Тушкан Георгий Павлович. Джура

   – Где Джура? – спросила она. – Вы убили его? – Эта винтовка, – хвастливо хлопнул басмач рукой по прикладу, – не дает промаха, когда она в моих руках. Что тебе глупый мальчишка, когда сам Тагай милостив к тебе! Он был милостив и ко мне, бросившему его на Памире. Но у Тагая широкое сердце. Он умеет прощать и дает приют всем. Воспользуйся же счастьем! – И он ударил коня нагайкой.
   Конь рванулся, и Зейнеб, вовремя не выпустившая из рук стремя, упала на траву. Подбежавшая жена Кипчакбая подняла её и потащила в кибитку.
   Зейнеб сидела в темном углу кибитки и не отрываясь смотрела на огонь костра. Да, теперь она верила, что Джура убит, иначе Тагай давно был бы трупом.
   Вечером приехала Курляуш, старая сварливая женщина с лицом, изборожденным морщинами. Увидев Зейнеб, она удивилась. Ее уверяли, что Зейнеб злая и отчаянная, но она встретила скромную и робкую молодую девушку.
   Курляуш вынула из костра горящее полено и подняла к лицу Зейнеб, чтобы лучше рассмотреть её. Огонь осветил большие черные глаза, сросшиеся брови и пухлые, детские губы. – Пери! – в восторге сказала Курляуш. – Я не видела таких красавиц, это пери! Недаром Тагай привез её из заоблачных гор. Жена Кипчакбая тотчас же побежала в соседнюю юрту рассказать, что старая и всезнающая гадальщица Курляуш назвала Зейнеб пери. На другое утро Курляуш велела Зейнеб надеть паранджу. Зейнеб, двигавшаяся как лунатик, беспрекословно повиновалась. Свет померк для Зейнеб. Все окрасилось в черный цвет. Она покорно села на лошадь и вслед за Курляуш, в сопровождении двух басмачей, поехала куда-то на юго-восток.
   Несколько дней ехали они в глубь страны, и Курляуш, любопытная, как и все женщины, пыталась расспросить Зейнеб, кто она, откуда, но не смогла добиться ни слова. На последнем ночном привале Курляуш рассказывала Зейнеб о городе, о знакомых и, наконец, обозленная её молчанием, замахнулась на неё кулаком. – У-у, гордячка! – сказала она. – А браслеты-то у тебя дутые. Зейнеб сняла с левой руки браслет и подала ей. Старуха подбросила его на руке и удивленно воскликнула: – Золотой!
   Осмотрев его со всех сторон, она хотела вернуть его Зейнеб, но та сказала:
   – Возьми себе и будь со мной ласкова.
   – Вот это так, это я люблю! – воскликнула Курляуш и хлопнула её костлявой рукой по плечу. – Дружи с Курляуш, и ты не пропадешь. Покупая дом, приобрети сначала соседа. Злые люди говорят, что я знаюсь с джиннами. Они врут, но кое-что и я могу. Хочешь, погадаю? Пока в котле варилась баранья кость для гаданья, Курляуш развлекала Зейнеб разговорами об обеих женах Тагая. – Первая жена у Тагая – немка из Афганистана, толстая и жирная. Только и любит, что свою моську. Даже спит с ней. А дышит так… Ха-ха-ха! – И Курляуш показала, как дышит страдающая одышкой жена Тагая. – Мими-ханум зовут эту рыжуху. Все время ест и спит, а когда не спит, ругается. Это она в доме некиргизские порядки завела. А ты киргизка?
   – Да, – ответила Зейнеб. – Я из рода Хадырша. – О, это хорошо!… А потом курбаши привез вторую жену – узбечку. Дом дрожал от криков и драки. Но когда два года назад курбаши привез себе молоденькую китаяночку, две прежние сговорились, на третий день отравили её и подружились… Берегись! Мне будет жаль, если тебя отравят или выколют булавкой глаза. Тогда тебя никто не будет любить.
   – Пусть, – ответила Зейнеб, – мне все равно. Курляуш всплеснула руками:
   – Ты без головы! Что ты говоришь!
