Страница:
— Я считал, что по программе борьба пойдет раньше, — раздраженно заявил Гиялорис, всего лишь пару минут тому назад вошедший в зал. — По крайней мере, так написано на листе бумаги, который вы видите у меня в руке. Борьба идет после боев на дубинках и перед прыжками через обруч.
Корсибар, нахмурившись, неуверенно взглянул на Фархольта, который принимал больше участия в составлении программы Игр, чем он сам.
— Так было прежде, — вмешался в разговор Фархольт и, выступив вперед, взял листок из рук Корсибара. — Изменения внесли всего лишь два часа назад, когда вы отлеживались после чрезмерной порции пива. — Он легонько постучал пальцем по листу и смерил Гиялориса неприязненным взглядом. — Сначала легкая атлетика, а потом включится народ покрепче.
— Со мной не посоветовались, — отрезал Гиялорис. — Я предпочел бы видеть программу в прежнем виде. — В его громовом голосе послышались угрожающие нотки. Он сделал пару шагов к великану Фархольту, и тот, заметно напрягшись, выпрямился во весь рост. Они были самыми крупными из всех присутствовавших; Фархольт выше ростом, но Гиялорис массивнее. — Я предпочитаю получить свой венок раньше, а не позже.
— Вы настолько уверены в своей победе? — поинтересовался Фархольт. — А что, если вам не повезет и придется грустно просидеть всю вторую половину Игр с печатью проигравшего, в то время как другие будут у вас на глазах получать свои венки?
Глаза Гиялориса вспыхнули яростью.
— Значит, вы именно поэтому предпочли перенести борьбу поближе к окончанию, Фархольт?
— Это было не мое решение, — отозвался Фархольт. Его лицо, всегда имевшее красноватый оттенок, стало багровым. — Но если вы хотите предложить…
— Минуточку, друзья, — прервал его Престимион. Он втиснулся между двумя огромными фигурами, поскольку, как и большинство присутствующих, опасался, что дальнейшая перепалка приведет к немедленному началу борцовского турнира. Крохотный по сравнению с гигантами-спорщиками, он кончиками пальцев уперся в грудь обоим и легонько нажал, как будто разводя силачей по сторонам. — Прошу вас, ведите себя достойно рядом с ложем умирающего понтифекса. Это слишком мелкий вопрос для того, чтобы затевать такую ссору. Что вы скажете на это, принц Корсибар?
— Я считаю, что если возникает какое-то недоразумение, то разрешить его должен распорядитель Игр.
— Прекрасная мысль. — Престимион бросил взгляд в сторону Великого адмирала принца Гонивола, который утром был избран на этот пост, получив небольшое преимущество перед единственным конкурентом — прокуратором Дантирией Самбайлом.
Адмирал, один из верховных пэров Маджипура, был связан кровными узами с родом Аминтилира, занимавшего трон понтифекса за три царствования до Пранкипина Великолепные владения принца располагались неподалеку от сложенных из ярко-оранжевого песчаника стен многобашенного Бомбифэйла, который практически единогласно считался самым красивым из городов Замковой горы. Вечно хмурый Гонивол отличался упрямством и скупостью. Вытянутое, узкое, как и у его прославленного предка, лицо адмирала практически полностью скрывалось под густой черной бородой, доходившей почти до глаз, а снизу прятавшейся под воротником, и челкой до самых бровей; длинные волосы ниспадали до плеч. Его звание Великого адмирала имело исключительно формальный, вернее, почетный характер: в юрисдикцию принца действительно входил торговый грузооборот в портах, но, как всем было известно, он ни разу не выходил в море. Он не был даже в Зимроэле, который большинство принцев Замковой горы традиционно посещают хотя бы раз в жизни.
— Любезный адмирал и распорядитель, — обратился к нему Престимион, — вы, конечно, слышали слова принца Корсибара. Можете ли вы разрешить возникший конфликт?
Гонивол хмыкнул в бороду. Его брови поползли вниз, а щеки приподнялись, пока прищуренные глаза почти полностью не исчезли в гуще темных волос, что, вероятно, должно было означать напряженную работу мысли. Он молча застыл и пребывал в этом положении, как всем показалось, немыслимо долго.
— Который из вариантов подан позже? — в конце концов, с достоинством произнес он.
— Мой, — без промедления отозвался Фархольт. — Здесь и спорить не о чем.
Гонивол взял у него из рук исписанный лист, а также программу Гиялориса и вновь надолго затих, разглядывая оба списка. Покончив наконец с изучением вариантов программы, адмирал провозгласил:
— Здесь есть возможность для компромисса. Борьба переносится в середину Игр, между метанием молота и стрельбой из лука.
Фархольт тут же заявил о своем согласии, зато Гиялорис что-то невнятно проворчал и сказал бы еще какую-нибудь резкость, если бы Престимион, выразительно зашипев, не заставил его замолчать.
Как только разногласие было улажено и составление программы Игр закончилось, слуги принесли завтрак для всех собравшихся в зале. Следом за ними явились и те знатные гости Лабиринта, которые не принимали участия в обсуждении: в ознаменование приближающегося начала Игр в старом банкетном зале должно было состояться общее празднование.
Многочисленные принцы, герцоги и графы, разбившись на пары и тройки, расхаживали по залу, собираясь возле странных и порой курьезных древних скульптур, расставленных повсюду в большом количестве. Это были, по всей видимости, портреты понтифексов и короналей незапамятных времен. Дожидаясь, пока на столы поставят вино, гости изучали одну статую за другой, прикасались к острым носам и выпирающим подбородкам, размышляли о том, похожи или нет изваяния на тех, кого они, по общему мнению, представляли.
— Ариок, — предположил Гиялорис, указывая на бюст, выглядевший особенно нелепым.
— Нет, — возразил герцог Олджеббин, — это Стиамот, победитель метаморфов.
Его заявление послужило причиной ожесточенного спора между ним и принцем Сирифорном, который числил Стиамота среди своих многочисленных коронованных предков. Затем тощий маленький Фаркванор, брат огромного Фархольта, подойдя к статуе высокого человека, исполненного возвышенного достоинства и благородства, объявил, что это его предок понтифекс Гуаделум, вызвав тем самым скептическую усмешку принца Гонивола. Так, поминутно останавливаясь и деликатно пререкаясь друг с другом, сильные мира сего продвигались по залу, переходили от одной статуи к другой.
