Страница:
Мила Сергеевна мрачно вздохнула. Таксист, услыхав знакомое имя, совсем скис и сгорбился над рулем.
— Связи Бонифацкого и Винтаря вы, как я понимаю, не отслеживали?..
— Не было такого указания, — немного растерялся Вардюк. — …Их иди поотслеживай, — добавил он после короткого раздумья, — потом водолазы не доныряются.
— А между тем, Огнемет и Вацлав Бонифацкий были некогда весьма близки, — проговорила Мила с холодным бешенством.
— А… — протянул Вардюк. — Понятно…
Мила прервала связь и надолго задумалась.
В отличие от Вардюка, имя Леонида Витрякова было ей знакомо очень даже хорошо. Значительно лучше, чем она бы того хотела. Леха Витряков по прозвищу Винтарь, был, во-первых, старинным другом Вацлава Бонифацкого, и, кроме того, патологическим бандитом с впечатляющим доперестроечным стажем. Вацик Бонифацкий познакомил ее с Витряковым где-то в середине 80-х, когда они оба, Боник и Мила, работали в Симферопольском горкоме комсомола. Неуемная энергия и врожденная жилка авантюриста подталкивали Бонифацкого, в числе прочего, и к весьма сомнительным знакомствам. Можно даже сказать, что Вацлава неумолимо влекло к криминалам. Собственно, Бонифацкий никогда и не скрывал от Милы — а они были хорошими приятелями в 80-е, что пришел в комсомол делать карьеру. Но как бы ни фривольно жилось Вацлаву в горкомовских пенатах, ему вечно хотелось большего.
Как и когда пересеклись пути не в меру энергичного комсомольского вожака и совершенно безбашенного беспредельщика, каким Мила всегда считала Витрякова (справедливо считала), осталось для нее загадкой, но Огнмет и Бонифацкий подошли друг другу, как перчатка к руке. Бонифацкий, пробившийся в начальники орготдела, обладал немалыми административными возможностями, которых здорово не хватало Витрякову. Леха Витряков открыл Вацлаву широкое окно в обширный уголовный мир, где продавалось или перепродавалось краденое, гуляло оружие, наркотики и много чего еще. И, наконец, Огнемет обеспечил Вацлаву Бонифацкому силовую поддержку в тех случаях, когда у того либо другие аргументы заканчивались, либо вопрос вообще иным образом не решался.
Летом 88-го года произошел крупный скандал. Многие аферы Бонифацкого выперли наружу, как прыщи на заднице. Он полетел с работы и только чудом избежал тюрьмы. Витряков к тому времени успел сколотить самую настоящую банду, состоявшую из чистейшей воды отморозков. Боевики Винтаря никого не уважали и не щадили тоже никого. Человеческая жизнь в их руках гроша ломаного не стоила. Бандой верховодили сам Леха Витряков и его сводный брат — Кларчук.
У Витрякова с Клариковым отцы были разные, а мать — одна. Леха был старше сводного брата года на два, но именно Кларчук пользовался самой плохой репутацией. Он был жесток, храбр и невероятно дерзок. Братья наводили ужас на окрестности. Вопреки дурной славе Мила легко сошлась с обоими, а с младшим — Кларчуком, у нее сложились более чем близкие отношения, завершившиеся свадьбой в 1988-м.
Но ни о сводном брате Винтаря, ни о последовавших вскоре событиях Миле Сергеевне и вспоминать не хотелось.
Когда осенью 88-го года ей пришлось спешно покидать Крым, а попросту говоря — бежать с полуострова, обгорелое тело младшего брата Винтаря лежало в морге, а над самой группировкой братьев Кларчуков (именно так ее называли) сгустились непроглядно черные грозовые тучи. Большая часть местных авторитетов и все силовые структуры спали и видели в гробу самого Витрякова и два десятка его отморозков. Шансов выжить у них не было никаких. Даже Бонифацкому, не входившему (формально не входившему) в состав группировки, следовало основательно поберечься.
В силу вышеизложенного, известие о том, что Витряков жив, да еще по-прежнему в силе, повергло Милу в уныние. Если не сказать — в страх. У нее имелись исключительно веские причины держаться от Лени Витрякова как можно подальше.
«Прямо головой в волчью пасть меня сунули», — думала Мила.
Машина, тем временем пересекла городскую черту Ялты. Женщиной овладели очень нехорошие предчувствия. И не даром.
Как только «Мерседес» въехал в Ялту, Вардюк неожиданно вышел на связь.
— Объект вышел из дома и следует в желтом «Ягуаре». К морю. Следуем прямо за объектом.
Через десять минут Вардюк вновь объявился в эфире и предупредил, что Бонифацкий выехал на набережную.
— Поужинать, видать, собрался, паскуда… — предположил Вардюк. — У нас тут с Любчиком за день животы к спинам поприлипали.
— Гони! — подстегнула таксиста Мила Сергеевна. — Наброшу десятку сверху.
Таксист послушно погнал вперед машину.
Пока Бонифацкий парковал «Ягуар» у здания ресторана «Воронцов» и вальяжно выбирался из салона, Мила успела выпорхнуть из такси, бросив на ходу сотенную купюру изумленному таксисту. Подхватила плащ и сумочку, пробежала три десятка метров вдоль автостоянки и, наконец, перешла на шаг. Поплыла себе, гуляючи, и столкнулась нос к носу с Бонифацким прямо на ступеньках кабака.
— Вацлав?! — изумилась Мила.
Они обменялись теплыми приветствиями, как старые закадычные друзья, не видевшиеся целую тысячу лет. А то и две тысячи.
— Ты какими судьбами в Ялте? — Боник окинул Милу восхищенным взглядом. И было отчего. Она действительно выглядела замечательно. Успела почистить перышки, уделив макияжу как минимум двадцать минут из полутора часов, проведенных на трассе Симферополь-Ялта.
— Замечательно выглядишь… — добавил Боник совершенно искренне.
Мила улыбнулась в ответ, подумав, что с ролью импозантного миллионера, коротающего досуг где-нибудь в фешенебельном бунгало на берегу океана, Бонифацкий бы справился значительно лучше всех прочих ее знакомых.
«И ведь как близко к ней подошел».
— Я слышал, будто ты в Киеве давно?..
— Это правда, — призналась Мила.
Времени для изобретения вполне убедительной легенды днем у нее было более, чем достаточно. В следующие три минуты Бонифацкий услышал короткую историю одинокой женщины-бухгалтера, гнущей спину круглый год над финансовыми отчетами крупного киевского СП, и отправившейся, наконец-то, в давно заслуженный отпуск.
