Страница:
– Мы всегда рады тебе, – ответило ему несколько голосов. – Мы должны поблагодарить тебя за освобождение. Басмачи уничтожили много наших людей. Ты со своим отрядом опять вернул нас к свободной жизни.
Максимов рассказал присутствующим то, что сообщил ему вестовой. Сельсовет зашумел, как встревоженный улей. Максимов немедленно отдал бойцам приказание разыскать старика. Обыскали все вокруг.
Кучак мирно дремал в кустах. Он ничего не знал о происшествии, взволновавшем весь Горный кишлак. Внезапный шорох заставил Кучака открыть глаза. Перед ним стояла сгорбленная старуха. Ее лицо покрывала паранджа. Кучак обратился к ней с каким– то вопросом. Старуха, не отвечая, быстро побежала от него. Как он ни спешил, догнать её оказалось невозможным. Наконец, запыхавшись, он остановился и решил вернуться в Горный кишлак. Вдруг под кустом он увидел какой-то странный предмет. Нагнувшись, Кучак обнаружил заплатанную паранджу и женские ичиги. Он отнес найденное Максимову.
– Я так и знал, – задумчиво проговорил начальник. Раздосадованный тем, что его провели, он приказал вылить принесенный стариком кумыс. После этого случая Максимов запретил бойцам есть и пить что-нибудь на стороне.
В тот же день Максимов велел позвать Кучака. – Поедешь с нами в крепость выручать Джуру?
– Конечно! – ответил Кучак. – Мы разгоним всех басмачей и быстро освободим наших.
– Нет, – ответил Максимов, – это будет не так просто. Отвлекать части Красной Армии, преследующие басмачей Ибрагим-бека в горах и долинах Памира, мы не будем.
– Конечно, не будем, – решительно заявил Кучак. – Мы сами своим небольшим отрядом не освободим осажденную крепость, – задумчиво сказал Максимов. – Если все идет так, как написано в фирмане, то там собралось много басмачей, и нашему взводу предстоит потрудиться. Ты, Кучак, должен заменить много бойцов!
– Я? – изумился Кучак.
– Ты и Рахим. Эй, Рахим!
Рахим, спавший в углу, мгновенно проснулся и подошел к начальнику.
– Я говорю, – продолжал Максимов, – что тебе и Кучаку надо будет сейчас же скакать напрямик к крепости. У ледника оставить лошадей и перевалить ледник пешком. Там вы присоединитесь к басмачам Тагая.
– Опять к басмачам? – горестно воскликнул Кучак. – Опять к басмачам! Тагай и Кзицкий делают все, чтобы рабы навсегда остались рабами, а вы будете добиваться другого – навсегда превратить рабов в свободных людей. Как ты думаешь, Рахим, годится Кучак тебе в помощники?
Юноша бросил веселый взгляд на приунывшего Кучака и обнял его за плечи:
– Мне у него учиться надо! Стоит Кучаку захотеть, и он перессорит лучших друзей и вселит недоверие в самых правоверных. Если только Кучак захочет взять меня своим помощником, я буду горд.
– Я уверен, – сказал Максимов, – что ты, Кучак, станешь прославленным батыром слова!
Кучак сразу оживился:
– Пусть мое слово будет как судный меч над головой Тагая. Джура – тот скала-человек, а я буду действовать, как друг Манаса – Кадыр, что весь мир мог увлечь речью, и как знаменитый хитрец Дорбон, и как прорицатель Черный Толок.
– Но где бы вы ни встретили имама Балбака, – сказал Максимов, – человека со стеклянным глазом в правой глазнице, поймайте его. Этот человек опаснее ста тысяч басмачей.
ЖЕНЩИНЫ С ГОР
I
II
III
Максимов рассказал присутствующим то, что сообщил ему вестовой. Сельсовет зашумел, как встревоженный улей. Максимов немедленно отдал бойцам приказание разыскать старика. Обыскали все вокруг.
Кучак мирно дремал в кустах. Он ничего не знал о происшествии, взволновавшем весь Горный кишлак. Внезапный шорох заставил Кучака открыть глаза. Перед ним стояла сгорбленная старуха. Ее лицо покрывала паранджа. Кучак обратился к ней с каким– то вопросом. Старуха, не отвечая, быстро побежала от него. Как он ни спешил, догнать её оказалось невозможным. Наконец, запыхавшись, он остановился и решил вернуться в Горный кишлак. Вдруг под кустом он увидел какой-то странный предмет. Нагнувшись, Кучак обнаружил заплатанную паранджу и женские ичиги. Он отнес найденное Максимову.
– Я так и знал, – задумчиво проговорил начальник. Раздосадованный тем, что его провели, он приказал вылить принесенный стариком кумыс. После этого случая Максимов запретил бойцам есть и пить что-нибудь на стороне.
В тот же день Максимов велел позвать Кучака. – Поедешь с нами в крепость выручать Джуру?
– Конечно! – ответил Кучак. – Мы разгоним всех басмачей и быстро освободим наших.
– Нет, – ответил Максимов, – это будет не так просто. Отвлекать части Красной Армии, преследующие басмачей Ибрагим-бека в горах и долинах Памира, мы не будем.
– Конечно, не будем, – решительно заявил Кучак. – Мы сами своим небольшим отрядом не освободим осажденную крепость, – задумчиво сказал Максимов. – Если все идет так, как написано в фирмане, то там собралось много басмачей, и нашему взводу предстоит потрудиться. Ты, Кучак, должен заменить много бойцов!
– Я? – изумился Кучак.
– Ты и Рахим. Эй, Рахим!
Рахим, спавший в углу, мгновенно проснулся и подошел к начальнику.
– Я говорю, – продолжал Максимов, – что тебе и Кучаку надо будет сейчас же скакать напрямик к крепости. У ледника оставить лошадей и перевалить ледник пешком. Там вы присоединитесь к басмачам Тагая.
– Опять к басмачам? – горестно воскликнул Кучак. – Опять к басмачам! Тагай и Кзицкий делают все, чтобы рабы навсегда остались рабами, а вы будете добиваться другого – навсегда превратить рабов в свободных людей. Как ты думаешь, Рахим, годится Кучак тебе в помощники?
Юноша бросил веселый взгляд на приунывшего Кучака и обнял его за плечи:
– Мне у него учиться надо! Стоит Кучаку захотеть, и он перессорит лучших друзей и вселит недоверие в самых правоверных. Если только Кучак захочет взять меня своим помощником, я буду горд.
– Я уверен, – сказал Максимов, – что ты, Кучак, станешь прославленным батыром слова!
Кучак сразу оживился:
– Пусть мое слово будет как судный меч над головой Тагая. Джура – тот скала-человек, а я буду действовать, как друг Манаса – Кадыр, что весь мир мог увлечь речью, и как знаменитый хитрец Дорбон, и как прорицатель Черный Толок.
– Но где бы вы ни встретили имама Балбака, – сказал Максимов, – человека со стеклянным глазом в правой глазнице, поймайте его. Этот человек опаснее ста тысяч басмачей.