— Вы очень ловко переадресовали разногласие адмиралу, — заметил Корсибар, обращаясь к Престимиону. Они стояли рядом в одном из углов семигранной комнаты, под широкой лазурной аркой, упирающейся в полуколонны багрово-огненного цвета. — Эти двое дьявольски несдержанны и к тому же совершенно не выносят друг друга. Стоит одному из них сказать: «Весна», как другой немедленно возражает: «Зима», если один называет что-то черным, то другой тут же спешит заявить, что это белое, и так далее, и так далее… причем из одного лишь ничем не объяснимого упрямства. Какое же предстоит зрелище, когда они сойдутся на Играх в состязании!
— Мой кузен из Ни-мойи на днях высказал уверенность в том, что между мною и вами могут быть лишь такие же отношения, как и между Фархольтом и Гиялорисом, — сказал Престимион, чуть заметно улыбнувшись, вернее, слегка раздвинув уголки губ. — Он считает, что мы абсолютно несовместимы, что между нами существует некая врожденная напряженность, автоматически порождающая конфликты; что от вас можно ожидать возражений по любому поводу только потому, что я стану защищать ту или иную точку зрения.
— Да нет же, Престимион, — возразил Корсибар. Он тоже улыбнулся, причем в его улыбке было заметно больше теплоты, — Вы действительно полагаете, что все обстоит именно так?
— Это слова прокуратора.
— Да, но и вам и мне известно, что ничего подобного на самом деле нет.
Разве вы чувствуете напряженность, когда стоите здесь рядом со мной? Я лично не чувствую. И почему она должна быть? Между нами не существует никакого соперничества, больше того, оно просто невозможно. — Корсибар хлопнул в ладоши, подзывая проходившего поблизости слугу. — Эй, подайте сюда вина! — воскликнул он. — Доброго крепкого малдемарского вина из собственных виноградников принца!
Многие из находившихся в зале внимательно следили за этой беседой. Среди них был граф Ирам Норморкский, родственник принца Сирифорна, а через жену связанный и с семейством лорда Конфалюма. Этот стройный рыжеволосый человек был известен своим мастерством в управлении колесницей. Ирам дернул за рукав Септаха Мелайна.
— Какие натянутые у них улыбки, когда они изо всех сил стараются продемонстрировать взаимное дружелюбие! — негромко воскликнул он, указав взглядом на Корсибара и Престимиона. — Обратите внимание, насколько осторожно они чокаются бокалами, словно оба боятся, что если хрусталь в их руках соприкоснется с чуть большей силой, то произойдет взрыв.
— Я думаю, что эти двое очень мало чего боятся, — отозвался Септах Мелайн.
Но Ирам настаивал на своем:
— Несомненно, они держатся очень напряженно. Но мне кажется, что так и должно быть, поскольку в их отношениях существует очень много щекотливых моментов. Престимион с уважением относится к Корсибару, так как тот, в конце концов, сын короналя и потому сам имеет некоторое отношение к трону. Но Корсибар, со своей стороны, знает, что должен выказывать уважение к Престимиону, который очень скоро станет законным королем и, следовательно, стоит выше его по положению.
Септах Мелайн рассмеялся:
— Да, Престимион будет королем. Но, подозреваю, никогда не станет выше Корсибара.
Эта реплика, казалось, озадачила графа Ирама — он никогда не отличался сообразительностью. Тем не менее понять замечание Септаха Мелайна было нетрудно, так как все видели, что макушка Престимиона достает длинноногому Корсибару разве что до середины груди. Септах Мелайн просто сострил.
— Несомненно, в том смысле, который вы имели в виду, — согласился наконец граф и вежливо хихикнул, выказав таким образом сдержанное одобрение шутке Септаха Мелайна.
— Это нельзя назвать глубоким умозаключением, — ответил тот.
В душе Септах Мелайн был смущен и недоволен собой. Острота явно получилась плоской. Как можно было даже в шутку сказать, что Престимион мельче сына короналя? Могучие плечи этого невысокого человека и присущая ему аура непоколебимой уверенности в себе придавали ему властность, которой маленький рост нисколько не вредил. А в этот день грядущее величие Престимиона казалось особенно очевидным: он был облачен в роскошные одежды из блестящего алого шелка с изумрудно-зеленым поясом, крепкую шею украшала толстая золотая цепь с висевшим на ней кулоном в виде краба со сверкающими глазами. Корсибар же был одет в простую до колен тунику из белого полотна, какую мог бы носить любой продавец колбасы, и самые обычные открытые сандалии. При всем своем благородном росте и прекрасном телосложении Корсибар сейчас, казалось, находится в тени исходившего от Престимиона сияния.
— Конечно, все пройдет должным образом, — продолжал Ирам. — Но скажите мне, Септах Мелайн, действительно ли Престимион чувствует себя более достойным кандидатом, чем Корсибар, или же в глубине души он испытывает сомнения? И, с другой стороны, согласен ли Корсибар с тем, что Престимион достоин занять трон? Ходят упорные слухи, что грядущее возвышение Престимиона не слишком-то радует сына короналя.
— И кто же так упорно распускает эти слухи? — спросил Септах Мелайн.
— В первую очередь прокуратор Дантирия Самбайл.
— Да, конечно, Дантирия Самбайл… Я сам слышал его знаменитое высказывание. Но оно лишено каких-либо оснований. Яд с зубов прокуратора льется так же обильно, как и ливень с неба в лесах Каджит-Кабулона. У тяжелых наполненных водой туч там нет иного выбора, кроме как позволить излишней влаге ежедневно изливаться где придется. То же и с Дантирией Самбайлом. Он переполнен ненависти ко всем и каждому и должен время от времени выпускать излишки.
— Дантирия Самбайл единственный, кто сказал об этом вслух. Но так думают все.
— Думают, что Корсибар зол на Престимиона?
— Ну, а почему бы ему не злиться? Ведь он поистине прекрасный человек, пользующийся всеобщим уважением, и к тому же сын любимого и почитаемого повсюду короля.