— Ты изменяешь своим привычкам? — расплылся в улыбке Бонифацкий, припомнив, что прежде она предпочитала бархатный сезон всем прочим.
— Просто в комсомоле мне не приходилось сводить балансы за девять месяцев… — Мила обезоруживающе улыбнулась. Чуть грустно и очень доверительно. — Спасибо, что вообще дали вырваться. А с конца лета от заказчиков отбоя нет, так что директор и пописать не всегда отпускает.
Бонифацкий хмыкнул.
— Где ты остановилась?
Мила назвала пансионат, выбрав, какой подальше.
«Надо будет Вардюку с самого утра мне номер там забронировать!»
— Я второй день в Ялте. Вышла проветриться, а то, знаешь, в пансионате одни толстозадые матроны с вечно вопящими чадами, да их накачанные пивом папаши.
Боник понимающе кивнул.
С набережной потянуло ароматом копченых кур и какими-то специями. Где-то жарили шашлык. За высоким бетонным парапетом потихоньку разгуливалось море.
— Лучше расскажи ты — где и как? — прервала молчание Мила.
— А ты не откажешься со мной поужинать? — вместо ответа попросил Бонифацкий.
— Смотри, не пожалей, — игриво предупредила Мила. — Я положительно умираю от голода…
Они под руку поднялись по ступенькам. В дверях Мила решительно остановилась.
— Вацлав… — очень серьезно сказала она.
— Что, Милочка?
— Я должна тебе кое в чем признаться…
— И что же? — Боник выглядел немного растерянно.
— Эти котлеты из столовой… Выше моих сил… Ты понимаешь?
Бонифацкий хихикнул и увлек женщину в ресторан.
— Вацик, мы лопнем.
Бонифацкий согласно закивал.
— Обожремся и помрем молодыми.
Мила засмеялась, вспомнив, что именно этой фразой их бывший комсомольский шеф открывал все веселые пирушки.
Оба были голодны, приятно возбуждены и с нетерпением ожидали, когда же на столе начнет появляться пища. Официанты не заставили долго ждать. Обслуживание в ресторане было отменным. А еще в нем было тепло и уютно.
Ни о чем конкретном не говорили. Вспоминали молодые годы, старательно обходя стороной неприятности, обрушившиеся на голову Боника в 1988-м году и все, что последовало за ними.
— Ты помнишь того студента, который на спор с двумя такими же шолопаями, в комитет комсомола факультета ворвался? В 86-м, кажется…
— Славно пошутил, — согласилась Мила, разулыбавшись вовсю. — Конечно помню. Он еще размахивал игрушечным пластмассовым пистолетиком и вопил «Пришла ваша смерть, красноперые!» Или что-то в этом духе. Перестройку неправильно понял. Нашутил себе отчисление из института и исключение из комсомола.
— Ага, — Боник подлил в бокалы. — Парню бы на сцене выступать, а он в армию загудел. Такая вот вышла шуточка. И еще радовался, помню, что срок не схлопотал.
— Вполне мог, — весело подтвердила Мила. — Террористический акт, сопровождавшийся призывами к свержению советского строя…
— О чем ты говоришь… — кивнул Бонифацкий, отправляя в рот внушительный кусок севрюги. — Я знаешь, с чего начинал? Курсировал комсомольский оперативный отряд. ОКОД сокращенно. Ходили по общежитиям, и не дай Бог в какой комнате плакат с Адриано Челентано, например, обнаруживали. Тогда — все… Смерть мухам. — Бонифацкий сделал грозное лицо, но, не удержался и прыснул.
— Чем вам Челентано-то навредил? — не поняла Мила, которая на работу в горком пришла вместе с перестройкой, когда основные заморочки, свойственные Андроповской эпохе, уже канули в лету.
— Потому, — безапеляционно заявил Боник, — что этот самый Челентано был членом неофашистской партии Италии. Или симпатизировал ей. Или к Красным бригадам тяготел. Какая разница?
Мила изумленно вытаращила глаза.
— А даже если нет? — развеселился Бонифацкий, — что с того?.. За любую ерунду пришить тому или иному имяреку низкопоклонство перед Западом было легче легкого. Портретик Челентано повесил? — Очень хорошо. Строгий выговор с занесением в учетную карточку — уже есть. Мелочь, а приятно… Не кусается пока? Погоди, укусит. Надумает любитель Челентано лет через пять-семь в партию поступать, когда до него дойдет, что без партбилета — выше какого-нибудь старшего инженеришки — никуда. А тут пятнышко из учетной карточки — оба на… Поди-ка смой…
— Ты садист, — засмеялась Мила.
— Система работала таким образом, — сказал Бонифацкий, пододвигая ближе тарелку с чахохбили. — Только и всего. Вписываешься в систему, живешь и кушаешь, а не вписываешься — извини подвинься.
— Я тебе вот что скажу, — продолжал Боник увлеченно. — Это сейчас большие неприятности из-за булавок на джинсах гэдзби полным бредом кажутся. Вопиющим, так сказать. А ведь и десяти лет не прошло…
— Я помню, — подтвердила Мила. — У меня на первом курсе джинсы были. Так кое-кто попросил лэйблы спороть.
— С попы? — весело уточнил Бонифацкий.
— С попочки, — игриво отозвалась Мила. — Там еще кусочек кожи пришит был. С буковками «LEE». И еще что-то, в том же духе.
— Спорола?
— Нет, — гордо сказала Мила. — Но кофточки на выпуск пришлось носить. Ты же знаешь — не буди лихо, пока оно тихо.
— Ну так вот, — вернулся к своим мыслям Бонифацкий. — Это кто-то, которому твои джинсы покоя не давали, как думаешь, бомжует сейчас?
— Думаю, что нет.
— Вот и правильно. Уверяю тебя, детка. Твой борец за чистоту джинсов подрос, сел в хорошее кресло и, не менее рьяно сражается за то, за что положено сражаться в текущий исторический момент. За нашу державность, к примеру. Теми же методами. Одни надписи спарывает, другие поверх малюет. И очень хорошо себя чувствует.
— В принципе, — продолжил Бонифацкий, — вместо одних фетишей можно запросто выдумать другие. — Он прервался и щелкнул пальцами проплывавшему мимо официанту. — Будьте любезны… Водочки нам принесите.
Официант кивнул.
— Только нормальной, — уточнил Бонифацкий, вторично щелкнув пальцами. — А то, если у меня, дружок, утром голова разболится…
Официант, удаляясь, снова кивнул. Бонифацкий вернулся к собеседнице:
— Ты хоть сто долларов плати за бутылку, а гарантий, что не хлебнешь древесного спирта, почти что никаких… Если бояться не будут… — рассудительно добавил Бонифацкий.