ЖЕНЩИНЫ С ГОР
I
Все так же высились суровые горы вокруг кишлака Мин-Архар. Все так же теснились убогие кибитки на краю сая. И снова, как в позапрошлом году, яростный лай собак всполошил население кишлака. В вечерней мгле раздались радостные голоса: – Это они!
– Наконец-то!
– Всего привезут: и муки и тканей…
– И сахару.
Стая огромных свирепых волкодавов во главе с Одноглазым умчалась в северную сторону, и вскоре громкий лай известил, что собаки напали на незнакомцев.
Жители с радостными криками побежали навстречу. Впереди раздались выстрелы; донесся жалобный визг собаки. – Это не они, это другие! – сказала старуха дрожащим голосом. – Вы ослепли, что стреляете в охотничьих собак! – сердито закричала в темноту молодая женщина.
Всадники подъехали. Их было пять человек. У каждого в руках была винтовка.
– Смотри, – сказал удивленно рыжебородый всадник, ехавший впереди, – одни бабы! А где ваши петухи?
– Сами справляемся. Нет мужчин, – ответила старуха Айше. – Новый киператиф приехал, – шепотом сказала одна из женщин, показывая на трех лошадей, навьюченных курджумами. – Эй, Рыжебородый! Вы из Дараут-Кургана? – спросила молодая женщина.
– А тебе что? – грубо спросил один из всадников. – Очень любопытная! – добавил другой.
– Товары привезли? – снова спросила женщина. – Ага, привезли, – ответил Рыжебородый.
– Заходите, – сказала женщина, приглашая в кибитку. Всадники спешились, привязали лошадей, вошли и сели у костра. Гостям подали чай. Женщины разложили перед приехавшими множество сурковых шкурок. Гости изумленно переглянулись, молча ожидая, что последует за этим. Из другой кибитки женщины принесли несколько волчьих шкур и наконец торжественно положили перед приезжими три шкуры барса. Старуха ждала похвал: шкуры были превосходные. Молчание продолжалось. Айше недовольно пробормотала, что товар плохо выглядит при слабом огне, и прибавила в костер полыни. Огонь ярко осветил стены кибитки.
– На стене винтовки! – испуганно сказал Рыжебородый и быстро встал. – Ты врала нам! – закричал он молодой женщине. – Где ваши мужчины и почему они прячутся? Обыскать!
Его спутники выбежали из кибитки, захватив свои винтовки. – В нашем кишлаке мужчин нет, – ответила Зейнеб Рыжебородому. – А оружие чье?
– Мы сами из него стреляем кииков и архаров. В капканы ловим сурков, лисиц, волков. Курганский киператиф дал нам за шкуры эти четыре охотничьих ружья, патроны дал, и порох, и дробь. Ты должен знать! – удивленно ответила женщина.
– Ты не врешь, женщина? Как тебя зовут?
Рыжебородый осмотрел оружие и, убедившись, что это охотничьи ружья, переделанные из старых винтовок, успокоился. – Мое имя Зейнеб, а это старуха Айше, а это Биби, моя главная помощница, а это ещё наши женщины. Мужчин у нас нет. А ты? Ты разве не киператиф из Кургана?
– Я киператиф из Кургана? – изумленно спросил Рыжебородый. – _? Где твои глаза, красавица? Разве красные могут носить такие сапоги? – И, отставив ногу, он показал Зейнеб новые сапоги на высоких каблуках.
– А товары? Разве вы не привезли товары, чтобы менять их на шкурки?
– Ага, так вот почему вы их разложили! Нет, мы не торговцы. Мы воюем с большевиками. Мы идем к одному курбаши. – К Тагаю? – быстро спросила Зейнеб.
Рыжебородый помолчал, а потом сказал:
– Да, мы идем к Тагаю. Но откуда ты это знаешь, женщина? Разве посланный великого Балбака уже заходил в ваш кишлак? Спутники Рыжебородого вернулись к костру, сказав, что кибитки пусты, никого больше нет. Рыжебородый развеселился. – Ну, красавица, – он игриво ткнул Зейнеб пальцем, – шкур нам не надо, а товаров у нас много! По дороге мы нагнали двух жирных баранов. «Куда, спрашиваем, едете?» – «В кишлак Мин-Архар, говорят, товары охотничьей артели везем». Ну, мы этих жирных баранов… – Тут Рыжебородый провел пальцем по горлу, высунул язык и закатил глаза. – Чудаки! «Мы, говорят, бедным дехканам помогаем, мы без оружия». Плевать! Знаю их: сегодня он киператиф, а завтра пограничник! Хорошую добычу взяли. А шкур мы не покупаем, нет. Вот ваши шкуры, красотки, купим. Наши товары – ваша любовь! Хоп? – И он заскрипел сапогом.
Басмачи захохотали. Биби и Айше побежали к двери, другие женщины бросились за ними. Один из басмачей загородил дверь. – А ты чего, старуха, гремишь костями? Тебя-то мы не тронем, клянусь моей рыжей бородой! – с хохотом крикнул Рыжебородый. Басмачи, смеясь, обступили женщин. Биби сверкнула глазами и опустила руку за пояс, где торчала рукоятка ножа. Женщины смотрели на Зейнеб, ожидая приказаний. Зейнеб не двинулась с места. Она много пережила у Тагая и ничего не боялась.
– Садитесь. Что вскочили? Разве гости так ведут себя? – сказала она, улыбаясь. – Мы напоим вас, дорогие гости, айраном, а потом повеселимся.
Она быстро прошла в темный угол и принесла к костру бурдюк с айраном.
– Пейте на здоровье! – сказала она, поднося Рыжебородому большую деревянную пиалу, наполненную до краев. – Что-то горчит айран, – сказал Рыжебородый. – Это так кажется, – ответила Зейнеб, наливая другому. – Танцуй, Биби, танцуй! Да возьми же бубен, Айше! – И Зейнеб подмигнула.
Старуха взяла бубен, ударила костлявыми пальцами. Биби пустилась в пляс. Остальные женщины испуганно жались друг к другу у костра.
– Устал я сегодня, спать хочу, хозяйки! – сказал Рыжебородый, облокотившись на свой курджум.
Бубен тихо гудел. Костер догорал, и в наступающей темноте раздался храп.
– Эй, каратегинец, сторожить будешь! – пробормотал Рыжебородый, силясь говорить внятно.
Прошла минута… Было тихо. Гости спали. Женщины, сидевшие у костра, быстро пошли к двери, переступая через спящих басмачей. – Куда вы? Назад! – громким шепотом позвала их Зейнеб. – Я всыпала им в айран сонный порошок. Мне его давно, ещё в кишлаке, дала старая Курляуш… Они спят крепко. Берите винтовки, берите курджумы. Мы возьмем себе лошадей, а их свяжем и оттащим за кишлак. Пусть знают, как резать киператиф, басмачи проклятые! Как Зейнеб сказала, так и сделали.
