоженный пчелиный рой.
   - Как дома? Сестрица Шарлотта жива-здорова? - продолжал я, ожидая удобного момента, чтобы вырваться из отцовских объятий. Тереться щекой о наждачную щеку здешнего Петра Свистуна не доставляло мне никакого удовольствия.