Страница:
Таран отсалютовал бутафорским мечом и двинулся вперед.
Курт стиснул в руке шершавую, еще не успевшую стать скользкой от пота рукоять. Он впервые должен сойтись в спарринге с самим Тараном. Пусть мечи были и деревянные, бой предстоял отнюдь не тренировочный. Курт понял это так же отчетливо, как и то, что он впервые в жизни совершил спуск в Яму.
Один стоял против другого. Однако если у волка не было выбора, то мужеству Хэнка можно было позавидовать. Невзирая на относительную беззащитность Курта, ведь все в мире относительно (в особенности все то, что касалось огненной ярости, скованной цепями), стоять лицом к лицу с настоящим волком, будучи вооруженным только бутафорским мечом, — для этого требовалось мужество.
Но Таран, судя по всему, привык во всем полагаться прежде всего на самого себя.
Вначале они кружили друг возле друга, будто осторожные хищники. Каждый выбирал нужный момент. Курту, собственно, не было особой разницы, когда нанести удар, вот только несанкционированная атака могла повлечь за собой и наказание.
Затем они сошлись.
Таран, разумеется, ударил первым. Деревянные мечи стукнули один о другой. Сухие, плотные звуки прокатились по Яме. Безволосый наступал, Курт старался парировать. Это было не просто — как и следовало ожидать, Таран оказался первоклассным бойцом (в отличие, кстати, от многих тренеров, которые умеют только советовать).
Курт едва сдерживался, чтобы не перейти к своей любимой тактике — уклонов и отскоков. Меч был волку ни к чему. Понять назначение этой нелепой штуковины было по-прежнему трудно. Но бросить бутафорское оружие ему не позволяло природное упрямство, и, кроме того, каждый раз, когда Курт отскакивал слишком далеко, в шею ударяла тугая струя электрического пламени. Это из-под купола Ямы за спаррингом следили зоркие глаза садиста Ножа. Неожиданные встряски привели к тому, что на первых же минутах Курт пропустил не менее пяти ударов — в основном по плечам и лапам. Голову, по всей вероятности, Таран просто щадил.
Однако измывательства, как ни странно, лишь прибавляли волку сил. Этим утром не было ни подсказок, ни инструкций. Учитель проверял, что ученик успел усвоить. И результаты, вероятно, изрядно удивили даже его самого. Физические данные волка, помноженные на человеческое сознание и ураганные инстинкты, давали воистину чудесный результат. Достичь подобных результатов не мог бы, пожалуй, и олимпийский чемпион (по любому виду спорта, не считая разве что шахмат).
Вскоре ученик приноровился к темпу противника. Удар, откат, контратака. На поверку это оказалось не так и сложно (или, что было куда ближе к истине, Хэнк просто не прибегал к фехтовальным хитростям). Курт пошел в свою первую самостоятельную атаку, деревянный клинок опустился на подставленный меч противника. Сила волчьего удара была такова, что Таран невольно опустил руку ниже, чем следовало. Курт немедля рванулся в открывшуюся брешь. Он сделал резкий выпад, но Таран уклонился, — не столько изящно, сколько поспешно уйдя с линии удара. Волк прыгнул вперед, но в шею в который уж раз ударили тысячи игл.
Хэнк — следовало отдать ему должное — не воспользовался сиюминутным преимуществом, а, отступив в сторонку, разглядывал Курта, пока тот приходил в себя.
Затем они сошлись вновь. Деревянные мечи стучали друг о друга, ладони гудели от этих ударов.
Курт не утратил боевого задора. Напротив, окрыленный недавним успехом, он с ходу перешел в стремительную атаку. Сил, ловкости и быстроты у него было сравнительно больше, на стороне же Тарана присутствовали мастерство и многолетний опыт. Тем не менее он был обычным человеком, ДНК которого не имело ничего общего с волчьим. Это значило, что Хэнк был априори слабее, тогда как Курт РОДИЛСЯ воином. А это означало, что и самый опытный мечник— ему не соперник.
Они кружили друг подле друга, нанося удары, парируя и уклоняясь. Таран проделывал последнее все чаще, тогда как Курт, оскалив пасть, что было мочи махал своим мечом. Брось он эту деревяшку на песок, переключившись на те средства борьбы, что достались от предков, исход поединка был бы предрешен. (Во всяком случае Курту так казалось, если только Таран, преследуя какие-то смутные педагогические цели, не сдерживал свой напор.) Но ненавистный ошейник не позволял ему ни приблизиться, ни слишком далеко отступать. Это было нечестно во всех отношениях, да только мнением волка никто не интересовался.
Стоило ему перейти в более агрессивную атаку, как шею сковывал изрядный заряд электрического тока. Это не расхолаживало его, но замедляло движения. Проходили считанные минуты — и Курт уже почти не чувствовал слабые уколы, — и тогда Нож повышал напряжение, без устали нажимая на кнопку. Боль, помноженная на острое осознание несправедливости (а это чувство у Курта было не менее острым, чем у любого представителя homo sapiens), и невозможность довести бой до логического конца возродили в сознании волка сумасшедший план.
Он то и дело поднимал голову во время боя, стараясь, чтобы Нож привык к этому движению и не придавал ему значения. От безволосого Курта отделяли считанные метры, равные бесконечности. В глаза так и бросались металлические перекладины, составлявшие наружную часть Ямы. Упор вот на эту, потом прыжок к той, резкий бросок с разворотом… А там можно ухватиться и за лестницу.
Но все это было фантастикой. Он не успеет сделать и двух лишних шагов, не то что массу сложных кульбитов к металлическому конусу Ямы, как Нож вновь приведет в действие ошейник — хорошо, если не на полную мощность. И все же Курт не мог больше выносить эти издевательства. Продолжая наносить и отражать удары, он пытался поймать нужный момент — не особенно, впрочем, концентрируясь на этой задаче. Это было похоже на то, как огромный крокодил, затаившись на илистом дне, ожидает до самой последней секунды, покуда жертва не приблизится на расстояние броска.
А потом — неожиданно, будто оплеуха из спокойной, безмятежной тьмы, — момент заявил о себе.
Ошибиться было невозможно.
Таран перешел в наступление, его деревянный клинок мелькал быстрее и чаще. Волк не особенно сопротивлялся, парируя удары больше для проформы, пятясь при этом к стене Ямы все дальше. Он старательно изображал усталость, — что, впрочем, было не сложно, — предпринимая контратаки вяло и не особо уверенно.
Приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы не поднимать глаза к куполу Ямы. Это могло насторожить Тарана, а то и вовсе выдать Курта с головой. А кроме того, “галерка” с напряженным Ножом еще не успела выпасть из поля периферийного зрения. “Безрукавочник” беспрестанно вертел головой, выглядывая над лестницей то с одной, то с другой стороны. Но по мере приближения бойцов к стене Ямы его обзор все ухудшался. Нож просто не мог этого не заметить, но помалкивал, опасаясь начальничьего гнева. Хэнк же был захвачен азартом боя.
Курту это было только на руку.
Внезапно отбросив бутафорский меч в сторону, он прыгнул на коренастого безволосого…
Да, это было глупо. Разумеется, на девяносто пять процентов эта авантюра была обречена на провал. Да, на эту выходку его толкнула бушевавшая в душе ярость. Естественно, ничего хорошего из этой затеи выйти не могло.
И все равно…
Волк пошел бы на любую глупость, граничащую с идиотизмом, если бы она сулила ему хотя бы мизерный шанс вырваться на свободу. Ну а смутные картины того, что могло последовать за этим, будоражили его воображение.
… Таран сделал резкий выпад. Волк оттолкнул деревянное лезвие плечом и, стиснув челюсти, понял — вот он, тот самый момент. Ждать больше нечего. В следующий миг когтистые пальцы разжались. Бутафорский меч выпал из ладони и устремился к земле— медленно-медленно, точно слеза. Но Курт этого уже не увидел.
Впрочем, он не видел никого и ничего перед собой. Мир сузился, сжался до размеров физиономии Тарана, покрытой множеством шрамов. Волк поднял обе лапы и прыгнул вперед. Бутафорское оружие было больше не нужно. Зачем ему эта деревяшка? У него есть клыки, когти и звериная сила. И этого достаточно. Он рванулся вперед, как и положено волку, полагаясь лишь на инстинкты. Электрические иглы куда-то пропали, да и неоткуда, собственно, им было взяться. Все происходило слишком быстро, чтобы Нож успел что-либо предпринять.
Яростный порыв — Курт целиком растворился в нем, при этом ясно сознавая, что он делает. Да, план был его туманен, если вообще можно было говорить о каком-либо плане. Ясно было одно: если Таран умрет, все остальное также утратит всякий смысл. А если безволосого удастся захватить живьем, да еще и заткнуть ему рот, с обоими “адъютантами” можно будет поторговаться. Жизнь шефа в обмен на свободу… (или, если Курт несколько переоценил любовь подчиненных к начальству, смерть также могла послужить разменной монетой).
Однако, когда до цели оставалось всего несколько сантиметров и, казалось, уже ничто на свете не могло спасти безволосого, на пути возникло неожиданное препятствие. Это походило на вспышку молнии средь ясного, безоблачного неба. Перед глазами Курта, словно материализовавшись из воздуха, появилось острие бутафорского меча. Таран выбросил его вперед с умопомрачительной, неуловимой для глаза быстротой.
Курт и моргнуть не успел, как меч щелкнул его по носу и прыгнул вниз. Лапы волка были подняты чересчур высоко — когти готовились вонзиться в безволосую шею, а потому уже не успевали блокировать или просто закрыться от удара. В живот, казалось, врезалось пушечное ядро. Оно отбросило волчье тело чуть вверх и назад, безжалостно убирая с вектора атаки. Курт сам толком не понял, как это получилось, что он лежит на дне Ямы, хотя всего какие-то доли секунды назад готовился схватить безволосого за толстую шею.
Нос и живот нещадно болели.
Нож на “галерке” заливался хохотом. Этот хохот — искренний и беззастенчиво злой, — как ни странно, причинял волку еще более страшную боль. Он начинал сознавать, ЧТО с ним случилось. Недооценив мощь деревянного оружия в руках мастера, Курт совершил роковую ошибку.
Но все, как ему казалось, еще можно было исправить. Ярость и боль застилали глаза; песок колол истертые деревянной рукоятью ладони, когда Курт перебирал лапами в тщетной попытке подняться.
В шею ударили раскаленные иглы.
Не обращая на это внимания, волк двигался вперед. Он видел массивные ботинки и толстые ноги Тарана. Боль усиливалась по мере того, как расстояние между безволосым и Куртом сокращалось. Какие-то мгновения спустя ошейник превратился в раскаленный обруч, усеянный с внутренней стороны добрым десятком тысяч ядовитых игл.
Но Курт продолжал ползти вперед. Он уже не пытался подняться, тело сотрясала страшная дрожь. Нервные узлы, пронизываемые вездесущим электричеством, содрогались в конвульсиях. Но волк, стиснув челюсти, не останавливался.
Зачем это было нужно, он не понимал. Ботинки Хэнка не приближались, но и не отдалялись.
Сам Таран, уперев руки в бока, глядел на узника сверху вниз, сокрушенно качая головой. В темных глазах застыло выражение, какое нередко можно видеть в глазах собаководов, когда неблагодарные щенки, к примеру, пытаются схватить зубами за палец.
Это было последнее, что Курт запомнил.
А потом обрушилась тьма.
Он очнулся наутро в своей камере.
Нос и шея нещадно болели. В голове словно перекатывался чугунный шар. Волк с трудом поднялся, прошаркал к сточному отверстию и справил нужду. Затем принялся расхаживать по холодному полу, разминая конечности.
Полчаса спустя последовали завтрак и тренировка, более напоминавшая щадящую прогулку для пенсионеров. Не было Ямы, Тарана же заменил один из бородатых гладиаторов. Они отрабатывали предыдущие уроки: удары, выпады и блоки. Хотя Хэнк стоял в стороне, сложив на груди толстые руки, от его пронзительного взгляда не могла укрыться ни одна деталь. Он продолжал давать короткие рекомендации, о вчерашнем же не напомнил ни намеком. Даже “адъютанты” хранили странное молчание, ввиду чего Курт был готов поверить, что все случившееся ему и впрямь приснилось. Если бы не головная боль и ломота во всем теле…
Как бы там ни было, новоиспеченный гладиатор стал смотреть на деревянный меч другими глазами. В умелых руках это оружие. А если дерево заменить на холодную сталь, тупую же кромку заточить, сделав острой, как бритва…
Именно эту мысль, похоже, Таран и пытался донести до “волчонка”.
Тренировка продлилась всего до обеда. Волка накормили, изъяли посуду и сразу же удалились, не произнеся ни единого слова. Курт не имел возражений. Кряхтя, он улегся на кровать.
Часа через три, впрочем, его разбудили.
