Робертс Нора. Святые грехи

   — Теперь он нацелился на тебя.
   — Похоже на то.
   Тэсс — воплощенное хладнокровие — отложила в сторону блокнот и устроилась на диване, поджав ноги. Она понимала, сколь важно подойти к делу именно с медицинской точки зрения, проанализировать информацию с научной беспристрастностью.
   — Его тянет ко мне, потому что внешне я напоминаю Лауру, потому что я психиатр; какой-то частью своего сознания он понимает, что нуждается в медицинской помощи.
   Она вспомнила его голос — вот что было самое страшное. В нем попеременно слышались то отчаяние, то сила, а более всего — спокойная решимость безумия. Она крепко сцепила руки.
   — Бен, я хочу, чтобы ты понял меня: я разговаривала словно с двумя разными людьми. Один из них был жалок и несчастен, он почти молил о по мощи. Другой… другой — холодный фанатик, исполненный решимости довести начатое дело до конца.
   — А на самом деле это всего лишь человек, который душит женщин. — Бен поднялся и подошел к телефону. — Звоню своим. Мы подключим к твоим телефонам подслушивающее устройство — и здесь, и на работе.
   — На работе? Бен, я часто говорю по телефону с пациентами и не могу подвергать риску их право на конфиденциальность.
   — Слушай, Тэсс, избавь меня хоть от этого.
   — Ты должен понять…
   — Нет! — Он круто обернулся и посмотрел ей прямо в лицо. — Это ты должна понять. Он маньяк.
   — Он убивает женщин. Теперь он подбирается к тебе. В общем, твои телефоны будут прослушиваться — с твоего согласия или по решению суда, но будут. У тех четверых такой возможности не было. Капитан? Это Пэрис. Похоже, что-то сдвинулось с мертвой точки.
   Вся операция заняла меньше часа. Пришли двое полицейских в штатском, покопались немного в аппарате, вежливо отказавшись от кофе. Один из них набрал несколько цифр и проверил запись. Затем они взяли запасной ключ от рабочего кабинета Тэсс и ушли.
   — И это все? — спросила она, когда они с Беном снова остались одни.
   — В наши дни подключить подслушивающее устройство — раз плюнуть. Слушай, я выпью немного кофе?
   — Разумеется. — Бросив последний взгляд на аппарат, Тэсс пошла на кухню. — Знаешь, у меня такое чувство, будто меня раздели: звонит телефон, ты разговариваешь, а кто-то в наушниках слышит каждое твое слово.
   — Наоборот, у тебя должно возникнуть чувство защищенности.
   Когда она вернулась с кофейником, Бен стоял у окна, вглядываясь в противоположную сторону улицы. Она заметила, что, услышав ее шаги, он тут же задвинул штору.
   — Я не уверена, что он еще позвонит. Я испугалась, и он наверняка это почувствовал, потому что, к сожалению, мне не удалось скрыть свой испуг.
   — Похоже, ты теряешь свой статус суперпсихиатра. — Бен тронул ее за руку. — А ты не хочешь кофе?
   — Нет. Я и так вся на нервах.
   — Ты просто устала. — Он погладил ее руку. Внезапно Тэсс сделалась очень хрупкой, бледной и… очень красивой. — Отчего бы тебе не лечь и не отдохнуть немного? Я устроюсь на диване.
   — Полицейский пост?
   — Просто мероприятие в рамках кампании по укреплению связей с населением.
   — Я рада, что ты здесь.
   — Я тоже. — Он отпустил ее руку и потрогал шелковое кимоно. — Славная штучка.
   — Я скучала по тебе.
   Бен застыл на месте от услышанных слов. Он посмотрел на нее и вспомнил, что чуть раньше, когда они встретились на выставке, на ней были серьги и колье, которые ее так украшали! Ему снова до боли захотелось прикоснуться к ней. И он снова, как раньше, отступил назад.
   — Лишнее одеяло найдется?
   — Найдется.
