Попов Георгий. За тридевять планет

   "Ну, Эдя...- заколебался я, не зная, подходить к ней или пока воздержаться. Не будучи знакомым с местными обычаями, я не знал, как она поведет себя, когда я предстану пред ее очи. А ну как испугается, начнет голосить...- Нет уж, увольте,- думал я,- нам, мужчинам, эти фокусы и на Земле надоели..." Все-таки и уходить не хотелось. Во мне, должно быть, проснулся мужской инстинкт, и я стал разглядывать, какая она, здешняя красавица, что за фифа, так сказать.
   Вот она приблизилась, и я отчетливо различил чистые голубые глаза, черные ресницы (слегка подкрашенные, как мне показалось) и такие же черные (тоже, надо полагать, подкрашенные) брови вразлет. Особенно меня поразила одежда. Платьице не очень короткое, но и не слишком длинное, а, что называется, в самый раз.
   На ногах что-то такое, что я назвал бы сандалиями. Да это, наверно, и были сандалии, легкие и красивые, с блестящими застежками.
   Девушка подошла совсем близко, шагов на десять.
   Таиться больше не было никакой возможности. Стараясь не шуметь, я вышел из-за куста и, протянув руку вперед и вверх, как учил Шишкин, сказал:
   - Здравствуй, сестра моя!
   Девушка вздрогнула, как бы испугалась чего-то, но тут же пришла в себя и засмеялась. Она смеялась искренне и простодушно, без всякого притворства, настолько искренне и простодушно, что я позавидовал ей.
   "Дитя природы!" - подумал я, опуская руку и делая шаг в ее сторону.
   - Здравствуй, братец! - произнесла девушка, не переставая смеяться.
   - Между прочим, сколько на ваших золотых?
   - Без пятнадцати девять.- Девушка мельком глянула на свои часы.
   А на моих было уже двадцать минут десятого. "Ничего себе, разница в тридцать пять минут!" - отметил я про себя. Я перевел стрелку назад, чтобы никого, в том числе и меня самого, не смущало наше, земное, время, и опять устремил взгляд на прекрасную незнакомку. И... и остолбенел, по правде сказать, то есть вдруг остолбенел. Передо мной стояла Фрося, здешняя, разумеется, Фрося, но - красавица из красавиц. Она стояла и смеялась. Смеялась искренне и простодушно.
   Потом перестала смеяться, помахала рукой и двинулась дальше. Мне хотелось догнать ее, остановить... Но благоразумие взяло верх над слепыми чувствами. Я потоптался на одном месте, потом вслух сказал: "Держись, Эдя, здесь ты не пропадешь!" - и тоже зашагал своей дорогой.
   III
   Скоро лес кончился, как бы оборвался, и передо мной открылась деревня.
   Новые места всегда волнуют. Какая-нибудь избенка, обнесенная плетнем, голубой дымок над крышей, праздно сидящие на завалинке мужики и бабы, серые или белые гуси на лугу - все наводит на мысли о чужой, таинственной, а потому и манящей жизни.
   Помню первую встречу с нашим райцентром. Выехали мы с отцом на гнедом меринке вечером, на рассвете остановились у какого-то ручья, разожгли костерок, попили чаю... Когда тронулись дальше, отец сказал:
   - Видишь церковь? Это и есть город. А левее - Обь-матушка. Правый берег.
   Я приподнялся на телеге и увидел вдали что-то белое, устремленное в небо. Если верить отцу, это и была церковь. Городская церковь. А левее, и правда, тянулась розовая в утреннем свете полоса - высокий, обрывистый берег Оби. Не какой-нибудь там речонки вроде нашей Бурлы, а настоящей большой реки, по которой ходят пароходы.
   Сердце у меня сладко забилось. Отец помахал концами вожжей, гнедой меринок с шага перешел на рысь, телега покатила по накатанной дороге, шурша колесами, и все замелькало по сторонам... А я так и остался стоять на коленях. Я смотрел на церковь, построенную еще при царе Горохе, на обрывистый берег Оби, который из розового становился белым, и испытывал странное, щемящее чувство, какое, наверно, бывает от встречи с чудом.