   И всю долгую ночь, до утра, они проговорили. Зейнеб рассказывала о своей жизни, о любви к Джуре, а Курляуш вертела на руке золотой браслет и ахала. После рассказа Зейнеб старуха наклонилась к ней и прошептала на ухо:
   – Ты ещё мало знаешь Тагая: он крадет даже цвет из глаз!

III

   В один из вечеров, незадолго до приезда «молдо», как почтительно называли Тагая его жены, Зейнеб, безразличная ко всему окружающему, стояла у окошка и смотрела на тополя, на глинистые горы, над которыми в лучах заходящего солнца алели тучи. «Завтра будет мороз и ветер», – решила она и в ту же секунду вздрогнула от резкого крика:
   – Кипяток, я требую кипяток! Сколько раз я должна просить? Курляуш схватила казан с кипятком, стоявший возле костра, и пошла в соседнюю комнату.
   – Нет, не ты, пусть черномазая подаст кипяток и помоет собачку.
   Зейнеб взяла воду из рук Курляуш. Курляуш вышла, прислушиваясь к доносившимся гневным голосам, упрекавшим «гордячку» в непочтительности и в том, что она «даром ест хлеб». Не прошло и трех минут, как послышался отчаянный вопль Зейнеб, и сквозь дверное отверстие, завешенное ковром, прорвались клубы пара.
   – А-а-а-а! – кричала Зейнеб. – Ноги, мои ноги!… Курляуш вбежала в комнату, полную пара. На полу, обняв босые ноги руками, сидела бледная от боли Зейнеб.
   – Сама обварила, сама виновата! – кричала Мими-ханум и, выхватив булавку, принялась колоть Зейнеб до крови, приговаривая: – Меня могла обварить! Служи лучше!
   Другая, худенькая брюнетка с злыми глазами, кричала: – Перестань стонать, черномазая! Убирайся на кухню, неженка! Курляуш подхватила Зейнеб под мышки и уволокла в кухню. – Брось её, брось! – закричали обе жены, ворвавшись вслед за ней.
   Но Курляуш схватила кочергу, и обе женщины убежали. На крик и шум вошел Тагай. Прогнав обеих жен, он сел возле стонавшей Зейнеб и сказал:
   – Вот видишь, как плохо быть прислугой! Будь моей женой – и эти две сварливые бабы будут целовать твои ноги. Ну? Зейнеб отрицательно покачала головой и замахнулась на Тагая. Курляуш ахнула и упала ничком на пол.
   Тагай неожиданно засмеялся и сказал:
   – Побудешь в услужении – узнаешь вкус слез и покоришься. Отныне ты будешь делать самую тяжелую, самую черную работу, а когда надоест, скажешь мне.
   Когда Тагай ушел, Курляуш промыла ноги Зейнеб крепким раствором чая и смазала маслом.
   – Терпи, – сказала она, – ещё не то будет. И чего ты упорствуешь?
   Зейнеб легла ничком. Курляуш бросила ей одеяло, но Мими-ханум, наблюдавшая в щелку за происходившим, закричала: – Принеси это одеяло мне! С неё довольно и рваного халата, которым мы укрываем белого осла.
   Ночью Курляуш закутала её своим халатом. Зейнеб не спала и сдерживала стоны, кусая губы. Ноги горели. Зейнеб думала о Джуре. «Если он жив и это рассказать ему, – думала Зейнеб, – о, он зарежет Тагая! А с этими дурами я справлюсь сама». Зейнеб мысленно представляла себе, как будут просить у неё пощады жены Тагая, и это несколько облегчало её муки. Потом, она думала о побеге. Заснуть ей так и не удалось. Утром к ней подошла Мими-ханум, бесцеремонно стащила с руки Зейнеб большой золотой браслет с желтым камнем и надела себе на руку.

IV

   Наступила весна.
   Ноги Зейнеб зажили. Но печаль её не проходила. Зейнеб примирилась с мыслью, что Джура погиб, и улыбка совсем исчезла с её уст. Тагая она больше не видела. Курляуш сообщила ей, что Тагай уехал куда-то далеко. Жены Тагая издевались над Зейнеб и приказывали ей делать самую черную работу. Она двигалась как во сне и беспрекословно выполняла любые приказания. – Эй, черномазая! Иди помой мою собачку! – кричала Мими-ханум.