— Давай выпьем, — предложил он, скептически покосившись на графин с водкой, немедленно доставленный официантом. Они, чокнувшись, осушили рюмки.
— Вот тоже глупость, — задумчиво обронил Бонифацкий, проводив глазами зеленую маслину, исчезнувшую во рту собеседницы. — Ну глупость, и все. Ну скажи, пожалуйста, положа руку на сердце, идет эта гадость новомодная в сравнение с нашими нежинскими огурчиками? Идет, а?..
— Нет, — согласилась Мила, аккуратно выплевывая косточку, — ни в какое не идет… Хотя о вкусах не спорят…
— Веяние времени. Фетиши. Другого рода, но из той же команды. Для дураков. — Боник потянулся за севрюгой. — А вот осетровые, напротив, вечная ценность. Вроде живописи.
— Знаешь, — продолжал Бонифацкий, — как-то в общежитии, при Горбачеве уже, попался нам на крючок паренек… Был какой-то там очередной общегородской рейд, вот он и влип.
— Как влип? — заинтересовалась Мила.
— Обнаружили у него под койкой целый склад пустых бутылок из-под спиртного…
— Ну и что?
— Как что?! 1986-й год. ВСЯ СТРАНА ЗА ТРЕЗВОСТЬ СРАЖАЕТСЯ, а отдельные элементы без водки дня прожить не могут? Ничего себе, ну и что! Значит, — с воодушевлением заговорил Бонифацкий, — парень, выходит, чужое место занимал? Правильно? Правильно. Закатили ему строгий выговор, для разминки.
— Может, он пустые бутылки подбирал? Из бедности? — предположила Мила, на минуту представив себя адвокатом несчастного студента.
— Вот и он, помнится, в ту же степь клонил, — злорадно ощерился Бонифацкий. — И ошибся. Лучше б косил под алкоголика. А так — что вышло? Позорил облик советского студента. Понимаешь? Это что же получается — наш советский студент по мусоркам шастает? А, не дай Бог, какой зловредный корреспондент фото шлепнет? Да в «Нью-Йорк Таймс»? Тут уже антисоветчиной попахивает. Причем по полной программе.
Мила невольно поежилась.
— Перестань, Вацлав. Ты такую картину набросал, что у меня чуть аппетит не испортился. Честное слово.
— Главное, — задумчиво произнес Бонифацкий, делая знак Миле, что собирается поставить точку на этой теме. — Главное, такую систему завернуть, чтобы всегда, при любых раскладах, можно было кого угодно, на выбор, выдернуть за ухо и наказать, как следует. За портрет Челентано, или не дай Бог, фотографию рок группы «Кисс»,[30] за морально-бытовое разложение, за слишком длинные волосы, или чересчур короткие, за проживание не по месту прописки или неуплату налогов. Это дело двенадцатое, за что. Смысл в том, чтобы все знали — моя морда тоже в пуху. Тогда все будут тихо сидеть и не варнякать лишнего. И вращай всеми, как варениками в тарелке…
— Противная картина, — коротко резюмировала Мила.
— Противная, — довольно кивнул Бонифацкий, — зато перспективная.
— Не сложилось как-то, — грустно призналась Мила, когда Бонифацкий аккуратно коснулся темы «такая красивая женщина — и одна-одинешенька».
Мила старалась пить поменьше, но вино делало свое дело. Впрочем, ей это обстоятельство было даже на руку. Язык развязывался сам собой и вранье выходило естественней. Да и обстановка была — что надо.
— Не сложилось… Три года прожили. Можно сказать, душа в душу, хотя, конечно, бывало разное… Первые два года пришлось квартиры снимать. И он и я — оба иногородние, так что…
— Чужое — всегда чужое. Там квартирной хозяйке не понравились… Там сделали ремонт, и нас сразу вышвырнули…
— Почему?
— Потому, что с хорошим ремонтом можно сдать вдвое дороже кому-то еще… Ничего личного, как американцы выражаются. — Спасибо моему СП, ссудили мне деньги. Достаточно крупную сумму, чтобы мы смогли купить квартиру. Я поэтому за работу руками и ногами держусь.
— Но вы все равно развелись?
— Да… Знаешь, пока боролись за выживание — было даже легче. А когда появилось свое гнездышко…
— А дети?..
Мила отрицательно покачала головой:
— Наверное, если бы у нас с Юрой был ребенок — мы бы удержались вместе… но…
Боник помалкивал, поглядывая на женщину слегка увлажнившимися глазами доброго старого друга.
— Юра потерял работу. Ты же знаешь, сейчас это просто. Раз — и ты на улице. Он работал ведущим инженером в крупном проектном институте. Был на хорошем счету, подавал надежды, и все такое. Мечтал, что года через три пробьется в ГИПы.
— Куда?
— Станет главным инженером проекта. Они проектировали крупные энергетические станции по всему Союзу. Когда Союз распался, надобность в толпах проектантов отпала. Юрка попал под сокращение, как тысячи других инженеров. Ну вот… Попробовал где-то пристроиться. По специальности не вышло. Пошел на базар. Торговал с лотка. Не сложилось. Знаешь, не все ведь могут торговать…
— Да, конечно, — согласился Бонифацкий. — Я знаю…
— Попытал счастья в охранной фирме. Два месяца отработал охранником-кассиром — выгнали. В общем он сам виноват, хотя… — Мила махнула рукой, — потом как-нибудь расскажу… Я бы могла выкрутиться колесом и пристроить его к себе в СП, водителем, скажем, так у него не было прав. Зачем советскому инженеру права?
— Да уж, — хмыкнул Вацлав, подливая ообоим, — автомобиль не роскошь, а средство передвижения, как же…
Мила вымученно улыбнулась.
— В СП машины новые, поцарапаешь — не расплатишься. Уж не знаю, что мне надо было своему шефу сделать, чтобы он ученика за руль джипа посадил.
Боник скептически скривился.
— Многим фирмам требуются водители с собственным автомобилем, только вот откуда свой автомобиль взять?..
— У… — протестующе замахал руками Бонифацкий, — не дай Бог. Сейчас все шибко грамотные. Наймешься с кровным «фордом-опелем» директора с бухгалтером катать, а потом заставят перевозить кирпичи с досками.
Боник поднял бокал. Посмотрел на Милу сквозь стекло. Они чекнулись. Мила подумала, что глаза у Вацлава прямо таки светятся в окружении исключительно дружелюбных морщинок.
«Ну, что же. Очень похоже, что я знаю, где проведу сегодняшнюю ночь».
