Страница:
Теперь единственный путь для них был вверх по гребню, но здесь сидел Джура и стрелял по мчавшимся мимо него архарам. Джура стрелял и злился, что, вставляя новую обойму, приходится терять драгоценное время.
Таг, оставив свою напускную серьезность, кричал от восторга, подпрыгивал и хлопал в ладоши:
– Вот так охота! За одно утро столько архаров! Но охотникам все казалось мало: они целый день стреляли архаров, а вечером жарили жирное мясо.
– Ты видишь, – сказал Джура, – архары собираются большими стадами. Мне знакома эта примета. Они собираются перекочевать в другие места Памира. Но пока они не ушли, надо успеть заготовить запасы мяса. Ты видел, как недоверчиво морщился Шараф, когда мы уезжали на охоту? Куда нам спешить? Не два дня, а пять, десять дней пробудем мы здесь.
В ту же ночь Тэке разбудил Джуру. Приехали пограничники. Их было пятеро. Они проверили документы и сказали, что уже слышали о Джуре. Джура приказал Тагу накормить их и дать им столько мяса, сколько они захотят увезти с собой.
Следующие дни Джура опять стрелял архаров. На четвертый день приехали несколько джигитов из отряда Козубая во главе с Шарафом. – Козубай решил, что у тебя с охотой плохо. А у вас – целая гора мяса! Завтра вместе поохотимся. Мы взяли с собой двух собак, – сказал Шараф Джуре, осматривая туши убитых животных. На следующий день к крепости приблизился караван. Впереди бежал Тэке, за ним на двугорбом верблюде ехал Джура и мурлыкал себе под нос песенку:
Добротрядцы с шутками и смехом отвязывали убитых архаров, поздравляя охотников с удачной охотой. На шум вышел Ахмед. – Что случилось? – спросил он Джуру.
– Так, ничего, – ответил Джура. – Я убил тридцать семь штук, а остальные – по одному, по два.
Ахмед пошел к Козубаю. Уже открывая дверь в кибитку, он услышал сердитые голоса.
– Мы пошли охотиться, – говорил один из охотников, – а Джура, вместо того чтобы охотиться с нами, все время охотился один. – Он не может охотиться с другими… – сказал второй. – Если бы мы их окружили, мы бы настреляли штук сорок, – перебил третий.
– Он – как его собака: Тэке грыз наших собак и гнал архаров в другую сторону, на Джуру.
– Мы не будем охотиться с ним!
– Идите отдыхайте, – сказал Козубай. А когда все вышли, спросил Ахмеда: – Как думаешь, что делать с Джурой? Все один и один. Беда!
VIII
IX
X
Таг, оставив свою напускную серьезность, кричал от восторга, подпрыгивал и хлопал в ладоши:
– Вот так охота! За одно утро столько архаров! Но охотникам все казалось мало: они целый день стреляли архаров, а вечером жарили жирное мясо.
– Ты видишь, – сказал Джура, – архары собираются большими стадами. Мне знакома эта примета. Они собираются перекочевать в другие места Памира. Но пока они не ушли, надо успеть заготовить запасы мяса. Ты видел, как недоверчиво морщился Шараф, когда мы уезжали на охоту? Куда нам спешить? Не два дня, а пять, десять дней пробудем мы здесь.
В ту же ночь Тэке разбудил Джуру. Приехали пограничники. Их было пятеро. Они проверили документы и сказали, что уже слышали о Джуре. Джура приказал Тагу накормить их и дать им столько мяса, сколько они захотят увезти с собой.
Следующие дни Джура опять стрелял архаров. На четвертый день приехали несколько джигитов из отряда Козубая во главе с Шарафом. – Козубай решил, что у тебя с охотой плохо. А у вас – целая гора мяса! Завтра вместе поохотимся. Мы взяли с собой двух собак, – сказал Шараф Джуре, осматривая туши убитых животных. На следующий день к крепости приблизился караван. Впереди бежал Тэке, за ним на двугорбом верблюде ехал Джура и мурлыкал себе под нос песенку:
Таг, соскочив со своего верблюда, взял веревку, продетую в нос того верблюда, на котором сидел Джура, и торжественно ввел его во двор крепости.
Вот едет Джура, едет добычливый охотник,
Он везет много мяса – много архаров.
Остальные охотники молчат и злятся —
Козубай не скажет им «якши».
Они добыли только по одному архару.
Они сгорбились под тяжестью своей зависти и гнева. Незавидный груз!
Далеко ворону до беркута.
Охотники сидят на убитых мною архарах,
Как на раскаленных углях,
А мягкий мех им кажется тверже камня.
Удача радует, неудача убивает.
Добротрядцы с шутками и смехом отвязывали убитых архаров, поздравляя охотников с удачной охотой. На шум вышел Ахмед. – Что случилось? – спросил он Джуру.
– Так, ничего, – ответил Джура. – Я убил тридцать семь штук, а остальные – по одному, по два.
Ахмед пошел к Козубаю. Уже открывая дверь в кибитку, он услышал сердитые голоса.
– Мы пошли охотиться, – говорил один из охотников, – а Джура, вместо того чтобы охотиться с нами, все время охотился один. – Он не может охотиться с другими… – сказал второй. – Если бы мы их окружили, мы бы настреляли штук сорок, – перебил третий.
– Он – как его собака: Тэке грыз наших собак и гнал архаров в другую сторону, на Джуру.
– Мы не будем охотиться с ним!
– Идите отдыхайте, – сказал Козубай. А когда все вышли, спросил Ахмеда: – Как думаешь, что делать с Джурой? Все один и один. Беда!
VIII
Джура нагрузил на верблюда трех архаров и отвез в кишлак к Уразалиеву.
– Не сердись, – сказал Джура, – устроим той. Я спою вам песенку, как я стрелял архаров.
Мясо кипело в огромном котле, а вокруг веселилась молодежь. Джура, окруженный вниманием и почетом, чувствовал себя прекрасно.
Неожиданно его вызвали во двор.
– Кто там? – спросил Джура.
– Это я, Слу, внучка Садыка. Дед очень болен. Он хотел ехать в крепость, но, узнав, что ты здесь, просит тебя сейчас же прийти к нему.
Джура поспешил вслед за девушкой. В просторной юрте возле огня лежал Садык. Он хрипло дышал и кашлял. Подозвав Джуру пальцем, Садык посадил его рядом с собой.
– Я очень болен, – прохрипел старик, – еле в седло сел. Дело важное и секретное. К Козубаю собрался. Узнал, что ты тут. Никому бы не доверил, а ты, знаю, верный человек у Козубая. – Правильно, – сказал Джура.
– Предупреди Козубая, что послезавтра группа басмачей вместе с самим Юсуфом попытается перебежать в Кашгарию. Мне один очень верный человек сказал. Непременно теперь передай. – Так ведь Юсуф удрал в Кашгарию! Ты сам при мне Максимову говорил.
