Страница:
Никто не видел, как он вышел.
Мать с отчимом были у себя. Он знал, что они часто ссорятся из-за него. Если говорят приглушенными, нервными голосами, значит, пререкаются точно из-за него.
А они и не знали, что ему все известно.
Мать запекла индейку со всякими добавками. За столом она весело, даже слишком весело тараторила о том, как замечательно праздновать День Благодарения в семье. Доналд много шутил, говоря о большом количестве приготовленной еды, и хвастал тыквенным пирогом, который испек сам. Помимо всего прочего, на столе были клюквенный соус и настоящее масло, а в печи жарились маленькие пончики в форме полумесяца.
Это была самая скверная трапеза в жизни Джо.
Мать и слышать не хотела ни о каких проблемах. Ей хотелось, чтобы он был счастлив, хорошо учился и играл в баскетбол. Нормально. До Джо доносилось именно это слово. «Пусть он будет нормальным — больше мне ничего не надо», — настойчиво повторяла она отчиму. Но нормальным он не был. Отчим это понимает, отсюда и частые перепалки. Он ненормален. Он алкоголик, как и отец.
Мать говорила, что отец — плохой.
Джо знал, что алкоголизм — это болезнь. Он понимал, что такое наркомания — от нее не излечиваются, выздоровление бывает только временным. Он сознавал, что алкоголиков — миллионы и что можно быть алкоголиком, но в то же время вести нормальный образ жизни, чего так жаждет мать. Для этого нужны терпение, усердие и готовность к переменам. Иногда он уставал от собственного усердия. А если говорил матери об этом, она страшно расстраивалась.
Джо знал также, что алкоголизм часто бывает наследственным. Он решил, что алкоголизм унаследовал от отца, а поэтому вслед за ним стал плохим.
Тихими улицами уходил Джо из своего чистого, уютного района. При свете фонарей снежинки плясали, как в волшебных сказках, которые мать, бывало, читала ему много лет назад. В окнах горел свет, люди сидели за праздничным столом или смотрели телевизор после дневных трудов.
Отец не пришел за ним. И не позвонил. Джо казалось, что он понимает, почему отец больше не любит его: ему не нравится, когда что-то напоминает о пьянстве, семейных скандалах и плохих временах.
Доктор Курт говорит, что он, Джо, не виноват в болезни отца. Но Джо казалось, что если он заразился от отца, то, возможно, и отец каким-то образом подхватил его болезнь.
Он вспомнил, как однажды ночью, лежа в постели, он услышал хриплый, грубый голос отца — он всегда так говорил, когда был пьян.
— Ты только о ребенке и думаешь… но не обо мне. Все изменилось после его рождения.
Потом он слышал плач отца. До него доносились громкие, безудержные рыдания. Для него это было еще хуже, чем вспышки гнева.
— Прости меня, Лоис. Я люблю тебя. Я так люблю тебя! Знаешь, я такой, потому что пристают со всех сторон. Эти ублюдки на работе просто проходу не дают. Завтра же скажу, чтобы убирались ковсем чертям. Но почему, не успеешь оглянуться, как Джо нужна новая пара обуви?
Джо подождал, пока мимо прогрохочет трамвай, пересек улицу и направился к парку. Снег стал еще гуще, словно белая стена, которую ветер пытался повалить. На свежем воздухе у Джо появился на щеках здоровый румянец.
Однажды он подумал: если ему не потребуются новые башмаки, отец перестанет пить. А потом решил, что всем будет лучше, если он просто исчезнет. В девятилетнем возрасте он и убежал из дома.
Было страшно: он потерялся, а вокруг темно и слишком много шума. Полицейские нашли его через несколько часов, но Джо они показались вечностью.
Мать плакала, а отец крепко прижимал его к себе. Все давали обещания, собирались сдержать их. В течение какого-то времени стало лучше. Отец записался в общество анонимных алкоголиков, а мать теперь чаще смеялась. На Рождество Джо подарили двухколесный велосипед. Отец бежал рядом и поддерживал за седло, не давая сыну упасть.
Но незадолго перед Пасхой отец опять стал возвращаться поздно. Глаза у матери теперь всегда были красными, и она больше не смеялась. Однажды ночью машину отца занесло рядом с домом, а велосипеда он не заметил. Послышались крики, проклятия, ругательства. Джо проснулся. Отец хотел вытащить его из постели, отвести вниз и показать, что случилось из-за его разгильдяйства. Мать преградила ему дорогу.
В ту ночь он впервые услышал, как отец ударил мать.
Если бы он не оставил велосипед на газоне рядом с подъездной дорожкой, а убрал его, отец спокойно бы проехал. Он не разозлился бы, не ударил мать, не поставил синяк под глазом, который она постаралась скрыть под толстым слоем пудры.
В ту ночь Джо сделал свой первый глоток.
Вкус спиртного ему не понравился. Обожгло рот, закрутило живот. Но сделав второй глоток, третий, четвертый, он испытал странное ощущение, будто скользит по тонкой пластиковой пленке.
Плакать уже не хотелось. В голове тихо и приятно шумело. Он вернулся в кровать и уснул безмятежным сном.
Когда родители начинали ругаться, Джо всегда прикладывался к бутылке, начиная с этой ночи. Алкоголь стал для него болеутоляющим средством. Развод был страшной кульминацией ссор, криков в семье. Однажды мать заехала в школу и отвезла его в небольшую квартирку. Там-то она и объяснила деликатно, как только могла, почему им больше нельзя жить с отцом.
Ему стало стыдно, невыносимо стыдно от того, что он обрадовался известию.
Началась новая жизнь. Мать вернулась на работу. Она постриглась и сняла с пальца обручальное кольцо. Но время от времени Джо замечал оставшуюся на его месте полоску белой кожи, так как мать носила кольцо больше десяти лет.
Он до сих пор помнит тревожный, умоляющий взгляд матери, говорящей о разводе. Она страшно боялась, что он посчитает ее виноватой, а потому не умолкала, оправдывая сделанный шаг, заставляющий ее так мучиться и переживать. Он и без того все понимал, но она развеяла его последние сомнения.
Джо помнит, как горько мать плакала, когда впервые, придя с работы, нашла его, одиннадцатилетнего, пьяным.
В парке было тихо. На дорожки лег первый, тонкий слой снега. Через час никто не сможет различить следы. «Так оно и будет», — подумал Джо. Теперь снег повалил большими хлопьями, пригибая к земле ветви деревьев и оседая на кустах. От тающих на лице снежинок кожа стала мокрой, но ему было безразлично. Интересно, вдруг подумал он, поднялась ли мать к нему в комнату и увидела ли что его нет? В душе он пожалел мать, сознавая, как ей будет тяжело, но он знал, что от сделанного шага всем будет лучше, особенно ему.