   Так было и теперь. Я стоял как вкопанный и с пронзительным любопытством, даже с каким-то страхом смотрел по сторонам. Сначала мне показалось, что деревня как деревня, точь-в-точь такая же, как и наша.
   И березнички, и потемневшие от времени избы с тесовыми крышами, и мальвы в палисадничках - все как у нас... Я прислушался. И звуки будто знакомые: то прокудахчет курица, снесшая яйцо, то донесется музыка... Я потянул в себя воздух, ощутил запах вкусных щей с бараниной, и у меня даже слюнки потекли - до того аппетитный запах.
   Но так показалось лишь вначале, так сказать, при первом взгляде. Несколько времени спустя, присмотревшись, я обнаружил, что сходство, в сущности, очень небольшое, почти незначительное. Избы были не бревенчатые, а кирпичные, как я заметил, только сложены, оказывается, настолько искусно, что издали их можно принять за бревенчатые. Крыши, сдается, шиферные.
   Но, опять же, шифер здешний, особенный, он отличается от нашего мягкими тонами и своеобразными формами, смотришь - и душа радуется. Окна большие, светлые, вокруг каждого окна.- резные наличники. Впрочем, я принял их за резные, а на самом деле это опять же фабричная работа, стандарт, но такой стандарт, который даст фору любой ручной работе.
   - Дядя Эдуард, что же вы? - послышался мальчишечий голос.
   Я оглянулся. В двух шагах от меня стояла та самая машина, похожая на инвалидную коляску, которую я видел на берегу озера. Да не одна, а три сразу. В машинах сидели уже знакомые мне мальцы-огольцы.
   - А где же ваши удочки? - спросил я, давая дорогу. Почему мне вздумалось спросить об удочках, и сам не знаю. Просто, наверно, увидел, что мальцы возвращаются с рыбалки, а без удочек, вот и спросил, хотя, как читатель понимает, удочки в тот момент меня интересовали не больше, чем, скажем, наряды британской королевы.
   - На озере, где же еще! - улыбнулся Сашка.
   И двое других тоже улыбнулись. Даже не улыбнулись, а как-то усмехнулись, чуть по засмеялись. И Фрося, и эти... Было ясно, что они находят меня смешным, ну если не меня, то что-то во мне или на мне... Но что именно? Что?.. Я глянул на себя, наеколь ко можно глянуть на себя, не имея зеркала, и ничего странного, тем более смешного не обнаружил. Наверное, здешний Эдька Свистун порядочный забулдыга, подумал я. По привычке смеются. Бывают ведь и у нас на Земле люди. Стоит им появиться, стоит как-нибудь эдак перекосить рожу, и все покатываются со смеху.
   - Ну, если на озере...- сказал я и выкинул руку, как делают милиционеры, давая понять, что путь свободен. Сашка и двое других заработали ногами, и машины тронулись, мягко шурша почти круглыми шинами.
   Я пошел дальше. Пошел к тетке Соне, то есть, собственно, к себе на квартиру. Вообще-то, как читатель понимает, не к себе, а к здешнему Эдьке Свистуну, но вместе с тем как будто и к себе. Хотя на этой чудной планете все было, кажется, так и не так, как у нас, я примерно представлял улицы, дома, словом, все расположение, и шел довольно уверенно, не останавливаясь.
   Вот я пересек улицу и опять углубился в березняк. Вот подошел к проулку и увидел... свою улицу. Те же избы, левее - водонапорная башня. А дальше, за деревней, в степи,- наша ремонтно-техническая мастерская. Наша и не наша, а скорее все-таки не наша. Что-то в ней было свое, что-то такое, что делало ее не похожей на нашу, более капитальной, что ли.
   По проулку я вышел на улицу, заросшую травоймуравой,- чувствовалось, что машины по ней давно не ездят,- пересек ее и... очутился на крыльце избы тетки Сони. Было ровно десять утра, ни секунды больше или меньше. Деревня в эту пору была пустынной, почти совсем безлюдной, и мне удалось пройти незамеченным.