   – Что ты ходишь как сонная? – говорила ей другая и колола её булавкой.
   На теле Зейнеб выступала кровь, но девушка молчала. – Она ходит в рваном платье, на ногах у неё струпья. Никакой мужчина не полюбит такую женщину, – говорили между собой жены Тагая.
   – Она немного сумасшедшая, – сказала о ней Курляуш. Нельзя было узнать жизнерадостную и порывистую Зейнеб в этой женщине с мертвенным взглядом.
   – Ты завороженная, – говорила ей Курляуш. – Они изведут тебя, горемычная!
   Но Зейнеб молчала. Ей все было безразлично. Еще зимой она начала кашлять, теперь же, весной, она часто не могла заснуть по ночам от приступов удушья.
   – Перестань, ты мешаешь нам спать! – кричали жены. – Иди во двор!
   Ночи стояли морозные, но Зейнеб уходила во двор. Однажды, когда она, прислонившись плечом к дереву, кашляла особенно сильно, к ней подошел ночной сторож.
   – Я знаю, – сказал он, – ты умрешь. Однажды мой сын привел с высоких гор яка. Як начал кашлять и подох. Мы его разрезали. У него было легких больше, чем надо для долин, и лишние легкие сгнили. Вот и у тебя лишние легкие гниют. Смотри, ты выплюнула кровь. – И старик ткнул палкой в пятно, темневшее при свете луны. – Я не могу спать! – жаловалась Мими-ханум. – Пусть черномазая спит в сарае и делает грязную работу. Она так ослабела, что роняет из рук чашки и тарелки.
   Зейнеб больше не прислуживала Мими-ханум. Она плела арканы и вспоминала, как Джура ловко закидывал аркан. Она меньше кашляла, багровые пятна с её щек исчезли. Думать о прошлом было её единственным утешением. Она выделывала жеребячьи шкуры, вымачивала их в квашеном молоке, смазывала бараньим салом, коптила и выминала руками. Она живо представляла себе, как бы выглядел Джура, если бы надел костюм из крашеных шкур, сделанный её руками. По вечерам Курляуш рассказывала ей различные забавные истории.
   Однажды к женам Тагая пришли две гостьи. За одной из них бежала небольшая собака, похожая на снежный ком. А другая гостья несла на руках маленькую, все время дрожавшую собачонку с большими слезящимися глазами.
   – А-а!… – радостно закричали в один голос жены Тагая, лежа на подушках возле водоема. – Стол! Эй, там, принесите стол – мы будем обедать.
   Зейнеб принесла стол и тарелки.
   Толстая коричневая моська Мими-ханум обнюхала шпица и подошла было к дрожащей собачонке, но та подняла такой лай, что гостья снова взяла собачонку на руки.
   – Еще тарелку, для шпица!
   В отдалении послышался шум. Вскоре донеслись гневные крики, улюлюканье, свист. Все насторожились. Раздался выстрел, и спустя несколько мгновений на дорожку выбежал большой черный пес с белой меткой на груди. Он тяжело дышал: с большого красного языка капала слюна.
   – Бешеный! – испуганно вскрикнула Мими-ханум и бросилась к дому.
   За ней побежали гостьи. По дороге Мими-ханум упала. Курляуш втащила хозяйку в комнату.
   Крошечная собачка осталась на столе, а шпиц, побежавший было за женщинами, заворчал и медленно возвратился к тарелке. Зейнеб, все время пристально смотревшая на черного пса, вдруг закричала:
   – Тэке!
   Пес вздрогнул, поднял уши и беззвучно оскалился. – Тэке! Тэке! – звала Зейнеб.
   «Ну конечно, Тэке! – думала она. – Разве может быть у другой собаки такая белая метка на груди?»
   Тэке подбежал к столу. Избалованные всегдашней защитой людей, комнатные собаки не испугались. Шпиц залаял, а моська зарычала. Тэке отбросил моську в сторону, и она беспомощно завизжала. – Пошел! Пошел! – злобно кричала Мими-ханум, но Тэке в ответ грозно ворчал, показывая огромные белые клыки. – Эй, Зейнеб, что же ты смотришь? Гони его вон!