Ему уже не девять лет. И он ничего не боится. Ходил он с матерью на разные терапевтические сеансы. Но они на него не действовали. Он сам не позволял им подействовать, потому что ему было стыдно походить на отца.
Затем появился Доналд Монро. Джо от души порадовался за мать — она снова счастлива, но потом ощутил свою вину в том, что готов согласиться с заменой отцу. Мальчик был рад за мать, потому что любил ее, да как любил! Но отец злился на нее все больше и больше. Джо стал насупленно глядеть на мать, потому что отца любил не меньше.
Выйдя замуж, мать сменила фамилию. Теперь у них с сыном были разные фамилии. Они переехали в тихий и богатый район. Окна его комнаты выходили во внутренний дворик. Отец без конца жаловался, что ему приходится платить алименты.
Когда начались встречи с Тэсс, Джо напивался каждый день, подумывая о самоубийстве.
Поначалу ему не нравились эти встречи. Но доктор не приставала к нему, не давила и не утверждала, что ей все понятно. Она просто разговаривала с ним. Когда он бросил пить, она подарила ему вечный календарь, которым можно пользоваться всегда, когда вздумается. В этот день она сказала:
— Тебе есть чем гордиться сегодня, Джо. Теперь каждое утро в момент пробуждения тебе будет чем гордиться.
Временами он ей верил. Когда мальчик входил в комнату, Тэсс никогда не бросала на него острых, пронизывающих взглядов, как мать, которая и поныне смотрит на него именно так. Доктор Курт верила в него, а мать постоянно опасается, что он сделает что-нибудь не так. Поэтому она забрала его из школы, не позволяет играть с приятелями.
— У тебя появятся новые друзья, Джо. Я ведь только одного хочу — чтобы тебе лучше было, — любила повторять мать.
Она хочет только одного — чтобы он не был похож на отца. Но он похож на него.
Когда Джо вырастет, у него, возможно, будет сын, и он тоже будет похож на него. И так будет всегда — из поколения в поколение. Какое-то проклятие! Он читал кое-что о проклятиях: порой они передаются из поколения в поколение, иногда бесов можно изгнать. В одной книге — он держал ее под матрасом — описывается изгнание дьявола. Однажды вечером, когда мать с отцом ушли на деловой ужин, он внимательно прочитал ее, но, дойдя до конца, ничего нового не узнал. Ему доказали, что зло, скверна, сидящие внутри него, сильнее добра.
Именно с тех пор ему начал сниться мост.
Доктор Курт хотела послать его в какое-то место, где разбираются в снах о смерти. Ему попались выброшенные матерью брошюры, которые Тэсс передала ей с Доналдом. Джо припрятал их. Места, о которых в них рассказывается, думал он, лучше ненавистной ему школы. Он уже почти заставил себя поговорить об этом с доктором Курт, когда мать заявила, что доктор ему больше не нужен.
Он хотел видеть доктора Курт, но мать в ответ только улыбалась своей веселой, напряженной улыбкой.
А теперь они с отчимом препираются из-за него, только из-за него они и спорят.
У матери будет еще ребенок. Они уже подбирают цвета для детской и прикидывают, как его назвать. «Неплохо, наверное, — думал Джо, — если в доме появится младенец». Он был рад, когда Доналд попросил ему помочь выкрасить детскую.
Потом ему приснилось, что малыш умер. Он хотел рассказать об этом доктору Курт, но мать опять повторила, что врач ему больше не нужен.
На мосту было скользко от выпавшего снега. Поэтому следы получались частыми и неровными. Снизу доносился гул проезжающих машин. Мальчик шел по стороне, идущей вдоль ручья, берега которого поросли деревьями. Это было удивительное, захватывающее чувство — идти над верхушками деревьев. Небо было темное, дул пронизывающий ветер, но Джо шел быстро, не чувствуя холода. Он думал об отце. Этот день, этот последний День Благодарения, стал для него испытанием. Если бы отец пришел трезвый и взял Джо на ужин, мальчик сделал бы еще одну попытку. Но он не явился, потому что было уже поздно — поздно для обоих. К тому же он устал от попыток, от пронизывающих, ищущих взглядов матери, да и забот Доналда. Ему надоело, что его все время в чем-то упрекают. Когда его не станет, матери с Доналдом не нужно будет препираться из-за него. А ему не придется беспокоиться, что Доналд бросит мать с младенцем, потому что не сможет больше выносить его присутствия.
Отцу некому будет платить алименты.
Перила на мосту тоже скользкие, но перчатки у Джо добротные.
Все, что ему нужно, — это мир и покой. А смерть и есть покой. Он немало читал о воплощении и возрождении после смерти. И он надеялся на лучшую жизнь.
Джо чувствовал, как снег пригоршнями бьет его по лицу. Он видел, как пар от дыхания медленно растворяется во тьме. Внизу стояли покрытые снегом деревья, в Каменном ручье бежала ледяная вода.
Он хладнокровно отказался от других способов самоубийства. Если перерезать вены на запястье, пойдет кровь, от одного вида которой можно потерять сознание, и ему просто не удастся довести дело до конца. Из прочитанного было известно, что, если принять слишком много таблеток, может просто вырвать, и все. Джо считал, что выбор моста — правильное решение.
На миг, на какой-то один продолжительный миг он осознает чувство полета. Он знал, что Бог не любит людей, выбирающих самоубийство. Бог хочет, чтобы люди дожидались, пока Он будет готов.
Но Джо не может ждать. Он надеется, что Бог, да и все остальные поймут это.
Он подумал о докторе Курт и пожалел ее — наверное, ей станет грустно. Джо знал, что и мать будет в отчаянии, но у нее есть Доналд и будущий малыш. Она скоро поймет, что все к лучшему. А отец… отец просто в очередной раз напьется.
Джо не стал закрывать глаза. Он хотел видеть проносящиеся мимо него верхушки деревьев. Он глубоко вздохнул, задержал дыхание и прыгнул.
— Мисс Бетт снова превзошла себя. — Тэсс смаковала кусок баранины, предложенный ей дедом. — Все, как обычно, сверх всяких похвал.
— Эту даму хлебом не корми, дай только повозиться на кухне. — Сенатор добавил горячей подливы к россыпи вареной картошки на своей тарелке. — Меня два дня не пускали на собственную кухню…
— На сей раз не поймали за пробами образцов кулинарного искусства?
— Пригрозила, что заставит чистить картош ку. — С этими словами сенатор взял в рот очередную картофелину и ухмыльнулся. — Мисс Бетт никогда не была согласна с тем, что дом мужчины — это его крепость. Положите себе еще приправы, детектив. Не каждый день нам удается ублажить себя.