— Пошел в заправщики, — продолжила она. — Потом в курьеры… Зарплата везде копеечная, а от тебя ждут, чтобы горы сдвигал. Не нравится — пошел вон. А куда идти — если и так, за бортом… Ну, — вздохнула Мила, — и пошло поехало.
— Депрессия, — подсказал Боник сочувственно.
— Еще какая. Понимаешь, он ершистым был. Не наглым, не бездельником, не белоручкой. Но… не знаю, как это объяснить?..
Боник молча смотрел на Милу. Очень внимательно.
— Понимаешь? Кто-то может подставлять одну щеку за другой, под оплеухи начальству, кому-то лучше в каменоломню… Я его не осуждала. Никто не виноват, что так вышло. Одна барышня станет вращать задницей в рекламе гигиенических прокладок, другой проще удавиться. Мы разные, вот и все. Разве не так?
— Так, — согласился Бонифацкий. — Именно так мир и устроен.
— Хотя я, конечно, злилась понемногу. Не обзывала его Альфонсом, но бесилась, правда. Он все потихоньку перевесил на меня. Кому понравится?..
— Никому, — эхом отозвался Бонифацкий.
— Закончил мой Юрочка в чернорабочих. Как ты сам понимаешь, диплом о высшем техническом образовании в вымешивании цементного раствора лопатой или разгрузке поддонов с кирпичом — подспорье сомнительное. Ну и пить начал, как же без этого?..
— Я неплохо зарабатывала, — продолжала Мила. — В принципе, прокормила бы и его, и ребенка, только вот здорово сомневалась, что мое пузо вызовет у шефа энтузиазм. Понимаешь?
— Конечно, — кивнул Бонифацкий, накрыв женскую ладошку собственной. — Конечно, лапочка, я все понимаю.
Мила улыбнулась ему сквозь слезы. Ей самой стало очень жаль. В принципе, выдуманная ею женская судьба от ее личной если и отличалась, то разве что в деталях. Общее направление казалось болезненно одинаковым. Мила даже всхлипнула.
— Я подумала крепко, и не решилась проверять директора СП на отношение к декретным… — Тем более, — слова как бы начали даваться Миле с трудом, — тем более, Юрий пил все больше и больше. А когда я замуж выходила, он и в рот не брал…
«Одно к одному, — размышлял Бонифацкий. — Такая женщина прямо в руки упала. Будто чудесное созревшее яблочко».
Как авантюрист по природе, Вацлав Бонифацкий верил в силу везения и абсолютно искренне полагал, что если уж ступил на белую полосу — то затем все идет как по маслу, причем приятные события следуют одно за другим и удивительно ладно складываются воедино. Все равно, что картинки из цветного пазла. Впрочем, в существовании черных полос он тоже нисколько не сомневался.
— Дальше больше, — заговорила Мила, торопясь наконец закончить, — Где водка, там и драка. Роль боксерской груши не для меня. В общем, я его вышвырнула на улицу и поменяла замки. Все.
Мила повела пальцем по воздуху, как бы подводя черту подо всем этим.
— А он? — не удержался и спросил Бонифацкий. — А он как?
— А что он? Квартира была оформлена на меня, так что…
Боник почесал затылок.
— И потом, я всегда могла попросить ребят, которые у нас на фирме охранниками работали, чтобы они… — Мила запнулась, — чтобы они с Юрой поговорили. — Она пожала плечами. — Да они бы ему голову в два счета снесли. Юрий, думаю, это знал. Или догадывался, по крайней мере.
— И где он сейчас?
Мила пожала плечами:
— Подозреваю, в канаве… Мне стало не интересно…
Мила улыбнулась, смахнув ладонью слезинку, давая понять, что выговорилась и ей стало легче. И вообще, с грустными воспоминаниями пора заканчивать.
— Давай не будем об этом.
— Давай.
— О, Боже мой… — прошептал ей в затылок Бонифацкий.
Мила перевернулась на спину и потянулась всем телом. Она блаженно улыбалась, лежа с закрытыми глазами. Мужчина нежно провел рукой по ее утомленному телу. Заметил улыбку и зашептал в ухо:
— Я ведь о тебе столько лет мечтал…
Мила, не открывая глаз, легонько кивнула:
— Я знаю.
— Ты знаешь?
— Конечно. — Мила немного выгнулась, отвечая на прикосновения мужской руки. Ей было приятно, хотя она понимала, что сил больше нет у них обоих. За окнами светало.
— Конечно знала, — ласково прошептала она. Глаза ее оставались закрытыми, длинные ресницы касались щек. — Женщины всегда это чувствуют и редко когда ошибаются.
— Но ты никогда…
Мила повернулась на бочок. При этом руки Вацлава оказались на ее молочно-белом бедре, в сумеречном свете казавшемся восковым. Прижала пальчик к губам мужчины:
— Спи, родной.
«Я никогда не обращала внимания на тебя, ты ведь небыл моим боссом, — пронеслось в голове Милы, — разве не так? Вокруг были помоложе или повыше рангом, только и всего. Но похоже, я много потеряла…»
— Я много потеряла, — промурлыкала Мила вслух.
И это не было обманом. Вацлав поразил Милу, как давно никому не удавалось. Ресторан расслабил ее, вызванное к полуночи Вациком такси укачало, душ, принятый в особняке — освежил, что же до Вацлава… Тут она откровенно затруднялась подобрать слова. Он превзошел все ожидания. Заставил забыть об инструкциях Артема Поришайло, ценных указаниях полковника Украинского, о Вардюке с Любчиком, томящихся, как она надеялась, в машине где-то неподалеку, о бриллиантах Виктора Ледового и вообще, обо всем на свете. Вацик устроил нечто, заставившее ее подумать об игре многоопытного музыканта на любимом инструменте. Да, он именно играл женщиной, играл виртуозно, то доводя до взрыва, то отпуская передохнуть, не сбивался с такта и не фальшивил. Мила была далеко не наивной девушкой, но ей только и оставалось, что предаться ему, будто нимфе отдающейся фавну. Что она и сделала.
— Связи Бонифацкого и Винтаря вы, как я понимаю, не отслеживали?..
— Не было такого указания, — немного растерялся Вардюк. — …Их иди поотслеживай, — добавил он после короткого раздумья, — потом водолазы не доныряются.
— А между тем, Огнемет и Вацлав Бонифацкий были некогда весьма близки, — проговорила Мила с холодным бешенством.
— А… — протянул Вардюк. — Понятно…
Мила прервала связь и надолго задумалась.