   "Ну вот я и дома",- мысленно усмехнулся я. В самом деле, глупо говорить о доме, когда ты впервые в жизни переступаешь порог этого дома.
   Я подошел и постучался. Нет ответа. Я постучался еще раз. И опять молчание. "На работе старуха, не иначе!" - подумал я, по привычке шаря за косяком. Там была, должна была быть щелка, так сказать, условленная щелка, куда мы обычно кладем ключ, когда уходим куда-нибудь. Щелка, правда, была, в нее пролезал палец, а вот ключа в той щелке не оказалось. "Куда же она могла?.. И что теперь прикажете делать?" Я опустил взгляд и... и увидел, что на двери нет никакого замка. Да что замка - намека на замок нет! Я взялся за скобу, нажал слегка, и дверь подалась. Вошел в сени, потом на кухню, оттуда - в комнату-боковушку.
   Не берусь описывать, что я пережил в эти короткие секунды. Мне было и удивительно, и оторопь брала, и холодные мурашки пробегали по всему телу.
   Изба была, разумеется, как и все здешние избы - не деревянная, а кирпичная, гладко оштукатуренная внутри, но обстановка почти такая же, как и у нас на Земле, то есть в той тетки-Сониной избе. И стол как будто тот же, и стулья возле стола, словом, все-все.
   А в комнате-боковушке (моей комнате, пришло в голову) так и кровать была застлана, как обычно стелил я, когда было время,- аккуратненько, без единой морщинки на покрывале.
   В простенке висела довольно красивая полка с книгами. Я взял томик Пушкина, прочитал несколько строк... "Пушкин - он везде Пушкин!" - подумал я и, поставив томик на место, прошелся туда-сюда, то есть из угла в угол, как это делал там, на Земле. И вдруг я хлопнул себя по ляжкам и громко рассмеялся. "Чудило! Идиот! Форменный идиот!" Только теперь, очутившись перед зеркалом (кстати, зеркало было во весь рост, от пола до потолка), я понял, почему ехидненько усмехались мальцы-огольцы, особенно когда нагнали меня, и почему Фрося (здешняя Фрося, разумеется) тоже, можно сказать, надрывала животики. На мне же был наш, то есть земной, костюм, как я забыл, ума не приложу!
   Надо было что-то делать. Я распахнул настежь дверцы шкафа и поразился обилию всякого барахла. Тут были костюмы, брюки, рубашки, галстуки, туфли, шляпы, береты, запонки - словом, настоящий универмаг.
   Не мешкая, я скинул с себя пиджак и брюки и задумался. Что надеть? Я перебрал несколько вещей и наконец остановился на самых дешевых и скромных, как мне показалось. Это были голубенькая лавсановая рубашка, серый (по виду - льняной) пиджак и такие же брюки, то есть не брюки, а трусы, вернее шорты, до колен, как на тех мальцах-огольцах. Потом я стал примерять туфли все подряд ?- и скоро убедился, что они никуда не годятся. Здешний Эдька Свистун, должно быть, носил обувь сорок третьего размера, подумал я. И едва я успел подумать, как во дворе раздались чьи-то шаги.
   Я глянул в окно и обмер. На крыльцо поднималась тетка Соня.
   IV
   Читатель может заметить: "Эка невидаль - тетка Соня! Могло быть и хуже!" Что правда, то правда: тетка Соня и на другой планете остается теткой Соней, то есть женщиной кроткой и простодушной. Однако наши чувства не всегда согласуются с рассудком, и в этом все дело.
   - Да что ты, в самом деле! - упрекнул я самого себя.- Надо улыбаться, Эдя! Да, да, улыбаться, это единственное, что тебе остается делать! - Я повернулся к зеркалу, напряг все силы, чтобы изобразить улыбку, черта с два! - лицо отказалось повиноваться. "Ну, ну!" - пригрозил я самому себе.
   Тетка Соня переступила через порог и, не замечая меня, направилась в горницу. Я слегка подался к двери и, выбирая позицию поудобнее, чтобы в случае чего заблаговременно смыться, сказал: - Привет, тетя Соня! Как здоровьичко?