— Ни один сын короналя еще никогда не наследовал трон своего отца, — ответил Септах Мелайн, — и никогда ни один не унаследует, чтобы не навлечь бедствия на всех нас. — Он задумчиво покрутил кончик своей золотистой бородки и после небольшой паузы продолжил: — Я согласен, у Корсибара очень внушительный вид. Если бы короналя выбирали за внешность, он, без сомнения, был бы вне конкуренции. Но закон очень ясно и недвусмысленно утверждает, что у нас нет наследственного царствования, а Корсибар уважает законы империи. Он никогда не давал повода подозревать его в амбициях такого рода.
— Значит, вы думаете, отношения между ним и Престимионом хорошие?
— У меня нет в этом ни малейшего сомнения.
— И все равно, Септах Мелайн, воздух в эти дни прямо-таки пропитан предчувствиями.
— Разве? Ну что ж, лучше, когда в воздухе предчувствия, а не рой дхиимов, не так ли? Ведь дхиимы жалят на самом деле, и жалят больно, а вот предчувствие еще никто никогда не видел, не говоря уж о том, чтобы так или иначе пострадать от него. Пусть эти мерзкие колдуны болтают все, что им придет в головы. Я не хуже самого лучшего из них могу во всех подробностях провидеть будущее. И вот что я вам скажу, Ирам: в назначенное время Престимион спокойно взойдет на трон, а Корсибар вместе со всеми с готовностью присягнет ему.
Граф Ирам нервно потрогал пальцем маленький яркий амулет из кости морского дракона и золота, прицепленный на короткой серебряной цепочке к тунике.
— Вы очень легкомысленны в таких вопросах, Септах Мелайн.
— Согласен. Больше того, я вообще человек легкомысленный, и это самый большой недостаток моего характера. — Септах Мелайн добродушно подмигнул графу Ираму и отошел, чтобы поискать другого собеседника среди группы дворян помоложе, собравшейся возле стола с винами.
В противоположном конце зала показалась новая фигура, сразу же привлекшая к себе внимание большинства присутствовавших: леди Тизмет со своей первой фрейлиной Мелитиррой в окружении нескольких придворных дам. С ней был и Санибак-Тастимун, одетый в ливрею красного и зеленого цветов — такие носили слуги Корсибара. Его появление вызвало перешептывания в зале: двухголовые су-сухирисы у многих вызывали отвращение.
Как и ее брат, Тизмет в этот день оделась очень просто: на ней было легкое светло-кремовое платье с красным поясом и узорной полоской из красного жемчуга, сбегавшей наискосок с левого плеча через грудь. Единственным украшением служила заколка из шипа манкулайна, скреплявшая волны блестящих черных волос. Простота ее наряда произвела поразительный эффект в толпе празднично разодетой знати. Словно освещенная ярким солнечным лучом, Тизмет оказалась в центре внимания: все до единого взоры тут же обратились к ней, хотя она всего лишь с улыбкой вошла в зал и, подозвав к себе слугу, взяла у него бокал вина.
Принцесса обменялась несколькими словами с близким другом брата Навигорном Гоикмарским, чья известность как охотника почти равнялась славе Корсибара, затем с Мандрикарном и Вентой — тоже постоянными компаньонами Корсибара по охоте. Затем она жестом отпустила их и властным взглядом подозвала к себе Фархольта и его младшего брата, язвительного и мелкого Фаркванора, чем-то похожего на змею. Эти двое о чем-то разговаривали с прокуратором Дантирией Самбайлом и седовласым кузеном короналя герцогом Олджеббином Стойензарским, но, повинуясь знаку Тизмет, сразу же оставили своих знатных собеседников. Гибкий маленький Фаркванор встал слева от нее, а огромный Фархольт остановился прямо перед принцессой, почти полностью скрыв ее от всех, кто был сзади.
Даже не верилось, что эти двое появились на свет из одного и того же чрева. Они являли собой полную противоположность друг другу: горячий импульсивный Фархольт с оглушительным хриплым рычащим голосом и холодный тихий хитроумный и рассудительный Фаркванор, который осторожно, дюйм за дюймом, шел по жизни, руководствуясь тщательно выстроенными схемами. Фархольт был огромным, тучным и тяжелым в движениях, а Фаркванор, напротив, тощим, быстрым, с туго обтянутыми кожей костями. Однако их родство выдавали невыразительные глаза, одинакового трупно-серого цвета, румянец на щеках и сходной формы носы, которые, не имея видимой переносицы, начинались прямо от середины лба. В их роду присутствовала и королевская кровь: древний лорд Гуаделум, который внезапно и неожиданно «сделался короналем, поелику бысть превеликое множество деяний и вещей престранных, и оттого понтифекс Ариок престол свой покинувши».
Как и у лорда Конфалюма, у лорда Гуаделума имелся выдающийся по своим качествам и способностям сын, которого звали Теремон. В роду Фархольта и Фаркванора традиционно сохранялось убеждение, что сын Гуаделума Теремон имел гораздо больше оснований быть короналем, чем любой из современников. Но когда лорду Гуаделуму пришло время стать понтифексом, он назвал в качестве своего преемника весьма посредственного чиновника по имени Калинтэйн, точно так же, как и все его предшественники, отодвинув в сторону собственного сына. Принятое Калинтэйном решение продолжало терзать многие поколения потомков Теремона. Это негаснущее негодование дошло сквозь многие века и до Фархольта с Фаркванором, которые частенько, особенно после лишнего кубка вина, распалялись гневом на несправедливость, сотворенную в незапамятные времена по отношению к их предку. Леди Тизмет давно знала о болезненном восприятии братьями законов престолонаследия, а сейчас оно оказалось чрезвычайно полезным для ее планов. Именно об этом Фаркванор, Фархольт и она накануне разговаривали в ее гостиной, откровенно называя все вещи своими именами.
— Что касается предмета, который мы с вами недавно обсуждали… — начала Тизмет.
Братья немедленно обратились в слух, хотя обычное мертвенное выражение их глаз в корне противоречило заинтересованности, появившейся на лицах.
— Санибак-Тастимун еще раз изучил грядущее, — с безмятежным видом продолжала принцесса. — Сейчас наиболее благоприятный момент: пришло время начать действовать.