– Удрал, а потом вернулся с бандой в пятьдесят человек. Пограничники его пропустили через границу и окружили. Но он прорвался. Сейчас у него осталось человек двадцать. Переходить они будут там, где «Могила святого» в Маркан-Су…
– Знаю это место.
– Эх, Джура! Если бы ты привез голову Юсуфа, ничего не пожалел бы для тебя! Моего лучшего коня дам.
– Старик, – сказал Джура, – голова Юсуфа будет у тебя, давай сейчас меняться!
– Зачем мне твоя серая лошадь? Тихоход! Садись на моего белого коня и быстро скачи в крепость. А привезешь голову Юсуфа, этот бегунец останется у тебя! Сделаешь – тогда возьми себе в жены мою внучку.
У Джуры заблестели глаза.
– Хорошо, – ответил он. – Я сказал уже, что привезу тебе голову Юсуфа. А внучки твоей не надо.
Аксакал позвал внучку, ожидавшую окончания разговора в другой юрте, и приказал ей подавать мясо.
Джура ел поспешно и даже не заметил, что внучка аксакала надела лучший свой наряд из черного бархата и синего шелка, а на грудь повесила золотые и серебряные монеты.
Джура быстро вышел из юрты. Слу держала в поводу белого коня. Джура погладил его по шее и осмотрел седло. Только у Козубая да у Максимова были лошади, не уступающие Белому в резвости. Это было известно всем, и Джура был вне себя от радости. Он вскочил на коня и помчался к крепости.
Он, Джура, сгоряча обещал старику голову Юсуфа, но как её получить? Козубай, конечно, не пустит его в операцию. А что, если ничего никому не говорить? Неужели он сам не справится? Или все-таки сказать?
Подъехав к крепости, Джура отвел своего нового коня в конюшню и поспешил к Козубаю. На дворе крепости горел яркий костер. Вокруг костра собрались все члены отряда. Тут же стояли два человека со связанными руками.
Щелкнув в воздухе нагайкой, Джура тоже подошел к костру. – Развяжите руки! Мы дехкане! Мы искали своих овец, заблудившихся после черного бурана, – говорил пожилой узбек женским визгливым голосом, никак не соответствовавшим его большому росту и толщине.
Муса разрезал веревки на руках арестованных. – Ахмеда убили, – сказал он Джуре.
Джура побледнел от гнева.
– Иди, – сказал он басмачу, снимая винтовку. Толстяк заохал. Второй басмач, рослый рябой человек, не скрывал своей вражды и не считал нужным притворяться дехканином, потерявшим овец. Потирая онемевшие кисти рук, так что слышен был хруст костей, он исподлобья, ненавидящими глазами смотрел на окружающих его людей.
– Подожди, Джура, – сказал Муса, – не горячись… Все повернулись в его сторону.
– Садись! – крикнул Муса толстяку и, не ожидая, пока оторопевший от неожиданности басмач исполнит его приказание, сдернул сапог с его правой ноги.
Из снятого сапога Муса извлек небольшую, сложенную во много раз бумагу.
– Правильно мне сказали. Вот! – сказал он, потрясая письмом в воздухе.
В то же мгновение рябой басмач бросился к нему, вырвал бумагу и, засунув в рот, принялся с ожесточением жевать её. Все опешили. Муса подскочил к басмачу и, разжав ему зубы, вынул скомканное письмо.
Басмач рванулся, но не тут-то было: Джура крепко держал его сзади.
– Шакалья глотка! – говорил он злобно. – Ты убил моего лучшего друга, и ты умрешь от моей руки! Я не буду связывать тебя. Где бы ты ни был, я найду тебя!
– Пропустите бандитов к Козубаю, – громко сказал Муса. – Ну, иди! – Джура подтолкнул прикладом одного из басмачей, остановившегося в нерешительности у входа в кибитку. – Нельзя бить! Забыл приказ? Все надо делать по порядку. – И Муса дулом своего револьвера отстранил винтовку Джуры. Скоро к крепости привезли тело Ахмеда. Друзья убитого отвязали его труп, положили на кошму и молча внесли в ворота. Они не могли представить себе, каким образом был убит такой опытный боец, как Ахмед, который, бывало, в засаде один задерживал банду кэнтрабандистов. А теперь в операции Ахмед был не один – с ним были три бойца и такой находчивый человек, как Кзицкий. Немного погодя сам Кзицкий въехал во двор крепости и спрыгнул с коня, бросив поводья подбежавшему Тагу.
Кзицкий уже собирался войти в кибитку к Козубаю, но задержался: он услышал шепот.
– Начальник, – быстро говорил Шараф, – Муса поймал гонцов, которых имам Балбак послал к тебе, чтобы помочь Юсуфу и его людям. Кзицкий, не обернувшись, шепнул: «Иди слушай», и осторожно нажал пальцами на потемневшую от времени дверь. Козубай сидел, поджав ноги, на широком сундуке, устланном барсовыми и козьими шкурами. Лицо его было спокойно. Стоявший перед ним басмач размахивал кулаками и неистово кричал, доказывая, что они дехкане и что Козубай поплатится, если не отпустит их. Прошло полчаса, но Козубай сидел все такой же сдержанный и, казалось, бесстрастный.
Наконец басмач, очевидно устав кричать, начал говорить тише, утирая ладонями льющийся с лица пот.
Козубай движением бровей дал понять Кзицкому, чтобы он остался на месте.
Басмач умолк.
Муса, стоявший тут же, подал Козубаю письмо, найденное у задержанных басмачей. Оно было написано по-арабски. – Уведи их в арестантскую, – приказал Козубай. Козубай и Кзицкий остались вдвоем. Козубай повертел в руках письмо и протянул его Кзицкому.
Кзицкий развернул письмо.
Козубай внимательно следил за выражением лица Кзицкого, но оно было совершенно спокойное. Небрежно скомкав письмо, он бросил его возле очага.
– Ерунда! – сказал, зевая Кзицкий. – Письмо отца к сыну о семейных делах.
Дверь заскрипела, и вошел вестовой Козубая, оставив дверь открытой.
– Что тебе, Джалиль? – спросил его Козубай.
– К тебе дело, – ответил Джалиль, недоверчиво глядя на Кзицкого.
– Говори.
– Начальник, – сказал Джалиль, – все джигиты обижаются. Они говорят, что Кзицкий нарочно послал Ахмеда на верную смерть, потому что Ахмед с ним ссорился. Ахмед хотел обойти засаду басмачей, а Кзицкий послал его прямо. Ахмед так рассердился, как никогда. Он пошел, и его убили в упор из-за камня. – Правильно он говорит? – спросил Козубай Кзицкого. – Да, – ответил Кзицкий, – правда. Я назвал Ахмеда трусом, когда он не захотел идти вперед.
За дверью послышались возбужденные голоса. Все хотели услышать, что скажет сам Кзицкий.
Козубай, прищурив глаза и подняв брови, тихо спросил: – Зачем так сделал?