— Спасибо. — Поскольку сенатор уже наклонил чашу с подливой над тарелкой, Бену ничего не оставалось, как повиноваться. Сенатор уже дважды добавлял в его тарелку, и все равно трудно было противостоять его добродушной настойчивости. Проведя час в обществе сенатора Райтмора, Бен убедился, что этот далеко не молодой человек так и излучает энергию — что в повадках, что в разговоре. Мнение у него было твердое как гранит, но излишним терпением не отличался, а сердце явно принадлежало внучке.
В течение проведенного здесь часа Бен не почувствовал вопреки ожиданиям никакой неловкости. Правда, вначале была некоторая скованность. Снаружи дом кажется просто красивым и значительным. Но стоит войти внутрь, как сразу попадаешь словно в каюту первого класса в кругосветном путешествии. Черно-белые квадраты мраморного пола в холле покрыты турецким ковром, выцветшим настолько, чтобы соответствовать собственному возрасту и прочности. У подножия витой лестницы стоит богато инкрустированный слоновой костью шкафчик высотой почти в человеческий рост.
В гостиной, куда молчаливый слуга с восточной внешностью принес аперитивы, по обеим сторонам от столика в стиле рококо стояли кресла эпохи Людовика XV. В шкафчике, застекленном узорчатым венецианским стеклом, хранились удивительные драгоценности. Стекло было такое тонкое и прозрачное, что сквозь него можно читать. На шкафчике сидела стеклянная птица, в крыльях которой отражался свет каминного огня. На каминной доске из белого мрамора стоял, как страж, фарфоровый слон величиной с терьера.
По этой комнате можно судить о том, кто такой сенатор и каких он кровей, как, впрочем, и Тэсс тоже, добавил про себя Бен. Богатство и сопутствующее ему чувство уверенности, умение разбираться в искусстве, стиль — все это соответствовало им. Тэсс сидела на диване, обитом темно-зеленой парчой. На ней было платье цвета бледной лаванды, особенно оттенявшее ее кожу. Шею украшало жемчужное колье с большим сверкающим камнем посредине. Казалось, переливаться и мерцать его заставляет тепло самого тела.
Никогда еще Тэсс не казалась Бену такой красивой. Она была прекрасна!
В столовой тоже зажгли камин, в котором шипело, подогреваясь на медленном огне, жарево. Из массивной люстры над столом, дробясь и переливаясь в хрусталиках, лился яркий свет. Слегка отдающие желтизной фарфоровые тарелки, серебро георгианской эпохи, тяжелое и блестящее, хрустальные бокалы, только и ждущие, чтобы в них налили прохладное белое вино или шипящую воду, скатерть из ирландского шелка, такая мягкая, что на ней можно спать, — все было готово к приему гостей. Перед каждым была батарея фужеров и несколько тарелок. Устрицы, зажаренная индейка, спаржа в масле, свежие булочки в форме полумесяца, — чего тут только не было… Запахи блюд смешивались с ароматом цветов и свечей, создавая в результате какой-то удивительный букет ароматов. Глядя на сенатора, занятого индейкой, Бен вспомнил, как отмечался День Благодарения у них дома, когда он был ребенком. Поскольку всегда садились за стол не вечером, а днем, готовить начинали рано, и Бен просыпался от соблазнительных запахов колбасного фарша, поджариваемой дичи, шалфея, корицы, которыми мать обильно сдабривала основное блюдо. Телевизор работал постоянно, показывая то праздничную распродажу у «Мейсиз», то футбол. Это был один из тех немногих дней, когда их с братом не заставляли накрывать на стол. В День Благодарения это была привилегия матери. На столе появлялась лучшая посуда. Ее выставляли только по приезде из Чикаго тети Джо или в присутствии на ужине отцовского начальника. Мать особенно гордилась выложенными ею треугольником салфетками. В назначенный час появлялась сестра отца в сопровождении мужа и троих детей. В доме сразу начинался шум и гам. Комнаты постепенно наполнялись запахом медвяного хлеба, который пекла мать.
Читали молитву, при этом Бен старался не обращать внимания на кузину Марсию, которая с каждым годом становилась все невыносимее, но которую мать, непонятно почему, всегда усаживала рядом с ним.
Благослови, о Господи, дары Твои, которые мы собираемся вкусить от щедрот Твоих, ниспосланных через сына Твоего, владыки нашего Иисуса Христа, аминь.
Последние слова молитвы всегда проглатывались, потому что очень хотелось есть. Едва рука, осеняющая стол крестом, застывала, как все набрасывались на еду, стараясь ухватить, что лежит поближе.
И не было слуги с восточной внешностью, следящего, чтобы в бокалах не иссякало французское вино.
— Рад, что вам удалось вырваться к нам, детектив. — Райтмор положил себе очередную порцию спаржи. — Я всегда себя чувствую неловко, когда монополизирую Тэсс на праздник.
Спасибо за приглашение. В противном случае я скорее всего жевал бы черствый сандвич да смотрел телевизор.
— Полагаю, что человеку вашей профессии не часто удается спокойно посидеть за столом. Я слышал о вас много доброго, детектив. Говорят, вы по-настоящему отдаетесь своему делу. — Бен лишь молча поднял брови, а сенатор добродушно улыбнулся ему и поднял бокал с вином. — Видите ли, поскольку в этом деле замешана внучка, мэр более или менее держит меня в курсе происходящего.
— Дедушка хочет сказать, что они с мэром сплетничают.
— Не без этого, — охотно согласился Райтмор. — Насколько я знаю, вы были против того, чтобы Тэсс консультировала это расследование.
«Откровенность за откровенность», — решил Бен:
— Я и сейчас против.
— Попробуйте булочку с грушевым вареньем. — Сенатор хлебосольно протянул Бену блюдо. — Мисс Бетт сама пекла. А можно спросить, что вам не нравится? Участие в расследовании психиатра или самой Тэсс?
— Дедушка, тебе не кажется, что праздничный ужин не самое лучше место для допроса с пристрастием?
— Глупости, я вовсе не допрашиваю молодого человека, просто хочу понять его позицию.
Выигрывая время, Бен принялся намазывать булочку вареньем.
— Я не видел надобности в составлении психологического портрета — уходит слишком много времени и увеличивается объем бумажной работы.
Я за обычные полицейские методы — допросы, поиски, умозаключения. — Он посмотрел на Тэсс, сосредоточенно разглядывающую бокал с вином. — А уж коль речь идет о законе, меня не интересует, кто он — психопат или просто злодей. Потрясающе вкусно!
