Вольнов Сергей. Приговоренные к войне

   «Был ли он врагом? Был ли он один? Сколько времени я пролежала?»
   Амрина прислушалась. Никаких посторонних шумов. Только ветер, листва, птицы. И опять, и опять, в различной очерёдности и степени громкости: птицы, ветер, листва, ветер, листва, птицы, ветер, ветер... Она пристально осмотрела зелёное море впереди себя, попыталась проникнуть сквозь мозаику листьев — тщетно. Опустила взгляд на свои колени и... ДЁРНУЛАСЬ.
   На её правом бедре лежала рука убитого.
   Скрюченные пальцы сжимали ворох жухлой листвы. Взгляд Амрины заметался и против воли, как намагниченный, пополз вдоль по руке. Миновал плечо. Уткнулся в лицо — застывшую маску, искажённую гримасой недоумения и боли. А чуть ниже... на обнажённом участке шеи... между небритым подбородком и воротником...
   Ритм-машина застучала чаще, громче и мучительнее. Безжалостно и последовательно пыталась продырявить виски.
   ...страшный глубокий разрез! Чуть выше кадыка. Красно-чёрный развал плоти. Засохший кровавый ручей, поверх которого поблёскивали свежие алые сгустки...
   Амрина судорожно попробовала отвернуться, но... взгляд, словно натянутая прочная нить, привязанная к остекленевшим глазам покойника, к жуткому порезу, — не позволял шее двинуться с места. А может, сама шея окаменела, враз потеряв способность к каким-либо движениям?! Откуда-то снизу, из живота, поползла волна паники, мешая дышать, вытесняя собой воздух. Ещё одна отчаянная попытка и... нить взгляда порвалась. Голова дёрнулась влево. От резкого поворота в шее что-то хрустнуло. И тотчас же паническая волна сдвинула тело Амрины, перекатила его несколько раз по шелестящему ковру и подбросила вверх. Как распрямлённую пружину...
   Вскочив па ноги, она лихорадочно осмотрелась по сторонам — никого. И тут лавина, поднимавшаяся из нутра, с самого его низа, — ринулась, продираясь по пищеводу наружу. Её вырвало. От одного вида неживого лица. От стеклянных глаз. От вида крови. Вида смерти. От памяти, как ЭТО было...
   Накатила новая волна рвоты.
   Организм исторг какие-то жалкие сгустки. Но волна на этом не иссякла. Рвотные спазмы корёжили, содрогали её тело, выворачивали нутро практически вхолостую — желудок был пуст. Она уже больше суток ничего не ела. Голодала...
   Насилу дождавшись паузы между спазмами и боясь делать резкие движения, Амрина осторожно двинулась в сторону буйной растительности, которую недавно изучала и куда, по её разумению, ей и предстояло идти. Подальше от этой жуткой поляны!
   Подальше! Шаг за шагом...
   Однако, ноги её не слушались, а перед глазами стояла одна картина: вещмешок! Он сбросил его с плеч, перед самым нападением на лакомую, как ему казалось, жертву... Мешок валялся в траве, метрах в пяти от тела. И манил к себе, тянул, как магнит.
   Она не могла ничего с собой поделать. Её подсознание сопротивлялось. Её желудок, даже измученный спазмами рвоты, жаждал пищи. Её мысли... Её мышцы... ЖРАТЬ!!!
   Организму не потребовалось никакой команды, было достаточно и того, что ослаб волевой контроль. Амрина развернулась и медленно пошла назад к разметавшемуся среди трав телу. Всё внимание она сосредоточила на подавлении новых рвотных позывов. Да ещё — вся ушла в слух. Ей показалось, что где-то в глубине леса несколько раз треснула сухая ветка.