   Тэсс вышла. Бен выругался про себя и застыл, не в силах справиться с обуревавшими его противоречивыми чувствами. Он хотел ее, но не хотел связываться с такими, как она. Его тянуло к ней, но он отталкивал ее. В ней были свежесть и очарование, как в бело-розовых сладостях в витрине кондитерского магазина. Он уже отведал этих сладостей и знал, что некоторые удовольствия приедаются. Даже если бы ей нашлось место в его жизни — а такого не могло быть, — все равно они не пара. Но он снова вспомнил, как она смеялась, прислонившись к подоконнику.
   Тэсс принесла одеяло и подушки и принялась стелить ему постель на диване.
   — Не похоже, чтобы ты ждала извинений.
   — За что?
   — За прошлую неделю.
   Для себя Тэсс решила не заговаривать на эту тему, но ей было интересно, заговорит ли он.
   — А почему я должна ждать извинений?
   Он смотрел, как она заправляет края одеяла под матрас.
   — Ну, мы же изрядно поспорили. Большинство женщин, с которыми я… которых я знаю, в подобных случаях хотят услышать избитое вроде: «Извините, я вел себя как свинья».
   — А ты вел себя?
   — Как?
   — Как свинья?
   Ему пришлось признать, что она весьма тонко переиграла его.
   — Нет.
   — Ну тогда глупо с твоей стороны извиняться только потому, что того требуют приличия. Ну вот, теперь все в порядке, — произнесла она, взбивая подушку.
   — Ладно, черт побери, в последний раз я действительно вел себя как идиот.
   — Ты и есть идиот, — Тэсс с улыбкой обернулась к нему, — но в этом нет ничего страшного.
   — Однако многое я говорил всерьез.
   — Знаю. Я тоже.
   «Противоположные стороны, противолежащие углы…» — подумал Бен.
   — Так к чему же мы пришли?
   Даже если бы она и знала ответ на вопрос, ему все равно не стоило бы говорить об этом. Она постаралась произнести слова чисто по-дружески:
   — Почему бы не остановиться на том, что я рада твоему приходу и всему этому… — Она взглядом указала на телефонный аппарат.
   — Да забудь ты про эту штуковину. Будет лучше, если я перенесу его куда-нибудь.
   — Ты прав. — Она сплела и тут же расплела пальцы. — Стоит начать усиленно думать о чем-нибудь вроде этого, и..
   — Ум за разум заходит?
   — Если выражаться неточно, то да. — Она подошла к столу и начала убирать чашки, чтобы чем-то занять руки. — Для меня было неожиданностью увидеть тебя сегодня в галерее. Я знаю, Вашингтон — город маленький… — От растерянности и страха все из головы вылетело, но вдруг ее осенило: — А что ты, собственно, здесь делаешь? Ведь у тебя вроде свидание.
   — Закончилось. Я сослался на срочное дело. А поскольку я был недалеко от тебя… А у тебя как?
   — Что как?
   — Я про твое свидание.
   — А-а, декан… Я сказала, что у меня болит голова. И это почти правда. Но ты так и не назвал причину своего появления.
   Не отвечая на вопрос, он просто пожал плечами, взял с письменного стола пресс-папье — массивный предмет из хрусталя, переливающийся при вращении всеми цветами радуги.
   — Выглядит на все сто. Университетский профессор?
   — Да. — «Внутренняя дрожь исчезла», — с облегчением отметила Тэсс. — А твоя Трикси? Трикси, я правильно называю ее имя?
   — Нет.
   — Очаровательная особа. Мне очень понравилась ее татуировка.
   — Какая именно?
   Тэсс молча подняла брови:
   — А как тебе выставка?
   — Вообще-то говоря, мне нравится любое претенциозное дерьмо. Вроде твоего профессора, например. Потрясающий костюм. Об изящнейшем галстучке с золотой булавкой я уж не говорю — высший класс. — Бен грохнул пресс-папье об стол с такой силой, что стакан с карандашами подпрыгнул. — Так и хотелось врезать ему как следует.