Кзицкий молчал. Он высокомерно смотрел на толпившихся у дверей членов добротряда.
– Я сам шел рядом с Ахмедом, – спокойно добавил он. Толпа зашумела.
– Эй, Шараф! – позвал Козубай.
– Шараф, Шараф! – раздались голоса.
Шараф вошел, жуя что-то на ходу и вытирая о халат руки. Вслед за ним вошел Джура.
– Кзицкий шел на басмачей рядом с Ахмедом? – спросил Козубай у Шарафа.
Наступила тишина. Кзицкий смотрел в окно. Шараф поспешно проглотил пищу и ответил:
– Шел.
Кзицкий высоко поднял голову и пошел к двери. Все расступились, уступая ему дорогу.
– Расходитесь, – сказал Козубай.
В кибитке у Козубая остался один Джура. Он задумчиво смотрел в огонь и тихо говорил:
– Я думаю, думаю и не понимаю: почему басмачи стреляли в Ахмеда? Почему они не стреляли в Кзицкого? Басмачи, мне говорил сам Ахмед, стреляют сначала в начальника.
Джура подошел к очагу и сел на корточки. Заметив бумажку, брошенную Кзицким, он положил её на угли. Козубай молчал, крепко сжав губы. Джура, горестно склонив голову набок, смотрел на горячие угли и вдруг с удивлением заметил, что на бумаге, которую он бросил в огонь, выступили темные буквы. Край бумаги вспыхнул, но Джура быстро выхватил её из огня.
– Что ты делаешь? – спросил его Козубай.
– Посмотри! – сказал Джура.
Козубай скользнул взглядом по обгоревшей бумаге. – Я знаю это письмо, – сказал он. – Брось на пол и никому о нем не говори. Иди.
Едва только за Джурой закрылась дверь, как Козубай быстро поднял письмо. На листе, покрытом арабскими буквами, ясно выступил латинский шрифт.
Дверь заскрипела. Козубай быстро спрятал письмо за пояс. Вошел Кзицкий и внимательно посмотрел в очаг, возле которого он бросил бумажку.
– Что ищешь? – спросил Козубай.
– Я бросил тут письмо. Курить захотел, а бумаги нет. – Наверно, сгорело. Сядь, поговорим.
– Досадно! – сказал Кзицкий и нервно зашагал по кибитке из угла в угол.
В дверь вошел Муса:
– Басмачи ссорятся. Я их посадил в кибитку и сказал, что если они всего не расскажут, то их расстреляют. Толстый испугался, и я через дымоход слышал, как он уговаривал рябого все рассказать, а рябой говорит: «Молчи».
Козубай вызвал Джалиля и приказал седлать двух лошадей. – Поедем к Ивашко! – сказал он.
Вскоре они уже скакали по направлению к горе Глаз Дракона, но только далеко за полночь разыскали палатку молодого геолога. Козубай был удивлен, встретив Максимова в палатке Ивашко. Юрий Ивашко очень обрадовался гостю.
– Я все выяснил, – сказал Ивашко. – Теперь аксакалы не смогут морочить голову насчет «глаза дракона». На горе пещера с двумя отверстиями. Свет луны отражается в белой кварцевой стене, и тогда «глаз дракона» светится…
– Надеюсь, что ты приехал не на чашку чаю, – сказал Максимов Козубаю. – В чем дело?
– Да вот хотел, чтобы Ивашко мне прочел это письмо. А теперь прочти сам. – Козубай подал Максимову бумажку, найденную у басмачей, и вкратце рассказал все, что произошло. Максимов с интересом прочел письмо и медленно сказал: – По-арабски написана какая-то абракадабра. А молоком по-английски: «Господин Кзицкий. 5.XI. Курбаши*** предупрежден И. 8123». Узнать бы, что это такое?
– Узнаю. – Ноздри Козубая раздулись и побелели, а глаза прищурились.
– А если Кзицкий сбежит, воспользовавшись твоим отсутствием? – Не сбежит.
– Я тоже так думаю. Ведь он не подозревает об этом своем разоблачении?
– Если и подозревает, то точно не знает!
– Я ведь предупреждал тебя: следи за ним лучше, – сказал Максимов. – Впрочем, есть директива всех вольнонаемных в пограничных районах по возможности заменить. Я думаю, скоро и у нас система погранохраны будет во всем такая же, как на западной границе. Ты не слышал ничего нового о курбаши Юсуфе? – Пограничники два раза потрепали его банду, и он или ушел за границу, или бродит где-то в горах.
– «Где-то»! – насмешливо сказал Максимов. – И это говорит начальник добротряда! А я сюда из-за него и приехал. Завтра думал у тебя быть. Надо немедленно разведать горы к югу… Знаешь что, – сказал он после некоторого раздумья, – бери десять человек из моего отряда и поезжай теперь же туда. Я с Федоровым поеду в крепость. Если ничего нового завтра к вечеру не будет, возвращайся обратно. А я пока сам выясню дело с Кзицким. Вы же, молодой человек, – он обернулся к Ивашко, – не задерживайтесь и завтра же уезжайте в Ош или Уч-Курган. А то снег окончательно завалит перевалы, и вам придется здесь зимовать. С перевалами не шутите: там особенно опасны снежные лавины. Ну, какие ещё новости? Говорите скорей, мне некогда! Видимо, очень опасен Кзицкий, твой «помощник», – насмешливо подчеркнул Максимов это слово, обращаясь к Козубаю.
Ивашко впервые видел Максимова таким рассерженным. – Мои захватили двух басмачей. Я не успел их допросить: торопился узнать, что в письме, – ответил Козубай. – Эх, зря я этого сразу не сделал!
– Постараюсь исправить твой промах! – крикнул Максимов, выходя из кибитки.
Приехав в крепость, Максимов решил сейчас же допросить басмачей, чтобы узнать, от кого они привезли письмо Кзицкому, а может быть, и раскрыть смысл двух таинственных строчек, написанных молоком.
– Где Кзицкий? – спросил он сторожевого.
– Пишет акт.
– Какой акт?
– О расстреле пойманных сегодня басмачей.
– Так! – сказал Максимов.
Он быстро направился к Кзицкому, взяв с собой Мусу. Кзицкого в кибитке не оказалось.
– Он у Джуры, – сказал им Таг.
И они пошли на крики, долетавшие из лекарской кибитки, где до сих пор жил Джура.
– Не сердись, – сказал Джура, – устроим той. Я спою вам песенку, как я стрелял архаров.
Мясо кипело в огромном котле, а вокруг веселилась молодежь. Джура, окруженный вниманием и почетом, чувствовал себя прекрасно.
Неожиданно его вызвали во двор.
– Кто там? – спросил Джура.
– Это я, Слу, внучка Садыка. Дед очень болен. Он хотел ехать в крепость, но, узнав, что ты здесь, просит тебя сейчас же прийти к нему.