— Да, мисс Бетт настоящая мастерица. — Словно в подтверждение сказанного сенатор тоже взял себе очередную булочку. — Что ж, детектив, ваша мысль ясна, хотя я с ней не вполне согласен. В политике это называется дипломатической дребеденью.
— В юриспруденции это называется так же.
— Значит, мы понимаем друг друга. А я, видите ли, всегда считал и считаю, что необходимо понимать точку зрения оппонента.
— Если это помогает оставаться на шаг впереди него. — Бен внимательно посмотрел на Райтмора. На сидевшем во главе стола сенаторе были темный костюм и белая накрахмаленная рубашка. На галстуке строгая бриллиантовая булавка. На фоне столового хрусталя его руки казались большими и грубыми. Удивительно, подумал Бен, у его деда-мясника руки были такие же — натруженные, со сбитыми костяшками на пальцах и широкими ладонями. На левой руке у сенатора было обычное золотое кольцо — знак верности жене, которая умерла больше тридцати лет назад.
— Стало быть, вы считаете, что участие Тэсс в этом деле как психиатра не пошло на пользу?
Тэсс, словно разговор ее совершенно не касался, продолжала есть.
— Вообще-то я сказал бы именно так, — помолчав немного, откликнулся Бен, — потому что в этом случае легче было бы убедить ее или попросить вас убедить ее, что сейчас ей лучше отойти в сторону. Но видите ли, дело в том, что она помогла нам установить систему действий преступника и мотив…
— Передай мне, пожалуйста, соль.
Бен подвинул тяжелую хрустальную солонку. Тэсс улыбнулась:
— Спасибо.
— Не за что, — проворчал Бен. — Но отсюда не следует, что мне по душе ее участие.
— Тогда, если я не ошибаюсь, вы поняли, на сколько моя внучка предана делу и насколько упряма.
— Да, это я понял.
— Полагаю, тут все дело в наследственности. — Тэсс накрыла ладонью здоровенную руку сенатора. — Дед такой.
Бен увидел, как переплелись их пальцы.
— Слава Богу, хоть внешность мою не унаследовала. — И в том же добродушном тоне добавил: — Я слышал, вы перебрались к моей внучке, детектив?
— Не могу отрицать. — Готовясь к допросу, которого ждал весь вечер, Бен откинулся на спинку стула и отдал дань грушевому варенью.
— Интересно, а счет городу за сверхурочные вы выставляете?
Тэсс рассмеялась и тоже откинулась на спинку.
— Дедушка хочет выяснить, умеешь ли ты краснеть. Прошу, дорогой, — она положила сенатору еще кусок индейки, — наслаждайся. В следующий раз, когда будешь сплетничать с мэром, скажи ему, что мне обеспечена самая лучшая, какая только может быть, полицейская охрана.
— А что еще ему сказать? Чем еще ты обеспечена?
— А вот это не его дело, — проговорила ласково Тэсс.
Райтмор воткнул вилку в мякоть индейки и потянулся за соусом.
— Полагаю, ты скажешь, что это и не мое дело?
— А мне и не надо этого говорить, — Тэсс подложила себе клюквенного соуса, — ты сам уже сказал.
В комнату вкатился колобок ростом в пять футов и весом в сто сорок фунтов. Мисс Бетт одобрительно оценила ущерб, нанесенный приготовленному ею столу, и, вытерев о фартук маленькие пухленькие ручки, сообщила:
— Доктор Курт, вас к телефону.
— Спасибо, мисс Бетт. Я возьму трубку в библиотеке. — Она поднялась и, наклонившись, поцеловала сенатора в щеку. — Не приставай к нему, дедушка, и постарайся не съесть весь пирог — мне тоже хочется.
Райтмор подождал, пока Тэсс выйдет.
— Красивая женщина.
— Да, очень.
— Знаете, когда она была моложе, люди часто недооценивали ее из-за внешности, роста, пола. Но если проживешь более полстолетия, перестанешь обращать внимание на внешность. Когда мы перебрались сюда, Тэсс мало что представляла собой. Мы просто жили бок о бок. Иные говорят, что я помог ей выдержать тяжелые времена. Но на самом деле, Бен, все было наоборот. Это она помогла мне удержаться на ногах и выжить. Мне скоро семьдесят пять. — Райтмор так улыбнулся, словно приближение этой даты радовало его. — А в таком возрасте каждый день видится в четком фокусе. И начинаешь ценить мелочи.
— Вроде твердой почвы под ногами по утрам, — негромко проговорил Бен и, поймав недоуменный взгляд сенатора, неловко заерзал на стуле. — Что-то в этом роде говорил мой дед.
— Умный человек. Точно, вроде твердой почвы под ногами по утрам. — Подняв бокал, он откинулся назад и внимательно посмотрел на Бена. Он увидел в собеседнике такое, что его порадовало и сняло тяжесть с души. — Человеческая природа такова, что заставляет ценить мелочи, даже если потеряешь жену и единственного ребенка. Помимо мелочей, Тэсс — это все, что у меня осталось, Бен.
Бен почувствовал, что неловкость исчезла, а также убедился в том, что никто не собирается загонять его в угол.
— Я не допущу, чтобы с ней что-нибудь случилось. И не потому, что я полицейский и мой долг — охранять, быть щитом. Тэсс мне не безразлична.
Райтмор отодвинулся от стола. Булавка на галстуке блеснула при свете люстры.
— Футболом увлекаетесь?
— Да так, понемногу.
— Когда никому из нас не нужно будет беспокоиться о Тэсс, давайте сходим на какой-нибудь матч. У меня сезонные билеты. Выпьем по паре бокалов пива, и вы расскажете мне о себе, а то из копий ваших служебных бумаг всего не узнаешь. — Райтмор ухмыльнулся, обнажив ряд белоснежных зубов — почти все свои. — Мне известно, например, сколько очков вы выбили на последней тренировке.
Бен озадаченно повертел ножку бокала:
— Ну и как?
— Совсем неплохо, — сказал Райтмор, — просто отлично.
Оба, словно по команде, повернулись — в комнату вернулась Тэсс. Бену достаточно было мельком взглянуть на нее, чтобы тут же вскочить с места.
— Что случилось?
— Я должна извиниться. — Голос Тэсс звучал спокойно и ровно, но была она чрезвычайно бледна. Протянув руку, она подошла к деду. — Мне надо идти, дедушка. Срочно вызывают в больницу. Не уверена, что удастся вернуться.
Рука у нее оказалась ледяной, и Райтмор бережно взял ее в свои ладони. Лучше, чем кто-нибудь другой, он понимал, какого труда ей стоит это спокойствие.