   — Спасибо. — Тэсс лучезарно улыбнулась.
   — Не за что. — Допив кофе, он поставил чашку на стол. «Останется след», — подумала Тэсс, но промолчала. — Знаешь, я только о тебе и думал все эти дни. Как тебе это нравится?
   На его сердитый взгляд Тэсс ответила улыбкой.
   — Люблю одержимость. Это чудесный плен. — Она подошла ближе. Нервничать повода не было, а притворяться — ни к чему. Бен обнял ее за плечи.
   — Похоже, тебе кажется все ужасно забавным.
   — Похоже. Могу сказать, что скучала, очень скучала по тебе. А теперь, может, скажешь, почему ты, собственно, злишься?
   — Не скажу. — Бен прижал Тэсс к груди и почувствовал ее мягкие, податливые губы, отвечающие на его поцелуй. Зашелестело кимоно. Если бы Бен мог уйти, он ушел бы не оглядываясь. Но, подходя к ее двери, он знал, что этого не сделает — уже поздно.
   — Я не хочу спать на этом холодном диване и не позволю, чтобы ты спала одна.
   Она попыталась было открыть глаза, но впервые, сколько она себя помнила, ей вдруг захотелось, чтобы ее просто подхватило и понесло.
   — Я буду спать с тобой, но при одном условии.
   — При каком же?
   — Что ты будешь меня любить.
   Он крепко прижал ее к себе, ощущая прикосновение и запах ее волос.
   — Это кабальная сделка, док.

Глава 11

   Ее разбудил аромат кофе. Тэсс перевернулась на спину, полежала немного с закрытыми глазами, с удовольствием вдыхая привычный домашний запах. Сколько же лет прошло с тех пор, как она последний раз проснулась под запах уже кипящего кофе? Когда Тэсс жила в доме деда с высокими потолками и холлом, где полы были выложены крупной паркетной плиткой, и по утрам спускалась вниз по лестнице под арочными сводами, перед дедом уже стояла огромная тарелка, либо с яичницей, либо с оладьями, дымилась чашка кофе и лежала открытая газета.
   Домохозяйка мисс Бетт ставила на стол обычные тарелки, с маленькими фиалками по краям. Цветы на столе менялись в зависимости от времени года — то лилии, то хризантемы в голубой фарфоровой вазе, принадлежавшей бабушке Тэсс. Под столом в ожидании какого-нибудь кусочка сидел старый дедов ретривер с золотистой шерстью по кличке Танк, энергично помахивая хвостом.
   Так, день за днем протекала ее жизнь в доме деда, одно утро было похоже на другое. В центре ее жизненного круга прочно стоял дед.
   Став взрослой, Тэсс переехала в собственную квартиру. У нее появились свои собственные интересы, в первую очередь — работа. Теперь кофе она варила сама.
   Тэсс вздохнула и повернулась на другой бок, рассчитывая еще поспать. Но вдруг все вспомнила и сразу же выпрямилась на кровати. Рядом никого не было. Откинув со лба волосы, Тэсс потрогала простыню.
   Бен провел с ней ночь и выполнил условие. Они метались по кровати, они любили друг друга, а потом, измученные, погрузились в сон. Никаких вопросов, никаких слов; у них была одна-единственная цель: насладиться друг другом и погрузиться в забвение. Он нуждался в этом не меньше ее. Тэсс понимала, что Бену нужно несколько часов полного покоя, чтобы не мучили разные загадки и чтобы можно было забыть об обязанностях.
   Но сейчас наступило утро, и у каждого были свои дела.
   Тэсс встала и подняла с пола кимоно. Неплохо бы принять душ, подольше и погорячее, но кофе ей хотелось еще сильнее.
   Бена Тэсс нашла в закутке столовой, где он разложил на столе карту города и кучу каких-то заметок, в том числе и ее тяжелый блокнот.
   — Доброе утро.
