Ван Ластбадер Эрик. Вторая кожа

   Оками подумал о Николаса Линнере, о том, как долго тот старался понять отца, его судьбу и свою собственную сложную личность. Но больше всего он думал о своем старом друге Дэнисе Линнере. Дэнис был для него всем другом, доверенным лицом, наставником и врагом. Странно, но все эти противоречивые черты соединились в одном человеке. Полковник был в высшей степени незаурядной личностью. Он видел будущее Японии, сумел разглядеть в ней огромный потенциал не только для нее самой, но и для Запада. И чтобы достичь этого, он использовал Оками, заставлял служить своим целям структуры якудзы, убирая стоящих у него на пути. Собственно говоря, для достижения своей цели, он использовал все структуры Японии - бюрократию, промышленность и политические партии.
   Будучи человеком высокой морали, полковник мог быть безжалостным, если этого требовали обстоятельства. Завистникам казалось, что меняются его моральные устои, что он манипулирует ими так же, как манипулирует всеми, кто его окружал. Было ли это правдой или ложью? Как и все в человеческих отношениях, подумал Оками, тут все зависит от точки зрения. Точка зрения Оками менялась со временем, но у него, разумеется, были для этого достаточно веские причины личного характера, о которых он предпочитал не вспоминать. Когда дело касается семейных дел, всегда существует черта, которую никто не должен переступать. Полковник Линнер сделал это. И даже сейчас, сидя в музее, где само время, казалось, отсутствовало, Оками не мог простить ему этого.
   - Музей - весьма подходящее место для вас, старина.
   Рядом с ним на холодную каменную скамью опустился посетитель. Это был Мик Леонфорте.
   - Посмотрите на себя, - продолжил он, - могучий кайсё, сидит здесь как бездомный бродяга, жует конфетки и созерцает давно исчезнувший мир. - Мик приложил руку к сердцу. - Как трогательно!
   - Я вас знаю.
   - Да, знаете, - сказал Мик. Он поднял указательный палец и приложил его к губам. - А теперь скажите мне, о чем вы думали, сидя здесь в окружении прошлого? - Он резко наклонился к Оками. - О нем, не так ли?
   - О ком?
   - О полковнике Линнере, вашем дружке. - Мик увидел, что глаза Оками стали пустыми и ничего не выражали. - Вы думали о том, что он вам сделал. Теперь тело Оками напряглось, он словно окаменел. - Да, - сказал Мик светским тоном, - я знаю об этом. - Он придвинулся поближе. - Но мне хочется наконец выяснить, как вы могли допустить, чтобы это случилось? Конечно, конечно, на первых порах вы могли просто не знать об этом. Но потом... - Он прищелкнул языком. - Какое оправдание вы можете найти тому, что не предприняли никаких действий?
   - Что вам нужно? - спросил Оками бесцветным, ничего не выражающим голосом.
   Мик пододвинулся еще ближе, его бедро почти коснулось Оками, и прошептал:
   - Правды.
   Оками, казалось, ожил.
   - Правды! - насмешливо воскликнул он. - Мне кажется, что вы уже знаете правду или по крайней мере ту ее версию, которая больше всего подходит вашим нуждам. По-моему, вы делаете свою собственную правду. Раздираете прошлое на такие маленькие фрагменты, что они теряют всякий смысл. Но вы стремитесь именно к этой потере целостности, потому что затем тщательно собираете их обратно в нужное вам целое. Как вы там себя называете?
   - Деконструктивист.
   - По-моему, фашиствующий нигилист более подходящее название, - сказал Оками. - Вашей специальностью и целью является разрушение, уничтожение существующих политических и социальных институтов для установления своих собственных.
   Мик усмехнулся:
   - То, что удалось одному, может повторить другой.
   - Что вы имеете в виду?
   - Разве не то же самое сделали полковник Линнер и вы, его доверенный кореш, в 1947 году? Абсолютно то же самое.
   - Что такое "кореш"?