Нож и Топор притащили трансформатор с гладкой черной змеей. Курт злобно уставился на ее тонкую золотую головку, лежащую возле кровати. Волку меньше всего хотелось сейчас подкармливать паразита, который присосался к его шее и не далее как вчера подло дернул за ногу, когда он готовился совершить прыжок к свободе.
Но делать было нечего. Топор привел в действие “кулон”. Сила тока была номинальной, Курту же показалось, будто через него пропустили неразбавленную молнию.
Скрежеща зубами от злости, он поднял змею.
В голове его успел зародиться кое-какой план, но пока волк был слишком слаб, чтобы попытаться воплотить его в жизнь. Следовало запастись терпением и ждать, сколько возможно…
Прошла неделя.
Сутки, заполненные тяжелыми физическими нагрузками, сытными трапезами и бездонным сном, тянулись монотонной чередой — массивные вагоны длинного товарного поезда.
Волк набирался сил, ждал и надеялся.
Тренировки не прерывались. Таран гонял пленника по площадке и Яме, закреплял старые навыки и оттачивал новые. Курт начинал понимать, чего именно его тренер старается добиться. Волк обладал уникальными физическими данными и стремительными рефлексами, однако этого было мало. Никто в стае не преподавал щенкам рукопашный бой и уж тем более фехтование. Собственно, делать это было просто некому. При этом считалось, что уцелеть на улицах трущоб не составляло труда мало-мальски окрепшему щенку. Так оно и было — по крайней мере Курт всей душой верил в эту аксиому… До того самого дня, когда Таран поверг его наземь двумя ударами деревянной палки. О том, что могло бы произойти, если бы меч оказался настоящим, с бритвенно-острой режущей кромкой, Курту даже думать не хотелось.
Хэнк Таран стремился к тому, чтобы мощь и энергия зверя оделись в непробиваемую броню боевого мастерства. Клыков и когтей, движимых одними лишь бессознательными инстинктами, для целей Хэнка было недостаточно. Он хотел, чтобы убийство стало для волка привычкой. Так другие люди кусают ногти или крутят пуговицы.
Курт и сам не заметил, как включился в процесс. По сути, он и так уже был убийцей. Если принять в расчет это, а также планы Курта на будущее, Таран не мог научить его плохому. Кроме того, волк не исключал, что когда-то — возможно очень скоро — преподанные уроки обернутся против самого учителя.
А пока Курт ел, спал и дрался — лапами и на мечах.
Но ни на мгновение он не забывал, где находится. Свобода — вот что было превыше всего. Курт бы с радостью променял все полученные им уроки и навыки на более-менее надежный шанс вырваться из этих стен.
Ни на секунду он не переставал прощупывать окружающий мир, пытаясь обнаружить этот неуловимый шанс. Но тот не спешил объявляться. Тюремщики знали свое дело на отлично (будто тем всю жизнь и занимались, что держали в заключении особо опасных метаморфов). Ошейник работал как часы — без сбоев и погрешностей. В нем-то и сидела загвоздка.
Курт отчетливо понимал, что не сможет сделать ничего такого, что не понравилось бы Тарану и прочим, пока на шее у него болтается ненавистная железка.
Снять же ее не представлялось возможным. Однако ошейник вовсе не был вечным двигателем и, как прозаичный телефон, нуждался в подзарядке. В этом было его слабое место. Растратив весь внутренний заряд, хитроумный прибор превратится в бесполезное украшение. Вопрос заключался в том, до какой степени вероятности тюремщики ухитрялись рассчитать оставшийся заряд. Был ли хотя бы один шанс из тысячи растратить его ДО ТОГО, как Курт потеряет сознание?
Этот вопрос не давал волку покоя.
Существовала, впрочем, вероятность того, что пульт управления или сам ошейник выйдут из строя, но вероятность эта была насколько мала, что волк на нее особенно и не рассчитывал. Он ежедневно бился ошейником о кровать или прутья решетки, делая это с такой силой, что чуть не выбивал себе зубы. Но, как показывала простая проверка, особых успехов эти манипуляции не приносили.
Поэтому он решил пойти на риск.
Всего было две попытки.
Попытка первая. Курт, сидя на койке, исподлобья смотрел на “адъютантов”. У самых его ног лежал гладкий черный провод с золотым штекером. Волк даже не думал поднимать его с пола и в то же время не спешил отбрасывать прочь — на всякий случай (хотя намерения его были тверды, как кремень). По аналогичной причине не следовало производить каких-либо деформаций шнура или штекера (например, откусывать змее ее золотую головку). Запас запчастей не мог быть неиссякаемым, однако Курт знал — вряд ли ему позволят безнаказанно приводить имущество в негодность. Ошейник подлежал зарядке независимо от того, в сознании “пациент” или отключился, так что у тюремщиков не останется выбора. А регулярный “шок”, равно как и транквилизаторы, могли весьма пагубно сказаться на здоровье.
Как бы там ни было, в данный момент Курт намеревался проверить другое.
Безволосые, похоже, чувствовали себя не в своей тарелке. Ситуация складывалась нештатная.
Переглянувшись, тюремщики синхронно кивнули.
Нож взял пульт поудобнее и вдавил одну из клавиш. Шею волка сразу же сдавило невидимое кольцо, у него перехватило дыхание, во рту мгновенно пересохло. Сила тока росла с каждым мгновением.
Какую-то вечность спустя Курт уже не мог распознать, что за фигуры стоят по другую сторону решетки. Вскоре боль пошла на убыль, однако ощутимого облегчения это не принесло. В этот же момент обнаружилось исчезновение одной из фигур. Затем, когда волк, перемогая боль, вновь поднял голову, фигур было уже три. Прибывший стоял на двух толстых, кряжистых столпах.
Курт обессилено уронил голову.
Черная змея хитро подмигивала с пола золотым глазом. Но Курт не мог и ногу поднять, чтобы придавить мерзкое отродье к каменным плитам. Считанные секунды спустя боль практически исчезла, оставив после себя лишь неприятное покалывание. “Подними”, — настоятельно советовал чей-то голос. Волк чувствовал, как сила вновь вернулась в конечности. Это помогло ему стиснуть кулаки до боли и упрямо покачать головой. Он помнил, что черная гладкая змея каким-то образом связана с избавлением от электрических мук. А еще помнил, что делать этого ни в коем случае не следовало.