   Но Зейнеб не слыхала этих криков. Она смотрела на собаку и восторженно шептала: «Тэке! Тэке!» О, она теперь была уверена, что Джура жив, и не только жив, но где-то близко.
   Жареная курица хрустела в зубах у Тэке.
   Прибежал сторож с ружьем, и Тэке молниеносно скрылся через ограду.
   – Ах, ты!… – закричала Мими-ханум, подходя к Зейнеб, и замахнулась на неё кулаком.
   Зейнеб, не обращая на неё внимания, потянулась и сладко зевнула. Зейнеб казалось, что она проспала много-много времени и только сейчас проснулась.
   – Ай-ай! – испуганно крикнула жена Тагая. – Черномазая потягивается! Не смей при мне, не смей! – Мими-ханум, причитая на ходу, бросилась в дом.
   – Чего она испугалась? – спросила Зейнеб.
   – Ты что, слепая, что ли? – ответила Курляуш. – Ты прожила несколько месяцев в доме, а не знаешь, что она всего боится. Ты потянулась при ней, а ей кажется, что ты передашь ей свое горе. Зейнеб звонко и весело расхохоталась. Курляуш от неожиданности попятилась: впервые она услышала, как Зейнеб смеется. Зейнеб, широко раскрыв глаза, оглядывалась вокруг. Весенний ветер освежал лицо. Ей казалось, что деревья со всех сторон приветливо кивают ей ветвями. Зейнеб несколько раз глубоко вздохнула и пошла в сад.
   – Куда ты, сумасшедшая! Туда нельзя: там мужская половина! – испуганно крикнула ей вдогонку Курляуш.
   Но Зейнеб исчезла за колючими кустами роз.
   Там на мгновение она остановилась; на невысоких шестах сидели ловчие птицы. Зейнеб заметила, что каждая птица прикована тонкой цепочкой к шесту. Она вспомнила орлов, паривших в памирских горах. Зейнеб поняла, что эти два беркута и два белых сокола принадлежат Тагаю и он с ними охотится. Она решительно подошла к птицам и быстро освободила их. Птицы сидели неподвижно. Кто-то шел по саду.
   Она подхватила сокола на руки и изо всех сил подбросила вверх. Он взмахнул крыльями, чтобы не упасть, и, задевая листву, взлетел вверх. Зейнеб быстро подбросила второго сокола, а за ними, расправив крылья, взлетели беркуты.
   – Ай-ай-ай! Что ты делаешь? – услышала Зейнеб испуганный мужской голос.
   Зейнеб обернулась к говорившему. Это был молодой узбек, сокольничий Тагая. Подняв лицо кверху и схватившись обеими руками за голову, сокольничий с ужасом следил за полетом птиц. Засвистев, он выхватил из-за пазухи голубиные крылья и быстро влез на дерево. Оттуда он свистал и манил голубиными крыльями ловчих птиц. Зейнеб, улыбаясь, провожала птиц глазами, пока они не исчезли из виду. Потом легкими шагами она направилась в женскую половину. Там вторая жена Тагая качалась на качелях и грызла орехи. Увидев Зейнеб, она хихикнула. Вот попадет черномазой от Мими-ханум!
   Зейнеб сразу же заметила на руке у неё свой браслет с желтым камнем.
   – Отдай мой браслет! – сказала Зейнеб, протянув вперед руку. Жена Тагая передернула плечиками и так посмотрела на Зейнеб, как будто впервые увидела её, а потом презрительно захихикала. Зейнеб, не говоря ни слова, схватила её за левую руку, на которой был браслет, и, не обращая внимания на испуганный визг Змейки, сорвала браслет и надела себе на правую руку. Жена Тагая спрыгнула с качелей и, испуская вопли, умчалась в дом.
   – Ты что это, а? – раздался сердитый крик Мими-ханум. Она выбежала в сад и замахнулась на Зейнеб нагайкой. Зейнеб презрительно фыркнула и, заметив парадные туфли Тагая, стоявшие на самом видном месте у порога отшвырнула их ударом ноги в угол.
   Мими– ханум в ужасе закричала:
   – Ты сумасшедшая! Разве может мусульманка так вести себя? Ведь это часть тела Тагая!