Басмачи, проснувшись, не могли понять, что с ними. Голова болела, тошнило, томила жажда… Солнце жгло. Связанные по рукам и ногам, они лежали у реки, на самом краю обрыва; неверное движение могло стоить им жизни.
Ни оружия, ни лошадей, ни товаров. Халаты и те сняли. – Это красные чертовки, их сразу надо было убить! – злобно ворчал привязанный к камню Рыжебородый. – Они у меня сняли сапоги! – Хорошо еще, что эти пери оставили нам жизнь, – тихо сказал каратегинец. – Что же теперь делать?
– Живы остались – и радуйся! – ответил Рыжебородый. – Не сейчас, так вечером, не ночью, так завтра, не завтра, так послезавтра нас найдут и освободят. Горы кишат людьми. Мы сами разве пошли бы сюда, если бы не зов имама? Нет! Грабили бы в Каратегине. А красных чертовок я разыщу, и страшна будет моя месть!… Напиться бы!… – Рыжебородый облизал сухие, потрескавшиеся губы.
– Ты виноват! Ты старший и должен был знать. Из-за тебя мы, как сурки, попали в капкан! – шептал каратегинец. – Лучше домой. Я ещё не басмач, я никого не убил.
– Ты собираешься домой, как будто это от тебя зависит! Тебе, я вижу, хочется, чтобы твою семью вырезали. Попробуй убеги! С большим трудом освободившись от веревок, басмачи с бранью прошли вниз по течению горной речки.
Тем временем женщины были уже далеко. Они ехали к летней стоянке на лошадях, захваченных у басмачей. Через плечо у каждой висело охотничье ружье, а в руках они держали винтовки. Биби, ни на минуту не смолкая, болтала, передразнивая басмачей. Все смеялись.
Старуха Айше, на ногах которой были сапоги Рыжебородого, весело сказала:
– Легко же мы получили оружие, лошадей и товары! Теперь мы продадим шкуры и опять заработаем.
– Нет, – ответила Зейнеб, – мы – советские люди. Когда басмачей перестреляют, я сама отвезу шкуры в Дараут-Курган и не возьму денег.
– Делай как знаешь, ты у нас джигит, – со вздохом сказала Айше и добавила: – Конечно, ты лучше нас понимаешь, Зейнеб. А я бы все-таки продала шкуры.
– Наконец-то!
– Всего привезут: и муки и тканей…
– И сахару.
Стая огромных свирепых волкодавов во главе с Одноглазым умчалась в северную сторону, и вскоре громкий лай известил, что собаки напали на незнакомцев.
Жители с радостными криками побежали навстречу. Впереди раздались выстрелы; донесся жалобный визг собаки. – Это не они, это другие! – сказала старуха дрожащим голосом. – Вы ослепли, что стреляете в охотничьих собак! – сердито закричала в темноту молодая женщина.
Всадники подъехали. Их было пять человек. У каждого в руках была винтовка.
– Смотри, – сказал удивленно рыжебородый всадник, ехавший впереди, – одни бабы! А где ваши петухи?
– Сами справляемся. Нет мужчин, – ответила старуха Айше. – Новый киператиф приехал, – шепотом сказала одна из женщин, показывая на трех лошадей, навьюченных курджумами. – Эй, Рыжебородый! Вы из Дараут-Кургана? – спросила молодая женщина.
– А тебе что? – грубо спросил один из всадников. – Очень любопытная! – добавил другой.
– Товары привезли? – снова спросила женщина. – Ага, привезли, – ответил Рыжебородый.
– Заходите, – сказала женщина, приглашая в кибитку. Всадники спешились, привязали лошадей, вошли и сели у костра. Гостям подали чай. Женщины разложили перед приехавшими множество сурковых шкурок. Гости изумленно переглянулись, молча ожидая, что последует за этим. Из другой кибитки женщины принесли несколько волчьих шкур и наконец торжественно положили перед приезжими три шкуры барса. Старуха ждала похвал: шкуры были превосходные. Молчание продолжалось. Айше недовольно пробормотала, что товар плохо выглядит при слабом огне, и прибавила в костер полыни. Огонь ярко осветил стены кибитки.
– На стене винтовки! – испуганно сказал Рыжебородый и быстро встал. – Ты врала нам! – закричал он молодой женщине. – Где ваши мужчины и почему они прячутся? Обыскать!
Его спутники выбежали из кибитки, захватив свои винтовки. – В нашем кишлаке мужчин нет, – ответила Зейнеб Рыжебородому. – А оружие чье?
– Мы сами из него стреляем кииков и архаров. В капканы ловим сурков, лисиц, волков. Курганский киператиф дал нам за шкуры эти четыре охотничьих ружья, патроны дал, и порох, и дробь. Ты должен знать! – удивленно ответила женщина.
– Ты не врешь, женщина? Как тебя зовут?
Рыжебородый осмотрел оружие и, убедившись, что это охотничьи ружья, переделанные из старых винтовок, успокоился. – Мое имя Зейнеб, а это старуха Айше, а это Биби, моя главная помощница, а это ещё наши женщины. Мужчин у нас нет. А ты? Ты разве не киператиф из Кургана?
– Я киператиф из Кургана? – изумленно спросил Рыжебородый. – _? Где твои глаза, красавица? Разве красные могут носить такие сапоги? – И, отставив ногу, он показал Зейнеб новые сапоги на высоких каблуках.
– А товары? Разве вы не привезли товары, чтобы менять их на шкурки?
– Ага, так вот почему вы их разложили! Нет, мы не торговцы. Мы воюем с большевиками. Мы идем к одному курбаши. – К Тагаю? – быстро спросила Зейнеб.
Рыжебородый помолчал, а потом сказал:
– Да, мы идем к Тагаю. Но откуда ты это знаешь, женщина? Разве посланный великого Балбака уже заходил в ваш кишлак? Спутники Рыжебородого вернулись к костру, сказав, что кибитки пусты, никого больше нет. Рыжебородый развеселился. – Ну, красавица, – он игриво ткнул Зейнеб пальцем, – шкур нам не надо, а товаров у нас много! По дороге мы нагнали двух жирных баранов. «Куда, спрашиваем, едете?» – «В кишлак Мин-Архар, говорят, товары охотничьей артели везем». Ну, мы этих жирных баранов… – Тут Рыжебородый провел пальцем по горлу, высунул язык и закатил глаза. – Чудаки! «Мы, говорят, бедным дехканам помогаем, мы без оружия». Плевать! Знаю их: сегодня он киператиф, а завтра пограничник! Хорошую добычу взяли. А шкур мы не покупаем, нет. Вот ваши шкуры, красотки, купим. Наши товары – ваша любовь! Хоп? – И он заскрипел сапогом.