   Тетка Соня мельком глянула на меня из горницы и, видно, ничего не заподозрив, расплылась в улыбке:
   - Ой, Эдик, здравствуй! Вот не ждала, не гадала...
   А я слышу - вроде мужчиной пахнет, да, думаю, откуда ему быть, мужчине. А это, оказывается, ты... Что так скоро? Или не поглянулось? На курорте-то?
   - Не поглянулось, тетя Соня, не поглянулось. Да, если правду сказать, что там хорошего?
   "Пронесло!" - Я вздохнул с облегчением.
   - Как что? - не то возмутилась, не то просто обиделась старуха, делая шаг в мою сторону.- Я прошлым летом была, отдыхала и загорала, так милое дело! И природа не нашей чета, и море... А люди? Со всего, можно сказать, света... Один тебе про то, другой - про другое... А ты сидишь,- господи, думаешь, благодатьто какая!
   - Так уж и благодать! - сказал я, окончательно успокаиваясь и тоже делая шаг навстречу.
   Мне приятно было болтать со старухой, которую я узнавал и не узнавал, а скорее все-таки не узнавал.
   Вместе с тем и завидки брали. Черт возьми, думал я, здесь даже тетка Соня на курортах загорает. Да тамошней, так сказать, земной тетке Соне эти курорты и во сне не снились.
   - Я гляжу, Эдя, на тебя не угодишь! - Тетка Соня слегка толкнула меня в грудь.- Ой, бедовая твоя головушка! И не поправился нисколечко. За девками бегал? Ведь там, небось, и француженки, и англичанки... А?
   - Было дело, тетя Соня,- уклончиво ответил я, а про себя подумал: "Выходит, здешний-то Эдька Свистун порядочный донжуан!" Но я не осуждал его за донжуанство, наоборот, эта его черта, вернее, склонность, мне даже нравилась.
   - Я так и знала,- сказала тетка Соня. Подойдя к столику в углу, на котором стоял телефонный аппарат, она сняла трубку ("Гляди ты!" - подумал я), набрала какой-то номер и быстро затараторила: - Клавдюха, здорово! Слушай, завтрак кончился? Ах, досада какая... Что, что! Эдька приехал... Что?.. Самой, говоришь? Да уж придется.- Она положила трубку и, сунув в руки плетеную корзину, добавила: - Нарви-ка огурчиков и помидорчиков... Я тебе салат сделаю.
   Вообще-то мне лучше было отказаться, сославшись хотя бы на то, что я уже завтракал, ну, скажем, в райцентре, однако я сразу не нашелся, а потом поздно было - тетка Соня хлопнула дверью и была такова. После я узнал, что она прямиком направилась в погреб, единственный на всю улицу, в котором хранились всякие вкусные вещи.
   Мне ничего не оставалось, как шагать с корзиной за огурчиками и помидорчиками, что я и сделал.
   Заросший травой-муравой двор был обсажен по краям березами. Несколько поодаль от избы стоял сарай.
   Тоже кирпичный и тоже крытый шифером. Я заглянул в ворота и увидел только четырех кур и петушка, довольно бойкого, он так и норовил клюнуть меня в голые коленки.
   - Что, дурень, не узнаешь? - Я погрозил петушку пальцем и потопал дальше.
   Для любителей-огородников, а также для членов огородных бригад совхозов и колхозов я когда-нибудь подробно расскажу, какие овощные культуры и в каком порядке были посеяны и посажены на этом огороде, Сейчас же, чтобы не утомлять читателя, ограничусь самыми беглыми штрихами. Ближе к улице росла картошка, потом тянулись грядки с огурцами и помидорами, а дальше грелись на солнце арбузы и дыни, достигавшие порядочной величины. И, наконец, у самой рощи, почти на меже, пестрела и благоухала всякая мелочь вроде лука, чеснока, бобов, укропа, петрушки.
   Огород был как огород, дай бог каждому, но чего-то на нем и не хватало. Для полноты картины не хватало.
   Я пригледелся - и меня осенило. Не хватает, подумал я, подсолнухов, тех самых глупых желтолицых подсолнухов, которыми у нас буквально утыканы все огороды.