   — Привет, — рассеянно ответил Бен, но тут же поднял голову и посмотрел на нее. Он улыбался, но видно было, что мысли его были где-то далеко. — Привет, — повторил он, — а я думал, ты еще спишь.
   — Уже больше семи.
   — Но ведь сегодня воскресенье, — напомнил он и поднялся, как бы желая оградить ее от своих занятий. — Голодна?
   — А ты умеешь готовить?
   — Ну, если ты не слишком привередлива…
   — Не слишком.
   — Тогда, может, сумеешь переварить мой омлет с беконом?
   — Угу. — Тэсс пошла за Беном на кухню и налила себе кофе. Судя по кофейнику, сам он уже выпил не одну чашку. — Давно встал?
   — Не особенно. Ты часто ходишь за продуктами?
   Тэсс заглянула в открытый холодильник у него за спиной.
   — Когда дома не остается ни крошки.
   — Ну-ка посмотрим. — Бен вытащил наполовину пустую коробку с яйцами и довольно жалкий кусок сыра. — Ладно, омлет все-таки можно сварганить. Сейчас займемся.
   — У меня есть специальная кастрюля. Посмотри на второй полке справа.
   Бен улыбнулся:
   — Вот как? Вообще-то для омлета нужна сковорода с длинной ручкой.
   — Слушаюсь!
   Пока он хлопотал у плиты, Тэсс медленно потягивала кофе. «Производит впечатление», — подумала она: ей далеко до него с этой жалкой кухонной утварью да рецептами, с которыми приходится все время сверяться при готовке. Тэсс с любопытством заглянула через его плечо и получила в ответ укоризненный взгляд. Она нарезала хлеб и положила пару кусочков в тостер. Все остальное — за ним.
   — Вкусно, — заметила Тэсс, попробовав омлет, — у меня на кухне не слишком складно получается, потому и холодильник почти пустой.
   Бен принялся за свой омлет с аппетитом мужчины, для которого еда — одно из самых больших удовольствий в жизни.
   — Одиночество приучает к самообслуживанию.
   — Но не творит чудес! — Значит, он готовит, убирает квартиру; несомненно, является отличным работником; у него не возникают проблемы с женщинами. Тэсс допила кофе. Отчего, подумала она, сейчас ей как-то не по себе; вчера вроде ничего подобного не было?
   Оттого, что она не так привыкла к мужчинам, как он к женщинам. И оттого, что она не привыкла к рутинным завтракам после ночи страстной любви. Ей почти тридцать, и в отношениях с мужчинами она всегда осторожна, не переступает опасной черты. От случайных приключений она получает удовольствие, но в ее жизни они не играют особой роли. Не играли.
   — Ну, ты-то явно знаешь толк в самообслуживании.
   — Любишь есть — умей готовить. — Бен пожал плечами. — А я люблю есть.
   — Женат никогда не был?
   — Что? Нет. — Он чуть не поперхнулся и потянулся за тостом. — Это мешает…
   — По бабам бегать?
   — В частности. — Бен ухмыльнулся. — Отличный тост у тебя получился.
   — Наверное, действительно мешает. Но, смею заметить, есть и другая причина твоей, скажем так, неустроенности: работа, которая у тебя всегда на первом месте. — Тэсс посмотрела на бумаги» которые он сдвинул на край стола. — Работа полицейского тяжела, изнурительна и опасна.
   — Насчет первого и второго — точно. В отделе по расследованию убийств масса писанины. Ну и шевелить мозгами, конечно, приходится. Сидишь за столом, разгадываешь ребусы.
   — Писанина, — машинально повторила Тэсс. Вдруг она вспомнила, с какой легкостью однажды Бен выхватил из кобуры пистолет.
   — Большинство наших ходит в гражданском. — Он почти расправился со своим омлетом и уже на меревался отхватить кусок у Тэсс. — Обычно появляешься, когда дело уже сделано и тебе остается лишь составить из осколков нечто целостное. Говоришь с людьми, звонишь по телефону, мараешь бумагу…
   — И шрам свой таким образом заработал? — Тэсс рассеянно ковыряла вилкой недоеденный омлет. — Марая бумагу?