Басмачи захохотали. Биби и Айше побежали к двери, другие женщины бросились за ними. Один из басмачей загородил дверь. – А ты чего, старуха, гремишь костями? Тебя-то мы не тронем, клянусь моей рыжей бородой! – с хохотом крикнул Рыжебородый. Басмачи, смеясь, обступили женщин. Биби сверкнула глазами и опустила руку за пояс, где торчала рукоятка ножа. Женщины смотрели на Зейнеб, ожидая приказаний. Зейнеб не двинулась с места. Она много пережила у Тагая и ничего не боялась.
– Садитесь. Что вскочили? Разве гости так ведут себя? – сказала она, улыбаясь. – Мы напоим вас, дорогие гости, айраном, а потом повеселимся.
Она быстро прошла в темный угол и принесла к костру бурдюк с айраном.
– Пейте на здоровье! – сказала она, поднося Рыжебородому большую деревянную пиалу, наполненную до краев. – Что-то горчит айран, – сказал Рыжебородый. – Это так кажется, – ответила Зейнеб, наливая другому. – Танцуй, Биби, танцуй! Да возьми же бубен, Айше! – И Зейнеб подмигнула.
Старуха взяла бубен, ударила костлявыми пальцами. Биби пустилась в пляс. Остальные женщины испуганно жались друг к другу у костра.
– Устал я сегодня, спать хочу, хозяйки! – сказал Рыжебородый, облокотившись на свой курджум.
Бубен тихо гудел. Костер догорал, и в наступающей темноте раздался храп.
– Эй, каратегинец, сторожить будешь! – пробормотал Рыжебородый, силясь говорить внятно.
Прошла минута… Было тихо. Гости спали. Женщины, сидевшие у костра, быстро пошли к двери, переступая через спящих басмачей. – Куда вы? Назад! – громким шепотом позвала их Зейнеб. – Я всыпала им в айран сонный порошок. Мне его давно, ещё в кишлаке, дала старая Курляуш… Они спят крепко. Берите винтовки, берите курджумы. Мы возьмем себе лошадей, а их свяжем и оттащим за кишлак. Пусть знают, как резать киператиф, басмачи проклятые! Как Зейнеб сказала, так и сделали.
Басмачи, проснувшись, не могли понять, что с ними. Голова болела, тошнило, томила жажда… Солнце жгло. Связанные по рукам и ногам, они лежали у реки, на самом краю обрыва; неверное движение могло стоить им жизни.
Ни оружия, ни лошадей, ни товаров. Халаты и те сняли. – Это красные чертовки, их сразу надо было убить! – злобно ворчал привязанный к камню Рыжебородый. – Они у меня сняли сапоги! – Хорошо еще, что эти пери оставили нам жизнь, – тихо сказал каратегинец. – Что же теперь делать?
– Живы остались – и радуйся! – ответил Рыжебородый. – Не сейчас, так вечером, не ночью, так завтра, не завтра, так послезавтра нас найдут и освободят. Горы кишат людьми. Мы сами разве пошли бы сюда, если бы не зов имама? Нет! Грабили бы в Каратегине. А красных чертовок я разыщу, и страшна будет моя месть!… Напиться бы!… – Рыжебородый облизал сухие, потрескавшиеся губы.
– Ты виноват! Ты старший и должен был знать. Из-за тебя мы, как сурки, попали в капкан! – шептал каратегинец. – Лучше домой. Я ещё не басмач, я никого не убил.
– Ты собираешься домой, как будто это от тебя зависит! Тебе, я вижу, хочется, чтобы твою семью вырезали. Попробуй убеги! С большим трудом освободившись от веревок, басмачи с бранью прошли вниз по течению горной речки.
Тем временем женщины были уже далеко. Они ехали к летней стоянке на лошадях, захваченных у басмачей. Через плечо у каждой висело охотничье ружье, а в руках они держали винтовки. Биби, ни на минуту не смолкая, болтала, передразнивая басмачей. Все смеялись.
Старуха Айше, на ногах которой были сапоги Рыжебородого, весело сказала:
– Легко же мы получили оружие, лошадей и товары! Теперь мы продадим шкуры и опять заработаем.
– Нет, – ответила Зейнеб, – мы – советские люди. Когда басмачей перестреляют, я сама отвезу шкуры в Дараут-Курган и не возьму денег.
– Делай как знаешь, ты у нас джигит, – со вздохом сказала Айше и добавила: – Конечно, ты лучше нас понимаешь, Зейнеб. А я бы все-таки продала шкуры.
II
Голые скалы громоздились со всех сторон. Вокруг высились склоны угрюмых гор, покрытые камнями, галькой, лишайниками. Кое– где по уступам зеленели небольшие лужайки. Никто не сказал бы, что за одной из таких безрадостных гор зеленеет роща, растут цветы. Здесь, на берегу горячих ключей, приютились летние юрты кишлака Мин-Архар.
Меньше всего ожидал увидеть цветущую долину, скот и людей поднявшийся на вершину горы путник. Он в изнеможении опустился на камень. Он был уже немолод и сильно устал. Его платье было изорвано, ноги обмотаны лохмотьями. Ввалившиеся глаза и впалые щеки говорили о крайнем истощении. Колени дрожали от изнурительного пути.
Неизвестно, сколько времени он просидел бы в полузабытьи, если бы на него не бросился большой одноглазый пес. Путник громко крикнул: боль от клыков пса, вонзившихся в ногу, была нестерпимой.
Крик разнесся далеко по ущелью. Прежде чем путник понял, в чем дело, свора черных собак окружила его, преградив путь. Человек завертелся на одном месте, размахивая зажатым в руке камнем. Резкий окрик заставил его присесть. Собаки, повинуясь приказу, неохотно отошли назад.
– Положи оружие! – раздался из-за камня громкий голос. Путник послушно положил нож на землю, потом размотал длинный матерчатый пояс, обвивавший его талию, вынул замотанный в тряпки револьвер и положил рядом с ножом.
– Иди вниз, – сказал ему кто-то, прятавшийся за камнем. – И если ты попытаешься бежать, то получишь пулю в спину. – Иду, иду! – с готовностью ответил путник и, задыхаясь от волнения, пошел вниз, к юртам.
Споткнувшись, он нечаянно оглянулся и увидел, что за ним идет женщина с винтовкой в руках.
Путник остановился: ему казалось, что голос, который отдавал приказания, принадлежал юноше. Резкий окрик и щелканье затвора заставили его быстро спуститься вниз.
Там его ждали вооруженные женщины.
Еще больше удивился он, когда увидел, что к нему подошла молодая женщина с винтовкой за спиной и револьвером за поясом. В руке она держала камчу.
Пойманный кивнул головой и хлопнул женщину по плечу. В тот же миг его оглушил удар нагайкой.
– Басмач? – резко спросила его женщина.
– Басмач. – Путник утвердительно кивнул головой и, покачнувшись, упал без сознания: неожиданный сильный удар камчой лишил его последних сил.
Через два часа он опять стоял перед Зейнеб. На этот раз он понял, что шуточками ему не удастся облегчить свою судьбу, и уже не пробовал заигрывать.