   Я погоревал-погоревал - жаль все-таки было, что здесь не догадались посадить подсолнухи,- и стал наполнять корзину огурчиками и помидорчиками, как выразилась тетка Соня.
   Ну, скажу вам, каждый огурчик был величиной с полено. Читатель, возможно, примет это за гиперболу...
   Ничего подобного. Я сорвал три огурца, и все, свободного места в корзине уже не осталось. С трудом я втиснул еще два, поменьше, а помидорчики, величиной с наши арбузики, пришлось уже нести в подоле. По дороге мне попалась дыня, тоже довольно порядочная, примерно с трехмесячного поросенка. Я сорвал и дыню, это не составляло большого труда, и понес ее под мышкой.
   "Ну, Эдя, тебе определенно повезло!" - подумал я, радуясь, вернее продолжая радоваться и восхищаться, что попал на эту, а не на какую-нибудь третью планету. Что бы я делал на Луне, где и травинки не сыщешь, или, скажем, на Венере, где жарища - спасу нет... А здесь и люди обходительные, можно сказать, вполне гуманные люди, и в пище у них, видать, не бывает недостатка. Все так и прет, ешь - не хочу.
   Мне пришло в голову чем-то отблагодарить тетку Соню, что называется, умаслить ее. Огурчики и помидорчики - это хорошо, думал я, но что бы еще, что бы придумать этакое земное, необыкновенное?.. И вдруг - точно током пронзило всего: а что, если врезать в дверь замок?.. Как же, думаю, без замка, только чересчур наивные люди вроде тетки Сони (здешней тетки Сони, разумеется) не запирают своих сундуков и квартир...
   У нас на Земле они (не сундуки и квартиры, а наивные люди) еще при царе Горохе перевелись.
   А надо сказать, замки - мое хобби, моя страсть.
   Еще в детстве я любил разбирать и собирать их, все подряд, какие попадались... Со временем я так наловчился, что и сам стал кумекать, то есть изобретать - и каждый раз все новые и новые, с фокусами и секретными пружинами. Открыть такой замок - ого, попробуй-ка!
   Сказано - сделано. Не тратя времени даром, я метнулся в свою комнату-боковушку и, опустившись на четвереньки, заглянул под кровать - там у меня стоял ящичек с разными инструментами. Увы! Это там, на Земле, он стоял, а здесь никакого ящичка под кроватью не оказалось. Как будто его и не было никогда.
   - Ладно, как-нибудь потом... Не уйдет,- сказал я, но мне все же не терпелось. Вот так не терпелось. Выйдя на кухню, я заглянул под печь, в буфет, на полати (здесь тоже есть полати) - черта с два,- как в воду канул. Тогда я вышел, приставил лестницу к стене (кстати, лестница была деревянная) и залез на чердак. Туда, сюда - нет ящичка. Меня даже зло взяло. Хотел сделать доброе дело, и на тебе!
   Для любителей замечу, что чердаки на этой планете не представляют собой ничего особенного. Какое-то тряпье в углу, старые школьные тетради. Я взял одну тетрадку, раскрыл ее... "Папа, мама..." Должно быть, еще тетка Соня писала, когда ходила в школу... Сверху свисает паутина. Довольно липкая паутина. Я понюхал, но запаха не почувствовал, из чего заключил, что она и не пахнет.
   V
   Тем временем воротилась и тетка Соня. Вместе с нею пришла женщина, тоже старуха, в которой я узнал Пелагею, мать Фроси и капитана Соколова.
   Они явились в тот самый момент, когда я разложил на столе дары здешней природы и снова вышел во двор.
   - Полюбуйся на красавца! - сказала тетка Соня, кивая в мою сторону.
   - Да уж куда хуже! Можно подумать, Эдя, что ты не на курорте, а в космосе побывал,- буркнула Пелагея. Ее слова меня задели, но не слишком. Ведь и там, на Земле, она недолюбливала меня, хоть и втихомолку, а недолюбливала, это точно. Бывало, здравствуй да прощай, вот и весь разговор.