Останутся ли у него силы, когда ошейник исчерпает заряд, можно было только гадать. Но еще накануне Курт был совершенно уверен, что его тюремщики сотню раз подумают, прежде чем ринутся сломя голову в камеру. Сперва его будут морить голодом и снова соблазнять черной змеей, и лишь потом пойдут на такие меры, как транквилизаторы. Именно поэтому Курт почти неделю упорно прятал под подушкой хлеб, однако всякий раз, возвращаясь с тренировок, находил лишь жалкие крошки…
А затем боль в рекордный срок вознеслась до пикового накала. Лампочка продолжала мерцать под потолком. Ее лучи, казалось, медленно-медленно протянулись к волку, будто длинные белые лезвия. По мере приближения они темнели и багровели.
Затем свет полностью исчез за этим частоколом.
Курт погрузился в липкую тьму.
Попытка вторая. Она была более хитроумной. По сравнению с первой, напоминавшей безыскусную атаку монголо-татар, вторая вплотную приблизилась к такой изощренной тактической уловке, как троянский конь. Волк тщательно продумал каждую деталь этого плана. Это было некое соединение предыдущей попытки и одной из первых выходок Курта.
Когда пришло время в очередной раз “кормить” паразита — это делалось раз в двое — трое суток, — Курт встретил “адъютантов” мрачным взглядом, сидя на койке. Те бросили в камеру своего златоголового змея и замерли, дожидаясь от узника определенных действий. Но он, похоже, опять закапризничал.
Нож потянулся к “кулону”.
После первой попытки прошло три дня. Негативный результат — тоже результат. Тюремщики каким-то образом знали, сколько энергии осталось в ошейнике. По самым скромным прикидкам, ее было достаточно, чтобы дважды подряд “вырубить” волка мощным ударом, если вдруг одного окажется недостаточно.
Волк понимал, что еще полностью не оправился и не сможет тягаться с электрическим палачом. Но сегодня это было и не обязательно. Ему требовалось всего-навсего изобразить обморок, а не потерять сознание на самом деле.
Поэтому, как только электрические иглы вонзились в шею, Курт принялся разыгрывать дикое недомогание. Собственно, ощущение и без того было не из приятных. Волку же требовалось создать впечатление, что он вот-вот лишится чувств. Нож продолжал давить на клавишу, — ощущения вплотную приближались к актерскому образу, в который Курт старался закутаться, словно гусеница — в кокон. (Если очень повезет, из этого кокона появится бабочка, появление которой станет для всех смертельной неожиданностью.) Это несколько облегчало задачу, если в данной ситуации вообще было уместно говорить о облегчении…
Когда электрические иглы превратились в настоящие сверла, волк понял, что настал кульминационный момент. Он сполз с койки на пол, где и распластался беззащитно-уязвимой тушей (во всяком случае, так должно было все выглядеть). Для пущей достоверности он напоследок даже слабо дернул ногами.
Настала тишина.
Курт лежал и не двигался. Темные фигуры застыли на периферии зрения. Они тоже не двигались и, без сомнения, пристально изучали содержимое камеры на предмет какой-либо сознательной деятельности. Волк замедлил дыхание, будто погружался под воду, — ванна в убежище была одна на всех, однако более напоминала неглубокий бассейн. Волчье сердце билось все реже и тише, покуда не превратилось в отдаленную, зловещую пульсацию. Так дышит древнее чудовище в пещере, куда еще не ступала нога спелеолога…
Электрическое покалывание вначале стихло, затем исчезло совсем. И — почти сразу — объявилось ослепительной вспышкой. Волк даже не вздрогнул, потому как ожидал чего-то в этом роде. Вспышка исчезла, не оставив и следа. В паразите на шее еще теплилась жизнь.
Курт и сам не мог бы сказать, сколько времени прошло.
Возможно, полчаса. А может, и час. Это было не важно. Никто не привел Тарана, сами же “адъютанты” стояли за решеткой, молчали и ждали. В словах не было особой необходимости: если волк и впрямь лежит без сознания, то ничего не услышит. А если притворяется, то, согласно сценарию, станет молчать до последнего.
Поэтому безволосые просто-напросто отключили обогреватели, что гнали в камеру теплый воздух. Внутри каменных стен моментально начала концентрироваться промозглая сырость.
Так оно и продолжалось. Время неспешно капало в вечность.
Курт, дрожа от холода, поднялся с каменного пола, взял штекер и воткнул в разъем.
Трансформатор довольно мигнул зеленым глазом.
Таким образом, обе попытки завершились сокрушительным провалом. Сколько Курт ни напрягал мозг, выхода не находилось. То есть один выход, конечно, был, однако Курт отбрасывал мысль о самоубийстве.
Все же остальное, приходившее в голову, было полной чепухой. В этом он был похож на какого-нибудь книжного героя либо (что чаще) злодея, попавшего в подобную же передрягу.
Вот только у упомянутых персонажей всегда была какая-то альтернатива или же в подходящий момент события вдруг складывались на удивление удачно, чего, разумеется, не бывает в реальной жизни. В общем, Курт начал склоняться к мысли, что вырвать свободу клыками, похоже, не удастся.
Ничего, что-нибудь произойдет. Эта мысль зудела где-то на задворках сознания днем и ночью.
Но кто мог помочь волку, о существовании которого никто не знает? А если кто и знает, то придет ли на помощь? Враги, конечно, были не в счет.
Как бы там ни было, Курт продолжал тренировки. Другого выхода, впрочем, у него и не предвиделось. Хэнк гонял его по Яме с остервенением, нараставшим день ото дня. И тем более удивительным — прежде всего, для самого волка — стал результат.
Срок, прошедший с начала заточения, при всем желании нельзя было назвать значительным. Но, надо заметить, тело каждого волка, даже неокрепшего, болезненного щенка, отличалось тем, что весьма интенсивно реагировало на внешние раздражители. При значительных физических нагрузках волчьи мышцы не нуждались в каких-либо медикаментозных или стимулирующих препаратах, но в то же время темпам прогресса мог бы позавидовать любой бодибилдер.
Мышцы Курта набухли и окрепли после тренажеров. При каждом подходе к снаряду под волчьим мехом как будто шевелились стальные канаты. Гладиаторы и “безрукавочники” только диву давались. А Таран усмехался и качал головой. Дескать, он же говорил — парень еще себя покажет.
Так и случилось.
Хэнку достался ученик, о котором иные тренеры могли только мечтать. В своем стремлении достичь совершенства Таран не щадил ни себя, ни узника. А потому не имело значения, было ли происходящее “волчонку” по душе. Учителя интересовала лишь форма. То, что творилось у Курта внутри (не в биологическом смысле, конечно), заботило его в последнюю очередь.