   Мик присвистнул сквозь зубы:
   - Адъютант, лакей, приятель - все зависит от точки зрения.
   - Не понимаю, о чем вы говорите.
   Мик фыркнул:
   - Пассивное сопротивление в разговоре со мной вам не поможет, кайсё. Полковник Линнер почти в одиночку организовал перестройку Японии по своему разумению. Разве вы можете это отрицать?
   Оками молча смотрел на модель кондитерской, но вкус конфет во рту почему-то стал горьким.
   - Более фашистских действий я не могу себе представить, - сказал Мик. Он взял из рук Оками пакет с конфетами и положил одну в рот. - Так что не стоит так поспешно кидаться камнями.
   - В этом и есть ваш особый дар, не так ли? Извращать правду, пока день не превратиться в ночь, добро в зло, а мораль не станет настолько безликой, что невозможно будет ни распознать, ни опереться на нее.
   - Хорошо, - ответил Мик. - Поговорим о морали. Позвольте мне вызвать с того света призраки Сейдзо и Мизуба Ямаути, членов якудзы, мешавших вам в ваших планах? Не будете же вы отрицать, что их смерть на вашей совести? А как насчет Кацуодо Кодзо, оябуна клана Ямаути, которого в 1947 году выловили из вод Сумиды? Его смерть тоже не ваших рук дело? Мне продолжать? Можно назвать еще многих.
   - Я не играю в мораль краплеными картами.
   - Но вы также и не ответили на мои вопросы, - возразил Мик. - Ну да ладно, неважно. Я и не ожидал, что вы ответите. Я знаю, что вы виновны, и, так как мертвые не могут дать показания о ваших преступлениях, я в единственном числе буду представлять перед лицом закона судью, присяжных и прокурора на этом процессе.
   - Закона? Какого закона?
   - Закона под названием "поцелуйте меня в задницу", - сказал Мик, прикладывая дуло керамического пистолета квадратной формы к виску Оками.
   - Я знаю людей подобных вам, - сказал кайсё. Он вдыхал воздух через рот и выдыхал его носом, как будто сидел рядом с ядовитым животным, отравляющим все вокруг. - То, что вы называете моралью, на самом деле является самовосхвалением. По-вашему, все, что угрожает вам, угрожает всему миру.
   - Да. Я сам определяю для себя, что такое честность, так же, как и что такое мораль, - ответил Мик. - Лгут только простолюдины, слоняющиеся по улицам, как собаки. Я не могу лгать.
   - Конечно, нет. Вы один из избранных. И как у знати, правящей когда-то Древней Грецией, правда находится внутри вас. Вам ведь так кажется?
   Мик вдавил керамическое дуло в висок Оками.
   - Сколько людей дали бы отрубить себе ногу, чтобы оказаться в позиции, в которой сейчас нахожусь я. Стоит мне нажать на курок и - бах! - вы станете всего лишь частью истории. Моей истории.
   - И это чувство блистательного величия, чувство бьющей через край мощи, счастье высокого напряжения - вот, ради чего вы живете. Это и есть итог вашей жизни, все, чем вы были или могли стать.
   Мик оскалил зубы.
   - Вы думаете, что, цитируя Ницше, вы сможете спастись, кайсё? Зря.
   - Если уж вы так хорошо знаете Ницше, вы должны помнить основной завет саги викингов об их верховном боге Вотане, - сказал Оками, - потому что вы по нему живете: "У кого смолоду сердце не твердо, у того оно не будет твердым никогда".
   - Каким же твердым должно быть твое сердце, старик, если тебе пришлось убивать таким молодым.
   - Я убивал, чтобы отомстить за предательство, чтобы уничтожить врагов моего отца, которые собирались убить его, - произнес Оками бесстрастным тоном, - не более и не менее. Я делал это из сыновнего долга.
   - Я был прав, - с подъемом сказал Мик. - Вы действительно твердый человек.
   - Неужели в вашем сердце совсем не осталось места для сострадания? прошептал Оками.