Джура поспешил вслед за девушкой. В просторной юрте возле огня лежал Садык. Он хрипло дышал и кашлял. Подозвав Джуру пальцем, Садык посадил его рядом с собой.
– Я очень болен, – прохрипел старик, – еле в седло сел. Дело важное и секретное. К Козубаю собрался. Узнал, что ты тут. Никому бы не доверил, а ты, знаю, верный человек у Козубая. – Правильно, – сказал Джура.
– Предупреди Козубая, что послезавтра группа басмачей вместе с самим Юсуфом попытается перебежать в Кашгарию. Мне один очень верный человек сказал. Непременно теперь передай. – Так ведь Юсуф удрал в Кашгарию! Ты сам при мне Максимову говорил.
– Удрал, а потом вернулся с бандой в пятьдесят человек. Пограничники его пропустили через границу и окружили. Но он прорвался. Сейчас у него осталось человек двадцать. Переходить они будут там, где «Могила святого» в Маркан-Су…
– Знаю это место.
– Эх, Джура! Если бы ты привез голову Юсуфа, ничего не пожалел бы для тебя! Моего лучшего коня дам.
– Старик, – сказал Джура, – голова Юсуфа будет у тебя, давай сейчас меняться!
– Зачем мне твоя серая лошадь? Тихоход! Садись на моего белого коня и быстро скачи в крепость. А привезешь голову Юсуфа, этот бегунец останется у тебя! Сделаешь – тогда возьми себе в жены мою внучку.
У Джуры заблестели глаза.
– Хорошо, – ответил он. – Я сказал уже, что привезу тебе голову Юсуфа. А внучки твоей не надо.
Аксакал позвал внучку, ожидавшую окончания разговора в другой юрте, и приказал ей подавать мясо.
Джура ел поспешно и даже не заметил, что внучка аксакала надела лучший свой наряд из черного бархата и синего шелка, а на грудь повесила золотые и серебряные монеты.
Джура быстро вышел из юрты. Слу держала в поводу белого коня. Джура погладил его по шее и осмотрел седло. Только у Козубая да у Максимова были лошади, не уступающие Белому в резвости. Это было известно всем, и Джура был вне себя от радости. Он вскочил на коня и помчался к крепости.
Он, Джура, сгоряча обещал старику голову Юсуфа, но как её получить? Козубай, конечно, не пустит его в операцию. А что, если ничего никому не говорить? Неужели он сам не справится? Или все-таки сказать?
Подъехав к крепости, Джура отвел своего нового коня в конюшню и поспешил к Козубаю. На дворе крепости горел яркий костер. Вокруг костра собрались все члены отряда. Тут же стояли два человека со связанными руками.
Щелкнув в воздухе нагайкой, Джура тоже подошел к костру. – Развяжите руки! Мы дехкане! Мы искали своих овец, заблудившихся после черного бурана, – говорил пожилой узбек женским визгливым голосом, никак не соответствовавшим его большому росту и толщине.
Муса разрезал веревки на руках арестованных. – Ахмеда убили, – сказал он Джуре.
Джура побледнел от гнева.
– Иди, – сказал он басмачу, снимая винтовку. Толстяк заохал. Второй басмач, рослый рябой человек, не скрывал своей вражды и не считал нужным притворяться дехканином, потерявшим овец. Потирая онемевшие кисти рук, так что слышен был хруст костей, он исподлобья, ненавидящими глазами смотрел на окружающих его людей.
– Подожди, Джура, – сказал Муса, – не горячись… Все повернулись в его сторону.
– Садись! – крикнул Муса толстяку и, не ожидая, пока оторопевший от неожиданности басмач исполнит его приказание, сдернул сапог с его правой ноги.
Из снятого сапога Муса извлек небольшую, сложенную во много раз бумагу.
– Правильно мне сказали. Вот! – сказал он, потрясая письмом в воздухе.
В то же мгновение рябой басмач бросился к нему, вырвал бумагу и, засунув в рот, принялся с ожесточением жевать её. Все опешили. Муса подскочил к басмачу и, разжав ему зубы, вынул скомканное письмо.
Басмач рванулся, но не тут-то было: Джура крепко держал его сзади.
– Шакалья глотка! – говорил он злобно. – Ты убил моего лучшего друга, и ты умрешь от моей руки! Я не буду связывать тебя. Где бы ты ни был, я найду тебя!
– Пропустите бандитов к Козубаю, – громко сказал Муса. – Ну, иди! – Джура подтолкнул прикладом одного из басмачей, остановившегося в нерешительности у входа в кибитку. – Нельзя бить! Забыл приказ? Все надо делать по порядку. – И Муса дулом своего револьвера отстранил винтовку Джуры. Скоро к крепости привезли тело Ахмеда. Друзья убитого отвязали его труп, положили на кошму и молча внесли в ворота. Они не могли представить себе, каким образом был убит такой опытный боец, как Ахмед, который, бывало, в засаде один задерживал банду кэнтрабандистов. А теперь в операции Ахмед был не один – с ним были три бойца и такой находчивый человек, как Кзицкий. Немного погодя сам Кзицкий въехал во двор крепости и спрыгнул с коня, бросив поводья подбежавшему Тагу.
Кзицкий уже собирался войти в кибитку к Козубаю, но задержался: он услышал шепот.
– Начальник, – быстро говорил Шараф, – Муса поймал гонцов, которых имам Балбак послал к тебе, чтобы помочь Юсуфу и его людям. Кзицкий, не обернувшись, шепнул: «Иди слушай», и осторожно нажал пальцами на потемневшую от времени дверь. Козубай сидел, поджав ноги, на широком сундуке, устланном барсовыми и козьими шкурами. Лицо его было спокойно. Стоявший перед ним басмач размахивал кулаками и неистово кричал, доказывая, что они дехкане и что Козубай поплатится, если не отпустит их. Прошло полчаса, но Козубай сидел все такой же сдержанный и, казалось, бесстрастный.
Наконец басмач, очевидно устав кричать, начал говорить тише, утирая ладонями льющийся с лица пот.
Козубай движением бровей дал понять Кзицкому, чтобы он остался на месте.
Басмач умолк.
Муса, стоявший тут же, подал Козубаю письмо, найденное у задержанных басмачей. Оно было написано по-арабски. – Уведи их в арестантскую, – приказал Козубай. Козубай и Кзицкий остались вдвоем. Козубай повертел в руках письмо и протянул его Кзицкому.
Кзицкий развернул письмо.
Козубай внимательно следил за выражением лица Кзицкого, но оно было совершенно спокойное. Небрежно скомкав письмо, он бросил его возле очага.
– Ерунда! – сказал, зевая Кзицкий. – Письмо отца к сыну о семейных делах.
Дверь заскрипела, и вошел вестовой Козубая, оставив дверь открытой.
– Что тебе, Джалиль? – спросил его Козубай.
– К тебе дело, – ответил Джалиль, недоверчиво глядя на Кзицкого.