   Тетка Соня поднялась на крыльцо и переступила через порог. Пелагея следом. Я немного задержался, так, самую малость, а когда вошел, то увидел заключительную сцену из комедии Гоголя "Ревизор", то есть совершенно немую сцену,- я запомнил ее со школьной скамьи.
   Тетка Соня сидела у окна на лавке, сцепив на груди руки. Ее лицо выражало и страдание, и недоумение, и сожаление. Казалось, у нее разболелся зуб или засосало под ложечкой. Пелагея стояла ко мне спиной. Я не видел ее лица. Но по сжавшейся и отпрянувшей назад фигуре, по тому, как старуха развела, вернее - растопырила руки да так и забыла их опустить, нетрудно было догадаться о ее душевном состоянии.
   - Ну, зачем ты это сделал? - наконец снова обрела способность говорить тетка Соня.
   - А что я такого сделал? Не понимаю! - Я, и правда, ничего не понимал.
   - Он еще спрашивает! Нет, вы только посмотрите на него! - продолжала тетка Соня, обращаясь как будто не к одной Пелагее, а к целому колхозному собранию.- Опустошил огород и еще спрашивает, что он такого сделал!
   "Вот оно что!" - подумал я, начиная кое о чем догадываться.
   - Сильно проголодался, не иначе! - ехидно вставила Пелагея.
   - Ну вот, пусть садится и ест! Что стоишь? Садись, ешь! - Тетка Соня уставила руки в боки.- А еще комсомолец, студент-заочник! Пример же должен показывать!
   - Пример! Пример! Конечно, пример! - Я подхватил старуху на руки и закружился по кухне.
   - Нет, он совсем ненормальный стал!
   Некоторое время старухи смотрели то на меня, то друг на друга, потом принялись обсуждать, что делать со всем этим добром, с этими огурчиками и помидорчиками, которые я принес с огорода. Тетка Соня предложила отнести в столовую.
   А, собственно, зачем, за каким, так сказать, чертом тащить это добро в столовую? Что мы, сами не справимся? А если и не справимся, что из того? Свалим остатки в ведра и угостим поросят - сожрут за милую душу.
   Во всяком случае, проблемы в этом я никакой не вижу, сказал я.
   Старухи пришли в ярость и давай чесать. Я сначала пытался возражать и оправдываться, потом перестал и в полном изнеможении опустился на табурет. После я понял, что тетка Соня и Пелагея не просто изливали свой гнев,- они воспитывали меня, а говоря иными словами, выбивали из моих мозгов земные понятия и представления. И выбивали толково, ничего не скажешь, так что под конец я понял, что зря пожадничал, зря нарвал втрое, даже вчетверо больше, чем требовалось. Здесь это, можно сказать, уголовно наказуемое дело. Приходи, бери, сколько надо, чтобы удовлетворить свои естественные потребности, никто слова не скажет. Но боже избави тебя сорвать, выкопать, вообще взять лишку. Общество (колхоз, по-нашему) этого не потерпит и, дабы не повадно было другим, подвергнет наказанию. Сперва - выговор при свидетелях, потом - лишение кино и телевизора (кино здесь еще не отжило свой век) и даже - страшно сказать! - лишение работы и выселение из деревни.
   Наконец старухи угомонились. Стало тихо. Только за окном чиликали воробьи, такие же, как и у нас на Земле.
   - Что ж, наказывайте, виноват! И сам не знаю, что на меня нашло,сказал я, рассчитывая этим если не разжалобить старух, то хотя бы разрядить обстановку.
   Мне это удалось в полной мере.
   - Ладно уж, простим ради праздника,- смилостивилась тетка Соня. Немного погодя, глядя на огурчики и помидорчики, а также на дыню, похожую на трехмесячного поросенка, она добавила: - В другой раз никуда не поедешь, Эдя, хватит. А то эти курорты тебе совсем задурят голову.
   Я сказал, что хорошо, не поеду, и осторожненько поинтересовался, какой праздник она имеет в виду.
   - Праздник дождя, какой же еще! Я и забыла, что ты еще не знаешь... А это...- Она сложила лишние огурчики и помидорчики опять в корзину и передала Пелагее.- А это отнеси в столовую, Настеньке. Авось пригодятся.