   — Я же тебе говорил, это прошлогодний снег. Но она обладала аналитическим складом ума, и удовлетворить ее такой ответ не мог.
   — Однако же в тебя стреляли, и скорее всего не раз.
   — Бывает, появляешься на сцене, когда тебя не ждут.
   — И все это входит в повседневную работу?
   Поняв, что разговор обещает быть серьезным, Бен отложил вилку.
   — Тэсс, моя работа — не кино.
   — Да, но и не торговля башмаками.
   — Ладно. Не спорю, иногда приходится жарко, и все-таки основное в такой полицейской работе — писанина: отчеты, стенограммы допросов, идеи и версии. Недели, месяцы, даже годы уходят на утомительную тягомотину, в сравнении с которой настоящая опасность — это всего лишь миг, вспышка. Ребятам в форме, которые патрулируют на улицах, приходится сталкиваться с ней значительно чаще, чем нам.
   — Понятно. Стало быть, при нормальном развитии событий тебе практически не приходится сталкиваться с ситуациями, когда применяется пистолет?
   Некоторое время Бен молчал: разговор этот ему нравился все меньше и меньше.
   — К чему это ты клонишь?
   — Я просто пытаюсь понять тебя. Мы провели вместе две ночи, и мне хочется знать, с кем я сплю.
   Вот этого ему и хотелось избежать: любовью лучше заниматься с закрытыми глазами.
   — Бенджамен Джеймс Мэтью Пэрис, в августе исполнится тридцать пять, холост, рост шесть футов и полдюйма, вес сто семьдесят два фунта.
   Она уперлась локтями в стол и, опустив подбородок на сплетенные руки, пристально посмотрела на него.
   — Ты не хочешь говорить о своей работе?
   — А что говорить? Работа она и есть работа.
   — Твоя — нет. Работа есть работа, когда с понедельника по пятницу отмечаешься в журнале: пришел-ушел. И когда не носишь с собой пистолет, как другие портфель.
   — Большинство портфелей не заряжено.
   — Но тебе же приходится пускать пистолет в ход!
   Бен допил кофе. Теперь он чувствовал себя вполне свежим.
   — Не думаю, что найдутся фараоны, которые, дослужив до пенсии, ни разу не пустили в ход оружие.
   — Это я понимаю. Но, с другой стороны, как врач, я имею дело с последствиями. Семейное горе, потрясение и душевная травма жертвы.
   — Я никогда не стрелял по жертвам.
   Что-то в его голосе насторожило Тэсс. Может, ему доставляло удовольствие притворяться — не только перед ней, но и перед самим собой, что жестокость в его работе — вещь случайная, неизбежный побочный продукт? Любой, в кого ему приходилось стрелять по долгу службы — это, выражаясь его словами, плохой парень. В то же время она была убеждена, что какой-то частью своего существа он помнит о милосердии, о том, что существуют плоть и кровь. Именно эта часть не дает ему покоя.
   — Когда ты стреляешь в кого-нибудь в порядке самозащиты, — медленно проговорила она, — это похоже на войну, в которой враг для тебя — скорее символ, чем личность?
   — О таких вещах вообще не думаешь.
   — Не понимаю, как это может быть!
   — Ну так поверь мне на слово.
   — Но когда оказываешься в положении, требующем крайних мер самозащиты, ты ведь стремишься поразить противника?
   — Нет. — Бросив это короткое слово, Бен поднялся и взял тарелку. — Послушай, когда хватаешься за пистолет, вовсе не чувствуешь себя Одиноким Скитальцем. И думаешь не о том, чтобы твоя серебряная пуля поцарапала руку плохого парня, в которой он сжимает пистолет. Тут другие ставки — твоя жизнь, жизнь твоего напарника, жизнь мирных людей. Все ясно — белое или черное.