– Говори.
– Начальник, – сказал Джалиль, – все джигиты обижаются. Они говорят, что Кзицкий нарочно послал Ахмеда на верную смерть, потому что Ахмед с ним ссорился. Ахмед хотел обойти засаду басмачей, а Кзицкий послал его прямо. Ахмед так рассердился, как никогда. Он пошел, и его убили в упор из-за камня. – Правильно он говорит? – спросил Козубай Кзицкого. – Да, – ответил Кзицкий, – правда. Я назвал Ахмеда трусом, когда он не захотел идти вперед.
За дверью послышались возбужденные голоса. Все хотели услышать, что скажет сам Кзицкий.
Козубай, прищурив глаза и подняв брови, тихо спросил: – Зачем так сделал?
Кзицкий молчал. Он высокомерно смотрел на толпившихся у дверей членов добротряда.
– Я сам шел рядом с Ахмедом, – спокойно добавил он. Толпа зашумела.
– Эй, Шараф! – позвал Козубай.
– Шараф, Шараф! – раздались голоса.
Шараф вошел, жуя что-то на ходу и вытирая о халат руки. Вслед за ним вошел Джура.
– Кзицкий шел на басмачей рядом с Ахмедом? – спросил Козубай у Шарафа.
Наступила тишина. Кзицкий смотрел в окно. Шараф поспешно проглотил пищу и ответил:
– Шел.
Кзицкий высоко поднял голову и пошел к двери. Все расступились, уступая ему дорогу.
– Расходитесь, – сказал Козубай.
В кибитке у Козубая остался один Джура. Он задумчиво смотрел в огонь и тихо говорил:
– Я думаю, думаю и не понимаю: почему басмачи стреляли в Ахмеда? Почему они не стреляли в Кзицкого? Басмачи, мне говорил сам Ахмед, стреляют сначала в начальника.
Джура подошел к очагу и сел на корточки. Заметив бумажку, брошенную Кзицким, он положил её на угли. Козубай молчал, крепко сжав губы. Джура, горестно склонив голову набок, смотрел на горячие угли и вдруг с удивлением заметил, что на бумаге, которую он бросил в огонь, выступили темные буквы. Край бумаги вспыхнул, но Джура быстро выхватил её из огня.
– Что ты делаешь? – спросил его Козубай.
– Посмотри! – сказал Джура.
Козубай скользнул взглядом по обгоревшей бумаге. – Я знаю это письмо, – сказал он. – Брось на пол и никому о нем не говори. Иди.
Едва только за Джурой закрылась дверь, как Козубай быстро поднял письмо. На листе, покрытом арабскими буквами, ясно выступил латинский шрифт.
Дверь заскрипела. Козубай быстро спрятал письмо за пояс. Вошел Кзицкий и внимательно посмотрел в очаг, возле которого он бросил бумажку.
– Что ищешь? – спросил Козубай.
– Я бросил тут письмо. Курить захотел, а бумаги нет. – Наверно, сгорело. Сядь, поговорим.
– Досадно! – сказал Кзицкий и нервно зашагал по кибитке из угла в угол.
В дверь вошел Муса:
– Басмачи ссорятся. Я их посадил в кибитку и сказал, что если они всего не расскажут, то их расстреляют. Толстый испугался, и я через дымоход слышал, как он уговаривал рябого все рассказать, а рябой говорит: «Молчи».
Козубай вызвал Джалиля и приказал седлать двух лошадей. – Поедем к Ивашко! – сказал он.
Вскоре они уже скакали по направлению к горе Глаз Дракона, но только далеко за полночь разыскали палатку молодого геолога. Козубай был удивлен, встретив Максимова в палатке Ивашко. Юрий Ивашко очень обрадовался гостю.
– Я все выяснил, – сказал Ивашко. – Теперь аксакалы не смогут морочить голову насчет «глаза дракона». На горе пещера с двумя отверстиями. Свет луны отражается в белой кварцевой стене, и тогда «глаз дракона» светится…
– Надеюсь, что ты приехал не на чашку чаю, – сказал Максимов Козубаю. – В чем дело?
– Да вот хотел, чтобы Ивашко мне прочел это письмо. А теперь прочти сам. – Козубай подал Максимову бумажку, найденную у басмачей, и вкратце рассказал все, что произошло. Максимов с интересом прочел письмо и медленно сказал: – По-арабски написана какая-то абракадабра. А молоком по-английски: «Господин Кзицкий. 5.XI. Курбаши*** предупрежден И. 8123». Узнать бы, что это такое?
– Узнаю. – Ноздри Козубая раздулись и побелели, а глаза прищурились.
– А если Кзицкий сбежит, воспользовавшись твоим отсутствием? – Не сбежит.
– Я тоже так думаю. Ведь он не подозревает об этом своем разоблачении?
– Если и подозревает, то точно не знает!
– Я ведь предупреждал тебя: следи за ним лучше, – сказал Максимов. – Впрочем, есть директива всех вольнонаемных в пограничных районах по возможности заменить. Я думаю, скоро и у нас система погранохраны будет во всем такая же, как на западной границе. Ты не слышал ничего нового о курбаши Юсуфе? – Пограничники два раза потрепали его банду, и он или ушел за границу, или бродит где-то в горах.
– «Где-то»! – насмешливо сказал Максимов. – И это говорит начальник добротряда! А я сюда из-за него и приехал. Завтра думал у тебя быть. Надо немедленно разведать горы к югу… Знаешь что, – сказал он после некоторого раздумья, – бери десять человек из моего отряда и поезжай теперь же туда. Я с Федоровым поеду в крепость. Если ничего нового завтра к вечеру не будет, возвращайся обратно. А я пока сам выясню дело с Кзицким. Вы же, молодой человек, – он обернулся к Ивашко, – не задерживайтесь и завтра же уезжайте в Ош или Уч-Курган. А то снег окончательно завалит перевалы, и вам придется здесь зимовать. С перевалами не шутите: там особенно опасны снежные лавины. Ну, какие ещё новости? Говорите скорей, мне некогда! Видимо, очень опасен Кзицкий, твой «помощник», – насмешливо подчеркнул Максимов это слово, обращаясь к Козубаю.
Ивашко впервые видел Максимова таким рассерженным. – Мои захватили двух басмачей. Я не успел их допросить: торопился узнать, что в письме, – ответил Козубай. – Эх, зря я этого сразу не сделал!
– Постараюсь исправить твой промах! – крикнул Максимов, выходя из кибитки.
Приехав в крепость, Максимов решил сейчас же допросить басмачей, чтобы узнать, от кого они привезли письмо Кзицкому, а может быть, и раскрыть смысл двух таинственных строчек, написанных молоком.
– Где Кзицкий? – спросил он сторожевого.
– Пишет акт.
– Какой акт?
– О расстреле пойманных сегодня басмачей.
– Так! – сказал Максимов.
Он быстро направился к Кзицкому, взяв с собой Мусу. Кзицкого в кибитке не оказалось.