   Когда, наконец-то, её пальцы вцепились в заплечный мешок, шум усилился. К нему добавился шелест веток и зовущий человеческий голос — заметно левее. Как раз там, куда она собиралась продвигаться. С низа живота опять поползла волна паники. В висках застучала, участилась ритм-машина. Скорей! Прочь с открытой поляны! Подальше от убитого! Это идут его товарищи! Они будут мстить!
   Но организм отказывался уйти от объекта, в котором, вполне возможно, была долгожданная еда. Амрина нетерпеливым движением прикоснулась пальцами ко лбу и опешила... Повязка с девятилучевой пластиной — отсутствовала!
   Как же она могла забыть! Ведь именно этой пластиной, когда враг повалил её наземь, она и вспорола ему горло.
   Сорвала с головы повязку и... Напрочь позабыв в момент неожиданного нападения о своём оружии, висевшем за спиной. Вспомнила о «вампире» она, только когда ударилась, упав на него.
   Амрина ринулась к убитому, уже не заботясь о тошноте и реакции организма. Тот, в свою очередь, уже полностью переключился на вещмешок — рука, вцепившаяся мёртвой хваткой в лямки, так и не разжалась. Пришлось волочь его по траве к покойнику.
   Скомканная чёрная повязка, пропитанная кровью, лежала прямо в багровой подсохшей лужице. На траве. Слева от перерезанной шеи. На повязке, сплошь в бурых пятнах, кляксой с рваными краями покоилась серебристая пластина, шести сантиметров в диаметре. То, что издалека казалось рваными выступами, было девятью заострёнными лучами, напоминающими протуберанцы. Или же лепестки. Пистолет-пулемёт «вампир», любимое оружие её любимого мужчины, валялся в полуметре от повязки.
   Неизвестные уже явственно приближались, перекрикиваясь между собой.
   Амрина поспешно схватила повязку, с усилием выдрала ткань из подсохшей лужицы. Потом, одним уверенным движением, полоснула острыми лучами пластины по боку заплечного мешка. Вспорола. Нервно вытрясла содержимое на траву.
   Разбираться в этой куче было некогда. Взгляд выхватывал лишь то, что успевал.
   Несессер с принадлежностями. Блокнот. Патроны. Несколько осколочных гранат. Пистолет. Сменное бельё. И... неужели! Упаковка, в которой...
   Её глаза блеснули, как у изголодавшейся волчицы.
   СУХОЙ ПАЁК.
   Всё! Ни секунды лишней; из несъедобного она взяла только блокнот и пистолет, рассовала их по боковым карманам комбинезона. Закинула на плечо свой пистолет-пулемёт. Упаковку с пищей прижала под мышкой и бросилась в лес.
   В противоположную от приближающихся врагов сторону.
   Голоса звучали уже совсем близко.
   Амрина, распластавшись за стволом старой сосны, быстро пригребла прелой листвой бесценную упаковку. И, стащив с плеча враз потяжелевший пистолет-пулемёт, передёрнула затворную раму.
   Глаза её напряжённо пожирали полосу кустов, темнеющую на той стороне поляны...
 
   Хасанбек устало скользил взглядом по колышущимся спинам всадников. Степь, сколько могла, гасила удары тысяч подков, но взамен издавала непрерывный пульсирующий гул. Ржание уставших лошадей. Бряцанье доспехов. И угрюмое молчание гвардейцев, вычленяемое из общего шума острым слухом темника. Гвардия Великого Хана была измотана жарой и бесконечными переходами.
   «Эль-литные войска».
   Так величал Аль Эксей гвардейцев Чёрного тумена. И это, на языке его народа, означало: «лучшие из лучших». По всему выходило — много непонятных языков существовало на свете, а слов странных в них — в тысячи раз больше.