В отличие от Вардюка, имя Леонида Витрякова было ей знакомо очень даже хорошо. Значительно лучше, чем она бы того хотела. Леха Витряков по прозвищу Винтарь, был, во-первых, старинным другом Вацлава Бонифацкого, и, кроме того, патологическим бандитом с впечатляющим доперестроечным стажем. Вацик Бонифацкий познакомил ее с Витряковым где-то в середине 80-х, когда они оба, Боник и Мила, работали в Симферопольском горкоме комсомола. Неуемная энергия и врожденная жилка авантюриста подталкивали Бонифацкого, в числе прочего, и к весьма сомнительным знакомствам. Можно даже сказать, что Вацлава неумолимо влекло к криминалам. Собственно, Бонифацкий никогда и не скрывал от Милы — а они были хорошими приятелями в 80-е, что пришел в комсомол делать карьеру. Но как бы ни фривольно жилось Вацлаву в горкомовских пенатах, ему вечно хотелось большего.
Как и когда пересеклись пути не в меру энергичного комсомольского вожака и совершенно безбашенного беспредельщика, каким Мила всегда считала Витрякова (справедливо считала), осталось для нее загадкой, но Огнмет и Бонифацкий подошли друг другу, как перчатка к руке. Бонифацкий, пробившийся в начальники орготдела, обладал немалыми административными возможностями, которых здорово не хватало Витрякову. Леха Витряков открыл Вацлаву широкое окно в обширный уголовный мир, где продавалось или перепродавалось краденое, гуляло оружие, наркотики и много чего еще. И, наконец, Огнемет обеспечил Вацлаву Бонифацкому силовую поддержку в тех случаях, когда у того либо другие аргументы заканчивались, либо вопрос вообще иным образом не решался.
Летом 88-го года произошел крупный скандал. Многие аферы Бонифацкого выперли наружу, как прыщи на заднице. Он полетел с работы и только чудом избежал тюрьмы. Витряков к тому времени успел сколотить самую настоящую банду, состоявшую из чистейшей воды отморозков. Боевики Винтаря никого не уважали и не щадили тоже никого. Человеческая жизнь в их руках гроша ломаного не стоила. Бандой верховодили сам Леха Витряков и его сводный брат — Кларчук.
У Витрякова с Клариковым отцы были разные, а мать — одна. Леха был старше сводного брата года на два, но именно Кларчук пользовался самой плохой репутацией. Он был жесток, храбр и невероятно дерзок. Братья наводили ужас на окрестности. Вопреки дурной славе Мила легко сошлась с обоими, а с младшим — Кларчуком, у нее сложились более чем близкие отношения, завершившиеся свадьбой в 1988-м.
Но ни о сводном брате Винтаря, ни о последовавших вскоре событиях Миле Сергеевне и вспоминать не хотелось.
Когда осенью 88-го года ей пришлось спешно покидать Крым, а попросту говоря — бежать с полуострова, обгорелое тело младшего брата Винтаря лежало в морге, а над самой группировкой братьев Кларчуков (именно так ее называли) сгустились непроглядно черные грозовые тучи. Большая часть местных авторитетов и все силовые структуры спали и видели в гробу самого Витрякова и два десятка его отморозков. Шансов выжить у них не было никаких. Даже Бонифацкому, не входившему (формально не входившему) в состав группировки, следовало основательно поберечься.
В силу вышеизложенного, известие о том, что Витряков жив, да еще по-прежнему в силе, повергло Милу в уныние. Если не сказать — в страх. У нее имелись исключительно веские причины держаться от Лени Витрякова как можно подальше.
«Прямо головой в волчью пасть меня сунули», — думала Мила.
Машина, тем временем пересекла городскую черту Ялты. Женщиной овладели очень нехорошие предчувствия. И не даром.
Как только «Мерседес» въехал в Ялту, Вардюк неожиданно вышел на связь.
— Объект вышел из дома и следует в желтом «Ягуаре». К морю. Следуем прямо за объектом.
Через десять минут Вардюк вновь объявился в эфире и предупредил, что Бонифацкий выехал на набережную.
— Поужинать, видать, собрался, паскуда… — предположил Вардюк. — У нас тут с Любчиком за день животы к спинам поприлипали.
— Гони! — подстегнула таксиста Мила Сергеевна. — Наброшу десятку сверху.
Таксист послушно погнал вперед машину.
Пока Бонифацкий парковал «Ягуар» у здания ресторана «Воронцов» и вальяжно выбирался из салона, Мила успела выпорхнуть из такси, бросив на ходу сотенную купюру изумленному таксисту. Подхватила плащ и сумочку, пробежала три десятка метров вдоль автостоянки и, наконец, перешла на шаг. Поплыла себе, гуляючи, и столкнулась нос к носу с Бонифацким прямо на ступеньках кабака.
* * *
— Мила?! — воскликнул Боник, разведя руки в разные стороны. Как будто бы собираясь обнять весь мир.— Вацлав?! — изумилась Мила.
Они обменялись теплыми приветствиями, как старые закадычные друзья, не видевшиеся целую тысячу лет. А то и две тысячи.
— Ты какими судьбами в Ялте? — Боник окинул Милу восхищенным взглядом. И было отчего. Она действительно выглядела замечательно. Успела почистить перышки, уделив макияжу как минимум двадцать минут из полутора часов, проведенных на трассе Симферополь-Ялта.
— Замечательно выглядишь… — добавил Боник совершенно искренне.
Мила улыбнулась в ответ, подумав, что с ролью импозантного миллионера, коротающего досуг где-нибудь в фешенебельном бунгало на берегу океана, Бонифацкий бы справился значительно лучше всех прочих ее знакомых.
«И ведь как близко к ней подошел».
— Я слышал, будто ты в Киеве давно?..
— Это правда, — призналась Мила.
Времени для изобретения вполне убедительной легенды днем у нее было более, чем достаточно. В следующие три минуты Бонифацкий услышал короткую историю одинокой женщины-бухгалтера, гнущей спину круглый год над финансовыми отчетами крупного киевского СП, и отправившейся, наконец-то, в давно заслуженный отпуск.
— Ты изменяешь своим привычкам? — расплылся в улыбке Бонифацкий, припомнив, что прежде она предпочитала бархатный сезон всем прочим.
— Просто в комсомоле мне не приходилось сводить балансы за девять месяцев… — Мила обезоруживающе улыбнулась. Чуть грустно и очень доверительно. — Спасибо, что вообще дали вырваться. А с конца лета от заказчиков отбоя нет, так что директор и пописать не всегда отпускает.
Бонифацкий хмыкнул.
— Где ты остановилась?
Мила назвала пансионат, выбрав, какой подальше.
«Надо будет Вардюку с самого утра мне номер там забронировать!»