   Она схватила туфли, вытерла их и поставила возле себя. Прибежала запыхавшаяся Курляуш. Зейнеб прошла в сад, под деревья, где варился суп. Выбрав из котла лучшие куски баранины, она с аппетитом принялась за еду на глазах у трех перепуганных женщин.
   Зейнеб ничего не желала больше делать для жен Тагая и с утра наряжалась в их новые платья. Однажды утром Зейнеб запела. Голос у неё был звонкий и сильный; за эти несколько дней она очень похорошела. Жены перепугались, что девчонка может стать первой женой. Они обратились к Курляуш и, предложив ей огромные деньги, попросили её помочь им избавиться от Зейнеб. Курляуш согласилась. Прежде всего она посоветовала женам не спорить с Зейнеб, которая, как клялась Курляуш, сошла с ума, может всех убить и поджечь дом. Перепуганные женщины оставили Зейнеб в покое, и она делала что хотела.
   Однажды утром Курляуш сказала:
   – Черномазая сегодня хочет поехать на базар за провизией. Не перечьте ей!
   – Пусть едет, – сказала Мими-ханум. – Только следи за ней хорошенько.
   Зейнеб без сопротивления надела паранджу. Она ехала на белом осле, а рядом с ней шла Курляуш и быстро говорила: – Правильно делаешь! Они уже боятся тебя, а приедет Тагай – ты передумаешь, станешь первой женой, и они будут считать честью принять чай из твоих рук.
   Базар поразил Зейнеб многолюдьем и богатством. Чего только там не было: и ковры, и посуда, и лакомства, и материи! Зейнеб понравилось оживление, царившее вокруг, и она решила почаще выбираться из дому. Старая Курляуш узнавала от торговцев разные новости. Они ей рассказали, что Тагай с басмачами Файзулы Максума уехал в Ферганскую долину и вернется к осени.
   Однажды Курляуш шепотом передала Зейнеб страшную новость: на базаре говорили, что осенью молодой охотник с Советского Памира, по имени Джура, убил какого-то важного человека и его замучили в исмаилитской тюрьме.
   Зейнеб опять затосковала, перестала петь, и обе жены обрадовались. Они снова начали покрикивать на нее. Зейнеб молчала. Проходило лето. На базаре вслух говорили, что Тагай вырезал на Советском Памире несколько кишлаков и возвращается домой с большой добычей. Кое-кто передавал шепотом, что дела басмачей на Советском Памире плохи.
   Однажды осенью Зейнеб увидела на базаре продавца, который молча стоял в толпе и держал вырезанную из дерева игрушку. Она была похожа на те, которые Зейнеб помнила с детства. Зейнеб купила орла и собаку.
   Через несколько дней Зейнеб снова встретила продавца на базаре. Он опять продавал игрушки, вырезанные из дерева. Одну из них Зейнеб взяла и внимательно осмотрела. Возле искусно вырезанной арчи стоял на коленях охотник и целился в другую деревянную фигурку. Без сомнения, это была женщина. Зейнеб ахнула и прижала игрушку к груди. Только Джура мог так искусно вырезать из дерева. Неужели Джура здесь? Значит, он жив! – Кто это сделал? Кто? – закричала Зейнеб и даже схватила продавца за руку.
   – Один узник… Дай тридцать тенег.
   – Я дам тебе пятьдесят. Скажи, кто он?
   – Дашь сто – все скажу, – поспешно ответил продавец, стараясь рассмотреть лицо женщины под паранджой.
   Зейнеб сунула ему деньги. Он пересчитал их и быстро спрятал в кошелек.
   – Это страшный преступник, нечеловеческой силы человек, якшается с нечистой силой. Посмотришь на него – и ты испугаешься. Он нездешний. Зовут его Джура.
   – Джура? – воскликнула Зейнеб. – Ты не ошибаешься? – Он молод, и его зовут Джура, – подтвердил продавец, удивляясь странной тревоге, овладевшей женщиной. – Где он? – спросила Зейнеб.
   – В яме, я сторожу его, – ответил продавец. – Скоро его будут казнить…
   – Пойдем со мной. Хочешь заработать много денег? – Пойдем, – ответил продавец игрушек, облизывая языком потрескавшиеся губы.