   Бен унес тарелки. Она не стала спрашивать, приходилось ли ему убивать, и так все было ясно.
   Тэсс посмотрела на бумаги, с которыми он работал. Черное или белое. Серые оттенки, которые она видит, он не воспринимает. Для него человек, которого они ищут, убийца. О происходящем у него в мозгу, в чувствах, может быть, в душе Бену нет дела. Похоже, иначе и быть не может.
   — Эти бумаги… — начала она, когда Бен вернулся, — моя помощь не требуется?
   — Да нет, рутинная работа.
   — Ну, в этой области я большой специалист.
   — Возможно. Поговорим об этом позже. А сейчас мне пора идти — в девять начинается месса.
   — Месса?
   Бена позабавило ее удивление.
   — Нет, нет, под сень святой матери церкви я не возвращаюсь. Просто мы подумали, что разыскиваемый нами может сегодня утром появиться в одной из двух церквей. Вот мы и ходим на каждую мессу в обе церкви, начиная с шести тридцати. Бросили жребий, мне выпали девяти-, десяти — и одиннадцатичасовые службы.
   — Я иду с тобой. И не возражай, — сказала она, не дав ему и рта раскрыть, — я ведь действительно могу оказаться полезной. Мне известны признаки, симптомы…
   Не надо говорить ей, что он сам хотел попросить ее об этом. Пусть думает, что это она его уговорила.
   — Только после не вини меня, если не сможешь разогнуть колени.
   Вместо поцелуя она просто прикоснулась к его щеке пальцем.
   — Мне нужно десять минут.
 
   В церкви пахло воском и духами. Скамейки, до лоска отполированные здешней паствой, на девятичасовой мессе были заполнены меньше, чем наполовину. Стояла тишина. Лишь изредка кто-то кашлял или сморкался; тогда под сводами глухо раздавалось эхо. Через витражи на восточной стене проникал мягкий небесный свет. В глубине церкви виднелся алтарь под покровом, а вокруг него — свечи. Покров белый — символ чистоты. Над ними висело изображение Сына Божьего, умирающего на кресте.
   Сидя рядом с Тэсс на задней скамье, Бен внимательно разглядывал прихожан. Впереди сидели несколько пожилых женщин в окружении семейств. По другую сторону прохода, ближе к двери, устроилась молодая пара. По мысли Бена, выбрали они это место потому, что на руках женщины спал ребенок. Футах в двух от семейства, состоящего из шести человек, расположился старик с палкой. Две юные девушки в воскресных платьях сидели отдельно и о чем-то перешептывались, а позади них трехлетний малыш тихо катал по полу пластмассовую машинку. Бен знал, что про себя он точно воспроизводит шум двигателя и визг тормозов.
   Поодиночке сидели трое мужчин, каждый из которых более или менее соответствовал описанию. Один из них уже опустился на колени. Тонкое темное пальто его было застегнуто на все пуговицы, хотя в церкви было тепло. Другой рассеянно перелистывал требник. Третий расположился в одном из передних рядов и сидел неподвижно. Бен знал, что где-то там сидит Родерик, а за серединой наблюдает сержант Пиломенто — патрульный.
   Услышав рядом с Тэсс какое-то движение, Бен напрягся. Это оказался Логан. Присев около Тэсс, он погладил ее руку и улыбнулся Бену.
   — Решил, что стоит прийти, — проговорил он с хрипотцой и, чтобы прочистить горло, негромко откашлялся.
   — Рада видеть вас, монсеньор, — тихо проговорила Тэсс.
   — Спасибо, дорогая. На днях я немного простудился, так что не был уверен, удастся ли прийти. Но надеялся, что вы будете. У вас острый взгляд. — Он оглядел полупустую церковь. «Главным образом молодые и старые», — подумал Логан. Людям среднего возраста редко приходит в голову, что неплохо бы уделить Богу часок своего времени. Вытащив из кармана молитвенник, он снова поглядел на Бена. — Надеюсь, вы ничего не имеете против? Если вам повезет, я смогу пригодиться. У меня есть одно преимущество — я, можно сказать, у себя дома.