   Но как ни называть, суть одна: в любой армии, если она для победы создана, а не для повального бегства и общей гибели, всегда самых лучших воинов сводят в одно подразделение. И задачи ему ставят непосильные для других. Захватить чужого полководца вместе с его ставкой, знаменем и обозом. Уберечь своего Повелителя от подобных действий врага. Выстоять в неравном бою, когда уже половина войска наладилась отступать. Принести тяжёлую победу, врезавшись в ряды неприятеля броневым ударом закованной в железо конницы. Одним словом, задачи им ставились — специальные. Вот и величал Аль Эксей этих воинов, специально назначенных для больших дел, СПЕЦНАЗОМ. Даже как-то сказал: «Хасан, а ведь ты тоже — спецназовец! Значит, у меня хорошая генетическая память». И улыбнулся, похлопав темника по нагрудным доспехам.
   Хасанбек вспомнил своего анду и тут же поморщился вместо улыбки. Движение лицевых мышц вызвало боль.
   Ему нездоровилось со вчерашнего вечера.
   А сегодня в висках ломило так, что Хасанбек ещё с утра отказался от шлема. Приторочил его к седлу позади себя, да так и счал простоволосым впереди второй походной колонны. Рядом с тысячником Мурадом.
   Рысили молча. Подавленное состояние нойона, должно быть, передалось подчинённым. Только внимательные взгляды на своего темника. И никаких вопросов.
   В ушах — шум ветерка, беззлобно трепавшего волосы гвардейцев, хвосты и гривы лошадей, бунчуки и знамена, плюмажи на шлемах. Шум в голове...
   Ломота не проходила. Неугомонные думы безжалостно ворочались. Отзывались блуждающей давящей болью — то в затылке, то во лбу. О чём только не передумал темник за эти часы монотонной тряски или же полузабытья привалов.
   Сегодня почему-то опять внезапно вспомнились давние слова Теб-Тенгри, главного шамана Орды, казнённого по приказу Повелителя. Уже столько лет бились они в памяти, раз за разом врываясь в сознание. И опять так некстати — ожили, зазвучали, заболели внутри.
   «...Кроются в тебе, нойон, два зверя диковинных... Один зверь белого цвета. Его когти загнуты внутрь. Другой — сплошь чёрный. С глазами багровыми, как тлеющие угли. Не любят они друг друга, но мирятся до поры до времени».
   Многое знал колдун зловещий, многое чуял. Многое рассказывал темнику, необъяснимым образом снискавшему его доверие. Рассказывал, что белый зверь — и есть душа воина, стремящаяся к Небу. А чёрный зверь — нутро, тяготеющее к тёмным силам и животному началу. Душа и Нутро...
   С какого же мгновения обострилось это жестокое противостояние двух непримиримых начал? Не иначе, как после прохождения Облачных Врат. После того, как Чёрный тумен угодил на «небеса». До этого два зверя ещё как-то уживались внутри Хасанбека. И даже получалось поочерёдно выпускать их наружу. Если требовалась дремучая злобная сила, разящая врагов и делавшая тело неуязвимым — приструнивал Хасанбек белого зверя, чтобы не мешал. И наоборот, давал ему волю, если требовалось осмотреться и подумать.
   А может, только казалось ему, что имел он власть над непримиримой парой? И Врата ни при чём?
   Как бы там ни было, но именно после Облачных Врат неизмеримо вырос белый зверь. Уже не всякий раз имел на него Хасанбек управу. И всё чаще зверь чёрный поджимал хвост во внутренних стычках. К добру это иль к худу? Ведь говорил же шаман и таковы слова: «... Радуйся, пока живут эти два зверя вместе. Неспроста никто из них не может взять верх. Но как только это удастся, неважно кому — чёрному или белому — исчезнешь ты, прежний, и появится совершенно другой человек».
   Каким он будет, этот новый человек?! И когда появится — уж не после смерти ли темника? А может быть, он уже появился — в лице Аль Эксея?!
   Не спрашивал Хасанбек об этом своего анду. Тот же говорил и вовсе невероятные вещи. Пояснял ему что-то о Реке Времени. О том, что демоны вырыли новое русло и пустили её вспять. Оттого-то и перемешалось многое в их мире, да и во всех окрестных мирах тоже.