— Я второй день в Ялте. Вышла проветриться, а то, знаешь, в пансионате одни толстозадые матроны с вечно вопящими чадами, да их накачанные пивом папаши.
Боник понимающе кивнул.
С набережной потянуло ароматом копченых кур и какими-то специями. Где-то жарили шашлык. За высоким бетонным парапетом потихоньку разгуливалось море.
— Лучше расскажи ты — где и как? — прервала молчание Мила.
— А ты не откажешься со мной поужинать? — вместо ответа попросил Бонифацкий.
— Смотри, не пожалей, — игриво предупредила Мила. — Я положительно умираю от голода…
Они под руку поднялись по ступенькам. В дверях Мила решительно остановилась.
— Вацлав… — очень серьезно сказала она.
— Что, Милочка?
— Я должна тебе кое в чем признаться…
— И что же? — Боник выглядел немного растерянно.
— Эти котлеты из столовой… Выше моих сил… Ты понимаешь?
Бонифацкий хихикнул и увлек женщину в ресторан.
* * *
Ужин выдался восхитительным. Что-что, а готовить здесь умели. Мила заказала салат из трески под майонезом, биточки в сметане и антрикоты с жареным картофелем. Вацлав добавил салат из зелени с дичью, анчоусы под маринадом, севрюгу с гарниром, крабов в яичном соусе, ростбиф и чахохбили, и две бутылки марочного сухого вина. Поколебался секунду и присовокупил к заказу мороженый торт и шампанское.— Вацик, мы лопнем.
Бонифацкий согласно закивал.
— Обожремся и помрем молодыми.
Мила засмеялась, вспомнив, что именно этой фразой их бывший комсомольский шеф открывал все веселые пирушки.
Боник озорно улыбнулся. Мила ответила тем же.
И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин, та-кой молодой,
И Юный Октябрь впереди…[29]
Оба были голодны, приятно возбуждены и с нетерпением ожидали, когда же на столе начнет появляться пища. Официанты не заставили долго ждать. Обслуживание в ресторане было отменным. А еще в нем было тепло и уютно.
Ни о чем конкретном не говорили. Вспоминали молодые годы, старательно обходя стороной неприятности, обрушившиеся на голову Боника в 1988-м году и все, что последовало за ними.
— Ты помнишь того студента, который на спор с двумя такими же шолопаями, в комитет комсомола факультета ворвался? В 86-м, кажется…
— Славно пошутил, — согласилась Мила, разулыбавшись вовсю. — Конечно помню. Он еще размахивал игрушечным пластмассовым пистолетиком и вопил «Пришла ваша смерть, красноперые!» Или что-то в этом духе. Перестройку неправильно понял. Нашутил себе отчисление из института и исключение из комсомола.
— Ага, — Боник подлил в бокалы. — Парню бы на сцене выступать, а он в армию загудел. Такая вот вышла шуточка. И еще радовался, помню, что срок не схлопотал.
— Вполне мог, — весело подтвердила Мила. — Террористический акт, сопровождавшийся призывами к свержению советского строя…
— О чем ты говоришь… — кивнул Бонифацкий, отправляя в рот внушительный кусок севрюги. — Я знаешь, с чего начинал? Курсировал комсомольский оперативный отряд. ОКОД сокращенно. Ходили по общежитиям, и не дай Бог в какой комнате плакат с Адриано Челентано, например, обнаруживали. Тогда — все… Смерть мухам. — Бонифацкий сделал грозное лицо, но, не удержался и прыснул.
— Чем вам Челентано-то навредил? — не поняла Мила, которая на работу в горком пришла вместе с перестройкой, когда основные заморочки, свойственные Андроповской эпохе, уже канули в лету.
— Потому, — безапеляционно заявил Боник, — что этот самый Челентано был членом неофашистской партии Италии. Или симпатизировал ей. Или к Красным бригадам тяготел. Какая разница?
Мила изумленно вытаращила глаза.
— А даже если нет? — развеселился Бонифацкий, — что с того?.. За любую ерунду пришить тому или иному имяреку низкопоклонство перед Западом было легче легкого. Портретик Челентано повесил? — Очень хорошо. Строгий выговор с занесением в учетную карточку — уже есть. Мелочь, а приятно… Не кусается пока? Погоди, укусит. Надумает любитель Челентано лет через пять-семь в партию поступать, когда до него дойдет, что без партбилета — выше какого-нибудь старшего инженеришки — никуда. А тут пятнышко из учетной карточки — оба на… Поди-ка смой…
— Ты садист, — засмеялась Мила.
— Система работала таким образом, — сказал Бонифацкий, пододвигая ближе тарелку с чахохбили. — Только и всего. Вписываешься в систему, живешь и кушаешь, а не вписываешься — извини подвинься.
— Я тебе вот что скажу, — продолжал Боник увлеченно. — Это сейчас большие неприятности из-за булавок на джинсах гэдзби полным бредом кажутся. Вопиющим, так сказать. А ведь и десяти лет не прошло…
— Я помню, — подтвердила Мила. — У меня на первом курсе джинсы были. Так кое-кто попросил лэйблы спороть.
— С попы? — весело уточнил Бонифацкий.
— С попочки, — игриво отозвалась Мила. — Там еще кусочек кожи пришит был. С буковками «LEE». И еще что-то, в том же духе.
— Спорола?
— Нет, — гордо сказала Мила. — Но кофточки на выпуск пришлось носить. Ты же знаешь — не буди лихо, пока оно тихо.
— Ну так вот, — вернулся к своим мыслям Бонифацкий. — Это кто-то, которому твои джинсы покоя не давали, как думаешь, бомжует сейчас?
— Думаю, что нет.
— Вот и правильно. Уверяю тебя, детка. Твой борец за чистоту джинсов подрос, сел в хорошее кресло и, не менее рьяно сражается за то, за что положено сражаться в текущий исторический момент. За нашу державность, к примеру. Теми же методами. Одни надписи спарывает, другие поверх малюет. И очень хорошо себя чувствует.
— В принципе, — продолжил Бонифацкий, — вместо одних фетишей можно запросто выдумать другие. — Он прервался и щелкнул пальцами проплывавшему мимо официанту. — Будьте любезны… Водочки нам принесите.
Официант кивнул.
— Только нормальной, — уточнил Бонифацкий, вторично щелкнув пальцами. — А то, если у меня, дружок, утром голова разболится…
Официант, удаляясь, снова кивнул. Бонифацкий вернулся к собеседнице:
— Ты хоть сто долларов плати за бутылку, а гарантий, что не хлебнешь древесного спирта, почти что никаких… Если бояться не будут… — рассудительно добавил Бонифацкий.
