Попов Георгий. За тридевять планет

   Но тут мне стало смешно.
   Я материалист и диалектик и отлично понимаю, что высший смысл жизни в самой жизни и что никаких конечных остановок не предвидится. Единственное, что в наших .руках,- это достигнуть гармонии и совершенства и тем самым избавить мыслящих человеков от лишних страданий.
   Добиться этого можно лишь сообща, а не в одиночку, и я рад, что человечество (мое человечество) все больше осознает это.
   Я перевел дух. Вот сейчас он выйдет из-за согры, третий Эдька Свистун, и шагнет ко мне, как я - к нему. Я попробовал поднять руку (правую руку, разумеется), она не поднималась. Хотел раскрыть рот и сказать приготовленные заранее слова: "Ну, здравствуй еще раз! Как видишь, я пришел..." Увы, язык отяжелел и перестал слушаться.
   Чтобы вернуть себе нормальное состояние, я стал переминаться, растирать ладонью левой руки правую руку, а затем, уже обеими - левой и правой мускулы занемевшей нижней челюсти.
   - Смелее, Эдя! - подбодрил я самого себя и сделал решительный шаг вперед, к тем сограм.
   То, что я увидел, скорее обрадовало меня, чем разочаровало... Но вернее было бы сказать - то, что я ничего не увидел... В самом деле, взойдя на гребень согры, я ничего не увидел - ни корабля сигарообразной или какой-либо иной формы, ни самого космонавта. Вокруг стояли гигантские сосны, кое-где виднелись стволы таких же гигантских берез и осин. Большие зеленобокие синицы - с нашу галку величиной - звенькали, перелетая с куста на куст. Дважды где-то в небе прокурлыкали журавли. Они, должно быть, уже подались на юг.
   Но нет! - я увидел... Несколько поодаль, на возвышении, я увидел довольно обширное, примерно метров пятнадцать на двадцать, кострище не кострище, а что-то похожее на кострище. В середине земля была выжжена (или выбита, не знаю точно), а вокруг все было опалено - и трава, и кусты, и даже деревья. Я не знал, что подумать. Корабль?.. А если корабль, то откуда, с какой планеты? И почему он улетел? И куда улетел?.. Я смотрел издали (близко подходить я не решался) и ломал голову, не находя ответа.
   Потом я все же решился и, подойдя, стал ходить вокруг, внимательно осматривая землю. Мне казалось, если это корабль, тем более инопланетный корабль, то не может он улететь, не оставив никакого знака, никакого доказательства, что он был здесь. В этом смысле живые существа всей Вселенной, думаю, совершенно одинаковы. Они оставляют следы. Кстати, теория космического происхождения Иисуса Христа представляется мне достаточно убедительной. И если она еще не получила всеобщ зго признания, то потому лишь, что нет следов. Я слыхал, будто их, эти следы, особенно упорно ищут в Минске. Мне остается только пожелать искателям хорошего настроения.
   Здесь было другое дело. Здесь прошли не годы, а часы, и я не терял надежды. Я ходил, вперив взгляд в землю, и думал, что неплохо было бы найти что-нибудь такое, черт побери, из ряда вон выходящее. Не черепок, разумеется, не монету или золотое украшение - этого добра и у нас хватает. Хорошо бы, думаю, найти какие-нибудь иероглифы позаковыристее, которые, может быть, и не значат ничего... Какая находка для науки!
   К сожалению, я должен разочаровать любителей расшифровывать неведомые письмена. Ни клочка бумаги, ни обрывка пергамента или кожи - ничего... Я обошел вокруг кострища (назовем это кострищем), вздохнул с сожалением и подался сначала к тому мостику, по которому переходил речку Бурлу, а оттуда - к тем приметным соснам, где стоял мой самокат. Так и осталось это кострище загадкой Вселенной.
   VII
   Наконец пришла пора сматывать удочки.