– Он у Джуры, – сказал им Таг.
И они пошли на крики, долетавшие из лекарской кибитки, где до сих пор жил Джура.
IX
После отъезда Козубая Таг прибежал к Джуре искать защиты. Кзицкий отобрал у Тага подаренный Джурой карамультук и пошел к Джуре.
– Ты не имеешь права дарить оружие! Кто ты такой? Простой охотник. Ты много о себе думаешь! – кричал Кзицкий. – Воображаешь, что ты герой и все можешь делать! Ты – ничто, подчиненный Козубая, и не можешь без его приказа пальцем пошевелить! Хочешь, возьму тебя к себе в помощники? – неожиданно переменив тон, сказал он удивленному Джуре. – Поедем на басмачей.
Джура ничего не ответил. Ему очень хотелось ошеломить Кзицкого сообщением, что он тоже кое-что знает. Он колебался: «Сказать или нет?»
– Может быть, ты боишься? – прищурив глаза, насмешливо спросил Кзицкий.
Джура посмотрел на него, сердито засопел и тут же решил, что ничего ему не расскажет, встретит банду сам и докажет, трус он или нет.
– Сам трус! – ответил он дерзко.
– Как ты смеешь! – рассердился Кзицкий, подходя. – Как со мной разговариваешь? Распустился! Почему для тебя особый режим? Я возьму эту винтовку. – И он направился к двери. – Эй, – крикнул Джура, вскакивая. – Куда понес? Козубай дал её мне!
Вне себя от возмущения, Джура вырвал у Кзицкого из рук винтовку.
Кзицкий вынул револьвер. Джура щелкнул затвором винтовки. В это время дверь распахнулась, и на пороге появился Максимов. – Джура, спокойно! – повелительно крикнул он, и Джура опустил винтовку. – Спрячьте револьвер, – сказал он Кзицкому. – Это черт знает что! Его давно расстрелять надо за неповиновение! Безобразие! – кричал Кзицкий по-русски, стараясь спрятать револьвер в кобуру. Руки у него дрожали. Не отвечая на его возмущенные возгласы, Максимов взял Кзицкого за руку и помог ему справиться с оружием. Кзицкий и Максимов прошли в кибитку Козубая. Максимов, пристально глядя Кзицкому в глаза, сказал:
– Передайте револьвер моему помощнику! Федоров, возьмите у Кзицкого оружие.
Кзицкий удивленно посмотрел на него.
– Исполняйте мое приказание! – обратился Максимов к Федорову. Федоров обезоружил Кзицкого и вышел за дверь. – Какая ерунда! Из-за мальчишки срамите меня перед отрядом! – нервно сказал Кзицкий, теребя бородку, и выжидательно посмотрел на Максимова.
Максимов и Кзицкий некоторое время молчали.
– Говорите! – строго сказал Максимов.
– У Джуры новая винтовка… – начал Кзицкий.
Но Максимов резко прервал его вопросом:
– Зачем вы расстреляли басмачей?
Кзицкий не отвечал. Прищурив глаза, он внимательно наблюдал, как Максимов вынул из кармана смятое письмо.
– Как вы мне объясните это послание? – стараясь говорить спокойно, спросил Максимов.
Кзицкий выпрямился:
– Что мне объяснять? Козубай не один раз получал славу из моих рук. Знал ли он до последнего момента, что я завлек банду Сарыбека в засаду?
– Ну? – нетерпеливо сказал Максимов.
– Так вспомните, что этой победой он обязан мне. – Это было давно, – сказал Максимов. – Сарыбек шел сдаваться пограничникам.
– А банда Ишанбека? Кто проник в банду и, подкупив стражу, похитил курбаши?
– Козубай говорил, что вы оказались позади, когда похищали Ишанбека.
– Ложь! Козубай меня ненавидит! А кто много раз помогал отбить контрабандный скот? – Кзицкий уже кричал, потеряв самообладание. – Почему же я, помощник Козубая, не мог расстрелять этих двух бандитов, убивших одного из лучших джигитов? А теперь я связался с Шауром и пообещал пропустить его банду через границу. В письме говорится, что все готово. А мы устроим засаду. Повторение операции с Сарыбеком, понимаете?
– Понимаю! – кивнул головой Максимов. – Где и когда басмачи перейдут границу?
– Через пять дней, в пятницу, в районе озера Кара-Куль, по северному склону горы Верблюжий Нос. Они нарвутся на мою засаду, и вы получите, помимо сведений, много английских винтовок, японских карабинов… маузеры… кольты… Не будем ссориться, Максимов. Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Кзицкий и потряс руку Максимову.
Но тот не выпускал его руки и пристально смотрел ему в глаза. – Ну, я пошел, – сказал Кзицкий.
– Эй, Федоров, проводи! – крикнул Максимов.
– Зачем? Я сам, – ответил Кзицкий.
– А кто же дверь за вами запрет? – спросил Максимов, все ещё не выпуская его руки.
– Какую дверь?
– Арестантской!
– Значит?… – спросил, сжав тонкие губы, Кзицкий и задохнулся от волнения.
– В арестантскую! – повторил Максимов и приказал вошедшему Федорову: – Возьми из заднего кармана у Кзицкого револьвер. Кзицкий невольно рванулся, но Максимов не выпустил его руки. Федоров вынул из потайного кармана маленький браунинг и металлическую коробочку.
Максимов выпустил руку Кзицкого и, взяв у Федорова коробочку, постучал по ней пальцем и спросил с иронией:
– Яд? Не пригодился?
Кзицкий ничего не ответил. Максимов подошел к нему вплотную и сказал:
– Если вы мне соврали о басмачах, расстрел немедленно. Без суда!
Кзицкий одно мгновение колебался.
– О том, что он в арестантской, пока никто не должен знать. Идите! – приказал Максимов.
Кзицкий, с трудом сохраняя гордый вид, вышел из кибитки. Федоров запер его в арестантской.
– Позвать ко мне Джуру! – сказал Максимов.
Через несколько минут ему сообщили, что Джура уехал на охоту. – А почему я только что слышал голос Тага? Ведь они, кажется, вместе охотятся.
– Таг сегодня остался дома.
– Странно, – сказал Максимов и, когда остался один, ещё раз повторил: – Очень странно!
Он сел возле очага и глубоко задумался.
– Ты не имеешь права дарить оружие! Кто ты такой? Простой охотник. Ты много о себе думаешь! – кричал Кзицкий. – Воображаешь, что ты герой и все можешь делать! Ты – ничто, подчиненный Козубая, и не можешь без его приказа пальцем пошевелить! Хочешь, возьму тебя к себе в помощники? – неожиданно переменив тон, сказал он удивленному Джуре. – Поедем на басмачей.
Джура ничего не ответил. Ему очень хотелось ошеломить Кзицкого сообщением, что он тоже кое-что знает. Он колебался: «Сказать или нет?»