– Ты разведчик басмачей, и, если ты сам не расскажешь нам о том, кто послал тебя и зачем, мы все равно вырвем у тебя правду. Говори, все говори! – приказала Зейнеб пленнику. – Я не разведчик, я не басмач, – испуганно сказал путник. – Говори правду! Ты только что назвался басмачом. Откуда это? – И Зейнеб кивнула на оружие, лежавшее возле нее. – Я был басмач, теперь я не басмач, потому что бежал от Тагая. И пусть будет проклят тот час, когда пир послал меня воевать!
– Говори, все говори!
– Я Мамай, сын Дурумбая из рода Кипчак. Я бедняк. Меня осчастливил мой пир – Давлет-бай: дал сто пятьдесят овец, чтобы я стерег их, кормил, поил, стриг, выхаживал их, а за это он разрешил мне брать половину удоя.
– Ты разбогател? – спросила Зейнеб.
– Нет, нет, слушай. Прошлый год был плохой год. Многих овец задрали волки. Весной были такие морозы, что много ягнят и овец подохло. Я жил в юрте со своей больной женой. Я набрал полную юрту ягнят, чтобы спасти их от холода, а ягнята всё дохли. Места в юрте не хватило, я выгнал мою больную жену. Мы спали под открытым небом. Кошмами я прикрывал больных овец. Целые ночи сидели мы с женой у костра, грелись. Морозы стояли лютые, мы не спали ночами. Но это не все. Однажды буран разогнал овец. Я собирал их по горам, подошел к юрте, вижу – жена замерзла. Осенью приехал пир и говорит: «Ты мне должен сорок три овцы, отработай или заплати деньгами». Откуда я возьму деньги? Пошел в кишлак просить. К одному, к другому – все бедняки. А пошел к баям – говорят: «Деньги дадим, через год принесешь в два раза больше». Я бедный пастух. Откуда возьму? В этом году стало лучше. Овцы были здоровы. У многих было по два ягненка, а иногда и три. Я говорю пиру: «Теперь овец как раз сколько надо. Я тебе больше не должен!» Он отвечает: «Двойни от пророка! А я сделаю тебе доброе дело: иди в отряд к Тагаю. Исмаилиты получили фирман Ага-хана – подняться на большевиков. Много получишь, мне долг отдашь». Пошел я к другу, он говорит: «Баи воюют, для себя стараются. А ты при чем? Ты бедняк, идем лучше вместе против баев, за Советскую власть. Вместе будем отстаивать свое счастье, баев прогоним». Вдруг приезжает знакомый человек, говорит: «Басмачи взяли красную крепость, делят добро. Горный кишлак взяли, скоро Памир возьмут. Исмаилиты должны быть там… Так приказал Ага-хан».
– И ты поехал? – насмешливо спросила Зейнеб. – В ту же ночь Давлет-бай послал меня служить Тагаю. Коня дал, карамультук дал. Приехал, смотрю – народу много собралось, а в крепости джигиты сидят и в нас стреляют. Своих однокишлачников не вижу. Думал – народу много, поэтому сразу не найду своих. А потом, когда курбаши Казиски начал списки писать, басмачей на сотни делить, а в каждой сотне человек двадцать – двадцать пять, я смотрю: из нашего кишлака только пять человек – два сына Давлет– бая, их друг, мулла и я. Они меня в свою компанию не берут. Как раз перед нашим приездом басмачи ходили крепость брать. Линеза раньше крепостью командовал, потом продал Тагаю. Всех джигитов продал, по сто золотых рублей за голову, а крепость за десять тысяч продал.
– Как же это он продал?
– Очень хитро. Только немного просчитался Линеза: Козубай помешал. Ай, какой он хитрый! А Тагая из крепости выпустили. Один друг у него там оказался, и Тагай тоже приехал к Казиски. – А как имя человека, который освободил Тагая? – Не знаю, нам не говорили. Только сказали, что в крепости есть наш человек. Ночью, под утро, басмачи пошли крепость брать. Вдруг из крепости – тра-та-та!… Пулемет называется. Вдруг другой – тра-та-та!… Потом бомбы: бум, бум!… Линеза говорил: пулеметы без замков, бомбы без пистонов. Вот… Тогда много басмачей пропало. Не ждали. Испугались, назад убежали. Перессорились курбаши. Хоть в крепости было несколько человек, а взять никак не могли. Тагай придумал в хаузе воду отравить и арык испортить. Испортили. Джигиты догадались. Там есть очень хитрый китаец. Тогда мы арык совсем в другую сторону отвели, воду отрезали. «Пусть без воды подыхают», – говорил Тагай.
Ждем день, ждем два, ждем три, а они живут.
Только, как ветер подует, слышим – падалью пахнет. Лошади начали дохнуть в крепости: поить их было нечем. Курбаши решили подождать, пока подохнут все лошади и умрут добротрядцы, а Казиски начал басмачей военной науке учить. Я в третьей сотне был. Как солнце взойдет, чаю попьем, так Казиски командует: направо ходим, налево ходим, вперед бежим, потом ложимся, потом стреляем. Все хотели сбить красный флаг, что высоко над крепостью развевается. Один раз перебили древко – джигиты новый флаг поставили. Значит, ещё живы. День проходит – они живы, три проходит – живы, пять проходит – живы. Что такое? – удивляемся.
Два раза после того басмачи наскакивали на крепость, и каждый раз джигиты отбивали. Очень боевые! Когда второй раз мы шли, Тагай собрал всех и говорит: «Голыми руками возьмем. В крепости у меня дружок есть, я ему дал яду, и он хауз отравил. Теперь передохнут, как мухи зимой».
А когда и в этот раз добротрядцы отбились и мы обратно в кишлак прибежали, перессорились все курбаши. А утром Тагай собрал нас и говорит: «Добротрядцы узнали, что вода отравлена, и не пили». А мы спрашиваем: «А как же они без воды живут?» Казиски говорит: «Есть у них там один китаец, так этот китаец из камней источник сделал. Камни дают воду, мало, но дают. Так мало воды, что добротрядцы все равно скоро перемрут. А вы смотрите не давайте им собирать камни возле крепости. Кто убьет китайца, тому сто золотых». Многие тогда испугались. Говорят: «Китаец – колдун, как бы не наколдовал нам беды! Шутка ли – воду из сухих камней делает!» А Казиски разговоры эти узнал и говорит: «Не беспокойтесь, пустое дело – из камней воду добывать. Еще в древности в Кашгарии так делали. От ночного холода камни потеют, и вода капает вниз. Там её и собирают. Я, говорит, сам из камней воду добуду». Приказал выкопать яму, глиной обмазать, камней наложить и сверху крышу устроить. Настала ночь. Мы вокруг камней собрались, воду ждем. Утром посмотрели – а камни сухие. А джигиты Козубая живут – значит, у них камни воду дают. Вижу – не сдаются они. Смотрю вокруг – нечего мне с богачами делать. А тут ещё этот киргиз длиннорукий. Все о Манасе пел и разные истории рассказывал, знамения объяснял. Плохие для нас знамения были. Солнце в кровь садилось, вороны над нами летали, звезды падали. Расспросит, кто бедняк, с тем поговорит; целые дни по становищу ходит, с недавно принятыми басмачами шепчется, говорит – все люди равны. Меня Тагай позвал и говорит: «Мне известно, что Длиннорукий – твой друг. Мне донесли, что ты ночью с ним встречаешься и опасные разговоры ведешь среди наших».