V

   Жены радостно вздыхали и смеялись: все было по-прежнему. Зейнеб надела старое платье и послушно выполняла все их приказания: мыла моську, выделывала шкуры и молчала. Жены осмелели: вторая жена снова колола «черномазую» булавкой и требовала браслет, но Зейнеб отвечала, что где-то потеряла его. От Тагая приехал гонец, привез серебряные чашки, серебряный самовар и много красивых тканей. Он сообщил, что к вечеру приедет курбаши.
   Жены с утра, усевшись перед зеркалами, красили волосы, брови, ногти, румянили щеки. Но когда Мими-ханум решила надеть драгоценности, их не оказалось.
   У шкатулки были срезаны ременные петли, и в ней ничего не было. Замок висел на месте.
   – Обокрали! – беззвучно шептала Мими-ханум; её лицо налилось кровью и стало багровым.
   Прибежала Курляуш. Она кричала, всплескивала руками и хваталась за седые волосы.
   – Это Зейнеб! – сказала Мими-ханум.
   – Нет, нет! – поспешно запротестовала Курляуш. – Это не она, это джинны…
   Мими– ханум испуганно захлопала глазами.
   – Джинны? – переспросила она.
   – Вчерашний гонец – злой джинн, – быстро ответила Курляуш. – Посмотрите, не исчезли ли, как пар, его подарки? Все трое открыли сундук и увидели, что он пуст. – Конечно, он! – прошептала Мими-ханум.
   Вторая жена Тагая заплакала, но, вспомнив, что от слез делаются морщинки, замолкла и стала смотреться в зеркало. – Ах, мой суп! – испуганно закричала Курляуш и выбежала. – Поверили! – вбегая в сарай, сказала она Зейнеб. – Ты хорошо все это придумала. Вот что значит дружить со старой Курляуш! Ты не глупа. Я уплатила сторожам, все уплатила. Лошади будут куплены. Это очень дорого стоит. Не останется ни одной теньги. Я тебе уж из своих дам сто на дорогу. А пока по-прежнему хитри! – И Курляуш хлопнула Зейнеб по плечу.
   Вдруг из мужской половины кибитки донеслось ржание лошадей, звон стремян, говор многих людей.
   – Курбаши приехал, курбаши! – взволнованно говорили жены. Тагай прошел на женскую половину. Он спросил: «А где Зейнеб?» – и, узнав, что она в сарае, прошел туда.
   Зейнеб сидела на корточках и мяла шкуру.
   Тагай молча и пытливо посмотрел на неё и сказал: – Довольно! Обмойся и принарядись.
   Он немного подождал и, не услышав ответа, вышел. Курляуш выглядывала из-за угла и манила его пальцем. – Ну? – спросил он, подходя к ней.
   – Озолоти рабу твою, и я расскажу такое, что кровь застынет в жилах.
   – Ну? – спросил он, бросая ей золотую монету. – Мало, – сказала она, – но, когда ты узнаешь, ты сам дашь… Знай: Зейнеб обокрала твоих жен!
   Тагай презрительно усмехнулся и пошел дальше, но Курляуш схватила его за халат и зашептала:
   – Зейнеб подкупила стражу Джуры и вместе с ним убежит! – Это правда? – спросил он, стараясь казаться спокойным. – Клянусь! – ответила старуха.
   – Хорошо, – сказал Тагай, – я подарю тебе девять шелковых халатов, девять бархатных и много серебра. Молчи! Пусть все идет как идет. Остальное – мое дело.
   Курляуш поцеловала полу халата у Тагая и возвратилась к Зейнеб.
   – Помни, Зейнеб, – сказала она ей, – значит, послезавтра ночью.
   – А ты о чем говорила с Тагаем? – спросила Зейнеб, пытливо глядя на Курляуш.
   – Старая Курляуш просила его оставить тебя в покое, – быстро ответила Курляуш.
   Старуха ушла из сарая и, пробравшись на мужскую половину, попросила Тагая не заходить к Зейнеб три дня. Не доверяя старухе, Тагай поручил своим людям разузнать все подробно, и те подтвердили, что Зейнеб подготовила побег Джуры. В условленную ночь Джура, Чжао и Саид с нетерпением ждали сигнала.
   В полночь решетка отодвинулась, и на фоне неба вырисовались три головы.