   - Сострадания, кайсё? - осклабился Мик. - Вы прочитали Ницше недостаточно внимательно. - Те, чьи сердца укреплены Вотаном, не созданы для сострадания. Сострадание - это слабость, сострадание существует для недочеловека, лжеца, угнетенных с моралью раба, которые, как псы, трусливо жмутся на задворках, для которых сила кажется опасной и существуют понятия добра и зла, тогда как на самом деле это фикция. Сострадание существует для добродушных животных, которых легко обмануть, немного глуповатых и преисполненных человеколюбием, всегда готовых протянуть дружескую руку короче, тех, чье назначение в том, чтобы выполнять приказы таких людей, как я.
   - Как вы самодовольны, - сказал Оками. - Как уверены в том, что нашли универсальную формулу жизни.
   - А почему бы и нет? - На лице Мика появилась кривая усмешка. - Эта формула достаточно проста.
   - Вот здесь вы и не правы, - сказал кайсё. - Она гораздо сложней, чем вы можете себе представить.
   Леонфорте взглянул на него со злобой:
   - Но вы-то, конечно, ее знаете, не так ли?
   - Я? - Оками выглядел крайне удивленным. - Я знаю о ней так же мало, как и кто-либо другой.
   Мик скорчил гримасу:
   - Меня всегда очень трогало конфуцианское смирение. Но я знаю, что у вас на сердце под этой конфуцианской маской.
   - Конечно, знаете. Ведь вы знаете все.
   Мик спустил курок керамического пистолета. Раздавшийся звук был не громче отдаленного покашливания. Прежде чем тело Оками скатилось со скамейки, Мик подхватил его.
   - Все, - произнес он, как будто был в состоянии остановить движение времени и продлить этот момент навечно.
   В результате инцидента с Джи Чи Николас на сорок минут опоздал на встречу с Оками. Когда он добрался до музея Ситамачи, он был уже закрыт, и кайсё нигде не было видно. Николас попробовал связаться с ним по Киберсети, но, не получив ответа, оставил сообщение, чтобы Оками связался с ним, как только сможет. Потом он связался с Министерством финансов, но там ему сказали, что Хитомото, кандидат Оками в премьер-министры, уже ушел из своего офиса. Больше Николас ничего предпринять не мог, поэтому сел на мотоцикл и поехал дальше.
   Если верить Тенто, владельцу садо-мазохистского клуба "Ба", исполнительница Лонда жила в Мегуро, одном из западных районов Токио, вечно затянутых дымкой тумана. Оттуда было недалеко до напоминающего сказочный замок фасада "Мегуро Клаб Секитеи", самого известного и доступного в Токио отеля для любви.
   Чтобы добраться туда, Николасу понадобилось некоторое время, потому что он был вынужден несколько раз останавливаться - Кшира, которую он вызвал, время от времени прорывалась в сознание, искажая зрительное и осязательное восприятие, хотя и усиливая другие чувства. На мгновение, например, он увидел лежащий далеко под ним Токио, размером с почтовую марку, весь в прожилках, как крыло осы. В каждом из его районов он мог чувствовать пульс города, энергию, двигающую людей от начальной точки к точке назначения, но не энергию электричества, а переплетенную сеть лихорадочной психической энергии огромного количества людей, скученных в одном месте, подобно муравьям в муравейнике. Николас был наполнен энергией, пульсирующим темным светом, горящей силой Кширы.
   Во время одной из таких остановок его "Ками" внезапно запищал, и он увидел, что сообщение послал Канда Т'Рин. У Линнера не было настроения разговаривать с молодым членом совета, и он проигнорировал сигнал.