Я отрицал и обещал, когда встречу, поймать его, а сам решил бежать. А правда, было: раз встретились. Длиннорукий никуда не убегал: днем прятался, а ночью все среди басмачей вертелся. Разговорились. Длиннорукий говорит: «Эх, надоело воевать! Кончу всех басмачей и поеду в свой кишлак Мин-Архар. И ты убегай, пока не поздно».
– Мин-Архар? – спросила Зейнеб.
– Мин-Архар.
– Не врешь?
– Клянусь!… Не знаю, чем и поклясться. Жизнью своей клянусь!…Ну вот, я решил бежать. Пошел с другими крепость брать, упал на поле, притворился мертвым, пролежал до вечера и скорей-скорей, когда стало совсем темно, уполз в горы. Забрался в самые дикие горы, смотрю – юрты. Очень сильно испугался. Пропал, думаю… Дома у меня нет, семьи нет. Куда я пойду? Возьмите меня к себе. У вас мужчин не видно. Помогать буду.
– Оставайся, – сказала Зейнеб. – А вы как? – спросила она женщин.
– Пусть остается, – ответила Айше за всех.
Биби состроила недовольную гримаску и, вскинув винтовку на плечо, пошла в горы.
Зейнеб протянула Мамаю свою винтовку:
– Мамай, ты говоришь – учился стрелять. Скажи, зачем у винтовки этот выступ?
– Этот? – спросил Мамай. – Сюда в середину ещё четыре патрона влезет.
– А зачем на стволе эта железка?
– Это когда на двести шагов стреляешь – так лежит, а на шестьсот – вот так ставишь, а на девятьсот – так. Только так далеко не надо стрелять – трудно попасть!
– Вот как! – удивилась Зейнеб. – О-о-о, ты все знаешь! А ну, покажи, как из револьвера стреляют… Не расходитесь, Мамай нас сейчас учить будет, – сказала Зейнеб и строго добавила: – А если один твой глаз смотрит на нас, а другой на горы и ты попробуешь убежать, тебя найдут наши собаки.
Меньше всего ожидал увидеть цветущую долину, скот и людей поднявшийся на вершину горы путник. Он в изнеможении опустился на камень. Он был уже немолод и сильно устал. Его платье было изорвано, ноги обмотаны лохмотьями. Ввалившиеся глаза и впалые щеки говорили о крайнем истощении. Колени дрожали от изнурительного пути.
Неизвестно, сколько времени он просидел бы в полузабытьи, если бы на него не бросился большой одноглазый пес. Путник громко крикнул: боль от клыков пса, вонзившихся в ногу, была нестерпимой.
Крик разнесся далеко по ущелью. Прежде чем путник понял, в чем дело, свора черных собак окружила его, преградив путь. Человек завертелся на одном месте, размахивая зажатым в руке камнем. Резкий окрик заставил его присесть. Собаки, повинуясь приказу, неохотно отошли назад.
– Положи оружие! – раздался из-за камня громкий голос. Путник послушно положил нож на землю, потом размотал длинный матерчатый пояс, обвивавший его талию, вынул замотанный в тряпки револьвер и положил рядом с ножом.
– Иди вниз, – сказал ему кто-то, прятавшийся за камнем. – И если ты попытаешься бежать, то получишь пулю в спину. – Иду, иду! – с готовностью ответил путник и, задыхаясь от волнения, пошел вниз, к юртам.
Споткнувшись, он нечаянно оглянулся и увидел, что за ним идет женщина с винтовкой в руках.
Путник остановился: ему казалось, что голос, который отдавал приказания, принадлежал юноше. Резкий окрик и щелканье затвора заставили его быстро спуститься вниз.
Там его ждали вооруженные женщины.
Еще больше удивился он, когда увидел, что к нему подошла молодая женщина с винтовкой за спиной и револьвером за поясом. В руке она держала камчу.
Пойманный кивнул головой и хлопнул женщину по плечу. В тот же миг его оглушил удар нагайкой.
– Басмач? – резко спросила его женщина.
– Басмач. – Путник утвердительно кивнул головой и, покачнувшись, упал без сознания: неожиданный сильный удар камчой лишил его последних сил.
Через два часа он опять стоял перед Зейнеб. На этот раз он понял, что шуточками ему не удастся облегчить свою судьбу, и уже не пробовал заигрывать.
– Ты разведчик басмачей, и, если ты сам не расскажешь нам о том, кто послал тебя и зачем, мы все равно вырвем у тебя правду. Говори, все говори! – приказала Зейнеб пленнику. – Я не разведчик, я не басмач, – испуганно сказал путник. – Говори правду! Ты только что назвался басмачом. Откуда это? – И Зейнеб кивнула на оружие, лежавшее возле нее. – Я был басмач, теперь я не басмач, потому что бежал от Тагая. И пусть будет проклят тот час, когда пир послал меня воевать!
– Говори, все говори!
– Я Мамай, сын Дурумбая из рода Кипчак. Я бедняк. Меня осчастливил мой пир – Давлет-бай: дал сто пятьдесят овец, чтобы я стерег их, кормил, поил, стриг, выхаживал их, а за это он разрешил мне брать половину удоя.
– Ты разбогател? – спросила Зейнеб.
– Нет, нет, слушай. Прошлый год был плохой год. Многих овец задрали волки. Весной были такие морозы, что много ягнят и овец подохло. Я жил в юрте со своей больной женой. Я набрал полную юрту ягнят, чтобы спасти их от холода, а ягнята всё дохли. Места в юрте не хватило, я выгнал мою больную жену. Мы спали под открытым небом. Кошмами я прикрывал больных овец. Целые ночи сидели мы с женой у костра, грелись. Морозы стояли лютые, мы не спали ночами. Но это не все. Однажды буран разогнал овец. Я собирал их по горам, подошел к юрте, вижу – жена замерзла. Осенью приехал пир и говорит: «Ты мне должен сорок три овцы, отработай или заплати деньгами». Откуда я возьму деньги? Пошел в кишлак просить. К одному, к другому – все бедняки. А пошел к баям – говорят: «Деньги дадим, через год принесешь в два раза больше». Я бедный пастух. Откуда возьму? В этом году стало лучше. Овцы были здоровы. У многих было по два ягненка, а иногда и три. Я говорю пиру: «Теперь овец как раз сколько надо. Я тебе больше не должен!» Он отвечает: «Двойни от пророка! А я сделаю тебе доброе дело: иди в отряд к Тагаю. Исмаилиты получили фирман Ага-хана – подняться на большевиков. Много получишь, мне долг отдашь». Пошел я к другу, он говорит: «Баи воюют, для себя стараются. А ты при чем? Ты бедняк, идем лучше вместе против баев, за Советскую власть. Вместе будем отстаивать свое счастье, баев прогоним». Вдруг приезжает знакомый человек, говорит: «Басмачи взяли красную крепость, делят добро. Горный кишлак взяли, скоро Памир возьмут. Исмаилиты должны быть там… Так приказал Ага-хан».