— Здесь? Сейчас? — с легким удивлением спросил Фаркванор. — В этом зале?
— Именно в этом зале и именно сейчас. Фаркванор поднял настороженный взгляд на брата, затем перевел его на су-сухириса, чьи лица по обыкновению оставались непроницаемыми, и наконец остановился на Тизмет.
— Вы полагаете это разумным? — поинтересовался он.
— Да. Я убеждена в этом. — Тизмет указала на стоявших в противоположной стороне зала и по-прежнему поглощенных разговором Престимиона и Корсибара. Они походили на двух старых друзей, не видевшихся несколько месяцев и теперь радостно делившихся воспоминаниями о том, что произошло с ними за это время. — Подойдите к нему. Отведите его в сторону. Скажите ему то, что, согласно нашему вчерашнему решению, должны сказать.
— А если меня кто-нибудь услышит? — спросил Фаркванор. По его худому лицу скользнула мрачная тень, а мелькнувшая в глазах неуверенность впервые придала им некое подобие живого выражения. — Что будет со мной, если станет известно, что я публично произношу крамольные, поистине мятежные речи прямо под носом у Престимиона?
— Надеюсь, вы будете говорить очень тихо, почти шепотом, — спокойно ответила Тизмет. — Среди всего этого шума никто не станет специально прислушиваться. А пока вы говорите с Корсибаром, я отвлеку внимание Престимиона.
Фаркванор кивнул. Тизмет видела, что секундная нерешительность уже покинула его и он готов выполнить свою задачу. Чуть слышно щелкнув пальцами, она отпустила его и настороженно наблюдала, как он пересек комнату, приблизился к Корсибару и Престимиону и что-то коротко сказал им, кивая в сторону принцессы. Престимион с улыбкой покинул своего собеседника и направился через толпу к ней.
— Отойдите от меня, — едва слышно приказала Тизмет Фархольту.
Санибак-Тастимуна она, напротив, попросила оставаться рядом.
Она видела, как Фаркванор и Корсибар отошли немного в сторону от того места, где принц беседовал с Престимионом, и скрылись в небольшой нише и за огромным отвратительным бюстом какого-то давно забытого плосколицего короналя. Они стояли там лицом к лицу, и из зала можно было видеть только их профили, а следовательно, никому не удастся прочитать разговор по губам. Тизмет видела, как после сказанного Фаркванором брови Корсибара сошлись к переносице, а на лицо набежала хмурая тень. Но Фаркванор продолжал говорить, энергично жестикулируя, и Корсибар все ниже наклонялся к своему малорослому собеседнику, как будто хотел более ясно расслышать его слова.
Сердце Тизмет лихорадочно колотилось, в горле пересохло. Сейчас Фаркванор, судя по всему, рисовал перед Корсибаром картины грядущего, того, что предстоит пережить ему, ей и всему миру. К добру ли, к худу ли, но дело сдвинулось с мертвой точки. Она бросила быстрый взгляд на стоявшего рядом Санибак-Тастимуна, а тот ответил ей своей жутковатой двойной улыбкой, как будто хотел сказать: «Не бойтесь, все будет хорошо».
В этот момент к ней подошел Престимион. Сделав короткий жест, которым по традиции приветствуют детей короналя, он обратился к принцессе:
— Граф Фаркванор сказал, что вы желаете что-то сообщить мне, госпожа.
— Да, это правда, — ответила Тизмет.
Она изучала лицо будущего короналя с тщательно скрываемым беспокойством. Конечно, они, можно сказать, знали друг друга с детства, но для Тизмет Престимион был одним из множества молодых дворян, постоянно толпившихся в Замке, причем далеко не самый интересный из тех, кому она за минувшие годы уделяла хоть какое-то внимание. Она видела в нем не более чем стремящегося сделать карьеру мелкого владетеля, серьезного, погруженного в себя, прилежного и честолюбивого. Мужской привлекательности Престимиона, по ее мнению, вредил маленький рост, хотя, следовало признать, он был весьма красив собой. И только после того, как несколько лет назад о Престимионе начали поговаривать как о вероятном кандидате на трон ее отца, Тизмет решила повнимательнее присмотреться к молодому человеку. Тогда он по большей части раздражал Тизмет, но и она сама не могла сказать, в какой мере такая реакция была вызвана его действительными поступками и речами, а в какой — ее ненавистью к тому, кто намеревался завладеть троном, на котором она жаждала видеть своего брата.
Однако сегодня — возможно, из-за того, что она оказалась чуть-чуть ближе к Престимиону, чем обычно, — принцесса поймала себя на том, что испытывает странное и неведомое дотоле чувство: он вдруг показался ей по-мужски привлекательным.
Рост его, естественно, оставался прежним, и его белокурые волосы были, как всегда, растрепаны. И все же это был уже совсем другой Престимион. Он уже начал держаться по-королевски, причем такое его поведение не производило впечатления деланного, нарочитого; в его глазах легко можно было разглядеть присущий лордам блеск, а над бровями, казалось, пролетали электрические искры.
Возможно, это ощущение было каким-то образом связано с тем роскошным одеянием, в которое был сегодня облачен Престимион, но Тизмет знала, что дело не только в нем. Престимион обладал стихийной первозданной силой, нараставшей по мере его неуклонного приближения к власти. В этом человеке присутствовал своего рода магнетизм. Тизмет чувствовала его поле — по всей верхней половине ее тела, вплоть до головы, прошла какая-то странная пульсация.
А мог ли Престимион в свою очередь ощутить те импульсы, которые исходили от нее в ответ? — спросила себя Тизмет. Ей показалось, что она заметила определенные признаки — в выражении его глаз, в легком изменении цвета лица, — и она почувствовала мимолетное удовлетворение.
Но тут же ее охватило возмущение, глубокое недовольство собой. Какая нелепость! Каждый атом ее тела сейчас должен быть нацелен на то, чтобы воспрепятствовать этому человеку взойти на вершину власти. Ведь одна лишь мысль о возможности его вступления на престол выводит ее из равновесия. И если он почувствует влечение к ней, то это должно пойти на пользу поставленной цели. Для нее же любая симпатия к претенденту является не чем иным, как беспросветной глупостью.