   Ещё говорил он, что у каждого свой чёрный зверь. Невыводим он, и однажды умирает вместе с бренным телом. И чем он крупнее и злобнее — тем сильнее и яростнее воин. Однако, по-настоящему великим воином можно стать, лишь имея Большого Белого Зверя. Или же — Душу Воина.
   С одним Большим Чёрным Зверем можно только сеять смерть, как среди чужих, так и своих. С одним Большим Белым — стать великим шаманом и со временем уйти на небо. С двумя равными по силе — чёрным и белым — успешно воевать, не теряя буйной головы. И только, если из двух зверей белый неизменно одерживает верх — можно достойно идти по пути нескончаемого воинского Похода. Быть Великим Воином.
   Вот и вышло так, что бессмертная душа Хасанбека когда-то. в тот скорбный день, о котором не хочется думать, унеслась вниз по течению Реки Времени. И блуждала сотни лет, пока не воплотилась в теле его нынешнего анды Аль Эксея по прозвищу Пятнистая Смерть.
   Бежал, бежал по стремительным водам белый зверь, не замочив лап, покуда не встретил достойное тело...
   Сейчас — перемешались воды-времена. Перепутали они, каким руслом течь — былым и единственно верным, или же — новым, выкопанным демонами.
   Вышли воды из берегов. Смешались годы и дни чужих жизней. Вот и получилась неразбериха великая — встретились те. кто вовек и знать друг о друге не должен был. Потому и разрывается ныне белый зверь между двумя телами Больших Воинов.
   Что ещё получится с этого? Как бы не надоело зверю бегать, да не покинул бы он сразу оба тела. Может, лучше бы им держаться поближе друг к другу? Хасанбеку и его анде Аль Эксею.
   Поди знай, каково оно — небесное предначертание...
   Сколько же минуло с того дня, когда после победы в пограничном сражении с тангутами доставил сотник разведчиков Асланчи двух пленных лазутчиков? Назвались те Посланниками Вечного Синего Неба. Две лживые гадюки! С жалящими именами: Кусмэ Есуг и Дэггу Тасх. Вползли в доверие Великого Хана. А вскоре — заманили на ложный «небесный» путь целый тумен во главе с самим Повелителем. Обманом заставили биться, бесконечно и бессмысленно сражаться на потеху чужеродной толпе.
   В каких мирах они сейчас скачут этой боевой колонной? За что сражаются? За то, чтобы вернуться домой? Или мстят за то, что уже никогда туда не вернутся?
   Хасанбеку казалось: они уже давно передвигаются по какому-то перевёрнутому с ног на голову миру. А уж коль дело приходится иметь с демонами, к тому же в их собственном логове — стало быть, находятся они не в небесных чертогах. Никак не. Демоны не живут на небесах!
   И пускай по ночам высыпают на небосводе сверкающие осколочки, как шевелящиеся слепни на потных лошадях. Звёзды ли это? Ой ли... Откуда взяться звёздам в преисподней?!
   Никому и ничему нельзя верить в этом фальшивом мире. Даже кажущимся звёздам.
   Порою и звёзды тоже лгут! Мерцают. Подмигивают из тьмы. А потом — оборачиваются горящими очами тысяч голодных демонов.

Глава одиннадцатая
ТЕНЬ ВАВИЛОНСКОЙ БАШНИ

   Совещание выдалось жарким.
   Как и денёчки, выпавшие на эту летнюю пору года. Хотя, летнюю ли? Кто мог поручиться — происходят ли на проклятой рукотворной планете Экс сезонные перемены? Уже несколько месяцев (в смысле, «тридцатидневок») с различной интенсивностью жарило солнце, расцветали, жухли и вновь расцветали цветы, и всё это можно было обозвать летом, не вдаваясь в излишние подробности...
   Мы заседали почти два часа.