– И ты поехал? – насмешливо спросила Зейнеб. – В ту же ночь Давлет-бай послал меня служить Тагаю. Коня дал, карамультук дал. Приехал, смотрю – народу много собралось, а в крепости джигиты сидят и в нас стреляют. Своих однокишлачников не вижу. Думал – народу много, поэтому сразу не найду своих. А потом, когда курбаши Казиски начал списки писать, басмачей на сотни делить, а в каждой сотне человек двадцать – двадцать пять, я смотрю: из нашего кишлака только пять человек – два сына Давлет– бая, их друг, мулла и я. Они меня в свою компанию не берут. Как раз перед нашим приездом басмачи ходили крепость брать. Линеза раньше крепостью командовал, потом продал Тагаю. Всех джигитов продал, по сто золотых рублей за голову, а крепость за десять тысяч продал.
– Как же это он продал?
– Очень хитро. Только немного просчитался Линеза: Козубай помешал. Ай, какой он хитрый! А Тагая из крепости выпустили. Один друг у него там оказался, и Тагай тоже приехал к Казиски. – А как имя человека, который освободил Тагая? – Не знаю, нам не говорили. Только сказали, что в крепости есть наш человек. Ночью, под утро, басмачи пошли крепость брать. Вдруг из крепости – тра-та-та!… Пулемет называется. Вдруг другой – тра-та-та!… Потом бомбы: бум, бум!… Линеза говорил: пулеметы без замков, бомбы без пистонов. Вот… Тогда много басмачей пропало. Не ждали. Испугались, назад убежали. Перессорились курбаши. Хоть в крепости было несколько человек, а взять никак не могли. Тагай придумал в хаузе воду отравить и арык испортить. Испортили. Джигиты догадались. Там есть очень хитрый китаец. Тогда мы арык совсем в другую сторону отвели, воду отрезали. «Пусть без воды подыхают», – говорил Тагай.
Ждем день, ждем два, ждем три, а они живут.
Только, как ветер подует, слышим – падалью пахнет. Лошади начали дохнуть в крепости: поить их было нечем. Курбаши решили подождать, пока подохнут все лошади и умрут добротрядцы, а Казиски начал басмачей военной науке учить. Я в третьей сотне был. Как солнце взойдет, чаю попьем, так Казиски командует: направо ходим, налево ходим, вперед бежим, потом ложимся, потом стреляем. Все хотели сбить красный флаг, что высоко над крепостью развевается. Один раз перебили древко – джигиты новый флаг поставили. Значит, ещё живы. День проходит – они живы, три проходит – живы, пять проходит – живы. Что такое? – удивляемся.
Два раза после того басмачи наскакивали на крепость, и каждый раз джигиты отбивали. Очень боевые! Когда второй раз мы шли, Тагай собрал всех и говорит: «Голыми руками возьмем. В крепости у меня дружок есть, я ему дал яду, и он хауз отравил. Теперь передохнут, как мухи зимой».
А когда и в этот раз добротрядцы отбились и мы обратно в кишлак прибежали, перессорились все курбаши. А утром Тагай собрал нас и говорит: «Добротрядцы узнали, что вода отравлена, и не пили». А мы спрашиваем: «А как же они без воды живут?» Казиски говорит: «Есть у них там один китаец, так этот китаец из камней источник сделал. Камни дают воду, мало, но дают. Так мало воды, что добротрядцы все равно скоро перемрут. А вы смотрите не давайте им собирать камни возле крепости. Кто убьет китайца, тому сто золотых». Многие тогда испугались. Говорят: «Китаец – колдун, как бы не наколдовал нам беды! Шутка ли – воду из сухих камней делает!» А Казиски разговоры эти узнал и говорит: «Не беспокойтесь, пустое дело – из камней воду добывать. Еще в древности в Кашгарии так делали. От ночного холода камни потеют, и вода капает вниз. Там её и собирают. Я, говорит, сам из камней воду добуду». Приказал выкопать яму, глиной обмазать, камней наложить и сверху крышу устроить. Настала ночь. Мы вокруг камней собрались, воду ждем. Утром посмотрели – а камни сухие. А джигиты Козубая живут – значит, у них камни воду дают. Вижу – не сдаются они. Смотрю вокруг – нечего мне с богачами делать. А тут ещё этот киргиз длиннорукий. Все о Манасе пел и разные истории рассказывал, знамения объяснял. Плохие для нас знамения были. Солнце в кровь садилось, вороны над нами летали, звезды падали. Расспросит, кто бедняк, с тем поговорит; целые дни по становищу ходит, с недавно принятыми басмачами шепчется, говорит – все люди равны. Меня Тагай позвал и говорит: «Мне известно, что Длиннорукий – твой друг. Мне донесли, что ты ночью с ним встречаешься и опасные разговоры ведешь среди наших».
Я отрицал и обещал, когда встречу, поймать его, а сам решил бежать. А правда, было: раз встретились. Длиннорукий никуда не убегал: днем прятался, а ночью все среди басмачей вертелся. Разговорились. Длиннорукий говорит: «Эх, надоело воевать! Кончу всех басмачей и поеду в свой кишлак Мин-Архар. И ты убегай, пока не поздно».
– Мин-Архар? – спросила Зейнеб.
– Мин-Архар.
– Не врешь?
– Клянусь!… Не знаю, чем и поклясться. Жизнью своей клянусь!…Ну вот, я решил бежать. Пошел с другими крепость брать, упал на поле, притворился мертвым, пролежал до вечера и скорей-скорей, когда стало совсем темно, уполз в горы. Забрался в самые дикие горы, смотрю – юрты. Очень сильно испугался. Пропал, думаю… Дома у меня нет, семьи нет. Куда я пойду? Возьмите меня к себе. У вас мужчин не видно. Помогать буду.
– Оставайся, – сказала Зейнеб. – А вы как? – спросила она женщин.
– Пусть остается, – ответила Айше за всех.
Биби состроила недовольную гримаску и, вскинув винтовку на плечо, пошла в горы.
Зейнеб протянула Мамаю свою винтовку:
– Мамай, ты говоришь – учился стрелять. Скажи, зачем у винтовки этот выступ?
– Этот? – спросил Мамай. – Сюда в середину ещё четыре патрона влезет.
– А зачем на стволе эта железка?
– Это когда на двести шагов стреляешь – так лежит, а на шестьсот – вот так ставишь, а на девятьсот – так. Только так далеко не надо стрелять – трудно попасть!