— Думаю, вы знаете Санибак-Тастимуна? — спросила Тизмет, легким кивком головы указывая на стоявшего чуть сзади нее су-сухириса. — Это маг моего брата; иногда он оказывает услуги и мне.
Корсибар, нахмурившись, неуверенно взглянул на Фархольта, который принимал больше участия в составлении программы Игр, чем он сам.
— Так было прежде, — вмешался в разговор Фархольт и, выступив вперед, взял листок из рук Корсибара. — Изменения внесли всего лишь два часа назад, когда вы отлеживались после чрезмерной порции пива. — Он легонько постучал пальцем по листу и смерил Гиялориса неприязненным взглядом. — Сначала легкая атлетика, а потом включится народ покрепче.
— Со мной не посоветовались, — отрезал Гиялорис. — Я предпочел бы видеть программу в прежнем виде. — В его громовом голосе послышались угрожающие нотки. Он сделал пару шагов к великану Фархольту, и тот, заметно напрягшись, выпрямился во весь рост. Они были самыми крупными из всех присутствовавших; Фархольт выше ростом, но Гиялорис массивнее. — Я предпочитаю получить свой венок раньше, а не позже.
— Вы настолько уверены в своей победе? — поинтересовался Фархольт. — А что, если вам не повезет и придется грустно просидеть всю вторую половину Игр с печатью проигравшего, в то время как другие будут у вас на глазах получать свои венки?
Глаза Гиялориса вспыхнули яростью.
— Значит, вы именно поэтому предпочли перенести борьбу поближе к окончанию, Фархольт?
— Это было не мое решение, — отозвался Фархольт. Его лицо, всегда имевшее красноватый оттенок, стало багровым. — Но если вы хотите предложить…
— Минуточку, друзья, — прервал его Престимион. Он втиснулся между двумя огромными фигурами, поскольку, как и большинство присутствующих, опасался, что дальнейшая перепалка приведет к немедленному началу борцовского турнира. Крохотный по сравнению с гигантами-спорщиками, он кончиками пальцев уперся в грудь обоим и легонько нажал, как будто разводя силачей по сторонам. — Прошу вас, ведите себя достойно рядом с ложем умирающего понтифекса. Это слишком мелкий вопрос для того, чтобы затевать такую ссору. Что вы скажете на это, принц Корсибар?
— Я считаю, что если возникает какое-то недоразумение, то разрешить его должен распорядитель Игр.
— Прекрасная мысль. — Престимион бросил взгляд в сторону Великого адмирала принца Гонивола, который утром был избран на этот пост, получив небольшое преимущество перед единственным конкурентом — прокуратором Дантирией Самбайлом.
Адмирал, один из верховных пэров Маджипура, был связан кровными узами с родом Аминтилира, занимавшего трон понтифекса за три царствования до Пранкипина Великолепные владения принца располагались неподалеку от сложенных из ярко-оранжевого песчаника стен многобашенного Бомбифэйла, который практически единогласно считался самым красивым из городов Замковой горы. Вечно хмурый Гонивол отличался упрямством и скупостью. Вытянутое, узкое, как и у его прославленного предка, лицо адмирала практически полностью скрывалось под густой черной бородой, доходившей почти до глаз, а снизу прятавшейся под воротником, и челкой до самых бровей; длинные волосы ниспадали до плеч. Его звание Великого адмирала имело исключительно формальный, вернее, почетный характер: в юрисдикцию принца действительно входил торговый грузооборот в портах, но, как всем было известно, он ни разу не выходил в море. Он не был даже в Зимроэле, который большинство принцев Замковой горы традиционно посещают хотя бы раз в жизни.
— Любезный адмирал и распорядитель, — обратился к нему Престимион, — вы, конечно, слышали слова принца Корсибара. Можете ли вы разрешить возникший конфликт?
Гонивол хмыкнул в бороду. Его брови поползли вниз, а щеки приподнялись, пока прищуренные глаза почти полностью не исчезли в гуще темных волос, что, вероятно, должно было означать напряженную работу мысли. Он молча застыл и пребывал в этом положении, как всем показалось, немыслимо долго.
— Который из вариантов подан позже? — в конце концов, с достоинством произнес он.
— Мой, — без промедления отозвался Фархольт. — Здесь и спорить не о чем.
Гонивол взял у него из рук исписанный лист, а также программу Гиялориса и вновь надолго затих, разглядывая оба списка. Покончив наконец с изучением вариантов программы, адмирал провозгласил:
— Здесь есть возможность для компромисса. Борьба переносится в середину Игр, между метанием молота и стрельбой из лука.
Фархольт тут же заявил о своем согласии, зато Гиялорис что-то невнятно проворчал и сказал бы еще какую-нибудь резкость, если бы Престимион, выразительно зашипев, не заставил его замолчать.
Как только разногласие было улажено и составление программы Игр закончилось, слуги принесли завтрак для всех собравшихся в зале. Следом за ними явились и те знатные гости Лабиринта, которые не принимали участия в обсуждении: в ознаменование приближающегося начала Игр в старом банкетном зале должно было состояться общее празднование.
Многочисленные принцы, герцоги и графы, разбившись на пары и тройки, расхаживали по залу, собираясь возле странных и порой курьезных древних скульптур, расставленных повсюду в большом количестве. Это были, по всей видимости, портреты понтифексов и короналей незапамятных времен. Дожидаясь, пока на столы поставят вино, гости изучали одну статую за другой, прикасались к острым носам и выпирающим подбородкам, размышляли о том, похожи или нет изваяния на тех, кого они, по общему мнению, представляли.
— Ариок, — предположил Гиялорис, указывая на бюст, выглядевший особенно нелепым.
— Нет, — возразил герцог Олджеббин, — это Стиамот, победитель метаморфов.
Его заявление послужило причиной ожесточенного спора между ним и принцем Сирифорном, который числил Стиамота среди своих многочисленных коронованных предков. Затем тощий маленький Фаркванор, брат огромного Фархольта, подойдя к статуе высокого человека, исполненного возвышенного достоинства и благородства, объявил, что это его предок понтифекс Гуаделум, вызвав тем самым скептическую усмешку принца Гонивола. Так, поминутно останавливаясь и деликатно пререкаясь друг с другом, сильные мира сего продвигались по залу, переходили от одной статуи к другой.