   - Отнесу, что уж! - с готовностью подхватила корзину расторопная Пелагея.
   - Да Ивану Павлычу пусть не говорит.
   - А что говорить? Тут и говорить нечего! - Пелагея зашагала к выходу.
   "Иван Павлыч... И здесь Иван Павлыч",- подумал я.
   Тетка Соня приготовила салат, подала хлеб, я уселся за столом поудобнее и уничтожил все это одним духом - хозяйка и глазом не успела моргнуть Замечу кстати, что огурчики и помидорчики на вкус такие же, как и у нас на Земле, только разве сочнее и душистее, так сказать, ароматнее, хлеб тоже как нашенский, свежий, а вот растительное масло заметно отличается. Оно не похоже на конопляное, подсолнечное, льняное, оливковое, кедровое или, скажем, хлопковое,- я думал, может, какое импортное, из какого-нибудь неизвестного науке семени, однако спросить не решился.
   VI
   В этот день я никуда больше не ходил. После завтрака прилег на диване и вздремнул малость - минут тридцать, от силы сорок,- и увидел приятный сон. Будто я дома, то есть у себя на Земле, сижу в РТМ среди ребят, а Шишкин что-то говорит, говорит, кажется, о том, есть ли жизнь на других планетах, и подмигивает мне одним глазом.
   Потом я встал, размялся, бродя по двору. Когда по улице проходил кто-нибудь - знакомый или незнакомый, все равно,- я непринужденно здоровался. Мне отвечали таким же непринужденным кивком головы или взмахом руки.
   Потом я опять вернулся в комнату-боковушку и стал продолжать эти записки.
   За столом я просидел часа два (здесь быстро летит время) и сидел бы, наверно, дольше, если бы не воротилась тетка Соня. Войдя в избу, она помахала каким-то конвертом и сердито, почти негодующе сказала: - Руки бы этим почтарям оторвать!
   Я не знал, за что почтарям надо оторвать руки, и вылез из-за стола, ожидая, что будет дальше.
   - Видал? Твое письмо! Отправлено вчера, а вручили только сегодня, это ж надо! - И старуха, надорвав один край, извлекла из конверта голубоватый листок, исписанный довольно убористым почерком.
   "Вот оно что!" - подумал я.
   Признаться, я все еще никак не мог представить здешнего Эдьку Свистуна, даже не мог всерьез подумать о том, что он есть на самом деле и ходит по земле (по этой, здешней земле, разумеется) - настолько все было невероятным, почти фантастичным. А оказывается, он все-таки есть, существует, и существует не в моем воображении, а на самом деле, и пишет письма. Может быть, именно в то время, когда я делал первые шаги по этой планете, он выкупался в море и, вернувшись к себе в палату, взял этот листок бумаги и усеял его бисерными буковками.
   - Ну-ну, посмотрим, что ты пишешь! - сказала тетка Соня, усаживаясь на диване.
   Я стоял и ждал... Ждал, на всякий случай прикидывая, где окна, а где дверь, и в какой стороне находится мой корабль.
   - "Дорогая тетя Соня! - начала старуха, ехидно посмеиваясь.- Рад сообщить тебе, что здесь гораздо лучше, чем мы думали. Помнишь, ты опасалась, что я помру со скуки. Ничего подобного! Море достаточно соленое купайся сколько влезет, обслуживающий персонал в меру груб - успевай огрызаться, француженки и англичанки...- В этом месте тетка Соня сделала паузу, укоризненно покачала головой, сказала: "Ты неисправим, Эдя!" - и тем же однообразным, как бы заученным тоном продолжала: -...француженки и англичанки так и виснут на шею, я не знаю, что и делать, в общем, я доволен, за глаза доволен... Между прочим, скажи Ивану Павлычу или Георгию Валентиновичу, кого встретишь, что я опоздаю денька на три. Хочется заехать в Москву, освежить мозги... Ну, вот пока и все, тетя Соня. Жму твою трудовую руку и низко кланяюсь... Эдя".