   Наконец, поскольку Кшира возбуждала его не хуже адреналина, он просто снизил скорость своего метаболизма. Прибыв к месту назначения, он слез с мотоцикла. Мегуро не являлся респектабельным районом, а узкая улочка, на которой жила Лонда, была далеко не лучшей в районе. Уродливые, покрытые слоем копоти здания послевоенной постройки теснились вдоль улиц и темных, сырых переулков. Группа нихонинов, мотоциклистов в черной коже с блестящими хромированными наклепками, наблюдала за тем, как Николас остановился перед нужным ему домом, обшарпанным, ветхим строением, выглядевшим почти непригодным для жилья. В квартире первого этажа он нашел управляющего. Впечатление было такое, как будто тот спал и очень рассердился на то, что его разбудили. Он утверждал, что ничего не знает о женщине по имени Лонда, работающей в необычное время, в основном по ночам. Чем дальше Николас расспрашивал его, тем более враждебно тот себя вел.
   - Полукровка, - наконец закричал он, - я ничего тебе не скажу! - И захлопнул дверь перед самым носом Николаса.
   Выйдя на улицу, он увидел возле своего мотоцикла двух нихонинов, восхищенно рассматривающих машину.
   - Обалденная вещь, - сказал один из них, низенький, но мускулистый японец с кольцом в носу. На спине его кожаной куртки был нашит флаг с изображением восходящего солнца. Он искоса посмотрел на Николаса: - Похоже, что ты над ним поработал.
   - Два месяца трудов, - ответил Линнер. - С перерывами, конечно.
   Нихонин, глубокомысленно кивнув, начал ощупывать многочисленные приспособления, установленные хозяином машины, и наконец снова покосился на него.
   - Я Кава. Ты нашел кого искал?
   - Нет. - Скрывать причины своего визита сюда было бесполезно. В этом районе Николас был так же заметен, как американец на чемпионате по сумо. Он взглянул на Каву, в переводе это имя означало "кожа". - Вы здесь постоянно сшиваетесь?
   - Время от времени, - уклончиво ответил Кава.
   Его товарищи захихикали.
   - Знаешь женщину по имени Лонда? Она должна работать по ночам.
   - Работать, как же! - ухмыльнулся Кава. - Эта шлюха? Да, она жила здесь. Но по крайней мере два месяца тому назад отвалила. В первоклассное стойло, конечно.
   - Это точно?
   - Ну конечно!
   - А знаешь, где она живет сейчас?
   - Может быть. - Кава повернулся к своим товарищам. Некоторые из них пожимали плечами, другие, угрожающе улыбаясь, делали ему знаки помалкивать. Он повернулся обратно к Николасу. - Клевый мотоцикл у тебя, брат. - Он пососал нижнюю губу, потом высунул кончик языка, в который тоже было продето кольцо. - Посмотрим, что это для тебя такое - всего лишь игрушка или часть тебя самого. Если ты сможешь ехать с нами, мы привезем тебя туда, согласен?
   Банда носила название "Татуировка". Они были отпрысками тех самых бюрократов и бизнесменов, которые управляли Японией все предыдущие десятилетия. Их же потомки, обеспеченные, пресытившиеся, лишенные забот и настолько американизированные, что охотнее съели бы "биг-мак", чем любимое блюдо японцев из рыбы и риса, жили своей, лихорадочной жизнью интерактивных видеоигр, которые заняли для них место наркотиков.
   Нихонины выстроились в ряд с Николасом во главе, чтобы все могли за ним наблюдать. Он знал, чего они от него ждут. Эти парни не хотели иметь дело с добропорядочным обществом и, если окажется, что Николас является его частью, тут же бросят хозяина диковинной машины и исчезнут.
   Линнер проделал ряд рискованных трюков, бесстрашно вливаясь в транспортный поток и неожиданно покидая его, с ревом проскакивая на красный свет, гоняя на полной скорости навстречу движению по таким узким улочкам, на которых нельзя было допустить ни одной ошибки, чтобы во что-нибудь или в кого-нибудь не врезаться. Им очень понравились эти опасные трюки, но когда он бесстрашно перепрыгнул через три автомобиля, приземлившись позади них на безлюдный тротуар, все их сомнения исчезли. Они с удовольствием последовали за ним - с выкриками, улыбками до ушей, переполненные восторгом.