   Камнем преткновения и одновременно краеугольным явилось несовершенство методов управления такой непредсказуемой громадиной, каковой оказалась наша Первая Земная Армия.
   Об успехах и неудачах в боевых действиях речь пока не шла.
   Присутствовали две трети полководцев, входивших в состав Объединённого командования. О том, где сейчас пребывали отсутствовавшие, знали только они сами, и может быть, в малой мере, главнокомандующий.
   «Чем не апостолы?! Во главе с самим... », — съехидничал Антил и тут же осёкся. Вид того, кто был «во главе», больше напоминал не христианского мессию, а грозного античного бога войны, почему-то облюбовавшего не тогу, а кожаный реглан. И взгляд его абсолютно не поощрял ёрничанье.
   Увесистая фигура главкома выделялась среди прочих не размерами, а источаемой холодной властной силой. Лишь жёсткое малоподвижное лицо не излучало — впитывало происходящее. Глубокие волевые складки у застывшего рта и прищур глаз, сразу же настраивали на самый требовательный разговор. Георгий Константинович терпеливо слушал доклад Упыря, не перебивая. Лишь иногда вспыхивали глаза, да сжимались в кулак пальцы лежавшей на столе руки.
   Когда повисла пауза после заключительной фразы — нахмурился. Встал и принялся вымерять шагами комнату. Потом, не дойдя до очередной стены, резко развернулся и, продолжая какой-то внутренний монолог, спросил, обращаясь ко мне:
   — Товарищ Дымов. Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы повысить качество коммуникаций и оперативность управления?
   Я думал не более секунды.
   — Товарищ Жуков, необходимо срочно перенести штаб Объединённого командования на объект «Узловой терминал». Вот сюда... — я ткнул указкой в самолично нарисованную, на основе добытой монголами, карту Экса. — Я только что оттуда. Данный объект полностью подходит для размещения штаба. После этого — активизировать все посильные нашему интеллекту наблюдательные системы инопланетян на терминале. В частности, системы мозаичного аэронаблюдения — многочисленные изделия «Орёл». Далее, на месте нынешнего базирования штаба создать так называемые «пулемётные курсы» или другими словами: Центр подготовки ведения войны боевыми средствами врага. Обучение начать силами вверенного мне Управления спецопераций. Воинов, прошедших курсы, направлять на захваченные и временно законсервированные терминалы. Связистов, формально приданных подразделениям национальных корпусов, снабдить спецтехникой с выявленных складов. Создать единую многозвенную сеть радиодиалога со сменяемой системой позывных. Продублировать радиосвязь отлаженной схемой посыльных и прочих видов оповещения, учитывая многовековой опыт разных народов...
   — Какое количество спецов в вашем Управлении? — прервал он меня.
   — Со мною — восемнадцать.
   — М-да, негусто... Сколько вам необходимо времени на обучение одного цикла курсантов?
   — Неделя... на всё про всё.
   — Когда будете готовы принять первую группу?
   — Как только она прибудет.
   Ответ, похоже, удовлетворил его полностью. Чего нельзя было сказать об ответах начальника штаба. Но причины тут крылись вовсе не в личности, а в невесёлых итогах...
   Если начистоту — похвастаться было нечем. Миновало две недели после создания нашей пафосно провозглашённой структуры, Первой Земной Армии. И что мы успели за этот немалый на войне срок? Осознать перечень проблем? Их хватало.
   Проблемы связи. Проблемы адекватности намерений полководцев. Проблемы сложности восприятия подразделениями разных эпох' поставленных задач. Проблемы снабжения. Проблемы соразмерности боевой мощи различных корпусов. Проблемы... проблемы...
   Мы успели понять, что во многих случаях просто не знаем, что происходит в зонах влияния национальных корпусов, разосланных в разные стороны. Те знания, которые мы всё же получали с посыльными, как говорилось в Библии, — лишь приумножали наши печали.