— Вы очень ловко переадресовали разногласие адмиралу, — заметил Корсибар, обращаясь к Престимиону. Они стояли рядом в одном из углов семигранной комнаты, под широкой лазурной аркой, упирающейся в полуколонны багрово-огненного цвета. — Эти двое дьявольски несдержанны и к тому же совершенно не выносят друг друга. Стоит одному из них сказать: «Весна», как другой немедленно возражает: «Зима», если один называет что-то черным, то другой тут же спешит заявить, что это белое, и так далее, и так далее… причем из одного лишь ничем не объяснимого упрямства. Какое же предстоит зрелище, когда они сойдутся на Играх в состязании!
— Мой кузен из Ни-мойи на днях высказал уверенность в том, что между мною и вами могут быть лишь такие же отношения, как и между Фархольтом и Гиялорисом, — сказал Престимион, чуть заметно улыбнувшись, вернее, слегка раздвинув уголки губ. — Он считает, что мы абсолютно несовместимы, что между нами существует некая врожденная напряженность, автоматически порождающая конфликты; что от вас можно ожидать возражений по любому поводу только потому, что я стану защищать ту или иную точку зрения.
— Да нет же, Престимион, — возразил Корсибар. Он тоже улыбнулся, причем в его улыбке было заметно больше теплоты, — Вы действительно полагаете, что все обстоит именно так?
— Это слова прокуратора.
— Да, но и вам и мне известно, что ничего подобного на самом деле нет.
Разве вы чувствуете напряженность, когда стоите здесь рядом со мной? Я лично не чувствую. И почему она должна быть? Между нами не существует никакого соперничества, больше того, оно просто невозможно. — Корсибар хлопнул в ладоши, подзывая проходившего поблизости слугу. — Эй, подайте сюда вина! — воскликнул он. — Доброго крепкого малдемарского вина из собственных виноградников принца!
Многие из находившихся в зале внимательно следили за этой беседой. Среди них был граф Ирам Норморкский, родственник принца Сирифорна, а через жену связанный и с семейством лорда Конфалюма. Этот стройный рыжеволосый человек был известен своим мастерством в управлении колесницей. Ирам дернул за рукав Септаха Мелайна.
— Какие натянутые у них улыбки, когда они изо всех сил стараются продемонстрировать взаимное дружелюбие! — негромко воскликнул он, указав взглядом на Корсибара и Престимиона. — Обратите внимание, насколько осторожно они чокаются бокалами, словно оба боятся, что если хрусталь в их руках соприкоснется с чуть большей силой, то произойдет взрыв.
— Я думаю, что эти двое очень мало чего боятся, — отозвался Септах Мелайн.
Но Ирам настаивал на своем:
— Несомненно, они держатся очень напряженно. Но мне кажется, что так и должно быть, поскольку в их отношениях существует очень много щекотливых моментов. Престимион с уважением относится к Корсибару, так как тот, в конце концов, сын короналя и потому сам имеет некоторое отношение к трону. Но Корсибар, со своей стороны, знает, что должен выказывать уважение к Престимиону, который очень скоро станет законным королем и, следовательно, стоит выше его по положению.
Септах Мелайн рассмеялся:
— Да, Престимион будет королем. Но, подозреваю, никогда не станет выше Корсибара.
Эта реплика, казалось, озадачила графа Ирама — он никогда не отличался сообразительностью. Тем не менее понять замечание Септаха Мелайна было нетрудно, так как все видели, что макушка Престимиона достает длинноногому Корсибару разве что до середины груди. Септах Мелайн просто сострил.
— Несомненно, в том смысле, который вы имели в виду, — согласился наконец граф и вежливо хихикнул, выказав таким образом сдержанное одобрение шутке Септаха Мелайна.
— Это нельзя назвать глубоким умозаключением, — ответил тот.
В душе Септах Мелайн был смущен и недоволен собой. Острота явно получилась плоской. Как можно было даже в шутку сказать, что Престимион мельче сына короналя? Могучие плечи этого невысокого человека и присущая ему аура непоколебимой уверенности в себе придавали ему властность, которой маленький рост нисколько не вредил. А в этот день грядущее величие Престимиона казалось особенно очевидным: он был облачен в роскошные одежды из блестящего алого шелка с изумрудно-зеленым поясом, крепкую шею украшала толстая золотая цепь с висевшим на ней кулоном в виде краба со сверкающими глазами. Корсибар же был одет в простую до колен тунику из белого полотна, какую мог бы носить любой продавец колбасы, и самые обычные открытые сандалии. При всем своем благородном росте и прекрасном телосложении Корсибар сейчас, казалось, находится в тени исходившего от Престимиона сияния.
— Конечно, все пройдет должным образом, — продолжал Ирам. — Но скажите мне, Септах Мелайн, действительно ли Престимион чувствует себя более достойным кандидатом, чем Корсибар, или же в глубине души он испытывает сомнения? И, с другой стороны, согласен ли Корсибар с тем, что Престимион достоин занять трон? Ходят упорные слухи, что грядущее возвышение Престимиона не слишком-то радует сына короналя.
— И кто же так упорно распускает эти слухи? — спросил Септах Мелайн.
— В первую очередь прокуратор Дантирия Самбайл.
— Да, конечно, Дантирия Самбайл… Я сам слышал его знаменитое высказывание. Но оно лишено каких-либо оснований. Яд с зубов прокуратора льется так же обильно, как и ливень с неба в лесах Каджит-Кабулона. У тяжелых наполненных водой туч там нет иного выбора, кроме как позволить излишней влаге ежедневно изливаться где придется. То же и с Дантирией Самбайлом. Он переполнен ненависти ко всем и каждому и должен время от времени выпускать излишки.
— Дантирия Самбайл единственный, кто сказал об этом вслух. Но так думают все.
— Думают, что Корсибар зол на Престимиона?
— Ну, а почему бы ему не злиться? Ведь он поистине прекрасный человек, пользующийся всеобщим уважением, и к тому же сын любимого и почитаемого повсюду короля.