— Что-нибудь с пациентом случилось?
Мать с отчимом были у себя. Он знал, что они часто ссорятся из-за него. Если говорят приглушенными, нервными голосами, значит, пререкаются точно из-за него.
А они и не знали, что ему все известно.
Мать запекла индейку со всякими добавками. За столом она весело, даже слишком весело тараторила о том, как замечательно праздновать День Благодарения в семье. Доналд много шутил, говоря о большом количестве приготовленной еды, и хвастал тыквенным пирогом, который испек сам. Помимо всего прочего, на столе были клюквенный соус и настоящее масло, а в печи жарились маленькие пончики в форме полумесяца.
Это была самая скверная трапеза в жизни Джо.
Мать и слышать не хотела ни о каких проблемах. Ей хотелось, чтобы он был счастлив, хорошо учился и играл в баскетбол. Нормально. До Джо доносилось именно это слово. «Пусть он будет нормальным — больше мне ничего не надо», — настойчиво повторяла она отчиму. Но нормальным он не был. Отчим это понимает, отсюда и частые перепалки. Он ненормален. Он алкоголик, как и отец.
Мать говорила, что отец — плохой.
Джо знал, что алкоголизм — это болезнь. Он понимал, что такое наркомания — от нее не излечиваются, выздоровление бывает только временным. Он сознавал, что алкоголиков — миллионы и что можно быть алкоголиком, но в то же время вести нормальный образ жизни, чего так жаждет мать. Для этого нужны терпение, усердие и готовность к переменам. Иногда он уставал от собственного усердия. А если говорил матери об этом, она страшно расстраивалась.
Джо знал также, что алкоголизм часто бывает наследственным. Он решил, что алкоголизм унаследовал от отца, а поэтому вслед за ним стал плохим.
Тихими улицами уходил Джо из своего чистого, уютного района. При свете фонарей снежинки плясали, как в волшебных сказках, которые мать, бывало, читала ему много лет назад. В окнах горел свет, люди сидели за праздничным столом или смотрели телевизор после дневных трудов.
Отец не пришел за ним. И не позвонил. Джо казалось, что он понимает, почему отец больше не любит его: ему не нравится, когда что-то напоминает о пьянстве, семейных скандалах и плохих временах.
Доктор Курт говорит, что он, Джо, не виноват в болезни отца. Но Джо казалось, что если он заразился от отца, то, возможно, и отец каким-то образом подхватил его болезнь.
Он вспомнил, как однажды ночью, лежа в постели, он услышал хриплый, грубый голос отца — он всегда так говорил, когда был пьян.
— Ты только о ребенке и думаешь… но не обо мне. Все изменилось после его рождения.
Потом он слышал плач отца. До него доносились громкие, безудержные рыдания. Для него это было еще хуже, чем вспышки гнева.
— Прости меня, Лоис. Я люблю тебя. Я так люблю тебя! Знаешь, я такой, потому что пристают со всех сторон. Эти ублюдки на работе просто проходу не дают. Завтра же скажу, чтобы убирались ковсем чертям. Но почему, не успеешь оглянуться, как Джо нужна новая пара обуви?
Джо подождал, пока мимо прогрохочет трамвай, пересек улицу и направился к парку. Снег стал еще гуще, словно белая стена, которую ветер пытался повалить. На свежем воздухе у Джо появился на щеках здоровый румянец.
Однажды он подумал: если ему не потребуются новые башмаки, отец перестанет пить. А потом решил, что всем будет лучше, если он просто исчезнет. В девятилетнем возрасте он и убежал из дома.
Было страшно: он потерялся, а вокруг темно и слишком много шума. Полицейские нашли его через несколько часов, но Джо они показались вечностью.
Мать плакала, а отец крепко прижимал его к себе. Все давали обещания, собирались сдержать их. В течение какого-то времени стало лучше. Отец записался в общество анонимных алкоголиков, а мать теперь чаще смеялась. На Рождество Джо подарили двухколесный велосипед. Отец бежал рядом и поддерживал за седло, не давая сыну упасть.
Но незадолго перед Пасхой отец опять стал возвращаться поздно. Глаза у матери теперь всегда были красными, и она больше не смеялась. Однажды ночью машину отца занесло рядом с домом, а велосипеда он не заметил. Послышались крики, проклятия, ругательства. Джо проснулся. Отец хотел вытащить его из постели, отвести вниз и показать, что случилось из-за его разгильдяйства. Мать преградила ему дорогу.
В ту ночь он впервые услышал, как отец ударил мать.
Если бы он не оставил велосипед на газоне рядом с подъездной дорожкой, а убрал его, отец спокойно бы проехал. Он не разозлился бы, не ударил мать, не поставил синяк под глазом, который она постаралась скрыть под толстым слоем пудры.
В ту ночь Джо сделал свой первый глоток.
Вкус спиртного ему не понравился. Обожгло рот, закрутило живот. Но сделав второй глоток, третий, четвертый, он испытал странное ощущение, будто скользит по тонкой пластиковой пленке.
Плакать уже не хотелось. В голове тихо и приятно шумело. Он вернулся в кровать и уснул безмятежным сном.
Когда родители начинали ругаться, Джо всегда прикладывался к бутылке, начиная с этой ночи. Алкоголь стал для него болеутоляющим средством. Развод был страшной кульминацией ссор, криков в семье. Однажды мать заехала в школу и отвезла его в небольшую квартирку. Там-то она и объяснила деликатно, как только могла, почему им больше нельзя жить с отцом.
Ему стало стыдно, невыносимо стыдно от того, что он обрадовался известию.
Началась новая жизнь. Мать вернулась на работу. Она постриглась и сняла с пальца обручальное кольцо. Но время от времени Джо замечал оставшуюся на его месте полоску белой кожи, так как мать носила кольцо больше десяти лет.
Он до сих пор помнит тревожный, умоляющий взгляд матери, говорящей о разводе. Она страшно боялась, что он посчитает ее виноватой, а потому не умолкала, оправдывая сделанный шаг, заставляющий ее так мучиться и переживать. Он и без того все понимал, но она развеяла его последние сомнения.
Джо помнит, как горько мать плакала, когда впервые, придя с работы, нашла его, одиннадцатилетнего, пьяным.
В парке было тихо. На дорожки лег первый, тонкий слой снега. Через час никто не сможет различить следы. «Так оно и будет», — подумал Джо. Теперь снег повалил большими хлопьями, пригибая к земле ветви деревьев и оседая на кустах. От тающих на лице снежинок кожа стала мокрой, но ему было безразлично. Интересно, вдруг подумал он, поднялась ли мать к нему в комнату и увидела ли что его нет? В душе он пожалел мать, сознавая, как ей будет тяжело, но он знал, что от сделанного шага всем будет лучше, особенно ему.