Курт стиснул в руке шершавую, еще не успевшую стать скользкой от пота рукоять. Он впервые должен сойтись в спарринге с самим Тараном. Пусть мечи были и деревянные, бой предстоял отнюдь не тренировочный. Курт понял это так же отчетливо, как и то, что он впервые в жизни совершил спуск в Яму.
Один стоял против другого. Однако если у волка не было выбора, то мужеству Хэнка можно было позавидовать. Невзирая на относительную беззащитность Курта, ведь все в мире относительно (в особенности все то, что касалось огненной ярости, скованной цепями), стоять лицом к лицу с настоящим волком, будучи вооруженным только бутафорским мечом, — для этого требовалось мужество.
Но Таран, судя по всему, привык во всем полагаться прежде всего на самого себя.
Вначале они кружили друг возле друга, будто осторожные хищники. Каждый выбирал нужный момент. Курту, собственно, не было особой разницы, когда нанести удар, вот только несанкционированная атака могла повлечь за собой и наказание.
Затем они сошлись.
Таран, разумеется, ударил первым. Деревянные мечи стукнули один о другой. Сухие, плотные звуки прокатились по Яме. Безволосый наступал, Курт старался парировать. Это было не просто — как и следовало ожидать, Таран оказался первоклассным бойцом (в отличие, кстати, от многих тренеров, которые умеют только советовать).
Курт едва сдерживался, чтобы не перейти к своей любимой тактике — уклонов и отскоков. Меч был волку ни к чему. Понять назначение этой нелепой штуковины было по-прежнему трудно. Но бросить бутафорское оружие ему не позволяло природное упрямство, и, кроме того, каждый раз, когда Курт отскакивал слишком далеко, в шею ударяла тугая струя электрического пламени. Это из-под купола Ямы за спаррингом следили зоркие глаза садиста Ножа. Неожиданные встряски привели к тому, что на первых же минутах Курт пропустил не менее пяти ударов — в основном по плечам и лапам. Голову, по всей вероятности, Таран просто щадил.
Однако измывательства, как ни странно, лишь прибавляли волку сил. Этим утром не было ни подсказок, ни инструкций. Учитель проверял, что ученик успел усвоить. И результаты, вероятно, изрядно удивили даже его самого. Физические данные волка, помноженные на человеческое сознание и ураганные инстинкты, давали воистину чудесный результат. Достичь подобных результатов не мог бы, пожалуй, и олимпийский чемпион (по любому виду спорта, не считая разве что шахмат).
Вскоре ученик приноровился к темпу противника. Удар, откат, контратака. На поверку это оказалось не так и сложно (или, что было куда ближе к истине, Хэнк просто не прибегал к фехтовальным хитростям). Курт пошел в свою первую самостоятельную атаку, деревянный клинок опустился на подставленный меч противника. Сила волчьего удара была такова, что Таран невольно опустил руку ниже, чем следовало. Курт немедля рванулся в открывшуюся брешь. Он сделал резкий выпад, но Таран уклонился, — не столько изящно, сколько поспешно уйдя с линии удара. Волк прыгнул вперед, но в шею в который уж раз ударили тысячи игл.
Хэнк — следовало отдать ему должное — не воспользовался сиюминутным преимуществом, а, отступив в сторонку, разглядывал Курта, пока тот приходил в себя.
Затем они сошлись вновь. Деревянные мечи стучали друг о друга, ладони гудели от этих ударов.
Курт не утратил боевого задора. Напротив, окрыленный недавним успехом, он с ходу перешел в стремительную атаку. Сил, ловкости и быстроты у него было сравнительно больше, на стороне же Тарана присутствовали мастерство и многолетний опыт. Тем не менее он был обычным человеком, ДНК которого не имело ничего общего с волчьим. Это значило, что Хэнк был априори слабее, тогда как Курт РОДИЛСЯ воином. А это означало, что и самый опытный мечник— ему не соперник.
Они кружили друг подле друга, нанося удары, парируя и уклоняясь. Таран проделывал последнее все чаще, тогда как Курт, оскалив пасть, что было мочи махал своим мечом. Брось он эту деревяшку на песок, переключившись на те средства борьбы, что достались от предков, исход поединка был бы предрешен. (Во всяком случае Курту так казалось, если только Таран, преследуя какие-то смутные педагогические цели, не сдерживал свой напор.) Но ненавистный ошейник не позволял ему ни приблизиться, ни слишком далеко отступать. Это было нечестно во всех отношениях, да только мнением волка никто не интересовался.
Стоило ему перейти в более агрессивную атаку, как шею сковывал изрядный заряд электрического тока. Это не расхолаживало его, но замедляло движения. Проходили считанные минуты — и Курт уже почти не чувствовал слабые уколы, — и тогда Нож повышал напряжение, без устали нажимая на кнопку. Боль, помноженная на острое осознание несправедливости (а это чувство у Курта было не менее острым, чем у любого представителя homo sapiens), и невозможность довести бой до логического конца возродили в сознании волка сумасшедший план.
Он то и дело поднимал голову во время боя, стараясь, чтобы Нож привык к этому движению и не придавал ему значения. От безволосого Курта отделяли считанные метры, равные бесконечности. В глаза так и бросались металлические перекладины, составлявшие наружную часть Ямы. Упор вот на эту, потом прыжок к той, резкий бросок с разворотом… А там можно ухватиться и за лестницу.
Но все это было фантастикой. Он не успеет сделать и двух лишних шагов, не то что массу сложных кульбитов к металлическому конусу Ямы, как Нож вновь приведет в действие ошейник — хорошо, если не на полную мощность. И все же Курт не мог больше выносить эти издевательства. Продолжая наносить и отражать удары, он пытался поймать нужный момент — не особенно, впрочем, концентрируясь на этой задаче. Это было похоже на то, как огромный крокодил, затаившись на илистом дне, ожидает до самой последней секунды, покуда жертва не приблизится на расстояние броска.
А потом — неожиданно, будто оплеуха из спокойной, безмятежной тьмы, — момент заявил о себе.
Ошибиться было невозможно.
Таран перешел в наступление, его деревянный клинок мелькал быстрее и чаще. Волк не особенно сопротивлялся, парируя удары больше для проформы, пятясь при этом к стене Ямы все дальше. Он старательно изображал усталость, — что, впрочем, было не сложно, — предпринимая контратаки вяло и не особо уверенно.
Приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы не поднимать глаза к куполу Ямы. Это могло насторожить Тарана, а то и вовсе выдать Курта с головой. А кроме того, “галерка” с напряженным Ножом еще не успела выпасть из поля периферийного зрения. “Безрукавочник” беспрестанно вертел головой, выглядывая над лестницей то с одной, то с другой стороны. Но по мере приближения бойцов к стене Ямы его обзор все ухудшался. Нож просто не мог этого не заметить, но помалкивал, опасаясь начальничьего гнева. Хэнк же был захвачен азартом боя.
Курту это было только на руку.
Внезапно отбросив бутафорский меч в сторону, он прыгнул на коренастого безволосого…
Да, это было глупо. Разумеется, на девяносто пять процентов эта авантюра была обречена на провал. Да, на эту выходку его толкнула бушевавшая в душе ярость. Естественно, ничего хорошего из этой затеи выйти не могло.
И все равно…
Волк пошел бы на любую глупость, граничащую с идиотизмом, если бы она сулила ему хотя бы мизерный шанс вырваться на свободу. Ну а смутные картины того, что могло последовать за этим, будоражили его воображение.
… Таран сделал резкий выпад. Волк оттолкнул деревянное лезвие плечом и, стиснув челюсти, понял — вот он, тот самый момент. Ждать больше нечего. В следующий миг когтистые пальцы разжались. Бутафорский меч выпал из ладони и устремился к земле— медленно-медленно, точно слеза. Но Курт этого уже не увидел.
Впрочем, он не видел никого и ничего перед собой. Мир сузился, сжался до размеров физиономии Тарана, покрытой множеством шрамов. Волк поднял обе лапы и прыгнул вперед. Бутафорское оружие было больше не нужно. Зачем ему эта деревяшка? У него есть клыки, когти и звериная сила. И этого достаточно. Он рванулся вперед, как и положено волку, полагаясь лишь на инстинкты. Электрические иглы куда-то пропали, да и неоткуда, собственно, им было взяться. Все происходило слишком быстро, чтобы Нож успел что-либо предпринять.
Яростный порыв — Курт целиком растворился в нем, при этом ясно сознавая, что он делает. Да, план был его туманен, если вообще можно было говорить о каком-либо плане. Ясно было одно: если Таран умрет, все остальное также утратит всякий смысл. А если безволосого удастся захватить живьем, да еще и заткнуть ему рот, с обоими “адъютантами” можно будет поторговаться. Жизнь шефа в обмен на свободу… (или, если Курт несколько переоценил любовь подчиненных к начальству, смерть также могла послужить разменной монетой).
Однако, когда до цели оставалось всего несколько сантиметров и, казалось, уже ничто на свете не могло спасти безволосого, на пути возникло неожиданное препятствие. Это походило на вспышку молнии средь ясного, безоблачного неба. Перед глазами Курта, словно материализовавшись из воздуха, появилось острие бутафорского меча. Таран выбросил его вперед с умопомрачительной, неуловимой для глаза быстротой.
Курт и моргнуть не успел, как меч щелкнул его по носу и прыгнул вниз. Лапы волка были подняты чересчур высоко — когти готовились вонзиться в безволосую шею, а потому уже не успевали блокировать или просто закрыться от удара. В живот, казалось, врезалось пушечное ядро. Оно отбросило волчье тело чуть вверх и назад, безжалостно убирая с вектора атаки. Курт сам толком не понял, как это получилось, что он лежит на дне Ямы, хотя всего какие-то доли секунды назад готовился схватить безволосого за толстую шею.
Нос и живот нещадно болели.
Нож на “галерке” заливался хохотом. Этот хохот — искренний и беззастенчиво злой, — как ни странно, причинял волку еще более страшную боль. Он начинал сознавать, ЧТО с ним случилось. Недооценив мощь деревянного оружия в руках мастера, Курт совершил роковую ошибку.
Но все, как ему казалось, еще можно было исправить. Ярость и боль застилали глаза; песок колол истертые деревянной рукоятью ладони, когда Курт перебирал лапами в тщетной попытке подняться.
В шею ударили раскаленные иглы.
Не обращая на это внимания, волк двигался вперед. Он видел массивные ботинки и толстые ноги Тарана. Боль усиливалась по мере того, как расстояние между безволосым и Куртом сокращалось. Какие-то мгновения спустя ошейник превратился в раскаленный обруч, усеянный с внутренней стороны добрым десятком тысяч ядовитых игл.
Но Курт продолжал ползти вперед. Он уже не пытался подняться, тело сотрясала страшная дрожь. Нервные узлы, пронизываемые вездесущим электричеством, содрогались в конвульсиях. Но волк, стиснув челюсти, не останавливался.
Зачем это было нужно, он не понимал. Ботинки Хэнка не приближались, но и не отдалялись.
Сам Таран, уперев руки в бока, глядел на узника сверху вниз, сокрушенно качая головой. В темных глазах застыло выражение, какое нередко можно видеть в глазах собаководов, когда неблагодарные щенки, к примеру, пытаются схватить зубами за палец.
Это было последнее, что Курт запомнил.
А потом обрушилась тьма.
Он очнулся наутро в своей камере.
Нос и шея нещадно болели. В голове словно перекатывался чугунный шар. Волк с трудом поднялся, прошаркал к сточному отверстию и справил нужду. Затем принялся расхаживать по холодному полу, разминая конечности.
Полчаса спустя последовали завтрак и тренировка, более напоминавшая щадящую прогулку для пенсионеров. Не было Ямы, Тарана же заменил один из бородатых гладиаторов. Они отрабатывали предыдущие уроки: удары, выпады и блоки. Хотя Хэнк стоял в стороне, сложив на груди толстые руки, от его пронзительного взгляда не могла укрыться ни одна деталь. Он продолжал давать короткие рекомендации, о вчерашнем же не напомнил ни намеком. Даже “адъютанты” хранили странное молчание, ввиду чего Курт был готов поверить, что все случившееся ему и впрямь приснилось. Если бы не головная боль и ломота во всем теле…
Как бы там ни было, новоиспеченный гладиатор стал смотреть на деревянный меч другими глазами. В умелых руках это оружие. А если дерево заменить на холодную сталь, тупую же кромку заточить, сделав острой, как бритва…
Именно эту мысль, похоже, Таран и пытался донести до “волчонка”.
Тренировка продлилась всего до обеда. Волка накормили, изъяли посуду и сразу же удалились, не произнеся ни единого слова. Курт не имел возражений. Кряхтя, он улегся на кровать.
Часа через три, впрочем, его разбудили.