– Вот как! – удивилась Зейнеб. – О-о-о, ты все знаешь! А ну, покажи, как из револьвера стреляют… Не расходитесь, Мамай нас сейчас учить будет, – сказала Зейнеб и строго добавила: – А если один твой глаз смотрит на нас, а другой на горы и ты попробуешь убежать, тебя найдут наши собаки.
III
На следующий день женщины, которые охраняли кишлак, поймали ещё одного беглеца, а ночью привели сразу двоих. Все при допросе сказали, что они бегут от Тагая.
Зейнеб долго совещалась с Айше, как поступить с басмачами. Старуха посоветовала проверить их и, если они хотят, как Мамай, спокойной жизни, оставить в кишлаке.
– А если будет десять мужчин, что тогда делать? – задумчиво спросила Зейнеб.
– Знаешь, – сказала Айше, – Мамай хочет жениться. Что ты скажешь?
Зейнеб промолчала.
Утром она позвала Мамая в юрту для разговора, а к вечеру отпраздновали его свадьбу с одной из молодых вдов. Пленники были приглашены на свадьбу, но с них не спускали глаз. Мамай стал веселым и разговорчивым. Он то и дело говорил: «я думаю», «я считаю», «я хочу», «я вам говорю».
– Что это ты все: я, я, я! Приказываю здесь я, а не ты, – сказала ему Зейнеб.
– Я мужчина и, значит, старший в роде. Так было испокон веку. – Слушай, Мамай, и запомни. Да и вы слушайте, – обратилась Зейнеб к остальным. – Старшей была и остаюсь я. Кто не хочет помогать, я не держу. Может идти к Тагаю.
Один из басмачей пошел на юго-запад. Вскоре издалека послышался лай собак и крик человека о помощи. Биби вскочила, но Зейнеб жестом заставила её сесть. Потом она сказала: – Мы помогаем только друзьям.
Прошло три дня. Биби, сторожившая кишлак, издалека заметила группу людей. Они шли гуськом по тропинке, направляясь на север. Биби внимательно вгляделась: она насчитала одиннадцать человек. Биби заметила, что все они вооружены. Прячась за камнями, она смогла рассмотреть их довольно близко.
Через два дня она увидела людей, поспешно пробирающихся на юг. Биби спустилась с горы и забежала далеко вперед. Ей показалось, что это те же люди, которых она видела раньше, но теперь их было только пятеро.
– Это, наверное, басмачи Тагая, которые пришли с ним из-за границы, – сказал Мамай. – Лучше их не трогать. Пусть о нас ничего не знают. Все равно им не уйти от красных аскеров. В течение нескольких дней по горам проходили беглецы. Тех, которые случайно попадали на летнее становище, приводили к Зейнеб. Женщинам теперь помогал не только Мамай, но и два человека, задержанных позже него. Басмачей отводили в кибитку, которая тщательно охранялась.
Зейнеб как умела допрашивала пленных. Они клялись, что убегали от «тайекаки» – «краснопалочников». Так, объяснил Мамай, называли себя джигиты добротрядов из Таджикистана. Мамай сам плохо знал, кто это такие, и Зейнеб его не поняла.
– Почему вы все бежите к нам? Разве нет других дорог? – спрашивала Зейнеб у пленников.
– Больше некуда бежать, – отвечали пленные. – С севера идут красные отряды, с востока, от границы, идут красные, на юге тоже красные. Путь был только один сюда – через горы. Оказалось, тут тоже красные.
– Где же? – удивленно спросила Зейнеб.
– А вы! – отвечали ей пленные.
Однажды Биби и Слу привели с гор связанного человека. Они рассказали Зейнеб, что пойманный сопротивлялся и все время, размахивая руками, что-то говорил на непонятном языке. Оказалось, что пленник хорошо говорил и по-киргизски. Он очень обрадовался, что перед ним не басмачи.
Зейнеб долго совещалась с Айше, как поступить с басмачами. Старуха посоветовала проверить их и, если они хотят, как Мамай, спокойной жизни, оставить в кишлаке.
– А если будет десять мужчин, что тогда делать? – задумчиво спросила Зейнеб.
– Знаешь, – сказала Айше, – Мамай хочет жениться. Что ты скажешь?
Зейнеб промолчала.
Утром она позвала Мамая в юрту для разговора, а к вечеру отпраздновали его свадьбу с одной из молодых вдов. Пленники были приглашены на свадьбу, но с них не спускали глаз. Мамай стал веселым и разговорчивым. Он то и дело говорил: «я думаю», «я считаю», «я хочу», «я вам говорю».
– Что это ты все: я, я, я! Приказываю здесь я, а не ты, – сказала ему Зейнеб.
– Я мужчина и, значит, старший в роде. Так было испокон веку. – Слушай, Мамай, и запомни. Да и вы слушайте, – обратилась Зейнеб к остальным. – Старшей была и остаюсь я. Кто не хочет помогать, я не держу. Может идти к Тагаю.
Один из басмачей пошел на юго-запад. Вскоре издалека послышался лай собак и крик человека о помощи. Биби вскочила, но Зейнеб жестом заставила её сесть. Потом она сказала: – Мы помогаем только друзьям.
Прошло три дня. Биби, сторожившая кишлак, издалека заметила группу людей. Они шли гуськом по тропинке, направляясь на север. Биби внимательно вгляделась: она насчитала одиннадцать человек. Биби заметила, что все они вооружены. Прячась за камнями, она смогла рассмотреть их довольно близко.
Через два дня она увидела людей, поспешно пробирающихся на юг. Биби спустилась с горы и забежала далеко вперед. Ей показалось, что это те же люди, которых она видела раньше, но теперь их было только пятеро.
– Это, наверное, басмачи Тагая, которые пришли с ним из-за границы, – сказал Мамай. – Лучше их не трогать. Пусть о нас ничего не знают. Все равно им не уйти от красных аскеров. В течение нескольких дней по горам проходили беглецы. Тех, которые случайно попадали на летнее становище, приводили к Зейнеб. Женщинам теперь помогал не только Мамай, но и два человека, задержанных позже него. Басмачей отводили в кибитку, которая тщательно охранялась.
Зейнеб как умела допрашивала пленных. Они клялись, что убегали от «тайекаки» – «краснопалочников». Так, объяснил Мамай, называли себя джигиты добротрядов из Таджикистана. Мамай сам плохо знал, кто это такие, и Зейнеб его не поняла.
– Почему вы все бежите к нам? Разве нет других дорог? – спрашивала Зейнеб у пленников.
– Больше некуда бежать, – отвечали пленные. – С севера идут красные отряды, с востока, от границы, идут красные, на юге тоже красные. Путь был только один сюда – через горы. Оказалось, тут тоже красные.
– Где же? – удивленно спросила Зейнеб.
– А вы! – отвечали ей пленные.
Однажды Биби и Слу привели с гор связанного человека. Они рассказали Зейнеб, что пойманный сопротивлялся и все время, размахивая руками, что-то говорил на непонятном языке. Оказалось, что пленник хорошо говорил и по-киргизски. Он очень обрадовался, что перед ним не басмачи.