Ему уже не девять лет. И он ничего не боится. Ходил он с матерью на разные терапевтические сеансы. Но они на него не действовали. Он сам не позволял им подействовать, потому что ему было стыдно походить на отца.
Затем появился Доналд Монро. Джо от души порадовался за мать — она снова счастлива, но потом ощутил свою вину в том, что готов согласиться с заменой отцу. Мальчик был рад за мать, потому что любил ее, да как любил! Но отец злился на нее все больше и больше. Джо стал насупленно глядеть на мать, потому что отца любил не меньше.
Выйдя замуж, мать сменила фамилию. Теперь у них с сыном были разные фамилии. Они переехали в тихий и богатый район. Окна его комнаты выходили во внутренний дворик. Отец без конца жаловался, что ему приходится платить алименты.
Когда начались встречи с Тэсс, Джо напивался каждый день, подумывая о самоубийстве.
Поначалу ему не нравились эти встречи. Но доктор не приставала к нему, не давила и не утверждала, что ей все понятно. Она просто разговаривала с ним. Когда он бросил пить, она подарила ему вечный календарь, которым можно пользоваться всегда, когда вздумается. В этот день она сказала:
— Тебе есть чем гордиться сегодня, Джо. Теперь каждое утро в момент пробуждения тебе будет чем гордиться.
Временами он ей верил. Когда мальчик входил в комнату, Тэсс никогда не бросала на него острых, пронизывающих взглядов, как мать, которая и поныне смотрит на него именно так. Доктор Курт верила в него, а мать постоянно опасается, что он сделает что-нибудь не так. Поэтому она забрала его из школы, не позволяет играть с приятелями.
— У тебя появятся новые друзья, Джо. Я ведь только одного хочу — чтобы тебе лучше было, — любила повторять мать.
Она хочет только одного — чтобы он не был похож на отца. Но он похож на него.
Когда Джо вырастет, у него, возможно, будет сын, и он тоже будет похож на него. И так будет всегда — из поколения в поколение. Какое-то проклятие! Он читал кое-что о проклятиях: порой они передаются из поколения в поколение, иногда бесов можно изгнать. В одной книге — он держал ее под матрасом — описывается изгнание дьявола. Однажды вечером, когда мать с отцом ушли на деловой ужин, он внимательно прочитал ее, но, дойдя до конца, ничего нового не узнал. Ему доказали, что зло, скверна, сидящие внутри него, сильнее добра.
Именно с тех пор ему начал сниться мост.
Доктор Курт хотела послать его в какое-то место, где разбираются в снах о смерти. Ему попались выброшенные матерью брошюры, которые Тэсс передала ей с Доналдом. Джо припрятал их. Места, о которых в них рассказывается, думал он, лучше ненавистной ему школы. Он уже почти заставил себя поговорить об этом с доктором Курт, когда мать заявила, что доктор ему больше не нужен.
Он хотел видеть доктора Курт, но мать в ответ только улыбалась своей веселой, напряженной улыбкой.
А теперь они с отчимом препираются из-за него, только из-за него они и спорят.
У матери будет еще ребенок. Они уже подбирают цвета для детской и прикидывают, как его назвать. «Неплохо, наверное, — думал Джо, — если в доме появится младенец». Он был рад, когда Доналд попросил ему помочь выкрасить детскую.
Потом ему приснилось, что малыш умер. Он хотел рассказать об этом доктору Курт, но мать опять повторила, что врач ему больше не нужен.
На мосту было скользко от выпавшего снега. Поэтому следы получались частыми и неровными. Снизу доносился гул проезжающих машин. Мальчик шел по стороне, идущей вдоль ручья, берега которого поросли деревьями. Это было удивительное, захватывающее чувство — идти над верхушками деревьев. Небо было темное, дул пронизывающий ветер, но Джо шел быстро, не чувствуя холода. Он думал об отце. Этот день, этот последний День Благодарения, стал для него испытанием. Если бы отец пришел трезвый и взял Джо на ужин, мальчик сделал бы еще одну попытку. Но он не явился, потому что было уже поздно — поздно для обоих. К тому же он устал от попыток, от пронизывающих, ищущих взглядов матери, да и забот Доналда. Ему надоело, что его все время в чем-то упрекают. Когда его не станет, матери с Доналдом не нужно будет препираться из-за него. А ему не придется беспокоиться, что Доналд бросит мать с младенцем, потому что не сможет больше выносить его присутствия.
Отцу некому будет платить алименты.
Перила на мосту тоже скользкие, но перчатки у Джо добротные.
Все, что ему нужно, — это мир и покой. А смерть и есть покой. Он немало читал о воплощении и возрождении после смерти. И он надеялся на лучшую жизнь.
Джо чувствовал, как снег пригоршнями бьет его по лицу. Он видел, как пар от дыхания медленно растворяется во тьме. Внизу стояли покрытые снегом деревья, в Каменном ручье бежала ледяная вода.
Он хладнокровно отказался от других способов самоубийства. Если перерезать вены на запястье, пойдет кровь, от одного вида которой можно потерять сознание, и ему просто не удастся довести дело до конца. Из прочитанного было известно, что, если принять слишком много таблеток, может просто вырвать, и все. Джо считал, что выбор моста — правильное решение.
На миг, на какой-то один продолжительный миг он осознает чувство полета. Он знал, что Бог не любит людей, выбирающих самоубийство. Бог хочет, чтобы люди дожидались, пока Он будет готов.
Но Джо не может ждать. Он надеется, что Бог, да и все остальные поймут это.
Он подумал о докторе Курт и пожалел ее — наверное, ей станет грустно. Джо знал, что и мать будет в отчаянии, но у нее есть Доналд и будущий малыш. Она скоро поймет, что все к лучшему. А отец… отец просто в очередной раз напьется.
Джо не стал закрывать глаза. Он хотел видеть проносящиеся мимо него верхушки деревьев. Он глубоко вздохнул, задержал дыхание и прыгнул.
— Мисс Бетт снова превзошла себя. — Тэсс смаковала кусок баранины, предложенный ей дедом. — Все, как обычно, сверх всяких похвал.
— Эту даму хлебом не корми, дай только повозиться на кухне. — Сенатор добавил горячей подливы к россыпи вареной картошки на своей тарелке. — Меня два дня не пускали на собственную кухню…
— На сей раз не поймали за пробами образцов кулинарного искусства?
— Пригрозила, что заставит чистить картош ку. — С этими словами сенатор взял в рот очередную картофелину и ухмыльнулся. — Мисс Бетт никогда не была согласна с тем, что дом мужчины — это его крепость. Положите себе еще приправы, детектив. Не каждый день нам удается ублажить себя.