   После ужина [ В этом месте мы обнаружили меню, в котором были подчеркнуты красной пастой следующие блюда: "Фрикадельки с вермишелью", "Творожники жареные со сметаной", "Блинчики с мясом", "Кофе со сливками"... Надо полагать, это как раз те блюда, которые Эдик Свистун заказывал на ужин в тот вечер... ] я собрал записки, на всякий случай захватил стопку чистой бумаги - своя, земная вся вышла - и перевел часы на тридцать пять минут вперед.
   Написал записку здешнему Эдьке: "Мать навести, дурень!" - и сунул в стол.
   Затруднение возникло с одеждой. Я подумал, подумал и решил не переодеваться. Пусть моя земная остается на этой планете! И брюки, и пиджак, и рубашка с отложным воротником - все пусть остается.
   Когда я перебирал одежду, в кармане пиджака звякнуло. Это были деньги, наши, земные деньги... Я извлек их, подержал на ладони. Жалкие медяки, сводящие с ума бедных и богатых, особенно богатых, как хорошо, что здесь, на этой планете, с ними покончили раз и навсегда.
   Ссыпав медяки обратно в карман, я постоял возле этажерки с книгами. Конечно, думал я, было бы просто здорово, если бы я привез стихи здешнего Вознесенского или здешнего Евтушенко. Но, увы, как было сказано, мой корабль - не Ноев ковчег.
   - Будь здорова, тетя Соня,- сказал я, обнимая старуху.
   - Счастливо тебе, Эдя... Кланяйся там...- Тетка Соня посмотрела на меня сострадательно, как будто знала, что мне предстоит долгая дорога.
   "Что она имеет в виду?" - подумал я, но спрашивать не стал. Я только заверил (на всякий случай), что поклонюсь, как же иначе, и подался к двери.
   - Погоди, Эдя...- вдруг остановила меня тетка Соня.
   - Что еще? А-а! - Я думал, старуха сунет что-нибудь вроде пирожка или яичка,- ничего подобного.
   Порывшись в буфете, она нашла какой-то пакетик, совсем невзрачный на вид.
   - Возьми, Эдя, возьми!
   - Что это? Семена? Но зачем они?
   - Возьми, возьми,- твердила старуха, гладя мою руку.
   Пришлось взять и пакетик с семенами незабудок.
   Здешних незабудок, разумеется.
   - Ну будь, тетя Соня! - Я помахал рукой.
   И вдруг у меня мелькнуло, что я никогда больше не увижу тетку Соню. Никогда!.. Мне стало больно и горько... Я воротился, порывисто обнял старуху, трижды поцеловал ее в щеку и, не говоря больше ни слова, зашагал в сосновый бор.
   Ах, какой это был удивительный вечер! По деревне, залитой багровым светом, бродили парни и девчата.
   На лавочке (здесь тоже делают лавочки) сидели пожилые женщины и мужчины. Но подсолнухов никто не лущил - здесь нет такой моды. На площади, против конторы, раздавались глухие удары. Там резались в волейбол. Улица на улицу.
   Навстречу мне попался Иван Павлыч. В руках у него я увидел несколько кисточек какой-то дикорастущей травы, похожей на просо. Он заготавливал корм птицам, остающимся здесь на зиму. Я уже знал, что это его хобби.
   Птицы остаются, а я вот улетаю,- пришло мне в голову.
   У дома Соколовых я остановился, ожидая, когда появится Фрося. Вот ее стройная фигурка мелькнула во дворе, за кустом черемухи. Я окликнул... Фрося обернулась, глянула исподлобья. Кажется, мое появление ее нисколько не обрадовало.
   - Пройдемся,- сказал я, когда Фрося вышла на улицу.
   Мы свернули в проулок и побрели в сторону бора, куда мне и надо было.
   В последние сутки что-то перевернулось в наших отношениях. То Фрося позволяла мне почти все. Читатель помнит, как нам было хорошо, когда мы оставались с глазу на глаз. А теперь... Фросю как будто подменили! Я хотел обнять ее - не тут-то было,- она решительно отвела мою руку.
   - Хватит, Эдя,- сказала она тоном, не терпящим возражений.
   - Я люблю тебя, Фрося... Я всегда буду любить тебя...