   Николас дал им замечательную возможность развлечься, и они сдержали свое слово, спустя час доставив его в Солнечный город, комплекс здании в районе Икебукуро. Солнечный город был выстроен на месте печально знаменитой тюрьмы Сугамо, в которой содержались все самые известные японские военные преступники и в которой в некоторых случаях их вешали. Кроме жилых домов, в занимающий целый квартал гигантский комплекс входили: отель, музей, культурный центр и шестидесятиэтажный деловой центр.
   Кава сообщил Линнеру номер квартиры, в которой жила Лонда. Было видно, что у него что-то все время вертится на языке. Наконец он не выдержал:
   - Иногда она использовала нас в качестве телохранителей. Но когда поднялась повыше, то не захотела больше иметь с нами дела.
   Николас припарковал мотоцикл и вошел в вестибюль дома, который ему указали. Дверь, ведущая к квартирам, была закрыта, а на соседней стене находилось множество звонков, каждый из которых был обозначен буквой и числом. Никаких имен не было. Он нажал звонок в одну из квартир, расположенных над квартирой Лонды. Ответа не последовало. Он попробовал еще раз и еще один с тем же успехом.
   Дверь с улицы открылась, и вошла старая леди, нагруженная пакетами. Она была благодарна ему за то, что он подержал пакеты, пока та вставляла ключ в замок, и открыл перед ней дверь. Николас вернул ей пакеты, и она кивнула ему в знак признательности.
   - Я ищу миссис Окусимо, - сказал он. - Вы ее не знаете? Она занимает квартиру Е 29.
   Когда он вошел в дверь, женщина посмотрела на него, но ничего не сказала. Не желая входить вместе с ней в лифт, Николас предпочел подняться по лестнице и дошел до квартиры Лонды без всяких приключений. Постучав в дверь, услышал чей-то приглушенный голос:
   - Кто там?
   Он постучал еще раз, и дверь открылась.
   Перед ним стояла женщина в домашнем кимоно с темными миндалевидными глазами и длинными черными волосами.
   - Боже мой! - вскрикнула хозяйка квартиры, остолбенев от неожиданности.
   И у нее имелись на то причины. Это была Хоннико.
   Она сняла парик из длинных черных волос - из-под него показалась ее короткая стрижка - и, тряхнув светлыми волосами, сказала:
   - Не хочу знать, как вы нашли меня здесь, но вы не должны были приходить.
   В глазах Хоннико он, однако, прочел что-то другое.
   - Разрешите войти? - спросил Николас, играя на чувстве, которое женщина тщетно старалась скрыть.
   - Мне не кажется, что это очень хорошая идея.
   Но, как и при их первой встрече в ресторане "Услада моряка", Хоннико поняла, что он все равно не уйдет, молча кивнула и отошла в сторону. Линнер оказался в светлой квартирке с двумя спальнями и стандартным низким потолком. Мебели было немного: дорогая софа из кипарисового дерева, мягкие кресла, обеденный стол со стульями. На стене на цепочке висело серебряное распятие, а на одной из многочисленных книжных полок рядом с томиками всех видов и размеров стояла мраморная статуэтка Девы Марии. Короче говоря, эта квартира совсем не походила на жилище исполнительницы садо-мазохистских номеров - да и на жилище метрдотеля тоже.
   Хоннико, стоявшая сложив руки на груди, немного насмешливо улыбнулась Николасу. Это была женщина из мира теней, привыкшая держать при себе свои мысли и эмоции, которую научили этому жестокие уроки жизни.
   - Все написано на вашем лице. Вам не нравится, чем я занимаюсь. Что ж, какая есть, такая и есть! Да, я не та потерявшаяся простушка, за которую вы меня приняли там, в Роппонжи, и которую могли пожалеть. Вы насильно ворвались в мой мир, и теперь, когда вы уже здесь, он вам не нравится, вы полны презрения и отвращения к тому, чем я занимаюсь, и к тому, кем являюсь. - Она выпалила все это единым духом, отступая при этом назад, пока не уперлась в стену, на которой висело распятие, - то есть отошла от Николаса так далеко, насколько ей позволили размеры комнаты.