   Это нам только показалось на учредительном совете, что абсолютно все полководцы сумели по-настоящему осознать степень опасности ситуации. Да что там осознать?! Даже смирить свою гордыню, как оказалось, получилось не у всех. Кто-то затаил несогласие внутри, выдавая себя лишь вспыхивающим взором да несогласованными манёврами. Кто-то, напротив, открыто принялся выражать недовольство своей новой ролью и местом в образованной иерархии. Кто-то, особо не позиционируясь, рвался по-прежнему воевать в одиночку, сообразно понятиям своего времени и своим личным амбициям, скорее всего — не в состоянии перестроиться или хотя бы приспособиться к новым реалиям. И тем вносил в совместные действия разногласия и сумбур...
   Разговор состоялся суровый, но конструктивный. Было решено спешно, до отъезда военачальников по местам дислокации, создать временные отряды связи и координации действий. Эти малочисленные, но жизненно важные подразделения начали формировать сразу же по окончании совещания, не откладывая. Утром они должны были, уже полностью укомплектованные спецтехникой, отбыть с каждым из присутствующих членов Объединённого командования.
   ...Когда страсти улеглись, вместе со светилом, опустившимся за горизонт, — мы остались втроём. Керосиновая лампа. Полутени на стенах. Нервно дёргающийся язычок пламени. Огненное жало приподнявшего голову змеевидного фитиля, ощупывающего застеклённый объём западни.
   Мы, должно быть, также излучали мысли, прощупывали ими окружающее враждебное пространство. Мы также излучали незримый свет надежды — в победный исход; веры — в свою судьбу и плечо друзей; любви — к святому, которое у каждого своё. Мысли рвались прочь с этой планеты. Куда-то туда, где по-прежнему мерцал голубым светом крохотный и беззащитный шарик Земля, ещё недавно казавшийся любому из нас огромным и единственным в пустыне космоса.
   Я смотрел на Жукова — легенду советского народа — и порой забывался. Я впитывал каждый его жест, каждое слово. Мне то верилось, то не очень, что передо мной находился легендарный полководец ТОЙ войны. САМ.
   Много было доносов на этого выдающегося командира, но, хвала небу (или теории вероятности?!), его буйная голова осталась на плечах. Более того, за короткое время Жуков, как и многие другие уцелевшие в те годы, несколько раз подряд получал новые высокие назначения. Впечатлял его карьерный Рост, за которым не стоял хруст черепов сотоварищей. Он девять лет командовал полком, четыре года кавалерийской дивизией, около двух лет кавалерийским корпусом и в течение двух лет прошел должности от заместителя командующего округом и командующего округом до начальника Генерального штаба и заместителя наркома обороны. Всё это я помнил ещё с военного училища.
   Планида не до конца отвратила свой лик от нашей многострадальной страны — иногда всё же поглядывала искоса. Малообъяснимо, но мы не потеряли талантливейшего полководца, сыгравшего одну из решающих ролей в достижении победы в Великой Отечественной войне.
   «Бог войны» сидел рядом со мной и Данилой — на явной вечере.
   Мы позволили себе расслабиться «на троих». Кожаный реглан лежал на топчане. На импровизированном столе дымилось мясо. Упырь колдовал над своей загадочной флягой, наливая по второй. Георгию Константиновичу определённо пришёлся по вкусу штрафбатский эликсир «Мольба на спирту».
   — Ладно, отцы-командиры. За Родину... которая начинается сразу за нашими спинами! — обозначил он тост, от которого наши лица враз прогоркли.
   Глухо звякнули кружки. Забулькало. Обожгло огнём. Выжгло ненужное. Пробрало...
   Наползла хмельная волна. Мне показалось, что я пью горькую в музее восковых фигур. Один из собеседников был до скуки знаком, но я не мог вспомнить, ни как его зовут, ни чем он знаменит. Зато другим был сам Жуков! Вот это да! Хотя... при чём же здесь музей? Ч-чёрт!