Нож и Топор притащили трансформатор с гладкой черной змеей. Курт злобно уставился на ее тонкую золотую головку, лежащую возле кровати. Волку меньше всего хотелось сейчас подкармливать паразита, который присосался к его шее и не далее как вчера подло дернул за ногу, когда он готовился совершить прыжок к свободе.
Но делать было нечего. Топор привел в действие “кулон”. Сила тока была номинальной, Курту же показалось, будто через него пропустили неразбавленную молнию.
Скрежеща зубами от злости, он поднял змею.
В голове его успел зародиться кое-какой план, но пока волк был слишком слаб, чтобы попытаться воплотить его в жизнь. Следовало запастись терпением и ждать, сколько возможно…
Прошла неделя.
Сутки, заполненные тяжелыми физическими нагрузками, сытными трапезами и бездонным сном, тянулись монотонной чередой — массивные вагоны длинного товарного поезда.
Волк набирался сил, ждал и надеялся.
Тренировки не прерывались. Таран гонял пленника по площадке и Яме, закреплял старые навыки и оттачивал новые. Курт начинал понимать, чего именно его тренер старается добиться. Волк обладал уникальными физическими данными и стремительными рефлексами, однако этого было мало. Никто в стае не преподавал щенкам рукопашный бой и уж тем более фехтование. Собственно, делать это было просто некому. При этом считалось, что уцелеть на улицах трущоб не составляло труда мало-мальски окрепшему щенку. Так оно и было — по крайней мере Курт всей душой верил в эту аксиому… До того самого дня, когда Таран поверг его наземь двумя ударами деревянной палки. О том, что могло бы произойти, если бы меч оказался настоящим, с бритвенно-острой режущей кромкой, Курту даже думать не хотелось.
Хэнк Таран стремился к тому, чтобы мощь и энергия зверя оделись в непробиваемую броню боевого мастерства. Клыков и когтей, движимых одними лишь бессознательными инстинктами, для целей Хэнка было недостаточно. Он хотел, чтобы убийство стало для волка привычкой. Так другие люди кусают ногти или крутят пуговицы.
Курт и сам не заметил, как включился в процесс. По сути, он и так уже был убийцей. Если принять в расчет это, а также планы Курта на будущее, Таран не мог научить его плохому. Кроме того, волк не исключал, что когда-то — возможно очень скоро — преподанные уроки обернутся против самого учителя.
А пока Курт ел, спал и дрался — лапами и на мечах.
Но ни на мгновение он не забывал, где находится. Свобода — вот что было превыше всего. Курт бы с радостью променял все полученные им уроки и навыки на более-менее надежный шанс вырваться из этих стен.
Ни на секунду он не переставал прощупывать окружающий мир, пытаясь обнаружить этот неуловимый шанс. Но тот не спешил объявляться. Тюремщики знали свое дело на отлично (будто тем всю жизнь и занимались, что держали в заключении особо опасных метаморфов). Ошейник работал как часы — без сбоев и погрешностей. В нем-то и сидела загвоздка.
Курт отчетливо понимал, что не сможет сделать ничего такого, что не понравилось бы Тарану и прочим, пока на шее у него болтается ненавистная железка.
Снять же ее не представлялось возможным. Однако ошейник вовсе не был вечным двигателем и, как прозаичный телефон, нуждался в подзарядке. В этом было его слабое место. Растратив весь внутренний заряд, хитроумный прибор превратится в бесполезное украшение. Вопрос заключался в том, до какой степени вероятности тюремщики ухитрялись рассчитать оставшийся заряд. Был ли хотя бы один шанс из тысячи растратить его ДО ТОГО, как Курт потеряет сознание?
Этот вопрос не давал волку покоя.
Существовала, впрочем, вероятность того, что пульт управления или сам ошейник выйдут из строя, но вероятность эта была насколько мала, что волк на нее особенно и не рассчитывал. Он ежедневно бился ошейником о кровать или прутья решетки, делая это с такой силой, что чуть не выбивал себе зубы. Но, как показывала простая проверка, особых успехов эти манипуляции не приносили.
Поэтому он решил пойти на риск.
Всего было две попытки.
Попытка первая. Курт, сидя на койке, исподлобья смотрел на “адъютантов”. У самых его ног лежал гладкий черный провод с золотым штекером. Волк даже не думал поднимать его с пола и в то же время не спешил отбрасывать прочь — на всякий случай (хотя намерения его были тверды, как кремень). По аналогичной причине не следовало производить каких-либо деформаций шнура или штекера (например, откусывать змее ее золотую головку). Запас запчастей не мог быть неиссякаемым, однако Курт знал — вряд ли ему позволят безнаказанно приводить имущество в негодность. Ошейник подлежал зарядке независимо от того, в сознании “пациент” или отключился, так что у тюремщиков не останется выбора. А регулярный “шок”, равно как и транквилизаторы, могли весьма пагубно сказаться на здоровье.
Как бы там ни было, в данный момент Курт намеревался проверить другое.
Безволосые, похоже, чувствовали себя не в своей тарелке. Ситуация складывалась нештатная.
Переглянувшись, тюремщики синхронно кивнули.
Нож взял пульт поудобнее и вдавил одну из клавиш. Шею волка сразу же сдавило невидимое кольцо, у него перехватило дыхание, во рту мгновенно пересохло. Сила тока росла с каждым мгновением.
Какую-то вечность спустя Курт уже не мог распознать, что за фигуры стоят по другую сторону решетки. Вскоре боль пошла на убыль, однако ощутимого облегчения это не принесло. В этот же момент обнаружилось исчезновение одной из фигур. Затем, когда волк, перемогая боль, вновь поднял голову, фигур было уже три. Прибывший стоял на двух толстых, кряжистых столпах.
Курт обессилено уронил голову.
Черная змея хитро подмигивала с пола золотым глазом. Но Курт не мог и ногу поднять, чтобы придавить мерзкое отродье к каменным плитам. Считанные секунды спустя боль практически исчезла, оставив после себя лишь неприятное покалывание. “Подними”, — настоятельно советовал чей-то голос. Волк чувствовал, как сила вновь вернулась в конечности. Это помогло ему стиснуть кулаки до боли и упрямо покачать головой. Он помнил, что черная гладкая змея каким-то образом связана с избавлением от электрических мук. А еще помнил, что делать этого ни в коем случае не следовало.