   - Интересная теория, - сказал незваный гость. - Но это совсем не то, что я думаю. Это вы сами так считаете.
   - Что именно?
   - Вы чувствуете презрение и отвращение к самой себе. Вы ненавидите себя, Хоннико? Или, может быть, мне следует называть вас Лондой?
   - Как хотите. - Она отвернулась. - Это не имеет значения.
   - Так ли это? - Он посмотрел на нее с некоторым любопытством. - Ведь где-то под этой броней цинизма бьется сердце незаурядной женщины.
   - Прекратите это!
   - Женщины с острым умом, редкостной интуицией, со своим мироощущением, симпатиями и антипатиями...
   - Прекратите, я вам говорю! - крикнула Хоннико.
   Он остановился прямо перед ней.
   - Удовольствие и боль, мечты и страх. Их так много в жизни! Они заставляют вас носить маску, чтобы защитить себя. Кто вы такая, знаете ли вы это сами?
   - Вы негодяй! - выкрикнула женщина, вцепившись в Николаса, и с силой прижалась дрожащими, мягкими губами к его губам, ее горячий язык искал его язык.
   Потом, неожиданно, она отшатнулась от него и упала, роняя на пол книги. Стараясь подняться, Хоннико смотрела на Николаса как на дьявола.
   - Боже мой, что я делаю? Но меня влечет к вам! Я же поклялась, что больше никогда не буду интересоваться мужчинами. Обещала сама себе...
   Николас вдруг что-то прочел в ее глазах и спросил:
   - У вас тут кто-нибудь есть? Может быть, клиент? - Он подошел к двери в спальню, открыл ее и увидел невысокую, стройную европейскую женщину с глазами цвета морской воды. Они были удивительно добрыми и спокойными. Женщина выглядела на сорок с небольшим и обладала тем типом красоты, о которой мечтают многие, но редко кто обладает. Это была какая-то хрупкая, нереальная красота, можно даже сказать - красота не от мира сего.
   Незнакомка была одета в простое черное платье, в руках она сжимала черную кожаную сумочку. Женщина спокойно улыбнулась Николасу, и он понял, что это клиентка.
   - Здравствуйте, - сказала она, протягивая руку. - Меня зовут сестра Мэри Роуз.
   - Николас Линнер. - Ее рука была теплой, сухой и слегка мозолистой, в ней чувствовались сила и характер.
   Мэри кивнула ему, еще раз улыбнулась, и он выпустил ее руку. Теперь он увидел у нее на шее тонкую золотую цепочку с распятием ручной работы.
   - Мы где-то встречались? - спросил Николас.
   Сестра Мэри Роуз ответила ему взглядом своих изумительных глаз и, обратившись к хозяйке дома, сказала на безупречном японском:
   - Не беспокойся, Хоннико-сан. Мое присутствие здесь не могло долго оставаться в секрете. Мне надо заняться своей работой.
   - И что это за работа? - спросил Николас.
   - Божья работа.
   Проходя в гостиную, сестра Мэри Роуз прошла близко от него, и он ощутил слабый аромат розы. Разве монахини употребляют духи?
   - Мэри Роуз является матерью-настоятельницей монастыря Святого Сердца Девы Марии, - объяснила Хоннико. - Это в Астории, в Нью-Йорке.
   - Далековато вы забрались, мать-настоятельница, - сказал он, - не так ли?
   - Мистер Линнер, кроме этого, я являюсь главой Ордена Доны ди Пьяве, сухо проговорила Мэри Роуз. - Вы когда-нибудь слышали о нем?
   - А почему я должен был о нем слышать?
   В глазах настоятельницы что-то промелькнуло.