— Спасибо. — Поскольку сенатор уже наклонил чашу с подливой над тарелкой, Бену ничего не оставалось, как повиноваться. Сенатор уже дважды добавлял в его тарелку, и все равно трудно было противостоять его добродушной настойчивости. Проведя час в обществе сенатора Райтмора, Бен убедился, что этот далеко не молодой человек так и излучает энергию — что в повадках, что в разговоре. Мнение у него было твердое как гранит, но излишним терпением не отличался, а сердце явно принадлежало внучке.
В течение проведенного здесь часа Бен не почувствовал вопреки ожиданиям никакой неловкости. Правда, вначале была некоторая скованность. Снаружи дом кажется просто красивым и значительным. Но стоит войти внутрь, как сразу попадаешь словно в каюту первого класса в кругосветном путешествии. Черно-белые квадраты мраморного пола в холле покрыты турецким ковром, выцветшим настолько, чтобы соответствовать собственному возрасту и прочности. У подножия витой лестницы стоит богато инкрустированный слоновой костью шкафчик высотой почти в человеческий рост.
В гостиной, куда молчаливый слуга с восточной внешностью принес аперитивы, по обеим сторонам от столика в стиле рококо стояли кресла эпохи Людовика XV. В шкафчике, застекленном узорчатым венецианским стеклом, хранились удивительные драгоценности. Стекло было такое тонкое и прозрачное, что сквозь него можно читать. На шкафчике сидела стеклянная птица, в крыльях которой отражался свет каминного огня. На каминной доске из белого мрамора стоял, как страж, фарфоровый слон величиной с терьера.
По этой комнате можно судить о том, кто такой сенатор и каких он кровей, как, впрочем, и Тэсс тоже, добавил про себя Бен. Богатство и сопутствующее ему чувство уверенности, умение разбираться в искусстве, стиль — все это соответствовало им. Тэсс сидела на диване, обитом темно-зеленой парчой. На ней было платье цвета бледной лаванды, особенно оттенявшее ее кожу. Шею украшало жемчужное колье с большим сверкающим камнем посредине. Казалось, переливаться и мерцать его заставляет тепло самого тела.
Никогда еще Тэсс не казалась Бену такой красивой. Она была прекрасна!
В столовой тоже зажгли камин, в котором шипело, подогреваясь на медленном огне, жарево. Из массивной люстры над столом, дробясь и переливаясь в хрусталиках, лился яркий свет. Слегка отдающие желтизной фарфоровые тарелки, серебро георгианской эпохи, тяжелое и блестящее, хрустальные бокалы, только и ждущие, чтобы в них налили прохладное белое вино или шипящую воду, скатерть из ирландского шелка, такая мягкая, что на ней можно спать, — все было готово к приему гостей. Перед каждым была батарея фужеров и несколько тарелок. Устрицы, зажаренная индейка, спаржа в масле, свежие булочки в форме полумесяца, — чего тут только не было… Запахи блюд смешивались с ароматом цветов и свечей, создавая в результате какой-то удивительный букет ароматов. Глядя на сенатора, занятого индейкой, Бен вспомнил, как отмечался День Благодарения у них дома, когда он был ребенком. Поскольку всегда садились за стол не вечером, а днем, готовить начинали рано, и Бен просыпался от соблазнительных запахов колбасного фарша, поджариваемой дичи, шалфея, корицы, которыми мать обильно сдабривала основное блюдо. Телевизор работал постоянно, показывая то праздничную распродажу у «Мейсиз», то футбол. Это был один из тех немногих дней, когда их с братом не заставляли накрывать на стол. В День Благодарения это была привилегия матери. На столе появлялась лучшая посуда. Ее выставляли только по приезде из Чикаго тети Джо или в присутствии на ужине отцовского начальника. Мать особенно гордилась выложенными ею треугольником салфетками. В назначенный час появлялась сестра отца в сопровождении мужа и троих детей. В доме сразу начинался шум и гам. Комнаты постепенно наполнялись запахом медвяного хлеба, который пекла мать.
Читали молитву, при этом Бен старался не обращать внимания на кузину Марсию, которая с каждым годом становилась все невыносимее, но которую мать, непонятно почему, всегда усаживала рядом с ним.
Благослови, о Господи, дары Твои, которые мы собираемся вкусить от щедрот Твоих, ниспосланных через сына Твоего, владыки нашего Иисуса Христа, аминь.
Последние слова молитвы всегда проглатывались, потому что очень хотелось есть. Едва рука, осеняющая стол крестом, застывала, как все набрасывались на еду, стараясь ухватить, что лежит поближе.
И не было слуги с восточной внешностью, следящего, чтобы в бокалах не иссякало французское вино.
— Рад, что вам удалось вырваться к нам, детектив. — Райтмор положил себе очередную порцию спаржи. — Я всегда себя чувствую неловко, когда монополизирую Тэсс на праздник.
Спасибо за приглашение. В противном случае я скорее всего жевал бы черствый сандвич да смотрел телевизор.
— Полагаю, что человеку вашей профессии не часто удается спокойно посидеть за столом. Я слышал о вас много доброго, детектив. Говорят, вы по-настоящему отдаетесь своему делу. — Бен лишь молча поднял брови, а сенатор добродушно улыбнулся ему и поднял бокал с вином. — Видите ли, поскольку в этом деле замешана внучка, мэр более или менее держит меня в курсе происходящего.
— Дедушка хочет сказать, что они с мэром сплетничают.
— Не без этого, — охотно согласился Райтмор. — Насколько я знаю, вы были против того, чтобы Тэсс консультировала это расследование.
«Откровенность за откровенность», — решил Бен:
— Я и сейчас против.
— Попробуйте булочку с грушевым вареньем. — Сенатор хлебосольно протянул Бену блюдо. — Мисс Бетт сама пекла. А можно спросить, что вам не нравится? Участие в расследовании психиатра или самой Тэсс?
— Дедушка, тебе не кажется, что праздничный ужин не самое лучше место для допроса с пристрастием?
— Глупости, я вовсе не допрашиваю молодого человека, просто хочу понять его позицию.
Выигрывая время, Бен принялся намазывать булочку вареньем.
— Я не видел надобности в составлении психологического портрета — уходит слишком много времени и увеличивается объем бумажной работы.
Я за обычные полицейские методы — допросы, поиски, умозаключения. — Он посмотрел на Тэсс, сосредоточенно разглядывающую бокал с вином. — А уж коль речь идет о законе, меня не интересует, кто он — психопат или просто злодей. Потрясающе вкусно!