   - И я люблю, но не тебя, а здешнего Эдика... Здешнего, понимаешь? - Ее глаза налились слезами.
   - А я... разве не здешний? - сказал я и пожалел об этом.
   Я, кажется, забыл сказать, что жители этой планеты пуще всего на свете презирают ложь, двусловие, двуличие, двудушие, словом, ложь и лицемерие во всех их проявлениях. Солгать, то есть сказать неправду, здесь считается тяжким преступлением.
   - Ложь и лицемерие даже страшнее равнодушия,заметил как-то сосед и друг Семен, когда мы случайно разговорились на эту тему.
   Нетрудно представить, какое впечатление произвели на Фросю мои слова. Она вся вспыхнула, как маков цвет, глаза ее гневно засверкали...
   - И ты еще говоришь - здешний! - Я думал, она сейчас упадет и начнет биться в истерике.
   Как читатель понимает, скрывать больше не было смысла.
   - Фросенька, милая, я правда люблю тебя... Хочешь... хочешь - полетим со мной! Я выкину все контейнеры... все семена... записки... все выброшу, лишь бы освободить для тебя место! Вдвоем нам будет хорошо... Полетим, не пожалеешь! - Я хотел взять Фросю за руку, чтобы вместе идти к кораблю, но она и шага не сделала.
   Потом я говорил что-то насчет того, что Иван Павлыч (наш, земной Иван Павлыч, разумеется) построит нам шалаш из двух-трех комнат, ты, мол, устроишься на работу дояркой (ты ведь и здесь доярка), и будем мы жить-поживать да добра наживать. И пойдут, мол, у нас дети, все здоровые физически, безупречные нравственно и вдобавок интеллектуалы, каких поискать.
   Когда я кончил и открыл глаза, то Фроси возле меня уже не было. Солнце близилось к закату, и кругом стояла тишина. Слышно было, как на озере плещутся утки.
   - Фро-о-ося! - крикнул я что было мочи.
   Эхо прокатилось по лесу и пропало где-то вдали.
   Я постоял, прислушиваясь, и свернул к тому месту, где стоял мой самокат.
   Не успел я пройти и десяти шагов, как увидел лося.
   Это был тот самый лось, который сегодня уступил мне дорогу. Он обрывал губами еще зеленые и сочные осиновые листья и на меня не обращал никакого внимания.
   Я подошел к нему вплотную, нарвал горсть листьев и протянул ему. Лось не стал ломаться. Он подобрал с ладони все дочиста и помотал головой.
   - Не везет мне, брат,- сказал я, гладя лося по гладкой, упитанной шее.Втюрился по уши, можно сказать, первый раз втюрился, и - никакой взаимности! Обидно, брат, черт знает как обидно... Впрочем, что я мечу бисер... А может, ты понимаешь? Может, ты наделен способностью понимать? - Лось в ответ замотал головой еще пуще.- Нет, это ты лишь притворяешься, что понимаешь, а на самом деле ничего не понимаешь, ни в зуб ногой, как у нас говорят. Ну, живи.- Я еще раз погладил лося по гладкой шее и двинулся дальше.
   И вдруг... Я даже глазам не поверил, настолько это было неожиданно... Вдруг передо мною выросла Даша, секретарша Ивана Павлыча. На ней была блузка без рукавов, короткая юбочка с разрезами с четырех сторон - спереди, сзади и по бокам - и легкие туфли-босоножки. Вдобавок она набросила на плечи, можно сказать, воздушную косынку, которая готова была повиснуть в воздухе облачком от одного вздоха.
   - Здравствуй, Эдя! - сказала Даша каким-то сдавленным голосом.
   - Здравствуй! - Я сдержанно кивнул в ответ и отступил в сторонку, давая дорогу, хотя, как читатель понимает, никакой дороги в этом месте не было.Гуляешь? Так сказать, цветочки-ягодки? Ромашки-лютики?
   Даша не приняла шутки.
   - Я долго думала, Эдя... В прошлую ночь и глаз почти не смыкала...