— Давай выпьем, — предложил он, скептически покосившись на графин с водкой, немедленно доставленный официантом. Они, чокнувшись, осушили рюмки.
— Вот тоже глупость, — задумчиво обронил Бонифацкий, проводив глазами зеленую маслину, исчезнувшую во рту собеседницы. — Ну глупость, и все. Ну скажи, пожалуйста, положа руку на сердце, идет эта гадость новомодная в сравнение с нашими нежинскими огурчиками? Идет, а?..
— Нет, — согласилась Мила, аккуратно выплевывая косточку, — ни в какое не идет… Хотя о вкусах не спорят…
— Веяние времени. Фетиши. Другого рода, но из той же команды. Для дураков. — Боник потянулся за севрюгой. — А вот осетровые, напротив, вечная ценность. Вроде живописи.
— Знаешь, — продолжал Бонифацкий, — как-то в общежитии, при Горбачеве уже, попался нам на крючок паренек… Был какой-то там очередной общегородской рейд, вот он и влип.
— Как влип? — заинтересовалась Мила.
— Обнаружили у него под койкой целый склад пустых бутылок из-под спиртного…
— Ну и что?
— Как что?! 1986-й год. ВСЯ СТРАНА ЗА ТРЕЗВОСТЬ СРАЖАЕТСЯ, а отдельные элементы без водки дня прожить не могут? Ничего себе, ну и что! Значит, — с воодушевлением заговорил Бонифацкий, — парень, выходит, чужое место занимал? Правильно? Правильно. Закатили ему строгий выговор, для разминки.
— Может, он пустые бутылки подбирал? Из бедности? — предположила Мила, на минуту представив себя адвокатом несчастного студента.
— Вот и он, помнится, в ту же степь клонил, — злорадно ощерился Бонифацкий. — И ошибся. Лучше б косил под алкоголика. А так — что вышло? Позорил облик советского студента. Понимаешь? Это что же получается — наш советский студент по мусоркам шастает? А, не дай Бог, какой зловредный корреспондент фото шлепнет? Да в «Нью-Йорк Таймс»? Тут уже антисоветчиной попахивает. Причем по полной программе.
Мила невольно поежилась.
— Перестань, Вацлав. Ты такую картину набросал, что у меня чуть аппетит не испортился. Честное слово.
— Главное, — задумчиво произнес Бонифацкий, делая знак Миле, что собирается поставить точку на этой теме. — Главное, такую систему завернуть, чтобы всегда, при любых раскладах, можно было кого угодно, на выбор, выдернуть за ухо и наказать, как следует. За портрет Челентано, или не дай Бог, фотографию рок группы «Кисс»,[30] за морально-бытовое разложение, за слишком длинные волосы, или чересчур короткие, за проживание не по месту прописки или неуплату налогов. Это дело двенадцатое, за что. Смысл в том, чтобы все знали — моя морда тоже в пуху. Тогда все будут тихо сидеть и не варнякать лишнего. И вращай всеми, как варениками в тарелке…
— Противная картина, — коротко резюмировала Мила.
— Противная, — довольно кивнул Бонифацкий, — зато перспективная.
* * *
К одиннадцати Боник здорово захмелел. Беседа перетекла в совершенно иное русло. Заговорили о личном.— Не сложилось как-то, — грустно призналась Мила, когда Бонифацкий аккуратно коснулся темы «такая красивая женщина — и одна-одинешенька».
Мила старалась пить поменьше, но вино делало свое дело. Впрочем, ей это обстоятельство было даже на руку. Язык развязывался сам собой и вранье выходило естественней. Да и обстановка была — что надо.
— Не сложилось… Три года прожили. Можно сказать, душа в душу, хотя, конечно, бывало разное… Первые два года пришлось квартиры снимать. И он и я — оба иногородние, так что…
— Чужое — всегда чужое. Там квартирной хозяйке не понравились… Там сделали ремонт, и нас сразу вышвырнули…
— Почему?
— Потому, что с хорошим ремонтом можно сдать вдвое дороже кому-то еще… Ничего личного, как американцы выражаются. — Спасибо моему СП, ссудили мне деньги. Достаточно крупную сумму, чтобы мы смогли купить квартиру. Я поэтому за работу руками и ногами держусь.
— Но вы все равно развелись?
— Да… Знаешь, пока боролись за выживание — было даже легче. А когда появилось свое гнездышко…
— А дети?..
Мила отрицательно покачала головой:
— Наверное, если бы у нас с Юрой был ребенок — мы бы удержались вместе… но…
Боник помалкивал, поглядывая на женщину слегка увлажнившимися глазами доброго старого друга.
— Юра потерял работу. Ты же знаешь, сейчас это просто. Раз — и ты на улице. Он работал ведущим инженером в крупном проектном институте. Был на хорошем счету, подавал надежды, и все такое. Мечтал, что года через три пробьется в ГИПы.
— Куда?
— Станет главным инженером проекта. Они проектировали крупные энергетические станции по всему Союзу. Когда Союз распался, надобность в толпах проектантов отпала. Юрка попал под сокращение, как тысячи других инженеров. Ну вот… Попробовал где-то пристроиться. По специальности не вышло. Пошел на базар. Торговал с лотка. Не сложилось. Знаешь, не все ведь могут торговать…
— Да, конечно, — согласился Бонифацкий. — Я знаю…
— Попытал счастья в охранной фирме. Два месяца отработал охранником-кассиром — выгнали. В общем он сам виноват, хотя… — Мила махнула рукой, — потом как-нибудь расскажу… Я бы могла выкрутиться колесом и пристроить его к себе в СП, водителем, скажем, так у него не было прав. Зачем советскому инженеру права?
— Да уж, — хмыкнул Вацлав, подливая ообоим, — автомобиль не роскошь, а средство передвижения, как же…
Мила вымученно улыбнулась.
— В СП машины новые, поцарапаешь — не расплатишься. Уж не знаю, что мне надо было своему шефу сделать, чтобы он ученика за руль джипа посадил.
Боник скептически скривился.
— Многим фирмам требуются водители с собственным автомобилем, только вот откуда свой автомобиль взять?..
— У… — протестующе замахал руками Бонифацкий, — не дай Бог. Сейчас все шибко грамотные. Наймешься с кровным «фордом-опелем» директора с бухгалтером катать, а потом заставят перевозить кирпичи с досками.
Боник поднял бокал. Посмотрел на Милу сквозь стекло. Они чекнулись. Мила подумала, что глаза у Вацлава прямо таки светятся в окружении исключительно дружелюбных морщинок.
«Ну, что же. Очень похоже, что я знаю, где проведу сегодняшнюю ночь».