– Может быть, ты боишься? – прищурив глаза, насмешливо спросил Кзицкий.
Джура посмотрел на него, сердито засопел и тут же решил, что ничего ему не расскажет, встретит банду сам и докажет, трус он или нет.
– Сам трус! – ответил он дерзко.
– Как ты смеешь! – рассердился Кзицкий, подходя. – Как со мной разговариваешь? Распустился! Почему для тебя особый режим? Я возьму эту винтовку. – И он направился к двери. – Эй, – крикнул Джура, вскакивая. – Куда понес? Козубай дал её мне!
Вне себя от возмущения, Джура вырвал у Кзицкого из рук винтовку.
Кзицкий вынул револьвер. Джура щелкнул затвором винтовки. В это время дверь распахнулась, и на пороге появился Максимов. – Джура, спокойно! – повелительно крикнул он, и Джура опустил винтовку. – Спрячьте револьвер, – сказал он Кзицкому. – Это черт знает что! Его давно расстрелять надо за неповиновение! Безобразие! – кричал Кзицкий по-русски, стараясь спрятать револьвер в кобуру. Руки у него дрожали. Не отвечая на его возмущенные возгласы, Максимов взял Кзицкого за руку и помог ему справиться с оружием. Кзицкий и Максимов прошли в кибитку Козубая. Максимов, пристально глядя Кзицкому в глаза, сказал:
– Передайте револьвер моему помощнику! Федоров, возьмите у Кзицкого оружие.
Кзицкий удивленно посмотрел на него.
– Исполняйте мое приказание! – обратился Максимов к Федорову. Федоров обезоружил Кзицкого и вышел за дверь. – Какая ерунда! Из-за мальчишки срамите меня перед отрядом! – нервно сказал Кзицкий, теребя бородку, и выжидательно посмотрел на Максимова.
Максимов и Кзицкий некоторое время молчали.
– Говорите! – строго сказал Максимов.
– У Джуры новая винтовка… – начал Кзицкий.
Но Максимов резко прервал его вопросом:
– Зачем вы расстреляли басмачей?
Кзицкий не отвечал. Прищурив глаза, он внимательно наблюдал, как Максимов вынул из кармана смятое письмо.
– Как вы мне объясните это послание? – стараясь говорить спокойно, спросил Максимов.
Кзицкий выпрямился:
– Что мне объяснять? Козубай не один раз получал славу из моих рук. Знал ли он до последнего момента, что я завлек банду Сарыбека в засаду?
– Ну? – нетерпеливо сказал Максимов.
– Так вспомните, что этой победой он обязан мне. – Это было давно, – сказал Максимов. – Сарыбек шел сдаваться пограничникам.
– А банда Ишанбека? Кто проник в банду и, подкупив стражу, похитил курбаши?
– Козубай говорил, что вы оказались позади, когда похищали Ишанбека.
– Ложь! Козубай меня ненавидит! А кто много раз помогал отбить контрабандный скот? – Кзицкий уже кричал, потеряв самообладание. – Почему же я, помощник Козубая, не мог расстрелять этих двух бандитов, убивших одного из лучших джигитов? А теперь я связался с Шауром и пообещал пропустить его банду через границу. В письме говорится, что все готово. А мы устроим засаду. Повторение операции с Сарыбеком, понимаете?
– Понимаю! – кивнул головой Максимов. – Где и когда басмачи перейдут границу?
– Через пять дней, в пятницу, в районе озера Кара-Куль, по северному склону горы Верблюжий Нос. Они нарвутся на мою засаду, и вы получите, помимо сведений, много английских винтовок, японских карабинов… маузеры… кольты… Не будем ссориться, Максимов. Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Кзицкий и потряс руку Максимову.
Но тот не выпускал его руки и пристально смотрел ему в глаза. – Ну, я пошел, – сказал Кзицкий.
– Эй, Федоров, проводи! – крикнул Максимов.
– Зачем? Я сам, – ответил Кзицкий.
– А кто же дверь за вами запрет? – спросил Максимов, все ещё не выпуская его руки.
– Какую дверь?
– Арестантской!
– Значит?… – спросил, сжав тонкие губы, Кзицкий и задохнулся от волнения.
– В арестантскую! – повторил Максимов и приказал вошедшему Федорову: – Возьми из заднего кармана у Кзицкого револьвер. Кзицкий невольно рванулся, но Максимов не выпустил его руки. Федоров вынул из потайного кармана маленький браунинг и металлическую коробочку.
Максимов выпустил руку Кзицкого и, взяв у Федорова коробочку, постучал по ней пальцем и спросил с иронией:
– Яд? Не пригодился?
Кзицкий ничего не ответил. Максимов подошел к нему вплотную и сказал:
– Если вы мне соврали о басмачах, расстрел немедленно. Без суда!
Кзицкий одно мгновение колебался.
– О том, что он в арестантской, пока никто не должен знать. Идите! – приказал Максимов.
Кзицкий, с трудом сохраняя гордый вид, вышел из кибитки. Федоров запер его в арестантской.
– Позвать ко мне Джуру! – сказал Максимов.
Через несколько минут ему сообщили, что Джура уехал на охоту. – А почему я только что слышал голос Тага? Ведь они, кажется, вместе охотятся.
– Таг сегодня остался дома.
– Странно, – сказал Максимов и, когда остался один, ещё раз повторил: – Очень странно!
Он сел возле очага и глубоко задумался.
X
Ночь была темная. Низко висели тучи. С вечера шел снег, но к утру перестал, и облака окутали горы, опустившись на Маркан-Су. У перевала Кизил-Арт, на склоне горы, меж камней спал засыпанный снегом Джура. Рядом с ним лежал Тэке. Немного дальше, понурив голову, стоял покрытый теплым ватником белый жеребец, которого дал Джуре Садык. Пустыня спала; только издалека, с востока, доносился волчий вой. Рассветало, но туман ещё не поднялся. Вдруг Тэке насторожился, потом вскочил, подбежал к Джуре и молча ткнул его мордой. Джура проснулся и быстро оделся. Он всегда спал голый, завернувшись в меховой чапан.
Разостлав чапан, он лег на него, положил возле себя патроны и просунул винтовку в щель между камнями.
Джура находился на холме, огражденном со всех сторон обломками скал. С севера его защищал крутой склон большой скалы, а на восток, на юг и на запад расстилалась пустыня смерчей – Маркан-Су.
Подул ветерок, туман рассеялся.
С запада нестройной гурьбой ехало несколько вооруженных всадников. Они стегали коней нагайками, но кони устали и, немного пробежав, шли шагом.
Джура, скрытый обломками скал, очевидно, был им не виден. Джура, прижавшись к скале, внимательно всматривался в приближавшихся. Вдруг он заметил знакомую фигуру курбаши Юсуфа, ехавшего в середине. Джура тщательно прицелился, но один из всадников случайно загородил от него Юсуфа. Джура, не опуская винтовки, терпеливо ждал. Охваченный охотничьим азартом, Джура не думал об опасности, которая угрожала ему. Все предостережения Козубая были забыты. Его оскорбил Кзицкий, назвав трусом. Нет, он докажет всем, на что способен охотник!