   - Ну, это ты зря! Сон - святое дело, учти это. У нас на Земле без сна обходятся лишь сумасшедшие да влюбленные. Да и то, слыхать, выкраивают часок-другой, чтобы прижаться щекой к пуховой подушке.
   - Тебе смешно,- Даша чуть не плакала.- А я... Я люблю тебя, Эдя... Люблю, люблю, люблю...- Она смотрела на меня глазами, полными слез. Ее пушистые ресницы дрожали, и слезы текли, оставляя следы.
   - Даша, опомнись! - Я взял ее за руку.
   - Люблю, люблю, люблю!..- продолжала она твердить, как одержимая.- Я тебя сразу полюбила, с первого взгляда, когда ты пришел на праздник дождя, помнишь?
   Праздник дождя я помню, разумеется. Но Дашу...
   Нет, Дашу я не заметил, а значит, и запомнить не мог.
   Наверно, будучи при исполнении служебных обязанностей, она держалась ближе к конторе, в то время как я - ближе к столовой. Здесь мы, правда, столкнулись, но это было уже после того, как дождь перестал.
   - Да, конечно,- сказал я, потому что правда и ложь в данном случае имели примерно одинаковый вес.
   - Я сразу поняла, что ты не наш Эдька Свистун. Но имей в виду, я никому об этом не сказала, никому-никому... Да мне и говорить некому, настолько я одинока. После, когда ты признался, таить уже не было смысла. А до того я и рта не раскрывала. Я умею хранить тайны! - Последние слова Даша произнесла с подчеркнутой твердостью "А она ничего",- подумалось мне.
   Где-то я слыхал (или читал), будто министерство сельского хозяйства Соединенных Штатов Америки долгое время занималось важными исследованиями сравнивало современных двадцатилетних женщин с их ровесницами периода 1939 года [ О каких Соединенных Штатах идет речь - здешних или тамошних,установить не удалось. ]. Зачем это понадобилось именно министерству сельского хозяйства, трудно сказать, но вот результат: у современных женщин рост выше на целый дюйм, талия тоньше, обхват бедер уже.
   Глядя на Дашу, я подумал, что она как нельзя лучше соответствует типу современной женщины, какой она представляется агрономам, ветеринарам и зоотехникам. Роста Даша была высокого, талия нельзя сказать, чтоб очень тонкая, но еще и не заплыла... не успела заплыть жиром. Обхват бедер... Но о бедрах, к сожалению, ничего не могу сказать. Не могу сказать по той простой причине, что я их, эти бедра, не обхватывал.
   Мне хотелось обхватить, вот так упасть на колени и обхватить, но что-то удерживало меня.
   - Да, ты права, я не ваш Эдька Свистун,- подтвердил я, не зная еще и не догадываясь, куда она клонит.
   - Ну вот! - обрадовалась Даша.- Я рада...
   Я очень рада, что ты не наш... Фрося любит нашего, а я тебя, тебя... Я никого еще не любила так сильно, как тебя. И выбрось из головы Фросю, она тебе не пара.
   - При чем здесь Фрося?
   - Я видела, как ты стоял перед нею на коленях...В голосе секретарши Ивана Павлыча прозвучала обида.- И это ты... первое человекоподобное существо, прилетевшее к нам из космоса... О, мужчины! Видно, на всех планетах вы одинаковы! Камень принимаете за хлеб насущный и самый натуральный хлеб отвергаете, полагая, что это камень.
   Несмотря на то, что говорила Даша очень художественно, я понял, что камень - это Фрося, а хлеб насущный - она сама.
   - Да, стоял... Но это ничего не значит,- сказал я.
   Наступила долгая пауза. Даша смотрела на меня, я - на нее. Солнце, наверно, уже коснулось горизонта, оно освещало только верхушки деревьев, здесь же, на Земле, было сумеречно. Но и в сумерках, разлитых по всему воздуху, я отчетливо различал каждую родинку на теле Даши, каждую ее ресничку. А если взять во внимание, что кругом стояла первобытная, ничем не нарушаемая тишина, то станет ясно, что я так же отчетливо слышал и дыхание Даши. Смотрела она в упор, почти не мигая, и дышала редко, точно через силу, и это не предвещало ничего хорошего. И правда, минуту спустя, когда пауза становилась уже непереносимой, она сказала:
   - Возьми меня, Эдя... Туда, туда...- Она сомкнула на груди руки и устремила взгляд вверх.