Останутся ли у него силы, когда ошейник исчерпает заряд, можно было только гадать. Но еще накануне Курт был совершенно уверен, что его тюремщики сотню раз подумают, прежде чем ринутся сломя голову в камеру. Сперва его будут морить голодом и снова соблазнять черной змеей, и лишь потом пойдут на такие меры, как транквилизаторы. Именно поэтому Курт почти неделю упорно прятал под подушкой хлеб, однако всякий раз, возвращаясь с тренировок, находил лишь жалкие крошки…
А затем боль в рекордный срок вознеслась до пикового накала. Лампочка продолжала мерцать под потолком. Ее лучи, казалось, медленно-медленно протянулись к волку, будто длинные белые лезвия. По мере приближения они темнели и багровели.
Затем свет полностью исчез за этим частоколом.
Курт погрузился в липкую тьму.
Попытка вторая. Она была более хитроумной. По сравнению с первой, напоминавшей безыскусную атаку монголо-татар, вторая вплотную приблизилась к такой изощренной тактической уловке, как троянский конь. Волк тщательно продумал каждую деталь этого плана. Это было некое соединение предыдущей попытки и одной из первых выходок Курта.
Когда пришло время в очередной раз “кормить” паразита — это делалось раз в двое — трое суток, — Курт встретил “адъютантов” мрачным взглядом, сидя на койке. Те бросили в камеру своего златоголового змея и замерли, дожидаясь от узника определенных действий. Но он, похоже, опять закапризничал.
Нож потянулся к “кулону”.
После первой попытки прошло три дня. Негативный результат — тоже результат. Тюремщики каким-то образом знали, сколько энергии осталось в ошейнике. По самым скромным прикидкам, ее было достаточно, чтобы дважды подряд “вырубить” волка мощным ударом, если вдруг одного окажется недостаточно.
Волк понимал, что еще полностью не оправился и не сможет тягаться с электрическим палачом. Но сегодня это было и не обязательно. Ему требовалось всего-навсего изобразить обморок, а не потерять сознание на самом деле.
Поэтому, как только электрические иглы вонзились в шею, Курт принялся разыгрывать дикое недомогание. Собственно, ощущение и без того было не из приятных. Волку же требовалось создать впечатление, что он вот-вот лишится чувств. Нож продолжал давить на клавишу, — ощущения вплотную приближались к актерскому образу, в который Курт старался закутаться, словно гусеница — в кокон. (Если очень повезет, из этого кокона появится бабочка, появление которой станет для всех смертельной неожиданностью.) Это несколько облегчало задачу, если в данной ситуации вообще было уместно говорить о облегчении…
Когда электрические иглы превратились в настоящие сверла, волк понял, что настал кульминационный момент. Он сполз с койки на пол, где и распластался беззащитно-уязвимой тушей (во всяком случае, так должно было все выглядеть). Для пущей достоверности он напоследок даже слабо дернул ногами.
Настала тишина.
Курт лежал и не двигался. Темные фигуры застыли на периферии зрения. Они тоже не двигались и, без сомнения, пристально изучали содержимое камеры на предмет какой-либо сознательной деятельности. Волк замедлил дыхание, будто погружался под воду, — ванна в убежище была одна на всех, однако более напоминала неглубокий бассейн. Волчье сердце билось все реже и тише, покуда не превратилось в отдаленную, зловещую пульсацию. Так дышит древнее чудовище в пещере, куда еще не ступала нога спелеолога…
Электрическое покалывание вначале стихло, затем исчезло совсем. И — почти сразу — объявилось ослепительной вспышкой. Волк даже не вздрогнул, потому как ожидал чего-то в этом роде. Вспышка исчезла, не оставив и следа. В паразите на шее еще теплилась жизнь.
Курт и сам не мог бы сказать, сколько времени прошло.
Возможно, полчаса. А может, и час. Это было не важно. Никто не привел Тарана, сами же “адъютанты” стояли за решеткой, молчали и ждали. В словах не было особой необходимости: если волк и впрямь лежит без сознания, то ничего не услышит. А если притворяется, то, согласно сценарию, станет молчать до последнего.
Поэтому безволосые просто-напросто отключили обогреватели, что гнали в камеру теплый воздух. Внутри каменных стен моментально начала концентрироваться промозглая сырость.
Так оно и продолжалось. Время неспешно капало в вечность.
Курт, дрожа от холода, поднялся с каменного пола, взял штекер и воткнул в разъем.
Трансформатор довольно мигнул зеленым глазом.
Таким образом, обе попытки завершились сокрушительным провалом. Сколько Курт ни напрягал мозг, выхода не находилось. То есть один выход, конечно, был, однако Курт отбрасывал мысль о самоубийстве.
Все же остальное, приходившее в голову, было полной чепухой. В этом он был похож на какого-нибудь книжного героя либо (что чаще) злодея, попавшего в подобную же передрягу.
Вот только у упомянутых персонажей всегда была какая-то альтернатива или же в подходящий момент события вдруг складывались на удивление удачно, чего, разумеется, не бывает в реальной жизни. В общем, Курт начал склоняться к мысли, что вырвать свободу клыками, похоже, не удастся.
Ничего, что-нибудь произойдет. Эта мысль зудела где-то на задворках сознания днем и ночью.
Но кто мог помочь волку, о существовании которого никто не знает? А если кто и знает, то придет ли на помощь? Враги, конечно, были не в счет.
Как бы там ни было, Курт продолжал тренировки. Другого выхода, впрочем, у него и не предвиделось. Хэнк гонял его по Яме с остервенением, нараставшим день ото дня. И тем более удивительным — прежде всего, для самого волка — стал результат.
Срок, прошедший с начала заточения, при всем желании нельзя было назвать значительным. Но, надо заметить, тело каждого волка, даже неокрепшего, болезненного щенка, отличалось тем, что весьма интенсивно реагировало на внешние раздражители. При значительных физических нагрузках волчьи мышцы не нуждались в каких-либо медикаментозных или стимулирующих препаратах, но в то же время темпам прогресса мог бы позавидовать любой бодибилдер.
Мышцы Курта набухли и окрепли после тренажеров. При каждом подходе к снаряду под волчьим мехом как будто шевелились стальные канаты. Гладиаторы и “безрукавочники” только диву давались. А Таран усмехался и качал головой. Дескать, он же говорил — парень еще себя покажет.
Так и случилось.
Хэнку достался ученик, о котором иные тренеры могли только мечтать. В своем стремлении достичь совершенства Таран не щадил ни себя, ни узника. А потому не имело значения, было ли происходящее “волчонку” по душе. Учителя интересовала лишь форма. То, что творилось у Курта внутри (не в биологическом смысле, конечно), заботило его в последнюю очередь.