— Да, мисс Бетт настоящая мастерица. — Словно в подтверждение сказанного сенатор тоже взял себе очередную булочку. — Что ж, детектив, ваша мысль ясна, хотя я с ней не вполне согласен. В политике это называется дипломатической дребеденью.
— В юриспруденции это называется так же.
— Значит, мы понимаем друг друга. А я, видите ли, всегда считал и считаю, что необходимо понимать точку зрения оппонента.
— Если это помогает оставаться на шаг впереди него. — Бен внимательно посмотрел на Райтмора. На сидевшем во главе стола сенаторе были темный костюм и белая накрахмаленная рубашка. На галстуке строгая бриллиантовая булавка. На фоне столового хрусталя его руки казались большими и грубыми. Удивительно, подумал Бен, у его деда-мясника руки были такие же — натруженные, со сбитыми костяшками на пальцах и широкими ладонями. На левой руке у сенатора было обычное золотое кольцо — знак верности жене, которая умерла больше тридцати лет назад.
— Стало быть, вы считаете, что участие Тэсс в этом деле как психиатра не пошло на пользу?
Тэсс, словно разговор ее совершенно не касался, продолжала есть.
— Вообще-то я сказал бы именно так, — помолчав немного, откликнулся Бен, — потому что в этом случае легче было бы убедить ее или попросить вас убедить ее, что сейчас ей лучше отойти в сторону. Но видите ли, дело в том, что она помогла нам установить систему действий преступника и мотив…
— Передай мне, пожалуйста, соль.
Бен подвинул тяжелую хрустальную солонку. Тэсс улыбнулась:
— Спасибо.
— Не за что, — проворчал Бен. — Но отсюда не следует, что мне по душе ее участие.
— Тогда, если я не ошибаюсь, вы поняли, на сколько моя внучка предана делу и насколько упряма.
— Да, это я понял.
— Полагаю, тут все дело в наследственности. — Тэсс накрыла ладонью здоровенную руку сенатора. — Дед такой.
Бен увидел, как переплелись их пальцы.
— Слава Богу, хоть внешность мою не унаследовала. — И в том же добродушном тоне добавил: — Я слышал, вы перебрались к моей внучке, детектив?
— Не могу отрицать. — Готовясь к допросу, которого ждал весь вечер, Бен откинулся на спинку стула и отдал дань грушевому варенью.
— Интересно, а счет городу за сверхурочные вы выставляете?
Тэсс рассмеялась и тоже откинулась на спинку.
— Дедушка хочет выяснить, умеешь ли ты краснеть. Прошу, дорогой, — она положила сенатору еще кусок индейки, — наслаждайся. В следующий раз, когда будешь сплетничать с мэром, скажи ему, что мне обеспечена самая лучшая, какая только может быть, полицейская охрана.
— А что еще ему сказать? Чем еще ты обеспечена?
— А вот это не его дело, — проговорила ласково Тэсс.
Райтмор воткнул вилку в мякоть индейки и потянулся за соусом.
— Полагаю, ты скажешь, что это и не мое дело?
— А мне и не надо этого говорить, — Тэсс подложила себе клюквенного соуса, — ты сам уже сказал.
В комнату вкатился колобок ростом в пять футов и весом в сто сорок фунтов. Мисс Бетт одобрительно оценила ущерб, нанесенный приготовленному ею столу, и, вытерев о фартук маленькие пухленькие ручки, сообщила:
— Доктор Курт, вас к телефону.
— Спасибо, мисс Бетт. Я возьму трубку в библиотеке. — Она поднялась и, наклонившись, поцеловала сенатора в щеку. — Не приставай к нему, дедушка, и постарайся не съесть весь пирог — мне тоже хочется.
Райтмор подождал, пока Тэсс выйдет.
— Красивая женщина.
— Да, очень.
— Знаете, когда она была моложе, люди часто недооценивали ее из-за внешности, роста, пола. Но если проживешь более полстолетия, перестанешь обращать внимание на внешность. Когда мы перебрались сюда, Тэсс мало что представляла собой. Мы просто жили бок о бок. Иные говорят, что я помог ей выдержать тяжелые времена. Но на самом деле, Бен, все было наоборот. Это она помогла мне удержаться на ногах и выжить. Мне скоро семьдесят пять. — Райтмор так улыбнулся, словно приближение этой даты радовало его. — А в таком возрасте каждый день видится в четком фокусе. И начинаешь ценить мелочи.
— Вроде твердой почвы под ногами по утрам, — негромко проговорил Бен и, поймав недоуменный взгляд сенатора, неловко заерзал на стуле. — Что-то в этом роде говорил мой дед.
— Умный человек. Точно, вроде твердой почвы под ногами по утрам. — Подняв бокал, он откинулся назад и внимательно посмотрел на Бена. Он увидел в собеседнике такое, что его порадовало и сняло тяжесть с души. — Человеческая природа такова, что заставляет ценить мелочи, даже если потеряешь жену и единственного ребенка. Помимо мелочей, Тэсс — это все, что у меня осталось, Бен.
Бен почувствовал, что неловкость исчезла, а также убедился в том, что никто не собирается загонять его в угол.
— Я не допущу, чтобы с ней что-нибудь случилось. И не потому, что я полицейский и мой долг — охранять, быть щитом. Тэсс мне не безразлична.
Райтмор отодвинулся от стола. Булавка на галстуке блеснула при свете люстры.
— Футболом увлекаетесь?
— Да так, понемногу.
— Когда никому из нас не нужно будет беспокоиться о Тэсс, давайте сходим на какой-нибудь матч. У меня сезонные билеты. Выпьем по паре бокалов пива, и вы расскажете мне о себе, а то из копий ваших служебных бумаг всего не узнаешь. — Райтмор ухмыльнулся, обнажив ряд белоснежных зубов — почти все свои. — Мне известно, например, сколько очков вы выбили на последней тренировке.
Бен озадаченно повертел ножку бокала:
— Ну и как?
— Совсем неплохо, — сказал Райтмор, — просто отлично.
Оба, словно по команде, повернулись — в комнату вернулась Тэсс. Бену достаточно было мельком взглянуть на нее, чтобы тут же вскочить с места.
— Что случилось?
— Я должна извиниться. — Голос Тэсс звучал спокойно и ровно, но была она чрезвычайно бледна. Протянув руку, она подошла к деду. — Мне надо идти, дедушка. Срочно вызывают в больницу. Не уверена, что удастся вернуться.
Рука у нее оказалась ледяной, и Райтмор бережно взял ее в свои ладони. Лучше, чем кто-нибудь другой, он понимал, какого труда ей стоит это спокойствие.
— Что-нибудь с пациентом случилось?