   Я растерялся.
   - Куда тебя взять? Ты понимаешь, что говоришь?
   - Туда, на свою планету... Возьми, Эдя! Я буду тебе верной женой, вот увидишь! Не женой - тенью, если хочешь - твоей госпожой и повелительницей.
   Читатель, наверно, заметил, что в словах Даши смешались самые, казалось бы, несовместимые представления. С одной стороны - тень (в фигуральном смысле, разумеется), а с другой - госпожа и повелительница... Но это объясняется очень просто. В быту здешние мужчины любят подчиняться женщинам. И, кстати, женщина здесь почитается тем больше, чем скорее она становится госпожой и повелительницей.
   - Но это невозможно! Каждый, кто летит в космос, рискует жизнью.
   - Я готова на все!
   - Мы можем ведь и не долететь... Допустим, что-то поломается, выйдет из строя, и мы вынуждены будем опуститься на какую-нибудь необитаемую планету...
   - Это прекрасно, Эдя! Мы положим начало новому человеческому роду. Чем плохо?
   - А если и доберемся до планеты Земля, то, знаешь, там не так сладко, как тебе, может быть, кажется. В деревнях, и особенно в городах, мужчины и женщины сходятся и расходятся с легкостью, которая уму непостижима. Верность и честь мужчины (главным образом молодые мужчины) давно предали забвению, и нет на них никакой управы.
   - Я готова на все! - повторила Даша с решимостью приговоренной к распятию.
   - Но все это еще цветочки, Даша. Только цветочки... Земля - суровая, часто - жестокая планета, люди там беспрерывно враждуют друг с другом, стараются уничтожить один другого с помощью орудий, о которых лучше и не вспоминать...- И я выложил все, что когдато, еще в средней школе, прочитал в газетах и журналах. Я не жалел красок и надеялся, что Даша сейчас схватится за голову и пустится наутек. Ничего подобного.
   - Я готова на все! - в третий раз, еще решительнее, произнесла она и упала передо мною на колени.
   Признаться, я растерялся.
   - Ну, зачем же так?.. Ну, встань, встань, нельзя же, в самом деле...
   Но Даша и не думала вставать.
   - Я люблю тебя, Эдя, и готова на все! - Глаза ее по-прежнему были полны слез.
   Я силой заставил Дашу встать. Вынув носовой платок, вытер ей глаза, щеки. Она улыбнулась - тихо и застенчиво - и тяжело вздохнула. Я подумал, что не только ее сердце, но и все ее тело дышит любовью.
   И тут, именно в этот момент, в голову пришла счастливая мысль. Если женщина равнодушна к моральным устоям и всяким земным ужасам, то остается одинединственный способ оттолкнуть ее, эту женщину, подумал я,- сказать, что у нее кривые ноги. Пусть ноги у нее будут, как у Венеры Милосской, неважно, говорите, что они кривые, и вы достигнете своей цели.
   - Слушай, Даша, тебе больше подойдут длинные юбки,- сказал я, отступая и приглядываясь.
   Она тоже отступила и тоже уставилась на меня ничего не понимающим взглядом. "При чем здесь длинные юбки?" - казалось, говорил ее взгляд.
   - Понимаешь, Даша, у тебя кривые, некрасивые ноги... Показываться с такими ногами у нас, на Земле... Ну, знаешь! - Я передернул плечами.
   - Ага! - вся просияла Даша.
   Я не знал, чем вызвано это сияние, и раздраженно спросил:
   - Что ага?
   - Ага! - повторила Даша тем же тоном.- Когда мы прилетим на твою планету, я возьму сразу десять длинных юбок... Вот таких! - И она провела рукой по щиколоткам.