— Ни один сын короналя еще никогда не наследовал трон своего отца, — ответил Септах Мелайн, — и никогда ни один не унаследует, чтобы не навлечь бедствия на всех нас. — Он задумчиво покрутил кончик своей золотистой бородки и после небольшой паузы продолжил: — Я согласен, у Корсибара очень внушительный вид. Если бы короналя выбирали за внешность, он, без сомнения, был бы вне конкуренции. Но закон очень ясно и недвусмысленно утверждает, что у нас нет наследственного царствования, а Корсибар уважает законы империи. Он никогда не давал повода подозревать его в амбициях такого рода.
— Значит, вы думаете, отношения между ним и Престимионом хорошие?
— У меня нет в этом ни малейшего сомнения.
— И все равно, Септах Мелайн, воздух в эти дни прямо-таки пропитан предчувствиями.
— Разве? Ну что ж, лучше, когда в воздухе предчувствия, а не рой дхиимов, не так ли? Ведь дхиимы жалят на самом деле, и жалят больно, а вот предчувствие еще никто никогда не видел, не говоря уж о том, чтобы так или иначе пострадать от него. Пусть эти мерзкие колдуны болтают все, что им придет в головы. Я не хуже самого лучшего из них могу во всех подробностях провидеть будущее. И вот что я вам скажу, Ирам: в назначенное время Престимион спокойно взойдет на трон, а Корсибар вместе со всеми с готовностью присягнет ему.
Граф Ирам нервно потрогал пальцем маленький яркий амулет из кости морского дракона и золота, прицепленный на короткой серебряной цепочке к тунике.
— Вы очень легкомысленны в таких вопросах, Септах Мелайн.
— Согласен. Больше того, я вообще человек легкомысленный, и это самый большой недостаток моего характера. — Септах Мелайн добродушно подмигнул графу Ираму и отошел, чтобы поискать другого собеседника среди группы дворян помоложе, собравшейся возле стола с винами.
В противоположном конце зала показалась новая фигура, сразу же привлекшая к себе внимание большинства присутствовавших: леди Тизмет со своей первой фрейлиной Мелитиррой в окружении нескольких придворных дам. С ней был и Санибак-Тастимун, одетый в ливрею красного и зеленого цветов — такие носили слуги Корсибара. Его появление вызвало перешептывания в зале: двухголовые су-сухирисы у многих вызывали отвращение.
Как и ее брат, Тизмет в этот день оделась очень просто: на ней было легкое светло-кремовое платье с красным поясом и узорной полоской из красного жемчуга, сбегавшей наискосок с левого плеча через грудь. Единственным украшением служила заколка из шипа манкулайна, скреплявшая волны блестящих черных волос. Простота ее наряда произвела поразительный эффект в толпе празднично разодетой знати. Словно освещенная ярким солнечным лучом, Тизмет оказалась в центре внимания: все до единого взоры тут же обратились к ней, хотя она всего лишь с улыбкой вошла в зал и, подозвав к себе слугу, взяла у него бокал вина.
Принцесса обменялась несколькими словами с близким другом брата Навигорном Гоикмарским, чья известность как охотника почти равнялась славе Корсибара, затем с Мандрикарном и Вентой — тоже постоянными компаньонами Корсибара по охоте. Затем она жестом отпустила их и властным взглядом подозвала к себе Фархольта и его младшего брата, язвительного и мелкого Фаркванора, чем-то похожего на змею. Эти двое о чем-то разговаривали с прокуратором Дантирией Самбайлом и седовласым кузеном короналя герцогом Олджеббином Стойензарским, но, повинуясь знаку Тизмет, сразу же оставили своих знатных собеседников. Гибкий маленький Фаркванор встал слева от нее, а огромный Фархольт остановился прямо перед принцессой, почти полностью скрыв ее от всех, кто был сзади.
Даже не верилось, что эти двое появились на свет из одного и того же чрева. Они являли собой полную противоположность друг другу: горячий импульсивный Фархольт с оглушительным хриплым рычащим голосом и холодный тихий хитроумный и рассудительный Фаркванор, который осторожно, дюйм за дюймом, шел по жизни, руководствуясь тщательно выстроенными схемами. Фархольт был огромным, тучным и тяжелым в движениях, а Фаркванор, напротив, тощим, быстрым, с туго обтянутыми кожей костями. Однако их родство выдавали невыразительные глаза, одинакового трупно-серого цвета, румянец на щеках и сходной формы носы, которые, не имея видимой переносицы, начинались прямо от середины лба. В их роду присутствовала и королевская кровь: древний лорд Гуаделум, который внезапно и неожиданно «сделался короналем, поелику бысть превеликое множество деяний и вещей престранных, и оттого понтифекс Ариок престол свой покинувши».
Как и у лорда Конфалюма, у лорда Гуаделума имелся выдающийся по своим качествам и способностям сын, которого звали Теремон. В роду Фархольта и Фаркванора традиционно сохранялось убеждение, что сын Гуаделума Теремон имел гораздо больше оснований быть короналем, чем любой из современников. Но когда лорду Гуаделуму пришло время стать понтифексом, он назвал в качестве своего преемника весьма посредственного чиновника по имени Калинтэйн, точно так же, как и все его предшественники, отодвинув в сторону собственного сына. Принятое Калинтэйном решение продолжало терзать многие поколения потомков Теремона. Это негаснущее негодование дошло сквозь многие века и до Фархольта с Фаркванором, которые частенько, особенно после лишнего кубка вина, распалялись гневом на несправедливость, сотворенную в незапамятные времена по отношению к их предку. Леди Тизмет давно знала о болезненном восприятии братьями законов престолонаследия, а сейчас оно оказалось чрезвычайно полезным для ее планов. Именно об этом Фаркванор, Фархольт и она накануне разговаривали в ее гостиной, откровенно называя все вещи своими именами.
— Что касается предмета, который мы с вами недавно обсуждали… — начала Тизмет.
Братья немедленно обратились в слух, хотя обычное мертвенное выражение их глаз в корне противоречило заинтересованности, появившейся на лицах.
— Санибак-Тастимун еще раз изучил грядущее, — с безмятежным видом продолжала принцесса. — Сейчас наиболее благоприятный момент: пришло время начать действовать.
— Здесь? Сейчас? — с легким удивлением спросил Фаркванор. — В этом зале?