Раздался выстрел. Юсуф как сноп повалился на землю. – Это измена! – крикнул кто-то в толпе ошеломленных басмачей. Они спешились и, присев за камнями, старались выяснить число неприятеля. Джура был скрыт скалами. Пули, направленные в его сторону, с визгом отскакивали от камней, не причиняя ему вреда. Сам он стрелял не переставая. Трое верховых пытались поднять тело курбаши на лошадь, один из них упал. Джура удовлетворенно улыбнулся и вновь прицелился, стараясь бить наверняка. Второй басмач, пытавшийся поднять тело Юсуфа, очевидно раненный, упал на колени, а третий, бросив тело курбаши, пытался вскочить на коня. Вначале басмачи решили, что нарвались на большую засаду, и растерялись. Убедившись, что на холме сидит только один стрелок, они стали перебегать от камня к камню, окружая его. Джура натравил на басмачей Тэке. Пес, возбужденный выстрелами, помчался вниз. Он вскочил на спину одного из басмачей, который прятался в камнях. Басмач, в шею которого мертвой хваткой вцепился Тэке, в ужасе выбежал из-за камня, подставляя себя под пули Джуры.
Басмачи не могли отступить, не рискуя жизнью, и залегли. Пули Джуры их не доставали, до темноты было далеко, а на перестрелку могли прискакать пограничники.
Вот тогда-то и были посланы в обход три головореза. Они заползли с тыла, пробираясь по обрыву, который Джура считал своей верной защитой с севера. Повернув голову набок, они внимательно следили за каждым движением Джуры.
Стоило Джуре заметить басмачей на открытом отвесном склоне, он бы немедленно перестрелял их. Но Джура увлекся. Он не оглядывался назад, откуда ему грозила опасность. Тэке метался среди камней.
Доставая патроны, Джура резко протягивал руку назад, и все три басмача замирали на месте, прижимаясь к скале. Как-то протянув руку, Джура не нащупал патронов и резко повернулся. Решив, что Джура их заметил, один из басмачей рванулся к близкому выступу, чтобы спрятаться за его зубцом, но сорвался и упал вниз, на камни. В пылу боя Джура и этого не заметил. Захватив горсть патронов, он поспешно заряжал винтовку.
Издали доносился злобный лай Тэке: он заметил басмача в лощине.
Красный, злой, торжествующий, поднялся Джура из-за камней. И в это время сзади о камень ударилась пуля и, отскочив, щелкнула Джуру по голове. Он выронил винтовку и упал на спину. Очнувшись, Джура увидел, что он привязан к скачущей лошади. «Эх, – подумал Джура, – зачем я не сказал о басмачах Козубаю, зачем не сказал Мусе, не позвал их в Маркан-Су? Где мой друг Тэке?» И он стал оглядываться вправо и влево, но Тэке нигде не было видно.
Разостлав чапан, он лег на него, положил возле себя патроны и просунул винтовку в щель между камнями.
Джура находился на холме, огражденном со всех сторон обломками скал. С севера его защищал крутой склон большой скалы, а на восток, на юг и на запад расстилалась пустыня смерчей – Маркан-Су.
Подул ветерок, туман рассеялся.
С запада нестройной гурьбой ехало несколько вооруженных всадников. Они стегали коней нагайками, но кони устали и, немного пробежав, шли шагом.
Джура, скрытый обломками скал, очевидно, был им не виден. Джура, прижавшись к скале, внимательно всматривался в приближавшихся. Вдруг он заметил знакомую фигуру курбаши Юсуфа, ехавшего в середине. Джура тщательно прицелился, но один из всадников случайно загородил от него Юсуфа. Джура, не опуская винтовки, терпеливо ждал. Охваченный охотничьим азартом, Джура не думал об опасности, которая угрожала ему. Все предостережения Козубая были забыты. Его оскорбил Кзицкий, назвав трусом. Нет, он докажет всем, на что способен охотник!
Раздался выстрел. Юсуф как сноп повалился на землю. – Это измена! – крикнул кто-то в толпе ошеломленных басмачей. Они спешились и, присев за камнями, старались выяснить число неприятеля. Джура был скрыт скалами. Пули, направленные в его сторону, с визгом отскакивали от камней, не причиняя ему вреда. Сам он стрелял не переставая. Трое верховых пытались поднять тело курбаши на лошадь, один из них упал. Джура удовлетворенно улыбнулся и вновь прицелился, стараясь бить наверняка. Второй басмач, пытавшийся поднять тело Юсуфа, очевидно раненный, упал на колени, а третий, бросив тело курбаши, пытался вскочить на коня. Вначале басмачи решили, что нарвались на большую засаду, и растерялись. Убедившись, что на холме сидит только один стрелок, они стали перебегать от камня к камню, окружая его. Джура натравил на басмачей Тэке. Пес, возбужденный выстрелами, помчался вниз. Он вскочил на спину одного из басмачей, который прятался в камнях. Басмач, в шею которого мертвой хваткой вцепился Тэке, в ужасе выбежал из-за камня, подставляя себя под пули Джуры.
Басмачи не могли отступить, не рискуя жизнью, и залегли. Пули Джуры их не доставали, до темноты было далеко, а на перестрелку могли прискакать пограничники.
Вот тогда-то и были посланы в обход три головореза. Они заползли с тыла, пробираясь по обрыву, который Джура считал своей верной защитой с севера. Повернув голову набок, они внимательно следили за каждым движением Джуры.
Стоило Джуре заметить басмачей на открытом отвесном склоне, он бы немедленно перестрелял их. Но Джура увлекся. Он не оглядывался назад, откуда ему грозила опасность. Тэке метался среди камней.
Доставая патроны, Джура резко протягивал руку назад, и все три басмача замирали на месте, прижимаясь к скале. Как-то протянув руку, Джура не нащупал патронов и резко повернулся. Решив, что Джура их заметил, один из басмачей рванулся к близкому выступу, чтобы спрятаться за его зубцом, но сорвался и упал вниз, на камни. В пылу боя Джура и этого не заметил. Захватив горсть патронов, он поспешно заряжал винтовку.
Издали доносился злобный лай Тэке: он заметил басмача в лощине.
Красный, злой, торжествующий, поднялся Джура из-за камней. И в это время сзади о камень ударилась пуля и, отскочив, щелкнула Джуру по голове. Он выронил винтовку и упал на спину. Очнувшись, Джура увидел, что он привязан к скачущей лошади. «Эх, – подумал Джура, – зачем я не сказал о басмачах Козубаю, зачем не сказал Мусе, не позвал их в Маркан-Су? Где мой друг Тэке?» И он стал оглядываться вправо и влево, но Тэке нигде не было видно.