   - А где ты возьмешь деньги, дуреха! - сказал я и осекся. Ведь Даша, наверно, уже забыла о том, что такое деньги... Пришлось объяснить, что у нас люди сперва зарабатывают деньги, а потом уже тратят их, то есть покупают, что им надо и не надо.
   Кажется, я объяснял достаточно популярно. И все же Даша ничего не понимала.
   - А без денег? Без денег ничего не дают?
   - Не дают, Дашенька. Ничего, ничего не дают... У нас на Земле порядки в этом смысле никуда не годятся. Мы хотим их изменить, и наверняка изменим...Я запнулся. В голову пришла гениальная идея, за которую я ухватился обеими руками.- Эврика, Даша, эврика! - воскликнул я не своим голосом, так что Даша даже вздрогнула.- Когда мы изменим порядки, то есть свалим все деньги в кучу и устроим грандиозный костер, я прилечу за тобой, вот увидишь!
   И что бы вы думали? Мысль насчет изменения порядков Даше определенно понравилась. Во всяком случае, она заставила ее задуматься. А я, не теряя времени даром, принялся убеждать, вернее - разубеждать ее дальше.
   - Понимаешь, Дашенька, сейчас на Земле полная неразбериха, чего греха таить! Но люди не сидят сложа руки. Люди думают и - я верю в это обязательно что-нибудь придумают! Если не сейчас, то позже, но - придумают, будь спокойна! И тогда... и тогда я прилечу и заберу тебя.
   - Но тогда я буду старая... И ты мне будешь не нужен! - Лицо Даши перекосилось в жалкой гримасе.
   - Да, ты права - старая. И я тоже буду старый... Но это ничего не значит. Сюда прилетит мой сын и женится на твоей дочери, и возьмет ее с собой на Землю... А разве это не одно и то же?
   Даша утвердительно закивала головой. Я был рад, что все кончилось как нельзя лучше.
   - Ну вот, умница! - сказал я, беря Дашу на руки.- Я тоже ведь люблю тебя... И насчет кривых ног - это я так, сдуру, ты не верь... Ноги у тебя чудесные! Если бы я жил здесь, на этом шарике, поверь, и минуты не стал бы колебаться... Мы с тобой, Даша, нарожали бы кучу детей - я люблю детей - и воспитали бы их настоящими людьми. Но я, кажется, заговорился? Пора, Даша, пора!.. Ты знаешь, где стоит мой корабль? Интересно, кто тебе сказал? Гоша, Сашка, Федька? Ни тот, ни другой, ни третий? Кто же тогда?.. Ну, да это уже не имеет значения. Я хочу сказать - послезавтра не приходи меня провожать, не надо! Во-первых, учти, слишком близко подходить нельзя - обожжет,- а, во-вторых... я не хочу, чтобы ты лишний раз волновалась.
   И я зашагал дальше. Отойдя шагов десять, я оглянулся. Вдали, среди громадных лиственных и хвойных деревьев, виднелась стройная фигурка в белом. Это была Даша. Она стояла, привстав на цыпочки, и махала руками.
   VIII
   Прошло около часа, как я приземлился на какой-то странной планете. Когда я летел сюда, в космос, никакой планеты на пути не было видно, и вдруг... Я даже вздрогнул от неожиданности. Что делать? Переключив корабль на ручное управление, я стал медленно снижаться и скоро почувствовал под собою нечто твердое.
   - Ну, Эдя, кажется, тебе опять пофартило,- сказал я вслух, прислоняясь к иллюминатору.
   Замечу кстати, что наедине с самим собой разговаривать вслух просто необходимо. Космос коварен прежде всего тем, что человек не чувствует движения. В конце концов начинаешь думать, будто все время болтаешься на одном месте. Есть от чего сойти с ума! И вот тут-то бодрые, даже патетические разговоры с самим собой оказываются подслащенной пилюлей.
   С этой целью надо вообразить собеседника и помаленьку, исподволь, донимать его каверзными вопросами.
   Диалог может выглядеть примерно так.
   - Ну, жив? - спрашиваешь, воображая человека, которому полет въелся в печенки.
   - А то нет? - отвечает тот еле-еле.