   Впервые Бен видел на Логане белый воротник священника. Отметив это про себя, он кивнул ему.
   Вошел настоятель. Весь приход встал. Началась служба.
   Церемония Вхождения. Настоятель в зеленой ризе; палантин, стихарь, епитрахиль, такая невинная сейчас на развевающихся одеждах; служка в черном и белом, готовый к началу мессы. «Боже, будь милосерд к нам, грешным».
   В пяти ярдах от них громко заплакал ребенок. Прихожане в унисон зашептали свои молитвы. «О Боже, будь милосерд к нам, грешным».
   Старик с палкой перебирал четки. Юные девицы продолжали хихикать и никак не могли остановиться. Мать прикрикнула на малыша с игрушечной машинкой.
   Мужчина, у которого под одеждой была белая шелковая епитрахиль, почувствовал, как под знакомые слова молитвы, произносимой настоятелем и всем приходом, стихает страшный шум в голове. Ладони его стали влажными от пота, он сжал их и не отнимал от скамьи.
   — Да пребудет с вами Бог. Да умиротворит Он ваши души.
   Он слышал латынь, латынь своего детства, латынь годов службы его самого в церкви. Это успокаивало его, мир вокруг переставал качаться.
   Литургия. Прихожане сидели, тихо переговариваясь, шурша какими-то вещами, поерзывая, так что скрипели скамьи. Бен наблюдал за происходящим, не вслушиваясь в слова священника. Он столько раз слышал их прежде… Одно из самых ранних воспоминаний: он сидит на жесткой скамье, руки сложены на коленях, накрахмаленный воротничок самой лучшей, нарядной рубашки трет ему шею. Ему пять, может, шесть лет. Джош прислуживает за алтарем.
   Мужчина в тонком темном пальто словно в изнеможении откинулся на спинку. Кто-то шумно высморкался.
   — За грехи заплатится смертью, — торжественно звучал голос настоятеля, — но Божий дар — вечная жизнь во Христе, нашем Господе.
   Ощущая прохладную ткань епитрахили на коже, прямо у сердца, он откликнулся: «Слава Христу!»
   Все встали. «Берегитесь лжепророков…» Евангелие от Матфея.
   Разве не то же говорил ему Голос? Он сидел неподвижно, но мозг его приобретал силу от этих слов. Его усталое тело дрожало от возбуждения, чистого и безудержного. Да, берегитесь лжепророков! Им не понять его, они хотят остановить его… Доктор Курт только притворяется, будто понимает. На самом деле она хочет поместить его туда, где он не сможет завершить свою миссию.
   Он знает, что собой представляет это место: белые стены, только белые стены и сестры милосердия в белом с унылыми и настороженными лицами, место, где мать провела последние страшные годы своей жизни. «Смотри за Лаурой. Она вынашивает грех в сердце своем и слушает дьявола», — повторяла неоднократно она. Кожа у нее была дряблая, щеки отвисшие, но темные глаза всегда ярко блестели, горели безумием и знанием: «Вы близнецы. И если ее душа проклята, то и твоя тоже. Следи за Лаурой».
   Но ведь Лаура мертва.
   Слова Евангелия: «Не всякий говорящий мне: „Господи! Господи!“ войдет в Царствие Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» отвлекли его от дум. Он молитвенно склонил голову:
   — Слава Христу.
   Перед началом проповеди все сели.
   Бен почувствовал на руке ладонь Тэсс. Он скрестил пальцы, чувствуя, что она знает, как ему не по себе. Во время мессы он сидел погруженный в себя. Проповедь священника — иное дело. Он вдруг вспомнил, как мальчиком ходил в церковь и однажды смущенно обнаружил, что прямо перед ним и его семьей сидит сестра Мэри Анджелина. Монахини не так снисходительны, как матери, когда дети во время мессы забавляются, переплетая пальцы и что-то бубня себе под нос.