   Встряхнул головой, отгоняя наваждение. Вслушался в голос главнокомандующего.
   — Ты, Данила Петрович, помнится, говорил, что ещё недавно, до этой фантасмагории, штрафным батальоном командовал у Рокоссовского? — голос приобрёл некоторую хрипотцу.
   — Так точно, товарищ главком. Арестовали в апреле тридцать восьмого, как «врага народа». По приказу «восемь два», от двадцать первого июня тридцать седьмого года. Почти через год после процесса над Блюхером. Вот так вот мне аукнулось личное знакомство с ним. Я в своё время, будучи в должности комполка, по рекомендации маршала был направлен в Ленинградскую академию. Там и остался. Преподавал военную историю. До лихой годины... прямо с лекции и забрали «архангелы». А уж на зоне-то хлебнул сполна. Да только терять мне уже нечего было. Потому сколотил бригаду из таких же горемык, как сам. Из политических. Выживали сообща, стаей, как могли. Бывало — и глотки блатным зубами рвали. Это я не для красного словца говорю. Три раза доводилось зубы вонзать, как последний довод. Может, за то и дали мне там кликуху Упырь. А может, и не за это вовсе... — его глаза страшно и коротко блеснули, но тут же упрятали огонь на недоступную глубину. — А после, когда репрессии, как снежный ком, ставший лавиной, приняли безудержный неимоверный размах... был Пленум ЦК об ошибках и перегибах. Создали Комиссию Управления по командному и начальственному составу РККА... Да вы и сами всё знаете, Георгий Константинович. В результате работы комиссии какая-то небольшая часть командиров была восстановлена в армии. Жаль, безумно малая часть. В их числе были и комдивы Рокоссовский, Юшкевич, Трубников, Цветаев... Повезло даже некоторым преподавателям, например, дивизионному инженеру Граве из Артиллерийской академии. До меня, увы, руки у комиссии не дошли — эту лавочку быстро прикрыли. Вот и получилось — Рокоссовского восстановили и поручили формирование штрафных батальонов. А меня, уже совсем на других правах, на птичьих, оставили вместе с зэками. Это когда клич по ГУЛАГу прошёл, кто желает, мол, искупить свою вину собственной кровью, добро пожаловать в штрафные батальоны!.. Вот я в числе первых и вызвался... весной сорок третьего.
   Лицо Жукова помрачнело, исказилось, словно заныли все возможные старые раны.
   — Ничего, Данила Петрович, ничего... Время отделит семена от плевел. Вождей от партий. И партии от народов. Всё станет на свои места. Вот только жаль — людей не вернёшь! Настоящих мужиков, профессионалов, героев... Нельзя их забыть! Как и нельзя забыть все преступления тех сволочей, на чьей совести ничем не оправданные репрессии и аресты, и высылки членов семей в места не столь отдалённые... — Он положил тяжёлую руку на плечо Данилы Ерёмина. — Я ведь знаю Рокоссовского. Не понаслышке. Дружил я с ним, Данила Петрович. Учился в одной группе на Курсах усовершенствования командного состава кавалерии в Ленинграде... И потом — совместно работал в Седьмой Самарской кавалерийской дивизии. Могу сказать только хорошее. Решительный и твёрдый военачальник. Настоящий военный талант и светлый ум. Не сомневаюсь, что немало таких же было среди тысяч, погибших в застенках и лагерях, оклеветанных настоящими врагами народа...
   Потом говорили о том, что мы не в Советском Союзе и, стало быть, в нашей власти отказаться даже от самой тени репрессий. О том, что по этой же причине — не стоит ждать никаких подкреплений, никаких новых кадров. А стало быть — никто никого снимать с должностей без нужды не будет.
   — Мы же не монголы, — усмехнулся Упырь. — Хотя, надо признать, воюют кочевники просто замечательно.