   - Это, брат, тебе не в министерском кресле сидеть, не какие-нибудь бумажки подписывать! Ты, конечно, понимаешь, что министра в космос не пошлют, ему и на Земле, дай бог, работенки хватает. Но тебе очень уж хочется поболтать именно с министром, калачом тертым, и ты воображаешь министра.
   Впрочем, после пребывания на той, второй планете (я стал звать ее второй планетой в отличие от Земли, которая для меня навсегда останется первой) нужда в министрах и прочих чинах отпала сама собой. Мне приятнее было обращаться мысленно к тому, второму Эдьке Свистуну и болтать с ним на всякие темы. Да это и проще было. Попробуйте вообразить министра, которого вы и в глаза не видели. А Эдькина внешность мне была известна во всех подробностях. Ведь он - это я, а я - это он.
   - Да, пофартило,- продолжал я, всматриваясь в розовое безмолвие.
   - Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь! - смеется второй Эдька Свистун.
   - Конечно, говорить "гоп" рановато, но уже одно то, что мы не завязли в этом киселе, а обрели некую твердь, что-то значит! Признаться, риск был громадный!
   - Еще бы!
   - Но теперь все в прошлом. Теперь, дорогой мой, надо как-то выяснить, обитаемая эта планета или необитаемая. И если обитаемая, то какова степень цивилизации живых существ, которые здесь обитают. Если они, эти существа, все еще на четвереньках ползают, тогда привет! Гусь свинье не товарищ.
   Слово "кисель" у меня вырвалось не случайно. Действительно, эта, третья планета была окутана плотным туманом, похожим на густой розовый кисель. Разглядеть что-либо сквозь это невообразимое месиво было невозможно. Туман, туман... Кажется, прыгни в него и завязнешь, как в трясине. Я думал, вот-вот разойдется, рассеется... Как бы не так! Минул час, а кругом все та же довольно жуткая картина. Проще всего было нажать на кнопку с надписью "Старт" и лететь дальше.
   Однако желание узнать, что это за планета (любопытство - двигатель прогресса, это давно известно), взяло верх. Я остался.
   Чтобы не терять времени даром, я стал продолжать эти записки. Писать было страшно неудобно [Действительно, последние страницы написаны такими каракулями, которые нам с трудом удалось разобрать]. Корабль совершенно не приспособлен для такого рода занятий.
   Даже столика сносного нет! Я вынул контейнер, положил его прямо перед собой на колени, на контейнер - бумагу, и пошло.
   До корабля я добрался в сумерках. Посидел, прислушиваясь к шуму сосен, и полез в свою космическую обитель. Ну, вот и кончилось мое пребывание на этой планете. Сейчас я подберу веревочную лестницу, закрою наглухо люк и навсегда отрешусь от мира сего.
   Веревочную лестницу я действительно подобрал (она могла еще пригодиться), а люк закрывать не стал. Мне хотелось еще подышать здешним воздухом, который вобрал в себя запахи берез, сосен, чистейшей речки Бурлы и такого же чистейшего озера Песчаного, словом, всего того, чем красна эта земля.
   Признаться, было очень грустно. Вот прилетел на совершенно незнакомую планету, где все как у нас, не успел обжиться и сойтись с людьми, и снова в путьдорогу.
   Теперь мне начинало казаться, что я зря не открылся. Люди здесь толковые, ну, свозили бы в Сибирскую академию наук к товарищу Лаврентьеву (здешнему товарищу Лаврентьеву, разумеется), ну, сняли бы на пленку, показали по телевидению... Удовольствие невелико, правда, зато сколько впечатлений!
   Я представлял, как меня везут на машине сначала в Камень-на-Оби (по сему случаю не пожалели бы и машины с двигателем внутреннего сгорания, черт побери), потом на ракете с подводными крыльями дальше, до самого академгородка, расположенного на берегу моря.
   Народу - сосновой шишке упасть некуда. В толпе я узнаю Лаврентьева и Келдыша (президент из Москвы прилетел) и, конечно же, несметные полчища хроникеров, репортеров, фотокорреспондентов и кинооператоров... О Русь!