— Пошел в заправщики, — продолжила она. — Потом в курьеры… Зарплата везде копеечная, а от тебя ждут, чтобы горы сдвигал. Не нравится — пошел вон. А куда идти — если и так, за бортом… Ну, — вздохнула Мила, — и пошло поехало.
— Депрессия, — подсказал Боник сочувственно.
— Еще какая. Понимаешь, он ершистым был. Не наглым, не бездельником, не белоручкой. Но… не знаю, как это объяснить?..
Боник молча смотрел на Милу. Очень внимательно.
— Понимаешь? Кто-то может подставлять одну щеку за другой, под оплеухи начальству, кому-то лучше в каменоломню… Я его не осуждала. Никто не виноват, что так вышло. Одна барышня станет вращать задницей в рекламе гигиенических прокладок, другой проще удавиться. Мы разные, вот и все. Разве не так?
— Так, — согласился Бонифацкий. — Именно так мир и устроен.
— Хотя я, конечно, злилась понемногу. Не обзывала его Альфонсом, но бесилась, правда. Он все потихоньку перевесил на меня. Кому понравится?..
— Никому, — эхом отозвался Бонифацкий.
— Закончил мой Юрочка в чернорабочих. Как ты сам понимаешь, диплом о высшем техническом образовании в вымешивании цементного раствора лопатой или разгрузке поддонов с кирпичом — подспорье сомнительное. Ну и пить начал, как же без этого?..
— Я неплохо зарабатывала, — продолжала Мила. — В принципе, прокормила бы и его, и ребенка, только вот здорово сомневалась, что мое пузо вызовет у шефа энтузиазм. Понимаешь?
— Конечно, — кивнул Бонифацкий, накрыв женскую ладошку собственной. — Конечно, лапочка, я все понимаю.
Мила улыбнулась ему сквозь слезы. Ей самой стало очень жаль. В принципе, выдуманная ею женская судьба от ее личной если и отличалась, то разве что в деталях. Общее направление казалось болезненно одинаковым. Мила даже всхлипнула.
— Я подумала крепко, и не решилась проверять директора СП на отношение к декретным… — Тем более, — слова как бы начали даваться Миле с трудом, — тем более, Юрий пил все больше и больше. А когда я замуж выходила, он и в рот не брал…
«Одно к одному, — размышлял Бонифацкий. — Такая женщина прямо в руки упала. Будто чудесное созревшее яблочко».
Как авантюрист по природе, Вацлав Бонифацкий верил в силу везения и абсолютно искренне полагал, что если уж ступил на белую полосу — то затем все идет как по маслу, причем приятные события следуют одно за другим и удивительно ладно складываются воедино. Все равно, что картинки из цветного пазла. Впрочем, в существовании черных полос он тоже нисколько не сомневался.
— Дальше больше, — заговорила Мила, торопясь наконец закончить, — Где водка, там и драка. Роль боксерской груши не для меня. В общем, я его вышвырнула на улицу и поменяла замки. Все.
Мила повела пальцем по воздуху, как бы подводя черту подо всем этим.
— А он? — не удержался и спросил Бонифацкий. — А он как?
— А что он? Квартира была оформлена на меня, так что…
Боник почесал затылок.
— И потом, я всегда могла попросить ребят, которые у нас на фирме охранниками работали, чтобы они… — Мила запнулась, — чтобы они с Юрой поговорили. — Она пожала плечами. — Да они бы ему голову в два счета снесли. Юрий, думаю, это знал. Или догадывался, по крайней мере.
— И где он сейчас?
Мила пожала плечами:
— Подозреваю, в канаве… Мне стало не интересно…
Мила улыбнулась, смахнув ладонью слезинку, давая понять, что выговорилась и ей стало легче. И вообще, с грустными воспоминаниями пора заканчивать.
— Давай не будем об этом.
— Давай.
* * *
Бонифацкий тяжело и порывисто задышал. По тому, с какой силой его руки сжали ее талию, Мила поняла, что он вознесся на самый пик и вот-вот обрушится стремительным водопадом. Она громко застонала. Вацик ответил хрипом, сотрясаясь, как башня, вошедшая в опасный резонанс. Мила закричала, подстегнув партнера к развязке. Его ладони соскользнули с ее бедер и сомкнулись на груди. Вацик прильнул губами к лопаткам женщины, и оба, в изнеможении, повалились на скомканные простыни.— О, Боже мой… — прошептал ей в затылок Бонифацкий.
Мила перевернулась на спину и потянулась всем телом. Она блаженно улыбалась, лежа с закрытыми глазами. Мужчина нежно провел рукой по ее утомленному телу. Заметил улыбку и зашептал в ухо:
— Я ведь о тебе столько лет мечтал…
Мила, не открывая глаз, легонько кивнула:
— Я знаю.
— Ты знаешь?
— Конечно. — Мила немного выгнулась, отвечая на прикосновения мужской руки. Ей было приятно, хотя она понимала, что сил больше нет у них обоих. За окнами светало.
— Конечно знала, — ласково прошептала она. Глаза ее оставались закрытыми, длинные ресницы касались щек. — Женщины всегда это чувствуют и редко когда ошибаются.
— Но ты никогда…
Мила повернулась на бочок. При этом руки Вацлава оказались на ее молочно-белом бедре, в сумеречном свете казавшемся восковым. Прижала пальчик к губам мужчины:
— Спи, родной.
«Я никогда не обращала внимания на тебя, ты ведь небыл моим боссом, — пронеслось в голове Милы, — разве не так? Вокруг были помоложе или повыше рангом, только и всего. Но похоже, я много потеряла…»
— Я много потеряла, — промурлыкала Мила вслух.
И это не было обманом. Вацлав поразил Милу, как давно никому не удавалось. Ресторан расслабил ее, вызванное к полуночи Вациком такси укачало, душ, принятый в особняке — освежил, что же до Вацлава… Тут она откровенно затруднялась подобрать слова. Он превзошел все ожидания. Заставил забыть об инструкциях Артема Поришайло, ценных указаниях полковника Украинского, о Вардюке с Любчиком, томящихся, как она надеялась, в машине где-то неподалеку, о бриллиантах Виктора Ледового и вообще, обо всем на свете. Вацик устроил нечто, заставившее ее подумать об игре многоопытного музыканта на любимом инструменте. Да, он именно играл женщиной, играл виртуозно, то доводя до взрыва, то отпуская передохнуть, не сбивался с такта и не фальшивил. Мила была далеко не наивной девушкой, но ей только и оставалось, что предаться ему, будто нимфе отдающейся фавну. Что она и сделала.