   - Но я думала, что полковник Линнер говорил вам об этом Ордене перед смертью.
   Николас покачал головой:
   - Нет, он мне ничего не говорил.
   Мэри Роуз улыбнулась:
   - Вы были правы, Хоннико-сан. Теперь я сама вижу сходство. Вы очень похожи на своего отца, мистер Линнер. Это удлиненное, симпатичное лицо, темные, живые глаза, но телосложением вы от него отличаетесь.
   - Откуда вы обе можете знать моего отца?
   - Я от своей матери, - ответила Хоннико. - Она знала полковника по торуко.
   - По этой мыльне в Роппонжи? По "Тенки"?
   - Да.
   - Так, значит, вы не лгали тогда в кафе? Это торуко действительно существовало?
   - "Тенки"? Конечно.
   - Я все время натыкаюсь на это имя, - сказал он. - Странно, что Мик Леонфорте так назвал свою компанию. Это не может быть просто совпадением. Какое отношение он имеет к этому торуко?
   Внезапно окружающий Николаса мир вывернулся наизнанку, цвета расплылись, как разлитые краски, он сквозь земную кору провалился в расплавленное ядро и услышал голос Мика Леонфорте: "Я есть будущее. Я есть прогресс, эффективность, личная безопасность каждого. Я есть Бог, страна и семья; я проповедник; я запрещу аборты и иммиграцию. Я - это новый фашизм. Ты завернут в мое боевое знамя. Ты и я, мы замкнуты в сфере, медленно стягивающей свои границы. Вскоре мы будем занимать один и тот же объем. Но мы не можем занимать один и тот же объем. Что случится тогда? Я знаю. А ты?.."
   Николас открыл глаза. Он лежал на полу среди разбросанных книг. Над ним склонилось побелевшее и искаженное болью лицо Хоннико. Видно было, что она плакала, на ее щеках остались полоски от высохших слез. Рядом возвышалась царственная фигура Мэри Роуз. Она смотрела на Линкера своими завораживающими глазами.
   - Когда вы упали, мне показалось, что вы умерли, - сказала Хоннико. Потом я почувствовала, что ваше сердце бьется - сильно, но так медленно!
   - Хоннико...
   Сестра Мэри Роуз положила руку на плечо женщины, которая раскачивалась из стороны в сторону, словно это помогало ей успокоиться.
   - Ты знаешь свои обязанности, - сказала она Хоннико.
   - Обязанности? - повторил Николас. Он все еще был немного оглушен натиском Кширы. Сегодня этот натиск был гораздо мощнее, может быть, из-за того, что совсем недавно он вызывал ее добровольно. - Какие обязанности?
   Настоятельница объяснила:
   - Хоннико является членом Ордена, мистер Линнер, так же, как ранее ее мать. У нее есть обязанности перед Богом и перед Орденом.
   - Значит, во времена моего отца Орден существовал здесь, в Японии?
   - Да, он имел дело с моей предшественницей, Бернис.
   - Я ничего не могу понять, - ответил Николас.
   - Я знаю, - сказала настоятельница очень добрым голосом. - Но скоро вы поймете. Хоннико расскажет вам все. О "Тенки". О том, что случилось в торуко. О вашем отце и о том, каким образом их судьбы оказались связаны неразрывными узами. - Она встала на колени и взяла его руку в свои. - Но сначала я попрошу вас оказать мне доверие. Я вынуждена попросить вас поверить мне, хотя мы только что встретились и вы меня совершенно не знаете.
   Находясь так близко от Мэри Роуз, Николас чувствовал ее ауру, крепкую, как сталь, жаркую, как солнце, но в которой ощущались прохладные течения нет, холодные, холодные, как лед, холодные, как смерть. Она смертельно боялась чего-то. Но чего?
   - Я верю вам, мать-настоятельница.
   Женщина крепче сжала его руку:
   - Если вы действительно мне верите, взгляните в мои маза, мистер Линнер, и скажите, что вы там видите.