— Именно в этом зале и именно сейчас. Фаркванор поднял настороженный взгляд на брата, затем перевел его на су-сухириса, чьи лица по обыкновению оставались непроницаемыми, и наконец остановился на Тизмет.
— Вы полагаете это разумным? — поинтересовался он.
— Да. Я убеждена в этом. — Тизмет указала на стоявших в противоположной стороне зала и по-прежнему поглощенных разговором Престимиона и Корсибара. Они походили на двух старых друзей, не видевшихся несколько месяцев и теперь радостно делившихся воспоминаниями о том, что произошло с ними за это время. — Подойдите к нему. Отведите его в сторону. Скажите ему то, что, согласно нашему вчерашнему решению, должны сказать.
— А если меня кто-нибудь услышит? — спросил Фаркванор. По его худому лицу скользнула мрачная тень, а мелькнувшая в глазах неуверенность впервые придала им некое подобие живого выражения. — Что будет со мной, если станет известно, что я публично произношу крамольные, поистине мятежные речи прямо под носом у Престимиона?
— Надеюсь, вы будете говорить очень тихо, почти шепотом, — спокойно ответила Тизмет. — Среди всего этого шума никто не станет специально прислушиваться. А пока вы говорите с Корсибаром, я отвлеку внимание Престимиона.
Фаркванор кивнул. Тизмет видела, что секундная нерешительность уже покинула его и он готов выполнить свою задачу. Чуть слышно щелкнув пальцами, она отпустила его и настороженно наблюдала, как он пересек комнату, приблизился к Корсибару и Престимиону и что-то коротко сказал им, кивая в сторону принцессы. Престимион с улыбкой покинул своего собеседника и направился через толпу к ней.
— Отойдите от меня, — едва слышно приказала Тизмет Фархольту.
Санибак-Тастимуна она, напротив, попросила оставаться рядом.
Она видела, как Фаркванор и Корсибар отошли немного в сторону от того места, где принц беседовал с Престимионом, и скрылись в небольшой нише и за огромным отвратительным бюстом какого-то давно забытого плосколицего короналя. Они стояли там лицом к лицу, и из зала можно было видеть только их профили, а следовательно, никому не удастся прочитать разговор по губам. Тизмет видела, как после сказанного Фаркванором брови Корсибара сошлись к переносице, а на лицо набежала хмурая тень. Но Фаркванор продолжал говорить, энергично жестикулируя, и Корсибар все ниже наклонялся к своему малорослому собеседнику, как будто хотел более ясно расслышать его слова.
Сердце Тизмет лихорадочно колотилось, в горле пересохло. Сейчас Фаркванор, судя по всему, рисовал перед Корсибаром картины грядущего, того, что предстоит пережить ему, ей и всему миру. К добру ли, к худу ли, но дело сдвинулось с мертвой точки. Она бросила быстрый взгляд на стоявшего рядом Санибак-Тастимуна, а тот ответил ей своей жутковатой двойной улыбкой, как будто хотел сказать: «Не бойтесь, все будет хорошо».
В этот момент к ней подошел Престимион. Сделав короткий жест, которым по традиции приветствуют детей короналя, он обратился к принцессе:
— Граф Фаркванор сказал, что вы желаете что-то сообщить мне, госпожа.
— Да, это правда, — ответила Тизмет.
Она изучала лицо будущего короналя с тщательно скрываемым беспокойством. Конечно, они, можно сказать, знали друг друга с детства, но для Тизмет Престимион был одним из множества молодых дворян, постоянно толпившихся в Замке, причем далеко не самый интересный из тех, кому она за минувшие годы уделяла хоть какое-то внимание. Она видела в нем не более чем стремящегося сделать карьеру мелкого владетеля, серьезного, погруженного в себя, прилежного и честолюбивого. Мужской привлекательности Престимиона, по ее мнению, вредил маленький рост, хотя, следовало признать, он был весьма красив собой. И только после того, как несколько лет назад о Престимионе начали поговаривать как о вероятном кандидате на трон ее отца, Тизмет решила повнимательнее присмотреться к молодому человеку. Тогда он по большей части раздражал Тизмет, но и она сама не могла сказать, в какой мере такая реакция была вызвана его действительными поступками и речами, а в какой — ее ненавистью к тому, кто намеревался завладеть троном, на котором она жаждала видеть своего брата.
Однако сегодня — возможно, из-за того, что она оказалась чуть-чуть ближе к Престимиону, чем обычно, — принцесса поймала себя на том, что испытывает странное и неведомое дотоле чувство: он вдруг показался ей по-мужски привлекательным.
Рост его, естественно, оставался прежним, и его белокурые волосы были, как всегда, растрепаны. И все же это был уже совсем другой Престимион. Он уже начал держаться по-королевски, причем такое его поведение не производило впечатления деланного, нарочитого; в его глазах легко можно было разглядеть присущий лордам блеск, а над бровями, казалось, пролетали электрические искры.
Возможно, это ощущение было каким-то образом связано с тем роскошным одеянием, в которое был сегодня облачен Престимион, но Тизмет знала, что дело не только в нем. Престимион обладал стихийной первозданной силой, нараставшей по мере его неуклонного приближения к власти. В этом человеке присутствовал своего рода магнетизм. Тизмет чувствовала его поле — по всей верхней половине ее тела, вплоть до головы, прошла какая-то странная пульсация.
А мог ли Престимион в свою очередь ощутить те импульсы, которые исходили от нее в ответ? — спросила себя Тизмет. Ей показалось, что она заметила определенные признаки — в выражении его глаз, в легком изменении цвета лица, — и она почувствовала мимолетное удовлетворение.
Но тут же ее охватило возмущение, глубокое недовольство собой. Какая нелепость! Каждый атом ее тела сейчас должен быть нацелен на то, чтобы воспрепятствовать этому человеку взойти на вершину власти. Ведь одна лишь мысль о возможности его вступления на престол выводит ее из равновесия. И если он почувствует влечение к ней, то это должно пойти на пользу поставленной цели. Для нее же любая симпатия к претенденту является не чем иным, как беспросветной глупостью.
— Думаю, вы знаете Санибак-Тастимуна? — спросила Тизмет, легким кивком головы указывая на стоявшего чуть сзади нее су-сухириса. — Это маг моего брата; иногда он оказывает услуги и мне.