   – Скорее лестницу, скорее! – закричал Джура. Сверху донесся тихий смех и упало что-то круглое. Джура увидел, что это была отрезанная голова.
   – Неужели ты думал, Джура, – донесся сверху голос Тагая, – что ты меня перехитришь?
   – Ты убил ее? – крикнул Джура, быстро ощупывая голову. – Нет, Зейнеб – моя жена и ждет меня дома. Это только голова предателя!
   Тагай, возвратившись домой, не нашел Зейнеб. Он обыскал весь дом – её не было.
   – Старуха, – спросил он Курляуш, – где Зейнеб? – Я старая, я плохо слышу, я ничего не знаю. Я все тебе рассказала, и ты сказал, что сам все сделаешь. Я твоя послушная собака.
   – Но она ускакала на коне, которого купила ты. Мне это сказали.
   – Она украла у меня этого коня! Я хотела подарить его своему племяннику и купила на те деньги, что ты мне дал. Курляуш плакала, стоя на коленях перед Тагаем. Рассчитывая получить ещё золота, она предупредила Зейнеб, что все открыто, Джура убит, и подробно рассказала путь на восток. От Тагая Курляуш побежала к женам:
   – Я помогла вам избавиться от Зейнеб, я ваш друг. Неужели вы не одарите меня халатами и платьями?
   Послав за Зейнеб погоню, Тагай занялся узниками. – Обыщите их! – приказал он.
   Но это было очень трудно сделать.
   Много позже, когда шум борьбы утих и сторожа ушли, унося два отобранных ножа, лунный луч осветил яму.
   Там неподвижно лежали истерзанные, полумертвые узники, покрытые окровавленными лохмотьями. От смерти их спас Безносый, помня наказ Тагая сохранить Джуру для предстоящей казни. После отчаянной борьбы у Саида ныло все тело. Он испытывал мучительный голод, и сознание, что есть нечего, ещё больше распаляло его аппетит.
   В полузабытьи он увидел перед собой груды жареного мяса и огромный котел с кипящим бульоном. Саид потянулся к мясу, но не смог достать. Он хотел вскочить и побежать, но не мог подвинуться и на локоть. Саид очнулся и явственно услышал, что кто-то ест, вкусно причмокивая губами. Саид быстро сел и оглянулся. Джура что– то грыз. От злости Саид даже поперхнулся. Он ясно представил себе, как Джура вынимает из укромного местечка мясо и лепешки и втихомолку уплетает, даже не поделившись с ним. – Ага! Ага! – отчаянно закричал Саид, подползая на четвереньках к Джуре.
   Просунув руку под лохмотья, он крепко схватил Джуру за волосы и сильным рывком запрокинул голову назад.
   – Он грызет… собственную руку! – прошептал в ужасе Саид, продолжая бессознательно держать за волосы голову Джуры. Чжао подполз. Он понял, что терпению Джуры пришел конец и свободолюбивый охотник решился на самоубийство. Не имея под руками ножа, чтобы перерезать вены и умереть от потери крови, он в отчаянии решил зубами перегрызть их на руке.
   – А-а-а!… – застонал громко Джура, тряхнув головой. Саид выпустил его волосы и быстро отдернул руку. Чжао навалился на Джуру и, уцепившись обеими руками за волосы, приподнял его голову. Саид с трудом удерживал руку. – Зачем мучиться?… Пустите! Да пустите же! – хрипло, скороговоркой говорил Джура.
   – Слушай меня, слушай, Джура! – И Чжао сильно встряхнул его за волосы. – Умереть успеешь, и так убьют. А если удастся сбежать?… Умрешь и не отомстишь Тагаю? Живи! Назло ему живи! – Конец, все равно конец! Зачем мучиться? – Джура стонал и бился головой об стену. – Пустите, убью! – хрипло закричал он и вырвался.
   Чжао упал на бок. Упершись рукой в пол, он нащупал камень и ударил им Джуру по голове. Джура, поднявшийся было на колени, упал навзничь.
   – Так лучше. Эй, Саид, собирай паутину! – сказал Чжао. Они стонали от боли, шарили распухшими пальцами по стенам и не находили паутины.
   Тогда Чжао разорвал рукав рубахи на полосы и туго-туго перевязал руку Джуры.